На закате

Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигеей и Панакеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями…  Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного кессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошёл, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

Что бы при лечении - а также и без лечения - я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и славе у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому.

        Клятва Гиппократа.


Всё меньше любится,
всё меньше дерзается,
и лоб мой время с разбега крушит.
Приходит страшнейшая
из амортизаций –
амортизация сердца и души.

        В. Маяковский.


1.

Июнь в Ростове был жарким. Солнце нещадно припекало, и Сергей Кириллович Марченко, седовласый мужчина семидесяти семи лет, без надобности не выходил на улицу. Уж много лет, как, выйдя на пенсию, он мучительно искал, чем себя занять. Когда к нему обращались старые пациенты или коллеги, он с удовольствием откликался на их просьбы, консультировал больных, что-то рекомендовал. Это были советы опытного врача. Но понимал, что и опыт его устаревает со временем, и лекарства не те, а многие врачи, к которым он мог бы обратиться за консультацией, давно не у дел… Пробовал что-то писать, анализировать, благо освоил компьютер и мог в Интернете найти необходимую литературу. Размышлял о коммерциализации медицины и убеждался, что раньше было лучше. Считал, что если бы отечественную медицину финансировали не по остаточному принципу, позволяли обмениваться опытом с передовыми клиниками в других странах, закупали современные приборы и оборудование, она была бы лучшей в мире! Он оставался ярым сторонником старой системы организации здравоохранения. Последние годы стал острее чувствовать вокруг себя пустоту. Один за другим уходили друзья, знакомые. В диспансере, которым руководил многие годы, не осталось практически ни одного сотрудника, с кем работал. Заходить туда не любил. Чаще ходил на кладбище, где покоилось многие из его коллег, приятелей. Мог там часами бродить, сидеть у могил, вспоминая свою молодость. Но в такую жару и туда не ходил, сидел и тоскливо смотрел на книги, которые читать не хотелось. То сюжет казался ему незамысловатым и, прочитав несколько страниц, уже знал, что будет дальше, то тема давно не интересовала. Когда-то, когда ему приходилось дежурить, он всегда брал с собой на работу детективы. Но теперь они ему наскучили. Всё больше тянуло к мемуарам, к исторической литературе. Впрочем, и их читать не было большого желания. Прошли времена, когда он выстаивал очереди, чтобы купить книгу, ходил в читальный зал. Сейчас любую можно отыскать и прочитать в Интернете. Только вот желания куда-то исчезли, ушло ощущение вкуса стихов, а надоевшие современные песни вызывали лишь раздражение: ни мелодии, ни слов! Впрочем, может, это и есть признаки грядущей старости. Он, как мог, боролся с апатией: заставлял себя смотреть юмористические передачи, в которых не было ничего смешного, сериалы со стрелялками, насилием и убийствами… И что в них находят?! Неужели непонятно, что таким образом наши правители стараются отвлечь людей от насущных проблем?! На что они надеются?..

Сергей Кириллович удобно расположился в мягком кресле и взял свежий номер журнала «Ковчег». Пробежал глазами стихи Юрия Перфильева:

…Неадекватна к Хазарии нашей жара.
Мёда, как грязи. Овец. И ещё иудеи.
Если пожаром на ум и приходят идеи,
ровно из тех, что примерно забыты вчера.
Подумал, что всё же верно утверждал Экклезиаст: что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Прикрыл глаза. Спать не хотел. Это была давнишняя привычка: закроет глаза, и перед ним проплывают воспоминания… мозаика их переносит его в молодость…

Вспомнилась Сешенька, медсестра, чем-то похожая на цыганку. Плод их любви – Олюшка. Ей уже пятьдесят, и живёт она где-то на Дальнем Востоке. Уехала вслед за мужем, капитаном дальнего плавания. Мать хотела, чтобы между дочерью и отцом не было никаких отношений. Потому и от алиментов отказывалась… Потом вспомнилась Катюша, Екатерина Андреевна Кружилина. Когда-то он ею был увлечён, хоть она по возрасту в дочери ему годилась… Но не позволил себе ничего… Да и Галина к ней относилась, как к дочери. Только недолог был её век. Ушла Катюша из жизни…

Перед его мысленным взором прошли брат Андрей, племянницы Ольга и Аннушка. Потом почему-то вспомнился профессор Миронян с Зариной Вартановной, Мария и Артём… «Время принадлежит нам, как и мы принадлежим ему. Это нужно понимать! Оно всегда с нами, и мы у него в плену. И нечего его обвинять. Мы живём в этом времени! Это наше время! А если что-то нам не нравится, то не стоит искать виновных! Мы сами виноваты в том, что живём в такой стране, в таком времени!» – думал он.

В голове звучала старая песня: «На закате ходит парень возле дома моего…» и снова: «На закате…». Вспомнилось, как несколько лет назад гостил у приятеля, Григория Павловича, на Дону. Как там было хорошо!..

Нет ничего красивее, чем небо, когда солнце скатывается с него в воду, когда река становится красной, иногда лиловой, и в лунном свете появлялась искрящаяся дорожка, приглашающая на небо. Он наблюдал такие закаты, слушал плеск волн и усыпляющее шипение отлива, когда мимо проплывала баржа. Он любил купаться ночью, когда вода отражала звёздное небо и свет луны, сидеть на корточках у берега и смотреть, смотреть на эту красоту. Ему довелось бывать в разных странах, восторгаться причёсанной красотой Баварии, Австрии, Испании, но такого чувства, которое наполняло его здесь, когда он смотрел на родной Дон, вдыхал этот запах трав и реки, слушал эти звуки, которые нельзя было спутать ни с чем другим, такого чувства он не испытывал больше нигде…

Сергей Кириллович встал с кресла и взял со стеллажа рецептурный справочник. Хотел посмотреть, что за новые антибиотики появились и чем они отличаются от старых, кроме своей цены. Но не успел раскрыть справочник, как призывно зазвонил телефон. Сквозь слёзы женщина, отрекомендовавшаяся участковым врачом, сказала, что заболела её мать, и просила её проконсультировать.

– Погодите, не хлюпайте и ответьте, что с больной? – спросил Сергей Кириллович, с удовольствием отмечая, что ещё не забыли, звонят… он ещё кому-то нужен! – Сколько ей лет?

– Мама у меня старенькая. Ей уже пятьдесят! У неё резкие опоясывающие боли, тошнота, рвота. Может, это приступ холецистита?

– Я по телефону не умею ставить диагнозы… Приезжайте, посмотрим вашу маму, – сказал он, отметив с грустной усмешкой про себя это «старенькая», брошенное впопыхах девушкой.  «Кем же я кажусь в глазах двадцатилетних – динозавром из доисторической эры?»

Через полчаса в квартиру вошла невысокого роста светловолосая девушка. Назвалась Надеждой.

Они сели в такси, поджидавшее во дворе.

– Где вы живёте? – спросил Сергей Кириллович.

– На Военведе. На работу добираюсь двумя транспортами…

– Да, – посочувствовал он, – это утомительно, особенно если учесть наши пробки…

Зайдя в подъезд панельной девятиэтажки, убедился, что в его доме гораздо чище. Здесь же стояла вонь, у лифта валялись пустые пивные бутылки.

Двухкомнатная квартира выглядела очень бедно. На стенах – несколько фотографий, старый фанерный  шифоньер, две кровати с панцирными сетками. В гостиной диван, круглый стол посреди комнаты и чёрное пианино Ростовской фабрики музыкальных инструментов у стены. Подумал, что не все медики, как многие сейчас думают, жируют. А прожить на зарплату врача, имея на руках больную мать, очень даже не просто!

Войдя, первым делом спросил, где можно помыть руки. Потом долго расспрашивал больную, мял живот, стучал, толкал, переворачивал и снова стучал… Закончив осмотр, вышел в гостиную.

– Я полагаю, – тихо сказал он, – что у больной панкреатит. – Помолчав, добавил: – Острый панкреатит, отёчная форма. Это счастье, коллега, что вы вовремя обратились. К вашим назначениям я бы добавил антибиотики… И капать! Капать всё, что достанете. Если через сутки состояние не изменится к лучшему, нужно будет оперировать. И мне кажется, больную лучше госпитализировать!

– Но я дома могу организовать всё. Мне не хотелось бы маму класть в больницу.

– Пусть так. – Он подал свою визитку. – Только прошу держать меня в курсе. Звоните без стеснения. Спать я ложусь поздно. И, конечно, голод… Вот так, коллега.

– А операция… – начала было дочь больной, но он её перебил:

– Операция несложная: рассекается капсула, чтобы уменьшить давление.

Он записал консультацию, весь перечень рекомендованных мероприятий. Потом сказал:

– Если, не дай Бог, всё же нужно будет оперировать, позвоните мне…

– Спасибо…

Девушка достала конверт и протянула ему, но он отстранил её руку.

– Ну, что вы, коллега?! Ничего не нужно. Вам ещё предстоят расходы… Всего доброго. – Направляясь к выходу, предупредил: – Отёчная форма панкреатита протекает быстро и может вызвать некроз…

– Что же делать?! – в отчаянии спросила девушка.

– Надеяться на Бога и делать всё, что предписано… Если буду нужен – вы мой телефон знаете.

Приехав домой, не успел зайти в кабинет, как услышал голос жены:

– Серёжа! Твой чай готов.

Когда-то Галина Павловна успешно выступала в филармонии, но вот уже около семи лет как перешла работать в консерваторию, а в свободное время занималась домашним хозяйством и много читала. Она была моложе мужа и не потеряла ещё интереса ни к книгам, ни к музыке, часто ходила на концерты.  Муж редко составлял ей компанию, но когда и он шёл с нею, это событие для неё было настоящим праздником.

Жена строго следила за распорядком. В одиннадцать дня Сергей Кириллович всегда пил чай с лимоном, лакомился приготовленными женой оладушками, потом шёл прикорнуть с полчасика.

– Что нового в городе? – спросил он, садясь на своё место и придвигая к себе стакан в старомодном серебряном подстаканнике.

– У нас в городе происходят события, которые заставляют не столько удивляться, сколько грустно вздыхать. Помнишь, как драматический театр, после того как туда поставили художественным руководителем любимого тамаду губернатора, с каждым сезоном терял свои позиции? Примерно то же происходит сейчас в молодёжном театре.

– Ну, что ж,  – грустно подытожил Сергей Кириллович, – ничего нового. И в библиотеках всё меньше читателей. Цены на книги заоблачные. По телевизору – или порнуха, или стрелялки, бесконечное «Ну, погоди!», когда бандиты убегают, а менты их догоняют… Убийства и секс… как будто нет других тем. Формируют себе рабов!

– Рабство, как и свобода, – понятие духовное. Подневольный, слагающий стихи или поющий песни, не раб, а свободный человек, – сказала Галина Павловна. – Только они забывают, что купить можно секс, но не любовь!

– Рыба начинает портиться с головы. В областном правительстве во главе нескольких министерств поставили непрофессионалов. Но беда, коль пироги печёт сапожник, а сапоги тачает пирожник.

– Я не понимаю, почему все покорно молчат?! – горячилась Галина Павловна. – Нужно протестовать, звонить в колокола…

– Напрасный труд… А чай сегодня особенно вкусный. Ты заварила какой-то новый?

– Ты его уже неделю пьёшь…

– А что в филармонии? Я слышал, там новый директор.

– Новая… Всё как всегда: потребовалось место для родственницы какого-то высокого чиновника…

– Ну, и как она?

– Филармония точно растревоженный улей!

– Что так? Снова кого-то выживают или не дают звания?

– Что-то в этом роде. Срок трудового договора у главного дирижёра симфонического оркестра истекает, и нужно его продлевать. Дирижёр молодой, инициативный, уже успел прикипеть душой к оркестру, к работе. Но ты же знаешь особенность нашего оркестра! У него появились недоброжелатели, старые многоопытные оркестранты, привыкшие к почёту и власти, считающие себя неприкасаемыми. А он посмел потревожить их покой. Теперь они ополчились на него, собрали своих сторонников, написали письмо, в котором обвиняли во всех грехах: что он не имеет должного образования и мастерства, обижает их, таких заслуженных и почётных…

– Всё это напоминает давно ушедшие времена, когда такие письма ломали судьбы… Представляю, какое гадкое у него настроение! Ну и чем дело кончилось?

– Да оно не скоро закончится! Директриса собрала всех, чтобы выяснить, как настроен коллектив. Ей нужно было самой определиться: стоит ли продлевать с дирижёром трудовой договор.

– И что? Выяснила? Впрочем, ты можешь этого и не знать…

Сергей Кириллович допил свой чай и попросил налить ещё. В квартире было жарко, а кондиционер они включать не хотели.

– Почему же? – возразила Галина Павловна, наливая мужу чай. – Мне рассказывала Майя Соколовская, помнишь, чёрненькую девчушку, мою ученицу? Она теперь в оркестре играет.

– Так что же там произошло? – спросил Сергей Кириллович.

– Собралось много народа. Пришли и те, кто годами не бывал на таких собраниях, чтобы поддержать ветеранов. Сначала выступали старики. Они ничего нового не сказали и повторили аргументы, которые были изложены в письме. Но директриса понимала, что от её решения зависит судьба дирижёра. Ей важно было услышать мнение молодых…

– Да… – протянул Сергей Кириллович. – Не завидую я этому дирижёру. Если он и останется, как ему с этими стариками работать дальше?

– В том-то и дело! Тем более что все претензии к нему были в основном надуманными. Так, например, концертмейстеру показалось, что дирижёр на него не так взглянул, незаслуженно упрекнул! Когда-то, при Мартынове, в его отсутствие он сам дирижировал и был этим очень доволен. Его это устраивало. А здесь вдруг появился какой-то юнец и стал устанавливать свои правила в оркестре! Ты же знаешь нашего концертмейстера! Красив, улыбчив, всегда окружён почитательницами, он позволял им в былые годы восхищаться собой, даже любить! Но всё в прошлом. Сейчас ему стало труднее держать форму.

– Но разве он сам этого не понимает? – удивился Сергей Кириллович. – Мои ученики уже давно оперируют гораздо лучше меня, да и техника, методики, лекарства сегодня другие! Чего ж тут удивительного и обидного?! Время не стоит! А мы стареем…

– Он не может этого понять! Но жизнь не останавливалась. Появились новые музыканты, которые горячо поддерживали молодого дирижёра. Коллектив стал выезжать на гастроли, выступал с успехом. Его отметили, к ним стали приезжать дирижёры и исполнители из разных городов и стран. В прессе появились восторженные отклики. Дали средства на приобретение новых инструментов, областные власти транспорт выделили… И как-то так получилось, что все понемногу забыли концертмейстера. Успехи коллектива связывали теперь не с ним, а с молодым дирижёром…

– Понятно… Болезненно это, но что же делать? Такова жизнь, как говорят французы. А что молодые, так и сидели на том собрании, набрав в рот воды?

– Ну, что ты?! Один альтист прямо так и спросил концертмейстера: считает ли он себя специалистом, когда становится к пульту дирижёра?

– Вот-вот! И что ответил тот?

– Что он мог ответить? Образования дирижёра он же не имеет. Там такое началось! Стали выступать молодые. Директриса успокаивала их, мол, не выкрикивайте с места. Выходите к трибуне… А сама, наверное, подумала, что и у неё нет специального образования. Ведь как оказалось, она психолог! А один паренёк, добравшись до трибуны, так и спросил: зачем же искажать факты? У всех может создаться неверное представление о состоянии дел в коллективе. А на самом деле всё обстоит совершенно иначе! Мы успешно выступаем, и залы не бывают у нас пустыми, постоянно обновляем репертуар. В коллектив влилось много молодых и перспективных музыкантов. Оркестр получил признание в других городах и даже в других странах. Разве всё это говорит о том, что в коллективе дела обстоят плачевно? Но, говорит, нашим заслуженным и народным только бы чтобы всё оставалось как было! Но мы не лягушки и не хотим жить в болоте!

– Ого!

– Потом вышла хрупкая девчушка, – продолжала Галина Павловна, – и так громко стала говорить, что директриса её успокоила, мол, не нужно кричать, все вас слышат. Девчушка жаловалась, что концертмейстер принимает в оркестр только своих учеников и учеников своих друзей. Другим сюда путь заказан, хоть они высококлассные музыканты. Что всех в коллективе делят на «своих» и «чужих»… И здесь началось такое, что директриса даже в первые минуты растерялась. Но решила не прерывать молодых.

– Понятно. И чем же закончилось то собрание? Почему молчал дирижёр?

– Он сидел в первом ряду где-то сбоку и, казалось, никого не слушал. Знал их аргументы. У трибуны собралась очередь из желающих высказаться. Директриса была довольна: разворошила всё-таки коллектив! В конце взял слово и дирижёр. Внешне он был спокоен. Это ж нужно иметь такую выдержку! Майя Соколовская, мне кажется, в него влюблена. Она говорила о нём с таким сочувствием, с такой нежностью! А дирижёр сказал, что всё, что здесь происходит, – обычное дело: борьба нового со старым. Сказал, что не выделял ветеранов и требовал от всех без исключения дисциплины. Но в оркестре не может быть несколько дирижёров. Здесь, как в армии, должно быть единоначалие! Сказал, что успел полюбить коллектив оркестра и что, если будет суждено ему с ним работать, он надеется, что оркестр многое ещё сможет сделать…

– Дипломат… Впрочем, наверное, так и нужно было говорить. Что ещё он мог сказать? Так ничего и не решили? – спросил Сергей Кириллович, выходя из кухни.

– А что они могли решить? Директриса поняла расклад сил…

– Ты права… Только я ей не завидую. Понимает, что, поддержи она этого, по-видимому, неплохого молодого дирижёра, пойдёт на конфликт со всеми монстрами. Против неё ополчатся все. И мало того, натравят на неё всех своих приятелей. А это уже целая армия! Ей не простят ни одного промаха, ни одной ошибки! А она ведь только начинает работать. Если же уступит давлению, ей не быть самостоятельной в своих решениях! Она всё время должна будет оглядываться на них, и ничего из того, что хочет сделать, ей претворить не удастся. Вот и решай уравнение, в котором столько неизвестных!.. Ну, ладно. Я прилягу ненадолго. Ведь вечером придут Ириша с Мишей. Может, и внучка заглянет. Давно её не видел.

Сергей Кириллович прошёл к себе в кабинет и привычно прилёг на диван. И снова возник сон, который в разных вариациях являлся последнее время. Как будто он находится в каком-то зале. За столом президиума сидят люди, а он стоит перед ними. Потом он понимает, что это суд и подсудимый именно он! В зале много народа, и он ловит себя на мысли, что многих знает. Это недавно ушедшие из жизни его коллеги, медицинские сёстры… Он вглядывается в лица своих судей и в председательствующем узнаёт Николая Ивановича Пирогова! Странно, но здесь он моложе, чем на картине, висевшей в аудитории мединститута времён его учёбы. Рядом сидели его учителя: седовласый, всегда улыбающийся авторитетный рентгенолог Яков Михайлович Хан, сухонькая морщинистая старушка, лучевой терапевт Платанида Петровна Кордо, одна из руководителей его кандидатской диссертации, прекраснейший клиницист Софья Самойловна Миндлин…

«Откуда они здесь, и что им от меня нужно?» – подумал он.

Были и другие лица.  Некоторых вспомнить не мог, а кто-то ему показался знакомым. Вдруг он увидел директоров онкологического института, который считал своей alma mater.

– И вы здесь?! – воскликнул он, обращаясь к Александру Каллистратовичу Панкову. – Но почему вы меня судите? Что сделал я такого ужасного? К тому же я ещё жив!

– Вас никто не судит! Это консилиум!

– Но разве я болен?

– Как нам кажется, больны! И болезнь называется равнодушием! – пояснил Пётр Николаевич Снегирёв, первый директор онкологического института, при котором он поступал в клиническую ординатуру.

– Но я никогда не был равнодушным! Я глубоко переживаю то, что происходит!

– Тогда это следствие равнодушия, осложнение болезни, и называется оно невмешательством, – вдруг заговорил председатель консилиума Николай Иванович Пирогов. – Вы должны знать, как себе помочь в вашей болезни, имея в виду, что здоровье есть высочайшее богатство человека! Так говорил великий Гиппократ!

– Знаком с его трактатами, но что я могу сделать?! Медицинские работники не могут себя прокормить! Их зарплаты не позволяют им соответствовать своему высокому званию! Да и стар я уже!

– Может, вы и правы! Только, почему нужно перекладывать весь груз ответственности на больных? И кто дал право отказывать в помощи остро нуждающимся?!

– Но я…

– Не перебивайте меня! В клинику вашего зятя привезли мужчину с ножевым ранением, но у него не было страхового полиса, и ему отказали в помощи! Денег у него не было оплатить труд врача!

– Да, но при чём здесь я? – воскликнул он.

В разговор вступил Пётр Николаевич Снегирёв:

– Вы знали об этом случае, но так и не поговорили с зятем! Ваше невмешательство граничит с моральным преступлением!

– Но он не заведует клиникой. Он профессор, институтский сотрудник… читает лекции. Я не знаю, что делается в клинике моего зятя! Он недавно защитил докторскую диссертацию, а кто я?! Больной старый человек…

– Я так и думал, – скептически заметил председательствующий, – прав был Гиппократ: болезни стариков кончаются лишь вместе с жизнью! Недавно в клинике вашего зятя лежал мужчина с диабетической гангреной двух пальцев правой стопы, но у него за операцию потребовали восемь тысяч! У больного таких денег не было, и операцию откладывали и откладывали, пока не омертвела стопа, и её пришлось ампутировать! Этого вы тоже не знали?!

– Не знал!

– Вы самоустранились! А всё, что сейчас происходит в медицине, делается и вашими учениками! – строго сказал Александр Каллистратович Панков. – Я всегда к вам относился хорошо, а сейчас мне стыдно за вас… Никто вас не спасёт, и на Высшем суде с вами говорить будут иначе, так что идите и исправляйте положение!

– Что я могу, и кто меня послушает?! – воскликнул он.

– Gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo. Я переведу, если вы забыли: капля точит камень не силой, а частотой падения! Идите, и не будьте равнодушным! Не миритесь с тем, что сейчас делается в медицине!

Он вышел и поплёлся в сторону клиник медицинского института. В лифте поднялся на десятый этаж и оказался в кабинете заведующего.

Игорь Валерьевич Поляков когда-то работал в диспансере, которым он руководил, поэтому встретил его доброжелательной улыбкой.

– Счастлив вас приветствовать, дорогой Сергей Кириллович, и, конечно же, рад ещё раз поздравить вас с успешной защитой докторской Михаилом Яковлевичем!

– Я-то здесь при чём?

– Ну, он, как-никак, ваш зять, и все понимают, что ваше участие в его работе…

– Никакого участия не было! Но я пришёл поговорить с вами совсем на другую тему.

– Я весь внимание!

Пока он говорил, лицо заведующего становилось всё более грустным. Улыбка с лица исчезла, а в глазах появилась невысказанная боль. Он встал из-за стола, подхватил его за локоть и подвёл к холодильнику.

– Вы извините, Сергей Кириллович, но здесь, у работающего холодильника, нас никто не подслушает! Вы думаете, я всего этого не понимаю?! Или я такой зверь, что с бедолаг деру три шкуры?! Нет, поверьте, это не совсем так!

– О чём вы говорите?! – воскликнул он. – А почему так тянули с ампутацией гангренозных пальцев ноги у мужчины? Вы же государственное лечебное учреждение!

Поляков совсем скис и чуть не плакал.

– Дорогой Сергей Кириллович! Времена сегодня другие! Вы думаете, это я?! Меня заставляют! Я должен директору клиник института ежемесячно относить конверт! Да-да! И так делают все заведующие! Так везде… А он, уверяю вас, несёт ещё выше!

– Времена другие, говорите? Да не времена другие, а вы стали другими! Но если вы понимаете, что это аморально, уходите! Идите работать в районную больницу, езжайте в село! Как вы не понимаете, что губите свою душу?! Устали? Усталость предшествует болезни! Если не можете принести пользу больному, то хотя бы не вредите!

Поляков взглянул на него, как на больного.

– Уйти? Нет уж, извините! Я тоже жить хочу! А можно ли жить на те крохи, которые я здесь получаю?! У меня жена, дети… Знаете, какая сейчас дорогая жизнь?

– Но ведь не все ваши врачи берут взятки?

– Не берут, потому что не дают! Дают ведущим хирургам! Вы Дон-Кихот! Живёте в придуманном вами мире!

– Но мой зять…

– Ваш зять – профессор! Ему неплохо платит государство…

Так ничего не добившись, он вышел из кабинета заведующего и побрёл по коридору, низко опустив голову. Больше всего он не хотел сейчас встретить зятя. Мимо него проходили сотрудники клиники, и ему казалось, что это хищные звери… Волки, шакалы, лисы, ехидны… Сколько их развелось! А полная женщина в грязном халате почему-то била ложкой по кастрюле, приглашая всех на ужин…


Сергей Кириллович проснулся весь в поту. Его разбудил бой настенных часов. Пробило двенадцать. Он пошёл в ванную и долго мылся. Как он устал от этих снов!

2.

Михаил Яковлевич Харанд, мужчина плотного телосложения с копной чёрных волос и орлиным носом, нависающим над тонкими губами, стоял у окна и смотрел на крыши соседних домов, на верхушки деревьев, на выгоревшее небо. Полгода назад он, наконец, защитил докторскую диссертацию и на двери его кабинета появилась соответствующая табличка. Всякий раз, когда ему приходилось открывать дверь, он с удовольствием смотрел на неё: что ни говори, а изменение одной буковки (вместо привычного к.м.н. – д.м.н.) наполняло его гордостью. В сорок четыре года стать доктором наук не так уж поздно! На душе стало легко, словно сбросил с себя тяжкий груз. Впрочем, нынче только ленивые не защищаются! Первые дни чувствовал какой-то кураж, но он постепенно прошёл. Появилась какая-то вальяжность, лень.

Михаил Яковлевич очнулся от задумчивости и взглянул в окно. Из окна кабинета невозможно было увидеть,  что происходит в парке, раскинувшемся вокруг клиники. Высокие тополя весело шелестели листвой своих крон, и солнце нещадно палило. Он закрыл жалюзи и включил кондиционер. Подошёл к столу, и взгляд  случайно выхватил из вороха бумаг голубой почтовый конверт. «Боже! В наш бешеный век ещё кто-то пишет письма! Какое скучное занятие!».

Достал из конверта письмо и пробежал его глазами. Потом сел и перечитал внимательнее. Какая-то женщина напоминала ему, что когда-то в Новочеркасске он её оперировал, и с тех пор она его не может забыть. У неё уже взрослые дети, а она до сих пор помнит то чувство, которое он тогда зажёг…

Михаил Яковлевич не мог вспомнить ни ту операцию, ни ту женщину. И когда это было? Он уже давно никуда не ездил… Подумал, что было бы всё же хорошо вести дневник, но тут же отбросил эту мысль. «Конечно, интересно прочитать, что происходило, о чём думал… Но потом, и это уж точно, в один прекрасный день сжёг бы эти записи!».

Он отложил конверт в сторону и откинулся на спинку кресла. Почему-то вспомнился последний учёный Совет, на котором громили доктора Бушуеву. Что-то произошло у неё с новым ректором. Может, не поделилась или не отдалась… Медицинский мир жесток, и карьерные соображения в отношениях играют немалую роль.

У Михаила никогда не было стремления к власти. Его интересовала свобода в работе, ею он очень дорожил, к ней всегда стремился.

Однажды, это было вскоре после защиты кандидатской, ему довелось присутствовать на научной студенческой конференции. Свои работы представляли медики и биологи из Ростова, Краснодара, Ставрополя и Пятигорска. Было скучно и неинтересно. Михаил изо всех сил старался не зевать. Но вот к трибуне вышла девушка с огромными чёрными глазами. Он ещё не слышал, о чём она собиралась говорить, но для себя отметил, что, если её работа будет хотя бы наполовину так же хороша, как она сама, он не зря здесь просидел столько времени.  Матовый цвет лица, густые, не тронутые пинцетом брови, чуть вздёрнутый нос, а уж глаза!.. Девушка была красива, и голос её был приятен. Михаил, как опытный охотник, принял стойку и стал внимательно слушать её доклад.

Она говорила о работе со стволовыми клетками животных, о выращивании различных органов в лабораторных условиях. Приводила данные таблиц, жонглировала именами отечественных и иностранных учёных.

Её доклад вызвал бурную дискуссию; отмечали новизну и актуальность исследований, а председательствующий профессор Миронян тут же заявил: работа выполнена настолько добротно, что докладчица вполне заслуживает кандидатской степени.

– Оформляйте и представляйте для защиты! Вы в этом году оканчиваете университет? Вот и приходите в наш НИИ! У нас сможете продолжить начатое вами дело! Поверьте, то, чем вы занимаетесь, очень нужно практической медицине!

Тогда он запомнил лишь её имя: Ирина Владимировна Соколова. То ли дел было много, то ли просто испугался своих фантазий, но вспомнил о ней только через несколько месяцев. Узнал, что она окончила с отличием университет и работает в НИИ генетики у Мироняна. И, что особенно важно, –не замужем!

С тех пор Михаил думал только о ней!

Тогда он занимался хирургическим лечением аневризмы аорты, искал необходимые ткани, пробовал различные протекторы, и пришёл к выводу, что с помощью стволовых клеток можно вырастить материал, который лучше всего подходит для этой цели. В виварии института оперировал собак и кошек, используя материалы, выращенные в лаборатории Соколовой, а потом провожал её домой…

Родители его давно уехали в Израиль, и он с ними изредка переговаривался по телефону. Дважды гостил у них, каждый раз убеждаясь, что жить в Израиле не смог бы, о чём твёрдо заявил родным. Они будут ездить друг к другу в гости, слава Богу, это сейчас стало возможным, но пусть всё пока остаётся так, как есть.

Узнав об Ирине, его мать стала звонить чуть ли ни каждый день. Ей так хотелось, чтобы он, наконец, завёл свою семью!

С тех пор прошло одиннадцать лет! Одиннадцать! Уже Леночке десять! И Ирина его перегнала. Защитила докторскую на год раньше. Но теоретикам и экспериментаторам проще! Впрочем, Ирина, как и прежде, к нему относилась безукоризненно, была хорошей женой и хозяйкой. Жили они в квартире её матери. Конечно, давно пора поменять эту «двушку» на что-то более просторное, но денег на бо?льшую не скопили, а брать взятки не привык. Видел, что творится сейчас в медицине, но… сам не мог. Даже если бы захотел. У него была врождённая идиосинкразия ко всему, что не вписывалось в текст пресловутой клятвы Гиппократа. Недавно купил себе велосипед и теперь на работу ездил исключительно на нём, утверждая, что это лучшее средство передвижения: и пробки не страшны, и физкультура! К тому же на велосипеде он чувствует себя молодым!


Вечером Михаил, Ирина и Леночка пошли к родителям. Как всегда, их встретила Галина Павловна:

– Наконец-то! Мы уже заждались! Мойте руки, у меня ваш любимый пирог с яблоками к чаю!

– Мама, мы же из дому! Не голодны!

– А я и не говорю, что вы голодны, но мамин-то пирог можно попробовать? Не себе, мне приятно сделайте!

Михаил знал, что отказаться от угощения не получится, а потому сказал жене:

– Чего ты споришь? Пошли мыть руки! А как Сергей Кириллович?

– У меня всё нормально, – крикнул тот из гостиной.

Галина Павловна постелила белую скатерть и стала разливать чай в праздничный сервиз, который доставала из буфета в особо торжественных случаях.

– Миша, разрезай пирог! Ты у нас хирург!

– Сергей Кириллович тоже хирург!

– Стар я уже, – откликнулся Сергей Кириллович. – Ты лучше расскажи, что у тебя на работе творится? Каждую ночь мне такие ужасы снятся после всего, что понарасскажут вокруг, хоть спать не ложись!

– Что за ужасы?

– О том, что дерёте с бедных больных три шкуры…

– Точно! Дерём… потому я не на «Мерседесе» на работу езжу, а на велосипеде!

– Ну, это же тебе нужно для здоровья!

– Конечно для здоровья! Леночка, ты будешь есть бабушкин пирог?

– Чего ты спрашиваешь? Конечно, попробует кусочек, – Галина Павловна положила на тарелку внучки большой кусок.

– Баба! Я лопну!

– Не лопнешь! Кожа и кости!

– А кто сегодня взяток не берёт? Только тот, кому их не дают! Например, нам никто не даёт. Может, профессору, который возится со студентами, что-то и перепадает, но это уж совсем противно, – сказала Ирина.

– Полвека проработав в медицине, я ушёл, потому что не могу смириться с новыми порядками, – задумчиво проговорил Сергей Кириллович. – Страховая медицина практически не работает. За всё нужно платить. Пришёл к кардиологу, а тебя посылают к консультантам, даже к тем, к кому уж точно не нужно. Одну больную из кардиологии послали уточнить, нет ли у неё плоскостопия?! Гоняют от врача к врачу, из одной лаборатории в другую. Мой приятель проктолог устроился на работу в частную клинику. К нему на приём пришёл старик. Приятель поставил диагноз: геморрой, и порекомендовал ему купить свечи… Когда тот ушёл, к нему зашла начмед и строго выговорила: «У нас есть УЗИ, лаборатории… Там тоже кушать хотят! И вашему старичку не повредило бы, если бы ему сделали полное обследование!» Приятель ушёл из той клиники. Сейчас возникла ситуация, когда просто опасно идти к врачу. У тебя найдут то, чего нет, назначат консультацию тех, кого не нужно, а может, и удалят то, что не следует! Коммерциализация медицины – страшное дело! Сговор медиков с фармацевтами приводит к тому, что мы принимаем препараты, которых не должны принимать. Противно…

– Ладно, Серёжа, – взмолилась Галина Павловна. – Ты последнее время только об этом и говоришь. К нам дети пришли! Ириша, ты так похудела… Много работы?

– Её всегда много, мамочка. – Ирина допила чай и отставила чашку в сторону. – К тому же я стараюсь не переедать. На работе начальников много, а денег нет! Нужно купить прибор, и не знаю, к кому идти кланяться и просить. Но папа прав: власть развращает…

– А абсолютная власть развращает абсолютно, – добавил Сергей Кириллович. – Любой застой превращает живую воду в гниль, но чтобы изменить мир, нужно прежде всего измениться самому.

– Ты всегда говоришь лозунгами! – возразила Ирина. – Что значит измениться самому?! Это как врачи советуют больному взять себя в руки! Ерунда на постном масле!

– Ты, доченька, чуть потише, пиано… У отца душа болит за то, что сделали с медициной, которой он отдал столько лет!

– Я разве против? Только что можно предложить конкретно?..

– А ты знаешь, что говорил Никола Тесла? Действие даже маленького существа влечёт за собой изменение Вселенной. Всё в мире взаимосвязанно и взаимообусловленно. Любое событие порождает множество последствий.

Сергей Кириллович специально завёл этот разговор. Он хотел выяснить у Михаила, правда ли то, что ему сегодня снилось.

– У вас в клинике было такое, что больного с диабетической гангреной пальцев не оперировали, потому что у него не было денег, и ему потом пришлось ампутировать стопу?

– Было…

Михаил был смущён. Он не понимал, откуда об этом случае узнал Сергей Кириллович, подумал, что мир не без добрых людей…

– Ну и как ты к этому относишься?

– Как я могу к этому относиться? Возмущаюсь!

– Но ты же не последний человек в той клинике!

– Это случилось в прошлом году, когда мы были в отпуске. И заметьте, не в санатории, не в Турции или в Испании, а дикарями на черноморском побережье Кавказа!

Галина Павловна, чтобы сменить тему, попросила Михаила рассказать, как он ездит на работу на велосипеде.

– Сначала это вызывало улыбки, даже насмешки. Теперь привыкли. А что? Здорово и удобно.

– У нас не тот менталитет, – улыбнулся Сергей Кириллович. – И мы ездили «дикарями» на море…

– Зато вы не ездили на работу на велосипеде! – улыбнулся Михаил.

– На велосипеде не ездил, а вот с Северного до диспансера, а это, считай, километров десять будет, ходил пешком! И так двадцать километров, туда и обратно! Это посерьёзнее, чем на велосипеде!

Галина Павловна принесла в комнату яблоки, черешню…

– Ладно тебе байки рассказывать. Угости детей фруктами.

– Мама, ничего не нужно! В чём, в чём, а в питании мы себе не отказываем!

Сергей Кириллович вдруг стал совершенно серьёзным. Взглянул на Михаила.

– Хотел тебя спросить, что собой представляет ваш Игорь Валерьевич Поляков?

– Чего вдруг вы о нём вспомнили? Заведующий клиникой… Администратор… Забыл, когда он заходил в операционную.

– Снился он мне сегодня. Спорил я с ним… Неприятный тип…

– Ну, что ж… Взяточник и антисемит… Я стараюсь с ним меньше общаться.

– Антисемит?! – воскликнула Галина Павловна. – На вид культурный человек. Никогда бы не подумала! К тому же, кроме тебя, кто у вас евреи?!

Михаил улыбнулся.

– Во-первых, антисемит вполне может существовать без еврея; это еврей без антисемита захиреет и выродится. А если серьёзно, то я давно адаптировался к этому. Знаете, есть такая притча: раз в году, в день покаяния и отпущения грехов, к первосвященнику в Храм приводили двух козлов. Один приносился в жертву Богу – и это был «козёл искупления грехов», а второй отпускался в пустыню, унося с собой все прегрешения сынов Израилевых, возложенных на его голову первосвященником. Это был знаменитый «козёл отпущения». Он оставался живым и свободным. И нёс на себе все грехи человечества. Вот я себя и ощущаю тем «козлом отпущения»…

Сергей Кириллович грустно взглянул на Михаила.

– Всё мог себе навообразить, но чтобы он был антисемитом, даже представить не мог. Так случилось, что моими учителями были представители разных национальностей. Но всегда это были люди высокой культуры, чуждые националистического высокомерия и чванства. Настоящие Врачи! С тех пор я и считаю это звание самым высоким. Но чтобы Поляков был…

– Мы все чуточку евреи! – перебила  его Галина Павловна. – Князь Владимир Киевский носил титул не великого князя, а великого кагана, а самая древняя книга, обнаруженная на территории Киева, – Библия на древнееврейском языке. Это тот самый Владимир Красное Солнышко, который крестил Русь! Если бы не антисемиты, евреи давно бы забыли, кто они. Великий русский художник Исаак Левитан, герой Синопа и обороны Севастополя адмирал Нахимов – русский, французский моралист Мишель Монтень, американский писатель Марк Твен, великий немец Генрих Гейне, Иосиф Бродский – русский национальный поэт… А были ещё Эйнштейн, Нострадамус… Всех перечислить трудно.

– Вот-вот! Полякову и ему подобным следует помнить, что и исконно русское имя Иван – древнееврейского происхождения и означает «Богом данный».

Михаил опустил голову. За столько лет в этом доме такой разговор возник впервые. Здесь никогда он не чувствовал себя недочеловеком.

Чтобы сбить пафос высказываний жены, Марченко заметил:

– Но это совсем не значит, что евреи чем-то лучше других. Они добиваются превосходства лишь потому, что им отказано в равенстве подонками типа Полякова.

Михаил сказал:

– Ладно, проехали! Эти люди не стоят того, чтобы о них говорили. Вы лучше расскажите, с чего бы вдруг вам приснился этот Игорь Валерьевич?

– Да вроде бы меня судили мои учителя, говорили, что я бездействую, не борюсь с поборами в медицине…

– Высший суд, что ли?

– Скорее, суд совести…

– А мне всегда казалось, что вы атеист…

– Разумеется, атеист. Правильно казалось, – ответил Сергей Кириллович и достал с полки книжку. – А вот послушай, что говорил по этому поводу Альберт Эйнштейн!.. – Он надел очки, нашёл нужное высказывание и стал читать: – «Каждый серьезный естествоиспытатель должен быть каким-то образом человеком религиозным. Иначе он не способен себе представить, что те невероятно тонкие взаимозависимости, которые он наблюдает, выдуманы не им. В бесконечном универсуме обнаруживается деятельность бесконечно совершенного Разума. Обычное представление обо мне как об атеисте – большое заблуждение. Если это представление почерпнуто из моих научных работ, могу сказать, что мои работы не поняты... Напрасно перед лицом катастроф двадцатого века многие сетуют: «Как Бог допустил?» Да, Он допустил: допустил нашу свободу, но не оставил нас во тьме неведения. Путь познания добра и зла указан. И человеку пришлось самому расплачиваться за выбор ложных путей». Ну, как тебе это?!

– Но это же не религиозность в том обыденном смысле, в каком мы привыкли понимать!

Михаил был готов к спору. Потому и любил приходить в этот дом, что здесь всегда возникали интересные разговоры, интеллектуальные споры, после которых, как он выражался, «заряжаешься на целую неделю»!

Вдруг заговорила молчавшая до сих пор Ирина:

– Борьба религии и науки… Но если в старину инакомыслящих сжигали на кострах, сегодня их взрывают и расстреливают…

– Это правда! «Credo quia absurdum – верую, потому что нелепо», – утверждал Тертуллиан. – Сергей Кириллович был доволен: наконец-то возник разговор о том, что в последнее время его очень занимало. – Всё, как и много веков назад. И ни религия, ни наука ни на шаг не продвинулись в том, чтобы убедить оппонента. На каждое новое доказательство возникают сотни вопросов.

– И это лишь убеждает в том, – продолжила Ирина, – что мы ещё слишком далеки от решения этого спора.

– В любом знании присутствует вера, а вера, так или иначе, подпитывается знаниями, – добавил Михаил. – Это две стороны одной медали, не могущие существовать друг без друга.

– А коль это так, – подвёл итог Сергей Кириллович, – следует быть терпимыми и достойно выслушивать аргументы другой стороны, а потом спокойно и уважительно отвечать на них, если есть чем ответить.


Было уже темно, когда Михаил с Ириной и Леночкой пошли домой.

– Наспорился? Наговорился? – спросила Ирина, беря мужа под руку. – Теперь твоя душенька довольна?

– Довольна! Ой, довольна! Я всегда получаю удовольствие, когда мы приходим к нашим старикам…

3.

Проблем у Вартана Акоповича Мироняна было, как говорится, выше крыши. Он хорошо понимал, что разгрести их все разом не удастся. Вот отчего давно завёл правило – время от времени идти в одну из своих лабораторий, чтобы вникнуть и попытаться разрешить одну из проблем. Это позволяло ему хотя бы на время перестать решать уравнения со многими неизвестными и, сосредоточившись на конкретике, забыть обо всём, на него наваленном. Вот и сегодня он пришёл в лабораторию, в которой работала Ирина Владимировна Харанд. Молодая, женственная, соблазнительная, к тому же умная и бесконечно преданная науке, она занимала все его мысли. Вартан Акопович был влюбчив и считал, что эта постоянная его влюблённость помогает ему сохранять тонус, быть интересным себе и окружающим. Он подумывал сделать Ирине Владимировне серьёзное предложение – стать его заместителем по науке. У неё было много свежих идей. К тому же молодой любознательный доктор наук в курсе дел в других лабораториях. Например, она предложила Игорю Игнатьевичу Зуеву заняться выращиванием почки и вскоре в эксперименте добилась результатов. Правда, пока только в эксперименте, но лиха беда начало! Это вызвало настоящий бум в научном мире. Все хорошо знали, как долго больные, нуждающиеся в пересадке, ждут счастливого случая, когда в клинику доставят донорский орган. Здесь же удалось решить кардинально главную проблему, возникающую при таких операциях: несовместимости тканей! Выращенный из клеток больного орган полностью совместим, и никакого отторжения не происходит. Сейчас у Зуева другие проблемы: как создать банк органов, как ускорить рост тканей… да мало ли! Но это всё решаемо в конце концов. Он защитил кандидатскую диссертацию, научным руководителем которой была Ирина Владимировна. Работа движется дальше… 

Хотя генная инженерия, которой занимается Харанд, – новая отрасль молекулярной биологии, этим направлением науки – попыткой активной и целенаправленной перестройки генов живых существ, их конструированием, то есть управлением наследственностью, занимаются сегодня во многих лабораториях мира. Но Ирина Харанд и её лаборатория в числе лидеров.


Вартан Акопович вошёл в лабораторию, где работала Ирина Владимировна. Дверь в её малюсенький, заваленный рукописями и книгами кабинет, почти чуланчик, была открыта. Но чтобы попасть в него, нужно было пройти через всю лабораторию. Подумал, что это проклятое безденежье не позволяет даже такому ценному сотруднику предоставить достойные условия.

– Добрый день! – произнёс он с улыбкой.

Два научных сотрудника и лаборантка кивнули, продолжая заниматься своим делом. Они привыкли к тому, что Вартан Акопович заходит к ним частенько, к тому же в лаборатории были свои законы: во время эксперимента главными становились экспериментаторы.

– И вы заняты? – спросил он Ирину Владимировну, сидящую за столом и рассматривающую что-то под микроскопом.

– Я – нет. Это у сотрудников моих сегодня ответственный замер…

– Когда закончите, зайдите, пожалуйста, ко мне. Мне хотелось бы с вами посоветоваться, обсудить кое-какие проблемы… А ещё лучше, если бы этот разговор прошёл в неформальной обстановке. Я вас мороженым угощу.

– Сейчас закончу. И за мороженое спасибо.

Она сняла рабочий халатик, поправила волосы и вышла вслед за Вартаном Акоповичем.

Ирина Владимировна была рада, что директор хочет с нею посоветоваться. Она восторгалась им, считала выдающимся учёным и прекрасным человеком, знала о нём почти всё: и то, что он был племянником большого друга её отчима, которому когда-то тот помог выехать из охваченного сумасшествием Баку, и что его жена тяжело больна.

Высокий, сохранивший спортивную форму, пятидесятипятилетний директор ей казался ровесником, хоть разница в возрасте у них была большой.  Его густая чёрная шевелюра, аккуратно подстриженные усики и большие голубые глаза под густыми бровями точно гипнотизировали её, и она боялась себе признаться, что относится к нему не только как к большому учёному и шефу... Отгоняла греховные мысли, сравнивала его с Михаилом, но… ничего с собой поделать не могла. Дома старалась больше заниматься дочерью, обсуждала дела мужа, но всякий раз ловила себя на мысли, что Вартан Акопович стал её навязчивой идеей. Она даже подумывала уйти из института, но когда заговорила об этом, встретила непонимание Михаила.

– Недавно, – стараясь отвлечь Ирину от грустных мыслей, рассказывал Михаил, – у нас отмечали сорокапятилетие старшей медсестры. Ты её помнишь, маленькая такая, седая… Как обычно, подняли тост за именинницу, чтобы она стала ягодкой опять и всё такое… Так знаешь, какой тост произнёс Поляков? Он сказал: «Давайте выпьем за то, чтобы бедные не болели, а богатые не выздоравливали!» Как тебе это нравится?!

– И что, – откликнулась Ирина, – поддержали этот тост ваши сотрудники?

– Поддержали… Бедные они люди. Их жизнь так измордовала, что они уже потеряли всякие нравственные ориентиры. Многие давно перестали быть врачами…

Ирина подумала, что Михаил уж точно остался врачом. Он чем-то похож на отчима.

И сейчас, входя вслед за Вартаном Акоповичем в его кабинет, понимала, что сегодня, может быть, ей предстоит принять решение, которое определит её судьбу. Но знала, что ещё не готова к нему…

Вартан Акопович предложил ей сесть, спросил:

– Может, кофе с капелькой ликёра?

– Мне было обещано мороженое. Видимо, предстоит серьёзный разговор, если шеф предлагает кофе, да ещё с ликёром. И от него не откажусь.

Вартан Акопович попросил секретаршу Веру Васильевну принести в кабинет два кофе и улыбнулся.

– Вы удивительно прозорливы. Разговор действительно серьёзный и для меня имеет большое значение.

Ирина Владимировна взглянула на директора, но понять, о чём пойдёт речь, так и не смогла.

– Так говорите же! Не томите душу мою грешную!

– Грешную?

– Грешную! Разве вы не знали, что имеете дело с грешницей?

– Но я не припомню ваших грехов.

– Грешить можно и в мыслях!

– А-а-а… В мыслях все мы грешники!

Он поблагодарил Веру Васильевну за кофе и попросил их не беспокоить:

– Нас ни для кого нет, голубушка.

Вера Васильевна кивнула и молча вышла.

– Рад, что вы у нас работаете, – продолжал Вартан Акопович. – Я с вами молодею! За время нашего сотрудничества успел к вам привязаться, полюбить…

Ирина Владимировна похолодела. Она вдруг поняла, что он говорит совсем не о любви, ценит её как сотрудника, а не как женщину, которой увлечён. Сделав над собой усилие, улыбнулась.

– Спасибо… Я вас тоже успела полюбить…

Теперь смутился он и, чтобы скрыть своё смущение, стал наливать ликёр в горячий кофе.

Ирина Владимировна отпила глоток и поставила чашку на стол.

– Вы меня спаиваете? Вкусно! Так о чём мы говорили?

– О любви…

– О любви? Это интересно… Но у меня муж, дочь, да и вы, если мне память не изменяет, женаты, ваш сын – прекрасный врач…

Вартан Акопович какое-то время молчал. Потом заговорил, стараясь быть убедительным:

– Вы только что говорили, что грешны в мыслях. Вот и я грешен в мыслях… Но сегодня мы поговорим о другом. Вы стали для меня одним из ближайших сотрудников, если не сказать, другом. Эти несколько лет, что вы работаете у нас, для меня были очень значимыми.

– Дорогой Вартан Акопович! О чём вы говорите?! Я знала вас задолго до того, как пришла к вам работать!..

– Не перебивайте меня. Пожалуйста. Я хотел сказать, что вы мне стали близким человеком… Я верю в вас, восхищаюсь вашей энергией, преданностью науке, умением легко входить в проблему… и потому хочу вам предложить должность заместителя по науке.

Ирина Владимировна опустила голову. Она ждала чего угодно, только не этого предложения. Понимала, что и отказаться не может, слишком дорожила теплотой отношений с шефом, которого действительно уважала, восхищалась, как учёным, и кого, в чём боялась признаться даже себе, любила…

– Но я хотела бы продолжать и свою научную работу… – пробормотала она.

Понимая, что Ирина Владимировна согласна, Вартан Акопович вздохнул облегчённо. Голос его окреп, а глаза засветились радостью.

– Нет проблем. Лаборатория остаётся вашей… Вы только перейдёте в кабинет зама по науке. После ухода Терещенко эта должность больше года вакантна. Теперь у  вас кабинет будет рядом с моим. И приёмная будет одной… К тому же Вера Васильевна…

– Я пишу монографию и хотела бы начатые исследования завершить, – повторила Ирина Владимировна.

– Я же сказал, что лаборатория остаётся вашей. А конкретнее о делах мы поговорим позднее. Сейчас я хочу с вами выпить за нашу дружбу, за вашу новую должность…

– Представляю, каким ловеласом вы были в юности! Вам просто невозможно отказать!

Вартан Акопович улыбнулся и сказал:

– Приказ о вашем назначении я подписал ещё вчера.

Потом Ирина Владимировна вернулась в лабораторию. Результата ждали в клиниках. Ощущение огромной важности их работы для практической медицины заставляло сотрудников не считаться со временем, засиживаться, если нужно, до ночи. Только Сергей Кириллович, понимая огромную значимость работ Ирины, всё время твердил, что пока не решён этический аспект этой проблемы.

– Мы только в начале пути! – отвечала она.


В тот вечер, когда, как обычно, они пришли к родителям, Ирина рассказала о сделанном ей предложении.

– И что ты ответила? – спросила Галина Павловна, внимательно взглянув на дочь. Она чувствовала, что Ирина неравнодушна к Вартану Акоповичу.

– Директор так поставил вопрос, что у меня не было выбора… Впрочем, я рада. Он для меня – бог!

– Ладно, Галуня, – тихо произнёс Сергей Кириллович, – в общении с Богом не нужны посредники.

Он тоже видел, что Ирина восхищается шефом не только как учёным, но считал себя не вправе вмешиваться. А Галина Павловна хотела больше узнать.

– Для тебя это было неожиданностью?

– Полной…

Сергей Кириллович уселся в своё кресло и завёл разговор о давно известном науке существовании «предсигналов», по которым можно узнать о предстоящих событиях.

– Ты всегда была в поиске,– тихо проговорил Сергей Кириллович. – Но помнишь ли, Ириша, что идея многобожия возникла задолго до того, как многие народы стали почитать лишь одного Бога. Я думаю, нашу Землю когда-то посетили инопланетяне, сумевшие, благодаря имеющимся у них знаниям в твоей генной инженерии, из homo ereticus сделать  homo sapiens. Полудиким особям, населявшим тогда Землю, они казались Богами. И тебе твой Вартан Акопович сегодня кажется богом, а завтра, возможно, ты поймёшь, что он не один такой идеальный, что есть и другие боги…

– Но я же просто хотела сказать, что уважаю его и буду рада работать под его непосредственным руководством.

– Вот и я говорю: поработаешь, узнаешь его лучше. Пока работала в своей лаборатории, всего не видела, да и не могла знать, настолько ли он идеален, каким рисуешь себе сейчас. Сегодня у тебя одно представление, завтра, может, возникнет другое. И так будет происходить бесконечно, потому что знания, как Вселенная, границ не имеют! Решение одной проблемы неизменно тянет за собой цепь новых.

– Это так, – кивнул Михаил. – Наука, впрочем, как и жизнь в целом,  обречена на вечную борьбу за достижение цели, которая недостижима по определению.

Ирина в последнее время только и говорила об этом Мироняне, и сейчас Михаил вдруг понял, что она увлечена им не только как учёным.

– К тому же, – продолжал Сергей Кириллович, – на этой должности нагрузка твоя возрастёт в разы, уверен! Я не думаю, что твой шеф уже отошёл от науки. Просто он приобрёл для своей колесницы прекрасную лошадку!

Галина Павловна перевела разговор на другую тему:

– Главному дирижёру симфонического так и не продлили контракт… Жаль. А недавно Света Соркина решила устроить выставку донских акварелистов. Позвонила Петру Горохову. Помнишь, мы познакомились с ним, когда  отдыхали на Дону? Они долго переговаривались по телефону, обсуждали, какие картины привезти, в каких рамках… Света так восторгалась этим Гороховым, что решила ему выделить лучший зал для экспозиции. Призналась мне, что чуточку влюбилась в него!

– Не разу его не видя?! – удивился Сергей Кириллович.

– Говорит, что да.

– И что же случилось дальше? – спросил Михаил.

– А ничего не случилось! – Галина Павловна улыбнулась и посмотрела на дочь. Эту историю она рассказывала главным образом для неё. – Когда, наконец, погрузив свои акварели в старенький «Москвич», Горохов приехал в галерею, к нему навстречу вышла принарядившаяся по этому случаю улыбающаяся Светлана. Но при взгляде на художника её улыбка погасла. Волосы его, давно не мытые, сальные, спутанные, спадали на плечи. Вид потрёпанный, неухоженный. От него шёл неприятный запах алкоголя и пота… Так закончилось увлечение Светы…– заключила Галина Павловна.

– Вот и я о том же, – улыбнулся Сергей Кириллович. Он хорошо понял, к чему рассказала эту историю жена.

В конце вечера Михаил грустно спросил:

– А что будет с нашим отпуском? Мы же хотели Леночку вывезти на море.

– Ты же понимаешь, что сейчас в отпуск я никак не могу пойти. Поезжайте одни… Отдохнёте от меня.

– Мы всегда ездили вместе…

– Поезжайте в Лазаревскую! – сказал Сергей Кириллович. – В санаторий путёвки дорогие, но я напишу своему приятелю. Он живёт у самого моря. Снимете у него комнату и будете ходить на городской пляж.

– К тому же завтракать и ужинать можно будет дома, – поддержала Галина Павловна. – Мы много раз останавливались у Николая Петровича. Это коллега отца. Живёт один. У него хорошая квартира… Лето, отпуска, и люди, особенно те, кто имел небольшой достаток, для приработка уезжали шабашить. Кто прокладывал дороги к колхозам, кто строил коровники или дома культуры, которые потом легко переделать в коровники. А он стал сдавать лишнюю жилплощадь, тем более что в санаторий попасть тогда было нереально, а мест в гостиницах не хватало.

– Ладно, – кивнул Михаил. – Решим что-нибудь…

По дороге домой он молчал. Ирина понимала, что он переживает, но не считала себя виноватой, мысленно перебирая всё же аргументы для оправдания. Ей предложили интересную работу. Она не могла отказаться.


Через неделю, взяв отпуск, Михаил с Леночкой уехали в Лазаревскую, а Ирина обживала новый кабинет, который располагался напротив кабинета директора. Как-то хотела пойти в свою лабораторию, чтобы посмотреть, что там происходит, а потом с коллегами выпить чашечку кофе, вышла в приёмную и сказала секретарше, работавшей здесь с момента образования института:

– Я в свою лабораторию кофейку попить…

– Ирина Владимировна, кофе могу приготовить и я. – Секретарша показала на блестящий аппарат «Эспрессо».

– Спасибо… Но я совмещаю приятное с полезным. Мы при этом обсуждаем результаты экспериментов, намечаем планы…

– Как скажете, – произнесла Вера Васильевна.

Старая сотрудница пережила не одного директора, знала о влюбчивости нынешнего шефа и думала, что таким образом эта красотка старается скрыть свою близость к директору. С удивлением обратила внимание, что шеф не скрывал симпатии к новому заместителю по науке. Но проходили дни за днями, а она так и не смогла убедиться, что между этой пигалицей и Мироняном происходит что-то пикантное. Это очень удивляло старую и многоопытную секретаршу, и она стала смотреть на заместителя по науке с уважением.

Иногда Вартан Акопович приглашал Ирину Владимировну к себе. Чаще сам приходил в её кабинет и они что-то долго обсуждали. Звукоизоляция здесь была совершенна, и о чём они там совещались, Вера Васильевна даже представить не могла, но в эти минуты никому не позволяла прервать их беседу.


Прошла неделя после отъезда мужа с дочерью к морю, Ирина Владимировна стала равнодушна к происходящему, но тщетно пыталась побороть нахлынувшую вдруг на неё апатию. Раньше работа приносила ей радость! А сейчас… Приходила домой разбитая, усталая, опустошённая. Нужно было на что-то решаться. Так долго продолжаться не могло. Она понимала, что мучает Михаила, но ничего сделать с собой не могла.

Обычно с утра приходила в лабораторию и работала там до обеденного перерыва. Потом уходила на свою «вторую», как она называла, работу.

Сейчас слушала шефа, но смысл его слов ускользал от неё. Слышала его голос, видела его глаза…

– Речь идёт о всероссийской конференции… Будут гости из-за рубежа, так что дело серьёзное, – говорил Вартан Акопович, не замечая её состояния. Потом, вдруг увидел, что она его не слушает. – Ирина Владимировна! Ирина…

Он взглянул на неё и всё понял. Она смотрела на него полными слёз глазами…

– Я же говорила… Мне нельзя здесь работать! Рядом с вами я себя теряю… Мы должны были ехать с мужем в отпуск. Хотели дочку отвезти на море. Но я осталась… и лишь теперь поняла, что не имею права делать их несчастными!..

– Но я же не знал! Поезжайте к мужу. Конференция планируется на ноябрь…

– Поздно… Через несколько дней они возвращаются… К тому же мы новую серию экспериментов запустили…

– Хорошо. Только я хочу, чтобы вы знали: у меня нет сегодня ближе вас человека, и вы мне очень нужны. Скажу больше, вы нужны нашему институту… Заместитель по науке нашего института может претендовать на звание члена-корреспондента академии, и я убеждён, что мы с вами сможем сказать своё слово. Простите меня за пафос. Не буду скрывать…

– Не нужно… И вы простите мне мою слабость… Мы остаёмся друзьями, и я постараюсь не подвести вас…


Через неделю приехали Михаил с Леночкой. У поезда встретила их Ирина. Рядом стоял институтский водитель, выхвативший из рук Михаила тяжёлый чемодан.

– У тебя служебная машина? – удивился он.

– Директорская. Он узнал, что я еду вас встречать, и дал свою. Ну, как вы отдохнули? Леночка загорела. Чуть похудела, но теперь я буду следить за вашим питанием. И ты прекрасно выглядишь.

– Отдыхать легче, чем работать… Всё нормально.

Ирина Владимировна взглянула на мужа, потом прижалась к нему, поцеловала в небритую щеку и прошептала:

– Я соскучилась! Здравствуй, любимый!

4.

Было уже поздно, когда они поужинали и уложили дочь спать. Прошли в гостиную и стали рассказывать друг другу новости последних дней.

– В институте всё по-прежнему: все, как муравьи, копошатся в своих лабораториях. В ноябре планируется большая конференция. Мой доклад внесён в программу, а результатов пока нет. Слава Богу, время ещё есть… Шеф много работает, мотается по городу в поисках денег. Нужно купить новый многоканальный спектрофотометр, дорогостоящие термостаты, другое оборудование, а губернатор пускает пыль в глаза.

– Это как? – не понял Михаил.

– Мама рассказала, что филармонии была выделена просто сумасшедшая  сумма – двадцать три миллиона, чтобы ансамбль донских казаков выступил в Москве. Город наш хоть и большой, но… маленький. Сарафанное радио быстро новости разносит…

– Что ж в том плохого? Вон в Краснодаре тамошний губернатор свой ансамбль кубанских казаков поднял на высоту едва не главного культурного достояния края. Одел прилично, выделил здание в центре города, получают артисты очень неплохо. Помнишь моего одноклассника Саньку? Он после консерватории у нас в оперном пел? Да я тебя с ним знакомил… Ты забыла… У парня в труппе конфликт произошёл, роль, что ли, не дали, на которую рассчитывал. Не долго думая, уехал Санька в Краснодар. Его там с руками-ногами взяли. Квартиру сразу дали… Недавно встретил его на улице, приезжал мать навестить. Смешной такой стал, на Тараса Бульбу похож – усы, чуб. Хотя какой из него казак – отец полурусский-полуэстонец, мать и вовсе татарка.

– Всё это очень трогательно… Но дело в том, что наш ростовский ансамбль давно утратил свою форму, после смерти руководителя солисты разбежались, программы слабые, десятилетиями не обновлялись. Мама говорит, что все в панике, а новая директриса помчалась в Москву заключать договора, чтобы выступать именно во Дворце съездов!

– Нет, родная. У тебя, должно быть,  нет полной информации. Понять, что творится, можно лишь тогда, когда у тебя будет вся картина того, что происходит в городе, в области! Ты же человек науки, а значит, должна это особенно хорошо понимать. Жизнь многолика и непредсказуема. Мы не знаем всего, потому и судить никого не имеем права.

– Может, ты и прав, но мне кажется, это шизофрения, артисты едва сводят концы с концами, бедно одеты, а губернатор, вместо того чтобы укрепить коллектив новыми кадрами, выделяет гигантскую сумму на проведение концерта, просто обречённого в лучшем случае на бесславие.

– У шизофреника нет способности к анализу и синтезу, нет ценностного критерия. Перемешивать факты может и компьютер. К тому же у шизофреников напрочь отсутствует чувство юмора. Поэтому ещё вопрос, кто шизофреник, губернатор или мы!

Михаил, как всегда, поражал Ирину логикой и убедительностью аргументов. Она смотрела на него и думала, что он интеллектом совсем не уступает Вартану Акоповичу.

– Ладно, не будем об этом, – сказала Ирина. – А как тебе нравится моё новое платье? Я его специально купила к твоему приезду.

– Платье эффектное, только уж очень откровенный разрез.

– Это чтобы тебя соблазнить!

– Я тебя люблю в любом наряде, а когда женщина ходит в сильно открытой одежде, можно подумать, что она не уверена в себе.

Ирина даже чуть обиделась.

– Да? Я об этом не думала… А что ещё тебе не нравится?

Она так хотела понравиться Михаилу, так надеялась, что он заметит эти её старания. Михаил же, как всегда, был предельно искренен.

– Ты напрасно обижаешься. Спрашиваешь – я  отвечаю. Не люблю, когда у тебя плохое настроение и ты всё время молчишь. Считаю, что напрасно ты мучаешь себя диетами, отказом от мяса, голодной пятницей! Не люблю слишком худых с тонкими губами. Такие обычно злые и мстительные.

– Интересно… – Ирина уселась удобнее в кресле напротив Михаила и ждала новых откровений. – А что ты любишь?

– О! Люблю я много! Люблю вас с Леночкой, свою работу…

– Нет, нет! Говори обо мне!

– Хорошо! Люблю твои нежные руки, огромные вишенки глаз, твой запах, который лучше всех духов в мире! Люблю, когда ты дома. Люблю, когда у нас уютно и тепло, и ты рядом – ничего больше не нужно! Люблю… любить тебя. И пусть в эти минуты горит свет. Нечего его гасить! Я хочу смотреть на тебя!.. Боже, это, наверное, я люблю больше всего!

– Вот! Именно это я и хотела услышать! Пошли спать! Уже поздно!


У Сергея Кирилловича эта ночь, как часто в последнее время, сопровождалась странным сном. Подобные сны запоминались ему с такой детальной точностью, что порой даже думалось: а не попадает ли он в параллельный мир, в существование которого не верил, считая фантазией досужих романистов. Но, что самое интересное: проснувшись, чувствовал себя отдохнувшим, а сведения, которые получал во сне, часто соответствовали действительности. Причём во сне вспоминалось даже то, о чём он не думал, давно забыл, например, вчера вспомнился брат Андрей.

– Странно как-то, – воскликнул Сергей Кириллович, – разговариваю с тобой после того, как ты ушёл из жизни!

– Я никуда не ушёл! Вот он я! Только это другая реальность! Вот ты пойди к доктору Панкову и поговори с ним. Он тебе многое может рассказать. К тому же  он твой Учитель и навестить его тебе нужно!

– Да где ж мне его искать? На его могиле я бываю, но там он молчит.

– Зачем ходить на кладбище? Пойди к нему домой! Он живёт там же, где и жил, на Журавлёва… Ты же бывал у него дома!

Андрей сказал это и куда-то исчез, а он увидел себя поднимающимся по лестнице в квартиру Учителя. Позвонил в дверь. Ему открыл сам Александр Каллистратович.

– А-а-а, пришёл? Ну-ну, не струсил, значит. На суд пришёл. Ну ладно, заходи. Сейчас чай будем пить. Тем более что у меня ещё один гость.

В гостиной за столом сидел Яков Михайлович Хан, а жена Панкова – аккуратненькая  седовласая дама с умными внимательными глазами, что-то ставила на стол.

– Посмотрите, кто к нам пришёл! – Учитель легонько подтолкнул его к столу. – Иточка, – обратился он к жене, – Серёжа тоже будет пить чай. Налей ему, как он любит, погорячее и с лимоном… У нас к чаю есть клубничное варенье. Иточка его варит особенно вкусным. – Потом, точно продолжая прерванный разговор с Яковом Михайловичем, сказал: – Люди быстрее сходятся на негативной программе, на ненависти к врагу, к тем, кто лучше живёт, чем на любой положительной задаче. Толпа легко заряжается эмоциями гнева. В ней резко повышается внушаемость и падает критичность. Человек утрачивает индивидуальность. Впрочем, в связи с приходом Серёжи, давай поговорим о его делах!

– Что о них говорить… – возразил Сергей Кириллович. Недавно мы на большом консилиуме их обсуждали. Только тогда мне слова так и не дали.

– Но все ведь и так знают, что ты хочешь сказать! Что ты сейчас не у дел, что давно на пенсии и к тебе никто не прислушается. Что сегодня такова жизнь. Так вот, что я тебе скажу, дорогой: пока ты живёшь в том мире, ты остаёшься человеком и нельзя складывать лапки! Это только кажется, что ты мало можешь сделать, но можешь ты о-го-го сколько! Важно делать! Жить, а не умирать раньше времени!

– Критиковать легче всего! – воскликнул он. – Какие конкретные решения нужно принять, чтобы медики получали достойную зарплату, относились к больному, как до?лжно врачу, чтобы больницы были оснащены современной аппаратурой? Здесь ни я, ни вы помочь не сможем! Разве что – искусственный интеллект?!

– Ну что ж, может быть…  Вполне вероятно… – кивнул Яков Михайлович. – Ты думаешь, мы не понимаем всех трудностей?! Понимаем! Знаем, что у страны дырявый карман, что средств не хватает. Но у нас люди, ты же знаешь, какие! Отучились брать ответственность на себя за то, что происходит. Им бы всё кивать на правительство, страну… Работать разучились, повальное пьянство. Ты не говори, что наш народ талантлив и многие по-настоящему трудяги! Талантлив! Только ещё больше лентяев и алкашей, которые ждут помощи от государства, от хозяина производства, готовы обвинять кого угодно, только не себя, бедного, не себя – хорошего! Важно не ждать милости от природы, а дело делать!

– Чего ты боишься, Серёжа? – вступил в разговор Учитель.

– Чего мне бояться?! – воскликнул он. – Меня не испугает, как сказал один наш новый олигарх, даже квадратный трёхчлен!

Панков и Хан принялись наперебой убеждать его:

– Наука доказала, что с того света можно извлекать самых достойных, самых лучших людей прошлого. Нужно опираться на опыт прошлых поколений! Да, их нет среди вас, но есть их идеи, их работы, их моральные критерии!

– Что же я должен сделать? – взмолился Сергей Кириллович.

– Распространять своё видение проблем! Трубить, бить в барабаны!..

– Но как?! Кто меня будет слушать?!

– У тебя есть жена, дочь, её муж, внучка, наконец. Есть племянницы… Через них! Сам должен что-нибудь придумать!

Учитель так громко это воскликнул, что пустая чайная чашка выскользнула из рук Иты Абрамовны и со звоном разбилась…


Как обычно, Сергей Кириллович проснулся от боя настенных часов. Сон куда-то улетучился, но он знал, что позже вспомнит его.

Пошёл в ванную и встал под душ. Жара и духота. Когда это кончится?! Натянул  на себя лёгкий спортивный костюм и пошёл на запах в кухню.

Галина Павловна колдовала над пирогом.

– Вкусно пахнет…

– Дать кусочек?

– Нет. Я уж подожду… Ты знаешь, Галуня, кого я часто вспоминаю?

– Откуда мне знать? Ты – человек общительный, к тому же пациентов сколько, особенно пациенток! Вспоминаешь какую-нибудь…

– Нет, я серьёзно. Вспоминаю часто нашего Рокки…

– Поздно нам заводить собак, – сказала Галина Павловна. – Не крутись здесь, пойди лучше убери со стола. Скоро дети придут.

К их приходу она нажарила пирожков, приготовила голубцы.

Леночка первым делом радостно сообщила:

– Ба! Деда! А я плавать научилась!

– Да ну?! Вот здорово! Кто ж тебя научил? Папа, если не изменяет мне память, плавать не умеет. – Галина Павловна присела на стул и с интересом слушала внучку.

– Меня тётя Таня научила. Я закрывала глаза и плавала! И не доставала руками дно! Да, да… Тётя Таня становилась там, где глубоко, и я подплывала к ней!

– А папа-то где был? – улыбнулась Ирина, вдруг почувствовавшая лёгкую ревность к этой тёте Тане.

– Папа стоял на берегу и всё видел! Правда же, папа?! Ну скажи, что я научилась плавать!

Девочка была счастлива, чувствовала, что её все любят, и старалась подольше задерживать на себе внимание близких.

– Научилась… Только плаваешь ты ещё недостаточно хорошо. Но мы будем ходить в бассейн, и ты научишься хорошо плавать, – сказал Михаил.

– А летом мы снова поедем на море и я покажу маме, как умею плавать…

Сергей Кириллович смотрел на внучку и улыбался. У него было прекрасное настроение. Старый врач любил, когда вся семья собиралась у них за столом. Тогда на какое-то время исчезало одиночество и он снова чувствовал себя кому-то нужным, был рад, что к его мнению прислушиваются…

Галина Павловна суетилась у стола, сервировала его на пять персон, поставила вазу с фруктами, бутылку «Каберне», привезённого из Франции её учеником. Для Леночки на столе стоял её любимый апельсиновый сок. Она открыла окно, и приятная прохлада вечера наполнила комнату, которую все привыкли называть гостиной.

– Вот и жара спала, – сказала Галина Павловна, с наслаждением вдыхая свежий воздух.

Михаил удобно расположился на диване. Он любил бывать в этом доме. Родители жены, по его мнению, – настоящие интеллигенты и прекрасно влияют на свою внучку. К сожалению, ни он, ни Ирина не могли уделять дочери много внимания. Школа Леночки располагалась неподалёку от дома родителей, и девочка после уроков шла к ним. Здесь её кормили, здесь же она делала уроки… И бабушка, и дед с удовольствием занимались внучкой. Сергей Кириллович рассказывал различные истории из своей жизни, а Галина Павловна – о жизни музыкантов и композиторов…

Михаил уважал тестя. А когда его близкие вдруг уехали в Израиль и связь с ними осуществлялась лишь по телефону, родители жены стали для него ещё ближе.

– Как отдохнули? – спросил Сергей Кириллович. – Мы несколько раз останавливались у Николая Петровича и были вполне довольны. Чуть дальше от моря, но зато вполне комфортно и сравнительно недорого.

– Мы с Леночкой целыми днями жарились на солнце. Дома только ночевали.

– А в другой комнате проживала эта самая Татьяна? – спросила Ирина.

– Именно так. Она приехала из Новошахтинска вместе с сыном. Нам повезло: мальчик – ровесник Леночки. Они подружились, и если уж быть точным, то именно он научил Леночку держаться на воде.

– Молодая? Красивая?  – спросила с улыбкой Ирина у Леночки.

– Какая же она молодая?! Мы даже отмечали её день рождения! Ей уже тридцать пять! А ты говоришь, молодая!

– Конечно, старуха, – улыбнулся Сергей Кириллович, видя, что Ирина ревнует Михаила.

Понимая, что она обидела маму, которой недавно исполнилось тридцать восемь, Леночка хотела сгладить неловкость:

– Не старуха, конечно. Она учительница русского языка и литературы в школе. Повезло Олежке: учится в классе, в котором преподаёт его мама.

– Почему же повезло? Или она двоек ему не ставит?

– Олежка говорил, что не ставит…

– Так, может, он просто хорошо учится?

– Наверно, – сказала Леночка. – Олежка, как и я, перешёл в пятый класс и свободно умеет говорить по-английски. У него способности к языкам.

Ирина продолжала расспрашивать дочь:

– Вы с ним проводили время, играли?

– Да! Он хороший мальчик! К тому же фантазёр и мечтатель. Каждое утро вставал рано-рано и шёл к морю. Нет, не купаться, а смотреть на восход солнца… Он мечтал увидеть дельфинов.

– Это хорошо, когда есть мечта, потому что, как правило, мечты сбываются! – сказал Сергей Кириллович. – Плохо, когда человек живёт без мечты.

– Но если мечта сбывается и становится нашим прошлым, к чему же стремиться? – спросила Леночка, довольная, что может поддерживать разговор взрослых.

– Сбывшиеся мечты – это наше прошлое. Нужно ставить новую цель. Появляется новая мечта, а значит – жизнь продолжается… Если ты в отчаянии и страх охватывает тебя, но ещё не убил – не всё потеряно! Есть надежда! Она как путеводная звезда, и нужно идти за ней!

Это и была проповедуемая старым доктором теория, которую в меру сил он внушал и своим пациентам.

– Появляется новая мечта, а с нею вера, надежда и любовь, – произнесла Леночка.

– Ну, дочь, ты тоже фантазёрка, – заметил Михаил. – Олежек вставал рано и шёл к морю делать зарядку, а ты в это время спала и видела десятый сон.

– Ну и что? Каникулы же! Я люблю поспать, тем более что мне не нужно делать зарядку. Я и так слежу за своей фигурой!

В устах девочки это прозвучало особенно комично, и все рассмеялись.

– Фигура у тебя, конечно, ничего, только, на мой вкус, ты несколько худовата, – сказал Сергей Кириллович, с любовью глядя на внучку.

Потом все сели за стол и Галина Павловна начала расхваливать свои пирожки, салат и голубцы. В этом доме любые застолья сопровождались разговорами, которые так нравились Михаилу. Вот и сегодня, взяв пирожок, Сергей Кириллович спросил, с удовольствием глядя на Михаила и Ирину:

– Вы слышали выступление Леонида Рошаля? Мне кажется, он совершенно прав! Здравоохранение всё на том же голодном пайке!

– Денег никогда не бывает много. Их всегда не хватает, – возразила Галина Павловна.

– Во главе министерства стоят люди, совершенно не компетентные в медицине. Вот у вас в филармонии поставили директорствовать психолога и вы не знаете теперь, смеяться вам или плакать. А у нас здравоохранением командует финансист, – продолжал Сергей Кириллович.

– Но организатор и не должен быть хирургом! – возразил Михаил. – Общие вопросы: финансирование, строительство – этим пусть занимаются администраторы. А медики должны заниматься профессиональными вопросами. Мне кажется, это не так уж и глупо.

– Рошаль предложил саморегулирование здравоохранения. Тогда и вовсе не будут нужны органы здравоохранения!

– Но это совершеннейшая ерунда! – воскликнул Михаил.

– Почему ерунда? Рошаль прав. Нелепо разрушать то, что было хорошо при советской власти, если мы не можем придумать ничего лучше. И дело не только ведь в увеличении финансирования. Упала мораль. Слово «врач» ныне пишется с маленькой буквы!

– Рошаль констатировал развал системы здравоохранения в России, – откликнулась Ирина. – Гангреной поражена власть, и видно, как она нервничает. Понимает, что при гангрене показана ампутация. Правда глаза колет.

– Согласен с тобой, дочка! – кивнул довольный таким союзником Сергей Кириллович. – Рошаль многократно всему миру подтверждал свою компетентность и гражданскую позицию. Я полностью поддерживаю его, а система здравоохранения хромает на обе ноги и ранена в голову.

– Интересные истории рассказывал наш хозяин Николай Петрович, – вспомнил Михаил.– Когда он вышел на пенсию, а это было ещё при советской власти, его тепло провожали, дали открытку на получение  ковра  размером  два на метр двадцать пять. Он долго не шёл за своим «подарком», который должен был выкупить за свои же деньги. Когда же, наконец, пришёл, в универмаге ему сказали, что ковры такого размера не производятся. Есть только три на два, но на их получение он права не имеет!.. К сожалению, в последнее время Николай Петрович стал выпивать…
– Мы все понемногу пьём… – Сергей Кириллович хотел защитить знакомого. – Это летом у него квартиранты. А зимой? Давно жену похоронил… Один живёт…

– Вы правы, не нам его судить, – кивнул Михаил. – У него всегда один и тот же тост: «Берегите близких! Их счастье это и наше счастье! Их горе – и наше горе! Это закон жизни, и никуда от него не уйти!».

После ужина Ирина помогла матери убрать со стола и помыть посуду. Потом все расположились в гостиной. Михаил предвкушал удовольствие, которое всегда получал, когда они приходили в этот дом.

– Чем ты так увлечён, – спросила Галина Павловна мужа, пытаясь прочитать название книги, которую Сергей Кириллович держал в руках.

– Очередной роман нашего доктора. Ушёл на пенсию и стал выпускать за томом том…

– Очередной графоман?

– Пока не могу сказать… Графоман выстраивает сюжет, пишет, развлекаясь, писатель – мучаясь. Графоман пишет ради читателя. Писателю читатель прежде всего – он сам.

– Графоман – это выдумка, а писатель – реальность, – попробовала дать своё определение Ирина. – Каждый графоман может стать писателем! А каждый писатель – графоманом!

– Раньше с писателями было совсем не так, – добавил Михаил. – Совершил какой-нибудь путешествие из Петербурга в Москву – и обеспечил себе бессмертие! А теперь писателей развелось!..  Летают самолётами, ездят на поездах почти одни писатели, а результатов нет.

– Наверное, вы правы, – кивнул Сергей Кириллович. – Без графомана внутри – никакой писака писателем стать не может. Так что писатель – это всего лишь более успешный графоман. Но графоман ли он, или писатель, а мне интересно, чего не всегда могу сказать, читая уже признанных писателей. Самое главное – чтобы было интересно! Но для этого человек сам должен быть интересным!

– Да откуда же таких возьмёшь? – воскликнула Галина Павловна. – Образованный человек – редкость. Сегодня интеллектуал это тот, кто имеет два-три года обучения в колледже, в котором его научили выполнять какую-то работу. Ни самостоятельности мышления, ни широты кругозора. Узкий специалист. Подмастерье. Я решительно и бесповоротно отказываюсь понимать, что у нас творится!

– Так решительно или бесповоротно, – улыбнулся неожиданной горячности жены Сергей Кириллович. – Мне кажется, мать, ты преувеличиваешь. – Люди всякие важны, люди всякие нужны!

– Наверно, ты, папа, прав, – резюмировала Ирина. – Известно, что природа не терпит пустоты. Но какой же мерзостью заполнены все пустоты!

Разговор то угасал, то вспыхивал снова. Было приятно сидеть в прохладе квартиры и вести такие неспешные разговоры.

– Нет, ты расскажи, как вы отдыхали? – сказала Ирина, с улыбкой глядя на Михаила. – Итак, она звалась Татьяной…

– Да что о ней рассказывать?! Несчастная женщина. Живёт с сыном. Муж погиб в шахте, и сынишка родился семимесячным. Учительствует, вот и перебивается с кваса на воду…

– Ну что ж, – кивнул Сергей Кириллович. – Обычная история. Наши правители защищают интересы крупного капитала…

– Но говорят же о светлых идеалах, – попытался возразить ему Михаил.

– Говорят, – кивнул Сергей Кириллович, – однако с бесплатным образованием, медициной приходится прощаться. Чиновники не живут на зарплату… утопают в роскоши. Иногда даже приходится им делать искусственное дыхание! Экономика в основном сырьевая… А при выборах неважно, как проголосуют, а важно, как посчитают! Без оппозиции, свободной прессы, независимых судов! Но она – моя Россия, моя боль.

– У нас как? – поддержала мужа Галина Павловна. – Какая-то шишка из администрации закрутила любовь с певичкой или актрисой, и вся братия борзописцев дружно бросается воспевать светлый талант этой блЯндинки! Противно…

– Кошмар какой-то! Всё вокруг плохо, всё ужасно, все воруют, все козлы. Нет, я не буду утверждать, что Россия – рай на Земле. Страна у нас с большими проблемами, чего там говорить. Но неужели в нашей жизни все эти пороки настолько ежесекундно присутствуют, что мы не можем о них забыть? – Михаил говорил горячо, предвкушая интересный спор. Сергей Кириллович откликнулся на тираду Михаила:

– А чем мы можем похвастаться? Медициной? Образованием? Пенсией? Качественными продуктами? Справедливостью? Боеспособностью армии? Честными чиновниками? Продолжать, или хватит? Похвастаться мы можем только нашей коррупцией и олигархами…

– А мне необязательно чем-то хвастаться! – улыбнулся Михаил. – В моей жизни есть и хорошее, и плохое. И в этом вся Россия! Пороки власти являются продолжением пороков нашего общества. Мы ноем, обличаем, но… ничего не делаем, чтобы изжить эти пороки! Нам только бы обвинять Президента, правительство, Кремль, любого дядю, только бы не брать частицу вины и на себя!

– В том-то и дело, что от нас мало что зависит.

Спор как внезапно вспыхнул, так и угас. Лишь Галина Павловна добавила:

– Мы из поколения в поколение повторяем ошибки; соглашаясь с десятью заповедями, не выполняем их. Почему так несправедлива жизнь? В тот момент, когда человек, совершив все ошибки, наконец, набирается опыта и  знаний, его земная жизнь заканчивается?! Это несправедливо!

На какое-то время в комнате повисла тишина, и никто не хотел её нарушать. Потом в затихшей комнате раздался голос Ирины.

– Так что там с твоей Татьяной? Ты так ей сопереживаешь!

– Ириша! Ты  меня  напрягаешь! Врач и должен сопереживать. Иначе какой он врач?! За день до отъезда я обратил внимание, что левая голень и колено у её парнишки припухли. Оказывается, Татьяна ходила перед поездкой на море в детскую поликлинику, так там и снимка не сделали! Рекомендовали греться на солнышке и даже грязи! Коновалы!

– Ты осмотрел мальчика? – спросил Сергей Кириллович.

– Осмотрел. Плотная опухоль большеберцовой кости. Не понимаю, как мать может быть столь безразличной к судьбе сына?!

Ирина взглянула на Михаила, и почему-то улыбнулась.

– Почему же ты не пожалел его, а заодно и его маму?

Михаил промолчал. Ему был неприятен ни тон, ни улыбка жены. А Сергей Кириллович задумчиво произнёс:

– Скорее всего, это доброкачественная гигантоклеточная опухоль кости, остеобластокластома, – нередкое заболевание в молодом возрасте. Но, безусловно, нужно грамотное обследование! Ты, надеюсь, посоветовал мамаше обследовать мальчика?

– Конечно. Я дал ей свой телефон. Если приедут, помогу, чем смогу.

– К нам Олежка приедет! – воскликнула Леночка. – Здорово! Мы с ним в дельфинарий пойдём, а то он мечтал увидеть дельфинов, всё время смотрел на море, а они так и не приплыли.

– Пойдёте, – улыбнулась Галина Павловна, – только он приедет не на дельфинов смотреть, а на обследование…

– Ты, надеюсь, и адрес наш дал? – спросила Ирина.

– Мне неприятны твои намёки и тон, – тихо, чтобы не слышали родители, сказал Михаил. – Если ты не забыла: я – врач.

Чувствуя, что назревает неприятный разговор, Галина Павловна встала, и громко сказала:

– Я поставлю вам скрипичный концерт. Недавно мне подарили диск…

Она включила проигрыватель, и полилась высокая, всех примиряющая музыка.

5.

Обычно Ирина Владимировна добиралась на работу автобусом. На дорогу уходил час. Летом, когда на улице температура доходила до тридцати, это было настоящим испытанием. Она шутила, что и в сауну не нужно ходить! Но сегодня было особенно трудно: на дорогах автомобильные пробки, автобус не ехал, а плёлся. К тому же рядом сидел мужчина, от которого несло сложным запахом пота, алкоголя и тройного одеколона, и она едва терпела этого соседа. Приехав, наконец, в институт, решила принять душ, иначе – «просто умрёт»!

Но, войдя в кабинет, она едва успела поставить сумку, как в дверь постучали.

– Вартан Акопович просил предупредить, что зайдёт к вам в лабораторию в одиннадцать, – сказала секретарша, приоткрыв дверь.

– Странно, – откликнулась Ирина Владимировна. – Зачем предупреждать? Мы всегда на месте.

– Он просил собрать коллектив. Хочет что-то обсудить.

Секретарша ушла, а Ирина Владимировна подумала: «Странно. Не мог мне сказать?». Потом вспомнила, что накануне целый день провела в университете, где была председателем экзаменационной комиссии. А звонить вечером, видимо, не захотел. Постеснялся…

Она прошла в душ и через десять минут, освежившись и надев халат, уже входила в лабораторию, расположенную двумя этажами выше.

Сотрудников ожидаемый приход шефа почему-то возмутил:

– Что за смотр такой? Или академик хочет с нами посоветоваться?

– Может, нам не ставить эксперименты, а будем в штате советников писать ему тексты выступлений.

– Он говорит, как по писаному. Нужен ты ему!

– Вы только Грушеву не зовите. Эта клизма своим видом напугает дира, – крикнул Олег, младший научный сотрудник.

– Олег Фёдорович, – возмутилась Ирина Владимировна, – что у вас за манера давать всем клички? Ну, скажите на милость, почему Грушева у вас клизма?! Можно было бы её назвать Грушей, например.

– Уж очень любит всем ставить клизмы! А когда я однажды возмутился её придирками, она прочитала мне своим скрипучим голосом стишок:

как хорошо, что дырочку для клизмы
имеют все живые организмы!
Потому она для меня – клизма!

– Ладно, хватит разговоров. Давайте работать. Покажите мне результаты двадцать пятой серии. Все крысы живы?

– Живы, – ответила Мария, аспирантка Ирины Владимировны. – Я вчера вечером снова замерила опухоли. Мне кажется, они не растут.

– Ну, что ж. Это хорошо. Продолжайте… А что у вас, Олег? – спросила она у парня с длинными волосами.

Молодой человек откликнулся, даже не повернув голову:

– Забодался со статистикой. Считаю, Ирина Владимировна. Должен к концу недели закончить.

Он стал поправлять халат, больше похожий на дырявую маскировочную накидку военных.

– Переоденьтесь! Неудобно в таком виде предстать перед директором, – сказала Ирина Владимировна, направляясь в свою каморку.

– Так он меня уже видел в этом халате, почти каждый день сюда приходит. К тому же другого нет.

– Пойдите к хозяйке и передайте ей мою просьбу: пусть заменит вам халат!

Ирина Владимировна прошла в свой чуланчик, который громко назывался кабинетом. Вслед за ней вошла Мария и  положила на стол папку.

– Это что?

– Литературный обзор.

Ирина Владимировна открыла папку, пролистала её и кивнула.

– Посмотрю в выходные. Только уж очень много ты накопала. Литературный обзор – не диссертация. Он не должен составлять более двадцати процентов текста.

– Сократить я всегда смогу… Было бы что сокращать, – улыбнулась Мария.

Двадцатисемилетняя Мария Степановна Макова одна растила сынишку. На третьем курсе университета она влюбилась в доцента, который вёл у них занятия. Потом родила Димку, а доцент куда-то исчез. Впрочем, она на него не обижалась: он ей ничего не обещал. Все заботы о сыне взяли на себя её мама-библиотекарь и бабушка. А Мария, не пропустив и года, продолжала учёбу. На последнем курсе влюбилась в профессора Мироняна. Именно поэтому после окончания университета пошла к нему в институт, попала в лабораторию к Харанд и теперь выполняла под её руководством диссертационную работу.

Мария была влюбчивой, но не делала никаких попыток сказать Вартану Акоповичу о своих чувствах. Утешала себя тем, что может видеть его, «дышать с ним одним воздухом». Надеялась, что чувство, которое она воспринимала как горе, когда-нибудь покинет её, она встретит того, кто станет её суженым. Нужно только уметь ждать… и делать дело!

Когда Мария вышла, к Ирине Владимировне заглянул старший научный сотрудник Пётр Григорьевич, пожилой кандидат наук.

– С чего бы это Миронян велел всех свистать наверх? – спросил он. – Обычно он приходит без предупреждений…

– Не знаю, – ответила Ирина Владимировна. – Проверять пока у нас нечего, происшествий особых вроде не было.

– Да, с шефом не соскучишься, – сказал Пётр Григорьевич, и вышел.

Вартан Акопович пришел ровно в одиннадцать. Все знали его пунктуальность. В белом костюме, подчёркивающем его смуглую кожу и чёрные волосы с серебром седины на висках, он выглядел импозантным и величественным. Как обычно, в одиннадцать в лаборатории было получасовое кофепитие.

– Здравствуйте, коллеги! Я знал, что в это время вы пьёте кофе. Угостите?

Директору налили чашечку. Он похвалил эту традицию и совершенно неофициально, непринуждённо начал говорить:

– Давно хотел поделиться с вами. Институт у нас большой, делаем важное и нужное дело, а у меня всё время ощущение, что где-то мы недорабатываем, чего-то не понимаем, не успеваем… Ну, например… Вы, конечно, знакомы с работами Ильи Ивановича Иванова?

– Нет! А кто это?

– Я что-то слышал… Кажется, он в Сухуми какие-то опыты с обезьянами проводил. Давно это было. Еще до войны… – откликнулся Олег.

– Я помню, – проскрипела Вероника Варламовна Грушева, – что он пытался скрестить человека с обезьяной. Этакий мичуринец от зоологии.

– Совершенно верно, – кивнул Вартан Акопович. – Илья Иванович разработал теоретические основы и методику искусственного осеменения и скрещивания животных. По его методике в начале прошлого столетия удалось вывести овцебыка. Животное соединяло неприхотливость в корме и выносливость одного родителя с невероятной силой другого.

– Человек, – снова проскрипела Вероника Варламовна, недовольная тем, что её отвлекли от работы, – с его сорока шестью хромосомами, скрестившись с обезьяной, обладающей сорока восемью хромосомами, может породить гибрид с сорока семью хромосомами. Огромная возможность рождения уродов. Впрочем, и зачатие вряд ли произойдёт, а если и произойдёт, то такая особь не сможет давать потомство, так же как мул или лошак.

Вероника Варламовна была доктором наук и работала вторым профессором в лаборатории Ирины Владимировны, что считала несправедливым. Она на несколько лет раньше защитила докторскую и считала, что Харанд заняла её место, потому что вовремя улыбнулась шефу.

Отношения с заведующей у неё были напряжёнными, но Ирина Владимировна умела не доводить их до открытой вражды.

Вартан Акопович взглянул на Ирину Владимировну, так и не проронившую ни слова.

– А вы как относитесь к работам Иванова? – спросил он её.

– Я знаю, что, когда проводились эти эксперименты, общественность возмущалась и требовала их прекратить, – откликнулась Ирина Владимировна. – Потом, кажется, их засекретили… Вот почему результаты нигде не публиковались.

– Действительно, работы засекретили, но… продолжали.

Вартан Акопович был доволен, что разжёг интерес молодых сотрудников. А Пётр Григорьевич вдруг громко произнёс:

– Я считаю такие эксперименты аморальными и никогда бы не принял в них участие. Мы хотим уподобиться богам и создать новую породу людей? Так можно далеко зайти... Есть версия, что йети, снежные люди,  – те самые «плоды науки», сбежавшие от экспериментаторов. Впрочем, мы и сами недалеко ушли от снежных людей. Одичали интеллектуально да и нравственно настолько, что больше уже обезьян напоминаем, чем человека – венец творения. Нас уродует телевидение, пресса, школа, вся общественная система.

– Это вы, друг мой, преувеличиваете… Не всё так однозначно, – задумчиво произнёс Вартан Акопович.

Ирина Владимировна не понимала, зачем шеф завёл этот разговор. Если он хочет развернуть новую тему, почему не поговорил сначала с нею?! К тому же тема уж очень серьёзная и может занять несколько лабораторий института. Их небольшой коллектив просто не справится с нею!

А Пётр Григорьевич продолжал:

– Вынужден сообщить, что я скептически отношусь к возможности получения гибридов обезьяны и человека. Это в принципе невозможно. Иначе теория о происхождении человека от обезьяны была бы неоднократно подтверждена, скажем, в средние века, когда среди моряков был распространен обычай брать с собой в рейсы обезьянок. Причём не только для того, чтобы они забавляли мореплавателей своими ужимками.

Вартан Акопович промолчал. Он с удовольствием отхлебнул из чашечки ароматный напиток и весело посмотрел на Петра Григорьевича.

– Как-то в юности читал статью в одном научно-популярном журнале о том, что гориллы никогда не убивают женщин, принимают их в свои сообщества в качестве, извините за натурализм, полноценных жён со всеми вытекающими отсюда последствиями... Говорили даже, что от этих «браков» появляются гибридные детишки.

– Все сведения о якобы имевшихся результатах удачного скрещивания человека с обезьянами, – произнёс Пётр Григорьевич ни на кого не глядя, – не имеют ни единого научного подтверждения.

А Вероника Варламовна добавила:

– Последние генетические исследования однозначно показали, что мы с обезьянами – довольно отдалённые родственники.

Не очень понимая, чего всё же хочет Вартан Акопович, Ирина Владимировна заметила:

– Хотя человек и человекообразные обезьяны обладают довольно близко совпадающими по набору и последовательности ДНК в составе генома, но по структурной организации ДНК они несовместимы. Клетки человека и обезьяны отторгают друг друга, и плод не образуется.

И тут вдруг Мария посчитала возможным выразить своё мнение:

– Сегодня научились бороться с отторжением тканей, – сказала она, – с помощью специальных ферментов оголять клетки, снимать с них оболочки и таким образом «монтировать» их или инъецировать одну в другую.

– Да, но жизнеспособный плод путём подобных комбинаций пока не получен, – каркнула Вероника Варламовна. – К тому же здесь можно далеко зайти! Вы можете уподобиться богу!

Вартан Акопович, наконец, допил кофе и весело взглянул на присутствующих.

– А что?! – воскликнул он. – Было бы интересно – уподобиться богу. Я  неверующий, но знаю, что люди должны во всём подражать ему. А если серьёзно, то вы, наверное, слышали версию происхождения человека путём генной инженерии! Она достаточно убедительно аргументирована, но я ведь не о том хотел сказать! Мы ещё очень мало знаем и умеем, чтобы повторить то, что, по версии инопланетного вторжения в жизнь землян, сделали те «боги»! Перед нами и стоит задача: больше узнать об этом.

– Нужно ли это понимать, что мы переключаемся на углублённое изучение генома человека? – спросила Ирина Владимировна.

– К сожалению, пока так вопрос не стоит. Мне важно было услышать мнение тех, кто мог бы работать над этой, поверьте мне, архиважной и интересной темой.

И снова раздался голос Марии:

– Я готова. Мне кажется это интересным. К тому же мою тему легко совместить с новым направлением.

Ирина Владимировна с удивлением взглянула на аспирантку, и в ней проснулась ревность. «Как быстро Мария отказывается от того, над чем работает вот уже третий год! Неужели в этом и была цель сегодняшнего «мозгового штурма»?!.

Её мысли были прерваны бархатным завораживающим голосом шефа:

– Этим нужно будет заняться не ради того, чтобы потешить своё самолюбие, а чтобы спасать больных, иметь оружие против новых болезней, против иммунодефицита… Чтобы несчастные не ожидали годами органы для пересадки… Нужно продолжать изучать геном человека.

И снова раздался скрипучий голос Вероники Варламовны:

– Есть мнение, что многие новые болезни возникли именно после таких экспериментов. СПИД, например…

– Есть такое мнение, – кивнул Вартан Акопович. – Но я и не предлагаю проводить опыты, на которые мы не имеем права – ни морального, ни этического. Мы ещё не можем повторить то, что делали боги… Но уже на пути к этому! Кстати, вполне вероятно, что эти работы могут значительно увеличить продолжительность жизни.

– Каким образом? – спросил Олег.

– Вы знаете, есть бабочки-однодневки? Представляете: за один день у них проходит вся жизнь, от рождения до смерти. За один день и первая любовь, и рождение деток… Но, скажите мне, пожалуйста, кем мы являемся по сравнению с ними?

– Если бы ещё бабочки могли думать, – скептически заметил Олег.

– И всё же?

– Ясно, что мы по их понятиям бессмертны!

– Вот и я о том же! Бессмертие невозможно в принципе. Но можно продлить жизнь…

– Необходимо изучать эту проблему, – добавила Ирина Владимировна.

Академик с благодарностью взглянул на неё и продолжал:

– Было бы совсем неплохо продлить век человека. На кончиках хромосом имеются так называемые теломеры, которые укорачиваются по мере жизни. Задача и состоит в том, чтобы научиться наращивать длину этих теломеров и тем самым увеличить продолжительность жизни!

Вартан Акопович встал, поблагодарил за вкусный кофе и интересную беседу и уже деловым тоном произнёс:

– На днях должны привезти трёх горилл, с которыми нам и предстоит работать. Две самки и самец едут к нам в сопровождении ветеринаров.


Этот необычный «учёный совет» возбудил всех настолько, что даже после ухода Мироняна сотрудники продолжали обсуждать слова шефа. А Ирина Владимировна, спускаясь на второй этаж в свой кабинет, думала растерянно: к чему этот разговор? Ведь всё, о чём он говорил, генетикам давно известно. Не было предложено ни одной задачи. Для чего мозговой штурм? Решение какой проблемы необходимо было брать штурмом?..

Она чувствовала себя совершенно подавленной, не могла понять, что происходит и почему не может влиять на события. Вдруг почувствовала себя пешкой в какой-то странной игре шефа. Он не счёл возможным даже переговорить с нею до этого странного совещания.

Ирина Владимировна достала папку с планами научных работ за прошлые годы. Только она углубилась в изучение документов, как в дверь постучали и вошёл Вартан Акопович. Вид у него был, как у побитой собаки.

– Я пришёл извиниться, что не успел с вами переговорить до совещания. Уж очень не терпелось узнать настроение людей. К тому же давно хотел сказать вам то, что никому сказать не могу. Вам я верю безоговорочно…

Ирина Владимировна слушала шефа и чувствовала сильное сердцебиение. Стоило лишь ему заговорить с нею, и она полностью была в его власти! Хотела как-то себя отрезвить, но… не могла.

А  директор продолжал:

– Не знаю, как и сказать… Я, кажется, полюбил…

Ирина Владимировна замерла. Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание, сердце её остановится.

– Но понимаю всю бесперспективность этой любви! – продолжал он. –  Всё время задаю себе вопрос: морально ли поступаю? Но жить без любви нельзя, вот я и страдаю от своей безответной любви!

– Вот именно… Безответной… – повторила Ирина Владимировна. – Только зачем вы мне всё это говорите? Мне же больно это слышать!

Миронян поднял голову и грустно посмотрел на Ирину, ещё не понимая, что небезразличен ей. Он ведь говорил о своей любви к другой женщине.

– Если бы вы только знали, что я сегодня перенесла! Что творилось у меня в душе! Я тоже хорошо понимаю, что любовь всё прощает, но от этого мне почему-то не становится легче! Но я не могу раздваиваться и в то же время не могу погасить в себе это чувство. Я даже хотела уйти из института, но поняла, что просто не смогу этого сделать! Шизофрения какая-то! Раздвоение личности! И что самое интересное, я и мужа искренне люблю! Почему так несправедливо устроен мир?! В мусульманских странах допускают многожёнство, но нигде не разрешают любить двух мужчин!

Вартан Акопович понял, что она говорит о своих чувствах к нему. В его глазах появился страх. Чтобы как-то сменить тему разговора, стал рассказывать, что в институт пришла женщина, которая просит провести экстракорпоральное оплодотворение замороженной спермой мужа, погибшего во время теракта в Дагестане.

– Она недавно вышла замуж, а перед командировкой муж, как будто предчувствуя свой конец, сдал сперму на консервацию.

Ирина Владимировна вдруг поняла, что шеф говорил ей не о своих чувствах к ней. Она смутилась и пробормотала:

– Не вижу здесь никакой проблемы. Мы же делаем такие операции.

– Да-да… Конечно! – сказал Вартан Акопович и, словно спохватившись, кивнул и почти выбежал из кабинета.

А Ирина Владимировна села за свой стол и расплакалась, повторяя себе:

– Крыша у меня поехала… Точно, крыша поехала…

6.

«Может, именно из других измерений ко мне являются герои моих сновидений? И тогда этот печальный ахматовский вопрос: – «Где ныне те, которых нет нигде?» – приобретает совершенно иное звучание, – думал Сергей Кириллович, развалившись в своём кресле после вкусного ужина. – Ведь говорят же, что существуют параллельные миры! Они могут отстоять друг от друга на кванты времени, и в них происходят те же события, что и у нас. Во сне я перехожу в тот мир, а просыпаясь, возвращаюсь в этот. Потому во сне можно узнать и прошлое, и будущее! Может, именно там и располагается Высший разум, который люди называют Богом?!».

Было душно и жарко, и Сергей Кириллович хотел было открыть окно, но услышал голос жены:

– Серёжа! Не открывай! Сейчас комары налетят!

– Кондиционер не стоит включать, потому что он сушит воздух и тебе холодно; окно нельзя открыть, потому что налетят комары! Но здесь душно, нечем дышать!

– Скоро станет прохладнее, – ответила Галина Павловна, не отрываясь от книги. – Стань под душ! Тебе сразу станет легче!

– История сплошь состоит из фактов, совершенно немыслимых с точки зрения теории вероятности. Камни раскалились. Всё пышет жаром… Кстати, знаешь ли ты, что  мне рассказывала Ириша? Говорит, что при температуре сорок один градус плавятся жидкие кристаллы хромосом, в которых записаны наследственные программы. В результате синтез белков идёт по командам, в которых есть ошибки, и это может стать причиной различных заболеваний!

Сергей Кириллович пошёл в ванную. Прохладные струи, щекоча кожу, побежали по телу, и он подумал, что после такой процедуры уж точно не будет спать полночи.

– Ты слышала, что рассказывала Ириша? – спросил он, снова располагаясь в кресле со свежим номером реферативного журнала.

– Она много что рассказывала. Ты о чём?

– В институте меняют тематику, будут изучать геном человека. Для этих целей закупили даже трёх горилл.

– Ну и что? – Галина Павловна перестала читать и отложила книгу на столик, стоящий у кресла. – Я вообще не понимаю, как может Ириша быть замом по науке. Она всегда была далека от точных наук, а оказалось, в их институте много радиобиологических лабораторий… По её словам, научные работы тех лабораторий – сплошная математика и физика, формулы и расчёты. Ты же знаешь, она с математикой никогда не дружила…

– Не дружила – подружится! Жизнь заставит. К тому же не одна она этим занимается. У неё есть консультанты. Для этого и проводят конференции, симпозиумы, чтобы разобраться, понять, что хотел сказать человек, написавший эти сложные формулы.

– Наверное, ты прав. Только, как она похудела, изменилась в последнее время.

– Работает много… Но одно меня тревожит: как все их задумки согласуются с нашей моралью?

– А это ты к чему?

– Ну, сама представь! Они хотят уподобиться богам и путём манипуляций с хромосомами сделать животных подобными по своим физиологическим и интеллектуальным качествам человеку!

– Шутишь! Такого не может быть!

– Может, я неточно выразился, но что-то в этом роде!

– Не верю, Серёжа! Наша дочка не так воспитана. Она ничего не сделает во вред людям!

– Да кто ж говорит, что это во вред?! Может, даже на пользу, только делать такое нужно осторожно!

Сергей Кириллович углубился в чтение. Он читал рефераты работ по биологии. Многого не понимал, но общий смысл улавливал. Вскоре так увлёкся, что не заметил, когда жена пошла спать. Подумал: «В последние годы в науке открылись неведомые бездны. Невероятное становится очевидным».

Часы пробили час ночи, когда Сергей Кириллович, сделав закладку, чтобы завтра продолжить чтение, отложил журнал и пошёл спать.


А в квартире Ирины и Михаила ещё не собирались ложиться. Спор, к которому так привыкли они в родительском доме, был в самом разгаре.

– Если евреи и избранный кем-то народ, – горячился Михаил, – то уж генетиками – точно. Гены – неисчерпаемый материал для антропологических и генетических исследований.

– Может быть, ты прав, только я не уверена, что гориллы, которых к нам привезут, – евреи!

– Шутишь? А я ведь серьёзно…

– Мишуня! Не существует генов, которые бы определяли национальность. Имеются лишь «национальные» различия в частоте появления тех или иных генов. К тому же генетические особенности, присущие евреям, передаются именно через мужскую хромосому, а не через материнскую наследственность, как принято считать у вас. Так что догма религиозных начётчиков, определяющих еврейство по матери, явно устарела.

– Но может всё же еврей пригодиться для ваших экспериментов? – воскликнул Михаил, вставая. Пора было прекращать этот бесконечный диспут и идти спать. – Могу вам хотя бы чем-нибудь быть полезен? Я готов! Ведь существует же определённый набор генов, определяющих интеллектуальные способности!

– Во-первых, ты не единственный, кто решил броситься на амбразуру. Есть у нас и помоложе, и посмазливее. Среди них даже одна дама, славненькая такая, к тому же признанная интеллектуалка. Но я повторю: к нам едут го-рил-лы! Они вне конкуренции! Впрочем, ты прав, пошли баиньки!

Ирина встала, с удовольствием потянулась и пошла в спальню.


Сергей Кириллович, стараясь не шуметь, открыл дверь на лоджию и лёг. Было жарко и душно. Казалось, сетка от комаров не пропускает и воздух, прохлады не чувствовалось, и он подумал, что теперь ему предстоит долго ворочаться, прежде чем заснёт. Снова вспомнил о рассказанном дочерью. Вартана Мироняна он знал много лет и был уверен, что тот не сделает ничего, не продумав каждый шаг, не имея на то серьёзных оснований. Значит, так нужно для науки, для медицины, для института! Вспомнил, что ещё в кабалистических иудейских текстах обсуждалась возможность создания искусственного человека по заданным параметрам. За этим стояла власть над человеком, и Бог перестал быть нужен! Кажется, Ницше говорил о смерти Бога… Но, говоря об этом, имел в виду коренную ломку оснований традиционной культуры. И в «Фаусте» Гёте доктор Вагнер создал искусственного человека, гомункула. Правда, при этом присутствовал Мефистофель!..

Сергей Кириллович приподнялся, поправил подушку, лёг и закрыл глаза. Нет, нельзя перед сном читать серьёзную литературу! На Востоке на сон грядущий красавицы сказочки султанам рассказывали! Правда, он ещё не султан…

Он ещё долго крутился, потом вдруг увидел себя в Кисловодске, едва плетущимся по крутому подъёму к местечку, прозванному старожилами «Солнышко». Только что прошёл дождик, но дорожка была сухой и идти было приятно. Правда, сил становилось меньше и меньше, и он то и дело присаживался на скамеечки, расположенные вдоль аллеи, чтобы отдышаться. Торопиться было некуда. «Стар я уже на горы взбираться», – думал он. Потом вставал и плёлся дальше. «Храм воздуха», «Долина роз»… К сожалению, здесь уже не было той красоты, что радовала его раньше, когда молодым он по утрам бегал сюда перед завтраком.

Когда мы были молодые,
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые,
И розы красные цвели!..
– напел он себе в нос. Идти стало легче. Великое дело – музыка. Недаром и в атаку шли под бой барабанов!

Когда, наконец, он добрался до станции со светлым названием «Солнышко», у него уже не было сил. Он сел на скамейку и стал наблюдать за теми, кто бодро шагал по горам. Это были молодые люди в шортах, в кедах, с голым торсом или в легкомысленных майках с различными надписями на иностранных языках.

Лёгкое дуновение принесло аппетитный запах шашлыка. Седой старик с бородкой клинышком суетился возле мангала. Увидев его, пригласил к столику.

– Идите сюда, мил человек. У меня отменный шашлычок, и недорого.

Он с трудом встал и подошёл к столику.

– С удовольствием… Давно не ел шашлык.

– Я мясо не покупаю. Сам вывожу из коз и мясных овец…

– Что значит вывожу из коз и овец? – не понял он.

– Вывожу значит вывожу! Я – генетик. Илья Иванович Иванов, честь имею.

– Сергей Кириллович Марченко, – представился он. – Но что за мясо я ем! Вкус действительно необычный…

– Скрестил овцу с козлом. Удивительно нежное и сочное мясо…

– Позвольте… Иванов… Иванов… Тот самый Иванов, который?..

– Тот самый! Чему вы так удивились?

– Да нет… просто недавно как раз говорили о ваших работах.

– Об экспериментах с гориллами? Да, они наделали много шума, – сказал старик, присаживаясь за его столик. – Мы тогда были мечтателями. Ведь не знали ничего. Действовали почти вслепую!

– Вот именно, вслепую, не утруждая себя мыслями о том, к чему могли привести ваши эксперименты…

– Увы! Нам не дано предугадать… Кстати, человек всегда стремился к улучшению пород домашних животных и растений. Скрещивая их между собой, мы тогда не имели представления о механизмах этих процессов.

– Вот именно! Не имели представления…

– Вы ешьте, ешьте… Поверьте, мясо очень вкусное!

Он взял кусочек мяса в рот, и оно растаяло, оставляя приятное ощущение вкуса отборной баранины, но с лёгким козлиным душком.

– Вы знаете, молодой человек, запреты на научные исследования всегда имеют ограниченный характер. Они шли и будут идти. Таков закон жизни!

Сергея Кирилловича удивило и порадовало это обращение. Старик выглядел моложе его.

– Отсутствие юридических и морально-этических профессиональных регламентаций по тому, что вы делали, говорит лишь об отсталости общества и отсутствии свободы. В свободном обществе вам вряд ли разрешили бы делать такое!

– Но Мичурин проводил те же по сути эксперименты в ботанике, мечтая, чтобы и на севере яблони цвели?!

– С растениями всё несколько иначе, – смутился он.

– Почему же? Мы говорим пока лишь о принципе! Допустимо межвидовое скрещивание или нет?!

– А я говорю о недопустимости таких действий с человеком, мыслящим, страдающим…

– Вы убеждены, что животные не страдают? И что мы знаем о них? Используя вашу логику, мы не имели право проводить опыты с животными, с растениями… а между тем сколько человеческих жизней спасено благодаря именно таким опытам! Где же логика?!

– Логика в том, что человек не имеет морального права становиться соавтором биологической эволюции!

– Кто вам это сказал?! Мы сами творим свою жизнь! И хотите вы того, или нет, но влияем на жизнь других людей, меняем её, но в одних случаях мы это замечаем, а в других – нет!

Вдалеке появилась странная фигура, спускающаяся с гор. Это был высокий молодой человек, привлекающий к себе внимание тем, что в такую жару был одет в меховую шубу. Когда он приблизился, оказалось, что это вовсе не человек, а скорее – горилла…

Илья Иванович воскликнул:

– Вот, кстати, Миша пришёл!

– Миша? Кто это?

– Миша – горилло-человек. Познакомьтесь с ним. Занятный, доложу я вам, экземпляр! – Потом крикнул мохнатому существу: – Миша! Подойди сюда! Подойди, я тебе шашлык дам!

Существо осторожно подошло к их столику, преданно глядя на шашлычника.

– Ты садись, садись, – сказал старик, подвигая к нему стул, но тот взял из рук старика несколько кусков мяса и молча отошёл в сторону. – Вот я и говорю, – продолжал он, – может ли реальность биогенетического неравенства, например, способности, здоровье, быть основанием социального неравенства?!

Но Сергей Кириллович не слышал вопроса, смотрел на волосатое существо и не понимал, кто перед ним. Конечно же, это ещё не человек… но уже и не животное! А где грань? Кто может утверждать, что оно не думает? Да, не Эйнштейн, но соображает же! Может ли количество и набор хромосом стать критерием оценки личности?! Можно ли улучшить род человеческий путём избирательного скрещивания определенных индивидуумов? Вопросов больше, чем ответов!

– Да, вы меня сегодня удивили! Никогда бы не поверил, что такое возможно!

– К сожалению, когда проводились эти эксперименты, мы и представления не имели ни о хромосомах, ни о геноме человека…

– В семидесятые годы у нас стали серьёзно изучать геном человека. Открыли причины многих наследственных заболеваний…

– Да… Наука за это время продвинулась далеко, – подтвердил старик, словно сожалея, что эти открытия произошли не тогда, когда они на ощупь решали нерешаемые задачи. – Достоевский полагал, что человек, к сожалению, не идеал. Идеал – стержень существования человека и общества, и таковым является Христос. К этому идеалу и должен стремиться человек.

– Здесь мне трудно спорить, – сказал Сергей Кириллович, доставая из кармана кошелёк. – Сколько я должен?

– Что вы?! Угощение за счёт заведения!

– Ну что ж, спасибо. И всё же использование человека как средства для реализации целей другого человека является эталоном аморальности.

– А вы спросите Мишу, хотел бы он быть таким, как его сородичи? Он вам ответит…

– Он что, и говорить может?

– Не Демосфен и не Плевако, но вы его поймёте. Миша, – обратился старик к существу, стоящему в тени дерева и слушающему беседу людей за столиком, – подойди, друг мой, к нам! Иди сюда!

Существо подошло.

– Ты хочешь вернуться в лес?

И существо вдруг ответило низким гортанным голосом:

– Нет! Я – человек!

– А что же ты хочешь?

– Жениться!

– Но у тебя не может быть детей, – вмешался в беседу Сергей Кириллович.

– У нас будет семья…

– А пойдём к моему знакомому, – вдруг предложил он старику. – Может, слышали: академик Миронян, известный у нас генетик… Он – племянник моего друга, профессора Мироняна Арсена Григорьевича, онколога.

И вот они с Ильёй Ивановичем Ивановым поднимаются по широкой мраморной лестнице в приёмную директора института генетики.

– Да… – протянул Иванов, – дворец! А мы ютились в тесных комнатках, в сараях… Да и кто обращал на нас внимание?!

– И сегодня можно было бы уделять внимания больше. Проблема-то фундаментальная, – сказал он, преодолев, наконец, подъём. – Денег всегда не хватает.

Илья Иванович значительно легче поднялся на второй этаж и с любопытством рассматривал широкие светлые коридоры, большие белые двери, бронзовые ручки на них, замысловатые витражи… На стенах портреты корифеев…

Секретарша уточнила, как их представить академику, вошла в кабинет, и вскоре вышла, улыбаясь и открывая широко двери.

– Заходите!

Вартан Акопович поднялся, широко и дружески улыбаясь.

– Рад, очень рад вам, дядя Серёжа! Сто лет не видел! Всё времени нет…

– Здравствуй, дорогой. И я рад встрече. Но хотел бы тебе представить Илью Ивановича Иванова, генетика начала прошлого века…

– Ну, как же, как же. Мы знакомы! Наши взгляды во многом схожи, но есть и расхождения… Впрочем, об этом потом. Вы присаживайтесь. Чай, кофе?

– Нет, спасибо… Мы, собственно, и пришли, чтобы уточнить позиции, узнать, чего наука добилась сегодня, наконец, как обстоят дела с нравственностью. Не нарушают ли эти работы моральные и этические устои? Допустимо ли нам исправлять то, что сделано природой, или, скажем, Богом?

– Столько вопросов… – улыбнулся Вартан Акопович. – Ну, что ж… Тогда садитесь удобнее, потому что разговор будет долгим.

Он пригласил секретаршу, и попросил его не беспокоить и ни с кем не соединять.

Когда секретарша закрыла дверь, он улыбнулся и тихо сказал:

– Вы только простите мне за некоторые упрощения, потому что без специальной подготовки вы ничего не поймёте из того, что я буду говорить. Дело в том, что в Декларации «Геном человека» выражается опасение, что исследователь может взять на себя роль «бога» и попытается вмешиваться в действия законов природы. Прежде всего необходимо правильно оценить этические проблемы. Основным критерием оценки проекта является соотношение риска и пользы.

– Но ведь риск же огромен! – воскликнул Сергей Кириллович.

– Во времена Ильи Ивановича об этом и не думали. Они мечтали о пользе людям, и это их в какой-то мере прощает. Это как в экологии. Загрязнение внешней среды и резкое ослабление естественного отбора в результате улучшения медицинского обслуживания населения и повышения уровня жизни приводят к росту генетического груза, что ведёт к биологической деградации населения в геометрической прогрессии.

– Вероятно, ты прав, – сказал Сергей Кириллович, и ему показалось, что теперь всё стало на свои места. – Падение дисциплины и нравственности, низкая производительность труда и качества продукции, стремление схитрить, обмануть, пьянство, циничные нарушения врачами клятвы Гиппократа, наконец, рост преступности свидетельствуют не только о пороках системы, но и отражают признаки генетической деградации.

– Совершенно согласен! – утвердительно кивнул Илья Иванович. – Но тогда мы ничего плохого не хотели. Мы мечтали путём межвидового скрещивания помочь людям, дать больше мяса, молока…

– Вас никто и не обвиняет, – успокоил старика Вартан Акопович. – Вы взялись за трудное дело, не зная, куда могли привести ваши работы. Гены имеют решающее значение в процессе формирования человека, а соображения общественного блага оправдывают ограничение свободы индивида. Генетика не ставит целью улучшить породу людей. Но расшифровка генома человека позволяет говорить о генной терапии и протезировании дефектных генов. Это и ДНК-технологии, и внутриутробная диагностика, и лечение на стадии эмбриона и плода.

– Неразумное использование этих технологий может быть катастрофическими, – заметил Сергей Кириллович.

Вартан Акопович даже не отреагировал на его реплику и продолжал:

– Сегодня мы научились получать в лабораторных условиях недифференцированные, искусственно выращенные стволовые эмбриональные клетки, способные давать начало разным типом клеток. Вы представляете, какие перед нами возникают горизонты! Выращивание органов, так востребованных в медицине! Одно это стоит наших усилий!

И здесь осмелел Илья Иванович. Он спросил:

– А скажите мне, товарищ Миронян! – Так к Вартану Акоповичу никто не обращался, и он улыбнулся. – Этично ли сообщать человеку об имеющейся у него предрасположенности к тому или иному заболеванию? Особенно если медицина не может ещё предотвратить его развитие? Этично ли создание органов для рынка? Допустимы ли подобные процедуры с эмбриональным материалом вообще? Должны ли люди знать своё генетическое будущее? Ограничится ли наука расшифровкой патологических генов или пойдет дальше, к поиску генов, ответственных за поведение человека?

Вартан Акопович с уважением посмотрел на Илью Ивановича. Вопросы, которые он задал, говорили о глубоком понимании проблемы.

– Это те вопросы, на которые мы пока только пытаемся ответить. Ведь когда лучшие умы человечества делали атомную бомбу, все думали, что работают на пользу человечеству! Никто тогда даже не задумывался, к чему могут привести их работы. А когда ген человека имплантировали в ядро соматической клетки овцы и получили овечку Долли, способную давать молоко с человеческим белком, никто не думал, к чему эти эксперименты могут привести! Именно поэтому мы не сглаживаем, а обостряем этические проблемы. Они встают перед нами не только в генетике, но и при осмыслении нашей жизни вообще. И мне становится совершенно очевидным, что мы пока ещё очень мало знаем, а потому допустимы работы только в лабораторных условиях. Ведь вы не возьмётесь управлять самолётом, если никогда этому не учились, не имеете навыков, не летали с инструктором… Вы понимаете, что самоуверенность может привести к катастрофе. Вот и мы пока не торопимся. Не делаем никаких философских выводов. Просто работаем…

Большие напольные часы пробили двенадцать…


– Пора вставать, дорогой, – сказала Галина Павловна, трогая мужа за плечо. – Ты сегодня заспался.

– Уже утро? – спросил Сергей Кириллович, открывая глаза. – Странно… Как быстро пролетела ночь, а я так и не досмотрел свой сон…

7.

Отстояв в операционной более шести часов, Михаил снял фартук и халат и пошёл в свой кабинет. Здесь у двери его давно дожидались больные – молодой священник, рыжеволосая девица и старик лет семидесяти.

– Вам придётся ещё немного подождать, – сказал он, – я должен записать операцию. Но не беспокойтесь, приму всех…

Вслед за ним в кабинет вошла и Ольга – аспирантка, ассистировавшая ему на операции.

Кабинет был большим и светлым. Два огромных окна выходили в парк, раскинувшийся во дворе городской больницы. Старинное здание довоенной постройки имело толстые кирпичные стены, и жара здесь не чувствовалась.

– Первым делом, я поставлю чайник, – сказала Ольга и прошла к столику. – Тебе как обычно?

– Да! Две ложечки кофе и столько же сахара.

Девушка приготовила кофе и подала профессору. Сама села к столу с другой стороны, отхлебнула горячий кофе, зажмурилась от удовольствия, потом по-деловому развернула историю болезни, взяла ручку.

– Я готова! Записываем операцию больной Уховой, – сказала Ольга, скрестив точёные ножки и обнажив коленки безупречной формы.

Блондинка модельной внешности в тоненьком просвечивающем халатике, она делала всё, чтобы понравиться шефу. Лет шесть назад она работала операционной сестрой, потом поступила в медицинский институт и продолжала в выходные дни и по ночам работать в отделении. А когда окончила институт, профессор предложил ей аспирантуру. Ему нравилась девушка, её упорство, аккуратность и исполнительность. Он знал, что родители Ольги спились, воспитывала её бабушка и всему, чего добилась, она обязана только себе. Незаметно обычные тёплые отношения научного руководителя и аспирантки стали близкими. Без взаимных обязательств, без упрёков, без обещаний. Ольга была лёгким человеком с удивительным тактом и врождённой культурой. Михаилу девушка нравилась, но он не собирался что-либо изменять в своей жизни, любил жену, дочь… Ольга это понимала и ничего не требовала, считая, что счастье уже в том, чтобы быть с ним рядом. В последнее время Михаил всё дольше задерживался на работе, в волосах появились седые пряди, и она поняла, что в его семье не всё так безоблачно, но не радовалась этому, а жалела шефа. Когда его жена приходила в клинику, Ольга старалась не попадаться ей на глаза, хотя в отделении никто не подозревал, что между профессором и его аспиранткой разворачивается любовная драма.

Михаил Яковлевич, откинувшись на спинку кресла и держа в руках чашку с кофе, стал диктовать протокол операции. Наконец, кофе был выпит, операция записана в историю болезни, можно было начинать приём.

– Олюшка, там старичок сидит. Его – первым.

Ольга пригласила больного.

– Присаживайтесь, пожалуйста… Как вас зовут?

– Евгений Васильевич Никаноров, – громко представился тот, и с надеждой посмотрел на доктора.

– Слушаю вас, – Михаил старался определить, кем был раньше этот почти лысый тучный дед.

Старик говорил неторопливо, но Михаил его не перебивал. Важно выслушать больного, расположить к себе.

– С некоторых пор, господин товарищ профессор, стал отмечать, что у меня что-то сломалось. Как зуб в шестерне полетел… Появились боли в животе. Сходить по своим надобностям для меня стало проблемой. Запруда настоящая, ей-Богу! Понял, что нужно идти к врачам.

– И что сказали врачи?

– Гоняли меня по лабораториям, господин товарищ профессор, по консультантам, но так ничего толком и не сказали… Говорят, какое-то образование в выхлопной… то есть толстой кишке…

Михаил внимательно просмотрел результаты обследования.

– А что вы сейчас чувствуете?

– Боль и ужас… Чувствую, что кранты мне. Шутейное ли это дело! Я не трус, но я боюсь операции. В мои-то годы! И осознание того, что все кончено, оборвано, сломано навсегда, и обжигающая, словно кипящая смола, обида.

– А обида-то на кого?

– На себя, господин товарищ профессор. На кого же ещё? Так и не жил вовсе. Как ушёл на пенсию, всё и началось: то детей нужно на ноги поставить, то внуков. На работу никто не берёт…

– Ладно. Пройдите за ширму, разденьтесь и ложитесь на кушетку.

Внимательно осмотрев больного, Михаил Яковлевич пошёл мыть руки, продолжая разговор:

– Евгений Васильевич, не буду скрывать. Дело серьёзное. Нужна операция.

Старик вышел из-за ширмы, сел перед профессором и опустил голову.

– Я же говорил – кранты! Вынесу ли? Стар уже…

– Вынесете. Вас ещё посмотрят терапевт, анестезиолог. Так что, будете ложиться в отделение?

– А сколько это удовольствие стоит, а то, может, у меня и денег таких нет. Пенсия – слёзы, а жирка не накопил…

– Полис у вас есть?

– А как же?! Имеется…

– Тогда ничего не будет стоить! Лечение оплатит страховая компания. – Он записал в карточку консультацию и, подавая её больному, сказал: – Идите в приёмный покой. Направление в вашей истории болезни.

В кабинет вошла женщина лет тридцати с заплаканными глазами. Она была возбуждена и, прижимая руки к груди, быстро и несвязно заговорила:

– Я так волнуюсь, так переживаю… но пришла, потому что верю вам, профессор. Слышала, что вы никогда не лжёте…

– Бывает ложь во благо, – успокаивая больную, произнёс Михаил. – Вы присаживайтесь вот сюда и успокойтесь…

– Ложь во благо?! Браво! Значит вы – Бог!

– Присаживайтесь, присаживайтесь!

– Я знаю наизусть, что вы сейчас мне скажете!

– Вы успокойтесь, и покажите амбулаторную карточку.

Женщина порылась в сумочке и передала свёрнутую трубочкой карточку.

– Так что вас беспокоит?

– Беспокоит?! Я уже месяц не ем и не сплю! Посмотрите, на кого я стала похожа! У меня опухоль левой груди, а я несколько дней назад купила шикарный американский купальник!

– Но почему вы пришли сюда? – удивился Михаил. – Эти заболевания прекрасно лечат в онкологическом диспансере!

– Я хочу к вам! Верю вам! Наслышана! К тому же говорят, что вы денег не берёте! А у меня денег нет!

– Хорошо, – согласился профессор, решив, что легче посмотреть больную, чем доказывать, что она не туда пришла. – Пройдите за ширму и разденьтесь по пояс.

Михаил Яковлевич внимательно осмотрел её и сказал:

– Вам, Марина Прохоровна, всё же следует обратиться в онкологический диспансер!

– Всё так плохо? Нет, я готова заплатить, только помогите…

– Не в этом дело! Важно, чтобы эти заболевания лечились в специализированных учреждениях, где есть всё, чтобы помочь. У нас чисто хирургическая клиника… Я запишу результат осмотра, но советую вам не медлить, а идти в диспансер. Там работают опытные врачи…

– Человек – Вселенная. Спасите меня, и вы спасёте Вселенную, потому что спасёте частичку её! Чем больше вселенных будет спасено, тем больше шансов на спасение человечества…

Михаил Яковлевич с сожалением взглянул на женщину.

«Это стресс, – подумал он… – или острый психоз. Её хорошо бы и психиатру показать. Впрочем, сначала к онкологу!».

Провожая больную до двери, он пытался её успокоить, а та уже не смотрела на него и бормотала:

– Вы не видите моего стремительного падения в пропасть, ни, тем более, влияния этого падения на скорость всеобщего движения к концу… Конец! Боже, скоро конец!

Михаил Яковлевич расстроился. Он достал из ящика стола сигареты и закурил. Вообще в последнее время он старался ограничивать курение, откладывал в ящик стола дневную норму сигарет и смотрел на часы, когда можно будет закурить. Но сейчас он взял сигарету, даже не взглянув на часы.

Ольга хорошо понимала шефа и, выглянув в коридор, попросила очередного больного подождать.

– Зови, Олюшка, – сказал Михаил Яковлевич, туша сигарету. – Жалко женщину. Запущенный рак молочной железы. Метастазы в лимфатические узлы…

– Жалко, – кивнула Ольга. – Но что же делать? Может, там ей помогут… – Она открыла дверь и пригласила следующего больного.

В кабинет вошёл высокий худой мужчина в рясе с редкой рыжеватой бородкой и длинными волосами, собранными на затылке чёрной ленточкой. На его груди висел большой серебряный крест. Остановился на мгновение у двери, привыкая к яркому свету, перекрестился и сел на стул.

– Здравствуйте, уважаемые… Вот и мне пришлось обратиться к врачевателям тела… Помогите, люди добрые! Сил нет терпеть эти муки адские!

– Так на что вы жалуетесь, – спросил Михаил Яковлевич, беря из рук больного амбулаторную карточку, – Матвей Сергеевич?

– Изжога замучила, сил нет. В районной поликлинике делали рентген. Говорят, язва желудка.

– Как же вы дело довели до язвы?! Нужно было сразу к врачам идти!

– В том-то и дело, профессор, что мы-то лечим душу, а в телесных болезнях не сведущи! Изжогой страдаю, ваша правда, давно. Только думал, пройдёт.

– Пьёте? Курите?

– Кто же в наше время не пьёт? Но, скорее, не пью, а выпиваю по случаю. А курить – не курю! Бог миловал!

Михаил Яковлевич развернул амбулаторную карточку и долго изучал результаты обследования. Потом из конверта достал рентгеновский снимок и поставил его на негатоскоп.

– Пройдите, пожалуйста, за ширму и ложитесь на кушетку. Освободите живот для осмотра.

Пока профессор мыл руки, мужчина вдруг заговорил, выходя из-за ширмы и заправляя рубаху.

– Понимаю, что сложно! Великое Непознаваемое скрыто от понимания людей. Но о вас наслышан! К вам снизошла Божья благодать, которая своей таинственностью и непознаваемостью должна вечно увлекать и манить к себе человека, ибо лишь непонятное и таинственное влечет к себе. Оно расшифровано вами и низведено до уровня обыденности. Знания свыше всегда искажались человеческим невежеством.

Михаил подумал, что двое сбрендивших это уже перебор. Он пригласил мужчину сесть и сказал:

– Язвенная болезнь желудка. Нужна операция.

– Я так и полагал. Стремление к познанию непознаваемого должно быть высшей целью и смыслом жизни человека, но само познание будет ускользать от нас всегда, ибо познанный Бог перестал бы быть Богом. Полное познание непознаваемого обозначало бы конец эволюции, конец жизни. Я согласен. Что мне делать дальше?

– Я вам напишу направление, и приходите завтра с утра в приёмное отделение.

– Благодарю вас. – Мужчина взял рентгеновские снимки, амбулаторную карточку и направился к двери. – Храни вас Бог! – сказал он и вышел из кабинета.

– На сегодня, кажется всё, – сказал Михаил Яковлевич, вставая из-за стола. – Устал что-то…

Ольга давно закончила переписывать протокол операции. Он просмотрел записи в истории болезни и в журнале и расписался.

– Я – домой! – сказал Михаил, и быстро за ширмой переоделся.

– А я взгляну на Ухову, потом хочу просмотреть последние номера «Хирургии». Не успеваю…

– Ну и ладненько! – Он подошёл к девушке, поцеловал её и вышел из кабинета.


В другом конце коридора, у самого входа, располагался кабинет заведующего отделением Игоря Валерьевича Полякова. На медной табличке были выгравированы все его регалии, рядом в рамочках под стеклом висели распорядок работы, предупреждения, запрещающие посетителям проходить без бахил, схемы эвакуации при пожаре…

В кабинете, больше похожем на музей подарков, за большим столом, на котором от обилия причудливых сувениров не оставалось места для работы, сидел сорокалетний мужчина с аккуратными усиками. Светловолосый, бледнолицый, с большими серыми глазами, он всегда следил за своей внешностью и старался выглядеть моложе своих лет.  Родом Поляков был из станицы Кривянской, что под Новочеркасском, в начале девяностых успешно окончил школу и поступил в медицинский институт. Что стоило это его родителям, он представления не имел, учился прилежно и всегда получал стипендию. Жизнь его изменилась после того, как он женился на сокурснице, дочери крупного чиновника из областной администрации. После окончания института остался работать в  хирургическом отделении городской больницы и, подстрекаемый тестем, вместе с приятелем открыл медицинский кооператив «За здоровье». Первое время лечили в том кооперативе пиявками, травами, рекламировали различные пищевые добавки, советовали, как похудеть, но потом пригласили известных врачей, оборудовали новые кабинеты, операционную и стали проводить хирургические манипуляции, даже принимать роды и делать аборты. Дела шли хорошо. Жена, так ни дня не проработав в медицине, устроилась в администрации, а когда фирма стала приносить прибыль, решила её возглавить. Вот здесь-то и столкнулись интересы двух учредителей. Каждый хотел быть «главным». Дело закончилось скандалом. Соучредитель, когда-то его близкий друг и однокашник, подал в суд, стал распространять слухи о неимоверных взятках, которые давал Поляков за различные лицензии, за положительные акты санэпидстанции, пожарников… Короче говоря, Игорь Валерьевич не выходил из судов. К тому же именитые специалисты стали уходить из этого приобретшего плохую славу учреждения. А в газетах появилось несколько острых публикаций об их кооперативе, и посещаемость резко упала. Впору было его закрывать. К тому же жена, которая считала его во всём виноватым, так как он не смог своевременно договориться со своим дружком, решила вернуться в областную администрацию. Отец её к тому времени умер, и некому было представить новому начальству. Но Любовь Николаевна и сама была пробивной женщиной, знала чего хочет и любой ценой хотела попасть в администрацию губернатора. На любую должность! Когда-то невыразительная дурнушка, после рождения сына она расцвела и пользовалась этим. После серьёзных усилий и обещаний отблагодарить её взяли в отдел заместителя губернатора по социальным вопросам. Кооператив «За здоровье» зачах, и Игорь Валерьевич думал, как бы его кому-нибудь продать. Жена, увлечённая новой работой, домой приходила поздно. Но он её не ревновал. Ему она давно стала безразличной. Он понимал, что в администрации царят особые нравы, ничего не имел против увлечений жены, потому и позволял себе то, в чём отказывал при жизни тестя, вызывая насмешки приятелей. Последнее время он увлёкся  соблазнительной девчушкой, по странному совпадению тоже Любой. Подумал, что это и хорошо. Он имел обыкновение разговаривать во сне, и можно было не опасаться, что вдруг произнесёт чужое имя.

Люба Матвеева, белокурая плотненькая девушка, приехав из Волгодонска, поставила себе целью во что бы то ни стало закрепиться в Ростове. Ей удалось устроиться в хирургическое отделение городской больницы. Через год её заметил заведующий отделением и принял горячее участие в её судьбе. Ещё через некоторое время она уже жила в благоустроенной однокомнатной квартире, которую снимал для неё Игорь Валерьевич. Здесь же они и встречались. А вскоре её сделали старшей сестрой, повысили оклад. Теперь не нужно было дежурить ночами.

Но счастье никогда не бывает безоблачным. Несколько дней назад Любаша сообщила Игорю Валерьевичу, что беременна, и эта новость привела его в замешательство. В конце дня он вызвал её к себе и закрылся в кабинете, чего не делал никогда. Впрочем, мало ли какие могут быть дела у заведующего отделением и старшей сестры!

– Любаша, скажи, что ты пошутила…

– Вот блин!.. Разве таким шутят? А что тебя так взволновало? Ты же говорил, что тебе твоя надоела и ты с нею разведёшься.

– Разведусь… Только сейчас всё это совершенно не вовремя. Ты же знаешь, мы продаём «За здоровье». Если я сейчас разведусь, мы с тобой будем нищими!

– Почему, блин?! Тебе же положена доля?

Старшая сестра вела себя в этом кабинете как хозяйка. Она понимала, что, если не поторопить этого тюфяка, он никогда не решится уйти от своей благоверной.

– Какая доля, дура!? Деньги в том кооперативе не мои, поэтому я ничего не получу!

– Вот блин! Ну, что ж, тогда будем жить на зарплату! Впрочем, не так уж мало будет. Слава Богу, больные тебя не обижают!

Игорь Валерьевич побледнел.

– О чём ты говоришь?! Ты знаешь, как это сейчас опасно? Да и народ нищает.

– Ничего… Как бы там ни было, но ты ежемесячно к своей зарплате приплюсовываешь не менее пятидесяти тысяч! Нам хватит! Я, Игорёк, умею экономить.

– Дура! Какие пятьдесят тысяч! Ты не учитываешь, что ежемесячно я в конверте несу главному. – Потом, словно устыдившись своей несдержанности, сел на диван рядом и обнял её за плечи. – Любаша! Мы обязательно будем вместе. Это я тебе обещаю. Только сейчас нужно подождать.

– Так и ребёнок должен родиться не завтра! Аборта я делать не буду!

Игорь Валерьевич резко встал, достал из сейфа бутылку коньяка и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Потом уже совершенно другим тоном сказал:

– Хорошо! Если ты не хочешь по-хорошему, не взыщи. Я умею и по-плохому.

– И что ты мне сделаешь? Выгонишь с работы? За что? Тебе это будет непросто сделать. Несколько дней назад я получила категорию, даже денежную премию…

– С моей помощью…

– Конечно, с твоей помощью! Всё, что я имею, – имею от тебя или благодаря твоим стараниям! А когда родится ребёнок, я приду к твоей благоверной и расскажу ей обо всём. Как ты соблазнил невинную девушку…

– Невинную?! Да ты… – Игорь Валерьевич задохнулся от возмущения.

– Ах ты гусь лапчатый! Невинную! А если потребуется, мы сделаем генетическую экспертизу. Видит Бог, я не хотела доводить до этого, но ты меня вынуждаешь!

Игорь Валерьевич снова отхлебнул из бутылки.

– Ты бы закусывал. Ведь развезёт же!

Люба встала с дивана, достала из холодильника нарезанный сыр и плитку шоколада и поставила тарелку на стол.

Игорь Валерьевич мучительно думал, что же делать.

В отделении становилось всё труднее и труднее выбивать от докторов долю их «приработков», которую ему нужно было потом делить ещё и с главным врачом. Дома его «мымра», как он в последнее время называл жену, грозилась подать на развод, совсем забросила сына и даже пару раз не приходила ночевать. На его возмущение небрежно бросила:

– Я же не спрашиваю, как ты проводишь время со своими курочками! Мы ездили в Миллерово. Я тебе звонила, но твой мобильный всё время отключён.

Нет, совсем не ко времени эта беременность! Так и не решив, что делать, Игорь Валерьевич встал, демонстративно посмотрев на часы.

– Ты спешишь? Я думала, мы это событие отметим…

Он затравленно посмотрел на неё и сухо проговорил:

– Нет. Сегодня не получится. У меня встреча…

На самом деле он не должен был ни с кем встречаться. Жара спала, и приятно было медленно идти по тенистой алее больничного двора. Стоило выйти, как природа сотворила чудо. В одно мгновение изменилось настроение. Приятные ароматы цветников, особой гордости главного, вскружили голову. Впрочем, кружить голову мог и выпитый в кабинете коньяк. Игорь Валерьевич улыбнулся. Он всегда считал: если что и умеет делать хорошо, так пить и не хмелеть!

8.

Когда Михаил вернулся домой, он был приятно удивлён, обнаружив, что жена уже на кухне и готовит ужин. По квартире разносился аппетитный запах жареного мяса. Издав радостный возглас, оповещающий всех о его приходе, он переоделся и пошёл в ванну принять душ. Через полчаса все сидели за столом и поглощали очередную фантазию хозяйки. Жареное мясо с чесноком и перцем чем-то напоминало шашлык, но было вкуснее. По крайней мере так показалось Леночке и Михаилу. Стог всякой травы на тарелке, какие-то загадочные пироги с яйцами и зеленью, всё выглядело очень аппетитно.

Первой встала из-за стола Леночка. Выпив «на закуску» стакан  «Активии», она заявила, что это последний раз, когда ест после шести.

– Вам уже незачем беречь фигуру, а мне нужно!

– Это почему же нам незачем? – удивился Михаил. – Или мы такие старые?

– Вы уже нашли друг друга. Теперь-то зачем сохранять фигуру?! У тебя есть мама, а у мамы – ты!

– Ну что ж, в этом ты права. Только держать себя в форме нужно прежде всего для здоровья! Очень худой или толстый человек, как правило, всегда чем-то болен.

– Тем более! И вы присоединяйтесь к этому правилу. Пусть не для того, чтобы сохранять фигуру, а для здоровья, но в нашем доме после шести не едят!

– А если гости… – жалобно возразила Ирина, – или был занят на работе до ночи?

– Нетушки, никаких исключений! – радостно заявила Леночка и пошла к себе. В последнее время она была увлечена компьютером, и не в игралки разные играла, а пыталась выстроить родословную, узнать историю своей фамилии, переписывалась с друзьями, с которыми познакомилась по Интернету, наконец, просто путешествовала по миру, смотрела познавательные фильмы.

После ухода дочери на кухне стало тихо. Никто не хотел начинать трудный разговор. Наконец, Михаил, отставляя в сторону тарелку спросил:

– И что ты решила?

– Ну что ты меня мучаешь? Я не готова… У меня столько дел… Наш институт имеет сложную структуру и много лабораторий. Мне нужно вникнуть в работу каждой, просмотреть планы, подготовить конференцию, издать сборник научных работ, а это значит статьи собрать, завизировать у каждого заведующего… Голова кругом. Для полного счастья только беременности не хватало! К тому же возраст у меня не для таких дел. У нас уже есть дочь. О каком ещё ребенке ты говоришь?

Михаил опустил голову, словно собирался кого-то боднуть, достал пачку сигарет и молча закурил. Обычно этого в квартире он не делал, но Ирина не сказала ни слова. Молча подошла к окну и открыла форточку. Понимала, как трудно мужу прощаться с мечтой. Стараясь чем-то его отвлечь, стала рассказывать, что у Назаровой в лаборатории проводятся интересные работы.

– Все увлечены идеей создания искусственного интеллекта, ведь современные технологии позволяют замахнуться и на такую сверхсложную задачу! – говорила Ирина, стараясь определить, слышит ли её Михаил, или всё ещё находится в плену своих фантазий. – Если искусственный интеллект обретёт способность к самосовершенствованию, он не задержится на человеческом уровне, а обгонит его в тысячи и миллионы раз. Это видно на примере вычислительных машин, обогнавших человека в скорости решения тех же шахматных задач, и сейчас даже домашний компьютер вычисляет в триллионы раз быстрее, чем человек. – Увлёкшись рассказом, она уже не следила, слушает ли её Михаил. – Понимаешь, есть предположения, что человеческая интуиция обусловлена особыми квантовыми процессами в мозгу, но мощные алгоритмы могут обойтись без интуиции. Тем не менее, Назарова хочет обойти и это препятствие, создав генетически усовершенствованного человека, в мозг которого вживлены средства доступа к Интернету. В изобретательности и хватке этой Сусанне не откажешь! Умница!

Она взглянула на мужа и, словно споткнулась. Михаил сидел за столом с низко опущенной головой и… рисовал пляшущих человечков. Потом это ему надоело и он взялся рисовать рожицы, не слушая жену и мысленно повторяя: «Точка, точка, запятая, вышла рожица кривая…».

– Возможны и другие средства интеграции живых нейронов с обычным компьютером, – по инерции тихо продолжала говорить Ирина, не зная, что делать, как разубедить этого упрямца, – а также с квантовыми компьютерами. Даже обычный человек, вооружённый компьютером с Интернетом, усиливает свой ум. – Потом вдруг заплакала. – Что ты меня терзаешь, – говорила она сквозь слёзы. – Как ты не понимаешь, что я не хочу, не могу, наконец, боюсь! Что же ты меня мучаешь?!

– Я это понимаю. – Михаил поднял голову, словно очнулся, и посмотрел на Ирину. В его глазах отражались боль и обида. – Давай возьмём ребёнка! В чём проблема?! У меня знакомый главный врач. Подберём мальчишку с нормальной наследственностью! Ты же знаешь, сколько четырнадцатилетних девочек оставляют детей прямо в роддоме!

Ирина сквозь слёзы с обидой взглянула на мужа и молча вышла из кухни.


Лабораторию физиологии высшей нервной деятельности возглавляла Сусанна Григорьевна Назарова – ученица когда-то знаменитого в Ростове профессора Александра Борисовича Когана.  Когда учитель ушёл из жизни, она дала зарок продолжить его дело. Сорокапятилетняя Сусанна была человеком твёрдым, и если уж давала зарок, особенно если это происходило в церкви, куда изредка ходила, – неукоснительно его соблюдала. Она была предана науке и часто засиживалась на работе до глубокой ночи. Спешить ей было некуда. Три года назад внезапно от обширного инфаркта умер её муж, с которым она прожила почти четверть века, так и не родив ребёнка. Теперь жила одна в большой трёхкомнатной квартире на пятом этаже старого шестиэтажного дома ещё сталинской постройки. Чтобы подняться на свой этаж, ей нужно было преодолеть ровно сто двенадцать ступенек. Утром сто двенадцать… Вечером – сто двенадцать. Родственников у неё не было, кроме двоюродного брата, который жил на другом конце города. Дом её находился рядом с институтом, поэтому городским транспортом она не пользовалась, гости к ней приходили редко. Скромная, лишённая притязаний и честолюбия, она пользовалась непререкаемым авторитетом у коллег, была заслуженным деятелем науки, автором многочисленных работ, двух монографий, изобретений. Доктор наук, Сусанна Григорьевна не была профессором, на дверях её кабинета скотчем был прикреплён листочек, отпечатанный на принтере, где значились её фамилия, имя и отчество.

Войдя в лабораторию, она втянула в себя приятный запах канифоли и, оглядев сотрудников, сказала:

– Друзья, одиннадцатого августа я всех приглашаю к себе. Отметим мой сорок пятый день рождения. У-у-у, какая я уже старая… Хотя, честно говоря, и в двадцать три, когда я студенткой работала в лаборатории у Когана, себя молоденькой не ощущала…

Сотрудники отвлеклись от своих занятий и весело загалдели.

– Все торжественные речи потом. Сейчас о другом… Хотела бы послушать, какие гениальные мысли пришли вам в головы относительно проблемы, о которой мы с вами говорили две недели назад. Времени у вас было достаточно. Отвлекитесь от своих дел, обсудим, насколько морально то, чем мы занимаемся. Меня это всерьёз тревожит… – Сусанна Григорьевна взяла свободный стул, поставила так, чтобы всех видеть, и села. – Начнём с Валентина.

Худой белобрысый парень, но она его остановила:

– Можно говорить сидя. Итак…

Парень поправил на себе синий халат и заговорил. Из его слов непосвящённому человеку можно было понять, что возможны несколько сценариев: ситуация, когда искусственный интеллект достигает уровня, на много порядков превосходящего человеческий. Должна начаться своего рода цепная реакция, в которой всё большее увеличение интеллекта даёт всё большие возможности для его последующего увеличения. В этом случае он почти наверняка обгонит все другие проекты по созданию искусственного интеллекта. Но здесь возникает опасность: не обернётся ли это угрозой для сохранения цивилизации.

– Мрачную картину ты нам нарисовал… А что думает Серёжа?

Грузный лысоватый парень неспешно отодвинул паяльник в сторону:

– Мой прогноз не менее пасмурный. Искусственный интеллект захватывает Интернет и подчиняет себе его ресурсы. Для этого, правда, потребуется время… Захват подразумевает возможность взлома компьютерных систем. Второй этап саморазвития искусственного интеллекта – синтез кода ДНК, который позволит ему создать радиоуправляемые бактерии. Он синтезирует всё более сложные организмы и постепенно создаёт наноробота, которого можно применить для любых целей, в том числе для внедрения в другие компьютеры, в мозг людей, создаёт новые вычислительные мощности.

– Да, действительно пасмурный! А что скажете вы, Дмитрий Михайлович? – обратилась Сусанна Григорьевна к старшему научному сотруднику, сорокалетнему черноволосому мужчине, сидящему в стороне от лабораторного стола.

– И у меня не лучше, – улыбнулся тот. – Искусственный интеллект вовлекается в общение с людьми и становится бесконечно эффективным манипулятором их поведения. Современная государственная пропаганда стремится к похожим целям и, судя по всему, с успехом их достигает, но по сравнению с ней искусственный интеллект будет гораздо сильнее, так как сможет предложить человеку некую сделку, от которой тот не в силах будет отказаться: пообещает ему бессмертие, например, путём шантажа или скрытого внушения.

– Вы точно сговорились… Неужели нет ни одного аргумента «за»? – Сусанна Григорьевна взглянула на самого старейшего сотрудника, которого со времён основания института все называли Петровичем. Он начинал ещё в лаборатории Александра Борисовича Когана. И хотя так и не защитился, слыл отличным экспериментатором, многие приборы в лаборатории осваивал именно он. Как правило, Петрович не только принимал участие в таких посиделках, но слово его считалось особенно веским. – У вас есть что добавить?

– А? Что? Извините, задумался… Что можно добавить? Атомная бомба, я так думаю, – просто детская шалость по сравнению с тем, что мы можем получить. Таких сценариев множество, но почему-то все они трагические. Нужно думать об искусственном, но управляемом интеллекте, чтобы человек мог своевременно заблокировать его действия, направленные против него! Я так думаю!..

– Человек, получивший власть над искусственным интеллектом, сам становится монстром. Вспомните гиперболоид инженера Гарина! – воскликнул Валентин.

– Ладно. Я вас услышала. Моё мнение не сильно расходится с вашим. Но остановить движение научной мысли уже невозможно. Наша задача пытаться её контролировать. По мере возможности. Каждый учёный должен осознавать меру ответственности, которую несёт перед человечеством. Вот для чего я затеяла этот разговор. Вы осознаёте… Продолжайте работать. – Сусанна Григорьевна встала и направилась к двери. Потом остановилась и проговорила с улыбкой: – Повторюсь: буду рада видеть всех вас одиннадцатого в семь вечера. Явка необязательна, но желательна! Форма одежды повседневная. Будут только свои…

Она вышла из лаборатории, заставленной аппаратурой и компьютерами. Подумала: «Душно у ребят… Надо бы выбить у Мироняна деньги на установку новых кондиционеров…».


Сусанна Григорьевна оказалась отменной кулинаркой. Истинный учёный, и здесь она к каждому блюду подходила творчески, экспериментировала, сохраняя при этом едва уловимый нежный национальный привкус. В блюдах было много зелени и приправ, вместо хлеба подала настоящий лаваш, испеченный на открытом огне в тандыре. За ним она даже специально съездила в Чалтырь. На столе стоял коньяк «Арарат» и целый набор лучших армянских вин: рубиново-красное «Арени», белые «Воскеваз» и «Эчмиадзин».

Вартан Акопович в тот вечер был в ударе. Таким раскованным и домашним сотрудники его не знали, а он, поднимая очередной бокал за именинницу, расхваливал её и, казалось, по-настоящему был счастлив.

– Давно мне не было так хорошо, – говорил он. – Хвала вину, бокал которого объединяет народы и помогает возвращаться к истокам человечества, чтобы черпать мудрость наших предков. Вино – напиток таинственный, загадочный. Он может возвышать, приближая к Творцу, а может низвергать до уровня приматов! Как прекрасна жизнь! Я почувствовал себя дома, в моём Ереване! О, Ереван!

Ереван любимый, всех зову сюда,
Здесь чудесный воздух, дивная вода,
В шапке белоснежной дремлет Арарат,
А под ним мой город, как душистый сад.
Эй, джан, Ереван,
Город мой родной,
Эй, джан, эй, джан, милый Ереван,

– неожиданно пропел уже хмельной Вартан Акопович. – Вы знаете, друзья, что сказал Шарль Азнавур об армянских винах? Они заключают в себе то, что можно ощутить, но нельзя выразить словами… Всю сознательную жизнь я прожил в Ростове, приехал сюда сразу после университета. Но не буду скрывать: мне приятен запах моей прародины. Сусанна Григорьевна, спасибо вам за это!

– Какой здесь особый вкус? – произнёс уже достаточно охмелевший Петрович. – Я так думаю – вино и вино… А мне русская водка, самое то что нужно. Ты чувствуешь себя властелином мира, хозяином жизни!

– Будет вам! Нашли что обсуждать. Главное есть что выпить, – сказал Валентин и попросил разрешения выйти на балкон покурить. За ним потянулись остальные мужчины.

– Наша хозяйка, я так думаю, баба ещё хоть куда, – произнёс уже изрядно выпивший Петрович, доставая из кармана сигареты. – Не даром говорят: в сорок пять баба ягодка опять!? А то, что невысокого росточка, так маленькая собачка долго кажется щенком! А вино это её – мура мурой! Я пил «Арарат». Ничего, пить можно…

– Ваша компетентность в качестве винного эксперта вызывает восхищение, – усмехнулся Вартан Акопович. – Но хочу напомнить, что первая виноградная лоза была посажена Ноем, прародителем всего человечества, именно на склонах горы Арарат. – Он неприязненно посмотрел на Петровича и добавил: – Нужно уметь отличать хорошее от плохого, настоящее от искусственного. Как, например, искусственный интеллект… Даже самый совершенный, он может быть только помощником человеку… А говорить так о женщине это унижать себя как мужчину. – Он отвернулся, достал сигарету и прикурил от зажигалки Михаила.

Петрович и Валентин, отрезвев, ушли в комнату.

Оставшись на балконе с Михаилом, Вартан Акопович некоторое время молча курил, глядя на огни ночного города, потом вдруг заговорил, словно сам с собой:

– Я люблю эту женщину… Очень люблю… уже много лет. Но с тех пор как ушёл из жизни её муж, она стала моей мечтой. Несбыточной мечтой…

Он грустно взглянул на Михаила, словно стараясь уяснить для себя, понимает ли тот его.

– Вартан Акопович, дорогой, не грустите… Такое почти с каждым из нас случается в жизни… Помните, как в песне поётся: «Мы выбираем, нас выбирают. Как это часто не совпадает…».

– Не хочу привыкать к такому несовпадению! Я – против. Мы идеально подходим друг другу! Я её заметил ещё когда у Когана работал! Она – студентка, я – молодой кандидат, но уже обременённый семьёй... А потом мы потеряли друг друга… А десять лет назад она пришла в наш институт уже доктором наук… и снова зажгла огонь, который меня испепеляет! Но никогда, ни единым словом или жестом я не показал ей этого! Зачем?! Она была замужем… Не знаю, почему у неё не было детей… Может, не хватало времени. А три  года назад овдовела… Грех беру на душу, грех, но не могу не думать о ней, не мечтать, как… о женщине.

Вартан Акопович потушил в пепельнице сигарету и тут же закурил следующую. Михаил, с юных лет знавший Мироняна, раньше не видел его таким возбуждённым.

– Если всё так серьёзно, почему бы вам не сказать ей об этом? Я знаю одну непреложную истину: любовью не бросаются. И если она настоящая, то не может быть греховной. Она чиста по определению… Она всё оправдывает!

– Боюсь, Миша, боюсь… Не знаю, как она ко мне относится… А  вдруг откажет, осудит… Моё сердце этого не выдержит… Ты понимаешь, не выдержит…

На балкон заглянула Сусанна Григорьевна.

– Не помешаю?..

– О чём вы?! – радостно встрепенулся Вартан Акопович.

Михаил уступил ей место у перил балкона и незаметно ушёл.

А Сусанна Григорьевна воскликнула, глядя на звёздное небо:

– Какая ночь!.. Тихая… Нежная… Скольким влюблённым парам освещает путь этот плывущий по небу ковчег луны…

– И юноша говорит своей возлюбленной: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими…».

– Бог мой, Вартан Акопович, вы цитируете «Песнь Песней»… Вот уж не ожидала…

– Я кажусь вам таким сухарём?..

– Не в этом дело… Просто я очень люблю именно эти библейские строки… Но так и не смогла их запомнить.

– А я люблю тебя, Сусанна… В этом вся разница. Ты – Соломона с его Суламифью, а я тебя… – вдруг произнёс Вартан Акопович.

– И я вас люблю, – беспечно улыбнулась Сусанна. – Вы лучший директор на свете.

– Ты не услышала меня... Как жаль… Пожалуйста, услышь: я люблю тебя… Хочешь, скажу стихами. Только услышь!

Знай, гордячка, мною ты любима,
Ты – тепло и свет моей души…
Отчего же ты проходишь мимо?
Разойтись с любовью не спеши!
– Вартан Акопович! Зачем вы так? Мне приятно это слышать, но вы понимаете, что вместе быть мы не можем!

– Не можем, – эхом откликнулся Вартан Акопович, – но я всё равно хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю! – Он взял её за плечи, слегка приблизил к себе и нежно поцеловал.

– Пойдёмте пить чай,  – смущённо сказала Сусанна Григорьевна.

Михаил, сидящий рядом с женой, с любопытством взглянул на входящих и по растерянному лицу Сусанны понял, что объяснение состоялось. Чтобы отвлечь от них внимание, громко объявил:

– А у меня тост! Предлагаю выпить за то, чтобы мы во всех ситуациях не превращались в горилл, а оставались людьми! Поверьте, при нашей скотской жизни это не так просто!

Ирина Владимировна, весь вечер просидевшая молча, вдруг поняла, кого имел в виду Вартан Акопович, когда говорил о своей любви. Она встала, налила в свой фужер коньяку и, подняв его на уровень глаз, улыбнулась.

– А я придерживаюсь совета, высказанного ещё Хайямом: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало...». – Потом вдруг засобиралась домой, сказала, обращаясь к имениннице: – Нам нужно у родителей забрать дочку… Ещё раз поздравляяю…


Сидя на заднем сиденье такси, Ирина и Михаил молчали. Настроение у них было совсем не праздничным.

– О чём вы говорили с Мироняном на балконе? – вдруг спросила она.

– О любви…

– О любви?! О какой?

– О всякой… И к детям, в частности…

– Не начинай…

– А вот Николай Иванович, наш начмед, взял мальчика из Дома ребёнка. Сейчас ему полтора годика. Какой парнишка растёт!..

– Ему проще, он – мужик. Ты лучше спроси его жену, каково ей? И вообще, я устала говорить на эту тему. Завтра у меня трудный день.

Когда они, забрав у родителей Леночку, наконец, пришли домой, Михаил, уложив дочь, произнёс:

– Я иду спать… Ты скоро?

– Я должна ещё поработать, – не глядя на мужа, сухо ответила Ирина.

9.

Сергей Кириллович, обеспокоенный своими навязчивыми снами, решил посоветоваться со старинным приятелем, психиатром, в недавнем прошлом полковником окружного военного госпиталя. Выйдя в отставку, Евгений Львович продолжал консультировать больных. Он был младше Сергея Кирилловича на двенадцать лет, год назад друзья и коллеги тепло поздравили юбиляра с шестидесятипятилетием. Евгений Львович смущался и благодарил. Он не ожидал такого.

– Ну что за юбилей? Не круглая же цифра…

– После пятидесяти отмечают каждые пять лет. Их не просто прожить…

– Сейчас и молодым жить непросто. Тогда после ста нужно отмечать каждый год…

Марченко был в числе приглашённых. Когда-то вместе с Евгением Львовичем они изучали, как влияет психика на возникновение опухолевой болезни. Все последующие годы поддерживали приятельские отношения, хотя друзьями не были.

В последнее время Евгений Львович неожиданно для коллег вдруг увлёкся религиозными учениями, стал регулярно посещать церковь, а среди его картин и книг нашлось место иконам в тяжёлых позолоченных окладах.

Специалистом он был прекрасным, и Сергей Кириллович решил, что поговорить с ним об этих снах стоит.

Встретились в воскресенье на даче у Марченко, куда всей семьёй, с детьми и внучкой, приехали «на шашлыки», которые мастерски умел жарить Михаил.

Сергей Кириллович усадил гостя в тени раскидистой груши, расположился рядом и стал рассказывать о своих тревогах:

– Иной раз даже думаю, не воздействует ли кто на меня! Месяцами один и тот же сон. Потом чуть иначе, но с теми же героями и примерно на ту же тему… Устал…

– Воздействует на вас? С какой стати? Кому вы мешаете? Мне всё же кажется, это напрасные тревоги.

Евгений Львович взял из вазы яблоко и, подержав его в руках, положил на место.

– А в принципе такое возможно? – продолжал допытываться Сергей Кириллович.

– Воздействовать на психику? Конечно, возможно. Существуют, и уже давно, так называемые психотронные генераторы, позволяющие кодировать человека. В настоящее время такие действия запрещены, но на практике широко используются для травли неугодных людей, для пситеррора.

– Что такое психокод?

– Внушение, двадцать пятый кадр, особые облучатели мозга. Впрочем, мне кажется, то же делают наши СМИ, телевидение. Манипулируют памятью людей. Используется гамма-излучение, направленное на определённые участки мозга. Можно стереть воспоминания, вызвать давно забытые переживания, сделать воспоминания навязчивыми…

– Вот именно это со мной и происходит. Навязчивые сны!

– Есть такие приборы, – продолжал Евгений Львович, – которые могут действовать на расстоянии полутора километров. Но они устарели. Один такой прибор, мне кажется, стоит в Московской психиатрической больнице имени Кащенко.

– Да, но кому это нужно?! Зачем им я?!

– Вот я и говорю, что ни вы, ни я, – улыбнулся Евгений Львович, – к сожалению, уже давно никому не нужны! Никто на вас, мой дорогой Сергей Кириллович, мне кажется, не воздействовал. Это что-то другое, в чём ещё нам предстоит разобраться.

– Что же это может быть? Не проявление ли это плохого кровоснабжения мозга?

– Мои родственники по материнской линии в пожилом возрасте страдали этим делом… Помню, бабушка даже маму мою, свою дочь, не узнавала… – Евгений Львович помолчал, потом тихо произнёс: – В настоящее время известны четыре вида электрических колебаний в мозгу человека. Бета-волны – самые быстрые. Их частота варьирует от четырнадцати до ста колебаний в секунду. Эти волны связаны с бодрствованием, сосредоточенностью, познанием, а в случае их избытка – с беспокойством, озабоченностью, непоседливостью.

– Когда я бодрствую, у меня всё пока в порядке. Правда, иногда забываю слова, имена… Что ни говори, а семьдесят семь – цифра серьёзная.

– Альфа-волны, – продолжал Евгений Львович, – возникают, когда мы закрываем глаза и начинаем расслабляться, не думая ни о чём. Колебания в мозге при этом замедляются и не превышают тринадцати в секунду. Если расслабление продолжается, эти волны доминируют во всём мозге и вы погружаетесь в состояние приятной умиротворённости. А вот тета-волны, когда частота колебаний не превышает восьми раз в секунду, вызывают сонливость. Это состояние называют ещё сумеречным, поскольку человек находится между сном и бодрствованием. Часто оно сопровождается видением неожиданных, сноподобных образов, яркими воспоминаниями. Тета-состояние открывает доступ к содержимому бессознательной части ума, свободным ассоциациям, неожиданным озарениям, творческим идеям. Большинство людей засыпают, как только в их мозге появляется сколько-нибудь заметное количество тета-волн. Эти волны превалируют при гипнозе. Некоторые люди могут самостоятельно включать у себя в голове «тета-режим». Именно при нём происходят чудеса предвидения и саморегулировки.

Сергей Кириллович внимательно слушал. Многое из того, о чём говорил Евгений Львович, он знал, ведь и сам занимался когда-то психотерапией. Но в таком простом и ясном изложении слова опытного психиатра произвели на него большое впечатление. А Евгений Львович продолжал:

– Дельта-волны начинают доминировать, когда мы погружаемся в сон. Они ещё медленнее, чем тета-волны, поскольку имеют частоту менее четырёх колебаний в секунду. Тем не менее появляется всё больше данных о том, что некоторые люди могут и в дельта-состоянии сохранять сознание. Так что, я думаю, уважаемый Сергей Кириллович, никакого сумасшествия у вас нет. Слишком много работаете, размышляете, и эти размышления потом прорываются в сон и тревожат вас.

– Так, может, мне обследоваться?

– Я не вижу в том необходимости… Вы, с моей точки зрения, совершенно здоровы…

– С точки зрения психиатра, – улыбнулся Сергей Кириллович. – Иногда чувствую себя очень даже погано. Не хочу жену пугать. У меня всё волнами: иногда – как огурчик, а иногда – тетеря сонная…

К ним подошла Леночка и пригласила на веранду.

Ели шашлыки, запивая охлаждённым красным вином, хвалили Михаила и радовались хорошей погоде.

– Я так понимаю, – сказал Сергей Кириллович, обращаясь к Евгению Львовичу, – всё дело в волнах. Изменяя их, можно управлять мозгом человека. Но где связь с тем, что со мною происходит?! Время неумолимо, и я уже не всё, как говорит наша Леночка, догоняю…

– Всё в нашем мире взаимосвязано. Год есть у Галактики, он есть и у Солнечной системы, у Земли, но это не наш один год. Наша жизнь для планеты не более чем для нас жизнь бабочки-однодневки. Биоритмы есть у человека, есть у планеты, есть у Солнца, есть у Вселенной.

– Да, но если эти волны влияют на человека, на животный и растительный мир, нужно научиться их изменять, чтобы лечить, помогать людям!  – воскликнул Сергей Кириллович.

– Не всё так просто, уважаемый Сергей Кириллович! Не всё так просто... – Евгению Львовичу изрядно надоели эти умные разговоры. Хотелось просто отдохнуть. Выпив вино, он поставил бокал на стол, и тихо произнёс: – Много не пью. За рулём. А человек всегда был побуждаем Сатаной противиться промыслу Господа. Для человека нужно непременно докопаться до Истины, того не понимая, что Истина есть только у Бога! Не понимаю, зачем нужно в этом копаться, менять ритмы, распространяемые во Вселенной и заданные Богом?! Можно задать мозгу другой ритм, но он будет сопротивляться. Постепенное, длительное, энергичное воздействие  обязательно одержит победу над мозгом. Зато вернуться к первоначальному состоянию будет очень сложно…

– Ладно, не будем о грустном, – положила конец умствованиям Галина Павловна. – Вы лучше скажите, как вам наш сад?

Сергей Кириллович с благодарностью посмотрел на жену. Как всегда, она вовремя вступила и повела партию в нужной тональности.

– А сад у вас прекрасный. Сейчас на дачных участках строят двух- и трёхэтажные дома.  С башенками, с фигурной крышей. А земли не оставляют, чтобы ближе быть к природе. Всё в бетоне, в плитке…

– У людей жилья не было, вот отчего при первой возможности начинают лихорадочно возводить хоромы, – заметил Михаил. Всё это время он не проронил ни слова. Накануне в который раз они ссорились с Ириной. Но тесть попросил, чтобы он их привёз на дачу, и Михаил не смог отказать.

– Это правда, – кивнул Евгений Львович. – Жизнь действительно была скотской… Но я говорю о том, что мне у вас нравится. Много зелени… Хорошо! И мне кажется, что мы всё же движется к лучшей жизни. Пусть медленнее, чем хотелось бы, но ведь движемся!

«Этот Евгений Львович – интересный человек, – подумал Михаил, – и не так уж не прав. Ньютон, Дарвин, Пастер, Павлов, Эйнштейн, наконец, Сахаров верили в существовании Творца. Конечно, они имели в виду не того примитивного Бога, которому поклоняются миллионы людей, но, как говорил Эйнштейн, каждый серьёзный естествоиспытатель должен быть каким-то образом человеком религиозным, во всём видеть присутствие бесконечно совершенного Разума! Но что мне до всего этого, когда рушится мечта… Для чего я живу? Почему Ирина меня не может понять?!  Она просто увлечена своей работой и ничего не хочет знать…».


Вечером Евгений Львович уехал на своей машине домой, а Михаил отвёз сначала родителей, потом Ирину с Леночкой и, не поворачивая головы, произнёс:

– Я – в клинику.

– В воскресенье? Куда ты, на ночь глядя? – удивилась Ирина.

– Мне нужно…


В отделении никто не удивился, увидев Михаила Яковлевича. Он нередко приходил, чтобы вдали от домашней суеты поработать с документами или посмотреть больного. Сотрудники его уважали и как профессионала, и как доброго, отзывчивого коллегу. В этом элегантном, красивом человеке с горящими чёрными глазами и пышной шевелюрой всё было необыкновенным: рациональный склад ума сочетался с пылким воображением и болезненной чувствительностью. Подверженный резким сменам настроения, он не любил опаздывать, был пунктуален и иногда излишне придирчив, но в первую очередь к себе. Его окружали друзья и почитатели, но и в недоброжелателях недостатка не было.

В воскресенье так поздно он обычно не приходил. Тем не менее его приход не вызвал в отделении переполоха. Дежурный хирург поздоровался с ним и пригласил на чашечку кофе. Его пили в ординаторской. Михаил, улыбаясь, сказал:

– А знаете, что происходит в кафе, когда муха попадает в чашку кофе? Итальянец выплёскивает чашку и уходит в порыве гнева. Француз – вытаскивает муху и пьёт кофе. Китаец – ест муху и выплёскивает кофе. Русский – выпивает кофе с мухой молча, а израильтянин продаёт кофе французу, муху – китайцу, покупает себе новую чашку кофе и использует оставшиеся деньги, чтобы изобрести устройство, которое предотвращает попадание мух в кофе.

Врач и медсестра прыснули от смеха, но тут позвонили из приёмного покоя; дежурный врач пошёл принимать больного, а Михаил Яковлевич, поблагодарив коллег, направился в свой кабинет. Он твёрдо решил пока не возвращаться домой. «Если мы не понимаем друг друга, какая же это семья?! Нам нужен малыш, как приток свежего воздуха! У нас давно нечем дышать…». Он постелил себе на диване. «Почему она меня не слышит. Я допускаю, что она думает иначе, но нужно искать компромисс, а навязывание своего мнения – это атрибут низкой культуры!».

Он лежал с закрытыми глазами и старался ни о чём не думать. Вскоре заснул.

Разбудил его осторожный стук в дверь. Было ещё темно, и Михаил сразу не мог сообразить, где он и кто это стучит. Включил свет и взглянул на часы. Было около двух ночи. Натянул брюки, набросил халат и только тогда крикнул:

– Войдите!

В дверях стоял дежурный врач.

– Михаил Яковлевич, Бога ради, извините, но я решил воспользоваться вашим присутствием. К нам поступил тяжёлый больной… Пожалуйста, взгляните! Признаки разлитого перитонита. Температура, раздражение брюшины. Где очаг – не могу определить. Что делать с больным – не знаю!

– Женщина? Мужчина? Какой возраст?

– Мужчина пятидесяти лет… Владелец какой-то фирмы…

– Так что всё-таки с больным? Давно болеет? Где лечился?

– Измордовали мужика. Наверное, узнали, что не из бедных, вот и гоняли, как пинг-понг, из кабинета в кабинет, из лаборатории в лабораторию. Сначала думали – холецистит, потом искали язву двенадцатиперстной… А ему всё хуже и хуже. Усилились боли в животе. Вызвал скорую. Вот они и притарабанили…

– Кровь взяли?

– Лейкоцитоз, ускоренная СОЭ.

Они прошли в палату. На кровати у окна лежал бледный мужчина с заострёнными чертами лица и выражением страдания в глазах. Дыхание его было поверхностным, на лбу – капельки пота.

Михаил Яковлевич осмотрел больного, прощупал живот и сказал:

– Нужна операция… Всё будет хорошо. Вы согласны?

– Делайте уже что-нибудь, – тихо проговорил больной, облизывая сухим языком бледные губы.

Выйдя из палаты, Михаил Яковлевич резко, что на него не было похоже, проговорил:

– Срочно звоните анестезиологу, пусть посмотрит больного, и в операционную! Будете мне ассистировать. У больного разлитой перитонит, межпетлевые абсцессы, интоксикация. И капать начинайте прямо сейчас!

Дежурный врач никогда не видел разгневанного профессора. Он почти бегом направился в ординаторскую звонить анестезиологу. По дороге попросил палатную медсестру, чтобы она предупредила операционный блок. Короче говоря, машина закрутилась…

Операция длилась около трёх часов, после чего больного отвезли в реанимационное отделение. Как и предполагал Михаил Яковлевич, у больного оказался разлитой перитонит и абсцессы между петлями кишечника. Но самое удивительное, что поразило дежурного врача, источником гнойного перитонита был флегмонозный аппендицит!

В половине шестого Михаил Яковлевич вошёл в свой кабинет и прилёг на диван. Спать не хотелось, но настроение было, как любила выражаться его мама, – «на море и обратно!». Подумал, что этот случай нужно обязательно разобрать на конференции, а в органы здравоохранения хорошо бы ещё и написать… Но от этой идеи отказался. Решил встретиться с поликлиническим хирургом и научить его уму-разуму.

Но когда он пришёл в поликлинику и поговорил с врачом, ему стало ясно, что напрасно это затеял. Несколько врачей поликлиники пришли в кабинет хирурга, благо больных почти не было. Не часто к ним приходят профессора, да ещё с такими претензиями.

– Я его лично смотрел! Никакого аппендицита у него не было!

– А я его оперировал, – парировал профессор.

– Я работаю пятнадцать лет. Что, я аппендицит не распознаю?!

– А вы знаете, что ответил Греков на вопрос, какая самая простая операция? Он ответил: аппендэктомия. А на вопрос, какая самая сложная операция он повторил: аппендэктомия! Флегмонозный червеобразный отросток у этого мужчины располагался под печенью, потому-то вы не увидели классических признаков аппендицита. И я высказываю вам свои претензии не за то, что вы не смогли разобраться в его болезни. Речь о другом. Ну, скажите мне на милость, зачем ему нужно было исследовать глазное дно, консультировать у невропатолога, эндокринолога, ревматолога?! Лейкоцитоз растёт, что-то в брюшной полости – надо срочно направлять в хирургическое отделение. Но вы не могли пропустить такого денежного Буратинчика. Вы были увлечены высасыванием денег…

– Да что вы такое говорите? Вам хорошо в клинике на профессорскую зарплату рассуждать, что хорошо и что плохо! – воскликнул хирург, о котором говорил профессор. – У меня двое детей, жена беременна, ждём третьего, а вы мне тут рассказываете о бескорыстии и врачебной этике! Знаете что… а пошли вы…

Врач вскочил и выбежал из кабинета. Тут заговорили и остальные. Впрочем, всё, что они говорили, Михаил Яковлевич и без них знал. Он понял, что достучаться до них, разбудить в них врачей уже нельзя. Он вспомнил, что говорил психиатр, приятель Сергея Кирилловича: «Изменить ритм мозга можно. Вернуться к первоначальному очень сложно». Даже если им дать большие зарплаты, они уже никогда не станут врачами! Должны пройти годы, чтобы клятву Гиппократа снова наполнить первоначальным смыслом, значение её слов поднять на былую высоту.

Когда Михаил Яковлевич вернулся в клинику, был разгар рабочего дня. Он прошёл в реанимационное отделение, перевязал больного, которого прооперировал ночью, и пошёл к себе.

– Ты ночевал в кабинете? – спросила с тревогой Ольга.

– Было дело. Оперировал ночью тяжёлого больного. Ничего особенного.

– Тебе сделать кофе. Я принесла свежие булочки, ветчину. Поешь и поезжай домой. Устал ведь.

– Кофе выпью и бутерброд съем, а домой пока не поеду. Нужно проследить больного…

Ольга понимала, что дело совсем не в больном. Проследить могла и она. И перевязку бы сделала. Но расспрашивать не стала.

10.

Ирина до работы добиралась, как всегда, на автобусе. Сидела у окна и грустно смотрела на стоящую рядом в пробке машину. Подумала, что если даже поехать на  такси, быстрее бы не было. Пробки уравнивают всех – и тех, кто ездит в автомобиле, и тех, кто трясётся в общественном транспорте. Настроение было препаршивым. Дочь долго не хотела вставать, ела плохо. Потом её пришлось отводить к родителям. Обычно это делал Михаил. Она надеялась, что всё это скоро пройдёт. Так долго продолжаться не может! А на работе текущие дела её так закрутят, что и вовсе перестанет думать о конфликте с мужем. Правда, вид у неё изрядно помятый. Шутка ли: всю ночь не сомкнула глаз! Слышала, что женщины иногда готовы претерпеть любые страдания, только бы у них появился ребёнок, но чтобы так мечтал о ребёнке мужчина… Нет, это было выше её понимания. И ведь не факт, что, получи он малыша, будет безоговорочно счастлив! Михаил – мятежная душа, человек талантливый, творческий, а с такими всегда как на вулкане. Зато это не болото. Михаил не может жить спокойно. Он, как и всякая неординарная личность, находится в постоянном поиске. Может, именно потому она его и полюбила?!

Автобус медленно, словно по-пластунски, полз по проспекту Нагибина. Рядом в машине за рулём в чёрной иномарке ехал мужчина. При этом он так был увлечён разговором по мобильному телефону, что то и дело бросал руль, энергично размахивая руками. «Деловой! – усмехнулась Ирина. – Так недалеко до беды…» Потом её мысли вернулись к Михаилу.

Не ночевал дома! Выразил протест. Куда он мог пойти? В клинику? К себе на диван? Куда же ещё?! А может, у него кто-то есть, и ребёнок – только предлог? Нет, это на него не похоже! Ребёнка ему подавай!  Попробовал бы родить сам! К тому же как сейчас бросить лабораторию?! Только начались работы с приматами… На носу конференция! Столько работы, а ему приспичило!

Ирина снова взглянула в окно. Теперь рядом стояла маленькая красная машинка, в которой миниатюрная девица подкрашивала губы. Стоим больше, чем едем! В космос летаем, горилл пытаемся в людей превратить, а организовать дорожное движение не можем! Скорее – людей превращаем в горилл… Впрочем, это одно и то же… Зарплаты маленькие, всё так дорого. Единственный способ улучшить жизнь – затянуть ремешки и умерить аппетиты! А Миша взяток не берёт… Не может… Ну и хорошо! Не представляю, как бы я жила с взяточником, как смотрела бы людям в глаза! «Миша не такой, – мысленно повторила она и вдруг встрепенулась. – А Миронян?». Ей не показалось странным, что она сравнила Михаила с Вартаном Акоповичем. Но она не могла утверждать, что тот столь же щепетилен. Потом подумала: «Какие у Мироняна могут быть взятки? Кто ему их даст? Впрочем, есть и тут кое-какие лазейки – откаты. Он закупает оборудование на миллионы, подписывает процентовки, договора… Нет! Миша точно не взяточник, а Миронян? Не знаю… Да и зачем мне это знать… Странно, но я никогда прежде не думала, что возможно такое со мной – любить двух мужчин одновременно. А может, я порочная женщина? Только сама себе в этом не признаюсь…». Ирина поёжилась, хоть в автобусе была парилка. «Всё же я – стерва, – продолжала думать она. – Люблю обоих, а отказываюсь родить даже от одного! Интересно, согласилась бы я, если бы речь зашла о нашем с Мироняном ребёнке?».

Прямо у окна остановился мотоцикл. За рулём сидел парень, а девушка сзади прижималась к нему всем телом, обхватив плотно руками, положив голову на спину…

Боже, как я хочу, чтобы всё успокоилось… хочу домой! Но нет! Я всё вынесу, выживу даже в этих анаэробных условиях! Мимикрировать не стану!.. А ещё хочу  в отпуск – к воде, к деревьям, цветам, запахам… ко всему! И никуда мне не деться от этого своего раздвоения! А может, так и начинается шизофрения? Сумасшедшей, мне только рожать! Впрочем, и забеременеть в моём возрасте – тоже сумасшествие! Но это моя личная драма. К тому же, даже если и родим мы малыша, его ещё вырастить и выучить нужно. А где? В наших университетах приличного образования уже не получишь…  А работать где он будет? В НИИ за три копейки или станет врачом и будет  смотреть в карман больных?! Нужно не только работать, но и зарабатывать! Нет, сегодня рожать нельзя!..


Как обычно, по понедельникам в лаборатории проводили летучку, обсуждали текущие дела, проблемы, планы на неделю.

Ирина Владимировна оглядела всех и устало произнесла:

– Олег, вам слово.

Тот неохотно встал, поправил на себе халат и стал рассказывать, то и дело заглядывая в записи:

– Вы не поверите! За рубежом найдены свидетели, которые отсидели многие годы в советских лагерях. Они утверждали, что тянули срок за отказ осеменять самок горилл и шимпанзе самым что ни на есть естественным способом. Эти свидетели утверждают, что в секретных лабораториях НКВД велись работы по созданию гибридов человека с приматами. Опыты вроде бы проводились в больничном управлении ГУЛАГа. Были выведены обезьянолюди огромного роста, которых заставляли трудиться на соляных копях. Росли они быстрее, чем обычный человек. Единственным их недостатком была неспособность к воспроизводству…

– Куда же они делись? Почему их никто не видел?! Неужели все вымерли? – воскликнула Мария.

– Почему же не видели? Видели! – заметил Пётр Григорьевич. – Есть множество свидетельств, что «снежные люди», следы которых обнаруживались то в лесах Кавказа, то на Урале, и есть те самые несчастные человекообезьяны. Такие работы проводились на базе Сухумского обезьяньего питомника и держались в тайне. Основной их целью было доказать небожественное происхождение человека.

– Я была там! – воскликнула аспирантка. – Говорят, туда ездили со всей страны смотреть на обезьян. Когда-то там было около восьми тысяч особей, а сейчас осталось лишь двести восемьдесят! Если бы видели, какой у них жалкий вид! Часть поголовья была вывезена под Адлер, но большинство животных погибли во время абхазо-грузинской войны. А вот архив, как мне говорили, сохранился.

– На этих животных, – продолжал Олег, – изучали воздействие химического оружия. Как известно, во многих странах за рубежом требовали прекратить безнравственные эксперименты, и тогда советское правительство засекретило эти работы. Однако большинство учёных весьма скептически относятся к рассказам о возможности получения гибридов обезьяны и человека. Об этом же, как вы помните, говорил и Вартан Акопович, – заключил своё выступление Олег.

Он взглянул на заведующую лабораторией. Она смотрела словно сквозь него и ничего не видела, но встрепенулась, когда он замолчал, и произнесла:

– Спасибо. – Потом обратилась к Маковой: – На прошлой неделе у вас был библиотечный день. Что вы успели прочитать?

– Я ходила в научную библиотеку. Просмотрела несколько номеров реферативного журнала. Никаких свежих работ по нашей теме не нашла. Так, для литературного обзора кое-что выбрала…

– Для диссертации вы уже сдали литературный обзор, – недовольно произнесла Ирина Владимировна. – Какой ещё литературный обзор? По какой проблеме?

– Просто историческая справка по работе со стволовыми клетками, – оправдывалась Мария. Она подвинула к себе ноутбук, открыла нужный файл, куда записывала содержание различных работ, с которыми знакомилась в библиотеке, и бодро стала рассказывать, убеждённая в том, что всё, что её заинтересовало, должно интересовать и остальных: – Японцы ещё в  две тысячи четвёртом году впервые в мире вырастили из стволовых клеток структурно полноценные капиллярные кровеносные сосуды.

– Это известно, – недовольно произнесла Ирина Владимировна. – Профессор Кадзува Накао использовал капиллярные клетки, генерированные из стволовых. До него исследователям удавалось регенерировать лишь нервные клетки и мышечную ткань, что недостаточно для «производства» цельного органа. – Ирина Владимировна с укором посмотрела на Марию. Ни в какую библиотеку она не ходила…

А Мария продолжала, не обращая внимания на замечание заведующей.

– В США вырастили клетки головного мозга для трансплантации, что может помочь в лечении болезней Альцгеймера и Паркинсона. Методики опубликованы, но я эту статью ещё не успела перевести.

– Таких работ много. – Заведующая была явно не в духе. – В Цюрихе выращивали сердечные клапаны, в университете Ньюкасла – искусственную печень… Но это совсем не то, чем мы собираемся заниматься. В мире по этой проблематике работают давно. Выращивают мочевой пузырь, фрагменты сердца, роговицу глаза. А японцам удалось из единственной клетки вырастить зуб! В настоящее время осуществляется немало проектов по созданию искусственной поджелудочной железы, успешные результаты которых могли бы коренным образом изменить методы лечения диабета.

Она ещё что-то говорила, потом внезапно замолчала, извинилась и вышла из  лаборатории.

Сотрудники недоумённо посмотрели друг на друга и разошлись по своим местам.

– Что-то с нашей Ирен происходит, – констатировал Олег. – Могёт быть, не уживаются два хищника в одной клетке…

– Ох и болтун ты… Придержал бы, друг сердечный,  язык за зубами… – заметил Пётр Григорьевич. Он не любил сплетен и старался не допускать их в лаборатории.

– Да я так… Разве не заметно, что как только Ирен стала замом, её словно подменили?!

– Могут же у человека быть и другие проблемы, – заметила Мария. – Но в чём-то Олег прав: что-то происходит с нашей шефиней.


Как только Ирина Владимировна спустилась в свой кабинет, сразу же позвонила Михаилу, но его телефон молчал. Она сидела за огромным столом и… смотрела в никуда, понимая, что так продолжаться не может.

«Ночь не спала… Какая может быть работа?! Пропащий день…».

Мысли перескакивали с предмета на предмет, путались, плелись, перемешивая даты, события… Она всё это могла и в Интернете почитать, – с неприязнью подумала о Марии. – Сейчас библиотечный день как дополнительный выходной… Глупая. Мне всегда казалось, что в нашей семье я – паровозик. Чувствовала себя ведущей, хоть и моложе его… Принимала такую ситуацию как данность. Видно, ошибалась.

«Ну, вот и всё. Вот и всё… – бормотала она, глядя в одну точку. – Мама была права, когда говорила, что мы разные… Боже,  какая всё-таки жестокая штука жизнь! Но я не могу! Не могу согласиться с ним! У меня могут быть свои интересы! Я не хочу снова возиться с памперсами и бутылочками! А может, я просто устала? Ночь не спала. Сотрудники начинают замечать… Боже, почему он молчит? Человеком управляет Вселенная, Бог, наконец, но не смирительная же рубашка! Пусть он меня развяжет! Я так больше не могу!

Её размышления прервал телефонный звонок. Думая, что это звонит муж, Ирина схватила трубку.

– Слушаю!

Говорил заведующий одной из лабораторий, некий Петушков.

– Ирина Владимировна, голубушка, – сказал он дребезжащим голосом, – не успеваю! Работы лаборатории смогу подготовить не раньше следующей недели.

– Уважаемый Василий Спиридонович! – зло ответила Ирина Владимировна. – Вы мне это говорили две недели назад. Значит, в сборнике не будет представлена ваша лаборатория. Чем вы занимались? Что делали? Мне неведомо. Я буду ставить вопрос на учёном Совете о расформировании лаборатории, коль скоро она не выдаёт на-гора? научного продукта! Вот так, мил человек. Извините, у меня мало времени…

Она положила трубку и снова набрала номер Михаила. Телефон молчал. Она запаниковала. Такого никогда не было. Неужели это всё?! Неужели…

Позвонила секретарша и доложила, что в приёмной Петушков. Просится на приём.

Ирина Владимировна глубоко вздохнула и сказала:

– Пусть войдёт.

В кабинет вошёл невысокого роста худой мужчина с седой, почти лысой круглой головкой. Большие очки в тяжёлой роговой оправе оседлали его длинный острый нос. Над тонкой верхней губой узкой полоской выделялись усики. Под чистым синим халатом – белая сорочка и видавший виды старый чёрный галстук. Он осторожно, словно крадучись, прошёл к стулу, на который указала заместитель по науке, и прежде чем сесть, попробовал, прочно ли тот стоит.

– Уважаемая Ирина Владимировна…

– Уважаемый Василий Спиридонович! – прервала она его. – Я сказала вам всё по телефону. Добавить мне нечего!

– Но вы хотя бы выслушайте меня!

– О чём вы хотите мне поведать? О том, что в лаборатории не выполнено ни одной работы, не опубликовано ни одной статьи? Вы разве не понимаете, что сроки конференции перенести нельзя?! Сборник должен быть готов до конференции. А ещё нужна редактура статей, корректура, потом – типография, всё это тоже требует времени… Вартан Акопович, я думаю, занят не меньше вашего, а сдал в сборник три программные статьи! От вас же требуются несколько по-сути рефератов, характеризующих работу лаборатории…

– Что вы мне ставите в пример директора! Он в год публикует два десятка работ, которых даже не читал и не знает, о чём в них речь! Ворует идеи и выдаёт за свои!

Петушкова в институте считали склочником и не совсем адекватным человеком. На учёных Советах он выступал дерзко, резал правду-матку в глаза, так что с ним старались не спорить. Но дело своё знал, работал в институте с момента его образования, и с ним никто не хотел связываться. Он и его лаборатория жили как бы вне института, и это вполне устраивало обе стороны.

– Вы хотите сказать, что Вартан Акопович ворует идеи?! Подписывается под чужими работами?! Очень интересно!

– Я вам Америку открыл? Странно. Вы должны бы знать, что многие наши сотрудники, чтобы их опубликовали в центральной печати, берут Мироняна в соавторы. А уж коль соавтор – академик, не может же его фамилия стоять в статье второй или третьей! А в скольких изобретениях он выступает соавтором?! Впрочем, что я вам всё это говорю?

– И это он делает только для того, чтобы обеспечить прохождение статьи в журнал?

– Не знаю… – смутился Василий Спиридонович. – Говорят, его для того и просят быть научным руководителем, чтобы легче защититься, чтобы работа гарантированно прошла ВАК. Берёт ли он за своё имя деньги – не могу сказать. Чего не знаю, того не знаю. Скорее всего, всё же берёт или деньгами, или натурой. Вы у нас человек новый, не так давно работаете, а я – старожил. За это время у него столько увлечений было… Впрочем, талантливый человек без увлечений творить не может. Пушкин тому пример!

– Довольно. Всё, что вы говорите, – гадко, – прервала его Ирина Владимировна, – в пятницу я хочу видеть работы вашего отдела. И это крайний срок! А сейчас извините, у меня действительно много работы.

Когда Петушков вышел, Ирина Владимировна попросила секретаршу её ни с кем не соединять.

Она села в кресло и позвонила к Михаилу. Он не отвечал.

Не зная, что делать, она положила руки на стол, голову на руки и сидела так, закрыв глаза. Перед ней возник Михаил. Как боялась она такого его взгляда! Он смотрел на неё, и в его глазах тоже стоял немой укор.

– Но я не хочу! – воскликнула она, однако Михаил как будто её не слышал. – Я люблю тебя, ты слышишь? Я не могу без тебя! Ведь мы были с тобой счастливы! Почему же ты меня мучаешь?! И дело совсем не в моей работе. Я просто боюсь… Господи!

А Михаил вдруг подошёл к ней, взял за плечи и сказал:

– О чём ты?! Но если ты продолжишь работу, если согласишься со своим Мироняном, самые мрачные прогнозы померкнут перед действительностью. Ты и представить не можешь, к чему твои эксперименты могут тебя привести! Ужас не только в том, что ты не представляешь их конечного результата. Ужас в отсутствии людей, способных предпринять соответствующие действия. Ты погубишь не только свою мечту, лабораторию… Ты прикоснулась к тому, к чему нельзя прикасаться! К неприкасаемому! Нельзя жить двумя жизнями одновременно! Первая твоя жизнь строилась на материалистическом мировоззрении, а вторая – неизвестно на чём! Я понимаю, что учёный обуреваем вечным творческим  поиском, но ты же должна осознавать всю меру ответственности.

– Что есть добро, а что зло? Где проходит черта между допустимым и невозможным? О чём ты говоришь?!

Она была сильно взволнована и сквозь слёзы едва видела Михаила.

– От этих ответов зависит жизнь каждого человека. Наличие же больших проблем – столь очевидно. Коррупция, бандитизм, проституция, наркомания... А ещё опыты с вашими гориллами!

– Зачем ты мне всё это говоришь?! Я что, не вижу этого сама?! Но при чём здесь твоё желание иметь ещё одного ребёнка?! Леночку нужно воспитать, дать образование… Как? Где? В этой стране? В этом мире? Ты можешь гарантировать ему счастливую жизнь? Я – нет! Разве ты этого не видишь?

– Мы можем дать своим детям самое главное – нашу любовь! Дай мне шанс! Поднимись над своей амбицией, над своей правдой! Ведь я люблю тебя!

– О чём ты говоришь?! Какие дети, когда мир живёт в предощущении глобальной катастрофы. И ты знаешь прекрасно, что эти страхи не беспочвенны. Я не хочу, я не смогу видеть, как гибнут мои дети! Ты – хороший врач, прекрасный отец, но… не понимаешь меня, и мне больно. Разве ты не видишь, как я страдаю! Миронян…

– Миронян тебя понимает! Это я знаю. И ты его понимаешь…

Михаил нервно заходил по кабинету.

– Ты меня ревнуешь?

– Кто любит, тот ревнует. Что здесь удивительного?!

– Глупенький! Ревность всегда связана с чувством неполноценности. Не станешь же ты ревновать к человеку, которого по всем статьям ниже тебя. Твоя ревность – страх сравнения. Но я могу тебя утешить: во-первых, он увлечён Сусанной, а во-вторых, я люблю тебя! Кстати, завтра первое сентября, ты не забыл?

– Первое сентября? Ну и что?

– Завтра Леночка идёт в школу.

– В школу? Ну да, конечно! Ну и что? Не в первый же класс!

– Всё равно, день это особый. Ты раньше приходи с работы… Нужно побыть с девочкой…

– Хорошо.

Михаил взялся за ручку двери и зачем-то постучал, будто для того чтобы выйти, нужно стучать.

– Ты уходишь?

– Да.

– Не уходи!.. Ты умнейший из всех кого я знаю, но не можешь понять простой истины: я не могу без тебя! Даже малограмотный идиот это способен понять! Ты просто не хочешь меня понимать! Не уходи!..


Проснулась Ирина Владимировна оттого, что  к её плечу прикоснулся Вартан Акопович.

– Я стучал, стучал…Извините, что вошёл без спроса… Вы такая бледная…  Как вы себя чувствуете?

Ирина Владимировна огляделась. «Значит, это был сон!». Растерянно посмотрев на Мироняна, она взяла трубку и снова набрала номер Михаила.

– Слушаю, – неожиданно раздалось на другом конце провода.

Ирина Владимировна вздохнула с облегчением. Не обращая внимания на стоящего рядом директора, почти прокричала:

– Миша?! Ты где?!

– Еду домой. Заехал в супермаркет, накупил всяких вкусностей, ведь завтра первое сентября! А ты как?

Ирина Владимировна, сияющая, счастливая, посмотрела на Мироняна и почти крикнула:

– Я тоже скоро приеду. Возьму такси и приеду!

11.

Ирина, для которой работа до сих пор была на первом месте, вдруг поняла, что это не самое главное. Раньше она просыпалась с мыслями о новых экспериментах, о предстоящей встрече с Мироняном, которого в мыслях называла просто Вартаном. Всё было строго распланировано по минутам: намечались встречи, прокручивались в уме тезисы переговоров... Каждое утро она придирчиво смотрела на себя в зеркало. Волосы, глаза, помада на губах, костюм, туфли на высоком каблуке. Шла на работу, как на праздник! И вдруг всё изменилось. Поняла, что мечтает только об одном мужчине. О том, кто всегда рядом с нею, за кого не надо бороться, в чьей любви давно не сомневается…

– Боже, как я испугалась! Разве можно так со мною?!

– Мне тоже было очень плохо, – проговорил Михаил и обнял жену. – А потом тяжёлого больного привезли. Возились до утра…

– Давай больше никогда не ссориться!


После завтрака они проводили Леночку в школу. Радостная, нарядно одетая, с большим букетом цветов для учительницы, она старалась не отставать от родителей.

– Па! Ма! Сколько времени?

– Успеваем, – успокаивала дочь Ирина. –  Не забудь, после школы – сразу же к дедушке и бабушке. Мы за тобой придём.

– Знаю, не маленькая!..


Придя в институт, Ирина переоделась, на минуту подошла к окну. Мягкое утреннее солнце проникало сквозь листву деревьев, делало светлым и радостным всё вокруг. Сегодня Михаил изменил своему правилу и подвёз её на работу! Вот если бы так всегда! Вдруг по подоконнику застучали крупные капли дождя. Посмотрела на небо – не единой тучки! Чего только не бывает в природе?! Впрочем, чему удивляться: первый день осени!

Поднимаясь в лабораторию, сразу оставила посторонние мысли и полностью погрузилась в дела. Подумала, что даже тогда, когда они с Михаилом были вместе, как в самый первый раз, каким-то маленьким фрагментом мозга всё же думала о работе. Мысли о делах не оставляли её в покое ни на минуту. Мобильный телефон и ноутбук были с нею за ужином, даже рядом с постелью.

Однажды ей приснился сон, будто они с Михаилом и Леночкой оказались где-то на поляне возле леса. Солнце в целом свете! Никаких домов, машин, асфальта. Нет даже привычного телефона и ноутбука. Михаил взял её на руки, поцеловал в глаза, губы… У неё кружилась голова, и они с ним упали на траву. К ним подбежала Леночка и тоже бросилась на них. Получилась куча-мала.

Поднимаясь в лабораторию, вспомнила, что накануне видела другой сон, где главными действующими лицами были она и Вартан. Они тоже были вдалеке от городской суеты. Вартан будто вышел из облака с неясным мерцанием. Шёл к ней и улыбался. Он был очень красив и элегантен. Ослепительно белый костюм отлично подходил к его смоляным волосам и голубым глазам. Ей  вдруг показалось, что он очень похож на Михаила.

– Добрый день, – приятным голосом поздоровался он.
– Добрый, – ответила она.

– Ради чего вы живёте? Ради чего стоит жить и строить планы? Сделаете правильный выбор – будете счастливы, один неверный шаг, и мир померкнет в ваших глазах, и вы пожалеете о прожитой жизни.

– Но так говорит и мой муж! – воскликнула она и проснулась.


В лаборатории сотрудники занимались своими делами, изредка пикируясь или обсуждая волнующую кого-то новость. Обычно инициатором таких разговоров был Олег.

– Вы слышали? По прогнозам учёных, нам грозит мировая катастрофа, и это – далеко уже не истерика полусумасшедших астрологов и авантюры экстрасенсов! Всё реально просчитывается…

– Что ты имеешь в виду? – откликнулась Мария.

– На территории США зреет извержение огромного вулкана, который по силе в три тысячи раз превысит последнее извержение итальянской Этны.

– Сколько раз нас пугали концом света! Очередная страшилка? – скептически заметил Пётр Григорьевич.

– Нет, дело достаточно серьёзно. Сценарий будущей катастрофы грозит нам устроить планетарный «последний день Помпеи». Предшествовать извержению будут сильнейшие землетрясения и резкий подъём поверхности Земли, нагретой до семидесяти градусов. Потом – взрыв!

– Так ведут себя вулканы, – спокойно сказала Мария. – Что в этом необычного?

– Вулканические газы выстрелят фонтаном магмы на высоту пятидесяти километров! Лава и пепел покроют Землю на десятки тысяч километров! Взрыв спровоцирует серию сильных землетрясений и чудовищных цунами.

– Не фантазируй, – сказал Пётр Григорьевич и снова прильнул к микроскопу.

– А нам-то что до того! – легкомысленно воскликнула Мария. – Мы живём в России. До нас не достанет!

– Не глупи! Тысячи тонн вулканического пепла в течение месяца закроют солнечный свет на всей планете. Земля покроется ледяной коркой и станет почти непригодной для жизни растений и животных. Воздух, отравленный вулканическими испарениями и ядовитыми кислотными дождями, станет причиной многих заболеваний!

– Но почему же молчит пресса? Почему бездействуют Штаты? – возмутилась Мария и, отодвинув в сторону микроскоп, стала собирать листки со стола и прятать их в ящик, словно извержение должно было вот-вот произойти и нужно было сохранить результаты наблюдений.

– В Конгрессе США обсуждали этот вопрос, но всё, что касается грядущей катастрофы, засекретили, чтобы не вызывать паники.

– Чтобы не вызывать паники! Идиоты! А когда это может произойти? – Мария уже не работала и с тревогой смотрела на Олега.

– По прогнозам учёных, через два-три года. Впрочем, может грохнуть и в следующем году!

– Успокоил…

В это время в лабораторию вошла заведующая и трёп на посторонние темы прекратился. Ирина Владимировна посмотрела на сотрудников.

– Что случилось? Чем все так возбуждены?

– Нам Олег только что рассказал такое!.. – начала Мария.

– Олег! Опять?! Что случилось?

– Где-то на востоке страны США вдруг забили гейзеры. Туда ринулись геологи и установили, что зреет извержение вулкана, который…

– Ясно… Предсказывают конец света… Занимайтесь делом!

– Мы и занимаемся…

– Сейчас я вас поражу кое-чем не менее фантастичным, но куда более правдивым, чем сказки Олега. Мой приятель из Осаки, мы с ним в прошлом году на конференции познакомились, прислал электронное сообщение о том, что у них в лаборатории успешно прошла операция, которую они производили  с помощью атомно-силового микроскопа. Они научились работать с генетическим материалом непосредственно в живых клетках без нарушения целостности микроструктур! Я перевела его письмо с английского, хочу показать Мироняну. Вот послушайте, что он пишет: «С помощью микрозонда и наноиглы мы проникли в ядро клетки почечной эмбриональной ткани без какого-либо повреждения мембран». Значит, они могут доставлять или удалять генетический материал, видеть действие в клетке фармакологических препаратов в режиме реального времени. Если генетическую нанотехнологию предельно усовершенствовать, то сканирование ДНК на наличие различных мутаций, точная корректировка структуры ДНК, добавление необходимых генетических конструкций в нужное место, а также активация или «приглушение» определенных генов методами генной эндоскопической хирургии может стать реальностью.

Сотрудники с восхищением смотрели на Ирину Владимировну.

– Нам бы такое оборудование, – мечтательно сказал Пётр Григорьевич.

– Будет и у нас такое, – заверила заведующая. – Нужны идеи, а их пока у нас не много. Ладно, работайте, а я повожусь со сборником…


Вечером все собрались у родителей. Леночка уже сделала домашние уроки и радостно рассказывала о том, что в их классе появился новый ученик, которого посадили за её стол.

– У нас три пятых класса, – рассказала она. – Я – в «А» классе, но есть ещё «Б» и «В». В «А» – те, кто хорошо учится или если родители богатенькие, в «Б» – тоже ничего, а в «В» – все остальные!

– Неужели такое возможно? Классовое расслоение проводят уже на уровне школьного образования? – удивился Сергей Кириллович.

– Именно так, – подтвердила Галина Павловна, собирая со стола. – Потому-то и, кто может, отправляют детей учиться за рубеж. А потом кричат: мозги утекают на Запад!

– А сколько прекрасных врачей уехало в девяностые! – заметил Михаил. – Помните, когда общество «Память» разбушевалось, грозило погромами… Это была целенаправленная политика. Сегодня навострили лыжи на Запад молодые русские. Здравоохранение в заднице, культура в коллапсе, образование, в каком оно дерьме, и слова такого трудно подобрать! Тотальное, полное бесправие граждан перед всесилием властей… Помнится, мне рассказывали байку про одного африканского диктатора, от которого ушла страна. Сильная гвардия защищала его от народа. Министры исправно пели осанну. Богатства страны текли в его карманы. Но однажды весь народ собрал пожитки и ушёл в соседнее государство. Диктатура пала сама по себе, естественным путём, потому что некем стало управлять. Мы, конечно, – не маленькая африканская страна, но что-то похожее происходит и у нас! Если от нас бежит молодёжь, с кем мы останемся?! С одними отморозками?!

– Ты прав, Миша, только катастрофа грядёт не от вулканов и цунами, не от экологического беспредела и глобального потепления, даже не от беспредела властей! Катастрофа грядёт от падения нравственности! И всё же, я думаю, мы не должны уезжать. Мы должны… я понимаю, что мои стенания ни к чему не приведут, и всё же мы просто обязаны здесь, именно здесь сделать жизнь лучше! Куда ехать? Везде хорошо, где нас нет! Всюду нужно работать! Шарик наш маленький и круглый. С него не соскочишь. Покой нам только снится!

– Ты прав, Серёжа, только зачем так нервничать… к тому же перед сном, – сказала Галина Павловна. – Успокойся! Я тебе накапаю успокоительного коктейля…

Её прервал телефонный звонок.

– Странно. Кто бы это мог быть… – удивился Сергей Кириллович.

– …так поздно, – закончила фразу мужа Галина Павловна.

Звонила Надежда Константиновна Милова. Сергей Кириллович долго не мог вспомнить кто это, но голос казался ему знакомым.

– Сергей Кириллович, – сквозь слёзы заговорила Надежда, – не помните меня? Месяц назад вы консультировали мою маму. Острый панкреатит. Вспомнили?

– А! Вспомнил… Как она? Удалось избежать операции?

– Мамы больше нет… Умерла…

– Как умерла?! Я же просил позвонить мне, если ей станет хуже.

– Я её положила в больницу на следующий же день. Там её обследовали… капали… должны были оперировать. Мне хирург говорил, что нужна операция, и… не оперировал! Тянул, тянул… Я не знала, куда бежать, у кого просить помощи. Через две недели мама умерла… Она кричала от боли, а они ей вводили обезболивающие, а операцию не делали… Мне только под самый конец, когда уже ничем помочь нельзя было, призналась медсестра, что я должна была предложить денег за операцию.

– Чего ж вы мне-то не позвонили?! Я же вам сказал, что помогу…

– Не знаю… Сначала стеснялась, а потом…

– Ясно, – вздохнул Сергей Кириллович. – Чего ж вы сейчас-то звоните? Чем могу помочь?

– Сейчас маме уже ничем не помочь. Но я подала на хирурга и заведующего отделением заявление в суд. Завтра днём заседание, и я подумала… Может, вы согласитесь выступить свидетелем обвинения… Маме уже ничем помочь нельзя, но я не хочу, чтобы от таких… умирали другие люди…

– Свидетелем обвинения? В такой роли я ещё не выступал.

– Вы мне отказываете?

– Нет. Но нужно хотя бы ознакомиться с историей болезни. Что делали вашей маме, почему тянули с операцией. Может, это была просто ошибка в диагностике?

Сергей Кириллович даже растерялся. За долгие годы медицинской практики ему ещё не приходилось свидетельствовать в суде против коллег.

– Копия истории у меня есть. Я могу вам завтра утром её принести.

– Хорошо. Жду  вас  часам к девяти утра. Когда, вы говорите, суд?

– Заседание в два часа дня в суде Ворошиловского района. Спасибо вам. В девять я буду…

Сергей Кириллович положил трубку и тихо выругался.

– Помнишь, недавно я консультировал женщину с острым панкреатитом? Дочь у неё – врач. По моему совету она госпитализировала мать. А теперь та умерла… Три недели лежала в больнице, а её так и не прооперировали…

Он был расстроен, встал из-за стола и подошёл к окну. На улице было уже темно.

– Вот блин! – вдруг воскликнула Леночка. – Взятку выжимали!

– Сколько можно говорить, что дети не должны вмешиваться в разговор взрослых, – встрепенулась Ирина. – Это неприлично…

– Но я же живая! – огрызнулась девочка. – Эту больную нужно было в папино отделение привозить…

– Я что сказала!? – повторила Ирина.

– Действительно сволочи! – грустно проговорил Михаил и встал из-за стола. – Такой вечер испортили!

Галина Павловна, видя, как переживает муж, обеспокоенно спросила:

– Серёжа! Давай я тебе всё же твоего ВКП (б) накапаю?

Тот кивнул.

Галина Павловна пошла на кухню готовить микстуру.

– Что за ВКП (б), – не понял Михаил.

– Валерьянка, корвалол, пустырник и боярышник! – улыбнулся Сергей Кириллович и отошёл от окна.

Через полчаса Ирина и Михаил попрощались с родителями, а Сергей Кириллович ещё долго ходил по комнате, переживая случившееся. Он не мог допустить, что операцию оттягивали потому, что ждали вознаграждения?! Ведь вознаграждение – это НАГРАДА за проделанную работу. А работа-то выполнена не была! За что же награждать?! Значит, ждали не вознаграждения, а выуживали взятку, сволочи!

Когда лёг, долго не мог заснуть, всё крутился и пытался вспомнить лицо той женщины, но так и не вспомнил. А невысокого росточка светловолосую Надежду вспомнил. «Коллега!»  – улыбнулся он, засыпая.


Как обычно, после сильных переживаний или долгих размышлений, к Сергею Кирилловичу пришёл сон.

Вечерело. Раскалённое солнце пряталось за домами, служа ориентиром самолётам, летящим из Москвы. Они пролетали город, пересекали блестящий в вечерних лучах Дон, разворачивались на левое крыло и шли на посадку. В темнеющем небе плыли оранжевые облака. Лёгкий ветерок шелестел листвой огромных тополей.

Улица была безлюдной и мрачной. Её освещали лишь окна домов. Слышалось только шуршание машин… Подумал: «Странно. Ещё не так поздно, а на улице почти нет людей. Куда они подевались?». На скамейке сидели подростки, курили и о чём-то громко спорили. Они были навеселе, и он не хотел с ними связываться, перейдя дорогу, направился к автобусной остановке. Солнце уже почти скрылось, и небо стало тёмным. Он ехал к Учителю. Город отходил ко сну, и только свет фар то и дело слепил глаза. Потом он шёл по Суворова до Журавлёва, где жил Учитель, быстро, словно за ним кто-то гнался, поднялся по лестнице и нажал кнопку звонка.

Дверь открыл Александр Каллистратович.

– Заходи! Опять проблемы?

– Проблемы. Куда от них деться?! Но видит Бог, я этого не хотел!

– Видно, не отдохнуть мне от земных дел, – проворчал Александр Каллистратович. – Знаешь, как у Фёдорова:

Вот и Земля.
О, как она трясёт!
Должно, в отместку за покой высот…
Что случилось? На тебе лица нет!

В прихожую вышла Ита Абрамовна.

– Чего это вы в коридоре застряли? Проходите.

Над дверью погасла красная лампочка и зажглась зелёная, и они прошли в комнату.

В сетку окна бились ночные мотыльки, трепеща мохнатыми крылышками. Молодой тополь шумел кроной, словно успокаивал. Но успокоить не мог.

Он рассказал о трагедии, которая произошла с матерью молодой светловолосой Надежды, о том, что согласился выступить свидетелем обвинения, хоть никогда такого не делал.

– Я не понял, в чём проблема, – сказал Учитель и сел в своё кресло. – Ты садись, садись, – пригласил он, – в ногах правды нет. – Мы же с тобой много раз говорили, что всегда прямая короче кривой, что говорить правду всегда нравственно и, если хочешь, выгодно.

– Учитель, я ведь не о том…

– Всё это о том! О тех врачах, которые из-за своей жадности погубили ту женщину! Знаю, знаю… Они считают, лучше сытым думать о душе, чем голодным о еде. Не понимают, что за всё им придётся отвечать!

– Но что мне говорить на суде?! Не пойду ли я против корпоративной солидарности? Мы ведь коллеги!

Он был взволнован и с надеждой смотрел на Учителя.

– Если вы коллеги, то, конечно, делать этого не стоит. Кто же выступает против коллег?! А по мне они – преступники, взяточники, доведшие больную до смерти. Здесь не любят, когда приходят без очереди…

И снова он оказался на улице в погрузившемся во тьму городе. Пустынные улицы, шуршащие машины… Одинокий троллейбус вёз его домой на Северный. Он сидел и смотрел в окно, прижавшись виском к прохладному стеклу и слушая ночной город, который заглушал мысли… Мимо пролетали пустые остановки, чёрные силуэты зданий, вывески магазинов, мост, оставляя позади реку, деревья, бег которых замедлялся только на поворотах. Наконец его остановка, но ему не хотелось выходить и даже двигаться, чтобы сохранить подольше это ощущение покоя.


Утром пришла Надежда Милова. В тёмном костюме и белой блузке, светловолосая, с большими глазами, в руках она держала историю болезни.

Старый врач усадил гостью, сел в своё кресло и стал внимательно изучать принесённые бумаги. Посмотрел биохимические анализы, дневники, назначения. Сделал какие-то выписки. Наконец, возвращая Надежде документы, проговорил:

–  Да… Некрасивая история… Преступники они! Не понимаю, почему они не оперировали?

–  Денег просили!

–  Прямо так и просили?

–  Нет… Не прямо… Намекали…

–  Это всё расплывчато, недоказуемо… Может быть, совсем не в деньгах дело. Может, были серьёзные противопоказания!

– Никаких противопоказаний не было! Я же тоже врач, понимаю. До больницы мама была у кардиолога. К тому же здесь шла речь о жизненных показаниях!

– Я вижу, вы настроены по-боевому. Хотите их наказать?

– Не буду скрывать, хочу! Если бы вы видели, как они говорили со мной, отмахивались, как от назойливой мухи! Как издевательски улыбались, успокаивая маму, что всё под контролем! И даже не поэтому. Не хочу, чтобы такие порочили имя врача! Чтобы росло их персональное кладбище…

– И чтобы не было мучительно больно читать на памятниках надписи, – с улыбкой сказал Сергей Кириллович, – «Здесь покоится человек, умерший от замешательства врачей!». Так, кажется, говорил кто-то из корифеев. Но то, что происходит сегодня, даже замешательством назвать трудно. Преступление – вот что это такое!..


В небольшом зале за столом сидела судья – светловолосая женщина средних лет в чёрной мантии. Бледная, уставшая, она листала дело, словно не успела с ним познакомиться. Справа он неё за небольшим столиком расположилась молоденькая девчушка в синей форме прокуратуры – обвинитель. Слева – полный лысый мужчина в элегантном костюме – адвокат. За ним на длинной скамье – несколько мужчин и женщин разного возраста: обвиняемые и зрители.

Когда в зал пригласили Сергея Кирилловича, все притихли. Своим видом, возрастом, благородной сединой, осанкой он невольно вызывал к себе уважение. Уточнив паспортные данные, судья по-доброму взглянула на него и спросила:

– Вы, Сергей Кириллович, опытный врач. Что вы можете сказать по существу дела? Каково ваше мнение, что за болезнь была у женщины и как её следовало лечить?

– Здесь большого опыта не нужно. У больной был классический, как говорят, студенческий случай острого панкреатита, отёчная его форма. Больная нуждалась в детоксикации и срочной операции…

– Это сложная операция, требующая высокой квалификации хирурга?

– Мне кажется, нет. Нужно было только рассечь капсулу железы, чтобы предотвратить её некроз. Впрочем, любая операция может быть простой и сложной.  Это зависит от многих обстоятельств…

– Но есть заключение экспертов. Состояние больной не позволяло делать операцию. Вот экспертные свидетельства…

Она подняла и положила на стол листки…

Заседание длилось недолго. Суд не нашёл в действиях врачей состава преступления. Сергей Кириллович и Надежда вышли из здания суда точно оплёванные. Выходя из зала, он сказал стоящим у входа и нахально улыбающимся гориллам:

– Вам и вправду кажется, что вы выиграли суд? Этот – да! Но вы проиграли другой – суд совести! У вас был шанс... Может, последний. Вы им не воспользовались. Мне жаль вас...

– Иди-иди, дед... Не ввязывайся не в своё дело... – сквозь зубы бросил один из них. Его лоснящееся от самодовольства словно говорило: «Что вы нам сделаете?! Мы – хозяева жизни! Миром правят сегодня деньги, которые у нас есть!».

Взяв Надежду под руку, Сергей Кириллович пошёл к тротуару. Сердце кололо всё сильнее. По пути думал только об одном: как бы не упасть на глазах у этих палачей, не дать им повода для злорадства.

12.

Жизнь полна неожиданностей! Одни сча?стливы, но бедны, другие богаты, но несчастны! Есть и те, кто имеет одну лишь мечту и тем довольны. Иногда счастье валяется под ногами, а человек его не замечает. Может, это судьба? Многие жаждут материального счастья настолько, что готовы пожертвовать духовным. Интересно, почём нынче души? Можно ли предугадать или запланировать успех заранее? Всё ли зависит от судьбы, которая то благоволит к человеку, то низвергает его в тартарары? А может, кое-что и от самого человека?..


Сусанна Григорьевна шла из института, где проходил Учёный совет, на котором она выступала оппонентом при защите диссертации. Ни соискатели в учёные мужи, ни их труды не произвели на неё впечатления, и она возвращалась удручённая, едва волоча ноги. Жара загнала её в первое же попавшееся кафе, где на полную мощь работали кондиционеры и можно было посидеть, выпить холодного сока, подумать. Сняла солнцезащитные очки и постепенно стала различать в мареве паров и дыма от сигарет силуэты людей. Только было собралась пройти к свободному столику, как на её пути возник мужчина. Огромного роста, в шортах и тенниске, он казался моложе своих лет.

– Простите. Вы меня с кем-то перепутали, – нервно, но стараясь быть вежливой, проговорила Сусанна, облизывая пересохшие губы.

– Неужели не узнала? – удивился мужчина. – Я – Никита! Никита Прозоров.

Она посмотрела на его лицо, для чего ей нужно было поднять голову, и улыбнулась. Это действительно был Никита, её однокурсник. После окончания университета потеряла его из виду. Их ничто не связывало, но всё же в сердце что-то ёкнуло. «Как он меня узнал? Столько лет прошло. Неужели я так мало изменилась?».

– Никита?! Как же, помню. Давай присядем.

Они сели за свободный столик. Никита светился счастьем, размахивал руками, о чём-то оживлённо рассказывал, но Сусанна его почти не слышала. Нужно было просто выпить холодного сока, чуть охладиться под кондиционером и бежать в институт.

– Может, пива? – вдруг спросил Никита. – У меня шикарная рыбка есть…

– Нет, что ты?! Мне на работу бежать.

– Ты работаешь там же?

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но я работаю в НИИ генетики.

– А я после универа в Астрахань попал, в Рыбнадзоре служу… Понемногу стихи пописываю…

Это его «стихи пописываю» рассмешило Сусанну. Неужто и он «единого слова ради изводит тонны словесной руды»?.. Нет, скорее, выпивает цистерну пива!

– Здорово! Вот откуда у тебя рыба… – проговорила она, не реагируя на его признание о тяге к сочинительству. Вспомнился сотрудник её лаборатории Дима. Недавно узнала, что он, физик «по происхождению», считается одним из ведущих лириков города. Кто-то из институтских принёс журнал, где была напечатана подборка его стихов, рассказал, что он участник поэтических семинаров, где выступает в качестве эксперта. Вот уж действительно – «лицом к лицу – лица не увидать»...  А Никитка – хвастуном был, хвастуном и остался…

В это время у него зазвонил телефон. Закончив говорить, он с сожалением взглянул на Сусанну, встал, криво улыбнулся и сказал, что ему нужно срочно уходить.

– Извини! Дела…

Сусанна легко вздохнула…

Расплатившись с официанткой, она снова окунулась в жару. Злилась на себя, что сразу не дала понять шефу, вселила надежду… Напрасны его ухаживания. Здесь не нужны слова, не нужны никакие объяснения. Вспомнила, как на следующий день после дня рождения зашла к директору подписать требование на покупку реактивов из Германии. Закупки за валюту контролировал лично он.

Вартан Акопович взглянул на требование и отложил его в сторону. Встал, словно собираясь подойти к окну, потом вдруг остановился перед ней и она оказалась в его объятиях. Поддавшись внезапному порыву, он склонился, чтобы поцеловать её, но буквально споткнулся об её недоумённый и жёсткий взгляд.

– Сусанна Григорьевна… Простите меня, Бога ради, – проговорил Вартан Акопович, отпустив её. – Это какое-то безумие. Я постоянно думаю о вас. Если бы вы знали, как тяжело бороться с самим собой, со своим чувством… Но я справлюсь. Я должен справиться. – Он не мог смотреть ей в глаза. Ему было неловко. Её ледяной взгляд ответил на все незаданные вопросы. Глухо проговорил: – Хорошо… Оставьте требование. Я подпишу…

Ей ничего не оставалось, как уйти. Поднимаясь по лестнице к себе в лабораторию, думала, что он не сможет к своим многочисленным победам прибавить ещё одну. Каким он был, таким и остался! Чуда не произошло! Обычно он овладевал очередной добычей, наслаждался ею, хвастался перед друзьями новой победой и отшвыривал за ненадобностью… С годами приходит опыт. Удовлетворения – ноль, разве что крепнет осознание того, что живёшь грязно, неправедно. Причём добровольно. А говорить он мастер! «Ты в моём сердце… Я не могу без тебя!»...  Он столько раз говорил женщинам о любви, что, казалось, сам перестал понимать, что такое – любовь! Та, что трепещет ежесекундно от страха потерять любимую, что не бывает простой и лёгкой, что не знает сомнений, что возносит до небес от счастья и низвергает в бездну страданий…  Если без всего этого – любовь ли это?!

Сусанна прошла в свой кабинет, со всех сторон заставленный стеллажами с книгами и журналами, поправила на письменном столе фотографию мужа и в который уже раз подумала, что лгут люди – время не лечит! Оно научило её прятать тоску, снова улыбаться, но, к сожалению, не смогло научить забыть мужа настолько, чтобы поверить в возможность вновь полюбить кого-то.

В кабинете было прохладно. Кондиционер работал тихо, а окна выходили на восток и были плотно прикрыты жалюзи. Она сняла туфли и с удовольствием потянулась, потом положила ноги на соседний стул. «Сейчас бы под душ! Жизнь всё-таки прекрасна и удивительна! А этот Дима… Должно быть влюблён в неё. Конечно, приятно, не стоит лукавить! Может, приятнее, чем объяснение Мироняна! Пишет стихи. Наивные, чувственные, но такие искренние! Видно, даже не знает, что в стихах важна не столько страсть, сколько мысль, идея. Но ему простительно: он не претендует на звание поэта. А умница редкая! Может, потому и любит её. Известно же, что на большие чувства способны лишь большие люди. Любовь их вдохновляет, питает…

Сочинитель! Как было смешно, когда он фантазировал о бессмертии.  «Это перевернёт нашу жизнь! Представляете, практически решена проблема бессмертия!» – кричал он, потирая руки, как будто теперь лишь стоит закатать рукава и взяться за дело, удлинить тепломеры хромосом, и дело в шляпе. Скептик Петрович пытался его урезонить по-своему. «Мне до пенсии два года, а что делать потом?» – спросил он, на что Дима с улыбочкой ответил: «Насколько я понимаю, никакой пенсии не будет». «Вот как?» – недовольно поморщился Петрович. По его лицу было видно, что эта мысль ему не понравилась. «А не надоест? – спросил он. – Всё жить и жить... Ты делай как знаешь, а я буду голосовать «против». Недавно отдал сумму изрядную, чтобы прикупить место на кладбище». А Дима смеялся. Ему весело!

В дверь постучали, в кабинет вошёл Валентин.

– Сусанна Григорьевна, я принёс список оборудования, которое нужно заказать в лабораторию.

Назарова взяла листок, пробежала глазами и положила на стол.

– А где камеры для горизонтального электрофореза, термоциклер, нанокомпозиты, наконец! И центрифуга нам эта не подходит. Подключите Петровича, и к концу дня список должен лежать у меня на столе…

Когда Валентин ушёл, ещё раз сладко потянулась и приказала себе:

– Всё! Довольно лирики! Пора браться за работу!

Открыв сборник работ московского Института генетики имени Вавилова, погрузилась в чтение.


Дмитрий Михайлович Борисов, сорокалетний кандидат наук, изучал, какие отделы головного мозга ответственны за способности людей к тому или иному труду. Мечтал найти центры одарённости и, стимулируя их, не меньше, не больше – «выращивать» гениев! Понимая, что для всех типов одарённости очень важна мотивированность, а за неё отвечают гипоталамус и базальные ганглии, организовал в лаборатории Назаровой небольшое подразделение, которое могло определять выделяемые ими нейромедиаторы, например, дофамин, участвующий в стремлении узнавать новое и получать удовольствие. Освоил методики, позволяющие изучать рецепторы, расположенные в разных структурах мозга. Он был так увлечён своими исследованиями, что на личную жизнь у него не оставалось времени.

После школы поступил на биолого-почвенный факультет университета и с первого же курса в студенческом научном кружке увлёкся этой идеей. Мимо него прошли бесшабашные студенческие годы, увлечения девушками, сумасбродства однокурсников. Жил он с бабушкой. Родители погибли в автокатастрофе, когда ещё учился в школе. После университета пробовал преподавать в школе, но… не смог зажигать других огнём, который пылал в нём. Однажды, изучая школьную наркоманию, понял, что кокаин и амфетамины – дофаминоподобные наркотики и действуют именно на рецепторы, которые он так упорно изучал в университете. Только амфетамины преимущественно влияют на двигательную функцию, а кокаин – на корково-интеллектуальную.

Однажды с его исследованиями познакомилась Сусанна Григорьевна Назарова и предложила место в своей  лаборатории.

– Но я мало что смыслю в генетике, – смущённо проговорил Борисов.

– А я почти ничего не понимаю в нюансах ваших исследований. Но вам удалось убедить меня в своей научной правоте. Приходите к нам работать. Не пожалеете. Вы мне нравитесь.

Этого «вы мне нравитесь» оказалось достаточным, чтобы он проникся сначала симпатией, а потом и полюбил навсегда эту невысокую женщину с огромными чёрными глазами и мягкой улыбкой.

Он перешёл работать в лабораторию к Назаровой и всегда отмечал, что и она как-то по-особому относится к нему. Приходила, подолгу задерживалась у его стола, обсуждала эксперименты, и всегда говорила с ним подчёркнуто уважительно, ласково. Дмитрий не знал что и думать. Краснел, бледнел, заикался. Думал, что сотрудники всё видят, догадываются о его отношении к заведующей.

Дмитрий в лаборатории слыл фантазёром, был неразговорчив и до неприличия скромен. Как и его обожаемая Сусан-джан – лишён честолюбия и чванства, говорил лишь тогда, когда его спрашивали. Не интересовался, чем заняты коллеги, что делается в других лабораториях института. У него было две мечты. Но какие! Он мечтал всё же отыскать возможность воздействовать на генетику человека, чтобы поднять его способность к творчеству, усилить его интеллект. Вторая же мечта была неразрывно, по его мнению, связана с первой – увидеть в глазах любимой одобрение. Он никогда и никому не говорил о своих чувствах, но, странное дело, сотрудники об этом как-то узнали, что доставляло ему страдания.

Недавно Дмитрий высказал предположение, что при некоторых болезнях нервной системы и психики  развитие одарённости может быть ярко выражено, так как при этом происходит активация участков мозга. Он приводил в пример Достоевского, Ван Гога, страдающих эпилепсией. Здесь его исследования смыкались с другими работами их лаборатории, ведь наука, которая изучает, как наследуются разные черты личности – интеллект, темперамент и другие – называется психогенетикой. А его обожаемая Сусан-джан, как всегда блистая эрудицией, рассказала, что для развития одарённости важны детские впечатления. Софья Ковалевская, – говорила она, – в возрасте десяти лет попала на дачу, где все стены были оклеены страницами из учебника с какими-то расчётами и формулами. И это её так заворожило, что она связала свою жизнь с математикой. Назарова сказала, что одарённость лучше развивается в конкурентной среде. Кто же с этим спорит?! Это  доказанный жизнью факт! Но везде ли конкуренция на пользу?! Например, в искусстве! Соревнование здесь приводит к тому, что вместо Искусства с большой буквы мы получаем кучу мазни, которая продается за большие деньги. Мотивацией для развития одарённости не должно быть финансовое благополучие. Это должно быть желание постоянно самосовершенствоваться! Правда, когда он высказал это на летучке в лаборатории, его назвали фантазёром, оторвавшимся от жизни. Может быть… Вполне. Но он именно так думал. Коллеги не верили в положительный результат его исследований, а он был уверен, что можно создать препараты, которые будут воздействовать на те или иные дофаминовые рецепторы и таким образом стимулировать определённые типы одарённости. Никаких принципиальных проблем с точки зрения физиологии нет. Сусанна Григорьевна одобрительно улыбнулась, давая понять, что разделяет его убеждения, и заметила:

– Если мы слишком сильно будем воздействовать на ту или иную зону мозга, рискуем повредить её. К тому же кокаин, например, чрезвычайно повышает работоспособность и мотивированность, но при этом буквально пережигает нервные клетки. Очень быстро синапсы в мозгу начинают работать хуже, соответственно человек становится зависимым от наркотика.

Проблем по мере продвижения работы становилось всё больше и больше…


Гога стоял в вольере и почёсывал грудь, выискивая насекомых, потом подошёл к острому краю камня, изловчился и, ёрзая, стал чесать спину. Он равнодушно смотрел на этих странных существ, находящихся за толстым бронированным стеклом. Если бы он знал о существовании зазеркалья, понял бы, что эти непонятные существа, скорее всего – боги, делают всё, чтобы он был здоров, сыт и чувствовал себя хорошо. Но как он мог чувствовать себя хорошо, когда его подруга находилась рядом, за такой же прозрачной стеной, которую он уже много раз пытался разбить, но ничего не получалось. А там, за другим стеклом какая-то безволосая самка, набросив на себя белую тряпку, пристально смотрела на него. Он уже давно привык к таким взглядам. Равнодушно смотрел на суетящихся возле него существ и почёсывал грудь. Разве можно сравнить эту самку с его подругой?! Когда он видит её, кровь приливает к нему и он сильно возбуждается! Вот тогда тяжело. Но прыгай, не прыгай, стучи по этой прозрачной стене или нет, желанная подруга всё равно остаётся недоступной, и это больше всего его мучило.

За гориллой наблюдала Ирина Владимировна. Через полчаса, скинув халат, она вернулась в лабораторию и сказала:

– Нам нужно, наконец, понять, что у горилл значительно слабее развиты лобные доли, от которых и зависит интеллект. У людей недостаточность лобных долей мозга проявляется так называемой «салонной дебильностью».  Они могут иметь хорошую память, быть образованными, практичными и хитрыми, быть неплохими ораторами, шахматистами…

– О! Это  Пётр Григорьевич! – воскликнул с улыбкой Олег, но строгий взгляд заведующей охладил его пыл и отбил желание шутить.

– Но обнаруживают неспособность, – продолжала Ирина Владимировна, – принимать принципиально новые решения. Такой человек – интересный собеседник, но, как правило, у него отсутствует чувство юмора. Отсутствие чувства юмора – важный симптом недостаточности лобных долей у человека.

– У нашего Гоги уж точно чувство юмора отсутствует, – снова прервал заведующую Олег. – Несколько дней назад он чуть не сломал мне руку! А я всего лишь хотел, чтобы он отгадал, в какой руке у меня банан!

– Чувство юмора, – спокойно заметил Пётр Григорьевич, – можно развить. Хуже поддаётся развитию остроумие, способность продуцировать юмор.

– Недаром говорят, что умён тот, у кого лучше работает лоб, – добавила Мария и постучала себя по лбу.

Ирина Владимировна тоже улыбнулась и встала.

– Если вы всё знаете, тогда, будьте любезны, Олег Фёдорович, снимите у Гоги энцефалограмму и возьмите вместе с Марией у него ещё раз кровь для анализа.

– Будет сделано, – дурашливо улыбаясь, отрапортовал Олег. – Кстати, в Англии интеллектуалов называют высоколобыми!

– А в Америке – яйцеголовыми! – сказала Мария, вставая и направляясь к чемоданчику, в котором лежало всё для забора крови на исследование.

Ирина Владимировна взглянула на своих сотрудников и молча пошла в каморку, которая громко называлась кабинетом заведующей.

Вообще-то в институте лаборатории большие, просторные, светлые и хорошо оснащённые. Но когда было решено открыть новую, специально под новоиспечённого доктора биологических наук Ирину Владимировну Харанд, свободных помещений не было. Кого-то  потеснили и выделили две комнаты. Большая с двумя окнами и стала лабораторией, в которой расположились немногочисленные сотрудники, а маленькую комнатушку с небольшим окошком, выходящим прямо в стену соседнего дома, сделали кабинетом заведующей. Правда, в составе её лаборатории работала ещё и отдельная группа Вероники Варламовны Грушевой, которая располагалась несколько в стороне, но подчинялась Ирине Владимировне.

Ровно в одиннадцать, как было и заведено, коллективно пили кофе. Олег упражнялся в остроумии, Пётр Григорьевич больше молчал или издавал короткие реплики, показывающие его отношение к сказанному, а Мария ухаживала за своим научным руководителем, подкладывая в её тарелку круассаны, за которыми Олег специально бегал в соседнее кафе.

– Мария! Что же ты со мной делаешь?! – воскликнула Ирина Владимировна. – Посмотри, на кого я стала похожа?!

– О чём вы говорите,– воскликнула Мария, а Олег добавил:

– Вы ещё о-го-го!

– Пошляк! – шутливо проговорила Ирина Владимировна и, отставив чашку, встала из-за стола.

В это время в комнату вошла лаборантка соседней лаборатории и затараторила. Разобрать что-то было сложно, и Ирина Владимировна остановила девушку, попросила говорить не торопясь и внятно.

– К диру пришли три амбала, – медленно проговорила лаборантка, – комиссия какая-то из прокуратуры. Опечатали бухгалтерию, изъяли компьютеры! Говорят – проворовался…

– Так, Валентина, – строго произнесла Ирина Владимировна, – ты тут сплетни не разноси! Вора нашла! И что здесь красть?!

– Как что? Горилл! – воскликнул Олег, по инерции дурашливо улыбаясь.

– Хватит, Олег! Иди работай, – строго сказала Ирина Владимировна, потом зашла в кабинет, взяла папку с работами для сборника и вышла из лаборатории.

Спускалась по лестнице не торопясь. Хотелось подумать, что за комиссия и почему опечатали бухгалтерию? Какие-то финансовые нарушения? В начале года институту выделили большую сумму для ремонта здания, приобретения современного оборудования… Должны были строить новый лабораторный корпус, виварий. Ремонт делали тяп-ляп какие-то таджики или узбеки. Было невооружённым глазом видно, что из них такие же строители, как из Петра Григорьевича экспериментатор! Он как был теоретиком, так им и остался…

Строительство лабораторного корпуса споткнулось на этапе проектирования. Директор хотел делать индивидуальный проект, хотя вполне можно было бы ограничиться типовым. А виварий начинали строить, и проект есть, и финансирование вроде бы выделено… Может, в этом причина их прихода?

Пройдя к себе, пригласила Веру Васильевну, чтобы у неё узнать, в чём дело. Ведь, известно, что секретари знают всё, даже то, чего знать им и не нужно.

Вера Васильевна вошла и плотно закрыла за собою дверь, чего обычно не делала.

– Что случилось? – спросила Ирина Владимировна. – Что за паника? У нас гости?

– Из прокуратуры, – тихо ответила Вера Васильевна. – Говорят, вроде бы Вартан Акопович не так использовал бюджетные средства.

– Нецелевое использование?..

– Точно! Деньги выделили на ремонт, а тратит на строительство вивария.

– А что, на виварий денег не выделяли?

– Вроде бы нет…

– Ну, я думаю, это не страшно. Не себе же в карман клал. Дворцов себе не построил, как жил в квартире родителей, так и живёт.

– Володя, сын его, дом построил…

– Ну и что?! Владимир давно живёт отдельно от отца, да и врач  не последний в нашем городе…

– У Вартана Акоповича коллекция старинных икон, – продолжала тихо перечислять Вера Васильевна.

– Ну и что?! Академик всё же. Зарплата у него не маленькая… Кстати, коллекцию ту он завещал нашему собору. Нет, здесь что-то не то.

– Если захотят придраться, найдут к чему, – со знанием дела сказала Вера Васильевна.

– Может, он кому дорогу перешёл? – предположила Ирина Владимировна

– Не знаю. Он вроде бы ни с кем не враждовал… Помогал всем…

– Вот некстати! Конференция на носу… Не могу я в такой обстановке работать! Пишут наши гении из рук вон плохо.

– А что же делали заведующие лабораториями?

– Кто читал, а кто подписал не глядя. Сам-то где?

– Ходит по институту как неприкаянный. Глаза от сотрудников прячет. Стыд-то какой!

Вера Васильевна ушла, а Ирина Владимировна открыла папку с работами сотрудников, но читать уже не могла. Всё думала о Вартане Акоповиче. «Нет! Ничего не будет. Он всегда и во всём выходит победителем! Не может же быть, чтобы за такие нарушения последовали какие-то оргвыводы. Выговор ему, конечно, влепят. А за что?! Он что, себе этот виварий строит?!».

В тот день Ирина Владимировна так и не увидела директора. Вера Васильевна сказала, что он ушёл и просил его ни с кем не соединять. Мобильный свой отключил.


В конце рабочего дня Сусанна Григорьевна вышла из кабинета и зашла в лабораторию, где работал Борисов.

– Дмитрий Михайлович, пожалуйста, когда освободитесь, зайдите ко мне. – Произнесла, и вышла, уверенная, что Борисов последует за ней.

– Слушаю вас, Сусанна Григорьевна, – сказал Дмитрий, несколько смущённый таким необычным вызовом.

– Дикая жара, – произнесла она, глядя на него и улыбаясь. – Вы не находите?

– У вас ещё есть чем дышать, а в лаборатории действительно жарко…

– А что, если мы с вами сейчас пойдём в ближайшее кафе. Ужасно хочу мороженого! И шампанского!

Глаза её блестели.

– Вы это серьёзно?! – спросил он, не веривший в возможность такого счастья.

– Вполне, тем более что я получила деньги за то, что была оппонентом сегодня на защите диссертации.

– Что вы такое говорите?! – смутившись, произнёс Дмитрий. – Чтобы угостить вас мороженым и шампанским у меня денег хватит!

– Ну, так чего же мы ждём?! Снимайте свой халат… Я буду ждать вас у проходной.

Дмитрий быстро пошёл в лабораторию, переоделся, что-то пробормотал сотрудникам и бегом, через две ступеньки, помчался вниз к проходной.

Сусанна Григорьевна, в своём неизменном чёрном платье, казалась Дмитрию самой прекрасной женщиной в мире. Он был счастлив.

Они сидели в кафе за столиком у окна и говорили не о работе, а о всяких глупостях. О стихах. Жара несколько спала. В зале посетителей не было, впрочем, они бы им не мешали.

Официантка принесла мороженое, шоколад, фрукты и шампанское. Сусанна Григорьевна смотрела на Дмитрия и улыбалась, а он смущался и не знал, как себя вести, как заговорить с женщиной, о которой мечтал.

– Да успокойтесь вы, – сказала она и дотронулась своими длинными пальцами до его руки. – Давайте лучше выпьем. Шампанское на льду – это прекрасно! – Она подняла бокал и посмотрела сквозь янтарную, пенящуюся жидкость, осторожно поднесла его к бокалу Дмитрия и едва слышно произнесла: – За тебя!

– За вас… – тихо ответил Дмитрий.  – Ведь я вас давно люблю… Понимаю, что это безумство, но я хочу, чтобы вы знали!

Сусанна хотела что-то сказать, но Дмитрий запротестовал.

– Нет-нет! Не перебивайте меня, пожалуйста, иначе я этого никогда вам не смогу сказать. Я понимаю, что безумство с моей стороны полюбить такую женщину. Но мне ничего не нужно! Мне достаточно видеть вас, быть рядом…

– Я это знаю… Давайте всё-таки выпьем…

Они выпили, а Сусанна продолжала:

– Не нужно никаких слов… А то получается, как у Пушкина:

…Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Ещё больше смутившись, Дмитрий всё же нашёл в себе силы взглянуть на Сусанну Григорьевну и впервые за этот вечер улыбнулся.

– К счастью в нашей «деревне» мы встречаемся с вами каждый день… Это писала Татьяна Онегину…

– Действительно! Но и Онегин писал что-то в этом роде.

Сусанна подняла голову, устремив взгляд в никуда, и вспоминая:

– Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи …
Дмитрий с восхищением смотрел на Сусанну.

– Я всегда восторгался вами! Просто чудо какое-то…

– Чудо?

– Конечно, чудо, что я сижу с вами здесь… могу вам говорить то, что никому никогда не говорил…

– У вас никогда не было девушки?

Дмитрий взглянул в глаза Сусанне Григорьевне и тихо произнёс:

– Была… Только она была замужем… Но это было до того, как я вас увидел…

В кафе приходили и уходили люди, и они  выпили уже не один бокал шампанского, когда вдруг Сусанна сказала:

– А знаешь, какая у меня идея? Давай выпьем на брудершафт, а то мне как-то неловко, что ты называешь меня всё время на «вы».

Она была уже хмельной, и это состояние было для неё непривычным.

Они выпили, после чего Дмитрий встал и, неловко притянув её к себе, поцеловал в губы. Сусанна смотрела на него широко открытыми глазами, и в них по-прежнему сверкали искорки…

– Вы даже представить себе не можете…

– Ты…

– Да… ты!.. как я счастлив! Идиот! Я мечтал сделать людей умнее, чтобы заложенные природой таланты расцвели в полную мощь! Ведь человечество – тот же мозг всего сущего на Земле. Стоит повысить хоть на процент эффективность его использования, и мир станет другим!

Он ещё что-то говорил. Сусанна его не очень внимательно слушала. А он вдруг встрепенулся и достал мобильный телефон.

– Куда ты собираешься звонить? Тебя кто-то ждёт? – спросила она.

– Бабушка! Волнуется, когда я задерживаюсь…

Набрав номер, он предупредил, что задерживается… и придёт поздно…

«Или вовсе не придёт», – подумала Сусанна, а вслух сказала:

– Ты всё правильно говоришь, но почему-то совершенно игнорируешь этические моменты.

– Игнорирую?

– Может ли реальность биогенетического неравенства стать основанием социального неравенства? Должно ли генетическое обследование стать обязательным для людей, вступающих в брак или при беременности? Можно ли рассматривать генетическую диагностику как основание для аборта? Этично ли сообщать человеку об имеющейся у него предрасположенности к тому или иному заболеванию? Допустимо ли, чтобы данные генетического обследования использовались страховыми компаниями и работодателями?  Таких вопросов множество!

Дмитрий был ошеломлён. Ему казалось, что Сусанна была хмельной, а она в одной фразе выразила целую программу действий! «Нет, она – гениальна, и я возле неё выгляжу пигмеем!» – подумал он.

За окном всё стало серым, а на фоне ещё светлого неба огромные деревья казались чёрными, когда Дмитрий расплатился и они вышли на улицу. В окнах уже зажигались светом окна, по проспекту медленно плелись машины, а они свернули на Пушкинскую и медленно пошли к дому, где жила Сусанна. Ему было неловко, он был много выше её. А она шла и, словно не замечая его неловкости, продолжала говорить:

– Может ли геном стать критерием оценки личности? Как гарантировать и обеспечить конфиденциальность материалов генетического тестирования? Может ли генетическое тестирование стать основанием для ограничения свободы «неблагополучного» человека? Можно ли улучшить породу людей путем избирательного скрещивания? Эти вопросы составляют суть этической проблематики генных технологий… – Сусанна вдруг остановилась, посмотрела на Дмитрия и снова улыбнулась своей задорной улыбкой. – А давай-ка зайдём ко мне! Я тебя угощу своим кофе! Уверена, ты такого не пил! Правда, пирожных у меня нет, но зато есть настоящая брынза! Мечта!..

– Здорово! Никогда не пил кофе, закусывая сыром.

На самом деле Дмитрий вообще предпочитал пить чай. Но перспектива оказаться в доме любимой женщины его пьянила.

– Тогда поднимаемся на третий этаж! Впрочем, ты же у меня не был. А почему, кстати, тебя не было на моём дне рождения?

– Не мог оставить бабушку. В тот вечер ей скорую вызывал.

– Сколько ей?

– Семьдесят семь… Гипертония…

– Как она сейчас?

– Сейчас нормально…

– Нормально? Тогда пошли!..

В тот вечер Дмитрий домой так и не попал.

13.

Смерть скучала и не могла придумать, как всё-таки вырвать из его рук красавца, который ей так понравился. И то пробовала, и это. Удивлялась, ведь врачи у нас почти перевелись.

– Ты – как ископаемый ящур, как редкий алмаз! – говорила она ему. – Такие живут, как правило, на Западе, где за здоровьем следят. Да и лечат там куда лучше… А тут… Этих людей в белых халатах и врачами назвать нельзя! Они… – Подобрать нужного слова Смерть не могла. – Удовлетворяют свои потребности, – продолжала она, – больше им ничего не нужно! И мечтают о богатстве! О, как они мечтают о богатстве! Ну, скажи на милость, зачем нужно иметь несколько квартир, машин, дач?! – Она вспомнила одного скрипача. Все сходили с ума от его музыки. Он без ключей входил в сердца. Несчастный смертный, ничтожный по сути, он был всемогущ и обладал властью над людьми! – Вот и ты… Впрочем, тебе ещё далеко до того скрипача! К тому же здесь есть мои союзники: Поляков, Коровин, Михайлов… мало ли?! Может, общими усилиями мы всё же одолеем твоё упрямство… Мой приятель Дьявол любит всякие шуточки. Чего он только не придумывал! Самым большим его удовольствием было шутить с мозгом человека. Но в последнее время вы научились клонировать себя без помощи тех органов, которые для этого предназначены. Это уже Бог знает что! Так ты и в мою епархию влезешь! Хочешь побороть меня, глупый?! Меня! Того не понимая, что я – бессмертна! Но ведь известно, что нет ни Добра, ни Зла! Есть мы, повелители всего сущего, и для нас кончина так же естественна, как и рождение. Никто не хочет умирать! Вот люди! Не понимают, что, пока будут корысть, злоба, зависть… у меня всегда будет достаточно работы. А уж потом будет всем и Страшный Суд. За нами не заржавеет!

Смерть потирала костлявые руки в ожидании окончания операции.

– Эх, повеселюсь!.. – У каждого из выходящих из операционной сотрудников спрашивала: – Скоро ли закончится вскрытие?

Одни её не слышали, другие говорили, что не вскрытие там, а операция!  Потом, когда вывезли больную из операционной, она им кричала:

– Везите прямёхонько в морг!

– Так жива же ещё, – отвечали ей, а она настаивала:

– Пока довезёте – помрёт! А то не знаете. Тоска да и только с вами!


Михаил открыл глаза и увидел себя сидящим в своём кабинете. День был тяжёлым, жара изнуряющей, а дел ещё много. Встать с кресла не было сил. Он снова закрыл глаза и увидел, скорее почувствовал за спиной свет. Странно, они с Ольгой стояли на солнце, а тени не было! Людей – немного, все спешили по своим делам. В то же время он сознавал, что это уже не тот мир и не те люди, с которыми привык общаться. Они есть, и их нет. А может, и Ольги нет? Дотронулся. Нет, Ольга здесь! Вот она! Он обнял её и жадно поцеловал!

– Ты прости меня…

– За что? – спросила Ольга. – Я тебя благодарить должна. Ты дал мне столько счастья! Пойдём… Нас ждут.


Михаил открыл глаза. Перед ним стояла Ольга.

– Привезли тяжёлого больного. Коровин просит, чтобы ты его посмотрел. Говорит – разобраться не может…

Он подошёл к раковине и умылся.

– Пошли… А потом давай попьём кофе, а то от этой жары в сон клонит.

– Хорошо, милый… У меня к кофе сырники. С изюмом… Ты такие любишь…


За полчаса до этого дежурный хирург Коровин осматривал в приёмном покое мужчину, которого доставила скорая помощь.

– Фамилия? – спросил он, выражая всем своим видом недовольство, что его потревожили.

– Беляску.

– Литовец, что ли?

– Молдаванин.

– И чего только вам у нас нужно?

– Работаем здесь. На стройке…

– Вот почему у нас дома рушатся! А почему документов нет? Полиса? Или я должен бесплатно лечить?

– Паспорт хозяин взял для регистрации. Обещал и полис сделать… Но у меня денег нет. Платить нечем…

– Вот я и говорю: денег йок, и лечения йок. Я ясно выражаюсь?

– Вы мне только боль снимите. Сил нет. А потом я и паспорт, и полис принесу…

– Нужен ты мне со своим полисом! Я за то время, которое на тебя потрачу, два аппендицита удалю и своё за это дело получу! Понимаешь? Дважды два не всегда четыре! Так-то!

В это время  в приёмное отделение пришла аспирантка. Коровин понял, что при таком свидетеле будет трудно оправдать своё бездействие, и сквозь зубы проговорил:

– Ладно… Подожди. Сейчас мы к тебе профессора пригласим. Он у нас добренький, бессребреник, Исусик! – Он обратился к Ольге, осматривающей другого больного. – Позови своего Харанда… Не могу разобраться…

– Что с больным? – спросил Михаил, спустившись в приёмное отделение.

– Картина острого живота, а у него ни полиса, ни паспорта…

– Ну и что?! Это всё вы выскажите Полякову. Больной нуждается в лечении?

– Наверно… Но почему я должен это делать, когда у него и полиса нет?! Кто мне оплатит мою работу?

– Да… И вытянуть с него ничего нельзя!

Больной лежал на кушетке и тихо стонал.

– У больного острый холецистит. Нужна операция, – сказал  после осмотра Михаил Яковлевич.

– Я так и думал, – грустно произнёс Коровин. – Сейчас введём ему обезболивающие и спазмолитики. Он у нас до утра перекантуется, а завтра и прооперируем!

– Его нужно оперировать сейчас! Вы хотите дождаться  перфорации и  жёлчного перитонита?

Михаил Яковлевич записал  заключение, и ни слова не говоря, пошёл с Ольгой в отделение.

Вечером, уже перед уходом, решил посмотреть, взял ли Коровин больного на операцию. В отделении хирурга не было. Больной тихо постанывал. Лицо его стало серым. Он лежал на правом боку и боялся пошевельнуться.

Михаил присел на кровать.

– Боль меньше?

– Меньше, только спустилась вниз…

Попросил лечь на спину. Живот участия в дыхании не принимал, был болезнен при касании. Язык белый, сухой, как щётка. Посмотрел анализы: высокий лейкоцитоз. Сомнения в диагнозе не было.

– Олюшка, подойди в операционную, предупреди. Пусть моются. Холецистэктомия, если повезёт… Не хочу оперировать с Коровиным.

Ольга кивнула и вышла из палаты, а Михаил позвонил Ирине, объяснил ситуацию.

– Но ты же заведующий кафедрой, профессор… У вас там что, дежурного хирурга нет?

– Я – врач, Ириша…

После операции они, как обычно, записали протокол в историю болезни и журнал и, несколько расслабившись, отдыхали в вечерней прохладе. Было уже около двенадцати ночи. «Из-за этого Коровина придётся ночевать в кабинете», – подумал Михаил, развалившись на диване.

Ольга села в кресло и посмотрела на Михаила. Хотела понять, что он думает, как  относится к ней? Всегда мечтала изучить язык души любимого. Чтобы научиться этому, требовалась целая жизнь. Но она радовалась тому, что научилась понимать его. Знала, что домой он не торопится, и это была её маленькая победа.

«Бойтесь своих желаний – они могут сбыться»! Ольга понимала это, но… пути назад уже не было. Душа её была чувствительна и ранима. Она знала, что понимать любимого ей помогает любовь! Она придаёт высокую цель и смысл всему её существованию…

«Бойтесь своих желаний»…


У Ольги всё было совсем не просто. Он старше её на пятнадцать лет. Большой и добрый человек. Светлая голова, эрудит, врач истинный, о которых говорят: «от Бога». Таким врачом хотела стать и она. Сначала не думала ни о чём. Ждала подвоха, боялась, что пойдут разговоры. Но со временем привыкла к его трепетному к ней отношению, к вниманию, с которым Михаил относился к её желаниям. Её просто гипнотизировали его эрудиция, врачебное мастерство. Наверное, кто-то и знал об их отношениях, может, завидовал или осуждал. Но её радовало, что она желанна, что может ему ассистировать, учиться. Вскоре уже ни о ком не могла думать – он заполнил собой её жизнь.

Давно, до него, когда по ночам она работала операционной сестрой, у неё был парень, с которым жила, как сейчас принято, в гражданском браке. Теперь не могла представить себе, как могла с ним быть. Однажды встретила его на улице. Перед ней стоял мальчик с глуповатой улыбкой и что-то мямлил о том, что скучает… Раньше он ей казался выше и красивее. Она почувствовала себя препротивно. Ушла, бросив безжалостно:

– Всё прошло…

Постепенно Ольга привыкла и к своему необычному положению и к тому, что у неё нет никаких перспектив. У него жена, дочь и она… которая, впрочем, ему тоже нужна, как нужен ей он. С нею он может быть самим собой. Только непонятно, почему этого у него не может быть с женой?!

Одно время она даже думала всё бросить и уехать в свой Новочеркасск. Там бы вполне смогла реализоваться. Работала бы хирургом, оперировала. Теперь она многое умела! Эта идея с отъездом превратилось в навязчивую. Ей казалось, что неправильно распорядилась своей жизнью. Однажды даже решилась изменить любимому, но ничего кроме отвращения и стыда тот опыт не принёс. Поняла, что ей никто не нужен кроме него. А раз и с ним нельзя, то будет бродить по свету, точно одинокая волчица.

Михаил много работал, защитил докторскую! Он был рад этим своим карьерным продвижениям, а она жила с ощущением, что между ними трещина. Но, странное дело, он всячески подчёркивал, что она ему нужна, что он ей доверяет, что они – друзья! Он даже не давал ей повода для ревности! И она окончательно поняла, что он – её судьба! И не нужно ей другой жизни, других мужчин и даже свободы, только он!.. Он завладел всем её миром. Она не сдалась на милость победителя. Впрочем, какая война, когда воевать приходится только с собой. Но и этого она не сделала. Она уже не могла без него…


На следующий день Михаил Яковлевич читал студентам лекцию. Его лекции были яркими, интересными, и слушать их приходили и с других курсов. Аудитория была переполнена. Профессор никогда не ограничивался сухими сведениями, требуемыми программой. Приводил данные из личной практики, ссылался на опыт предшественников. Говорил, что, к сожалению, яркая мысль часто теряется в дремучем стиле, а хороший стиль нередко расцвечивает дремучую мысль. Как всегда, Ольга сидела в первом ряду, помогая ему иллюстрировать лекцию, отбрасывала слайды на экран.

После лекции обычно его забрасывали вопросами. На некоторые он отвечал охотно, на другие не отвечал, предлагая прийти на операцию.

В тот день кто-то из студентов сказал, что для того, чтобы стать хорошим хирургом, нужно быть гением.

– Сегодня на хирургов большой спрос!

– И конкуренция, – добавила светловолосая девчушка, собирая конспекты в сумку.

– Гениальность от Бога, – улыбнулся Михаил Яковлевич. – Моцарт, Рафаэль, Пушкин… Они творили естественно и непринуждённо. Есть другая разновидность одарённости, которой добиваются огромным трудом. Вспомните Демосфена. Чтобы победить своё косноязычие, он учился говорить с камешками во рту. А Ломоносов, преодолевший свою великовозрастную безграмотность?! Ньютону в школе не давалась физика и математика. Эйнштейн утверждал, что у него нет ничего, кроме упрямства мула и страшного любопытства! Так что всё в ваших руках, коллеги! Работайте, приходите на дежурства, участвуйте в операциях. Когда-то мы стремились к этому, а сегодня все мечтают освоить простенькую манипуляцию и… зарабатывать деньги! Грустно, друзья мои!


Затем Михаил осмотрел послеоперационного больного и, вернувшись в кабинет, попросил Ольгу пригласить заведующего отделением.

Как только Игорь Валерьевич зашёл, Ольга вышла. Понимала, что Михаилу нужно поговорить с ним без свидетелей.

– Приветствую вас, Михаил Яковлевич! Работаем рядом, а иной раз неделями не видимся, – сказал, улыбаясь, заведующий, пожимая руку и кладя перед собой папку, с которой никогда не расставался. Переставил стул ближе к столу и сел. Чувствовал он себя уверенно и независимо. – Какие проблемы? Всё, что нужно, сделаю…

– Здравствуйте, Игорь Валерьевич. Хочу вам пожаловаться на Коровина…

– Опять эта Корова, будь он неладен! Что он такое натворил?

– Работает из рук вон плохо. Сегодня ночью отказывался взять на лечение больного из Молдавии только потому, что у того не было паспорта и полиса…

Игорь Валерьевич встрепенулся.

– Без паспорта и полиса? Так, как же он мог его госпитализировать?! Я думаю…

– Погодите думать! Дослушайте! У больного была явная картина острого живота. Доставлен был по Скорой, а он…

– Я знаю эту историю. И мужика того видел сегодня на обходе. Картина острого живота, говорите? Так, может, просто боялся его оперировать? Знаете, как в том анекдоте: хирург говорит пациенту: «Вам нечего бояться. Это моя шестнадцатая операция, должна же она когда-нибудь получиться!». Какой он хирург? Вот и испугался!

Поляков понимал, что возмущение этого везунчика, как мысленно называл он молодого профессора, имеет под собой почву. Хотел хоть чем-то возразить, потом, словно только что вспомнил, сказал, что этот Коровин, уходя домой, оставил ему какое-то заявление, но он его прочитать даже не успел. Думал, не к спеху, тем более что Коровин ушёл в отпуск и будет только через три недели.

– Да вот оно, – Игорь Валерьевич достал из кармана халата сложенный вчетверо лист бумаги. Пробежал его глазами, потом ещё и ещё раз. Наконец, молча протянул Михаилу Яковлевичу. Это было заявление Коровина об уходе по собственному желанию. Причиной названы низкая зарплата и придирки профессора Харанд, заставляющего работать бесплатно.

Михаил Яковлевич вернул заявление заведующему.

– Так что всё-таки у вас произошло? – спросил Игорь Валерьевич.

– Он не хотел принимать больного с острой патологией живота, и мне пришлось его оперировать… Я считаю, что таких нельзя ставить на дежурство.

– Да где же я возьму других?! И в том, что зарплата маленькая, он тоже прав! Вы посмотрите, до чего довели нашу Россию! Я специально выписал. – Он достал из папки блокнот. – Страна вымирает. Население уменьшается ежегодно на полтора миллиона человек. На профилактику детской беспризорности выделили чуть более шестидесяти миллионов, а на стерилизацию бродячих животных в Москве тратится восемьдесят семь! Инвалидов у нас больше двенадцати миллионов, алкоголиков – четыре с половиной, наркоманов – два с половиной! И это только зарегистрированных! А ещё миллион психических больных, около миллиона туберкулёзников. ВИЧ-инфицированных – около двух. Средний доход на душу населения – всего восемь тысяч рублей. Каждые сутки в стране от употребления героина умирают восемьдесят два человека, в год – тридцать тысяч человек! Скоро некому будет работать. Шестьдесят процентов населения – это старики, дети и инвалиды!

Михаил Яковлевич молчал. Он понимал озабоченность Полякова. Но при чём здесь бездушное отношение Коровина к конкретному больному? Да, Россия переживает труднейшие времена. Но побороть всё это, по его убеждению, может только просвещение, осмысление того, что происходит вокруг и с тобой лично! Но стоит ли всё это ему говорить?

– Всё, что вы сейчас зачитали, – сказал он, – горько слушать. Но наше спасение в наших руках, и для этого нужно работать, а не паниковать! Ра-бо-тать… Сопереживать людям, а не пересчитывать их! А то, что зарплаты врачей низкие и на них прожить нельзя, я знаю. Знаю и то, что многие коллеги берут взятки.

– А как не брать!? – воскликнул Поляков. – У этого Коровина двое детишек, мал-мала. Как он на свои гроши может содержать их?! Жена второй год не работает. У нас медсестрой была. Рыба ищет, где глубже…

– Так вы знаете, куда ушёл Коровин?

– Не знаю… Раньше поговаривал, что хочет попробовать поработать в частной клинике. Миронова помните?

– Помню. Вихрастый паренёк… умница…

– Так эта умница сейчас на рынке мясом торгует. Говорит, что за три дня свою врачебную зарплату зарабатывает! Разве это нормально?!

– Нет, конечно… Ненормально…

Собеседники несколько успокоились. Михаил Яковлевич понимал: теперь Полякову нужно искать, кем заменить Коровина. Чем он мог помочь?

– Просторы России – огромны. Богатства – неизмеримы. Совершенно ясно, что спастись можно только, если мы все будем сплочёнными, сознательными гражданами, не только желающими своей Родине процветания,  но и всё делающими для этого, – проговорил Михаил Яковлевич и сам понял, как пошло, по-газетному прозвучали его слова. Но что же делать, если он действительно так чувствовал.

– Такого не будет никогда, потому что такого и быть не может… Лозунги всё это. История повторяется, но на новом витке спирали. Ладно… Пойду я, – сказал, вставая, Игорь Валерьевич. – А больного, конечно, оперировать было нужно, только Коровин был к этому не готов. Молод ещё. Кого ставить на дежурство – ума не приложу…


Игорь Валерьевич вышел, и в кабинет вошла Ольга. Михаил Яковлевич стоял спиной к двери, но знал, что это она. Он смотрел в окно, в опускающийся на город вечер. Смотрел и молчал. Знал, что больше нет ничего, кроме этого вечера, который наполнен тревогами, новыми проблемами, проникает в самое сердце. И он готов отдаться ему весь без остатка, нырнуть в него с головой и плыть, зная, что никогда не доплывёт до берега. Поглощённый неведомым и ужасно знакомым чувством, боялся оторваться, боялся проснуться, хотя это был не сон. Он боялся думать о том, о чём говорил Поляков, не хотел дать волю своим мыслям, которые могут опять нахлынуть беспорядочным потоком.

Михаил глубоко вздохнул, мысленно поблагодарив Ольгу за то, что она просто стояла за спиной и ничего не говорила. Из окна своего кабинета он смотрел на зелёный двор больницы, на людей, снующих по аллеям. Был благодарен ей за то, что сейчас не один, что она рядом. Она – как Вселенная, как Солнце, как небо, как покой…

– Ты идёшь домой? – услышал он голос Ольги.

– Да… Пора…

14.

Сергей Кириллович лежал на диване и думал о прошедшей жизни. Мысли, точно тучи, цеплялись, надвигались друг на друга. Настроение было мрачное, то ли его расстроили последние события, этот бесчестный суд, в котором он выступал свидетелем обвинения, то ли рассказы Ирины. Жизнь прошла, пролетела, и осталось только вспоминать прошедшее. О будущем думать не хотелось. Нет, смерти он не боялся. Несколько лет назад перенёс операцию под наркозом и ничего не чувствовал, когда хирург колдовал над его телом, но проснулся, чтобы снова жить. Так будет и потом, с той лишь разницей, что он не проснётся. Уснёт и не проснётся… Близкие поплачут, отнесут на кладбище и, может быть, первое время пару раз вспомнят. Потом вдруг представил себя в гробу. Нет, умирать он не хотел, хотя бы потому, что с детства страдал клаустрофобией! Улыбнулся: «Как я буду лежать в закрытом пространстве гроба?!».

А память близких коротка, продолжал размышлять Сергей Кириллович. Через некоторое время могилка зарастёт травой и будет он там лежать в одиночестве…

Вспомнил, что у них была традиция отмечать дни рождения и смерти родителей. Ходили на кладбище, клали цветы, стояли у могил, вспоминая их. Это были дни памяти.

Постепенно традиция стала ломаться. То не было времени, закружили дела, то в этот день должны были прийти друзья или у Миши дежурство в больнице… Конечно, жизнь идёт, она не может подстраиваться под чьи-то традиции. Может, это и правильно. Хотя бы вспоминали! На это не много требуется времени. Так и получается, что мы не помним, не знаем свои корни. Впрочем, какие они корни?! Так, маленькие корешки!

Об этом сожалеют, как правило, на склоне лет. И он когда-то мало интересовался своими предками, а сейчас сожалел. Не расспросил бабушку о дедушке, об их родителях. Всё времени не было, другим был увлечён!

Сергей Кириллович прикрыл глаза, но спать не хотелось. А мысли плелись и плелись. Поток сознания…

Ушёл интерес к жизни!

Хороший врач, образованный человек, он всегда считал, что мало образован, плохо знает литературу, историю, искусство. У него был комплекс по этому поводу… Всегда завидовал высокообразованным эрудитам и как мог старался им подражать. Читал, слушал лекции, ходил в филармонию. Здесь, конечно, ему помогла жена. Она хорошо знала историю музыки и могла рассказывать о жизни великих часами…

Когда-то он с удовольствием читал фантастику, детективы… Что может быть лучшим чтивом на дежурстве?! У него дома была приличная библиотека, и детективы в ней были представлены хорошими авторами. Увы! Сейчас ничего читать не мог! И не потому, что зрение ослабло. Давно носил очки. Просто – потерял интерес! Брал книгу, прочитывал несколько страниц и почти наверняка мог сказать, что будет дальше…

К чему не потерял ещё интереса, так это к медицине. С жадностью читал о новых операциях, методиках обследования, современных препаратах. Это чтение приносило ему радость. Восхищался хирургами из Валенсии, которые смогли пересадить обе ноги мужчине! Удивлялся современным диагностическим возможностям. В его время ничего этого не было. Фиброгастроскопия доступна была лишь столичным клиникам! А сегодня чего только не напридумывали! Особые надежды возлагал на успехи генетиков, часто расспрашивал Ирину о делах в институте. Досадовал на ситуацию, в которой оказалась медицина сегодня, после её перевода на коммерческую основу. До страховой медицины, по его мнению, мы ещё не доросли!

Потом подумал, что с возрастом у стариков возникает эмоциональная тупость… наверное, она так и выражается. У некоторых она развивается раньше, чем они достигают преклонного возраста. По телевизору передавали о катастрофах, взрывах, убийствах, пожарах, а он лежал, словно окутанный пеленой… к нему всё доходило приглушённым. Читал о грядущих ужасах и думал: его уже к этому времени не будет! Печалился только, когда вспоминал Ирину, Мишу, Леночку, которые до этого времени могут дожить. Не хотел бы быть на их месте.

Сергей Кириллович услышал, как стали бить часы, и жена пошла на кухню. В это время она всегда пила стакан кефира. «Привычка свыше нам дана…» – подумал он и повернулся на левый бок.

Жизнь стала совершенно другой. Имея средства, можно поехать в любую страну, посмотреть, попробовать, испытать всё, что захочешь. И ему материальные возможности позволяли это. Но… не было сил и желания…

Вдруг подумал: что первично: нет сил или нет желания? Наверное всё же нет сил… Материальное, по его убеждениям, первично…

Кстати, об убеждениях: он был и оставался материалистом! Не мог поверить в существование Бога – творца всего сущего на Земле, внимательно следящего за каждым, где бы он ни скрывался: на земле, под землёй, под водой, в многомиллионном городе или в глухой тайге. Ерунда это на постном масле. А религия? Она, несомненно, нужна, так как объединяет людей, даёт им нравственные ориентиры… Может быть, и есть Нечто, как думал Эйнштейн и другие, что из хаоса атомов и молекул создало жизнь на Земле, но уж точно Оно ничего общего не имеет с религией. Ему легче было поверить в посещение Земли инопланетянами, которые, обладая большими знаниями и технологиями, казались древним дикарям богами… Такие версии многократно обсуждались в литературе и, с его точки зрения, были вполне убедительны. А все чудеса, которые так рекламировались христианами и иудеями, мусульманами и буддистами, да всеми религиями, это или хорошо организованный и до сих пор не разгаданный фокус, или случайность, самовнушение или внушение… Нет! Старый врач оставался на материалистической позиции. Она ему была понятна, и он в неё ВЕРИЛ! Без веры человек жить не может. Вера определяет жизнь людей, является основой поведения!

Но он не хотел больше думать об этом. Слишком часто в последнее время возвращался к этим размышлениям, и они ему изрядно надоели.

Постепенно угасали силы… Даже повернуться на диване, и то сегодня ему не просто. А когда-то он был убеждён, что физические нагрузки постоянно должны нарастать. Академик Микулин считал, что одной из важных причин старения  является загрязнение клеток и межклеточных пространств отходами обмена веществ. Отсюда, по его мнению: борьба со старостью сводится к очистке от шлаков! Этой очистке способствуют мышечные сокращения, отсюда «движение – это жизнь!», «Бег от инфаркта!»… Что-то в этом есть. Конечно же, разумно бы следовать его рекомендациям, садиться за стол лишь с чувством сильного голода и вставать с чувством лёгкого голода! Но как все эти советы далеки от жизни! Кто им следует? Только те, кто зациклился на своём здоровье и нуждается в лечении у психиатра!

Он жил, об этом не думая. Читал всякие рекомендации, даже конспектировал их, но никогда им не следовал. Жил бездумно и естественно и был уверен, что тот, кто об этом всё время думает, проживёт не намного дольше. Впрочем, какая разница: умереть на два года раньше или позже?! Смерть зависит от стольких факторов, что человек просто не в состоянии уследить за всеми. Лучше довериться автопилоту.

Академик Микулин считал одной из причин головных болей, раздражительности, неврозов, утомляемости, плохого сна, сердечно-сосудистых заболеваний – изоляцию человека от электрических зарядов земли! Может, действительно, нужно заземляться?! Впрочем, и те, кто ходил босиком по росе, страдали от тех же хворей!

Сергей Кириллович сел и посмотрел в окно. День был  пасмурным. Нудный мелкий дождик стучал по стеклу. Сюда в кабинет, как правило, старались не заходить. Боялись потревожить.

Откинулся на спинку дивана и стал думать о себе.

Конечно, как здесь быть объективным?! О других – пожалуйста! О себе не скажешь: труслив или жаден. Скорее – осторожен, бережлив… Но решил, что хотя бы попробует, правда, знал, что ничего из этой затеи не получится, ведь психика так настроена, что всегда будет находить оправдание неблаговидным поступкам.

Подумал, что у него никогда не было никаких особых способностей. Он не получил ни воспитания, ни образования, которыми мог бы гордиться. Рано лишившись отца, воспитание получал на улице. Увлекался чтением, пропадал в читальном зале районной библиотеки. Здесь у него были друзья. Но уже тогда стал отмечать, что завидовал белой завистью более успешным в науках, кто хорошо учился, знал иностранный язык. Это чувство толкало вперёд, он старался наверстать упущенное. Читал, решал, писал…

Кто-то говорил, что образование это то, что остаётся после того, как забудешь всё, чему учили… Но он забывал так основательно, что не мог вспомнить, о чём идёт речь. Правда, когда кто-то начинал говорить, всё вдруг всплывало в голове, но всё уже было сказано, и его знания никого уже не интересовали! Может, его учили как-то не так? Или учителя были не те?

Что уж точно было у него, так это трудолюбие и усидчивость! Он не знал, что такое усталость. Много позже, когда учился в институте, одновременно с учёбой работал на «Скорой» санитаром, фельдшером. На ставку нужно было отдежурить восемь суточных дежурств. Вот и брал четыре воскресенья и восемь дежурств с семи вечера до семи утра. После дежурства шёл в институт и… не уставал! Сейчас бы так! Да, видно, поизносился организм. Что ни говори, а семьдесят семь с гаком это не двадцать! Ходил на ночные дежурства в клинику, чтобы в приёмном покое посмотреть больного, записать, подержать крючки на операции! А ещё всякие общественные нагрузки, комсомольские поручения. Был редактором курсовой стенгазеты «Товарищ». Короче, дома почти не бывал… Вот такое у него было студенчество. Но вспоминал его тепло.

Что умел, так это учиться! Но и здесь у него не было никакой системы, никакой цельности. Ему было интересно узнавать о новых методах, пробовать, придумывать, но при этом всегда чувствовал себя неучем. Этот комплекс подгонял его, заставлял читать, совершенствоваться… Ему казалось, что он просто профнепригоден для работы врачом! Слишком сопереживал  больному. Считал, что врачу это противопоказано. Одно дело – сочувствие, другое – перенос страдания на себя! В таком состоянии нельзя принимать решения, лечить… Каждую смерть переносил тяжело… Многих умерших помнил в лицо. Они стояли у него перед глазами, приходили во сны... Особенно тяжко, когда умирали молодые… Такая реакция – основа для возникновения сомнений в целесообразности продолжать врачебное дело. Понимал, что такие мысли, скорее всего, удел слабых людей. Сильные идут к цели без страха и сомнений! А если серьёзно, то совершенствование невозможно без психического самосовершенствования, но даже если с психикой всё в порядке, физические изъяны видны невооружённым глазом.

Он с трудом встал с дивана и подошёл к окну. Погода вполне соответствовала его настроению.

«Ходить – проблема! Они этого не могут понять, гонят гулять…» – подумал он, ложась в постель.

Когда-то хотел иметь семейного доктора. Понимал, что с годами потребность в нём будет ещё большей. Ему казалось, что таких врачей должен готовить институт. Специальность эта отличается от других, и потребность в таких специалистах большая…

Знакомые, приятели твердили ему, что мы живём в предгрозовое время. Все воруют, от рядовых до тех, кто находится на самом верху! Прячут свои миллиарды по заграницам, покупают там дворцы и яхты. Нет никаких демократических свобод. Телефоны прослушиваются. Суды и прокуратура продажные! Страной правит банда жуликов… По их мнению, вот-вот разразится революция и гражданская война. Йети начнут снова крушить старые памятники и отливать из бронзы новые. Хриплым голосом под гитару петь всякую муть, харкая примитивными стихами и кариозными зубами...

А в их дворе никак не могут поделить места для стоянки автомашин, да не простых, а Ниссанов и Мерсов, Опелей и Хонд… Плохо живут… страдают от того, что в супермаркетах колбас, сыров, всякой всячины слишком много сортов. Радиотехники, компьютеров, телевизоров, тряпок, книг всяких – завались! Дома растут, как грибы. Плохо живём! Но в то же время старики мрут как мухи. Половину пенсии нужно отдавать за квартиру, свет, телефон… Дожили! В мусорниках копаются!

Мечтали о свободе передвижений? Кто кому мешает ехать куда угодно?! Были бы деньги! Но, конечно же, их нужно зарабатывать! Именно зарабатывать, а не получать! Жаль только, что ушло то, за что наши отцы положили головы. Как это? «Наверх вы, товарищи, с Богом – ура! Последний парад наступает…». Прошлое нашей страны жестоко, настоящее омерзительно в некоторых своих чертах, будущее туманно… Но – прочь сомнения! Жить всё равно стоит! Хотя бы для того, чтобы понять, кто и зачем всё это затеял, закрутил колесо мироздания, выделил человека как особь, одарив его этой сладостной возможностью думать. А значит, страдать. Но ведь ещё и верить, надеяться, любить. «Любить… Вот истина, выраженная в одном слове. Альфа и омега бытия», – подумал Сергей Кириллович, удовлетворённый тем, что, наконец, нащупал нечто, что если и не объясняет смысла жизни, то хотя бы даёт ясный ориентир. Своего рода путеводную звезду…

– А закат… Что ж, закат нужен лишь для того, чтобы потом наступил рассвет… – только-то и всего, – проговорил Марченко. – Как же всё просто! Как божественно просто… Удержаться бы на островке этой простоты, не соскользнуть… удержаться… не соскользнуть, – шептал Сергей Кириллович, погружаясь в сон. В ту ночь впервые за последние месяцы его не терзали кошмары.