Адриана де Вердо

День прошел, как будто бы и не был...
Мир укрыт, как покрывалом, сладким сном.
Над землей склонилось, плача, небо,
Пришивая землю, словно нитями, дождем.

Небо — плачет. Плачет, плачет, плачет!
На коленях стоя, плачу вместе с ним.
Завтра я умру... Я не могу иначе...
Я — уйду. Растаю словно дым.

*  *  *

Записки, оставленные в парижской темнице Адрианой де Вердо — хранительницей библиотеки Нарбоннского замка, приговоренной к сожжению на костре за катарскую ересь.
 

(...)

"Хоть со дня моего ареста и прошло уже довольно много времени, я до сих пор очень хорошо помню выражение лица пресвитера Доминиканского ордена, когда мы с отцом Анри вошли в храм.

— Почему же вы не ушли из города, неразумное дитя, пока у вас была такая возможность? — сокрушался он, пока мой конвоир пытался ему что-то втолковать о причине моего ареста.

— Я знаю, кто эта женщина, брат, — доминиканец смотрел на меня, и я видела в его взгляде боль и отчаяние. И я не знала, плакать мне или радоваться тому, что католический священник, похоже, был больше меня самой испуган и озабочен моей дальнейшей судьбой.

— Я также частично знаю, что заставило ее отвернуться от истинной веры, променяв ее на веру в дьявола, — продолжал он, не отводя от меня взгляд. — Поэтому я хотел бы лично защищать ее на суде.

Я смотрела на доминиканца, не в силах выдавить из себя ни слова. Эти его слова поразили меня даже больше нашего с ним недавнего разговора. В моей голове не укладывалось, как он — католический священник — может вот так просто встать на защиту человека, исповедующего «альбигойскую ересь». И не где-нибудь, а на суде инквизиции.

А еще — он был не просто расстроен моим арестом: его буквально трясло как в лихорадке.

А когда я, наконец, сумела выдавить из себя, что не нуждаюсь в адвокате и что на суде отказываться от своего вероисповедания не собираюсь, он как-то сразу весь поник и сгорбился, будто все это — и инквизиционный суд и последующая за ним казнь, — касалось не абсолютно чужой ему девушки, исповедующей ересь, а по меньшей мере — его собственной дочери.

…Потом я видела доминиканца лишь единожды.

На следующее утро после моего ареста он пришел ко мне в собор Сен-Сернен, в одной из комнат которого меня закрыли до дальнейшего разбирательства и суда, и снова пытался уговорить меня «вернуться в лоно истинной церкви».

На этот раз разговор наш выдался совсем уж коротким. И доминиканец, явно расстроенный моим отказом, ушел почти сразу.

Сейчас, вспоминая все то, что он сказал мне тогда, мне кажется, что, если бы не те ужасные ночные события, произошедшие буквально сразу после моего ареста, я скорее всего приняла бы все его слова и раскаялась бы во всем. Однако, то, что произошло накануне ночью лишь еще сильнее укрепило мою веру.

Поздно вечером в Тулузу пришли катары. Я узнала об этом от брата Жуля. Он пришел к стенам собора, и мы с ним долго разговаривали через небольшое окошко.

Потом, воспользовавшись темнотой и смятением, царившим в городе (Ратмир, периодически наведывающийся ко мне, рассказал, что в городском Капитуле творится полный бардак: Монфор обвинил Людовика IX, королеву-мать, графа с графиней и папского легата (!) в ереси (!!!), и теперь там проходит что-то типа суда над ними всеми) брат Жуль привел ко мне двух братьев и сестру из катарского селения у часовни святого Михаила.
Я рассказала им о разговоре с отцом Анри и посоветовала как можно скорее покинуть Тулузу. На что брат Жуль сказал, что они и сами бы были рады, но ворота города уже закрыты и вряд ли их откроют до утра, тем более — сейчас, когда почти вся городская стража созвана к Капитулу.

Нам оставалось лишь молиться.

И мы молились.

И, стоя за толстой каменной стеной собора Сен-Сернен, я чувствовала их — моих братьев и сестру. Чувствовала каждой клеточкой своего тела. Мне казалось — их руки ободряюще касаются моих рук; их лица, почти скрытые ночной полутьмой, совсем рядом с моим лицом; а наши души — узницы бренности наших тел, — сливаются воедино…
И даже холодный камень стен собора Сен-Сернен в тот момент не был для нас помехой.

…Вскоре после того, как мои братья и сестра ушли, Ратмир сообщил мне, что безумный фарс, устроенный Монфором в Капитуле закончился.

(...)

*  *  *

А потом — случилось страшное...

Мне кажется, я до сих пор слышу ужасные, рвущие душу крики пытаемых. Крики людей, повинных лишь в том, что они нашли в себе силы отказаться от служения дьяволу и его приспешникам.

Весть о том, что в городском Капитуле пытают моих братьев и сестру (тех самых, с которыми еще час назад мы молились вместе), мне принес Ратмир. Он рассказал, что после безумной пародии на суд, устроенной Монфором, они пытались покинуть Тулузу, но стража у городских врат, буквально в последний момент получившая распоряжения от епископа Фулькона, не пропустила их.

Уйти удалось лишь брату Жулю.

Они кричали так, что, я в этом полностью уверена, — их крики слышал весь город. А я сидела на полу темной кельи собора Сен-Сернен, вжавшись в  холодный угол, и плакала, беззвучно, лишь одними губами, шепча молитву Всевышнему. Не понимая, за что Он обрекает на столь ужасную смерть лучших из Своих детей...

Ратмир периодически приносил мне новые вести из Капитула. Он стоял там на страже, поэтому был в курсе всего происходящего.

...вот стражники вынесли окровавленного, потерявшего сознание от многочасовой пытки, брата Жеана... Его место тут же заняла девушка, имя которой я так и не успела узнать...

...потом привели второго юношу... Я помню его — он был молод, совсем еще мальчишка... Ратмир сказал, они пытали сестру у него на глазах...

...Убийцы! Палачи! Демоны, облекшиеся в рясы служителей Божьих!

Господи, неужели Ты не видишь этих злодеяний?! Неужели не защитишь Своих детей?

И я плакала, тщетно призывая Бога обрушить небеса на головы нечестивцев.

Потом снова появился Ратмир и сказал, что юноша, которого подвергли пытке последним, не выдержал и прочел Кредо. Его, возможно, помилуют.

Девушку (Ратмир сказал, что из Капитула стражники выносили ее на руках, так как ее ноги превратились в сплошное кровавое месиво) и брата Жеана бросили в темницу.

Что стало с ними дальше, я не знаю. Надеюсь лишь, что мы по воле Господа свидимся с ними на Небесах...

*  *  *
...Сейчас, когда до казни осталось не больше часа, мужество начинает покидать меня. От самой только мысли о костре сердце мое переполняет дикий страх. Я не знаю, сумею ли пережить еще и эту — последнюю пытку.

Я молю Господа, чтобы Он дал мне сил и смирения принять смерть, как подобает истинной христианке.

Также я благодарна Ему, что Он ниспослал мне утешение в лице тамплиера, принесшего мне перо и бумагу. Разговаривали мы с ним очень долго, и ушел он совсем недавно, предоставив мне возможность спокойно дописать все вышеизложенное.

К сожалению, я совсем не помню его имени, хоть он, кажется, и представлялся мне в начале нашего с ним разговора...

...Ну что ж. Я слышу чьи-то шаги. Думаю, это за мной.

Что бы там ни было, я не жалею ни о чем. Если бы мне дали шанс прожить жизнь второй раз, я бы, наверное, не стала ничего менять. Не то чтобы я рада, что все сложилось именно так, но — я принимаю это. Ведь — все случилось по воле Господней. По Его воле я родилась, и выросла под Его опекой. И так же — по Его воле я ухожу из жизни.

И сейчас я жалею только об одном.

Мне жаль, что казнь моя состоится так далеко от дома. И что перед смертью я так и не увижу ни эну Сансу, ни Франциска, ни Диего с Ратмиром.

Храни вас Бог, друзья мои."