фантастика

                Сергей Печорский
                БЕРСЕРК
Вода, поглотившая меня, казалось, кипела от прикосновения к моему разгорячённому полуобнажённому телу. Я медленно опускался всё глубже и глубже на дно водоёма. Сквозь полуоткрытые веки ещё возможно было разглядеть остатки солнечного света вверху. Но темнота сгущала свои краски, появился неприятный давящий свист в ушах, и очень хотелось вдохнуть полной грудью свежего воздуха, недоступного тут внизу.
Кто я? Почему я тону? И как вспышка – жить! Хочу туда, к солнцу, траве, горам! Хочу упасть на свежее сено и дышать его ароматом под стрекот кузнечиков.
Рывок – руки и ноги стали судорожными импульсными движениями отталкивать чуждую среду обитания вниз, к владениям рыб и водорослей. Забирайте, пользуйтесь. А я к себе, в свой ареал.
На скорости бутылочной пробки выскакиваю из воды по пояс и жадно втягиваю в себя так недостающую моему организму часть атмосферы. Огромная бездонная голубая бесконечность с редкими перьями облаков, искрящиеся под лучами светила брызги прозрачной влаги, на короткий миг подарившие моему взору эффект радуги и ощущение безмерного, всеобъемлющего счастья бытия.
Переворачиваюсь и, загребая короткими взмахами прохладную гладь, доплываю до недалёкого берега.
Выхожу из воды, ступая на податливый, хрустящий под босыми ногами песок, и шлёпаюсь навзничь, широко раскинув в стороны руки. Всё. Я дома. Хочу спать. И проваливаюсь обессиленный в царство Морфея… Нужно отдохнуть, пока… Пока не вернётся память. Время… Время…
                - - - - - - - - - - - - - - - -
Не знаю, как долго я пролежал на мокром песке. Но когда открыл глаза, день уже заканчивался, подходя к своей завершающейся фазе. Солнце неумолимо падало к линии горизонта, и красные косые лучи его из последних сил царапали подвластное пока ещё им вечернее пространство.
Я встал и огляделся вокруг. Незнакомая гористая местность окружала меня. Справа был виден сосновый бор, удобно разместившийся в небольшой лощине. Остальная же часть этой природной первородности  Матушки-Земли состояла из лиственных и хвойных пород деревьев и кустарников в изобилии обрамляющих скалистые утёсы вокруг озера.
И, хотя день ещё только клонился к закату, на небе уже отметились первые звёзды, как всегда бывает на высоте. Воздух, целиком состоящий из ароматов высокогорных трав и цветов, медленно вливался в мой измученный организм, наполняя его божественной силой.
Я развожу руки, вбирая в себя остатки энергии уходящего на покой Великого Ярилы.
Когда багровый закат, постоянный след отца и покровителя нашего, почти затух, я повернулся спиной к почерневшему уже водному моему приюту, поблагодарив его за гостеприимство и чудесное моё спасение, и неторопливо зашагал вниз в долину.
Крики ночных птиц и зверей не пугали меня. Изменилось  зрение, подстраиваясь под темноту, дар богов, преподнесённый  древнему роду моему ещё задолго до моего рождения и перерождения. Роду воинов и защитников священной земли нашей и народа, живущего на ней до конца времён.
Мир, наполненный своим особым таинством ночного  существования, окружил меня. Братья мои меньшие приветствовали меня уханьем и рычанием, благословляя в путь и желая удачи.
К тому времени чёрная пелена морока отступила, и я уже вспомнил всё, зная себя и свое предначертание в этой жизни. Хвала богам, я снова был самим собой.
                - - - - - - - - - - - -
Странный, физически необъяснимый феномен моего внезапного перемещения  не давал покоя измученному мозгу.
Но факт остаётся фактом – меня не в первый раз вышвыривало то в прошлое, то в будущее в моменты смертельной опасности. И изменение этого пространственно-временного континуума было неконтролируемым.
Порой мне даже казалось, что лучше бы я погиб, чем неожиданно исчез для всех окружающих, оставив в растерянности и неведении.
Пропал без вести… Нелицеприятный речевой оборот. Струсил? Сбежал? Перешёл на сторону врага, попал в плен? Пропал без вести…
                - - - - - - - - - - - - -
После обязательной двухгодичной службы в ВДВ остался по контракту ещё на два года. Служба давалась легко. Природная выносливость и крепкое телосложение сыграли немалую в этом роль. Когда там, за величественными горами Памира много раз ходил на караваны духов, попадал в засады на Кавказе и преследовал несговорчивых иноверцев, доводя их до изнеможения. Рождённые среди скал воины, подчас хорошо обученные в лагерях боевиков иноземными инструкторами, знающими толк в воинском искусстве, не могли соперничать со мной, жителем равнины, в дальности переходов в родной для них местности, уходя от погони, и выдыхались, не выдерживая стремительности и натиска моего преследования. Группа, которую я вёл, оставалась далеко позади. А я в конечном итоге настигал врага и спокойно шёл на него, стрелявшего в меня в упор. Но ни одна пуля  не могла нанести мне вред. Я был быстрее, чем она. Подходя к стрелявшим в меня, я отбирал оружие и никогда ни кого не брал в плен. Это было моим табу. Каждый должен отвечать за свои поступки на месте, не дожидаясь продажного суда и помощи со стороны. Воин, взявший в руки оружие должен быть готов умереть каждую секунду. И когда они валялись у меня в ногах, прося пощады, я прекращал их земные мучения одним быстрым движением рук. Смерть нужно встречать достойно, не ползая на коленях. И хвала богам! Они всегда оберегали меня на моём пути.
А на моё решение остаться в армии немалое значение, хоть и косвенное, но всё же, повлиял мой первый боевой командир. Коренастый прапор с убелёнными не по возрасту висками. Это было ещё в начале прохождения срочной службы. Как-то под вечер, сидя рядом со мной на плоском валуне, укрытым со всех сторон обломками скальных пород, он, забивая в пустую папиросную гильзу  местную травку-афганку, сказал:
-- Ты – прирождённый боец. Это у тебя в крови. Оставайся с нами. Не нужна тебе гражданка. Чего тебе там делать? Талант воина. Ты думаешь, что такого не бывает? Зря. Есть талант художника, писателя, скульптора. Это бесспорно? Вот видишь, значит, понимаешь, о чём я. Поверь мне, я многое видал в этой жизни. Многих храбрых солдат отправил назад домой грузом 200. И то, что кроется внутри тебя, я безошибочно определил сразу. Ты по сущности своей защитник отечества. Солдат от бога. Это не пропьёшь, и,-- подпаливая забитый косяк, продолжал,--  не прокуришь.
Через некоторое время после сказанного глаза его начинали блестеть лихорадочным блеском, и он нёс всякую, как казалось мне тогда, дребедень про берсерков, хортов, Евпатия Коловрата и многое другое. Академически грамотный бывший учитель истории, попавший на войну по велению сердца, как он выражался, напускал столько мистики в своих повествованиях про былинных русских богатырей, находясь в наркотическом безумии, что все его рассказы, легенды и притчи о древних ратниках попахивали откровенной бредятиной больного разума.
Но уже в тогда, а возможно даже и раньше мне уже приходила мысль, что мир не так прост, каким кажется.
А секрет моей бешеной реакции был лишь в том, что я уже мог опережать события сначала на доли секунды, а потом… А потом я уже двигался с быстротой метеорита, растягивая минуты и секунды по своему усмотрению.
                - - - - - - - - - - - - - -
Короткие хлёсткие выстрелы нарушили тишину ущелья. Этот звук автоматной очереди не спутать ни с каким другим. АКМ, сразу отпечаталось у меня в сознании. Хвала богам! Я снова в своём времени.
С рыбой было покончено. Я подошёл к берегу и, плеская воду в лицо, размышлял: кто и зачем мог стрелять из автоматов в этом райском уголке? На бой или мало-мальски перестрелку с разборками это похоже не было.  Две коротенькие очереди – и всё. Местные аборигены оружие пристреливают? Тогда почему не одиночными? Или в этих диких краях на охоту с калашами ходят? Необходимо проверить…
Стоп! Кому необходимо? Мне? Зачем? Странный вихревой каламбур пронёсся у меня в голове. Стайка непонятных занесённых извне мыслей.
И тут, склонённый к воде, я услышал впереди себя на другом берегу речки, метрах в пятидесяти, странные звуки. В ноздри ударил терпкий запах конского пота. И, ещё не подняв головы, я уже знал, кто и зачем остановился невдалеке от моего пристанища.
Отряд русских витязей, облачённых в боевые доспехи, выстроившись несколькими шеренгами, стоял, словно ожидая чего-то особенного и наблюдая за мной.
Нетерпеливые кони всхрапывали, роняя с уделов пену, и били копытами под собой. Позвякивали кольчуги, блестели в утренних лучах остроконечные шлемы и наконечники длинных копий, поднятых над головами ратников.
Я знал их всех. Не так много времени прошло с момента нашего расставания.
Впереди, как всегда, в сопровождении своих четверых сыновей, старшему уже за сорок, а младшему около двадцати, восседал на своём чисто белом с длинной гривой жеребце, воевода Яроок.
Следом, между ними и дружиной разместились в вольном ряду  девять берсерков с обнажёнными торсами и длинными, заплетёнными одинокими тонкими косичками с разноцветными ленточками, волосами.
Элита войска. Непобедимые демоны войны, способные рубиться своими короткими мечами и секирами часами, а если понадобится, то и сутками. Не обращая внимания на раны и ссадины, появившиеся на их мускулистых телах, выходя в одиночку против тысячи врагов и уничтожая их поголовно. Поистине, титанические усилия нужно приложить неприятелю, чтобы убить берсерка, бьющегося не ради славы и воинских привилегий и готового принять её величество смерть в любую секунду как данность. Как часть его нелёгкой жизни, проходящей в постоянных боях и походах. Одно святое желание – защищать свой народ, свою отчизну руководит берсерком. Остальное бремя жизни для него второстепенно.
И, хотя на первый взгляд может показаться, что берсерк бесшабашен и фанатичен – нет. Это ошибочное мнение многих, не посвящённых в тайны их древнейшего клана. Берсерк очень хитёр и практичен. Вылепленный из особого теста, этот бесстрашный воин если и отдаст свою жизнь в бою, то заломит за неё такую цену, что ужаснётся и побежит в панике враг, осмелившийся вступить с ним в схватку. Вздрогнет земля под ногами и почернеют небеса, когда жестокий, молниеподобный берсерк возьмёт в руки оружие с одним желанием – убивать, убивать и убивать.
Перевоплощаясь в незнающего жалости волка в отаре овец, он поистине становится им, только в человечьем обличии. Он рычит как волк, когда приходит в негодность его оружие, и рвёт зубами горло врага, доходя до остервенения.
Часто после боя особые воины, умеющие обращаться с берсерком, прошедшие обряд посвящения в выcшую воинскую касту, обученные ведунами, отлавливают взбесившегося берсерка и кидают в воду, заклинаниями и молитвами упрашивая богов усмирить его разум и изгнать демона, проснувшегося в нём. Имеющий хороший меч должен позаботиться и о достойных ножнах к нему. Иначе оружие может поранить собственного хозяина. Так очень не сладко придется тому, кто не смог вовремя успокоить берсерка, достучаться до его сознания, когда вся ярость неукрощённого демона падет на его голову. И подобные случаи в истории нередки. Поэтому не в любом бою использовали берсерков, а только в особых случаях: явного численного превосходства противника, качества вооружения, либо острой необходимости быстрого уничтожения врага.
Обычно, врываясь в самую гущу неприятельских войск, несколько «голых» косматых воинов быстро и безапелляционно решали исход боя, отдавая разбегающуюся в панике деморализованную часть этого войска на растерзание остальным братьям по оружию, дабы они уже могли вкусить радость полной победы над вторгшейся с мечом и огнём на их родину иноземной нечистью. После битвы берсеркам предоставлялась возможность хорошенько отдохнуть и набраться сил. Потому, что нагрузки, испытанные ими в бою были запредельны возможностям человеческого организма…
Девять. Их было девять. Братьев моих, ожидавших чего-то позади воеводы. Десятое место, моё, ещё не занято было в их строю.
Тим, самый весёлый и смелый среди них, что-то успокаивающе нашёптывающий на ухо своему четвероногому другу и товарищу, посмотрел на меня и приветственно кивнул, обнажив при этом свои белоснежные зубы на смуглом, испещрённым шрамами, лице.
Наконец наступила полная тишина. Яроок поднял руку на уровень плеча и направил её в мою сторону. Огромная, в несколько пудов стальная булава, прикреплённая сыромятным кожаным ремнём к его запястью, болталась у него на руке как воздушный шарик, не сдвинув её ни на дюйм. Сложив вместе средний и указательный пальцы, нацеленные на меня, от произнёс мощным низким голосом:
-- Помни, сын мой, своё предназначение!  Не посрами имени защитника священной земли русской!
-- Мы всегда с тобой,-- на одном дыхании пронеслось над дружиной,-- помни о нас, храбрый берсерк!
Туман, опустившийся с гор, окутал ратников. И ещё какое-то время было слышно позвякивание доспехов и оружия, уходившего на битву войска. Рассеявшаяся зга оставила лишь отпечатки копыт на земле и еле уловимый запах конского пота.
                - - - - - - - - - - - - -
Точно определив направление, откуда донеслись звуки выстрелов, я двинулся в их сторону.
Перескакивая через камни и обходя открытое пространство, я, прячась за кустами, вышел на исходную точку.
Невесёлая картина открылась моему взору.
Двое мужчин, расстрелянных в упор, лежали, уткнувшись лицом в траву. Видимо, это были охотники, приехавшие издалека, чтобы найти свою смерть в этих горах. Рядом на брезентовой плащ-палатке были сложены их дорогие ружья,  патронташи, набитые патронами, походная сумка, сапёрная лопатка, несколько охотничьих ножей, предназначенных для разных целей, пара фонариков и разная карманная утварь: сигареты, зажигалки, деньги и т.д.
Метрах в десяти от своих спутников, связанный по рукам и ногам, лежал на вид лет шестнадцати-восемнадцати дожидавшийся своей участи светловолосый с разбитым в кровь лицом парнишка.
Да уж, ребята, подумалось мне, не удалась у вас охота.
Четверо бородатых представителей местной фауны с автоматами наперевес, закончив потрошить карманы своих жертв, стояли около оставшегося в живых и вели неторопливую беседу на своём родном языке, который я, кстати, знал в совершенстве.
-- Этого молодого гяура я возьму с собой,-- произнёс один из бородачей.
-- Зачем он тебе, брат? – поинтересовался другой,-- аллах свидетель, давай лучше закопаем его здесь рядом с теми, не будем испытывать судьбу.
Первый подумал, почёсывая бороду, и продолжал:
-- Нет. Заберём живьём. Ты видел, на каком джипе они приехали? Отары стоит, век воли не видать. Нет. Не будем рубить голову курице, которая может снести нам золотое яичко. Продадим его родственникам – хорошие деньги возьмём. Это богатые гяуры. А не захотят платить, мало ли какие там у них планы по деньгам, ты же знаешь русских, они из-за наследства родного брата продадут – посадим его на цепь, пусть работает. Он молодой, сильный. Много ещё пользы может нам принести. Закопать всегда успеем.
-- Ты мудро рассудил. Пусть будет так,-- согласился второй, кивая головой в такт своим словам.
Я из кустов смотрел на предоставленное моему взору действо и потихоньку углублялся в себя. Эмоции ушли. Я просчитывал ситуацию, готовясь к нападению.
Тем временем беседа продолжалась. В разговор вступил третий бородач:
-- Это вы всё правильно говорите. Но зачем тогда в тех стрелять нужно было? За троих ещё больше денег бы взяли.
-- Вааах,-- разочарованно протянул первый,-- какой ты глупый и жадный. Они же заядлые охотники были, да ещё с заряженными ружьями. А если бы палить по нам стали? Думай, когда говоришь. А этот молокосос… Что с него взять, он же не воин. Голову даю на отсечение – он ещё и в армии не служил. Да и не будет. Такие не служат, откупаются. Посмотри, какая у него нежная кожа, как у маленькой девочки. Я могу его руками порвать. Не то, что наши джигиты в его годы. Смотри, какой трус, сейчас в штаны наложит, если уже не наложил. Всё. Заканчиваем болтать. Закопаем этих – и в путь.
-- Это вряд ли вы отсюда уйдёте, господа абреки,-- сказал я, выходя из укрытия,-- здесь останетесь на съедение шакалам. Большего не заслуживаете.
Четыре изумлённые физиономии повернулись ко мне, передёргивая затворы.
Но у них не было шансов. Через секунду, уже безоружные, они, как подкошенные, падали в сочную зелень травы с неестественно повёрнутыми за спину лицами.
А я уже стоял позади лежащего на боку связанного ремнями пленного.
-- Ты меня видел?— спросил я его.
-- Кого?— вопросом на вопрос ответил он.
Да. Конечно же. Линия моего передвижения была закрыта от него бандитами. И меня со своей позиции он видеть не мог. А остальное… Скорость была настолько велика, что человеческий глаз физически не мог ничего зафиксировать. Это уже даже не двадцать пятый кадр, а двадцать шестой. Провал зрения. Существование в другом временном измерении.
-- Тогда так. Слушай меня внимательно. Сейчас я тебя развяжу, но ты даже не смотри в мою сторону. Закрой глаза и полежи так ровно минуту. Затем. Забери у абреков ключи от тачки, прыгай в машину и дуй до ближайшего блокпоста.
Там всё конкретно объяснишь. Только до нашего, слышишь, до нашего блокпоста, а не до того, где бородатые парни с зелёными повязками на головах рассекают, на которых  надписи по-арабски. И болтают  между собой на непонятном тебе языке. Если они остановят – ничего не говори. Только своим, русским всё расскажешь. Врубился? Ну и ладушки. Удачи тебе.
Вот так в этих местах появился шайтан, злой дух, снежный человек Етти. А ещё волк-оборотень. Но это вообще отдельная история. Однажды я убил волка, выделал его шкуру и одел себе на плечи. Ночами в горах бывает прохладно. Кто-то его, якобы, видел. Человеку свойственно видеть не то, что есть на самом деле, а то, что он хочет увидеть. И, в основном, эти россказни про встретивших меня грибников, охотников, туристов, а то и просто отдыхающих, вступивших со мной в контакт, была седьмая вода на киселе. Как шаровая молния в глазах начитавшегося жёлтой прессы и фантастики наблюдателя разрастается до размеров города, наполненного зелёными человечками, НЛО, так и я превратился в кровожадное звероподобное существо сплошь покрытое шерстью. С огромными жёлтыми клыками и пылающим взглядом. Нет, что греха таить. Кое-кого из местных бандитов я сбросил в пропасть. Было дело, даже целую группу боевиков, которые вооружившись до зубов, шли через перевал убивать неверных. Шли, да не дошли. Так и улетели вниз в ущелье с горной тропы. Снег шёл в ту ночь, скользко было. Вот и попадали сослепу. Все сто двадцать душ. А-а-а—шмяк… А-а-а—шмяк…  А-а-а-а, шайтан—шмяк, шмяк, шмяк… И жаловаться некому, кроме Аллаха. А там неизвестно, простит он их или нет. И в статистику о без вести пропавших они тоже не попадут. Без этого нормальные люди тысячами по стране пропадают с концами. А уж за них-то и разговора нет. Тем более в горах. Идёт, скажем, тебе навстречу путник, облачённый в волчью шкуру. Прижимается к скале. Всё как положено, по правому ряду. Правил движения не нарушает. Ну и что, что трудно разойтись? Не обязательно же из-за недостатка пространства ему стволом в лицо тыкать? Вот так и происходят несчастные случаи.
А, если честно, по большому счёту, я просто отдыхал в садах Эдема. Иначе эти райские кущи не назовёшь. Природа, сотворённая праотцем нашим, была девственна и чиста, как слеза младенца.
Ущелья, покрытые утренним туманом. Хороводы бабочек над цветами высокогорных трав и мёд диких пчёл. Ворчание Великого Бера в малиннике и шум водопадов. Всё это вкупе накладывало на душу такую сладкую истому, что хотелось навечно остаться в этих горах.
Конечно, спору нет! В таком месте запросто можно прожить сто двадцать лет! Разгадка кавказского здоровья и долголетья находилась на каждом шагу. Придите и посмотрите. И сразу поймёте, почему раньше люди не умирали без ацетилки и анальгина и не травились недожаренным на костре мясом. А любили есть его сочным, чтобы с кровью, да с перчиком и черемшой, сорванной рядом под соседним деревом. И лепешки ели, отбитые женой на голой коленке и запечённые в казане над костром.
Есть такое выражение – домашний очаг. Не газовая плита или микроволновка. Очаг! Открытый огонь, на котором люди готовят себе пищу, греются около него и подолгу смотрят в глубину его горячего сердца, завороженные, пытаясь увидеть в нём смысл своего существования.
Вот так я жил, зажаривая на костре добытые на охоте трофеи. Когда перепела, когда зайца. И запивал эту посланную богами пищу сухим вином, щедро поделившимися им со мной добродушными и приветливыми чабанами, которые со своими многочисленными отарами порой встречались на моём пути.
И я, босой и слегка прикрытый от холода звериной шкурой, как дервиш, всё шёл и шёл через перевалы и ущелья, будто пытаясь найти извечную сакраментальную правду, от истока первоистока, от начала начал, от зарождения первого вселенского атома…
                - - - - - - - - - - -
Город, ещё не тронутый первым снарядом ждал штурма. Кружились вокруг костров с оружием в руках бородатые воины, отплясывая танец войны. Женщины с младенцами на руках стояли поодаль под падающим снегом и с восторгом и болью смотрели на своих мужей, возможно в последний раз.
Новый Год. Праздник всех здравомыслящих. Семья за накрытым столом, ёлка, шампанское, радостные дети с шоколадками во рту. Фейерверки, салюты…
А вот и первый салют! Началось…
                - - - - - - - - -
…Скоро  и первый фейерверк на очереди, когда танки и БТР ухнут моторами и поползут по узким улочкам. Задумка гения! Да, да. Первыми в город войдут танки! С хороводом обречённых вокруг них. И чтобы колонной, чтобы наверняка всем там и остаться в эту чудную новогоднюю ночь…
-- Влад, прикрой, я туда!
Влад, производное от Владислав, это я. Красивое и древнее как мир русское имя в сокращении.  Влад, Серый, Кот, Ник и т.д. Имена, клички. Всё сокращённо, чтобы быстро.
Эх, шальная голова! Куда – туда? Под перекрёстный огонь через улицу? Не чужие, так свои собьют, как птицу на лету. Поди, разберись здесь, где наши, где не наши, чехи-мордва-чуваши. Все в копоти, с грязными лицами, с одинаковым оружием и практически в одной форме, такой же грязной и закопченной, как всё вокруг.  И лежать потом на этих обломках кирпича, как на строительной помойке на сером вперемешку с кровью снегу с раскинутыми в стороны, как крылья, не долетевшей до гнезда, птицы, руками.
Всё. Так и есть. По-другому и быть не могло. Эх, Славик…
                - - - - - - - - - -
Это была уже третья моя война. Но, если первая  была за пределами моей необъятной Родины, то остальные две происходили уже на её территории. И хотя огромная когда-то страна распалась и докатилась до уровня феодальной раздробленности средневекового государства, управляемая различного рода мелкими князьками и наместниками, по сути ворами и бандитами, оставался костяк её – великая Россия. И я защищал её интересы и, по возможности, народ её. Потомков Великих Русов, забывших свою историю.
Да и как можно обвинять их в деградации, когда последователи  лучших из лучших, преемники их идей и наследий, плюнули на братьев по крови и продали их с потрохами за ломаный грош! Очередной тяжёлый для славян виток истории. И необходимо запастись терпением и волей, чтобы пережить его. Бывало во много раз хуже. А ведь выстояли. И сейчас выстоим. Иначе – грош цена нам и проклятие богов наших.
А мои способности постоянно росли и развивались просто почасно, поминутно.
Постоянно появляющиеся видения обращающихся ко мне волхвов во сне, а затем и наяву, направляли и вели меня к непостижимой пока ещё для моего понимания цели.
Я стал гибким, как леопард, и сильным и могучим, как великий Бер. И не было мне равных в бою. А иногда находившее на меня откуда-то сверху упоение битвой настолько увлекало, что я подчас напрочь терял чувство реальности. Окружавшие меня братья по оружию говорили, что я начинал выкрикивать какие-то непонятные для них слова. Вроде бы по-русски, а вроде и не совсем. Это было похоже  на древний диалект, на котором уже давно никто не общается. Ребята с Поволжья угадывали в нём только какие-то старые разговорные корни из слов своих дедов и прадедов. Только и всего.
А я обычно отшучивался и говорил, что в момент стресса у меня начинает срабатывать моё давнее увлечение историей русской словесности, рвёт крышу, и я начинаю не по-детски гнать.
Кто-то верил. Кто-то шушукался: а казачок то засланный. Только откуда и кем объяснить не могли. И в очередной раз, когда видели меня в состоянии изменённого сознания, приходили в священный трепет. И рядом со мной превращались в настоящих дьяволов боя.
Как и я, они готовы были с голой грудью идти под автоматные очереди, срывая с себя камуфляж. И тогда окружающий мир становился похожим на ад. Обнажённые по пояс солдаты с повязками на головах, с разрисованными лицами и плюющими огнём автоматами наперевес наводили на неприятеля панический ужас.
Не ведая боли и жалости, они рвались вперёд, обуреваемые лишь жаждой крови.
Всё чаще происходили случаи, когда простреленный автоматными очередями воин добегал до места расположения врага, уничтожал его, и только после этого падал замертво сам.
Компетентные органы, естественно, давно уже интересовались мной и моим взводом. Откуда такой фанатизм у контрактников? Наркотики? Проводилась экспертиза крови погибших, изуродованных до неузнаваемости солдат и офицеров, погибших практически ещё до того, как они потом уже выполнили свою боевую задачу. И наркологи чётко отвечали в один голос: нет.
А феномен «зомби» или героизма всё продолжал повторяться.
В тот момент у меня уже конкретизировалось устойчивое отвращение к наркотикам, спиртному и даже табаку. Не то, чтобы я осуждал подверженных этим порокам. Нет. Просто всё это было мне глубоко индифферентно.
Ребята меня не понимали. А чем же расслабляться, тем более на войне?
И я показывал им приёмы медитации и абстрагирования от окружающей действительности, постепенно превратившись для всех в гуру русского розлива.
                - - - - - - - - -
Я отбросил в сторону мешавший мне автомат и рванулся к Славке. Он был жив, и его можно было ещё спасти. Я знал это.
Под кинжальным огнём, уворачиваясь от пуль, я добежал до него. Он был в сознании и смотрел на меня.
-- Зачем, командир? Не стоило. Как всё глупо…
И устало закрыл глаза.
Я сорвал с себя одежду, обнажившись по пояс. Встал в полный рост рядом с раненным товарищем своим и, вскинув руки к небесам, закричал:
-- Великий Ярило, отец богов, щуров и пращуров наших! Погибают лучшие сыны твои!
Стихли автоматные очереди. Яркий солнечный свет озарил место боя, каждую соринку, каждый атом жёлтыми лучами своими. Пули замерли на лету, еле продвигаясь вперёд. Я поднял с земли невесть кем и когда потерянную сапёрную лопатку и с размаху отбил их несколько штук в разные стороны, похожих на назойливых кровожадных насекомых, готовых впиться в наши тела. Траектория полёта этих снарядов смерти изменила направление. А брошенная в сторону и ставшая уже ненужной разбитая от ударов лопатка, зависла в воздухе, медленно приближаясь к грязному, развороченному взрывами и гусеницами танков асфальту.
Медленно, как мне казалось, но очень аккуратно, я поднял Ярослава на руки и понёс в ближайшее укрытие. Туда, где замерли с носилками санитары, укрывшись за углом почерневшего, с пустыми глазницами окон, полуразрушенного пятиэтажного здания.
Уже положив друга на носилки, я выпрямился и почувствовал, как под левую лопатку пытается протолкнуться это мерзкое создание войны, вертлявая тварь калибром 7,62 миллиметра.
Видимо, я слишком отвлёкся ради спасения товарища и напоролся на неё, сначала поднырнув под её траекторию, а затем разогнувшись прямо у неё на пути, таким образом, игнорируя укрытие и открыв свою спину.
Дальше… дальше было совсем непонятно.
Возобновились выстрелы, крики. Солнце померкло от клубов дыма, исходивших от горящих строений. Санитары с вылезшими из орбит глазами рассматривающие меня, появившегося из ниоткуда, ставшего вдруг фантомом, через который, как через прозрачное облако без всякого сопротивления плоти прошла пуля и, отрикошетив от стены, с визгом явного огорчения, удалилась в неизвестном направлении.
А я, бестелесный, стоял и смотрел то на них, то на раненного друга, который начал опять приходить в себя.
И видения другого боя уже являлись мне, набирая силу и контрастность изображения. Тот другой мир окружил меня своей новой реальностью, оттеснив предыдущий, где Славик с носилок благодарно посмотрел на меня и кивнул своей белобрысой головой.
                - - - - - - - - - - -
-- Воевода, мы тут лазутчика поймали,-- доложили два облачённых в кольчуги воина.
Обессиленный переходом через пространство и время, со связанными за спиной руками, я стоял перед человеком богатырского телосложения с красивой окладистой бородой, к которому обращались его ратники.
-- Сам ты шпион,-- огрызнулся я на своего конвоира,-- и ещё придурок. Русского человека от печенега отличить не можешь. Кто тебя только в ментовку взял?
-- Вот-вот, воевода. И так он всю дорогу плетёт невесть что. Слова какие-то мудрёные слуху непонятные болтает. Говорит, что потомок наш. Из будущего, мол. Да неужто у нас потомство такое хлипкое будет? Заморыш какой-то. Тут без татарской крови не обошлось. Ой, не обошлось!
Воевода внимательно слушал перебранку, затем произнёс:
-- Ну, сказывай, потомок, какими путями попал к нам? Да развяжите вы его,-- это уже конвоирам,-- потомков, что ли никогда не видели, испугались? На ногах ведь еле стоит.
Воевода явно был мужик с юмором. Но хоть развязали, и то хорошо.
-- Спасибо, батя, за поддержку,-- ответил я с поклоном воеводе Ярооку,-- век не забуду,-- и уже к конвоиру,--  а тебе, кабан, как всё уляжется, я ещё п..ды ввалю за заморыша и… вообще.
Здоровый богатырский хохот заглушил мои последние слова.
И Яроок, вволю насмеявшись, вытирая слёзы огромными кулачищами, сказал тогда:
-- Ну что, Драгомир, как он тебя? Не наша речь, говоришь? Наш. Ещё, какой наш! Чумовой только какой-то. Но смелости и дерзости не занимать. Наш. На довольствие его. Оклемается чуток – опосля побалакаем. Разберёмся с твоей бедой, сынок. А пока иди. Помойся, отдохни, а нам тут пока дела ратные порешать надобно. Иди.
Вот так прошла наша первая встреча с прекрасным воеводой и большой широты души человеком, богатырём русским Ярооком.
Сказать по правде, не всё было так гладко, как может показаться на первый взгляд.
Ну, во-первых, меня пасли. Нет. Это был не плен. У меня было свободное передвижение по военному лагерю русичей, раскинувшимся вдоль полноводной Ители на несколько километров.
Я отдыхал. Отъедался вечерами у солдатских костров разнообразной дымящейся дичью, да слушал песни о доме, что остался вдалеке отсюда, о невесте, которая ждёт с похода, о старушке матери, о боях. Времена идут, а темы простых солдатских песен не меняются.
По утрам джигитовка, фехтование, купание в реке. Всё вроде нормально. Я свой среди своих. Отдыхаю в гостях. Ни с кем ни в какие конфликты не вступаю. Вокруг только доброжелательные улыбающиеся лица. Но зоркое око зачатка НКВД всё же чувствовалось. Нет-нет да и промелькнёт рядом пытливый внимательный взгляд. И сразу в сторону шмыг. Нет, я не смотрю на тебя. Я тут так, проходя мимо. А вот другой. И опять в сторону. Ну, ребята! Я же разведчик. Диверсант. Кого вы хотите препарировать с помощью такого тупого инструмента. Уж не обижали бы вы хотя бы моё самолюбие. Приставили бы рядом парочку крепких парней, и пусть сопровождают меня на здоровье сколько вам заблагорассудится. Я что, не понимаю, что ли?
А где-то через пару недель моего пребывания беседа с ведуном поставила точку на этой детской игре в кошки-мышки.
Мне дали в руки меч и предложили показать себя в схватке с Теоримиром, или сокращённо с Тимом.
Необычайно дерзкий рубака с молниеносными кошачьими движениями отличался редкой бесшабашностью и жизнерадостностью в быту. Это было в быту. В бою же он показывал такое хладнокровие и расчётливость, как будто боялся открыть свои силы до конца. Спокойный и уравновешенный, он мог без видимых признаков усталости рубиться часами, взвешивая каждый шаг, каждый укол, каждый взмах своего клинка. Но об этом я узнал несколько позже.
Сейчас же мы вышли на ристалище в виде большого круга, образованного собравшимся войском.
С разрешения Яроока – взмах рукой – покажи, мол, новенький своё боевое искусство, что там за спецназ в будущем, мы сошлись в центре круга и скрестили мечи.
Поначалу всё шло по обычной схеме. Я бы даже сказал, вяло, обыденно. Мы с Тимом присматривались друг к другу. Мы делали поочерёдные выпады, отражали удары, снова нападали. В общем, бряцали оружием.
Окружавшая нас рать посылала одобрительные возгласы, подбадривая.
Воевода, развалившись в резном трофейном кресле, принесённом сыновьями, гладил седую бороду и кивал головой.
-- Молодец, хороший воин. Не посрамись. Преподай урок им всем, как смеяться над настоящим рубакой,-- постоянно кидал он в мою сторону,-- держись, Тим ещё тот жук. Не расслабляйся, сынок.
И тут Тим, задетый словами Яроока, видимо, посчитав, что пора сдобрить ситуацию острой приправой, сделал абсолютно невероятное по своей артистичности и ловкости движение. Даже не движение – действо. Он, почти не отталкиваясь ногами, вдруг птицей взмыл над моей головой, перекувыркнулся через спину и хотел плоской стороной меча шлёпнуть меня по тому месту, по которому обычно разозлённые поведением своего маленького чада родители шлёпают оного за непослушание. Это был уникальный ход как психологически, так и физически показать мне свои запредельные возможности и превосходство. Я ещё никогда не встречал человека, способного на подобное, а собравшиеся вокруг клакеры способного уйти от такого удара. Они думали, что всё заранее предрешено и собрались на этот спектакль, чтобы прилюдно осмеять меня. Обычное солдатское развлечение. Потом дружеское похлопывание по плечам. Ты был хорош, молодец. Ты очень сильный. Но неужели ты не видишь, с кем ты связался? Куда тебе до него. Это был бы мой крах и унижение не просто как солдата, но и как человека. Любой сраный ниндзя после такого унижения, не задумываясь, сделал бы себе харакири. И Теоримир, жестокий Тим, прекрасно это осознавал. И воевода…
Но перед самым касанием меча по тому месту, где нормальные люди сидят, искусный воин Теоримир застыл в воздухе, не успев завершить задуманное.
Замер воевода, его окружение, птицы, парящие в воздухе, звуки и воздух. Сработал мой подсознательный инстинкт выживания.
Мир вокруг вспыхнул солнечным светом, отражая каждую частицу бытия, и боги коснулись моей души.
Шутки окончены, господа. Финита ля комедия. Картина Репина «Приплыли».
Я спокойно и не спеша отошёл в сторону и выбил клинок из руки Тима, волею богов подвешенного в воздух. Обломки меча, отлетев на расстояние метров трёх-четырёх от Тима, тоже зависли, утратив инерцию той скорости течения времени, в которой находился я один, и никак не хотели падать вниз.
Отойдя поодаль от места действа, я воткну меч в землю и, развернув ладони в стороны, вознёс руки над головой, благодаря и восхваляя богов наших, снизошедших  ко мне в трудную минуту в благодати своей.
Так же мгновенно мир вокруг пришёл в движение.
Тим, завершив прыжок, с размаху шлёпнулся на то место, по которому хотел меня ударить, изумлённо оглядываясь по сторонам, отыскивая своё оружие и меня странным образом исчезнувшего из под него.
Воевода Яроок под рёв толпы вскочил со своего кресла, в момент опрокинув его, и громовым голосом закричал, вытянув свою могучую руку к середине ристалища:
-- Остановить схватку!
Ревущая толпа заглушала его слова:
-- Берсерк, берсерк,-- неслось со всех сторон,-- великий непобедимый воин-берсерк!..
-- Остановитесь,-- продолжал кричать воевода,-- вы не можете сражаться между собой. Вы братья, братья на все времена! Обнимитесь.
Как ни странно, Тим нисколько не обиделся на меня, а смущённо подошёл и раскинул руки для объятий.
-- Мы ждали тебя. Ты – десятый брат среди нас,-- единственное, что произнёс он тогда.
И ещё восемь воинов, избранных богами, вышли под рёв толпы, чтобы обняться и принять меня в свою семью. Слава богам, покровителям всех русичей! Слава великому Яриле, Волху, Дживане, Трие, Сварогу, Щуру, Перуну, Ладе! Слава!          
                - - - - - - - - -
-- Пей, джигит, пей. Это хороший травка. Быстро поправишься.
Али, подсунув мне под голову левую руку, держал в полулежащем состоянии. В другой находилась небольшая пиалка с каким-то горьким ароматным отваром.
-- Болеть нехорошо. Умирать совсем плохо. Пей, джигит.
Как я добрёл до этого горного пристанища, помню слабо. Высокая температура держалась несколько дней. Непонятная хворь вселилась в меня и никак не хотела отпускать. Силы уходили, и я ничего не мог с этим поделать. Я никогда не болел. Разве что в раннем забытом детстве. Не могу знать. По крайней мере, всю свою сознательную жизнь, я если и лежал время от времени на больничной койке, то только в результате ранений или других травм физического порядка.
Я вообще считал, что мужчина не имеет права болеть. А уж если и поймал простуду, то должен гнать её от себя. Не раскисать и не показывать своей слабости окружающим. И до этого непоколебимо веровал, что болеют только хлюпики и неженки, которые не имеют достаточной силы воли справиться с такой мелочью, как ОРЗ или грипп.
И вот – бах. Природу не обманешь. Придётся восполнить пробел и наверстать упущенное. Получи за все годы оптом. Проверим тебя на прочность, что ты за орёл.
Ломота во всех суставах. Жар, жажда. В голове звон, как после контузии. Мрак! Из последних сил пытаюсь ухватить за шиворот уплывающее сознание. И что это за большие чёрные мухи ползают по снегу, пытаясь закопать в него овечьи следы? Ага! Ах вы, вороги! Думали, я не догадаюсь, что недавно здесь прошла отара? Дудки. Я умный. Не в курсе, что я в спецназе служил? Сейчас я вам всем морды ваши усатые понабиваю. Так ты ещё и крылом на меня машешь? Получи! Я их все тебе легко переломаю, и ползай потом как муравей. Не хочешь? То-то. Тогда уйди с тропы. Нам вдвоём не разминуться. Ну, ты гадина, по ногам меня бить! На… и утыкаюсь лицом в снег…
Как хорошо. Снег такой холодный. Не правда. Не бывает мух размером с корову. А вот холодный снег бывает. И овечье дерьмо на нём, что лезет мне в рот, тоже бывает. Овечье дерьмо. Это хорошо. Значит где-то рядом овцы. И если логически рассудить, то что? То есть, кто с ними рядом? Правильно, люди... мысль убегает, ловлю её за шиворот, нет за руку… за руку. Но почему у моей мысли такая крепкая волосатая рука, а? Куда это она меня через плечо и тащит? О!!! Да с ней ещё и два огромных алабая рычат. Ничего себе прёт у меня мысль… как после афганки… нет, даже после афганки такого не было… какой был план! Сила! Но так не пёр!
Заросшее бородой по самые глаза лицо моей мысли заглядывает мне в глаза:
-- Всё хорошо будет, джигит. Ложись вот сюда. Я тебе помогу.
Странно. Что за материализация моей мысли? Да ещё и в абрека какого-то… странная сублимация…
Не знаю, сколько по времени я провалялся в бреду, но, похоже, этот старый бородатый кавказец меня вытащил.
-- Али, долго я у тебя?
Тот улыбается:
-- Молчи, джигит. Не надо говорить. Вот бульон от шулюма пока пей. Завтра мясо кушать будешь. Барашка хорошо лечит. Скоро сильный будешь.
А примерно через месяц я уходил, обнимая Али как отца. Одетый, обутый. С котомкой, собранной им для меня в дорогу. Старый мудрый, не помнящий своего возраста, аксакал Алибек, ушедший в горы от людской злобы и непонимания со своими овцами и собаками, но не потерявший веру в высшую справедливость и доброту. Спасибо тебе. Ты даже не представляешь, в какой огромный мир ты открыл мне глаза…
                - - - - - - - -
В последние дни воевода был хмур и неразговорчив. И всё после того, как с дальнего кордона прискакал дозорный и долго о чём-то рассказывал ему наедине, укрывшись от всех в отдельном шатре, где находился своего рода штаб, а по совместительству приёмная воеводы и приёмная для всех желающих. Но в тот день охрана из нескольких витязей окружила это кочевое сооружение и не подпускала никого в радиусе метров десяти.
Вечером того же дня дозорный в сопровождении двух человек ускакал назад. Воевода стал приглашать по очереди руководство войска, подолгу о чём-то беседуя с ними.
А через двое суток другой дозорный, уже с ближнего кордона, на ходу соскочил со взмыленного жеребца, бросив поводья, бегом направился к воеводе.
Через час было назначено коло.
Собравшееся войско гудело, как потревоженный улей.
Все обсуждали различные слухи и домыслы, услышанные на стороне. Они часто противоречили друг другу, но в целом сходились в одном – хорошего мало.
Наконец, посовещавшись со своим окружением, воевода встал и поднял вверх руку, требуя тишины.
Войско затихло.
-- Други мои,-- произнёс он своим раскатистым голосом,-- братья и сыновья. Трудное испытание ожидает нас всех. Бесчисленная орда чужеземцев приближается к нашим границам. И это страшный враг, которого никогда ещё не знала многострадальная земля наша. Враг, пожирающий себе подобных. Кровожадные яги пожаловали к нам в гости. Яги, пожирающие трупы врагов своих. В плен берущие на заклание, как скот. Чтобы потом порубить на части и кинуть в котёл как какого-то барана. Сдобрить приправами и устроить страшную трапезу. И великий позор падёт на головы наши и проклятие богов, если пропустим мы этого зверя на священные земли русские. И быть тогда детям нашим малым вместо молодых ягнят на вертеле у вечернего костра. А женам и сёстрам, поруганным и обезглавленным, оказаться на обеденном столе их. И нет у нас времени пополнить ряды наши, ибо близок зверь. И устоять пред ним мы должны, а не пасть бездыханными на поле брани.
А теперь, сыны мои, вам ответ держать. Готовы ли вы отпор дать зверю лютому? Не покажете ли вы ему труса в бою? Не побежите ли, как зайцы в поле в разные стороны, увидев окровавленную пасть волчью?
-- Не побежим, батько,-- пронеслось над головами ратников,-- не посрамим оружия своего… иначе позор нам и вечное проклятие народа и богов наших…
Тем и закончился день. А вечером Яроок позвао меня к себе и сказал:
-- Ну что, Владислав, знаю и верю тебе, как себе самому, воин ты бывалый и настоящий русич, посланный нам самим Ярилой. Поэтому не обессудь. Обращусь к тебе не как воевода с приказом военным, а как отец с просьбой великой.
Видишь, сынок, вон там вдалеке на пригорке всадник маячит? Это он высматривает боевое наше расположение и по цепочке своим сигналы подаёт до самого стана вражеского. Доставь ко мне его живым да к беседе способным к утренней зорьке. Да сотоварища его, кому он там машет, тоже, если сможешь, с собой прихвати. Подбери себе двух мужиков попроворнее, чтоб было кому тащить на плечах нечисть вражескую. Со многими в нашем лагере ты уже сдружиться успел, за что хвалю. Так что, тебе и решать, с кем на ворога идти. Как стемнеет – так и отправляйтесь.
-- Спасибо тебе, воевода Яроок, за доверие и низкий тебе поклон. Будет тебе нежить пришлая ещё до того, как Ярило покажет первые лучи свои,-- ответил я, поклонившись воеводе в ноги, и пошёл готовиться к вылазке.
                - - - - - - - - - -
Смеркалось, когда я и двое сопровождающих меня бойцов выдвинулись из лагеря. Прихватив с собой только большие узкие ножи в чехлах, прикреплённых к поясу, да лук с колчаном стрел, мы шли, выстроившись короткой цепью, на расстоянии трёх метров друг от друга .
Я вёл свою группу, прекрасно видя дорогу и близлежащие окрестности в кромешной темноте не хуже, чем при свете дня. Ребята давно уже заметили мою способность и прозвали филином. Да, я действительно видел, как филин с наступлением ночи. Так что, погоняло было не обидным, а вполне функциональным.
Следом за мной шёл Градимир. Двухметрового роста сибиряк отличался нечеловеческой силой и остротой обоняния. Он, зная мощь своего удара, никогда не участвовал ни в дружеских кулачных боях, ни в других турнирах, устраиваемых во времена затишья между сечами с врагом. Добродушный по своей натуре, он порой рассказывал собравшимся вокруг него товарищам:
-- Да что я! Видели бы вы моего отца и двух братьев. Я среди них, как малолетний юноша против взрослого мужа. Отец раз на охоте с Бером-шатуном столкнулся. А Бер же дурной совсем, когда из берлоги зимой вылезет. Ну и кинулся на батю выяснять, кто хозяин тайги. Отец разок приголубил его кулаком по морде. Тот повалялся пару минут. Встал. Опять на батьку полез. А лапы-то длинные. Когти, что ножи торчат. Батя извернулся – и в ухо ему. Тот бряк. Батя уходить собрался, а он за ним. Догоняет. Ну, тут батяня уже серьёзно осерчал, да как даст ему кулачищем по башке. У того искры из глаз, лапы подкосились, так и рухнул на месте. Больше мы его не встречали. Позорно стало, наверное, что так оплошал. Вот и ушёл с наших мест. Такие дела. А нюх, это только у меня одного в семье такой. В детстве ещё обнаружилось. За грибами как пойдём с маманькой, так я их по запаху нахожу. Больше мамки раза в два всегда собирал. Она пока найдёт. А я прямо на них безошибочно выхожу.
Следом за ним Боян. Вот уж говорун. Что значит, неспроста человеку имя дадено (сказатель). Но стрелок от бога. Из лука белку в глаз с пятидесяти шагов сшибает. Снайпер.
Когда я один раз его так назвал, он искоса посмотрел на меня и спросил:
-- Не обидное слово?
-- Нет,-- говорю, — похвала.
На том и разошлись.
-- Кострищем потянуло,-- произнёс Градимир и указал чуть левее нашего курса следования.
Мы откорректировали направление и двинулись дальше. Теперь и я услышал еле различимый в ночном букете цветущих трав запах дыма, а через секунду увидел и слившегося с землёй степняка.
Приказав сопровождавшим затаиться, я обошёл часового и жёстким ударом ребра ладони по сонной артерии вырубил его.
-- Драгомир, дружище, свяжи ко покрепче этого питекантропа и отнеси к батьке,-- сказал я подошедшему товарищу,-- а мы с Бояном ещё чуть прогуляемся, у костра погреемся и вслед за тобой. Найдёшь сам дорогу назад?
-- Обижаешь.
-- Тогда иди.
Путь до костра нам больше никто не преграждал и, подойдя к нему почти вплотную, мы залегли, рассматривая сидевших вокруг него мирно беседующих о своём ничего не подозревающих  кочевников.
А посмотреть было на что. Четверо устрашающего вида бородатых, покрытых густым волосяным покровом мужчин с крепкими руками и ногами, толстыми круглыми затылками, они были похожи  на вырубленные из дерева сваи, к которым были кое-как прилеплены узловатые слоноподобные конечности.
Я лежал и пытался уловить смысл их беседы. В языке явно просматривались тюркские корни. И мне это удалось почти дословно. Разговор шёл о скором нападении, пленных, хорошей еде и русоволосых женщинах.
Так вот они кто, эти яги. Это же наводящие ужас от Китая до Балкан потомки легендарного Атиллы! Гунны. Ба! Если когда-нибудь вернусь домой, помоги мне в этом всемогущий Ярило, напишу книгу.
Ну, уж, хрен вам, а не баб наших. Насколько я помню историю славянских народов, русичи, всё-таки вкатили вам по самые помидоры. Потом и остальные на помощь подтянулись и сделали вас так, что остались от вас только малочисленные айгуры в Китае. Да и те попали под нещадную руку цивилизации. Так что, ваши потомки, пацаны, будут авторучками и компьютерами с Россией торговать. Братский народ, которому будет стыдно за своих пращуров-каннибалов. Всосали, козлы? Сталин и Мао братья навек! А вам здесь  п…дец всем придёт. И я лично постараюсь сделать всё, что от меня зависит, чтобы он пришёл как можно скорее. Но позверствуете вы ещё, конечно, если мне не изменяет память, от души и долго. И со скифами будете объединяться, и с булгарами и со всем ускоглазым населением, вокруг наших краёв проживающим. Да. Что было, того из истории не вычеркнуть. Базару нет. А сейчас вам придётся платить по счетам.
-- Боян. Видишь бойца, который тушку чью-то разделывает чуть поодаль от костра? Шашлычник, ядри его мать. Можешь снять его из лука?
-- В глаз?
-- Можно. А я с этими пока разберусь.
Дзинькнула спущенная тетива, и мясник рухнул навзничь с торчащей из глаза стрелой, пробившей череп насквозь.
А я, как чёрт из шкатулки, с огромным тесаком в руке, выскочил к костру к опешившим от неожиданности интервентам.
-- Чо, пацаны, кайфуем? Хаванину готовим, шашлык-машлык их длинной свиньи? Ты, что ли, образина, собрался девчонок наших окучивать? Блондинок любишь, педота? А если вот так?
Они, обалдевшие от такого наглого вторжения, уже успели вскочить на ноги, и я, схватив того, к которому обращался за место, которое радует женщин, одним коротким резким ударом клинка чуть повыше от своего сжатого кулака, отхватил его под самый корешок. И, бросив окровавленную массу в сторону, прокричал напоследок схватившемуся за место, которое только что называлось причинным, людоеду с выпученными глазами орущему не своим голосом:
-- Всё! От…бся, котик. Меняй ориентацию.
Тут же без взмаха соседа тем же лезвием пониже подбородка. Третьему продолжающий движение клинок проткнул левую часть груди и вышел из-под лопатки.
Последний был нужен живым. Он отшатнулся от костра назад, но мощный удар дубины с лёгкой руки Бояна уложил его наземь. Аллес капут. Теперь дотащить этого лося до лагеря – и всё. С бати магарыч.
Сказано – сделано. Руки-ноги связали, просунули между ними жердь, подняли, я спереди, Боян сзади и понесли.
Молча шли ровно минуту. Но Боян же не тот человек, чтобы молчать.
-- Филин, может я вернусь, добью того яга, которому ты причиндалы отрубил? Слышишь, как орёт? Это ж муки какие.
-- Боян, вот что я тебе скажу. С ними по-другому нельзя. Тотальный террор, террор и ещё раз террор. Чтобы земля под ногами горела. Чтобы ни сна, ни покоя, ни днём, ни ночью  не было им на нашей земле. Жаль, что времени мало, а то я с него ещё антрекот бы срезал, нашампурил и жрать заставил. Чтобы ужаснулись братья его, придя на помощь. И я тебе клятвенно обещаю, что это ещё впереди.
Некоторое время мы шли молча. Затем Боян снова не выдержал:
-- Владислав, а правду говорят, что ты из будущего?
-- Да.
-- Врёшь…
-- Мамой клянусь.
-- Теперь верю.
Некоторое время шли молча. Затем опять Боян:
-- Значит, ты знаешь, чем всё это кончится?
-- Что это?
-- Ну, с ягами.
-- Это с гуннами, что ли? Конечно, знаю. Трахнем их.
-- Послезавтра?
-- И послезавтра тоже.
-- А они что, опять вернутся?
-- Не раз, им понравится.
-- И когда мы с ними покончим навсегда?
-- Лет через двести.
-- О боги!—взвыл Боян и уронил свой конец жерди наземь.
Пленный ударился спиной оземь и застонал.
-- Слушай, ты бы поаккуратнее, землячок. Предупреждать нужно, когда палку отпускаешь. Всё плечо мне отсушил. Чо такой мнительный?
Боян снова поднял свой конец жерди, я свой. Подняли, пошли.
-- Влад, а с кем мы ещё воевать будем?— снова спросил Боян.
-- Братан, тебя опять на базар растащило? Снова яга уронишь?
-- Филин, я тебя очень прошу, расскажи. У кого же я ещё правду-то узнаю. Вдруг ты завтра исчезнешь навсегда, а я и узнать ничего не успею. Или меня убьют. Расскажи.
-- Ладно. Уговорил. Со всеми будем воевать. С татарами, турками, французами, немцами.
-- Это кто?
-- Варвары, галлы, готы, печенеги, половцы, хазары.
-- и со всеми будем драться? И что, чем закончится?
-- Трахнем.
-- Всех?!
-- Всех, братан. Весь мир трахнем. Все будут в шоке, какие мы крутые перцы. Даже америкосы.
-- А это кто такие?
Я замолчал, обдумывая ответ, и сказал:
-- А это вообще  сброд. Со всего мира собралась всякая сволочь: убийцы, насильники, воры, бандиты, уголовный, короче, элемент, каторжане. Вооружились кольтами, карабинами, пулемётами, динамитом и трахнули целый континент краснокожих доверчивых аборигенов. Присели на их злато, земли лучшие отняли, а самих в резервации скинули. Разбогатели, короче, и стали всем остальным народам диктовать свои условия. И мы единственное государство в мире, с которым они считаются. Но борзеют по чёрному. То а Афган залезли, теперь в Грузию. Совсем на голову садятся. А у нас вечно юды всякие у власти. Продают нас с потрохами.
-- Кто это, юды?
-- Да, евреи! Хазары, в общем.
-- Врёшь, шельма! Издеваешься надо мной! Это как же, хазары Русью владеют? Завоевали? Ты же сказал, мы их трахнули!
-- Да нет, не завоевали, просочились частично. Эмигранты. Хитростью проникли. Миграция народов.
-- О, боги…
Опять пленный на земле. А я, чертыхаясь, тру плечо.
-- Это плохо. Ну и что делать думаете дальше?
Мы опять в пути.
-- Да трахнем их всех. Америкосов тупых, коммуняк, демократов, хазаров, печенегов. И будем ноги в Индийском океане мыть. Всё нештяк будет. Отвечаю за базар. Ты только палку из рук не выпускай. Может, отдохнём, а? Отдышимся и дальше.
Мы постояли, и он опять заговорил:
-- Ну, а как вы там, в будущем живёте вообще?
Подняли яга, идём дальше.
-- Как живём? Хреново. С утра выходишь на улицу – смог над асфальтом метра два. Машины, как бешеные несутся.Чешешь до пешеходного перехода. Везде опаздываешь. Люди злые, как собаки. Часть с будуна. Часть завидует тем, что с будуна. Сотик без конца звонит. Придёшь на работу, запустишь компьютер, зайдёшь в интернет, а там лохотрон. То забанят, то затроянят. Нервы на пределе. Выйдешь покурить…
-- Погоди, это как?
-- Это, берёшь сигарету в рот, поджигаешь и тянешь в себя. Дым выдыхаешь.
-- Это что, как дракон огнедышащий, что ли?
-- Ну, типа того. Ты только палку не бросай. Всё отравлено вокруг. Атмосфера – говно. Жратва – говно. Озонная дыра. Льды тают. Гольфстрим направление изменил. Наводнения всякие…
-- Это плохо.
-- Наркота процветает, пьянство…
-- Пьют русичи?
-- Не то слово! Полстраны алкашей. Тут ещё конец света опять обещают. Ядерную войну…
-- Что за война такая?
-- Ярило на землю упадёт.. ты чё!?
Боян на этот раз растянулся во весь рост рядом с пленным.
-- Да ты чё, братан? Не переживай ты так! Мы всё равно их всех трахнем, мы же русичи!
-- Ну, коли так, то ладно,-- сказал он, успокоившись, отряхивая с себя прилипшие травинки, это уж вы, пожалуйста, сделайте. Трахните их всех.
Уже когда огни нашего лагеря показались вдали и стало слышно, как перекликаются часовые, он спросил:
-- А как же боги наши, неужто не помогают вам?
-- Отказались. У нас теперь другой бог – Христос.
-- Кто это, наших кровей?
-- Неа. Из хазар. Боян! Успокойся!  Япония скоро под воду уйдёт. Будем им в аренду Дальний Восток сдавать, как финнам. Заживём припеваючи. Земли то у нас до хрена ещё осталось. Всё будет нормально. В 2012 году коло Сварога выходит на новый круг. Лютая зима прекращается. Наступает рассвет. Конец христианству! Ярило снова будет светить всем русичам. Мы опять станем сильными. Вспомним своих богов. Они ведь нас рабами не называли. Детьми своими называли. А как же родители могут детей своих забыть, хоть и заблудших!
Боян сидел на земле, обняв голову руками.
-- А назад хочешь?
-- Конечно, хочу,-- ответил я.
-- Так, говно, говоришь.
-- Своё говно то, родное. Кто же ещё его разгребать будет?
-- Это так. Как возвернёшься, ты уж давай, разгребай там получше. А то чё мы здесь…
И через минуту, уже на подходе к лагерю:
-- Слушай, что-то мне невдомёк. Ты ведь солдат? Значит, воюете, а с кем сейчас?
-- Да с кем и вы.
-- Ты же говорил, трахнули.
-- Продолжаем.
-- Вон оно как…
                - - - - - - - - - - -
Впереди внизу показалась заснеженная трасса, по которой изредка катили тяжёлые армейские грузовики. Выйдя на обочину, я поднял руку.
Выскочившие из кузова солдаты окружили меня и в первую очередь произвели досмотр, который дал им перочинный ножик, кусок сыра, краюху хлеба и небольшую флягу вина, всё, что собрал в дорогу старый чабан. Оружия,   «липовых» документов и прочего бандитского снаряжения у меня, естественно, не оказалось. После тщательной проверки одежды и обуви, вернули содержимое котомки и забрали с собой.
На ломанном русском  с мягким чеченским акцентом я, глотая слёзы, рассказывал им, как ваххабиты несколько лет назад расстреляли всю мою семью за то, что мой брат работал в милиции, а я, чудом уцелевший от расправы, убежал в горы и пас там овец вместе со своим дядей Исой, который приютил меня. Сдабривая свой рассказ, как бы забывая, что они не понимают меня, мёл всякую пургу на чистейшем местном диалекте. К своему счастью они поверили мне и отвезли на ближайший блокпост, оставив для проверки личности.
Там я продолжил свою песню о мальчике-горце, о своей нелёгкой судьбе и чёрт знает, о чём ещё.
Меня опять обыскали. Просмотрели в деталях мои руки на предмет пороховых газов. На плечах так же не оказалось следов от долгого контакта с прикладом. Заглянули даже в рот. А насчёт интимных мест мне пришлось прибегнуть к внушению, что член мой действительно соответствует мусульманским стандартам. Обрезан по всем законам веры, да простят меня боги.
Начинался второй этап моего продвижения к цели.
Я стал требовать встречи с самой главной службой. И чтобы у начальника было «настоящее» удостоверение с синим шариком и эмблемой на нём. Имею, мол, сведения секретного порядка, для того и пришёл к вам.
Офицер не заставил себя долго ждать. Стального цвета корка с эмблемой ФСБ меня не вполне устроила.
-- А где шарик в полоску?— спросил я.
-- С чего ты взял про шарик?— возмутился капитан.
-- Дядя Иса сказал,-- наивно ответил я.
-- Слушай, чучело бородатое, может там у вас в горах и лепят какие-то документы с шариками, роликами, портретами президентов, а у нас пока не научились. Чем тебе моё не нравится?
-- Ладно, сойдёт,-- ответил я. И уже без акцента добавил,-- а теперь послушай меня внимательно, капитан. Передай по своим каналам майору Свиридову в ГРУ Генштаба, что Берсерк вернулся.
-- Не понял,-- опешил капитан, вставая со стула.
Правая рука его потянулась к кобуре.
-- Это что за имя такое, Берсерк?
-- Это рабочее погоняло, дубина. Делай, что говорю. А пукалку свою оставь в покое. Всё равно обойма у меня в кармане. Это так, для начала, чтобы ты понял серьёзность нашей встречи.  А заодно, почему меня прозвали Берсерком.
Капитан замешкался, вставляя в ПСМ возвращённую мною пистолетную обойму:
-- Так, что, правда, что ли про берсерков? Я читал…
В неуловимое для нормальной человеческой реакции мгновение я успел переместиться в пространстве комнаты, стал рядом с офицером, осторожно положив ему руку на левое плечо, и тихо прошептал  на ухо:
-- А ты как думал?
Он вздрогнул от неожиданности, вытер со лба выступившую испарину и произнёс:
-- Ну, вы даёте, ребята… я мигом. Иди пока отдохни в соседней комнате. Там кровать свободная как раз есть.
И побежал звонить.
Я некоторое время ещё слышал его взволнованный голос:
-- Так точно, товарищ подполковник. Нет, товарищ подполковник. В лицо я его не знаю. Чистый нохча. Но пистолет он у меня успел разрядить, пока я с ним разговаривал. И двигается… я такого в жизни не видел. Да, в соседней комнате отдыхает. От сигареты отказался, и вино своё солдатам отдал, говорит, не пьёт вообще. Есть, оказать почёт и уважение. Есть, не нервировать. Есть, дать поспать. Есть…
А Свиридов уже подполковник. На войне звёздочки быстро прилипают. Хвала богам, жив хоть. Теперь замучит вопросами. Хуже Бояна. Подарю ему кистень. Настоящий. Четвёртого века нашей эры. Сам Яроок на память подарил. Передарю, так уж и быть. Лучший кузнец ковал, Бронислав. Лежит в дорожной котомке. Я на него слеп наложил. Никто не увидит, пока я его в руки не возьму. Вот радости-то будет. А то автоматы всякие немецкие собирает для своей коллекции, да кинжалы. Тьфу! А это настоящий раритет, русский. Такого нигде не найдёшь. Новьё, муха не сидела. Только не докажешь никому, что неделю назад не сделан, а ему уже шестнадцать веков годочков. А все думают, что это перочинный ножик и сыр. Да уж. Полпуда весом. Мистика…
Ну, ничего. Дорожку назад я теперь чётко знаю. Можно будет воеводе ответный подарок притаранить. Автомат Калашникова например. А Бояну ноутбук. А чо? Прикольно.
                - - - - - - - - - - -
Это была жестокая сеча. Такого ни в одном фильме никакие каскадёры не сделают.
Пройдя три войны, видя собственными глазами сотни убитых и изувеченных, вспоминая запах сгоревшего человеческого тела, куски мяса, торчащего между танковыми треками, я думал, что прошёл все круги ада.
Нет! Всё это не входит ни в какое сравнение с тем, что происходит, когда тысячи пеших и конных людей сходятся, чтобы рубиться в открытом рукопашном бою. С булавами, цепями, пиками, саблями и секирами в руках бьются насмерть здоровые, крепкие, прошедшие не одно подобного рода мероприятие, рубятся беспощадно, с каким-то остервенением. Это вам не из снайперской винтовки с пятисот метров полевого командира шлёпнуть и стать героем. Вот где герои. Вот школа мужества. Прав был Драгомир. Не буду я ему морду бить за его высказывание в адрес нашего поколения. Мы действительно заморыши. Хотя, я бы не сказал, что я самый хилый представитель нашего времени.
Дозорные заранее доложили воеводе, что к авангарду неприятельского войска подтягиваются неисчислимые орды иноземцев, гоня перед собой толпы пленных, связанных верёвками по нескольку человек. Длинный обоз замыкал шествие, за которым плелись табуны лошадей, стада коров и отары овец.
А вчера утром мы перешли бродом небольшую речку, впадающую в Итель, и остановились лагерем, готовясь к предстоящей схватке.
-- Это хорошо, что они вместе все собираются,-- говорил Зима, испещрённый шрамами мужественный берсерк, самый опытный среди нас, оттачивая свой огромный меч, и так доведённый до остроты, когда лёгкий пух, падая на его лезвие под тяжестью собственного веса распадается на две половинки,-- не нужно будет потом догонять поодиночке.
-- Да, это правда,-- поддержал разговор Тим,-- нашим ратникам трудно их догнать. Они же со своих лошадей не слазят совсем. Срамно сказать, даже нужду прямо на лошади справляют. Оголяют зад и гадят на скаку. Спят, едят верхом.
-- Интересно, а как же с бабами, тоже на лошади?— вмешался с вопросом молодой витязь, сидевший поодаль от нас, с каким-то благоговением наблюдая за нашими приготовлениями.
-- Это тебе Мороз расскажет, как с ними на лошади можно. Помнишь, Мороз, как мы двух печенежек из обоза выхватили?— рассмеялся Тим,-- по скольку раз успели окучить, пока до стана нашего добрались?
-- Тебе лучше знать, срамник. Такие кренделя с ней выкручивал, что аж конь ржать стал. Небось всех кобыл своих вспомнил.
-- Да, было, было,-- согласились вместе, посмеиваясь.
Подошёл Боян. Прилёг рядом со мной, покусывая сорванную травинку.
-- Филин, а точно мы их завтра того? Вон их сколько, не счесть.
-- Не переживай, друже. Ещё как того!
-- Как эти печенежек?
-- Круче.
-- Ну, тогда ладно. Пойду мужиков успокою, а то волнуются. Точно того, Влад?
-- Отвечаю за базар, братан!
-- Ну, всё, всё, верю тебе…
И ушёл.
-- Сомневается,-- спросил у меня Мороз по поводу ушедшего Бояна,-- ничего, воевода перед сечей речь держать будет. Все поверят. Как один. Воевода у нас может убеждать. Неспроста их волхвов.
-- Да ну?...— все окружающие изумлённо повернулись в его сторону.
-- Да вы как дети малые, честное слово. Да кто б его воеводой назначил, кабы не так? Самый настоящий, из волхвов. Не видели, что ли, как он рубится? Он  даже если и секирой своей не достанет, враг всё равно замертво падает. От одного блеска её. И людей насквозь видит, все мысли их. А звери и птицы ему всё про всё рассказывают, потому, как знает он язык ихний и разговаривать с ними может. Самый настоящий, из волхвов.
Ночь перед сражением. Трещат, осыпая искрами пространство вокруг себя, многочисленные костры. Дремлющие воины, расположившиеся рядом. И, как видение, проплывает между ними одинокая воительница с туго заплетёнными  длинными косами, ниспадающими с двух сторон её прекрасной, как будто бы выточенной великим мастером из чёрного мрамора, фигуры. Не в первый раз, дефилируя  мимо, она поворачивает своё прекрасное, со слегка раскосыми глазами личико молодой амазонки в мою сторону.
Однажды Тим, увидев её, сказал мне:
-- Бажена, приёмная дочь воеводы Яроока. Родителей угнали в плен степняки, а её отбил наш отряд, случайно оказавшийся в тех местах. Ярок, ещё не будучи воеводой, лично изрубил в салат не одну сотню конных всадников, спасая её, перекинутую через луку седла, уходя от погони.
Нескольких славных воинов погибли в том неравном бою, но Бажену, залитый с ног до головы кровью врага, Яроок всё же вырвал из плена и привёз насмерть перепуганную, но невредимую в свой лагерь.
Много лет прошло с тех пор. Из маленькой худенькой девочки Бажена превратилась в стройную красавицу, сопровождающую своего наречённого отца во всех его боевых походах. Прекрасно владела воинским искусством, джигитовала на лошади не хуже степняков, угнавших в полон её родителей. Короткий кривой меч в её руках превращался в сплошной сверкающий круг, и не один вражеский всадник, разрубленный пополам, окропил его своей кровью. Четверо братьев неотступно были рядом во всех сражениях. Да разве её можно уберечь! Сорвиголова. Она врезалась в самую гущу схватки, уничтожая всех и вся вокруг себя. Слетали с плеч отрубленные головы, разваливались пополам от её ударов рассечённые конники.
Яроок запретил братству передавать ей знание берсерков, и был отчасти прав. Потому, что нет страшнее зверя в природе, чем обезумевшая женщина-берсерк. Ибо не знает она любви и сострадания даже после боя, находя утешение для своих необузданных, открытых знаниями воинствующего божества, страстей, иначе, как во время смертельной схватки, упиваясь мучениями и кровью врага.
                - - - - - - - - - -
Я сидел, задумавшись, у костра, пытаясь уловить точку отсчёта времени и пространства, в котором нахожусь.
Саламандры выплясывали свой огненный танец, а я ждал ответа на свои вопросы. Информация поступала медленно, обрывками.
Вот начало сечи. Падающие под ударами мечей иноземцы. Я, с окровавленным клинком, рассекаю пополам исполинского роста яга, затем другого, затем…
Эта ночь была особенной. Она была последней ночью, проводимой мной в стане Яроока. Я это знал. Это знала и Бажена. Поэтому, привязав своего коня неподалёку от костра, она подошла ко мне и присела рядом. Как и я, вглядываясь в огненное чрево, она тихо, слегка нараспев, произнесла своим гипнотическим бархатным голосом:
-- Владислав. Я знаю, это наша первая и последняя встреча. Ты догадываешься о моей просьбе. Но это не просто просьба. Это предложение. В обмен на твои знания я подарю тебе наследие волхвов. Наши судьбы сплелись не случайно. Это знак богов. Сейчас и здесь всё зависит от твоего ответа. Мы на перекрёстке времён и судеб. И я жду.
Я посмотрел на неё. Отблески пламени освещали её смуглое немного напряжённое лицо, играя в глазах какими-то бесовскими искрами, и мне было грустно. Ответил, выдержав приличную паузу, осмысливая только что услышанное:
-- Да, Бажена, это наша последняя ночь здесь, но мы не расстаёмся. Впереди целая вечность. И с первыми утренними гонцами Великого Ярилы ты станешь берсерком, если боги позволят мне дать тебе то, чего ты так страстно желаешь.
Мы взялись за руки и поднялись на ближайший холм подальше от посторонних глаз, чтобы получить ответ богов на нашу просьбу.
Оставшись наедине, мы сели по-татарски напротив друг друга и обратили взгляды внутрь себя. И вскоре ответ был получен. Боги благоволили нам.
Я взял Бажену за плечи и пристально посмотрел ей в глаза, освещаемые лишь глубоким лунным отражением.
Время остановилось. Всё обозримое пространство вокруг осветилось феерическим зелёным светом. И каждый камушек, каждая росинка на траве стали отчётливо видны, как бы освещаемые изнутри. Мир без теней. И сейчас он был уже не только моим. Теперь он принадлежал нам обоим. И он изменился с приходом в него Бажены. Он стал глубже и многограннее. В нём появилось что-то неуловимое. Как в доме, в который вошла женщина.
Огромные в кулак звёзды. Луна, сплошь изрытая кратерами от упавших метеоритов. Всхрапывание лошадей в лагере степняков, невидимого за далёкими холмами. Стрёкот цикад за рекой и старый воевода Яроок, открывший в этот момент глаза в своей походной палатке. Теперь и Бажена могла двигаться с быстротой, не уловимой для окружающих в этом заколдованном мире, зависшим между прошлым и будущим.
Мы продолжали смотреть друг на друга, то утопая, то выплывая на поверхность и качаясь на гребнях объединённого разума волхвов и берсерков.
Физически ощутимо входили в меня волна за волной образы древних богов, объясняющих тайны мироздания и вечного круговорота бытия. Сверкающий коловрат то и дело выплывал откуда-то из глубины вселенной, показывая суть её и в то же время являясь ключом к её тайнам.
Отчётливо и естественно откладывались знания в моём мозгу, где, как на огромном складе заполнились полки и ниши с тщательно пронумерованным и чётко определённым товаром. Чтобы потом безошибочно в любой нужный момент взять его и использовать по назначению.
Предрассветное течение времени застало нас лежащими в густой траве. А наглая лупоглазая луна беззастенчиво рассматривала наши тела, сплетённые воедино под покровом ночи.
Союз был закреплён. Закреплён навсегда. Спираль времени сжалась, чтобы навеки соединить нас, разделённых веками.
Слава и низкий поклон Ладе, богине любви, не обошедшей нас своим вниманием.
Хвала богам, подарившим нам этот чудесный рассвет.
                - - - - - - - - - - -
Утро. Необъятное поле, обрамлённое пологими холмами, усыпанными мелким кустарником. Два войска напротив друг друга ощетинились сверкающими доспехами и оружием, вышедшие на кровавую разборку. Отделившийся от своих, гарцующий на великолепном арабском жеребце, огромного роста богатур с крепкими, покрытыми буйной растительностью, как будто вырубленными из толстого дерева, руками и ногами приближается к середине полосы, разделяющей людей на недругов.
-- Подари мне его коня, Владислав,-- послышался голос воеводы за моей спиной,-- уж очень он хорош.
Это был приказ выходить на поединок. И я был к нему готов.
И когда я направил своего коня на ристалище, в рядах гуннов раздался дружный смех.
Ещё бы! С голым торсом в широких шароварах и в лёгких кожаных штиблетах на босу ногу, без боевых доспехов, имея в руке из оружия только короткий меч, против могучего кирасира, я, мягко выражаясь, вид имел далеко не респектабельный.
Ах, так? Смешно вам? Так, так… ну, да простит мне моё нахальство Великий Велес!
-- Хай я!
Резко сорвав с места своего, не облачённого ничем, кроме уздечки, коня, вихрем пролетая мимо, только и успевшего поднять свою кривую саблю, да небольшой круглый щит, степняка, одним махом срубаю на землю верхнюю часть его широченного туловища. Ставший в два раза короче, слетая со своего толстого седалища, наездник, ещё успел на лету в последний раз взмахнуть оружием и, с вытаращенными от удивления глазами, отправился воевать в параллельный мир. Прекрасный, в яблоках, жеребец же его встал на дыбы, сбросив из седла оставшуюся часть своего хозяина. А я, рысью приблизившись к нему вторично, взял за узду и, подув для усмирения в ухо, доставил к воеводе.
-- Хорош, ах хорош,-- произнёс в наступившей гробовой тишине воевода Яроок, теребя его за гриву,-- спасибо, сынок, порадовал старика,-- и добавил, повернувшись к Бажене,-- отведи его в мой табун, доча, а мы тут немного повоюем с басурманами.
Бажена, пытаясь не показать своей обиды отцу, привязав узду трофейного жеребца к своему седлу, скрылась в глубине ратников.
-- Начинайте сечу, сынки,-- обратился к нам воевода, к десятерым лучшим своим воинам,-- а мы вслед за вами.
Выдвинувшись вперёд на два крупа лошади, мы возвели руки к небу, прося соизволения богов к началу битвы. Среди вражеского ига, во много раз превосходившего по численности наше воинство, пронёсся тревожный ропот.
Я опустил руки, получив благословение к схватке, и крикнул иноземцам:
-- Ну, что, чурки немытые, вдоволь посмеялись? А теперь мы посмеёмся! Хай я!
И рванул своего коня с места в карьер. Остальные братья мои, веером разлетаясь по сторонам, уже врывались во вражеские ряды, как смерчи, сметая всё на своём пути.
Ярко вспыхнуло солнце неумолимым убийственным светом. Замерли приближающиеся всадники, прижав на скаку головы к шеям своих гнедых. Но это не спасало их от наших мечей. Незначительное физическое усилие более – и от соприкосновения с острым, как бритва клинком – конская голова отлетала в сторону вместе с головой своего хозяина.  Других же наездников одним ударом мы снимали до пояса, облегчая бег обезумевшей лошади дальше сквозь наши ряды к вольному пастбищу, где паслись наши табуны. И всё чаще и чаще приходилось рубить врага со спины, разваливая её на левую и правую часть туловища. А вливавшееся в просеки, оставленные нами в скопище врага, войско Яроока как вешняя вода в протоках реки, размывая берега, несущаяся вдаль, дополняло и заканчивало картину схватки. И только страшные кровавые куски оставались на поле позади последних всадников, ринувшихся в бой.
И, уже пройдя до середины вражеского войска, я увидел сбоку от себя светловолосого воина без доспехов, который орудовал своим острым, как бритва, мечом не хуже меня и моих братьев. Как коса по утренней траве гулял его клинок по головам русичей, уничтожая всех без разбору.
Янычар, сразу уточнил я для себя. Взятый в плен ещё в раннем детстве и обученный лучшими мастерами фехтовального искусства, он теперь воевал против своего же народа, не помня рода и племени своего.
Мы сближались, оставляя вокруг себя половинки людей и лошадей, расчищая пространство для предстоящего поединка.
-- Влад, держись от него подальше, подожди меня,-- услышал я где-то вдалеке голос вернувшейся Бажены,-- Влад, я прошу тебя, я уже близко.
Но мы неумолимо приближались друг к другу, враг к врагу, в полную силу пытаясь ускорить развивающиеся события.
Но, в отличие от него, я не собирался его убивать. Я просто хотел заглянуть в его глаза и объяснить, кто он на этой земле и чью кровь он проливает.
-- Ты не раб своих хозяев, брат,-- уже кричал ему я,-- остановись, вспомни своих родителей, отомсти за их смерть ворогам своим, поверни меч в другую сторону!
Но он не слышал меня. Или не хотел слышать. С помутневшим от смертного боя рассудком, он продолжал своё кровавое дело. И даже слова, выкрикнутые мной на его ставшем родным языке, не возымели никакого действия.
И вот мы уже сошлись на мечах. Я много раз имел возможность срубить ему его глупую зомбированную голову, но откладывал, пытаясь достучаться до его разума, и только отбивал его удары.
Появившаяся за его спиной Бажена уже послала свой карающий меч к его затылку, и ничто на свете не могло остановить его. Его же акинак почти коснулся моей незащищённой шеи, когда я превратился в облако.
-- Влад, люби…, -- с надрывом в голосе закричала Бажена. И это было последнее, что я успел услышать.

                Эпилог
Но за тысячную долю секунды до того, как акинак янычара коснулся моей шеи, что-то щёлкнуло в моём подсознании. Сработала защита. И моё разгорячённое тело, пролетая через пространство и время, стирая об них, как об наждачную бумагу, память последних лет и дней, шлёпнулось в прозрачную гладь горного озера и начало тонуть.