Ногами вперед

  - Э, брат, эти стены можно покинуть только вперед ногами.
    Я тогда плохо понимал язык и не знал всех его тонкостей, поэтому для меня эта фраза имел самый прямой смысл. Я лишь недоуменно посмотрел на Курта и продолжил ковырять цемент.
    Вот уже шестой месяц я усердно, миллиметр за миллиметром, выцарапывал себе глоток свежего воздуха свободы. Из всех планов, что рождались у меня в голове, этот был для меня самым надежным, хотя и далеко не самым простым и быстрым. Я подумывал поначалу просто сбежать с завтрака, потом хотел не пойти на обед и улизнуть, пока охранники занимались бы кормежкой. Но, хорошенько изучив здешние устои, я понял, что это не выход. После еще пары недель я уяснил, что охранники делают постоянный обход внутри крепости и вокруг нее. И тогда, спустя горькие семь месяцев заточения, я вдруг подумал, что, если уж здесь настолько жесткая дисциплина, обход, надо полагать, тоже делается по расписанию. Следовательно, каждую ночь караульные совершают одни и те обходы по одной и той же траектории в одно и то же время. Все, что мне требовалось, это разузнать, в какое время и с каким интервалом стражники проходят мимо нашего корпуса, сколько их и когда пробегают собаки. В тот день я с нетерпением ожидал сумерек, во время ужина я почти не ел – настолько я был взволнован предстоящему делу.                Но, как оказалось, за толстыми стенами едва ли были различимы выстрелы орудий, что уж говорить о трепне стражи или тихой поступи собак.
    Это немного выбило меня из колеи. Тогда я решил сначала разобрать хоть малюсенькое  отверстие, а уж потом производить свои расчеты. Долго же мне однако пришлось ждать, пока удалось, наконец, раздобыть обломок какой-то железки, неосторожно оставленной надзирателем на полу. Мне стоило немалых трудов сынсценировать развязанный шнурок, но, должен отметить, что мне мастерски удалось это сделать. Следующим моим испытанием было удержаться и не начать скоблить цемент в тот же день. Я запрятал обломок к себе в носок и несколько дней вел себя, как ни в чем не бывало, дабы не вызвать подозрений. Должен признать, что каждая минута в те дни была для меня равносильна часу, а уж чего мне стоило вести непринужденную беседу с остальными…Единственное, что не дало мне тогда сорваться, была та самая железяка, которая напоминала о себе при каждом шаге, когда впивалась своим острым краем в мою уже грубую, ороговевшую, но все же еще не потерявшую осязательных качеств кожу стопы, и этим напоминанием давала надежду и силу, чтобы держаться.
    Шло время. Каждый вечер я упорно скреб цемент, на миллиметры приближаясь к свободе. Вот, наконец, я мог прихватить кирпич, потом немного пошатать. Наибольшей победой для меня стал кирпич целиком, когда я наконец вытащил его и положил рядом с собой… Но сперва я долго любовался им при тусклом свете лучины, которую я зажигал вместо свечи, чтобы не привлекать внимания. Трудно описать, какое чувство обуревало тогда мною: эта странная помесь радости, торжества и страха, именно страха – а что же дальше? Вдруг это конец? Но именно эти чувства, объединившись во мне, придавали сил и уверенности не останавливаться ни сейчас, ни потом. Так я и сделал: отложив свою победу в сторону, продолжил выскребать себе, крупица за крупицей, путь к свободе.
    Мои сотоварищи, которые уже, разумеется, были в курсе моего плана, тихо посмеивались и подшучивали надо мной, но все же, довольно часто, с интересом, а некоторые даже с вожделением, наблюдали над моей кропотливой работой, восхищаясь, наверное, моей терпеливости. Но, должен признаться, никто не верил в мой успех, нет. Все скорее ждали, когда же я, наконец, сдамся, но я не отступал.
    На утро, после той ночи, когда я держал в руках первый вытащенный кирпич, меня переполняли эмоции, мне хотелось всем рассказать о своей победе, поделиться радостью, воодушевить их, заставить восхищаться собой; мне хотелось видеть на их лицах удивление, недоумение, некую зависть одновременно. Да, я хотел, чтобы мне завидовали, может даже ненавидели меня. В тот день я был уверен, что ненависть и зависть, смешанные с должным восхищением касательно меня, придадут мне сил идти дальше… Но я никому ничего не сказал, разумеется. Только Курт, Сухой да Живчик – мои ближайшие сотоварищи – знали о моей радости. Каждый реагировал по-своему: Курт – крепкий парень лето около сорока пяти, проведший в этих стенах более пятнадцати лет, умилялся, когда видел мои горящие глаза и ажитацию, которая царила вокруг меня каждый вечер, перед ночным обходом. Сухой (никто не знал его настоящего имени) был сдержанный старичок с тяжелым, пронизывающим насквозь взглядом. Даже сторожа порой не выдерживали этого взгляда, и им становилось не по себе. Сухой скептически относился к самой затеи, а, соответственно, ему было абсолютно наплевать на моё приближение к цели. Живчик – самый молодой из всех заключенных – поддерживал меня и, казалось, искренне сопереживал. Когда я рассказал ему о том, что держал в руках тюремный кирпич, который сам же вытащил из стены, его глаза заблестели, лицо просияло, и он долго уговаривал меня показать ему камень, но я наотрез отказался, потому что это было слишком рискованно. Но в одном все трое были схожи: никто не верил, что мне удастся сбежать. Курт рассказывал о попытках других заключенных и их проколах, Сухой – о своих собственных, правда не так подробно, как Курт о чужих: он лишь называл года и способы, не углубляясь в детали и уж тем более не распространяясь о том, на чем прокалывался. Ирлих – так на самом деле звали Живчика, получившего своё прозвище за невероятную везучесть в плане выживания: он перенес, как сам говорил, три клинические смерти, дважды был на волоске от смерти, получив пулю, а один раз, убегая от погони, сорвался с высоты около тридцати метров, но до того удачно приземлился, что просто вывихнул запястье, - Ирлих просто верил им обоим, хотя план мой казался ему вполне реальным. Но я, так или иначе, продолжал свой нелегкий труд.
    Здесь, в стенах крепости NN города DD время останавливается. Я очень скоро забыл и про дни недели, и про месяцы. Лишь погода за окном в обеденной зале давала понять, была ли сейчас зима, или уже наступает осень, да стражники объявляли, что сегодня твой день рождения в качестве подарка давали двойную порцию обеда и доступ в библиотеку, которая, впрочем, была очень бедная и отпускала по одной книге в одни руки.
Именно так я узнал, вернее понял, что провел около двух лет за воплощением своего плана. Должен отметить, что за этот срок я очень далеко ушел. По моим расчетам, через семь месяцев я мог бы уже пролезть в образовавшуюся дырень. Так и получалось. Я все так же, каждую ночь выцарапывал путь к свободе, все так же закладывал свободные кирпичи на место, все так же старался высчитать время ночного обхода территории. Конечно зимой, когда снег хрустит под ногами, что особенно выгодно в случае с собаками, самое подходящее время для того, чтобы услышать, когда совершается обход. Но из-за того, что зима удалась суровая, а теплой одежды у меня, как, впрочем, и у всех остальных заключенных не было, я быстро подхватил насморк и кашель, так что пришлось притормозить, иначе меня могли перевести в другую камеру, а это худшее, что могла произойти.
   
    Шел конец третьего года, что я провел в этой крепости. На дворе было лето, но до того несносное: постоянно лил дождь,  всюду была слякоть, по утрам – густой туман, днем – ливень стеной, и я решил, что это мой шанс, какого уже может и не быть больше. Не смотря на то, что работа моя была еще не закончена, я все-таки, положась на волю случая, объявил, что этой ночью я убегу. Весь день я просто светился от радости, не замечал окружающих и жил лишь одной мыслью о предстоящем побеге. Это показалось бы всем очень странным, если бы совершенно случайно этот день не совпал с днем моего рождения, моего юбилея – сорок лет, ну все и решили, что это я просто дате радуюсь. В библиотеке я долго выбирал книгу. Нет, не потому, что хотел потешить себя в праздник. В моей голове рисовалась картина, которую обнаружили бы стражники на утреннем обходе – моя камера пуста, лишь на кровати лежит книга с кричащим названием… Но что же выбрать, чтобы было эффектно? А, пожалуй нашел – «Я - мужчина» то, что нужно.
    Я с нетерпение ждал, когда пройдет осмотр, я весь был на нервах и те полтора часа, показались мне вечностью.
    Наконец послышались шаги смотрящего. Я подождал, пока он пройдет, и, когда шаги стихли, гордо объявил товарищам:
 - Ну, время пришло. Я знаю, вы посмеивались над моей затеей, но я не сержусь. Возможно, я бы и сам счел ее глупой, если бы…
 - Если бы не придумал ее сам, - сострил Курт, как он обычно это делал.
    Мы все посмеялись: они – потому что, наверное, согласны были с ним, я – потому что знал, что через десять минут меня уже не будет с ними.
 - Серьезно, Кит, - произнес Курт тоном старшего брата, - ну поверь ты мне, ничего из этого не выйдет. Не ищи себе проблем на голову!
 - А! Ты просто ему завидуешь! – впервые за все наше знакомство вступился за меня Живчик.
 - Э, брат, эти стены можно покинуть только вперед ногами, - произнес Курт роковую фразу, которую я понял буквально.
 - Ладно, ребятки, так или иначе, я отчаливаю, адьё! – сказал я и весело отдал им честь. – А за совет спасибо.
 - Что за совет, если ты все же полезешь? – не поняв, удивился Курт, который, возможно, и не был заинтересован в ответе.
 - Ну, про вперед ногами… - рассеянно произнес я, удивляясь ему.
 - Я про то, что выйти ты отсюда можешь только двумя способами: либо тебя помилуют и ты спокойно уйдешь на своих двоих, либо... – он сделал многозначительную паузу, - либо тебя вынесут, - он сделал выразительный жест, приподняв брови вверх и слегка наклонившись ко мне. – Вперед ногами.
    Я лишь усмехнулся и махнул рукой, потому что все это было не про меня. Я нарушу эти никем не писаные правила.
    Я уже хотел было вылезти, но тут мою голову посетила одна мыслишка. Я вспомнил детские дурачества, как мы, дворовые, дразнили квартальных, показывая им неприличные жесты и рисуя унизительные для них картинки с не менее неприятными стишками собственного сочинения, и меня охватила непреодолимая ностальгия, что-то шевельнулось в памяти и в сердце. Тогда я стал из оставшихся кирпичиков сооружать фигуру, которая должна была бы напомнить мужчинам об их главной мужской черте (ну, вы меня поняли, я думаю). Рядом я поставил книгу, которая составляла теперь еще более неотъемлемую часть композиции.
    Теперь, когда все было готово, я сел и стал ждать, когда мимо пробегут собаки, а следом – караульные. Не прошло и получаса, как я заметил тени, промелькнувшие в отверстии в стене. Вскоре послышался тихий, но оживленный разговор смотрителей.   Когда все стихло, я еще несколько минут сидел неподвижно, прощальным взглядом окидывая свою обитель и других заключенных. В тот момент мне стало непреодолимо жаль каждого из них, кому было суждено до скончания века своего проторчать в этих стенах, или выйти уже дряхлыми, ни к чему не пригодными и никому не нужными старикашками. Более всего мне жаль было Живчика: такой молодой парень, у него вся жизнь была бы впереди!
    Но я не в силах был им помочь, поэтому, собравшись с силами, я произнес:
 - Ну, что ж, пора! Прощайте, господа. Был очень рад знакомству и, - я немного запнулся, - верьте в спасение, все в ваших руках!
    Затем я повернул голову в сторону камеры Ирлиха.
 - Пск! Эй! Живчик! – позвал я его. – Послушай, - я понизил голос, - вот, держи, мне она помогла, может, и тебя выручит. Ты молодой, бойкий, да и, - я говорил уже почти шепотом, - ты один здесь верил в меня. Мне она помогла, пусть теперь это будет твой талисман.
    Помолчав немного, я прибавил:
 - По крайней мере, мне так показалось, - с этими словами я передал ему ту спасительную железку, благодаря которой я уже вот-вот покину эту ненавистную крепость.
 - Спасибо, Лис, - робко произнес парнишка, крутя в руках железку.
 - Что, прости? – удивился я прозвищу.
 - Лис, - повторил он. – Лис – живность дикая, он в неволе не останется. Стоит ему почуять запах воли, он забудет все, чему выучился взаперти.
    Я улыбнулся, махнул на прощанье рукой остальным и лег на пол. Разобрав слой кирпичей, я медленно пополз вперед ногами, пролезая в дырку; ливень был "будь здоров", штаны моментально промокли со всех сторон и от грязи, и от лужи, и от самих капель. Впрочем, меня это волновало в последнюю очередь, я думал о том, куда пойду после, чем займусь, как меня встретят…Вдруг я почувствовал резкую боль в голове и глухой стук, затем несколько других, более звонких, подобно тем, которые можно услышать во время того, как камни бьются друг об друга. Глаза заливала мутная жидкость и я не видел уже ничего абсолютно, хотя и до этого мог лишь различать очертания. Боль усиливалась, а мысли витали где-то высоко, я видел море, слышал прибой, чаек, и продолжал ползти, хотя это было, почему-то, неимоверно тяжело. На заднем плане все звучали слова Курта: «можешь только двумя способами: либо тебя помилуют, либо тебя вынесут», «только двумя способами», «помилуют», «вынесут»…Кто помилует? Кто вынесет? Куда вынесет? Зачем? И тут до меня стал доходить весь ужасный смысл этой фразы. «Вперед ногами» - было последнее, что стучало в моей голове.


                ________________________________________________

    Утром 30 мая 1**7 года Кит Левиртоп покинул стены крепости NN города DD на носилках скорой помощи, которая, впрочем, отвозила его уже не в больницу, а в морг. Наперекор всем привычным правилам, его вынесли головой вперед. Сторожа говорили, его нашли за пределами стены, и лишь одна правая рука осталась внутри – до свободы ему не хватило лишь подтянуть ее к себе. Он умер, как считается, на территории крепости от того, что на голову ему свалился кирпич и пробил углом висок. Соседи говорят, что он построил пирамидку (да, они смягчили картинку, чтобы не злить господ стражников), но, видно, задел ее, пока выползал, отчего-то, ногами вперед. Когда Ирлих рассказывал это, на губах Курта промелькнула легкая улыбка, которая тут же скрылась, так же внезапно и незаметно, как появилась.

    17 июня того же года, Ирлих Стоунс так же покинул крепость NN. Он был признан невиновным и был осужден ошибочно. Когда он выходил, один из охранников заметил, что Живчик сжимал в руке обломок какой-то железки. Сделав первые пять шагов на свободе, он остановился и долго вглядывался в этот кусок металлолома. Затем поднял глаза к небу, зажмурился от яркого солнца и, вздохнув полной грудью, пошел дальше, еще крепче сжав в руке свою вещицу.

    По сей день неизвестно, как, с помощью чего Киту Левиртопу удалось разобрать эту толстою крепостную стену, и…и что за железка была у Ирлиха Стоунса в руках, когда он выходил, и почему она ему была так дорога.