Обмен без права выбора

Все оказалось до банального просто. Марина Львовна, мой преподаватель по химии, как девчонка, влюбилась в моего одноклассника Генку Митяева. Не понимаю, как можно полюбить этого холеного маменькиного сынка с немереным эгоизмом. Самовлюбленный болван и недоумок. Ненавижу. Проходу мне не дает, идиот. Поэтому у меня трояк по химии. Генка любит при Марине сказануть в мой адрес что-нибудь этакое двусмысленное, чем несказанно раздражает меня и намеренно злит ее. Уж он-то точно знает, что Марина от него без ума. И точно знает, что по химии у меня опять будут проблемы, весь класс получит повод поржать, а Марина будет зло издеваться надо мной в надежде, что когда-нибудь Генка увидит, какая я на самом деле дура.  Но, по сути, дура не я, а Марина. И не потому, что я злюсь на нее или не понимаю ее влечения к подросткам. Просто она не понимает, что Генка всего-навсего так развлекается. Я ему совсем не нужна, это предлог позлить ее – Марину. Вся школа знает о ее одностороннем романе. И Генка знает. Он у нее в любимчиках. Точнее, он у нее один любимчик. Неужели она всерьез думает что он будет с ней. Да он смеется за ее спиной, называет ее старухой и совратительницей малолетних. Смешно ему. Мне зато совсем не смешно. Уж я-то точно не хочу во всем этом участвовать. Надоело. Как-будто прицепиться больше не к кому. Мне не нужно такое внимание, мне внимание вообще не нужно. Ну она же видит что я огрызаюсь ему, неужели не понимает, что он мне ни капельки не нужен. Время идет, а ничего не меняется –  я настолько же не понимаю Марину, насколько она желает обладать Генкой. И, похоже, также сильно она ненавидит меня.

 У Марины Львовны есть муж, тоже преподаватель, Игорь Петрович. Преподает историю, пристально следит за развитием истории между Генкой, мной и Мариной, и говорят, поколачивает ее за это дома. Что, впрочем, не мешает ей продолжать смотреть на предмет обожания, то есть Генку, влюбленными глазами.

Игорь Петрович небольшого роста, худой, дерганый и вечно недовольный тип, довольно неприятной внешности. Его никто и никогда не видел в хорошем настроении. Я бы на месте Марины давно бы от него сбежала. На летних каникулах обычно он собирает группу желающих поучаствовать в археологических раскопках местного значения. Желающих бывает предостаточно, поход организовывается довольно бурно и продолжается недели две. Нет, я ни за что не пойду с ним в поход. Две недели рядом с этим облезлым козлом выше моих сил. Массовик-затейник из него никакой, со скуки помереть можно. Хотя, говорят, этим летом он наткнулся на что-то там какое-то загадочное. Из группы никому  не удалось увидеть что это. По слухам вроде как ритуальная чаша, найденная в том месте, где когда-то жила старуха-отшельница. Про нее многое рассказывали. Вроде того, что в давние времена разные фокусы умела устраивать – ну там зелья различные варила, эликсиры всякие, заклинания на  богатство знала и прочие сказки, одним словом. Ка-кую историческую ценность она представляет, ума не приложу. Неужто Игорь Петрович клад найти хочет? Или как в коньке-горбунке раз и прекрасный добрый молодец. Б-р-р, противно даже подумать об этом. Я думаю, если он и нашел что-то интересное, то вряд ли поделился своим счастьем с люби-мой женушкой. Он жутко ревнует Марину к ее любимому ученику, поэтому и отрывается на нем во время урока. Если по химии Генка отличник, то по истории он точно в числе отстающих. Вот и сейчас, так же как и в любой другой день, он стоит у доски, а Игорь Петрович позорит его перед классом. И делает это с заметным удовольствием. Даже вопросы позаковыристее под-готавливает заранее, специально. И к единственному ученику в школе обращается ехидно, по имени-отчеству, подчеркивая свое презрительное отношение к малолетнему конкуренту. Каждое обращение к Генке начиналось со слов:
   - Скажите мне, любезнейший Геннадий Николаевич …

Но мне, в общем-то, все равно, чем заняты эти трое, точнее было все равно до сегодняшнего дня, когда на химии Марина Львовна попросила меня остаться после урока. И мне стало страшно. Не то чтобы я ее боялась вообще, просто вдруг стало как-то жутко не по себе. Да и посмотрела она на меня так, как смотрят на таракана, перед тем как его раздавить. Вот ведь влипла. Прозвенел звонок, урок закончился, и народ повалил прочь, оставляя меня наедине с хищником. Я осталась сидеть за партой, не решаясь подняться со стула. Ладони вспотели, резко прихватило живот, и дышать вдруг стало трудно.
   - Маша, я хочу с тобой поговорить, - Ого! Ко мне Марина по имени никогда не обращалась – строго по фамилии, а тут… -  У меня к тебе разговор. Личный. ¬И поговорить хотелось бы наедине, сама понимаешь, у школы везде есть уши.

Я растерянно молчала, не зная что сказать. Да я вздохнуть лишний раз боялась. Сдается мне, добром дело не кончится.
  - Ну, так что, Маш, поговорим? – Марина сделала милое лицо и вопросительно смотрела на меня, ожидая ответ. Живот скрутило сильнее, еще чуть-чуть и я согнусь пополам. Безотчетный страх сковал ноги, отрезая попытку к бегству, пальцы вцепились в парту и побелели от напряжения. Я лихорадочно пыталась сообразить чего она от меня хочет, ну не драться же из-за Генки? Видимо, все это отражалось на моем лице, потому что Марина вдруг истерически захохотала.
  - Машенька, да ты никак меня боишься? Вот дурочка, чего бояться, разве я такая страшная?

Нет, страшной она уж точно не была. Марина не то чтобы красавица, но довольно миловидная. Я, честно говоря, слегка ей завидовала. Еще бы, ее роскошные волосы, всегда уложенные в безупречную прическу, вызывали восхищение у всех девчонок. Фигура тоже ничего, только слегка полновата. Одевается хорошо. Она могла бы легко променять своего историка (хотя истерика было бы точнее) на более видного мужчину, если бы как дура не влюбилась в этого дебила Митяева. 
  - Маш, ты слышишь меня? Маша, - голос раздался где-то совсем рядом и я вздрогнула. Я что, с испугу не увидела, как она подошла так близко?
  - Да, Марина Львовна, я вас слушаю, - знала бы она, что мне стоило выдавить из себя эти слова.
  - У нас с тобой что-то не сложились отношения, - да уж, не сложились мягко сказано, - Возможно, мы просто не нашли общего языка,  -   как же, не нашли, да его никто и не искал. Она же меня с первого дня гнобила. – и думаю, что по предмету ты могла бы подтянуться. Я просмотрела классный журнал – тройка у тебя только по химии. Предлагаю дополнительно позаниматься, а заодно наладить отношения. Что скажешь?

Что тут скажешь? Для меня все это как снег на голову. Более вероятно было бы, если бы она мне в волосы вцепилась. Наладить отношения, позаниматься… это что, шутка такая? Нас снимает скрытая камера? Куда улыбаться? Вот это ситуация. Очень интересно, что дальше будет, хотя, видимо, дальше лучше быть мне. В смысле подальше отсюда.
  - Маша, я жду ответ, - вот черт, надо что-то ответить. Только вот что? Заниматься с ней мне точно не хотелось, но и отказаться я не могла, вдруг затаит обиду.
  - Да, четверка маме понравится больше. – Я не спешила развивать тему налаживания отношений, сначала посмотрю, в чем подвох.
  - Отлично! Собирайся, начнем прямо сейчас.
  - Куда собираться? – опешила я.
  - Ко мне домой, заниматься. Живу я рядом, мешать нам не будут. Да и в домашней обстановке будет проще.

Что проще будет в домашней обстановке она не сказала. А я, как под гипнозом, пошла следом за ней, не имея сил остановиться и сказать «Нет».

Уже через десять минут я сидела на кухне в ее небольшой квартире, пила странный на вкус чай и не понимала, какого лешего я здесь делаю.

Она пристально смотрела на меня и несла какую-то лабуду про соединения, проценты и прочую химическую чушь, как будто я в состоянии сейчас услышать все это, что уж говорить о том, чтобы понять. Единственное, что я силилась хоть как то понять, это ее намерения. Темный лес. Чего она хочет?
  - Еще чайку, Маш? – ее слова отвлекли меня от поиска догадок.
  - Да, спасибо, - кивнула я, двигая к ней свою чашку. Лучше пить чай, чем конспектировать, я сейчас ручку держать не в состоянии.

Густо-ароматная жидкость наполняла мою чашку, а я не сводила с нее глаз. Что-то на обычный чай это мало похоже, но вкусно. Я решилась спросить.
  - Это травяной сбор?
  - Нравится? Правда вкусно? Ты знаешь, я травы сама собираю. Это главное, травы собрать вовремя. А еще пропорции соблюсти, заварить правильно, подать в нужный момент. Хороший чай и врагов помирит, и дружбу укрепит. Вот в старые времена по чаинкам на суженого гадали, мирились под чаек с баранками, а бывало и яд сопернице подсыпали…

Голос Марины мерно звучал, словно летая вокруг меня, убаюкивал, качал, успокаивал. Слова незримыми бабочками щекотали мне уши, садились на ресницы, опуская их все ниже и ниже. Я слышала легкий шорох порхания и ощущала невесомые касания словесных крылышек, прикасающихся к моему лицу. Незаметно глаза мои стали смыкаться и я почувствовала что засыпаю. Вот так раз, нельзя засыпать, я же в гостях. Но пошевелиться не могла, и проваливалась в глубокий сон, как в темный колодец. Разве что только ветер в ушах не свистел, потому что звуков я больше никаких не слышала.

 Очнулась я на полу с дикой головной болью. Плохо ощущая себя и свои руки, будто они были чужими, сжала голову. Боль не унималась. Что происходит, где я? Что-то со мной не так. Еще не понимаю, что именно, но что-то изменилось. Изменилось во мне, тело стало словно чужое. Все так плохо слушается меня, и я будто бы больше, тяжелее. Спустя мгновение я решилась открыть глаза и  -  о, ужас! - я увидела себя же, склонившуюся с презрительной улыбкой надо мной.
  - Ну что, уже очнулась? Не думала, что ты так скоро придешь в себя, не успела… Ладно, убивать тебя я не буду - дура ты потому что – да и на себя, оказывается, рука не поднимается, и потом – жить тебе и так недолго осталось. А так… ну все равно никто ж тебе не поверит.  -  О чем это я, или она, ну та, которая стоит передо мной? Я это или не я? Она ведь вылитая я.

И тут я обратила внимание на то, что на мне не моя одежда. Вместо удобных потрепанных джинсов и свитера строгий костюм странно похожий на тот, в котором была Марина Львовна, когда поила меня чаем. А вот другая я была одета как раз в мои джинсы.
  - Тебе, конечно, лучше было бы не просыпаться пока, но все равно ты еще не сможешь пока подняться, так что уйти я успею.  -  Боже, я слышу свой же голос, но говорю не я! Я не могу рта открыть. В голове туман, губы как склеенные, звон в ушах – чем меня оглушило? Что со мной происходит? Я это или не я? Я, кажется, сошла с ума.

Я слышала, как удаляются от меня ее шаги, как шуршат бумаги где-то в соседней комнате, стук дверей, шорохи, шепот, вздохи, звук льющейся воды – я растворялась в этих звуках, они проникали в каждую клеточку моего тела, словно я запоминала их, словно они были жизненно важны для меня.

Попытка подняться получилась слабой, но достаточной, чтобы убедиться – это не я лежу на полу. Точнее, тело лежащее на полу не принадлежало мне, но в нем, в этом теле, почему-то был мой разум. И разум мой отчаянно сопротивлялся этому телу, сознание рвалось наружу, как вырывается из рук курица, которой хотят оторвать голову. Нет! Нет! Сколько ни повторяй – нет - ничего не меняется. Надо встать и выяснить в чем дело. Но встать не получалось. Ужас цепкими маленькими пальчиками сжимал мою душу. Было холодно и страшно. И этот холодный страх не давал мне подняться. Лицо застыло с гримасой ужаса и непонимания, губы не слушались – единственный звук, который я могла воспроизвести, глухой стон, будто разбивающийся о стену.

Я повернула голову, желая оглядеться. Слева стоял старый покосившийся шкаф с полированными дверцами и то, что отражалось в них, привлекло мое внимание. Я вглядывалась в отражение, судорожно силясь осознать что это. А когда поняла – застыла, пораженная увиденным. Сквозь  пелену, застилавшую глаза я видела Марину Львовну, лежащую напротив и смотрящую на меня. Я понимала, что это отражение, и что на полу кроме меня никого нет, и что в отражении должна быть я, и не понимала этого. Рывком заставила себя сесть. Отражение тоже село. Я смотрела на него, а оно смотрело на меня. Я отвернулась и закрыла лицо руками. Этому должно быть объяснение. Я, вероятно, сплю и вижу довольно странный сон. Иначе, как объяснить происходящее. Кто-то вошел в комнату и ахнул. Я медленно повернула голову на звук. Я определенно не сплю, такое не может присниться. Этого просто не может быть!
  - Этого не может быть! – вторил моим мыслям мой голос, звучащий из меня, стоящей в дверях. Страх холодной змеей медленно полз по спине, подбираясь к шее и желая задушить последнюю надежду на пробуждение.
  - Этого не может быть… - шептала я голосом Марины Львовны. И тут в моей голове вмиг пронеслось все – и странный вкус чая, и слова, которые шептала мне на ухо Марина, думая, что я уже в глубоком сне, отражение в полировке и даже, что я вижу себя со стороны. Колдовство какое-то.
  - Надо было все-таки убить тебя сразу, все равно на него подумали бы. Надо же, как ты быстро очухалась! Ломаешь мои планы, - Марина засуетилась. Я догадалась, что это она в моем теле. Но как ей это удалось? И, кажется, она хочет теперь избавиться от меня – не выйдет, я буду бороться до последнего.

Времени на раздумья не оставалось, надо было действовать быстро, пользуясь замешательством противника. Она хочет меня убить, а я хочу избавиться от этого кошмара. Она же чудовище! Я не знаю, как все это у нее вышло, но я не дам ей осуществить ее затею. Нужно как-то изловчиться и оглушить ее. Ну, давай же, шевелись!

Скрипя зубами, рывком удалось встать. Еще пошатывает, но силы довольно быстро возвращаются ко мне, к моему новому телу. Ну, еще усилие, и я с воем обрушилась на оторопевшую Марину. Она настолько не ожидала такого поворота событий, что сбить ее с ног оказалось легче легкого. Свалив злодейку на пол, я принялась мутузить ее, что было сил. Странное ощущение – изо всех сил бью саму себя, со злостью, не жалея, от души, за все… Она тоже, конечно, не отставала - лупила так, что из глаз искры сыпались, чувствовалось, что она все-таки сильнее. Мы барахтались, сопя и повизгивая, как дворняжки, не поделившие сахарную косточку. Каждой хотелось одержать верх, но мои силы были на исходе. Я устала и она, почувствовав это, сдавила мне шею, не давая вздохнуть. Перед глазами поплыли разноцветные круги, я хрипела и извивалась в последней попытке вырваться. Слезы душили меня не меньше рук, смертельной хваткой вцепившихся в горло. В глазах потемнело, страх и боль стегнули в последний раз и вдруг мне стало легко – меня перестали душить. Я судорожно дышала и захлебывалась воздухом. Встать я уже не пыталась, мне вдруг стало все равно. Она это поняла и, отойдя  к окну, облокотилась на стол.
  - Да, не ожидала такой прыти. Угомонись, или я убью тебя прямо сейчас.
 
Я уже могла дышать, и с языка сорвался терзавший меня вопрос:
  - Почему? Почему я? В чем я провинилась?
  - Ты?  Нет, ты ни в чем не виновата. Ну, кроме того, что молода и хороша собой. А это, знаешь, не всегда приносит счастье.
  -  Счастье?  О чем вы говорите?
  -  О чем? Да открой глаза, наконец! Ты, конечно, считаешь себя серой мышкой, невзрачной бледной молью. Оно так и есть, конечно. До тех пор пока до моли не доберутся хорошие руки. А ты что думаешь, Генка зря вокруг тебя вьется? Да у него слюнки текут, когда он на твою задницу пялится. Будь у тебя умишка побольше, ты бы не упустила шанс стать его подружкой, и у тебя было бы все, о чем можно мечтать.
  - Так это что, из-за Генки все?
  - Вот дура! Кому нужен твой Генка, если даже такая дуреха как ты понимает что он пустышка. Ты что всерьез думаешь, что мне нужен этот сосунок при богатеньких родителях? И даром не надо!
  - Тогда… я не понимаю…
  - Тебе и незачем. В мои планы не входит оставлять тебя в живых, я к этому хорошо подготовилась. Митяев тоже неплохо со своей ролью справился.
  - Генка все знал?!
  - С чего бы ему знать? Нет, я все продумала так, что каждый делал свое дело не зная, что этого просто хочу я.
  - Зачем?
  - Да затем! Думаешь, мне нравится жить с муженьком моим,  с этим уродом? Он меня всю жизнь то и дело упрекал: и тем я ему не хороша и этим. Ревностью своей пустой изводил, чуть что померещится – кулаком в морду. Разговор короткий. А мужики меня и без того обходили, рылом, видать, не вышла. Да и фигуры у меня отродясь не было. Столько лет промучилась, надо ж было по глупости в институте замуж выйти. Тогда он, вообще-то еще нормальным был. Был, пока какой-то придурок не надоумил его Агашкино наследство искать, и как с ума сошел. Все про золото да вечную молодость бредил, про какой-то обмен без права выбора. Я думала байки, да летом он и правда кое-что нашел. Как дурень со ступой носился с этой чашей, даром что не спал с ней  в обнимку. А разгадать загадочку умишка не хватило. – Марина ехидно засмеялась. Ей доставляло удовольствие чувствовать себя сейчас хитрее всех. – И правду я очень хотела бы ему сказать, чтобы понял, какое он мурло. Ненавижу! – Марина сжала кулаки и ее – мое  - лицо исказилось от злости. Она зажмурилась и вдруг открыла глаза, уже улыбаясь. – Откуда же ему, такому просветленному, было бы знать, что его жена не такая тютя как он мог подумать. Прятал чашу от меня, как от ребенка новогодний подарок. Сколько ночей бессонных провел – формулу искал, придурок, задачка не простая, да уж у меня получилась.
  - Какая задачка? Я тут при чем? – я никак не могла понять, о чем она толкует, все так сбивчиво и непонятно. Настроение моей мучительницы менялось со скоростью света, по-детски радостное вдруг сменялось приступом ярости, а спустя мгновение на нее будто снисходила благодать.
 -  Дура ты, Машка, дура… - Марина грустно покачала головой, - и мне жаль тебя, правда жаль. У тебя жизнь только начинается. Семнадцать. Впереди выпускной, выбор института, веселая студенческая жизнь, пьянки в общаге. Потом, по той же пьяни, переспишь с каким-нибудь придурком, выйдешь замуж за него, потому что будешь считать, что это и есть то самое, настоящее… А на самом деле… На самом деле ты его через год-другой возненавидишь, поймешь, что сама себе вырыла глубокую могилу своим замужеством. Податься тебе будет некуда – к родителям стыдно, сбежать от него куда глаза глядят - страшно – так и будешь терпеть, пока силы терпеть будут. Еще пару лет спустя тебя заглотит быт, сопливые дети, муж – бабник и пройдоха. И если не смиришься со всем этим, не забабеешь, начнешь сходить с ума, и искать способ свести счеты с жизнью. Или выход.

Я молчала. Сказать было нечего, она будто рассказывала мне историю моей матери. С одной разницей – муж ее вовремя бросил, уехал якобы в командировку и не вернулся. А в почтовом ящике я нашла письмо, адресованное матери. Когда она его прочитала, лицо ее выражало недоумение, а потом она долго истерично смеялась. И смеялась она с тех пор много и охотно. Она стала легкой какой-то, словно освободилась от тяжкого груза, а я для себя решила, что замуж выйду только по большой любви. И не буду бояться расстаться с человеком, к которому перестану испытывать нежные чувства. Но то, как говорила Марина, заставило меня вдруг заколебаться, будто она в самом деле знала, как сложится вся моя жизнь, будто знала мои страхи перед будущим. Но это никоим образом не проливало свет на происходящее сейчас. Я по-прежнему не догадывалась о своей роли в этой непонятной, жуткой истории, и где-то глубоко внутри чувствовала угрозу собственной жизни, без разницы в каком теле в данный момент эта жизнь была. Марина точно знает, что происходит, и я, независимо от того умру или нет, хочу тоже все знать.
  - Как это получилось, почему я не в своем теле? Или я сошла с ума? Нет, я сплю. – Я закрыла глаза. Мысли вихрем носились в моей голове, они путались и падали, а я ощущала как громко они падали. Какой жуткий кошмар мне приснился, надо проснуться и все закончится.
  - Не старайся, ты не спишь. А не в своем теле потому что я так хочу. Я долго выбирала кандидатуру, остановилась на тебе. Пожалуй, ты больше всех подходишь к моим требованиям – внешность не броская, не яркая, но весьма симпатичная, мордашка миленькая,- говоря это, Марина смотрелась в зеркало, с интересом разглядывая отражение, - фигурка очень даже ничего, всегда о такой мечтала. Глаза красивые, выразительные, но самое главное – молодость. Возможность все начать сначала, всю жизнь переписать. Тебе-то, глупышке она ни к чему. Все равно плохо кончишь. Вы, молодые, такие глупые…

Я смутно догадывалась, как все вышло: Игорь Петрович, видимо, нашел ту самую чашу, в которой ведьма Агашка когда-то готовила зелья. И неужели все сказки о ней все-таки оказались правдой. Книгу с заклинаниями он тогда не нашел, а про чашу понял, что можно попытаться состав зелья воспроизвести. У самого не получилось, жену не просил помочь, боялся поделиться секретом, да только та уже сама обо всем догадалась. Воспользовалась подхо-дящим случаем и зелье сама восстановила. Вот только как она узнала, для чего оно. Ведь в чаше могло быть что угодно, да хоть суп в ней могли варить. На мышах опыты проводила что ли? Как бы там ни было, она стала мною, я в ее теле. Полагаю, меня теперь ей нужно убрать, чтобы никто и никогда не узнал о подмене. Меня, то есть ее, скромно похоронят, она, то есть я, закончит школу, уедет поступать куда-нибудь с моими документами и уж точно не вернется обратно. Вот так заурядно, не успев начаться, и закончится моя земная жизнь, если я быстро не придумаю каким образом отсюда слинять, а то, как вернуть себя обратно -  потом видно будет.

                Марина суетилась. Она явно начала торопиться, это я поняла по ее быстрым взглядам на часы. Она чего-то ждала. И, видимо, боялась этого. Я оставалась на полу, сочтя такое положение за лучшее на данный момент, надо было продумать план побега не слишком привлекая к себе внимания. Украдкой я осматривалась, ища выход из сложившейся ситуации. Голова кружилась, в моем новом теле болела, казалось, каждая клеточка, и эта боль не давала мне отвлечься от мысли бежать. Бежать. Сейчас. Сию секунду, собрав всю волю в кулак, бежать.
   - Вот черт! -  раздался голос из соседней комнаты и краем глаза я уловила тень, метнувшуюся к окну. Тень раздосадовано прошипела, глядя на кого-то внизу – Зараза! Как не вовремя!
     Мне стало любопытно, кому было адресовано столь лестное замечание и я, набравшись вдруг смелости, встала и даже сумела сделать пару шагов до окна. А вот и он, единственный человек торопливо идущий к дому по узкой, протоптанной через газон дорожке. Не составило никакого труда узнать в нем Игоря Петровича. Это его появления так боялась Марина. Я не знала что она ищет, но ясно, что найти это она хотела до его прихода и поэтому урага-ном сметала все в соседней комнате. Вдруг ураган стих, и я машинально оглянулась на тяжелое дыхание у меня за спиной. Я видела собственное разъяренное лицо искаженное от непонятной  мне злости. Рывком она отшвырнула меня в сторону и кинулась открывать окно. На мгновение мне почудилось что она прыгнет в окно – пятый этаж – под окном строительный мусор оставшийся после капитального ремонта – верная смерть. Мне стало жаль свое тело которое она так легко решила убить, но когда она повернулась ко мне глядя на меня бешеными глазами, я поняла – убить она хочет меня. Дикий крик вырвался сквозь мои новые онемевшие от страха губы. Я еще не собиралась умирать, и я не дам этой гадине лишить меня жизни, я еще и тело свое у нее заберу. Она уже подлетела ко мне и уже тащила меня к распахнутому окну, надеясь скорее всего на то, что с испугу я и сопротивляться не буду. У нее оставалось всего не больше двух минут до того как муж ее поднимется по лестнице, а она может успеть выскользнуть из квартиры. Не дам, не позволю ей убить меня. Сопротивлялась я изо всех сил, так неистово, так отчаянно, что уже не я а она  цеплялась руками за раму, не давая мне выбросить ее из окна. И вдруг она дернулась вниз, падая и увлекая меня за собой на пол. Я охнула, осела на нее и пользуясь моментом стала колотить мерзавку слетевшим на  пол цветочным горшком. Земля из него влажными  комьями фонтаном разлеталась в стороны снова и снова. Она почему-то перестала сопро-тивляться, только закрыла лицо руками и то ли выла, то ли истерически смеялась. Я продолжала разбивать об нее горшок напрочь забыв что надо бежать отсюда, я одерживала победу и вопила от радости. Но недолго. Я так увлеклась что не слышала как открылась дверь, как кто-то вошел в комнату и охнул, и даже не поняла кто кричит:
       - Марина Львовна, не бейте меня! Я ничего не сделала! Пожалуйста! Я не буду больше видеться с Генкой! Да забирайте его себе!

И тут все стало происходить как в замедленных кадрах. Одновременно я по-няла что лучшего способа выдать себя за меня и придумать сложно, услышала как Игорь Петрович матом осыпал меня, уронила цветочный горшок и вы-рубилась от резкой боли в затылке.

Очнувшись я не стала открывать глаза, припоминая случившееся и испытывая дежавю – я уже приходила в себя от дикой головной боли лежа на полу и слыша шорохи в соседней комнате. Отличие было в звуковом сопровождении - Игорь Петрович матерился на чем свет стоит, и я лежала на чем-то липком и теплом, а в нос лез солено-ржавый запах крови. Затылок ломило нестерпимо, и лишь из страха, невероятным  усилием я заставляла лежать себя на полу и не шевелиться, каким-то чувством понимая что нельзя выдать себя ничем. Я даже не могла сжать зубы чтобы не перекосилось лицо, так и лежала, чувствуя как покидают меня силы вместе с кровью, бегущей, судя по боли, из моей разбитой головы. Зато, если опустить все услышанные матерные слова, я получила возможность узнать все, чтобы составить полную картину происходящего. Войдя в квартиру Игорь Петрович застал момент как его жена (то есть я) избивает лежащую на полу ученицу и по ее истошным крикам понял что все это из-за Генки Митяева, который и без того уже неоднократно являлся причиной ссор между супругами. Легко представить себе гнев Марининого мужа – мало того что над ним вся школа потешалась, так теперь его мерзавка жена избивала в собственной квартире малолетнюю конкурентку. Само собой он вспылил. Нет, он был в такой ярости, застлавшей ему глаза и разум, что схватив со стола хрустальную вазу со всей силой и горечью двинул ею по голове развратной жене. Только, в отличие от Игоря Петровича, я теперь понимала что весь интерес Марины к Генке был разыгран специально к этому случаю. И спектакль с моим участием готовился долго и намеренно. Марина, зная крутой нрав своего супруга, догадывалась что в такой ситуации он просто-напросто убьет ее. Поменявшись телами со мной она избежала такой участи, ведь вместо нее должна была умереть я. Должна была… Я не по-нимала к чему такие сложности, почему нельзя было просто развестись и уйти от ненавистного мужа. Зачем надо было разыгрывать целую драму на пустом месте? Невольно слыша ругательства ее дражайшего супруга меня озарило. Вдруг стало понятно все до мелочи. Где-то в квартире припрятано золото привезенное с раскопок. Вот что она с таким остервенением искала, не зная что муженек, от греха подальше золотишко перепрятал. Выдав меня за себя она надеялась сбежать, прихватив добытое мужем золото и оставляя меня расплачиваться вместо нее собственной жизнью. Вот он, обмен без права выбора. И, видимо, выбора у меня действительно не было. От осознания этого дрожь пробрала меня, наверное, до самых костей. Я немного приоткрыла глаза. Игорь Петрович сидел в соседней комнате за столом. Обхватив голову руками он, качаясь из стороны в сторону и вставляя местами нецензурную брань причитал, что убил, убил эту мерзкую тварь, что девчонка видела все, она все расскажет, и ему теперь одна дорога – в тюрьму.

Я ждала. Теперь у меня тоже одна дорога – дождаться когда он отвлечется и бежать. Однако времени прошло немало, ничего не менялось и я начала отчаиваться. Мне стало казаться что все потеряно, он не уйдет и рано или позд-но заметит что я жива. И неизвестно еще, что хуже – лежать, превозмогая боль в ожидании чуда, или показать что я жива, на свой страх и риск. Размышления мои внезапно прервались чрезмерной активностью Игоря Петровича, который вдруг сорвался с места и начал лихорадочно засовывать вещи в дорожную сумку. Сквозь опущенные ресницы я видела, как из тайника в полу он достал довольно большой пакет, сунул его в сумку к вещам, присел на стул, сгорбившись и даже как-то постарев, затем резко встал, сделал пару шагов в мою сторону, остановился и, не решившись подойти ближе, сквозь зубы процедил:
   - Сука!
Да, Марина этого заслуживала. И мне почему-то захотелось пожалеть этого несчастного человека, попавшего в ловко расставленные его женой сети. Но жалость сейчас мне на пользу не пойдет. Мне надо ждать, только ждать.

Ждать в этот раз долго не пришлось. Сделав глубокий вздох он плюнул в мою сторону и тихо ушел. Мне не терпелось вскочить, и только из страха я все еще боялась пошевелиться. Инстинкт самосохранения все-таки великая вещь. Медленно досчитав до ста, я открыла глаза. Я была одна и это принесло мне облегчение. Я свободна.

 Я лежала на полу в чужой квартире, в луже крови, вытекающей из чужого мне тела, но из которого вместе с чужой кровью вытекала моя жизнь. Я была слишком испугана и растеряна чтобы звать на помощь. Одна мысль бешено стучала в висках, сковывая мои движения – кто я теперь? Куда мне  идти? Все происшедшее навалилось на меня огромной тяжестью, прижимавшей меня все сильнее и сильнее к мокрому от крови полу. Нестерпимо болела голова и перед глазами плыли разноцветные круги. Меня затошнило. Резкий позыв заставил мое тело пошевелиться. Надо встать. С трудом я повернулась на бок и тут же меня с шумом стошнило. Судороги сжали со страшной силой живот не давая возможности дышать. Я, скрючившись, впустую хватала воздух ртом и не могла вдохнуть. В какой-то момент мне показалось что я уми-раю. Я задыхалась, тело само стало выгибаться, растягивая затекшие мышцы и ослабляя судороги. Тело хотело жить. С большим глотком воздуха накатили слезы. Я зарыдала в голос, слишком громко, слишком отчаянно и это напугало и остановило меня. Вдруг снова появилось непреодолимое желание бежать и этим желанием я пробивала себе выход.

Встать оказалось куда более сложным делом чем предполагалось, но вернувшийся страх подгонял меня. Шатаясь, я медленно шла по направлению к двери. Я не думала сейчас о том что будет после, мне хотелось только одного – быть подальше отсюда.

Мое сознание было слишком мутным чтобы сообразить сколько прошло времени с того момента как я покинула Маринину квартиру. Час, два, день, а может, прошло всего несколько минут, нескончаемо долгих и бесконечно мучительных. Я не знала куда иду, просто бесцельно брела по улице, не обращая внимания на оборачивающихся прохожих. Впрочем, никто не предпринял попытки как-то помочь мне. Они расступались передо мной, оборачивались, шептались и проходили мимо. Затылок горел огнем, все расплывалось в глазах, я с величайшим трудом передвигала ноги и каждый миг рисковала упасть и не подняться. Конечно же, так оно и произошло – я упала, угодив при этом под машину. В голове в тот момент будто щелкнули выключателем, я быстро погружалась в темноту под последний звук сопровождавший мое погружение – визг тормозов.

 Боль красным пятном растекалась во мне. Она медленной струйкой перетекала из одной части в другую, обдавая жаром каждую клеточку моего страдающего тела. Она жгла и иссушала, она заставляла меня кричать и корчиться от невыносимых страданий. Я плакала и не ощущала слез, я кричала, но не слышала своего голоса. Я страдала, и это страдание забирало у меня память. Я была никем, сгустком боли, центром непонимания, существом у которого не было надежды, не было ничего, кроме опустошительной жажды. Собственно говоря именно от этой жажды я и очнулась. Еще никогда в жизни так не хотелось воды. Не открывая глаз я тихонько пошевелила пересохшими губами.
   - Пить… - вырвалось у меня, - как хочется пить…

 Чьи-то заботливые руки помогли мне приподнять голову и поднесли к губам кружку. Я жадно пила воду, наслаждаясь каждым глотком и когда вода закончилась разочарованно вздохнула.
  - Ну-ну, не жадничай, - нарочито укоризненно сказали руки и погладили меня по щеке.

Голова болела так сильно, что я не могла открыть глаза и увидеть кому принадлежат руки. Честно говоря, я боялась их открыть – в памяти смутно проскальзывали разные образы, из которых никак не складывалась целая картинка. Какие-то разные кусочки, похожие на странный сон. Может, мне все приснилось? Да нет, я все помню. Я припомнила как Марина Львовна разговаривала со мной в школе (мелькнуло лицо Генки Митяева), как мы шли к ней домой, пили чай… потом я видела себя со стороны (вела я себя очень неадекватно, это точно сон), вспомнила как лежала на полу, боясь пошевелиться, как брела по людной улице и люди обходили меня стороной… и все… дальше темнота. Да, еще, когда я лежала на полу, я видела как …я…как мое лицо… как кто-то очень похожий на меня… 

Я все вспомнила и закричала от ужаса – мне ничего не приснилось! Это было на самом деле – теперь я выгляжу точь-в-точь как Марина! Меня же мама не узнает, меня никто не узнает и никто не поверит! Крича я дернулась на кровати, пытаясь встать – вышла жалкая попытка. Руки, дававшие мне воды мягко, но настойчиво прижали мои плечи к подушке.
  - Тише, милая, тише, все хорошо, хорошо, - я услышала незнакомый мне мужской голос и замолчала. Это не Игорь Петрович и кажется, голос не желает мне зла. Сделав невероятное усилие я смогла слегка приоткрыть один глаз, увидела незнакомое мне лицо и расслабилась, - вот умница, не бойся, все хорошо, ты полежи – я доктора позову. – Владельцем голоса и рук оказался неизвестный мне мужчина довольно приятный на вид. Он точно не доктор – у него халат поверх обычной одежды накинут.
  – Я сейчас. – Сказал он и выскользнул в коридор.

Я не знала что и думать. Столько всего произошло, столько намешалось такого что и поверить невозможно.  Я с трудом соображала, но одно очевидно – правду рассказывать нельзя. Правда – это прямая дорога в психушку. Придется разыгрывать потерю памяти…



Я сидела перед зеркалом, висевшим над резным туалетным столиком и неторопливо застегивала диковинные серьги с чудным камушком, изящно свисающим из серебряного бутона – подарок Арсения на годовщину свадьбы. Арсений мой ангел-хранитель и муж – по совместительству. Арсений моя семья, с того самого дня, как я перестала быть собой, семнадцатилетней Марией Асеевой  и стала тридцатилетней Мариной Дьяченко, теперь уже Вебер. Тогда, полтора года назад, во всей этой круговерти я и подумать не могла ни о чем хорошем. Когда я шла по улице с разбитой головой, истекая кровью, я с ужасом считала что жизнь закончилась. Идти мне было некуда, и ничего у меня больше не было, кроме перспективы сойти с ума. Жить жизнью Марины я не хотела, да и не смогла бы. Никто не поверил бы моим словам, если бы я рискнула рассказать… В общем полная безысходность, не попади я под машину Арсения. Конечно, если бы не дыра в затылке и сильное сотрясение мозга, вряд ли врачи поверили бы в мою амнезию, и мне пришлось бы придумывать что-нибудь боле менее правдоподобное в качестве объяснения. Но Арсений почему-то всерьез считал себя ответственным за меня, не отходил от моей постели до самой выписки и долечиваться повез к себе домой.          
Разумеется, он поднял на ноги милицию (ведь врачи установили что по голове меня ударили до того как я попала под его машину) и они достаточно быстро установили «мою» личность, посетили разгромленную квартиру с лужей крови и сделали соответствующие выводы. Теперь фото Игоря Петровича висело на каждом стенде «Их разыскивает милиция», а в моем нынешнем паспорте стараниями Арсения быстро появился штамп о разводе, а затем еще один – о заключении брака. И только две вещи терзали мне душу: мама и то, что Марина осталась безнаказанной. Я не могла навестить мать, боясь что дрогну, не смогу сдержаться, и потому только иногда позволяла себе взглянуть на нее издалека. А Марина… ну не знаю, наверное уехала куда-нибудь в качестве студентки, начала жизнь заново…

 Мои размышления невесомым поцелуем прервал мой горячо любимый муж.
   - Мы опаздываем, Мариш. – Сказал он помогая мне застегнуть цепочку с кулоном, комплект к серьгам. – Столик заказан на восемь. Я жду в машине.

Что ж, может быть я много потеряла, но, сдается мне, приобрела гораздо больше. У меня есть все, о чем только можно мечтать – любящий и любимый успешный муж, дом – полная чаша, насыщенная и интересная жизнь. Я привыкла к другому имени, по счастью, оно напоминало мое, к новому телу, оно привыкло ко мне и даже помолодело от моей, такой еще юной, души. И даже зеркало больше не пугало меня отражением - каким-то непостижимым обра-зом в лице стали проявляться мои, Машины черты. В общем – жизнь удалась. Даже если в один день я потеряла одного горячо любимого человека, но зато нашла другого. И сегодня, за ужином в ресторане, этому любимому человеку я сообщу, что скоро у нас появится еще один горячо любимый человечек…


Прошло время, все шло своим чередом, у нас росла красавица дочка и я была бесконечно счастлива. Но однажды, сопровождая мужа в деловой поездке в один далекий город, мне пришлось столкнуться с моим кошмарным сном. По дороге из аэропорта, в окно такси я увидела ее, дрянь, забравшую мою жизнь. Увидела и не поверила своим глазам. Около мусорного бака, прямо рядом с дорогой, грязная пьяная бомжиха в драных обносках вырывала пустую бутылку из рук такого же облезлого оборванца. И я не узнала бы ее, если бы не знала так хорошо свое собственное бывшее тело. Если бы не увидела шрам от ожога на левой руке, чуть повыше локтя, полученный мною еще в детстве и форму которого я знала как никто другой. Это была она, и мое тело. Было мерзко на нее смотреть, но я была не в силах отвести взгляд. Ее приятель от-нял у нее бутылку, сопровождая действие отборным матом, и дернув за руку в сторону отвесил ей хорошего пинка. Она коротко взвыла и кинулась на него с кулаками. На этот раз он угомонил ее ударом в лицо. Меня передернуло. Все-таки лицо было мое. 

Такси тронулось и мне пришлось отвести глаза. Многое промелькнуло в мо-ей голове за короткое мгновение. Припомнив все я содрогнулась. И вдруг пожалела ее, так рвавшуюся к молодости и возможности начать жизнь снача-ла, не повторяя ошибок. Неужели о такой жизни могла она мечтать. Вспомнила ее угрюмого мужа, также поколачивавшего ее, как тот грязный пьянчужка, и так подло бросившего меня умирать. Не думаю что его жизнь теперь стала лучше. Они оба шли к этому, вплетая свою корысть в витую нить судьбы.
   - Каждому по его заслугам… - произнесла я почему-то вслух.
   - Это точно! – согласился со мной Арсений, хитро улыбнулся и поцеловал меня, сметая все дурные мысли.