Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 11

       Перед самым выносом муж по-прежнему лежал сплошь укутанный саваном и в старых шлёпанцах. Поистрепал Сашка, будучи ещё живым, обувку-то, а до новых карточек, бедняга, не дотянул. «Слава богу, хоть этого добра не коснулась талонная система», – всхлипывала Дарья, постукивая костяшками пальцев о скорбный мужнин приют.
       Хлопотавшая по дому бабушка Устя, которой вдова поведала об утренней афере с тапками, утешала её как могла:
       – Может, и забыла Нинушка про обувку-то. Всякое с человеком случается... Но ты не убивайся зазря-то. В раю ведь, Дашенька, все босыми ходят. Там травушка, знаешь, какая мягонькая... 
       – Всё равно не по-человечески это, – сокрушалась женщина. Она удручённо сидела возле любимого вот уже битых два часа. Не считая, конечно же, ночного бдения. Кстати, утром поплакать ей не дали. В семь часов прибежала Нинка, за нею последовала Глафира, и несчастной вдове пришлось наравне со всеми продолжить начатые ещё вчера заботы по приготовлению поминального обеда. Хотя Нинка и была близкой подругой Дарьи и часто бывала в её доме, и, мало того, не раз помогала хозяйке в стряпанье, особенно перед праздниками, она, видите ли, до сих пор не знала, «где и что можно найти не в своём чуланчике*». Со стороны Ждановой это был ловкий стратегический ход. И он оказался на удивление результативным. Общаясь с женщинами, Золотарёва – под приютом Нинкиной неуёмности и Глафириной разговорчивости – смогла хотя бы на время укрыться от произвола терзавших её дум.
       Сейчас же лицо бедняжки было вновь заплакано, красно и немного одутловато. Платок сполз набок, из-под него выбились пряди нечёсаных волос. Но Дарья, казалось, ничего этого не замечала. При живом-то Сашке она постыдилась бы показаться на людях в таком виде. Сегодня же ей было не до прихорашивания. Немыслимое горе напрочь отбило у неё главную меру комплекса неполноценности – страх за свою внешность. 
       – Для Бога, доченька, куда важнее душа, – погладила её руку сидевшая рядом бабушка Аглая. Около Аглаи, опустив голову, стоял внучок. Ему, очевидно, надоело озираться по сторонам, разглядывая молчащих людей, поэтому он, скосив взгляд на нитку, выползшую из бабулиного платья, заинтересованно наматывал её на палец.
       – Наверное, душа... – не сразу поняв, о чём идёт речь, кивнула в ответ Золотарёва.
       – Вот-вот. Именно душа, – оживилась старушка. – А душа-то у парня... да ты сама это знаешь... золотая была. Рано ему с такой душой-то туда. Сколь бы людям ещё добра успел сделать.
       Несчастная всхлипнула:
       – Успел бы...
       – Пора мужиков звать. Без минуты двенадцать, – показала на стенные часы Устинья.
       Дарья, приложив платок к глазам, уже хотела было подняться со стула, но её опередил Колька. Стряхнув с пальца забаву, он опрометью бросился к окошку. Наклонившись, тут же нырнул под тюль:
       – Стоят уже. А дядя Лёша Замёткин плачет.
       В сгустившийся тишине его негромкий, но довольный голосок, разбавленный печальными нотками, услышали все. Люди начали расступаться, образуя коридор для носильщиков.
       Бабушка Аглая встрепенулась, обращаясь неизвестно к кому:
       – Заслонку-то в печке открыли, али нет?       
       – Я выдернула её совсем, – полузадушенным голосом пролепетала Машка. Она стояла у изголовья гроба. Одинокая, забытая всеми, девочка непроизвольно теребила обивку домовины. Слёзы у младшей Золотарёвой уже подсохли, душа поуспокоилась, и теперь она так же, как и Колька, с удивлением наблюдала за происходящим.
       – Машенька, – обратила к ней заплаканное лицо Дарья. – Сходи в детскую, глянь, что делают малышки. На кладбище их брать не будем. Тётя Нина обещала присмотреть за ними.
       Машка тенью скользнула в смежную комнату. Полина сидела на полу и что-то мурлыкала себе под нос. Она увлечённо качала куклу, мальчика – пастушка Леля. Настя самозабвенно мела пол. Увидев старшую сестру, крошка протянула ей веник и совок.
       – Работай, работай, если взялась. Дело-то в общем полезное. Труд ещё никого не испортил.
       – Лаботай, лаботай... я вот и лаботаю, – засмеялась девчушка. – А тебе я нитего не дам.
       – А мне и не надо, – погладила её по головке Машка.
       – А мне и не надо... – попугайчиком откликнулась вторая сестрёнка. Она встала, подошла к игрушечной кроватке и уложила куклу спать.
       – Ступай, доченька, к папе... Иди, милая... А я посижу здесь. – Младшая Золотарёва вздрогнула и оглянулась. На стуле, сбоку от порога, сидела бабушка Оля. Несколько ватных прядочек выбились у неё из-под платка, но она их не поправляла. Или не чувствовала, или сил уже не было после полукилометрового пути сюда.
       – Здравствуйте, бабушка Оля, – подошла к гостье девочка. Она сняла со старушкиной головы платочек и причесала бабулины волосы круглым гребешком, который находился тут же, в невесомых прядочках. 
       – Спасибо, моя хорошая... А платок оставь, не повязывай. Пусть головушка подышит. – Сморщенные веки бабушки выдавили на щёки несколько капелек влаги. – Она взяла Машку за руку: – Прощаться не пойду. Сил нет лезть через порог. Да я вчера вечером уже простилась. Шла из магазина, ну и заглянула к вам... Сердце-то моё, доченька, никак не хочет принять эту потерю. Не верит оно, чтоб такое прискорбие могло в такие-то лета произойти с твоим папкой... Ну, иди, иди, скоро выносить будут, – с последними словами она отпустила Машкину руку.
       – Там бабушка Оля, – сказала девочка, подойдя к матери.
       – Спасибо ей... Нужно позвать её сюда, – слабым голосом произнесла Дарья.
       – Да она вчера простилась. А сегодня ослабла сильно.   
       К гробу протиснулись четверо мужчин и стали подсовывать под днище полотенца. Когда всё было готово и носильщики намотали на ладони концы утиралок*, в комнату, запыхавшись, влетела Нинка. В руках у Ждановой красовались новенькие тапки. Их Нинка приобрела четыре года тому назад мужу-алкоголику. Но обувка Гохе не понадобились. Он благополучно отбыл в мир иной с так и не излеченным циррозом печени. А похоронила его предприимчивая супруга в старых ботинках, до блеска отполированных гуталином.
       Нинка – дама ещё хоть куда. Кровь с молоком. Коня на скаку она, может, и не остановит, но любого мужика за шиворот точно поднимет. Натренировалась на Гошке-то. Это сейчас она в ДК заведующей работает и заочно учится в областном институте культуры. А два года тому назад Жданова убирала за лошадьми у местного предпринимателя. Да ещё и подхалтуривала там же сторожем. Несколько раз конюшню пытались спалить завистники, и каждый раз Нинка отутюженным приёмом, разученным бог весть где, посылала их в нокаут.
       Детей Господь Нинке не дал. Седины в голову тоже. Её пшеничного цвета волосы всегда были заплетены в толстенную косу, и эта косища, точно змея, обвивала лилейное Нинкино чело. Могучая талия и крепкие ноги до сих пор делают Нинку конфеткой для тех мужчин, которые с презрением воротят носы от торб с костями. Но сельская Даная никого не подпускала к своему шикарному телу. Ходили слухи, что у неё кто-то заарканен в городе. Но кто? Поговаривали, какой-то бомж. Бомж то или не бомж, хитрющая Жданова никому не докладывала. А следить за Нинкой, слава богу, никто не удосужился... 
       Мужики опустили гроб на скамью. Увидев на ногах покойника шлёпки, Нинка ахнула:
       – Мать честная, да он уже приобулся. – Сняв рухлядь, Жданова с трудом натянула на одеревеневшие Сашкины ступни обновку:
       – От жары он у тебя распух, что ли? Лапа-то у него, вроде, миниатюрнее Гохиной была. Боженька милостивый, хоть там ублажи утробу его ненасытную. – Вперев в потолок большущие тёмно-серые глаза, Нинка истово перекрестилась. – Это я про своего... – успокоила она опешившую подругу.
       – И лицо и ноги распухли, – заплакав, подтвердила Дарья. – И тело сильно вытянулось. – Слёзы у несчастной уже не капали. Они лились, как вода на мельничное колесо.
       Дородной рукой Нинка жалостливо обхватила щупленькую фигурку вдовы:
       – Поплачь. Тебе сейчас надо... – Вздохнув, шёпотом добавила: – А у меня, подруженька, в эти дни сердце также не на месте. Как будто бы ведро печали заглотнула да с нею и застыла.
       – Так ты... тоже поплачь. Сразу полегчает, – высморкалась в платочек Золотарёва.
       – Не могу...
       – Почему? – удивилась Дарья.
       Жданова неспешно, изящным движением проверила тугой жгут косы и только потом наклонилась к подруге: – А я ведь не одним телом-то закостенела. Душа-то моя словно в дупло упряталась... И не шелохнуться ей там, бедняжке, не размяться. Всё горит, несчастная, всё стонет от боли-то неуёмной. А тоскует как... Будто ждёт кого... – Она нежно поправила около головы покойного выбившийся уголок савана.
       – Заколачивайте... – кивнула мужикам Дарья.
       – А прощаться? – один из носильщиков хотел было откинуть погребальное покрывало, но вдова горлицей подлетела к мужу:
       – Не надо, Лёшенька!
       Алексей отдёрнул руку и виновато покраснел.
       Когда последний гвоздь ровно вошёл в крышку, гроб в сильных руках мужчин приподнялся и медленно поплыл в прихожую. Над порогом он завис в воздухе и три раза несильно качнулся взад и вперёд. Таким вот образом Сашка навечно прощался с милым ему домом.
         Провожающих на кладбище собралось порядочно. Приехали четыре друга по техникуму, с которыми муж до последнего поддерживал связь. Пришли почти все деревенские, приковыляли из окрестных сёл завсегдатаи, для которых подобные мероприятия служили бальзамом на иссохшуюся душу. Была здесь в полном составе и администрация ООО «Колоски» и даже один представитель района. 
       Длинных речей не произносилось. Дольше всех задержала на себе взгляды Антонина Борисовна. Со слезами на глазах руководитель предприятия заверила собравшихся, что Александр Иванович запомнится им прежде всего как примерный работник на производстве и замечательный хозяин в дому. Выступающая подошла к гробу и положила руку на крышку: «И в жизни-то всё у него было ладно да складно. А как он любил жену и детей... Это нужно было видеть... И это обязано послужить примером многим из нас. Пусть земля тебе будет пухом, наш бесценный Александр Иванович».
       Дарья, ухватив за руку плачущую Машку и сама трясясь в рыданиях, вспоминала мужа живым. Детдомовская участь не ожесточила супруга. Никогда ни по какому поводу Сашка не сплетничал. Шутки его сводились лишь к лёгкому беззлобному юмору. За этот юмор и, конечно же, за добротную хозяйскую жилку, а ещё за безотказность в помощи и почитали односельчане молодого инженера.
       Стали прощаться с усопшим. Дарья бросилась на крышку гроба и почти лишилась чувств. А когда мужики начали опускать любимого в могилу, она окончательно потеряла сознание. Уколы и таблетки, которыми пичкал бедную вдову Иван Валентинович, ни на миг не приносили успокоения...   
       Очнувшись от приличной дозы нашатыря, Золотарёва осознала, что под нею  скамейка. Тут же на скамье, с одной стороны от неё, сидел Алексей Замёткин. Сашка уважительно называл его «головастым парнем». Нет, голова у Лёшки была обычных размеров. Но соображала она необычно. Дело в том, что Алексей прекрасно разбирался в технике. Причём, в любой. В машинах (стиральных, легковых, грузовых), холодильниках, телевизорах, магнитофонах, сельхозагрегатах. В дом к Замёткиным люди всю зиму таскали на починку сломанные вещи. Комната Лёшки представляла из себя что-то вроде ремонтной мастерской. Родители же, с которыми парень проживал в одном доме, не протестовали, ведь лишний приработок ещё никому не мешал. В остальное время заниматься ремонтом Лёшке было некогда. Сельхозработы отнимали у передового тракториста Алексея Замёткина весь световой день.
       Муж очень хотел, чтобы этот «головастый парень» заочно выучился на механика, но поступление в техникум Лёшка почему-то каждый раз откладывал на неопределённое время...
       С другой стороны от Дарьи сидел скучающий Колька. И Колька и Алексей поддерживали вдову за руки.
       Увидев, что Дарья пришла в себя, Лёшка прошептал:
       – Дашенька, извини меня, пожалуйста.
       – За что?
       – За то, что не уберёг твоего мужа.
       Вдова, очевидно, не зная, что сказать, лишь недоуменно пожала плечами. Парень же пояснил:
       – Какое-то нехорошее предчувствие гнобило меня в тот день... Эх, если б я был там. А ведь Ирина Власьевна отправила меня за деревню буксировать столбы. Целую линию пришлось перетаскивать.
       – Не упрекай себя, – Дарья осторожно коснулась его руки.
       Лёшка покраснел:
       – Чуточку опоздал. Прикатил, когда быка уже повязали. А то б я его... трактором...
       – Тётя Даша, – Колька потянул Дарью за рукав.
       – Что, Коленька? – отозвалась женщина.
       – Когда гробик с дядей Сашей опускали в могилку, он зацепился складочкой за корешок в земле. А в это время на крышечку с неба спустился белый голубок. И так жалобно заворковал... так жалобно... – Колька заплакал. 
       Дарья ничего не ответила, лишь нежно прижала мальчика к себе. Колька уткнулся носом ей в подмышку и там затих.
       Затуманенным взором Золотарёва ещё раз посмотрела перед собой. Вместо развёрстой ямы она увидела теперь небольшой холмик, весь засыпанный цветами. К врытому в землю деревянному кресту были прислонены венки. В баночке горела свеча. Бабушка Аглая, бабушка Устинья и Машка хлопотали у маленького столика. Они угощали присутствующих поминальным вином и бутербродами с колбасой и сыром.
       Слёзы скорби, наверное, самые тяжёлые слёзы на свете, опять застлали Дарье глаза...   
_______________________________________________
Прим.: *чуланчик (ум.-ласк. от слова ЧУЛАН) – кухня (диалектное слово Новгородской области);
*утиралка – полотенце (диалектное слово Новгородской области).