Фонарь в ночи

Дешевые китайские часы с зелеными светящимися цифрами на крохотном табло, стоявшие на полке шкафа, были повернуты в сторону окна. Там был стол и старый мягкий стул с дырами в обивке, заклеенными в несколько слоев скотчем.
Сиденье стула было, наверное, еще теплым - только пару минут назад на нем сидел Женя Кравцов, дежурный врач. Сейчас Женя пошел за фруктами и, скорее всего, за шампанским в ближайший магазин.
Женя ушел, а с дивана, стоявшего у стенки, времени не было видно. Было что-то около двух часов ночи или чуть-чуть попозже, но точно мы этого теперь не узнаем.
Когда сменилась очередная минута (это было видно по моргнувшему на лаке столешницы зеленому отсвету), Аня встала с дивана, потянулась, разминая отсиженную ногу, и, немного припадая на неё, подошла к вешалке возле двери.
Там висели две куртки (на улице в эту ночь оказалось неожиданно тепло) и чей-то старый зеленый халат.
На втором этаже ветерок скрипел какими-то петлями и шевелил шуршащие бумажки.
Аня воровским движением глянула в щелку двери и, оттянув пальцем край нижнего кармана Жениной куртки, сунула в него руку.
В кармане было пусто. Аня побренчала монетами в другом и начала обыскивать внутренние карманы.
Ане было стыдно, очень стыдно. Аня искала презервативы.
Она ощущала себя воровкой, и поэтому вынуждена была повторять про себя: "Я ничего не возьму, мне нужно только проверить". От этого Аня злилась и нервничала. Сделки с совестью всегда неприятны.
Видите ли... вам это, возможно, покажется странным, но Анина логика выглядела примерно так: если бы Аня нашла в кармане Жениной куртки презервативы, это значило бы, что Женя носит их с собой всегда, на всякий случай. Если бы их там не оказалось, а потом бы выяснилось, что Женя купил их только что (а Аня ни одним словом не подала ему надежды), получилось бы, что Женя все-таки предусмотрел этот вариант, а подобная предусмотрительность, по мнению Ани, была просто оскорбительна.
Вот почему она так нагло рылась в чужой вещи.
Когда Аня сунула руку во второй внутренний карман, в коридоре раздался звонок, громкий, как сирена под ухом вместо будильника. Аня вздрогнула и едва не порвала карман, судорожно пытаясь вытащить из него кисть, но тут, к счастью, упала вешалка. Кое-как поставив ее на место, Аня кинулась к входной двери.
Из-за пережитого страха она озлилась еще больше. Злиться было приятно.
Первой ее мыслью было: "Почему он так быстро пришел?" - но в дверях стоял высокий плотный мужчина средних лет, с усами и кровоподтеком под левым глазом. Открытый глаз у него сразу забегал, перескакивая с лица девушки на ее грудь, довольно заметную даже под халатом, и обратно - будто он не знал, к кому обращаться.
- Это травмпункт? - отрывисто спросил он.
Теперь Аня заметила, что правой рукой мужчина поддерживает за запястье левую, ощупывая распухший большой палец, неестественно выгнутый в сторону. Мужчина морщился от боли, отчего его усы то сдвигались, то раздвигались, как у осторожно обнюхивающего что-то невкусное кота.
- Да... проходите, - Аня указала рукой на дверь кабинета. - Что у вас?
- А что, не видно? - сердито дернулся мужчина и, еще сильнее вцепившись в свое запястье, закатил глаза к потолку и прикрыл веки. Через секунду он сердито посмотрел Ане в глаза.
Та, немного удивленная такой агрессивностью (самую малость - больные разные бывают), закрыла за ним дверь на засов и провела мужчину в кабинет под номером три (первым была ординаторская, вторым - сестринская с архивом документов и разными штуками вроде суден для отмачивания повязок).
- Садитесь. Я вас осмотрю, - как можно спокойнее сказала Аня. Внутри ее бушевала волна праведного гнева. Праведный гнев - штука еще более приятная, чем просто злость. Аня ни словом не показала, как она зла, поэтому она пребывала едва ли не в эйфории от сознания того, с какими жертвами она выполняет свой долг.
Хотя Аня в общем-то была неплохой девушкой. Просто была ночь, ей хотелось спать, от кофе горчило во рту, да еще и Женя так невовремя вышел.
Мужчина сел на предложенный ему стул и исподлобья осмотрелся вокруг.
Травмпункт был старым. Помещался он в двухэтажном здании еще царской постройки. Второй этаж бал давно заброшен, окна закрыты ставнями, хлопавшими на ветру, потому что все стекла давным-давно уже были выбиты. Там хранились кипы каких-то бумаг, покрытых пылью, отсыревших и пожелтевших от времени, пахнущих дождями многих и многих лет. Должно быть, это старые медицинские журналы, истории или карты. Люди, чьи болезни были в них записаны, давно уже умерли, а если еще и не умерли, то пожелтели - от старости и болезней.
Раньше Новопрокопьевск был деревней Новопрокопьевкой, располагавшейся неподалеку от города. Теперь он превратился в пригород или, скорее, окраину, не до конца еще сросшуюся с расширявшимся городом. Пройди вы сто метров в нужную сторону - и вот вы уже в поле, где цивилизацией только пахнет.
глухое, в общем, место. Тихое. Днем тут было вполне ничего, но ночью вдруг выяснялось, что рабочие фонари с островками пыльно-желтого света попадаются так же часто, как и оазисы в пустыне.
И хотя окна в травмпункте были забраны решетками, а запор на двери был достаточно массивным, Аня все же боялась оставаться в здании одна.
Она стала медсестрой совсем недавно, недели еще не прошло. За это время она успела лишь промыть колотую рану на ноге какому-то пареньку, который напоролся на ржавый гвоздь (столбнячную сыворотку вводил Женя) и помочь Жене зашить разодранную губу какому-то оборванцу (она лишь подавала чистые тампоны).
Это называлось практикой.
Кабинет был не слишком уютным, но прилично оборудованным: тут были раковина с краном, кушетка, письменный стол для перевязок, три шкафа с медикаментами, витрина с инструментами. Ножницы с загнутыми концами и несколько скальпелей были самыми безобидными из всех. При взгляде на остальные сразу же чувствовалось какое-то странное болевое омерзение, будто у тебя под кожей кто-то ковыряет этими самыми кривыми ножницами и прочими причудливо выгнутыми, а то и извивающимися предметами.
Аня сделала вид, будто что-то отмечает в журнале, а сама в это время думала, как поступить: ждать Женю (но магазины не работают ночью!) или же действовать самой. В теории она знала, как поставить диагноз и как обработать рану, но делать это в одиночку, без контроля опасалась.
Вид у мужчины был ужасный. Левый глаз у него совершенно заплыл кровью и не открывался.
- Слушайте, у меня там что-то жжет в глазу, - с беспокойством сказал мужчина. - Мне от этого ничего не будет?
- Не моргайте, - посоветовала Аня. - Это соль. Как ваше имя?
- Да вы сделаете что-нибудь или нет? - взорвался мужчина. - У меня пальцы пухнут, пульсируют, глаз горит, а вам - имя! Может, паспорт еще?
Аня хотела сказать еще, что хорошо бы увидеть его страховку, но передумала.
- Нет, просто скажите имя и фамилию. И отчество.
Нет, с этим нельзя долго, решила Аня. Пожалуется еще. К тому же палец и правда распух сильно.
- Михайлов, Петр Алексеевич.
Аня записала. Потом отложила ручку, взяла стул и подсела к пациенту.
- Как это вы так? - спросила она, осторожно, будто змею, беря руку Петра Алексеевича в свою, чтобы осмотреть.
Тот так же осторожно отпустил руку, сморщившись в ожидании боли. На его запястье появились сначала белые, потом розовые пятнышки от пальцев.
- Упал, упал неудачно! - произнес он страдальческим голосом. - Ну тише, вы, тише! Какая вам разница... - последнюю фразу он сказал вполголоса.
Набрав воздуха в грудь и закрыв глаза, он с шипением выдохнул и строго посмотрел на медсестру.
Аня от испуга стала ощупывать палец самыми кончиками пальцев, так что сама почти ничего не чувствовала.
На вид это был вывих. И на ощупь - тоже. И интуиция подсказывала, что это был вывих. Но он ведь не говорит, что с ним случилось.
Девушка решила начать с простого - передала напряженную руку обратно пациенту и стала осматривать бровь над левым глазом. Пациент во время этого вздрогнул еще несколько раз.
- Сильнее и сильнее жжет. Может, у меня и с глазом что-то?
Он жаловался на это каждые несколько секунд, делая предположения одно другого невероятнее.
Аня достала склянку со спиртом и пачку ваты. Она осторожно промакивала кожу и оттирала присохшую кровь, выбрасывая в пластмассовый контейнер остро пахнущие окровавленные клочки. Спирт, видимо, все-таки попал под веки ее пациенту - Петр Алексеевич едва сдержался, чтобы не оттолкнуть Аню. Но ему для этого пришлось бы отпустить свое запястье, а он скорее бы умер, чем решился это сделать.
- Осторожней, осторожней, прошу вас! - кричал пациент, сердито кося на нее глазом снизу вверх и выворачивая для этого голову вверх, А Аня пугалась этих криков и только сильнее тыкала ему ватой в лицо.
Действительно, трудно сосредоточиться, когда на любое твое движение человек дергается и вопит. К тому же глаз под кожей постоянно вертелся из стороны в сторону - это было еще и противно.
Аня вспомнила другого пациента, который был позавчера - тот парень с дыркой от гвоздя в ноге. Его звали Олегом.
Он разводил костер у себя на даче в полукилометре отсюда. Дров было мало, поэтому, не долго думая, Олег поломал старый заборчик, который упал еще в начале лета - стойки сгнили за два десятка лет.
Сначала он топориком расшатывал штакетины, а потом отрывал их от поперечин, бросая на землю. После этого начал рубить, не посмотрел под ноги и наступил на одну из деревяшек.
Он приковылял в травмпункт на одной ноге, подволакивая вторую. Кроссовок был полон крови и хлюпал при каждом движении. Из дырочки, оставленной гвоздем, она по капле выливалась на дорогу.
Когда Женя спросил его, надо ли ему обезболивающего, Олег ответил отказом.
А когда они сняли кроссовок и носок и стали промывать колотую ранку, стало видно, что кожа вокруг нее слегка подрагивает. Это должно было быть болезненно, но Олег ничего не сказал по этому поводу.
Пока Женя выдавливал грязь из раневого отверстия, Олег отвернулся от него и стал глядеть на Аню и задавать ей всякие вопросы: сколько Ане лет? почему она стала врачом? какие фильмы ей нравятся? - и так ловко переходил от темы к теме, что Аня диву давалась, вспоминая.
Потом Женя поставил укол и отправил Олега домой.
Аня еще немного повспоминала о нем и почти забыла - надо же о себе позаботиться. Чтобы она делала сегодня вечером без Жени? Друзья из института теперь только по телефону, с родителями скучно, парня нет...
- Вот. Держите тампон, только плотно. И... можно уже не зажмуриваться. Откройте глаз. Отпустите вы палец свой, что вы в него вцепились!
- Так больно ведь!
- Потерпите. Не маленький, - озлилась Аня. - Давайте руку вашу.
В злости она, как автомат, не раздумывая вставила кость на место, в сустав - Петр Алексеевич только охнул. У него даже слезы на глаза выступили.
Злиться было приятно. Злость придавала смелость.
Потом Аня наложила ему повязку и еще раз осмотрела бровь, сняв с нее тампон.
От всей раны осталась тоненькая розовая полоска.
Аня залепила её пластырем с ватой и какой-то мазью, потом отправила Петра Алексеевича домой, наказав пластырь неделю не снимать, после чего прошла в ординаторскую. Там она внезапно кинулась на диван и зарыдала.
Часы показывали половину третьего ночи.
Плакать тоже было приятно. Не верьте тем, кто говорит, что его душат слезы! Плакать - приятно. Еще приятнее, чем чихать. Особенно если дать волю слезам и  мыслям.
Пусть мысли текут по накатанной колее, по самой простой дороге. Будто на санках, вы помчитесь по блестящей гладкой дороге, как катятся по щекам ваши слезы...
Аня думала о своей жизни. Ей было двадцать четыре, она была красива, умна, во время учебы парни так и липли к ней - это здорово повышало самооценку.
Стоило чуть поманить Женю пальчиком - и вот он бежит за шампанским, как мальчик.
Какие все вокруг мерзкие, гадкие! только одного от нее хотят. Мерзкая эта практика - когда уже можно будет в нормальной больнице работать! Хотелось спасать жизни, а не вязать узелки на повязках. Выслушивать благодарности, а не рисовать узоры зеленкой.
Да кто ее, без опыта, возьмет в нормальную больницу? А если без опыта нигде не берут, его набраться? Чертов заколдованный круг, чертовы врачи (как похоже на "враги"!), чертово все вокруг...
- Я пришел! - радостно крикнул Женя, остановившись на пороге с пакетом в руке. - Тут фрукты, шампанское... Ань? Ты плачешь?
- Уйди, уйди отсюда!
- Что с тобой?
- Ничего. Уйди.
Куда? Почему? Обиделась, что так долго ходил? Так все закрыто...
Аня вскочила и подошла к Жене вплотную. Слезы блестели на помятых ладонями щеках.
- Покажи, что еще купил! Покажи карманы! Покажи! - вскричала она.
- Да вот, жвачка, резинок пачка... - начал было он.
- Ага! Конечно! Без этого никак нельзя. Наверное, их так долго искал? Уйди, и слушать тебя не хочу! Только о себе и думаешь.
Женя в растерянности сел на диван и стал нервно перебирать в пальцах картонку с резиновыми изделиями. Он не виноват - как будто она сама не так хотела все закончить! Капризная девчонка, ничего более.
Аня смотрела в окно. По щекам ее катились слезы, блестевшие в свете уличного фонаря. Приятный ком стоял в горле.
Петр Алексеевич стоял в ванной у себя дома. Отлепив пластырь, он трогал ранку над глазом. Кровь уже запеклась, но по краям от нажатия выступили алые бисеринки крови. Петр Алексеевич стоял и думал: останется шрам или нет?
Этажом выше заплакал ребенок.
Над городом, широко расставив ноги, стояла ночь.