Просите, и дано будет вам,
Ищите, и найдете…
Новый завет
Каждый человек нам интересен,
Каждый человек нам дорог…
Старая детская песенка
- Несчастные предки наши не знали
даже, что такое мобильники…
- Потому они все и вымерли.
Новая русская шутка
«Дорогие мои, хорошие! Наверное же, и вы замечаете, насколько стремительней помчалось время. Ведь буквально за несколько лет до событий, о которых хочу рассказать здесь, нынешние чудеса науки и техники казались нам едва ли ни фантастикой – и вот они уже часть повседневности…»
Узнали зачин? Да, это вновь обращаюсь к вам я, Вадим Юрьевич Депулин, (анкетные данные для вовсе не знающих меня – позже). Как говорится, немало воды утекло с тех пор, когда ознакомились некоторые из вас с первым вариантом этого моего своеобразного отчета, впоследствии, увы, утраченного при драматичных обстоятельствах – о чем также в последующем. Очень много затем случилось разных других происшествий, перемен, размышлений, подчас весьма тягостных, но… Проходя по спиралям очередных сомнений, я опять и опять, хотя на все более высоком уровне, возвращаюсь к той же, стоящей будто непоколебимый монумент мысли: эту работу завершить надо! Да, мир меняется со скоростью подчас потрясающей, мы сами делаемся другими, однако поиск чего-то самого главного в жизни, способного быть смыслом и опорой лично каждому, по-прежнему остается актуальным. Пусть большинству из нас не суждено стать всепобеждающими суперменами или просто везунчиками, но жить интересной, предельно насыщенной жизнью, имеют возможность, права, (а, может быть, это – даже наша обязанность!) буквально все. Потому-то с верой в то, что и мой опыт действий в этом направлении хотя кому-нибудь и хотя бы в чем-то пригодится, берусь я вновь за нелегкий труд по воссозданию утраченного. Ведь даже для того, чтобы повторить с некоторым правом софизм о тщете усилий человеческих, надо этих усилий предпринять не меньше, чем требуется для осуществления задуманного. Причем желательно действовать без проволочек, поскольку имеется еще одна, быть может, главная причина, убыстряющая бег времени – наши нарастающие года. Возможно, в соревновании со столь серьезным соперником буду высказываться подчас неточно, но думаю – это не очень страшно. Тот настрой, с каким ведется повествование, как раз не редко и дает читателю нечто самое ценное. Известным поэтом сказано задолго до нас: «Всех лучше песни, где немножко и точность точно под хмельком… Пускай он выболтает сдуру все, что впотьмах, чудотворя, наворожит ему заря… Все прочее – литература». Тем не менее я буду стараться облегчить читательскую работу для всех решившихся взять в руки это мое самое объемное и внешне в чем-то противоречивое произведение, то есть по возможности сокращать его, упрощать, хотя нельзя ведь и здесь переусердствовать, чтобы ущерба смыслу не нанести…
Итак, чудесным днем начала осени, пришедшимся, что стоит особо отметить на субботу, из квартиры, расположенной на первом этаже стандартной пятиэтажки, быстро вышел долговязый худой мужчина лет сорока пяти. На его лице, из тех, какие называют простонародными, преобладало выражение решимости, движения были резкими, подчас даже порывистыми. Это и был я (описание даю опять-таки с мыслью о совершенно меня не знающих), целью же моей «вылазки» являлось получение некоторой корреспонденции, возможно присланной мне в ближнее почтовое отделение до востребования… Теперь, считаю нужным, пусть и с опозданием, извиниться за избитый эпитет «чудесный». Решил употребить все-таки именно его, поскольку в описываемой ситуации приведенное слово лучше других может выразить некий особый смысл, каковой, подобно многому другому, станет понятнее позже… На почту же мне попросту было уже необходимо идти или в противном случае вовсе туда не показываться, что после всего предшествовавшего выглядело бы очень жалко, да к тому же грозило кое-какими рецидивами, нежелательными в крайней степени. Общей причиной столь сложной «нагруженности» послужило то, что уже недели за три до описываемого дня одна из новомодных городских газет опубликовала в рубрике «Знакомства» мое объявление. Однако, сдерживаемый не совсем ясными для меня самого опасениями, я медлил идти за возможными ответами, дотянув до того, что очутился в упомянутом положении. Решение, видимо, надо было принимать срочно, и мне в голову ничего лучшего не пришло, как просто силой заставить себя стронуться с места. «Небось, в западню загонять тебя не собираются! Ну а если ждет разочарование – что ж, придется вытерпеть…»
В движении, да к тому же происходившим под нежно греющим с чистого неба солнышком, мне стало заметно легче и прижухшие было от неопределенности надежды вновь воспрянули, неожиданно начав превращаться в подобие всесметающей волны в океане. Это, впрочем, выглядело уже другой крайностью, вряд ли желательной, но чтобы достичь хотя бы временного перемирия с «прыгающим» своим настроением, я решил на сей раз действовать мягче, попытавшись разобраться в происходящем как бы даже по-научному… Может просто все та же чудесная (чудотворная!) погода продолжает свое «накачивающее» действие? Похоже было – доля истины в таком предположении есть, но именно только доля. Главные же причины всех моих перемен и метаний наверняка пребывают глубже, в неких таинственных пучинах сущего, проникать в которые сейчас дело преждевременное, может быть, даже опасное. Поэтому лучше всего просто получить удовольствие от езды на хребте явно уже соглашающейся с таким рассуждением волны, а дальше - по обстановке…
Теперь, полагаю, настало время привести и копию того моего объявления в газете, выполненного в соответствии с образцами данного вида народного творчества. Вот его точный текст. «Мужчина (45/186/64), имеющий проблемы (прошу запомнить этот оборот!), но не теряющий оптимизма, любитель литературы, искусств и природы, ищет подобную себе подругу». Возьмите любую газету с вышеназванной рубрикой и вы увидите, что от большинства объявлений представителей «сильного» пола мое отличается в корне. У тех – реклама почти безудержная: и красивый-де, и могучий, и проблем никаких. Я же сразу огорошиваю уведомлением о неких сложностях своей жизни, хотя и делаю тотчас эдакую «оттяжечку» - мол, духом падать себе не позволяю, к тому же люблю искусство и т.д. Однако согласитесь, в наше прагматичное время подобные особенности могут поспособствовать скорее отталкиванию, чем притяжению. Это, мне кажется, тема сама по себе интересная, надеюсь чуть позже возвратиться к ней, сейчас же пора продолжить рассказ о том моем «походе»…
Вот с чем я угадал точно, так это со временем появления в нашем почтовом отделении. Всякие «ранние пташки» из числа посетителей уже разлетелись, пора «сов» еще не наступила, и упомянутая волна беспрепятственно поднесла меня прямо к нужной стойке. За ней перед компьютером сидела невзрачного вида женщина, вяло перебиравшая какие-то бумаги. Когда она обратила на меня взгляд, я смог как бы в продолжение все того же плавного движения протянуть ей паспорт, произнеся попутно на максимуме вежливости:
- До востребования, по номеру, пожалуйста.
Сверка фото с оригиналом не вызвала у операторши подозрений, поэтому уже без всяких задержек она подтянула к себе ящичек с заклеенными разноцветными конвертами и, перебирая их, принялась методично откладывать некоторые в особую стопку. Кучка эта увеличивалась почти без перерыва, а пропорционально ей возрастало мое удивление. Как?! Я, предполагавший, что объявление, подобное мною опубликованному, может вообще остаться без отклика, получаю что-то около пятнадцати посланий?! Ну-ну, недооценил, каюсь, нашу прекрасную половину, а заодно, может быть, самого себя и наше необыкновенное время. Следы изумления, очевидно, не сразу пропали с моего лица, потому что операторша, протягивая корреспонденцию, усмехнулась с довольно заметной заинтересованностью. Скорее всего ей подобного богатства никогда в жизни получать не доводилось…
Пролепетав нечто благодарственно-благожелательное, я выскочил на улицу и, вновь подхваченный давешней волной, понесся, сам не зная, куда. Лишь через некоторое время дошло: мчусь-то, оказывается, в сторону моря. «О да, конечно!» - буквально возликовало все во мне. Именно к нему, другу всепонимающему, выслушавшему бесчисленное количество жалоб моих, достойней всего было примчаться теперь с совсем иной, радостно вдохновляющей вестью… А чтобы сохранить на пути этот жизненно важный настрой, следует, наверное, избегать всяческих уличных приставал, шумных компаний и даже некстати встречавшихся знакомых – пусть уж простят, объясниться можно потом…
Очутившись наконец в одном из любимейших своих мест – на прибрежном бульваре Приморского парка, я с треть часа ходил по нему, подчас замирая и глядя во все глаза на сверкавшие под солнцем пологие волны. Из губ моих вырывались слова, могущие показаться странными для посторонних, но, к
счастью, никого поблизости не было…
- Ах, море-моречко дорогое, живи и здравствуй во веки веков! Пусть ты неказистенькое, мелкое, мутненькое, но я люблю тебя сердечно, потому что ты – родненькое и потому еще – что ангел-хранитель мой и вдохновитель! В тебе, таком маленьком, есть все же дух великого, таинственного, неисчерпаемого Вселенского океана, отросточком которого, пусть очень дальним, но зато самым настоящим ты являешься. Как же и мне, избавляясь по мере сил от не лучших своих качеств, хотелось бы стать достойной частицей всего великого, красивого, разумного! Давай и дальше действовать сообща! Даже – в этом вот на чей-то взгляд мелком, смехотворном, но для меня чрезвычайно важном деле. Заранее благодарен! Вместе – все преодолеем!..
Когда к концу описанного «действа» достиг я, очевидно, необходимого состояния, то был словно бы некой внешней силой повернут в сторону дальнего уголка нашего приморского оазиса. Там, как помнилось мне, лежал под кленами, «моими», по гороскопу, деревьями, толстый обрубок ствола, сидя на котором не раз доводилось вверять записной книжке сокровенные свои мысли…
Придя на место, я разложил по кряжу полученную почту и, в очередной раз помолившись, глянул на нее словно из поднебесья.
- О нет! – вырвался из моих губ чуть смущенный смешок. – Со всеми своими корреспондентками закручивать романы я не собираюсь. Но хоть с некоторыми-то познакомиться можно?..
Мой архив, к сожалению, пропал вместе с первым вариантом этого отчета (о чем еще надеюсь рассказать в более подходящий момент), однако главные документы, как, кстати, и разговоры той поры настолько прочно засели в моей памяти, что если не за дословную, то за смысловую точность их воспроизведения ручаюсь со всей ответственностью. А уж реакция моя после того, как залпом были прочитаны все письма, не забудется, наверное ,никогда. Торжествующий энтузиазм последнего часа в мгновение ока сменился если не полным, то весьма сильным разочарованием и даже некоторым смущением. Думал чудак, от жизни поотставший, неслыханное богатство привалило, а тут… В половине конвертов оказались не письма вовсе, а коротенькие записки с предложением подробнее написать о себе (почему, спрашивается, сама того не сделала?) и в добавление – лишь почтовый адрес «до востребования». Одна из дам, очевидно, так спешила разослать побольше подобных «заявок», что даже слов не дописывала: «С уваж Вер»… Две других приглашали на свидания в дни, которые давно прошли, не сообщив кроме этого ничего… Хотя, конечно, наиболее огорчительным, не смотря на всю самоподготовку, оказалось обнаружение в почте двух-трех писулек, наполненных грубо-грязными домыслами о сути моих проблем и дававших такого же рода советы. О чем еще тут было размышлять, чего опасаться? С лихвой должно хватить предыдущего… Потому-то теперь уже без лишней задержки я разорвал эти «отклики», запихал в трещину в земле и затер сверху подошвой. Считаю, предал даже более почетному, чем они заслуживали, захоронению. Между тем несколько нормальных, вполне достойных такого звания писем в полученной почте все же имелись. Мне показалось совершенно необходимым сделать большой и единственный акцент именно на них, а чтобы вернее возродить прижухшее ощущение волшебной волны, постараться быстрее, «не растекаясь мыслею», организовать встречу с одной из авторш дающих хоть какую-то перспективу ответов. Да пожалуй – вот с этой… Вытащив из невзрачного конверта половинку исписанного тетрадного листка, я постарался отрешиться от всего и прочесть письмо вроде впервые.
«Здравствуйте, мужчина с проблемами! – так начала обладательница почерка с будто бы мчащимися в торопливом беге буковками. (Прошу вспомнить - я употребил более осторожный оборот: «мужчина, имеющий проблемы», хотя такое разногласие и показалось мне тогда малозначащим). Увидев в «Рекламе для всех» Ваше объявление, решила, что нам стоит встретиться. Я имею высшее образование, широкий круг интересов, а кроме того, что также ведь что-то значит, стройна, симпатична, одеваюсь со вкусом, поэтому даже просто поговорить со мною должно быть приятно. Пожалуйста, вот Вам мой телефон… дозвонитесь, если пожелаете. С уважением – Надежда Максимовна».
-Гм-гм! – моя невольная усмешка получилась как бы даже поощрительной.
Чувствовался в женщине характерец! «Я решила – нам стоит…» И вместе с этим ввернуто не без изящества: «стройна, симпатична…» Дескать, для нас, интеллигентов, главное – в духовном, однако и внешняя привлекательность отнюдь не излишня. Конечно так! Лишь лютый ханжа может возразить здесь. Всякую же другую особь мужского пола, хотя бы отчасти достойную такого звания, подобного рода «реплики» должны завести непременно. Что к немалому моему удовольствию начало уже происходить и со мной. Вот и чудесно! Неси меня вперед, волшебная волна. К Надежде – с возродившейся надеждой! (Без возможности пожонглировать словами для меня когда-то жизнь не в жизнь была.)
Сгребя письма с кряжа и засунув их в карман поглубже, я устремился на поиски ближайшего телефона – автомата. По пути прикидывал, что сказать сперва, что потом да каким еще голосом. Ведь жизнь, говорят, игра, та же Надежда Максимовна явно ведет ее в своих интересах. И здесь нет ничего предосудительного, но наоборот – присутствует нечто украшающее наше существование, если, конечно, следовать наработанным за тысячи лет лучшим правилам…
Телефон вскоре был мною обнаружен, а лишь стоило набрать нужный номер – в ответ прозвучал свежий, прямо-таки вдохновляющий действовать как я и наметил женский голос:
- Ал-ло-о?
- Здра-авствуйте-е! – мой рокочущий баритончик, который по мнению некоторых довольно благозвучен, также захотел проявить себя во всей привлекательности. – Я звоню, чтобы поговорить с Надеждой Максимовной. Может быть – это вы и есть?
- Угадали, уважаемый!
- О-очень приятно! Тем более, что голос у вас тоже очень приятный. Поверьте, искренне говорю. А это звонит вам – позвольте сразу же представиться по полной форме – некто Вадим Юрьевич Депулин, мужчина, имеющий проблемы, на объявление которого в газете, может быть помните, вы откликнулись некоторое время назад.
- Ах вон оно что-о… Да, припоминаю-ю… Хотя это и давненько было…
- Ну, давайте согласимся – не столь уж давно… Однако главное в другом – не утрачено ли вами желание встретиться со мной? Если нет – может быть, сделаем это? – баритончик зарокотал еще завлекательней.
- Прямо сейчас, что ли?
- Почему бы ни так? Звоню по автомату, здесь не поговорить толком, а день-то чудесный! К тому же выходной. Когда еще такое совпадение будет? Или, может, мешает что-нибудь?
- Да нет в общем… Скорее – способствует, что даже интригует… - Надежда Максимовна, кажется, впрямь усмехнулась заинтересованно. – Дело в том, что я только что вернулась от подруги, не успела еще и в домашнее переодеться.
- Вот видите! Все складывается, как по заказу. Может быть, спешить в подобных случаях не следует, но и затягивать без причины, по-моему, не стоит. Так значит, о практической стороне? Судя по номеру телефона, вы живете где-то в центре?
- Опять угадали.
- Моя радость увеличивается! Поэтому разрешите предложить встречу… скажем, в скверике близ памятника генералу Чулкову, в… - я глянул на часы, - в шестнадцать ноль-ноль.
- Пожалуйста. Да, а как мы узнаем друг друга?
- Ну, я – высокий, долговязый, лицо в общем простонародное, хотя на нем почему-то присутствуют тоненькие усики, вроде как даже фатоватые… - у меня вновь вырвался смешок – теперь будто бы чуть смущенный. – О них, то бишь усиках, разговор может быть особый, если, конечно, интересно станет. Главное – встретиться, ведь так?
Ответом была полная тишина.
- Алло! – окликнул я собеседницу, думая, что, возможно, прервалась связь.
- Да-да, отозвалась наконец Надежда Максимовна и голос ее вроде чуть изменился. – Признаться, несколько озадачили вы меня, не пойму даже, чем… Ну да ладно, раз уж договорились… Лучше один раз увидеть… Ждите.
- Буду! И – с нетерпением! – воскликнул я почти патетически, хотя также испытал некоторую растерянность. – Да, вот еще – для того, знаете ли чтобы исключить всякие случайности… Как мне вас узнать? Ну, например, во что вы будете одеты?
На другом конце провода вновь воцарилось молчание – наверное, там в очередной раз все взвешивали.
- Ну-у… На мне вот сейчас… и переодеваться уже не буду… желтая блузка и темно-красная юбка…
Настал мой черед впасть в задумчивость, дивясь вкусу зрелой женщины, однако, длилось это не долго и пару секунд спустя я смог откликнуться вновь почти восторженно.
- О, яркое сочетание! Уж теперь не просмотрю, а значит - не разминемся!..
Минут за двадцать до назначенного времени мне удалось оказаться на месте. Я походил вокруг статуи, изображавшей коротконогого человека в длинном кителе, перечитал надпись на постаменте. Она утверждала: именно под руководством этого военачальника советские танки ворвались в некогда оккупированный фашистами город, за что генерал получил очередную награду и ему было присвоено звание почетного гражданина Тагманска… Затем я стал описывать более широкие круги по асфальтовому пятачку, на котором стоит памятник, вспоминая уже как письмо, так и нюансы только что состоявшегося телефонного разговора. Пожалуй, Надежда оказалась более своенравной, чем мне представлялось вначале, а, может быть, даже вспыльчивой особой. Что ж, люди разные нужны, люди разные важны… Просто я должен быть осторожнее со своим «умением» впадать во взвинченное состояние… Да, но тогда, гляди, может закрепостить… Разве лучше?.. А вот попробуем пройти между Сциллой и Харибдой. Тоже по-своему интересно! Своего рода экзамен по общеполезной дипломатии…
Упомянутый скверик, существующий и поныне, расположен близ перекрестья дорог все подходы к нему прекрасно просматриваются, так что проглядеть особу в ярком наряде отсюда вряд ли кому удалось бы. Во всяком случая со мной произошло именно так. Завершая очередной виток вокруг памятника и глянув в один из переулков, я сразу заметил появившуюся вдали женскую фигуру в желтой блузке и темно-красной юбке. Обладательница броского одеяния впрямь выглядела стройной, шла она легко, быстро, и уже одно это, думаю, воздействовало бы на любого располагающе. Дабы не смущать женщину разглядыванием издали, я повернул голову вбок, вроде чем-то отвлеченный, а в точно выверенный момент вернул ее в прежнее положение.
- О, надеюсь – Надежда Максимовна? – с исключительно задушевными интонациями пророкотал мой баритончик, а губы раздвинулись в приветливой улыбке.
Можно подумать, будто действовал я как притворщик, играя некую роль, но считаю полезным повторить: отнюдь не всякая игра плоха, к тому же, наверное, почти каждому было бы на самом деле приятно во всем этом поучаствовать – голубое небо, солнечные лучи пробиваются сквозь шевелящуюся листву, на свидание пришла симпатичная женщина… Хотя на слух сочетание красного с желтым представилось мне рискованным, но в натуре оказалось, что желтый цвет блузки весьма приглушен, юбка – скорее темно-бордовая, чем красная, поэтому в сочетании со смуглой кожей и черными волосами моей новой знакомой все составляло удачную композицию. Правда, мой беспощадный, действующий независимо глаз литератора-художника (пусть маленького, но все же!) чуть погодя подметил, что Надежда Максимовна, пожалуй, не так стройна, сколь худа – косточки на груди выпирали будто у недокормленного цыпленка – кожу свежей было бы трудно назвать (сказывался, видно, уже и возраст, явно превышающий мой), а десны, что обнаруживалось даже при неширокой улыбке, весьма существенно подпорчены пародонтитом. Тем не менее это не произвело на меня гнетущего впечатления, наоборот, вызвало какое-то солидарно-сочуственное движение в душе. Вот, мол, сошлись мы, двое немолодых уже людей, и надо сделать все, чтобы облегчить нашу участь, по возможности украсить жизнь…
- Спасибо, что откликнулись, спасибо, что пришли! – принялся я рассыпаться в любезностях. Снова прошу поверить – все было довольно искренне, наверное, отчасти потому, что мои личные дела с мертвой точки сдвигались благодаря именно этой женщине. – А каким временем вы располагаете?
- Ну-у… Где-то с час…
- Так мало-о? Гляньте – еще не вечер, погода великолепная, завтра выходной… Да часа едва хватит на разговоры об анкетных данных. А вы ведь писали о широком круге своих интересов… - я хихикнул почти угодливо.
Вроде бы тень прошла по лицу Надежды Максимовны.
- Знаете ли, дел накопилось… А ваш звонок был таким неожиданным…
- Ах да, понимаю… Я ни в коей мере не настаиваю… Просто – некоторое сожаление… Но будем считать, что и час – это неплохо, особенно для начала… Тогда еще вопрос: как проведем его – на улице, прогуливаясь, или, может быть, зайдем на стадиончик, знаете его – «Динамо», он недалеко отсюда. Лично я предпочитаю стадион, шел вот мимо – там сейчас пусто, тихо…
- Пожалуйста! – Надежда Максимовна пожала плечами. – Можно и на стадион.
Похоже, «волшебное» слово было у нее одним из самых употребительных, но произносилось по-разному и сейчас в нем проскользнуло вроде бы даже безразличие. Однако я решил прежде времени не сдаваться, а тем более – не впадать в обиду. Из собственного опыта, пусть и очень скромного, мне было известно: многие женщины любят, чтобы их упрашивали, домогались, но наконец уступив, будто лишь из любезности, могут выдать целый букет встречных предложений, одно другого заманчивей. Чтобы не терять времени, я сразу, как тронулись с места, завел разговор, приличиствующий, на мой взгляд, моменту.
- В замечательном районе проживаете, Надежда Максимовна! Здесь, простите за высокопарность, и впрямь каждый камень историей дышит…
Моя спутница отреагировала улыбкой, кажется, даже чуть ироничной. Наверное, я все же перестарался по части восхищения.
- А вы где живете? – чуть погодя, спросила она, и вот здесь наконец в ее тоне промелькнула некоторая заинтересованность.
«Внимание! – прозвучало во мне, как бы зеркально отражая иронию новой знакомой. – Начинается прощупывание материально-финансовой базы претендента. – Но мой внутренний ментор тоже, оказывается, не дремал. – Ну и что? – строго спросил он. – Ведь это нормально? В общем-то да… - Значит, спасибо хотя бы за такой интерес…»
- Примерно – в районе Западного, - словоохотливо заговорил я, будто ни о чем не догадываясь. – В стандартной пятиэтажке. В окружении таких же безликих кирпичных параллелепипедов. Полная противоположность вашему району…
- Один живете?
- В компании с мамой…
Искоса глянув на спутницу, я отметил, что губы ее чуть сжались. Но здесь мы как раз подошли к стадиону и, пропуская Надежду Максимовну к калитке в воротах, мне пришлось немного отстать, а когда миновали проход, распахнулся простор, наполненный таким сиянием, таким морем воздуха, что дух захватывало. Вдохнув запахи вновь зазеленевшей после осенних дождиков травы газона, а в купе с тем – аромат духов шедшей впереди женщины, я ощутил совершенно безудержное, почти бесшабашное веселье, подобное испытанному недавно на хребте несущей волны. Очень захотелось и разговор продолжить в соответствии с этим настроением, хотя бы на пока ограничив политику сдерживания страстей.
- А знаете что?! Очень может быть, что все сейчас происходящее отнюдь не случайно. Ведь мне этот стадиончик нравится как-то по-особенному. Пусть знаменитые команды сюда не заезжают, зато наши городские сражаются с таким азартом, какой и в высшей лиге не всегда проявляется…
- Так вы что – болельщик?
- Есть маленько… - не ожидая подобного вопроса, заданного, кажется, с той же едва заметной иронией, я несколько смутился. Однако тут же спохватившись, вновь темпераментно заговорил о том, что многие известные на весь мир деятели являются яростными почитателями спортивных игр, вот лишь некоторые имена…
Лицо Надежды Максимовны опять сделалось непроницаемым, тем не менее меня теперь это даже раззадоривало: выговорюсь - и то хорошо.
- Хотя, как бы там ни было – болельщик, не болельщик – здесь на любого все может воздействовать раскрепощающе, располагая к общению, неспешной беседе…
А мне и вправду тот стадиончик нравится как-то по-особенному, отчасти, конечно, из-за воспоминаний юности. Пусть здесь и трибун-то настоящих никогда не было, а всего лишь – три ряда скамей, окаймляющих поле. Правда, с одной из его сторон, близ беленого административного домика, рядов чуть больше, кроме того над ними возвышается огромный раскидистый тополь, создавая ощущение приподнятости и одновременно – уюта. В тот день начала осени листва этого великана была еще зеленой, лишь кое-где в могучей шевелюре проблескивала тонкая позолота… Людей же на стадионе за исключением нескольких гревшихся на солнышке мирного вида личностей практически не присутствовало.
- А вот давайте туда пройдем, - я кивнул в сторону подобия трибунки под тополем.
- Пожалуйста, - отозвалась Надежда Максимовна все тем же словом, прозвучавшим теперь вроде не совсем безразлично, что меня в очередной раз обнадежило.
Когда устроились на верхней скамье в шевелящейся тени листвы и чуть осмотрелись, я счел уместным продолжить как бы «в тон» всей обстановке.
- Здесь можно говорить в свое удовольствие, не комкая фраз, и в то же время – впитывать всю эту прелесть, ведь так? Приятное с полезным… Чем бы ни завершилась наша беседа, хорошо уже то, что мы решились провести ее. Позвольте кстати вспомнить слова Сент-Экзюпери: «Единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого общения». Итак, вам, как женщине, уступаю право первой прикоснуться вновь к этой роскоши. Можете задавать любые – какие только посчитаете нужными – вопросы…
Надежду Максимовну такой зачин явно развеселил, причем – несколько по-иному, нежели все прежнее, потому что впервые за время нашей встречи она улыбнулась почти дружески.
- Ну-у, например… - во взгляде темно-карих глаз собеседницы промелькнуло даже нечто озорноватое. – Сколько раз вы были женаты, есть ли у вас дети?
- Похож на многоженца? – хихикнул я, пытаясь по мере сил подыграть даме. – Да-а, уж с такими-то усиками… Ну а если серьезно… - моя физиономия ощутимо приобрела вид соответствующий. – Ни разу не был женат…
- Неужели? Прямо не верится. Простите… Как же миновала вас чаша сия?
- Нет, а что же здесь настолько уж необыкновенного? На свете немало холостых и незамужних, у каждого на то свои причины. Некоторые… скажем так – ваши сестры по Еве – нравились мне, но вот я им – мягко говоря, не очень… А те немногие, которые оказывали мне знаки внимания, соответственно, на меня не производили должного впечатления. Вот так и завис, образно выражаясь, между небом и землей. Чуть позже, правда, пытался, борясь со своим смешным – по мнению некоторых – романтизмом, сходиться с женщинами более или менее терпимыми на мой взгляд… Это – просто уже для организации хотя бы подобия семьи – чтобы, как говорится, гнездо иметь, детей растить, которых, кстати, очень люблю – но из этого тоже ничего хорошего не получилось…
- В чем же на сей раз были причины? – Надежда Максимовна посмотрела на меня, хотя и вскользь, но явно пристальней прежнего.
- Причины – помимо не желающего сдаваться романтизма, они же – проблемы, бывали разные, а главная – одна, хотя, если так можно выразиться обоюдоострая: денег мало, болячек много – о чем некоторые так прямо и заявляли…
Желание выглядеть человеком неунывающим вызвало у меня теперь смешок несколько принужденного свойства, на что собеседница отреагировала неожиданно интригующе:
- А вот при взгляде на вас так не подумаешь…
- Польщен! – мне и впрямь было приятно, хотя показалось необходимым кое-что уточнить. – Но ведь внешний вид, мы знаем, бывает обманчивым, особенно – при первом взгляде. Кроме того я, простецки выражаясь, стараюсь почаще «накачивать» себя, хотя вместе с тем продолжаю внутренне переживать. И, конечно же, не так легко, как может показаться, переносил я расставания с подругами – просто пытался даже в подобных случаях духом не падать… Хотя бы – ради мамы… Однако на некотором этапе жизненной борьбы ощутил все же огромную усталость – и здесь уж меня вопреки желаниям ввергло в подобие многолетнего летаргического сна. Ходил на работу, ел, смотрел телевизор, иногда общался с приятелями – но все это будто в полузамороженном состоянии… И вот лишь с некоторых пор начал вроде оттаивать, чувства обострились, в том числе – желание жить, причем – не просто так, а на пределе возможного – в голове забрезжили кое-какие планы, по сути своей – обычные, можно сказать общечеловеческого свойства… Кстати – а может, наоборот некстати – хочу все же извиниться за частое употребление книжных оборотов, цитат из классиков и тому подобного. Хотя, думаю, станет слушать меня даже труднее, если начну переводить свои мысли на так называемый простой язык – и время потеряю и нагорожу конструкций еще менее понятных… Да и почему я или другой на моем месте должны делать это? Вворачивать в речь… простите… матюки – это считается у нас «круто» и даже профессора подобными «штучками» балуются, но воспользоваться истинными богатствами, до нас накопленными, кое-кому из «суперсовременных» кажется делом стыдным, достойным разве что каких-то «чокнутых», неполноценных и подобных им. А мне смешно от всего этого! Хотя, правда, и я использование новомодных или просто крепких словечек – когда это впрямь уместно! – не считаю грехом, но, подчеркиваю – очень умеренное… Ах, простите в очередной раз – сел филолог на любимого конька, могу на такие темы бесконечно… Хотя вы, кажется, еще о чем-то спросить хотели?..
-Да-а… - моя собеседница с явным усилием перевела взгляд куда-то себе под ноги, видимо, стараясь вспомнить еще не заданные вопросы. – Вот вы упомянули о воскрешении своих общечеловеческих, как сами их назвали, планов, но ведь прежде у вас было столько неудач… Где гарантия, что их не будет снова? Что-то изменилось в вас самом? Или кто-то извне подтолкнул к преодолению заторможенности? – под конец фразы Надежда Максимовна посмотрела на меня уже совершенно по-другому, можно сказать – дотошно-въедливым взглядом экзаменатора, перед которыми я робел когда-то, даже зная материал на «отлично».
Наверное, именно поэтому мне и теперь не сразу удалось заговорить уверенно.
- Честно сказать… сам еще не до конца понял… Может, и вправду, как вы предполагаете, нечто извне на меня воздействовало… Сколь ни смешно – даже положение страны в целом. Да-да! Когда вдруг на горизонте замаячил кризис, возникла в душе, не смотря на всяческие взбадривания, какая-то всеобъемлющая тревога. А уж она-то, видимо, и побудила действовать, в том числе – на так называемом личном «фронте»… - наукообразное изложение собственных догадок стало на сей раз угнетать меня самого, поэтому показалось необходимым внести в речь искорку веселья, пусть даже чуть фривольного. Это могло оказаться полезным также в плане узнавания собеседницы. – Но что, если это просто все тот же знаменитый бес в ребро, а? – хмыкнув как бы подзадоривающе, я посмотрел в глаза Надежде Максимовне. Они были весьма холодны, на лице не дрогнул ни один мускул. Меня тоже изучали – вроде как букашку подопытную! Несколько обескураженный, я решил переключиться вновь на более серьезный тон, постаравшись все же и здесь не впадать в крайности. – Хотя, знаете, до самых глубоких причин перемен в себе несколько даже побаиваюсь докапываться… - речь моя, кажется, звучала вполне товарищески. – Пусть все укрепит ся, пустит корни… Как бы там ни было – лед тронулся, господа! И надо, этим пользоваться без комплексования, с радостью помогая самому себе, а значит, смею сказать, и жизни в целом. А что будет потом – то пусть и будет, некоторая доля непредсказуемости даже необходима, по-моему. В настоящую минуту, например, мне просто приятно сидеть здесь, смотреть вокруг, разговаривать с симпатичной женщиной…
- Спасибо-о… - не смотря на внешнюю вежливость, в тоне собеседницы проскальзывало то же упорство экзаменатора, удивлявшее своей стойкостью. – Но что же, учитывая все сказанное, получается: вы предпочитаете жить одним днем?
- Не-ет! – мне искренне хотелось разъяснить свою позицию как можно четче. – Лучше сказать – сегодняшним днем, делая акцент на нем конкретно и по возможности превращая в праздник. Жить одним днем – это совсем другая философия. Исповедующие ее считают жизнь абсурдом, не верят ни в себя, ни в других и серьезных планов не строят…
- Что же, может быть, положи-и-им… Хотя ведь и у вас какая-то неувязочка получается. Планы вы строите, живете вроде бы радостней, но вот о проблемах своих забыть не можете. Кстати, нельзя ли о них поподробнее, если это не секрет, конечно?
- Конечно, не секрет, в общем, раз объявил о них всему городу. Но ведь вы говорили – большим временем не располагаете, а мимоходом столь трудную тему можно скомпрометировать. Поэтому в качестве заявки на будущее – о самом главном, перевешивающем остальное – о правах человека. Считаю, что распоследний урод и калека имеет право сделать предложение хоть принцессе английской, отложив всевозможные объяснения на потом. Во всяком случае так должно быть в цивилизованном обществе. А Золушка, разумеется, может отказать кому угодно, даже принцу… К этому, пожалуй, уместно добавить вот еще что: как с упомянутыми болячками так и с безденежьем стараюсь бороться, успехи переменные…
- Нда-а… Но ладно… Пойдем все-таки дальше… А кем и где вы работаете? Желательно тоже чуть подробнее…
- У вас, что ни вопрос – то глыба! – я постарался усмехнуться скорее с пониманием, чем с иронией, хотя однотонные вопросы собеседницы начинали что называется «доставать». – Ну… официально числюсь на Сельмаше художником-оформителем, однако в душе чувствую себя литератором, художником-карикатуристом, а также – живописцем. Кое – что удается иногда и в этих качествах подзаработать…
Глаза Надежды Максимовны, видимо, непроизвольно, чуть сузились, теперь она смотрела на меня с заметно возросшим интересом, о подоплеке которого я догадывался, но преждевременных выводов снова предпочел не делать.
- Мне, подобно некоторым обожаемым мною личностям, хочется отдавать в жизни приоритет духовному, однако я с уважением отношусь и к материальному. Поэтому считаю нужным признаться сразу: заработки мои, как основной так и побочные, весьма невелики… Ну а теперь позвольте поведать о своих особых ощущениях… - (я сделал паузу, готовя собеседницу к новому повороту в разговоре) – еще немного и наше общение станет напоминать мне, хм-хм, допрос… или – игру в одни ворота, - я кивнул в сторону футбольного поля, добавочно рассмеявшись как бы извиняющимся смехом. – Дело не только в том, что при всем уважении к женщинам стремлюсь к равноправным отношениям с вами всеми, пусть даже относительному, но ведь чтобы отвечать на вопросы как следует, надо хоть немного и нам знать, с кем общаешься. Поэтому разрешите мне также кое о чем спросить…
Надежда Максимовна, видимо, опять-таки непроизвольно отвела взгляд, что придало ее лицу некоторую настороженность.
- Ничего страшного! – поспешил успокоить я новую знакомую. – Просто, полагаю, на моем месте любому захотелось бы узнать: а как у вас складывалась или, может быть, простите, не складывалась так называемая личная жизнь?
- Ну что… Была замужем, сейчас в разводе…
- Сколько времени?
- Да уж третий год пошел…
- Так-так. Ну и по какой причине разошлись? Прошу простить, если касаюсь раны , но сами понимаете – не из досужего любопытства…
- Нашел моложе… да честно сказать, в последнее время его поведение у меня самой вызывало… мягко говоря досаду.
Наверное, на моей физиономии буквально выступило давешнее: «простите, не из досужего любопытства…» Поэтому Надежда Максимовна, чуть помедлив, все же продолжила.
- Участия в жизни семьи практически не принимал. Сунет зарплату – и все, мол, больше не трогайте. Но что ж той зарплаты?! Я говорю ему: смотри, сын растет, все горит на парнишке – он только фыркает…
- А сколько сыну сейчас?
- Девятнадцать.
- Учится, работает?
- Учится. На втором курсе нашего пединститута.
- Пединститут? Любопытно. А факультет какой?
- Иностранных языков. Специализация – испанский, английский.
- О! Можно сказать – весь мир его.
- Примерно то же и я ему говорила. Согласился, хотя – без особой охоты.
- Почему так?
- Видите ли, языки ему в школе не очень давались. Правда, думаю, просто усидчивости не хватало – и не только на языки. Сами знаете, какая молодежь сейчас – в кафе посидеть, по улицам пошататься…
«Гм-гм! – прозвучало во мне. – Молодежь – она тоже разная…»
- На бюджет с такой подготовкой он, конечно, не смог бы поступить… - продолжала Надежда Максимовна, видимо, ненароком расшевелившая в себе наболевшее. – Ну, собрала все, что могла, в долги залезла, определила его на платное отделение… А у мужа бывшего теперь еще больше оснований отсылать нас с нашими проблемами подальше – у него и в новой семье сын родился. Проблемы между тем все нарастают – сейчас вот репетиторов нанимать приходится – ведь знания нужны нешуточные. Хотя преподавателем мой сын вряд ли сможет, да и сам того не желает, а вот переводчиком в какую-нибудь солидную фирму – это вполне реально. И престиж может быть и зарплата. А с этим – весь мир, как говорится, в кармане. Только до того надо еще несколько лет отзаниматься, причем – не как-нибудь. Значит – опять репетиторы, расходы…
«Так-так-так…- будто молоточком простучало у меня в голове. – Куда уж яснее? Идет целенаправленный поиск спонсора…»
Однако однозначно отнестись к своей догадке я опять не смог. Поэтому двинулся куда-то дальше словно бы наощупь.
- А кем вы работаете?
- Преподаю математику в лицее дизайна и реставрации…
«Ага-а! Вон откуда, голубушка, ваша въедливость экзаменаторская!..» - мне, сколь ни смешно, от этого «открытия» даже легче стало.
- Вроде и не на плохому счету … - продолжало доноситься со стороны собеседницы, теперь – уже с явно жалобными интонациями, - но помните же поговорку: если тетя без сапог, значит тетя педагог…
«Так-так-так… - простучало еще четче, но я упорно продолжил движение прежним курсом, впрочем, и мною самим угадываемым смутно.
- Ах, Надежда Максимовна! Поверьте, хорошо понимаю ваше состояние. Вы ищите плечо, на которое можно было бы опереться. И в этом, конечно, нет ничего предосудительного. Но хотелось бы – опять же не из досужего любопытства – увидеть, так сказать, хотя бы основные фрагменты картины… Поэтому позвольте узнать вот еще что: совершали вы ранее попытки соответствующего рода, имею ввиду – познакомиться, может быть - сойтись…
- Знаете, в общем нет. Какое-то неподходящее настроение было. Хотя некоторые оказывали мне внимание, даже предложения делали … - моя собеседница, скорее всего безотчетно, выпрямила худенькую свою спинку с видом возросшего достоинства.
- И что же?
- Да что…Всё, как говорится, не то. Вам, судя по вашему рассказу, должно быть понятно.
- Да уж… Но как же вы в таком случае решились написать мне при всех моих, хм-хм, заявочках?
- А вот так. Была в гостях у подруги – у той тоже личная жизнь не заладилась: то сходятся, то расходятся…Она и протягивает мне газету – вот, мол, подходящий для тебя и по возрасту, и по комплекции, и в общем – целом, на расстоянии, дескать, чувствую… Ну, пообсуждали ситуацию, пошутили, а потом я вдруг села там же, да и написала вам письмо. Какое-то такое настроение было – бесшабашное, что ли…
- Настолько бесшабашное, что даже упоминание о проблемах, может быть, приплюсующихся к вашим, не испугало?
- А что? Проблемы – они ведь тоже разные.
- Например – как потратить лишний миллиард?
- Вот именно! – рассмеялась почти беззвучно Надежда Максимовна, посмотрев на меня, я бы сказал, каким-то сложносоставным взглядом, в котором сочетались и задор, почти девчоночий, и усталость, и призыв, и сомнение…
Словно искорка проскочила сквозь мое сердце – вот такой эта женщина казалась мне в чем-то уже близкой, даже родственной. Но вдруг в темно-карих глазах новой знакомой мелькнуло подобие испуга.
- Надеюсь, не посчитали меня слишком легкомысленной? Я и раньше отдавала и теперь отдаю себе отчет в том, что делаю. Я … Ну, мы люди взрослые, все понимаем… В общем, и мне, как любой женщине, тоже хочется чего-то очень личного… тепла… романтики… Ой, совсем запуталась… - голос у Надежды Максимовны дрогнул, она порывистым движением, будто затвор винтовки, передернула замок сумочки, лежавшей на коленях – и это, похоже, помогло ей взять себя в руки. – Но сейчас, увы, все перекрывает одна забота: как выжить самой, как сыну помочь на ноги стать…
Будь я моложе лет на двадцать, то здесь, поддавшись порыву сострадания, мог бы наобещать слишком много, в основном – почти невыполнимого или вовсе фантастического. Однако после всего пережитого и узнанного мне показалось безответственным проигнорировать соображения, просверкнувшие в виде широкообъемлющей и чувствуемой весьма четко мысли. В нее кроме прочего вошли воспоминания о жалобах некоторых моих знакомых, женившихся на особах, имевших от прежних браков взрослеющих детей. Эти вновь обретенные пасынки и падчерицы почти не замечали свалившихся неведомо откуда «папаш», даже вроде презирали их, нормальных в целом мужиков, ни отцами, ни вообще никак не называли и терпели только из-за денег… Все подобное, а также кое-что еще, угадываемое благодаря поведению собеседницы, многих бы, думаю, озадачило, окажись они на моем месте. Возникло даже подозрение, что сынок для этой, видимо, весьма властной в отношениях с другими особы, является домашним деспотом, вьющим из мамаши какие ему вздумается веревки. Повсему поэтому я и попытался вновь нащупать некий нестандартный подход для сближения с женщиной, чем-то все же, не смотря ни на что, притягивавшей меня. Хотя, впрочем, такому продолжению поспособствовала и вот еще какая попутная мысль: если Надежда Максимовна ищет чего-то своего, вызнает возможности для его осуществления, то почему нельзя мне того же самого делать? Главное, чтобы чувство меры было и цивилизованность.
- Простите еще раз, если по-вашему что-то не так … - размеренно заговорил я, стараясь выбирать выражения пообтекаемей. – Искренне сочувствую – прошу снова поверить – тем более, что сам – в сходном положении…Но все же очень хочется вот что сказать: может, не стоит позволять тревожным настроениям так уж сильно овладевать собою?
- Хотелось бы…Но что делать, если все складывается … не знаю уж, как это назвать…
- Опять же – ни в коем случае не желаю навязывать собственные рецепты, хотя бы по той причине, что лишь начинаю нащупывать некие новые пути… Тем не менее основные их направления я уже ощутил и поэтому решаюсь для начала озвучить все более утверждающееся во мне соображение, достаточно, кстати, распространенное: молодежь сама тоже должна трудиться – во всех смыслах и на пределе возможностей – ради собственного будущего…
- Но мой сын и так трудится – занимается, уверяю вас, достаточно серьезно. А слишком надрываться – лучше меня знаете – опасно для здоровья. Просто маловато, наверное, у него способностей к учебе – не мои, похоже, гены в этой части передались. Его папашка всю жизнь с прохладцей живет, любимое занятие – дремать перед телевизором…
- Ну что же… - сочувственно отозвался я. – Будем верить, что по части учебы сын ваш делает все, что может. Уже хорошо! И тем не менее… - сдать свои позиции окончательно мне казалось даже каким-то предательством. – Все же будет еще лучше, если кроме этого станет он кое-какую денежку зарабатывать, чтобы маме легче было долги отдавать. Это и ему среди прочего поможет в смысле моральном – будет выше ценить образование, добытое отчасти им самим.
- Да невозможно такое для него – еще и деньги где-то зарабатывать! Заниматься, повторяю, заниматься надо усиленно…
- Ах, простите, но почему- то упорно кажется мне, что вы несколько преувеличиваете эту проблему. То есть, конечно, понятны ваши чувства матери, но что касается учебы – то разве другим не надо заниматься? Причем – на пределе возможностей, чтобы стать настоящими специалистами, а не полузнайками, никому не нужными… Позволю кстати и себя здесь в качестве примера привести – не сочтите, пожалуйста за нескромность, просто, что было, то было: даже я, будучи студентом, имея почти такое же, как сейчас, здоровье, нет-нет да и добывал, по-честному, денежку. Сейчас тоже всюду видишь объявления: студенты поработают…
- Так, может – им учеба легче дается! – уже заметно раздраженнее возразила Надежда Максимовна.
- Тогда, возможно, сколь ни ужасно это может прозвучать для вас, ему стоит еще раз подумать о выборе профессии? Если подыщет что-то более близкое себе – совсем по-другому учеба пойдет и времени больше появится. По себе знаю. Хотя опять же – это всего лишь мнение, правда – высказываемое с наилучшими намерениями. В подобном ключе прошу воспринимать также все последующее, которое связано с предыдущим и даже еще более важно… Упреждая новые возражения, хочу подчеркнуть особо: я вовсе не против – выражаясь научно – продления рода и порождаемых этим забот. Наоборот, я однозначно «за»! Иначе откуда бы взялись такие святые как Папа Римский и такие, хм-хм, умные, как мы с вами? Прошу еще раз простить за немудрящий юмор – просто требуется иногда разрядка… Однако возвращаясь к поднятой перед этим совершенно всерьез теме, позволю себе выделить вот еще что: небезразличен я к судьбам нового поколения не только из теоретических соображений, но также и потому что, например, есть у меня племянники, которых я очень люблю, которым помогаю по мере сил – чем надеюсь и дальше заниматься… И вместе с тем – ни за что не хочу я лишаться возможности осуществлять собственные задушевные желания. У людей нашего возраста, есть и свои великие задачи – дальнейшее углубленное познание окружающего, самосовершенствование, посильное творчество, что в совокупности помогает движению мира к лучшему – на сей раз прошу простить за высокопарность, но точнее я выразить свою мысль не могу…
- Не-ет, племянники – это все же не свои дети… - встрепенувшись, будто в стремлении освободиться от моих разглагольствований как от липкой паутины, возразила несколько даже назидательно Надежда Максимовна.
- В чем то – разумеется. Хотя, не сочтите за хвастовство, многие из моих родных и близких восклицали в былое время: какой отец в тебе пропадает! Хочется верить – не совсем еще пропал…И уверяю: появись у меня дети - свои или приемные, неважно – вел бы себя в отношениях с ними соответственно только что высказанному. Потому что разделяю мнение уважаемых во всем мире людей, имеющих собственных отпрысков, но считающих, что слишком большая «трясучка» над ними только вредит молодым, даже, простите, в чем-то развращает, отучая от жизненной борьбы, которую надо познать по возможности раньше и постараться полюбить…
- Но во всем мире не такие условия! – моя собеседница продолжала упорно проявлять собственную логику.
- Ой ли? Прошу простить за возражение, но сейчас есть страны, где еще беднее живут, однако и там чадушкам своим говорят: мы сделали для вас что могли, теперь – вперед сами! Было раньше и у нас так, но потом что-то произошло – нет времени в этом сейчас разбираться. В одном уверен: всем нам необходимо во многом перестраиваться. И в авангарде движения опять-таки должны идти мы, люди среднего возраста. С одной стороны – уже опыт накоплен, с другой – не совсем забыто, каково в молодости было… Часто можно услышать от деятелей – официозов: Россия - страна огромной духовной культуры. Но этой культуры на мой взгляд – отдельные островки, зато чего-то рабского, темного, даже дикого – море неоглядное. И никакого заметного продвижения к лучшему без духовной работы каждого из нас не произойдет…
- Господи, помилуй! – теперь уж почти с отчаянием и возмущенностью вырвалось у Надежды Максимовны. – Да когда же еще и ею, этой вашей духовной работой заниматься?!
На меня будто холодным душем брызнуло, но именно – лишь брызнуло. Миг спустя я все-таки продолжил, стараясь, правда, говорить еще более мягко и дружелюбнее.
- Очень понятны мне, прошу поверить, и эти ваши чувства. Но я вовсе не поучать хочу, а лишь поделиться своим пониманием реальности и того,как действовать в ней. Я тоже не супермен всепобеждающий, скорее – человек маленький, по меркам обыденности. Живу в «нашей Раше», мучаюсь от общих проблем, да к тому же и от своих собственных. Зловредные мои «болячки» отнимают времени больше, чем, у некоторых – семеро детей. Но не пытайся я хоть чуть высунуть голову из этой трясины – будет, по опыту знаю! – еще хуже, черней, безнадежней. Поэтому и напрягаю все силы, чтобы буквально вколотить хоть немного духовного в свою жизнь. Повсюду ношу с собой книги, блокноты, читаю даже в очередях, в перерывах на работе, делаю выписки…А перед сном, лежа в темноте, пытаюсь проанализировать все происходящее со мной и с миром в целом, понять пожелания Высшей силы – об этом, впрочем, лучше как-нибудь отдельно… В отношении политиков держу ухо востро. Всяческие СМИ, конечно, здорово мозги нам промывают, но кое-какую правду можно уловить из того, как, например, деятель усмехнулся, как у него щека дернулась или глаза сузились… А насколько интересней подобными наблюдениями было бы заниматься вдвоем, да потом обсудить все хорошенько! Вот где резервы для расширения кругозора, для поднятия духовности! Критиковать людей за излишнюю приземленность, уверяю вас, мне вовсе не хочется, с гораздо большим удовольствием я выстраиваю мысленно кое-какие проекты по ее преодолению. Некоторые из них так сказать привязаны к вашему прекрасному полу. Пусть надо мною всласть посмеются все желающие – можете и вы, уважаемая Надежда Максимовна, к ним присоединиться, ей-Богу не обижусь – но вдруг кто-то, раззадорившись, предложит что-то лучшее?
Моя собеседница, вернее, в те минуты скорее слушательница, поглядывала на меня вновь с возросшим любопытством, которое, пожалуй, можно было истолковать как желание на всякий случай узнать «претендента» поосновательней (или, на худой конец, и впрямь позабавиться).
- Так вот… - я предпочел выбрать ориентиром более меня устраивавшее. – Предлагаю поощрять материально всех учащихся девушек – именно девушек! – за стремление максимально углубленно изучать философию и религиоведение: это может быть и участие в дискуссиях, и написание статей и тэ пэ..Заведя семью, они могут также детям своим – ребенок всегда ближе к матери! – передавать интерес к этим наукам, а заодно, возможно, и мужу… Разумеется, для женщин зрелых тоже далеко не все здесь потеряно, было бы желание…Про себя же, подводя, как говорится, черту под обсуждением этого вопроса, могу без всякого кокетства сказать: я вовсе не считаю, что являюсь обладателем Высшей Истины, и ни в какие лидеры, в том числе семейные, отнюдь не рвусь, поэтому, если близкий человек предложит что-то еще более увлекательное, позовет, как хорошо кем-то сказано, в даль светлую – с превеликой охотой последую за ним…
Надежда Максимовна на протяжении этой моей тирады так и не обнаружила желания посмеяться, хотя я вроде «разрешил». Наоборот, ее интерес ко мне вырос, похоже, уже на целый порядок, во всяком случае карие глаза новой знакомой поблескивали заметно оживленнее. Это, впрочем, как мне пришло в голову чуть позднее, могло быть вызвано своего рода расчетом: если сей странноватый субъект все же не прочь пойти за кем-то, значит, он не совсем безнадежен и надо лишь суметь увлечь его… Но именно в те минуты ни о чем подобном я не подумал, поскольку, почувствовав внимание женщины, пусть не совсем понятное, вознесся еще выше, прямо-таки в поднебесье, и почти уже задекламировал оттуда … (Вот что значит долго не общаться с прекрасным полом!).
- А находки – личные и совместные – на этом пути обязательно будут! Особенно – если взглянуть вокруг по-другому. Хотя я вовсе не отрицаю необходимости борьбы за все лучшее в сфере материальной, но честно говоря, с еще большим удовольствием смотрел бы на мир по-детски незамутненным бескорыстным взглядом. И насколько радостней опять же это было бы делать вдвоем, а тем более – всей семьей! Если кто-то утратил такую способность , ее не трудно восстановить. В состоянии недавней полулетаргии все казалось мне серым, будничным, но когда возжелал я выйти из нее, то вспомнил некогда узнанный прием: надо с усиленно вызываемой у себя доброжелательностью вглядываться в окружающее, во все его оттенки, нюансы – и глаза как бы заново откроются… Скажете: это же голая техника, а где настоящие чувства? Придут, придут и чувства, по себе знаю. В приемах как таковых нет ничего унизительного. Даже великих музыкантов в детстве подчас палкой заставляли осваивать технику игры на инструментах, пока у них самих вкус к этому ни пробуждался… Упомянутое вглядывание можно осуществлять находясь даже среди совсем чужих и чуждых. Ведь на вершинах духовных если есть конкуренция, то очень своеобразная, без толкотни и суеты. Потому что чудес и тайн великого мира на всех хватит. Вот же он, рядом, обнимает нас в общем и каждого в отдельности, восхищайся в нем кто чем хочет. И за объектами для восхищения вовсе не обязательно ехать в дальние дали. Какой-нибудь обыкновенный кузнечик, если вглядеться в него внимательней, окажется не менее удивительным созданием, чем экзотический кенгуру и столь же неисчерпаемым. Очень хорошо сказал кто-то мудрый: «Самые лучшие Канары- они ведь внутри нас!»…
Говорят – нет ничего случайного, хотя в то же время каждому дается шанс повернуть эту якобы случайность в свою пользу. Чувствуемая мысль, подобная приведенной, возникла у меня, когда на беговой дорожке стадиона остановилась какая-то серенькая собачка и, с надеждой глядя на незнакомую ей пару, повела хвостом из стороны в сторону. Насколько понимаю теперь, мне ее появление показалось чем-то вроде козыря, которым смогу окончательно сразить (в хорошем смысле!) свою, все еще сомневающуюся собеседницу. (Будто мало было всего предыдущего…)
- Вот пожалуйста! – воскликнул я патетическим тоном, хотя – со смягчающим его смешком. – Братьям-сестрам нашим меньшим тоже интересны философические беседы!
Собачка отреагировала на компанейские нотки в моем голосе удивительно бурно: присела, завиляла не только хвостом, но и всем корпусом, раскрыла пасть до ушей, будто бы смеясь со мною вместе. Я от столь ярко проявленной солидарности ощутил даже некоторое смущение, заставившее опомниться.
- Ах, прости, прости, кутенька, за шутку мою незатейливую! Тебя, конечно, сейчас кое-что другое интересует… Но нет у нас этого с собой… - для вящей убедительности я развел в стороны руки. – Может, в другой раз, а?
Собачка вздохнула, как бы даже с пониманием, и, повернувшись, побрела дальше.
- Нда-а… - мне все же было чуть неудобно – пусть невзначай, но обнадежил бедное животное. – Ну совсем как человек! И, думаю – уже без всякого юмора – этим нашим родственникам по классу млекопитающих на самом деле доступны некоторые возвышенные переживания. Вот недавно такую сценку наблюдал: к обрыву над морем подошла собачка, вроде этой – беспородная, бродячая, и минут пять стояла на месте, смотрела вдаль, иногда чуть кивала, перетаптывалась с ноги на ногу – ну вроде как общалась со всем простором в целом. Ни лодок не было вблизи, ни чаек, она смотрела просто на море и при этом явно испытывала какие-то хорошие чувства…
Звук, внезапно вырвавшийся из самых, казалось, глубин души Надежды Максимовны, огорошил меня сильнее всех ее предыдущих почти истеричных выкриков. Столько в нем заключалось сложно переплетенных издевки, негодования и даже тоски, что хватило бы обескуражить взвод крепких ребят.
- Ну уж на собак бродячих, которым не чер… нечего делать, я похожей быть не хочу! – наконец смогла выговорить она, ощерившись в ухмылке, ширина которой свидетельствовала, что собеседница забыла в этот момент даже о своих воспаленных деснах.
- Нне-ет… Но почему же?! – на сей раз обида за братьев наших меньших и мироздание в целом помогла мне быстрее прийти в себя. – Видите, насколько необходимо созерцание, приобщение к очарованию сущего, что даже некоторые животные – конечно, бессознательно – уделяют этому время. А ведь для всех оно значит немало. Пусть, например, эта собачка теперь одна, но очень может быть, что недавно она целый выводок щенят выкормила, да и сейчас надо мотаться по всему городу в поисках пищи – разве это безделье?.. Представляю, конечно, как над подобными мне глумятся некоторые из олигархов: дескать, ребята, уступаем вам право упиваться возвышенными чувствами при созерцании родных просторов, кузнечиков, собачек и тому подобного, а нам уж оставьте наши пошлые удовольствия – настоящие, затоптанные туристами Канары, яхты, машины… Ничего, пусть понасмехаются – свобода прежде всего! – но не помешает им все-таки и призадуматься – насколько подобное отношение к людям опасно для них же самих. Это вовсе не угроза – хотя я тоже не ангел и не такой уж размазня, как некоторым кажется – просто хочется от души напомнить: не забывайте, голубчики, в погоне за богатством, властью и удовольствиями материальными о гуманизме, о близких и далеких, о духовной жизни, поскольку все в мире стремится к уравновешиванию и как бы ни пришлось потом причитать: ах-ах, за что нам?..
Теперь, похоже, Надежда Максимовна вовсе не слушала меня, погрузившись в некие свои размышления. Вдруг, глянув на часы, она вскочила, будто подброшенная.
- Ох, извините, время, время! Было интересно, может, даже польза выйдет…
Моя собеседница столь явно выказывала стремление двинуться к выходу, что, безотчетно повинуясь, я отвел колени в сторону, а когда она прошмыгнула, тоже вскочил. Ощущение, что, не смотря на все старания, не удалось выговориться полностью и потому могу быть понят неправильно (чего уж никак не хотелось!) заставили меня продолжить свои речи даже на ходу.
Однако без возможности сосредоточиться я допускал много повторов, увязал в уточнениях и, похоже, лишь усугублял незавидное свое положение. Вот так, почти бегом – новая моя знакомая чуть впереди, я за ней – приблизились мы к выходу из стадиона. Не взирая на нелучшие предчувствия, мне хотелось на что-то еще надеяться.
- Ну так как же?.. – после некоторой паузы не очень решительно забормотал я. – Простите, если… В общем – насчет будущего…
Моя, недавно вполне говорливая собеседница, молчала и, лишь проскочив калитку (на свободе наконец!), бросила через плечо:
- Не знаю… Всего наилучшего!
И понеслась дальше с такой уж скоростью, что бордовая юбка заклубилась яростно вокруг ее прямых и длинных как лыжные палки ног. Я – напротив, замедлил ход, а вскоре вовсе остановился. В самом деле, не гнаться же было за явно убегавшей, словно от заразы, женщиной? И без того все разъяснилось: «мужчину с проблемами» она теперь отнесет к упомянутым ранее «не тем» женихам, на которых жалко лишнее время тратить. Продолжать свои попытки убедить человека в обратном? А не будет ли это уже похоже на давление? В отношении – то самого себя я ничего подобного не люблю… Однако, не смотря на весомые вроде бы доводы, полного смирения перед произошедшим у меня не возникало. Наверное, потому, что в последние время я редко испытывал мало-мальски заметное влечение к представительницам противоположного пола (разумеется – из доступного для себя «яруса»), и вот такой смачный щелчок в нос… Чувства неудовлетворения, уязвленности, даже горечи нарастали столь стремительно, что некий защитник во мне счел нужным вмешаться без промедления.
- Стриганула, однако! – явно по его наущению вырвалось из моих искривившихся саркастически губ.
А это и впрямь, думаю, выглядело смешно: дама весьма зрелых лет мчится от «не такого» кавалера будто девочка, замученная навязчивыми женихами. Хотя, впрочем – мелькнула догадка – тогда уж ради справедливости надо поиронизировать и над староватым молодцем? Уж так рьяно соблазнитель сей завлекал на некую возвышенную стезю особу, ушедшую по уши в заботы материальные – просто со смеху лопнуть можно!.. От подобного финала Всемогущий, к счастью, уберег меня тогда, даже позволил еще более весело похмыкать над ситуацией в целом, а это в свою очередь вызвало вот какое любопытное соображение: напрасно, наверное, в годы полусна не позволял я критикам-пересмешникам своим действовать по их усмотрению. Хотя к тому времени уже вызнал из серьезных книг, что никакое это не сумасшествие, а персонификация разумом собственных мыслей и настроений, чтобы удобней было сталкивать их в поисках лучших решений, в том числе – по самозащите. (Подобная «странность» присуща как раз больше всякого рода сочинителям, актерам и т.п. – независимо от уровня их дарования.) Однако в ту смутную пору такого рода «упражнения» стали казаться мне столь же неуместными как ерничание при погребении. К тому же меня и без них весьма неплохо защищал кокон почти полного ко всему равнодушия. Но теперь-то я стронулся с места, приоткрылся перед миром и уколы оттуда стали больнее доставать. Что ж, ладно, коли это неизбежно… Хотя в таком разе будет позволительно, наверное, и собственным задирам-пересмешникам дать волю. Пусть жалят подчас даже хозяина своего («прививки» ради), но главное – противников его со стороны. Иначе как бы ни пришлось всем нам залезать в прежнюю скорлупу, а ведь теперь этого ужасно не хочется…
«Значит – не полезем! – торжественно заявил, спеша использовать ситуацию, один, наверное, из самых шустрых моих заводил-затейников. Хотя, впрочем, затем сразу тон его круто изменился, сделавшись почти деловым. – И даже в общественный транспорт мы с тобой сейчас не полезем. Потому как очень полезно будет, покуда ценные нюансы не улетучились, провести обсуждение только что случившегося. А для этого лучше отправиться домой пешком по тихим переулкам – путь не близкий, но добавочная порция кислорода и солнышка нам также не помешает…»
«Да-а, что ж, начнем с наименее приятного, что сразу в глаза бросилось… - мои мысли и впрямь потекли спокойнее, в такт размеренным шагам. В этих мыслях, правда, сквозили признаки недавней горечи, но уже ощущалось и удовольствие от неспешно-обстоятельного приближения к способной вдохновить на дальнейшие действия истине. – Похоже, Надежде, внешность моя с первого взгляда не очень – мягко говоря – понравилась. Затем, правда, она вроде притерпелась к ней, что позволило и ко мне в общем кое-какой интерес проявить, особенно – после сообщения о некоторых моих приработках. Значит, будь я богатеньким Буратино, может быть даже мое упорство в отстаивании своих воззрений (вкупе с почти неизбежным в таких случаях занудством!) могло бы переноситься по- другому? Но увы, «жених» оказался всего лишь жалким (на кое-чей взгляд) Пьеро, к тому же –с собственной «заумью». По этой-то, скорей всего, причине и был я лишен чести очутиться в одной супряге с вроде бы привлекшей меня поначалу особой… И вот здесь же – прекрасный момент напомнить всем блюстителям нравственности, что лично мой подход к подобным ситуациям принципиально другой. Никого ни в какие свои телеги я запрягать не хочу, не покушаюсь ни на чью свободу и автономность, а лишь призываю изо всех сил изыскивать возможности для занятий духовных и сообща очаровываться этим миром. Тем более, что достоин он восхищения в первую очередь потому, что совершенен как раз из-за наличия несовершенств (есть куда еще двигаться!). И все люди одарены великим правом участвовать в этой потрясающе увлекательной работе, прежде всего, наверное, за счет самосовершенствования – уж мы-то всегда у себя под рукой!… Хотя, впрочем, на женщину склада Надежды вряд ли стоило в первую же встречу так рьяно наседать с подобными идеями, а тем более – рассказывать о собаке, созерцающей море (чуть ли ни приводя ее в пример!). Тем не менее у меня и здесь, пожалуй, есть оправдание – ведь уверенности в еще одном свидании не было. А если бы даже отношения завязались, о чем-то подобном все равно заговаривать надо было бы, таков уж я… И тогда тоже вряд ли помогли бы как мой баритончик, так и способность плести словесную паутину – вон как лихо могут некоторые из нее вырываться… Да-а, эта женщина стоит на своих позициях твердо, действовать может решительно. И скорей всего (вопреки даже тому, что не смотря ни на что она уже начинала мне нравиться) расставаться рано или поздно пришлось бы. Ведь в нашем возрасте духовная несовместимость переносится особенно тяжело. Тем более, если не забывать, что каждый имеет право даже на некоторые капризы.. И что же в таком разе получается? Все – к лучшему? А первый у меня – после застоя – блин получился не столь уж плохим? (Или, может, если по-другому – это была разминка перед неким главным стартом?) Эхе-хе, так-то оно может быть и так, да где же гарантия, что с другими получится лучше? Много ли я знаю о женщинах? Правда, говорят, их вообще мало кто понимает, включая их самих. Я же и то немногое, что в этом смысле знал, почти все забыл за годы полусонного своего прозябания. Застряли в памяти лишь некоторые крупицы научно-популярного толка да отрывки из разглагольствований самодеятельных философов. Дескать, «прекрасный пол» - это существа с другой планеты, думают другим полушарием – и о другом. А еще они любят повелевать (поголовно – королевы!), делать трагедию из ничего, всегда считают себя правыми и дающими мужчине больше, если даже выходят замуж нищими за миллиардера или знаменитость. Тем не менее, коли хочешь получить главный приз в жизни – счастье вдвоем, ищи в общении с этими «инопланетянками» взаимопонимания, лада, согласия. Хотя, впрочем, даже для так называемых идеальных пар закон единства и борьбы противоположностей остается в силе, просто у них он действует чуть иначе нежели в среднестатистических семьях… Так это же замечательно! Потому что в любом случае вас, дорогой Вадим Юрьевич, ожидает и здесь не скука гладкого пути, но творческий поиск, тайны, открытия. В том числе – в еще возможном общении с Надеждой Максимовной. Да-да, почему бы ни так? Может быть, она тоже будет размышлять над нашим разговором, ее позиция начнет сближаться с моей, а тут вдруг – звонок от меня! Хотя пока это в стадии предположений, надо разобраться с оставшимися письмами. Ведь в самом деле – каждая из написавших мне имеет право на отклик. Я просто обязан сделать все возможное в этом направлении. Может быть, как раз среди них находится та, которая способна стать самой близкой в любых смыслах. А значит – вперед! Только без лишнего надрыва и ажиотажа! Еще более сдержанно, чем сегодня, с уважением к будущему, каким бы оно ни было. В жизни – напомним и себе еще раз – всегда есть нечто интересное, надо лишь суметь разглядеть его…
Действительно, кое-что интересное, хотя, пожалуй, со своим особым знаком, те самые «нюансы» бытия, о которых люблю порассуждать ,вскоре проявились настолько сильно, что это даже затруднило мое продвижение к дому. Видимо, из-за отвычки от описанных выше переживаний, а может быть по каким-либо еще причинам недавний внутренний подъем начал неудержимо – будто по принципу качелей – переходить в полную свою противоположность. В такие моменты наиболее уязвимым становится мой желудочно-кишечный тракт, сокращенно – ЖКТ. Напоминаю эту аббревиатуру потому, что чувствую себя обязанным в необходимых случаях говорить более подробно о затронутой проблеме. Иначе многое останется непонятным в моей истории, да к тому же вызовет у кое-кого высокомерные насмешки. Нет, я бы тоже, подобно некоторым, предпочел рассказывать о более терпимых с точки зрения эстетики «болячках», например, сердечных (каковые, кстати, у меня также имеются), но тогда бы произошло приукрашивание действительности, будто в заурядной мыльной опере. Мудрецы же – не устану повторять! – с давних пор призывают: сначала полюбите жизнь именно такой, какая она есть, а уж потом совершенствуйте. Хотя, разумеется, следовать подобным пожеланиям не совсем и не всегда легко, что проявилось, например, со мной в тот день, о котором рассказываю… Болезненное напряжение в своенравном моем ЖКТ нарастало буквально с каждым шагом, перед глазами встала пелена, а в мозгу стало проскакивать слово «мясо», что является вернейшим признаком начинающегося обострения. «Ну-ка ну!» - раздался ликующий возглас некоего хорошо знакомого субъекта во мне, не теряющего ни энергии своей, ни куража даже в подобные минуты. – Вот и моментик выпал – прочувствовать прелесть бытия во всех его нюансах, о чем мы недавно так рьяно разглагольствовали. Али слабо? Ну же, начали! Ой да кишечки мои, хорошо зажались вы! Я раздуюсь будто шарик, полечу к родному дому и … упаду там на солому! Глупо? Пусть! Все и вся, даже чушь заведомую, на борьбу с болью!... Затем, передохнув минутки две, организуем клизмочку себе. Тут обнаружится уже столько удивительных «нюансов»! И каждым можно наслаждаться! Как, кстати, и мыслью о том, что благодаря встрече именно с Надеждой Максимовной мы просто вынуждены сотворить эту замечательную, но долго откладываемую процедуру. Слава, слава всем организаторам и исполнителям восхитительного действа!..»
Можете, дорогие, от всей души потешаться надо мной, даже ехидничать, право дело не обижусь, только факт остается фактом – это вроде бы жалкое ерничанье принесло-таки положительный результат – мне сделалось легче как в смысле душевном, так и физическом. А вскоре стало еще лучше – наверное, потому, что вдали показался возвышавшийся над крышами частных домов верхний этаж «хрущобы», много лет являвшейся, говоря патетически, моим домом родным…
Вот уже почти ликуя от обнадеживающих предвкушений, удалось мне подняться по ступеням в подъезде, вставить ключ в скважину двери, обитой черной искожей и с лично мною изготовленным номером двадцать на ней… Еще немножко, еще чуть-чуть…
Едва очутился я в нашей микроприхожей – вмиг, будто из-под пола, явилась передо мной мама. Впрямь было непонятно, откуда она вынырнула – то ли из кухни, то ли из своей комнатушки – так как не смотря на яростные «накачки», все у меня перед глазами плыло, а свет я включил не сразу. Когда же нажал на выключатель, постаравшись одновременно придать физиономии беззаботное выражение, следы страдания на ней, наверное, еще сохранялись, так как мама посмотрела на меня озадаченно. Но то ли не сразу все поняла, то ли решила издалека начать.
- Ну как прогуляли – ися-я? – не сказала, а почти пропела она голосом, окрашенным сладостным радушием с примесью любопытства.
- Да в общем неплохо-о… - почти в том же тоне смог откликнуться я.
Еще лет несколько назад мы с родительницей очень редко разговаривали в подобной манере. Хуже того, у нас время от времени случались разногласия, размолвки и даже ссоры. Но потом вдруг, буквально на моих глазах мама стала сдавать во всех и всяческих смыслах. Со сжимавшимся сердцем наблюдал я, как быстро идет разрушение человека, которого я любил не по некой обязанности, а совершенно искренне. Увы, и моя мама, такая, сколь помнил ее, сильная, выносливая, оказалась подвержена общему закону. И где-то «там» часы ее, видно, застучали еще торопливей.. Осознав это во всей конкретности, я вынес для себя категорическое постановление: из кожи вылезти, но перестать отвечать резкостью на мамины придирки, будь они хоть трижды несправедливы. Не смог раньше сделать для нее чего-то лучшего, так потешь хотя бы под конец, окружи заботой и лаской. Не сразу, с трудом, тем не менее кое-что в этом смысле у меня начало получаться. И вот чудо: мама (в ее- то годы!) тоже стала меняться в лучшую сторону. Никогда раньше мы не называли друг друга на «вы», а тут вдруг начали – пусть отчасти в шутку, но все же с искренней задушевностью – вы-ы, и подчас целые, разговоры протекали у нас в подобной манере. Теперь я почти постоянно обращался к ней: матушка, мамуля, а она ко мне - Вадик, сынок. Кое-кому со стороны все подобное казалось притворно-слащавым сентиментальничанием, но, уверяю, это было не так. Наш с мамой стиль общения возник от любви, от желания сделать хорошее родному человеку, да и самим нам подчас было невыразимо радостно купаться в его атмосфере. А когда все же случались неожиданные срывы, мы сообща их быстро ликвидировали.
- А как вы-ы ту-ут? - продолжил я разговор в той же тональности, пытаясь загнать свою физическую боль поглубже, что удалось мне лишь отчасти.
- Да ка-ак..То-оже прогуляла-ась. Хоть не думала сперва, что так получится. Вышла в наш магазин за пряниками, а там только такие, что хоть об дорогу бей. Ну и пошла, пошла дальше и аж до Светлого Поля добралась, там и купила хороших – мягкие, сочные..
- Вот и чудненько-о! – от души порадовался я , главным образом тому, что старушка моя еще может совершать столь дальние путешествия…
- Ой, а эт-то что?! – мама вдруг даже в лице переменилась. Взгляд ее темных и почти круглых глаз (одна из немногих «деталей», унаследованных нами с сестрой Валей от родительницы) устремился мне под ноги, став грозным, будто у орлицы, узревшей опасность для своего гнезда.
Я глянул в том же направлении и увидел: на полу валяется какая-то бумажка… или… Вот ужас! Да это же… конверт! Смятый, но узнаваемый – один из недавно мною полученных. Наверное, доставая ключ из кармана, я нечаянно поддел одно из адресованных мне писем, а когда вошел – оно и вывалилось (хорошо хоть не по ту сторону двери!) Судя по блеску пола, мама протирала его только что, потому инстинкты хозяйки-домоправительницы так круто взыграли в ней, изменив даже новый тон общения, не имеющий столь глубоких корней. К счастью, у меня и на сей раз хватило соображения, чтобы превратить все в шутку.
- Прошу нижайше – простите-е! – дурашливо застонал я, сгибаясь в поклоне и одновременно подбирая «бумажку». – Ваш раб – не неряха, просто он немножко растеряха…
Мамино лицо приобрело прежнее выражение доброты и радушия.
- Что делать будешь, когда помру? – похоже, родительница сокрушалась почти всерьез. – Ведь в мусоре потонешь!
- Ужасней не придумать никому конца! – трагикомичным пафосом я попытался уменьшить грустноватый уклон разговора. – Уж лучше – за вами сразу, ваше величество!
- Нет, ты - живи!
- Благодарю, благодарю от всей души! Но и вы, пожалуйста, того-с – не слишком торопитесь «туда». Договорились, мамуля? Будем считать – эта тема исчерпана. Эх, помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела! А после дел надо хорошенько отдохнуть, например – чайку со свежими пряничками попить – даром, что ли, в такую даль за ними ходила?
- Да-а, прянички хорошие! – судя по виду, мама окончательно преодолела недавнее «психуклонение» и лишним доказательством тому стало то, как она, лихо крутнувшись на одной ножке, направилась в сторону кухни, напевая свое любимое – летят утки-и…
«Эхе-хе… - прозвучало во мне – теперь уже без всякого комикования. – Потешься хоть пряничками, дорогой мой человечек! Вспомни счастливые моменты детства, когда было это для тебя лучшим и чуть ли ни единственным лакомством…»
А сам я, чувствуя, как тают, не смотря на все «накачки» последние мои силы, шагнул к ванной комнате…
Умывание хотя и взбодрило в очередной раз, но чувствовалось, что все равно это очень ненадежно и без другого «умывания», внутреннего, уже никак не обойтись. Поэтому, лишь только ушла мама из кухни, заскочил туда я, выжал сок из лимона в кружку с холодным кипятком и унес к себе в комнату. Здесь с помощью грушевидного баллончика впрыснул смесь куда следует, сделал несколько рекомендуемых телодвижений и прочел нечто вроде молитвы-заклинания. Последнее включало в себя отрывочные сведения о том, что сия «зарядка для хвоста» (мое шутейное определение) способствует не только снятию внутренних спазмов, но и помогает особой животворной энергии, концентрирующейся в области копчика, подниматься выше, к сердцу и к голове… Так к великой моей радости случилось и в описываемый день. Хотя уже с неделю в моем мозгу вертелась идея внести коррективы в сочиняемую детективно-фантастическую повесть, но ни четкости в предполагаемых поправках не возникало, ни момента подходящего для работы выбрать не получалось. И вот он сам по стечению обстоятельств явился!
«Да-а, если с поправками выйдет,- все более веселея, размышлял я,- то день сегодняшний окажется не просто непровальным, но наоборот – особо удачным, заполненным ценными «нюансами» до самой верхушки…» А теперь позвольте предложить интересующимся моим предыдущим творчеством (может быть, все же есть такие?) краткий пересказ доработанного в тот вечер эпизода…
В устье мелководной степной речушки, впадающей в море, выныривает некто с внешностью импозантного мужчины и, усевшись на дно так, что вода доходит до подмышек, явно собирается чего-то ждать… Возможные читатели, по моей мысли, должны здесь уже начать догадываться: это – киборг-убийца, однако с некоторых пор у меня возникло ощущение, что для подобных предположений надо предоставить некий добавочный материал. И наконец, в результате особой авторской пытки он явился! Пусть комары – будто просверком понял я – тучами вьющиеся над плавнями, садятся на обнаженного мужчину, однако ходят по нему что называется пешком, подчас пробуя жалами, но не вонзая их – ведь настоящей крови у киборгов нет!..
Последние слова вставки я дописывал вроде ватной рукой, чувствуя, сколь неудержимо все тело наливается тяжестью – на сей раз, впрочем, даже приятной, заставлявшей веки сладко смежаться. «Ну что же… - зазвучал во мне словно бы голос друга. – На сегодня и впрямь хватит… Подвижки произведены по нескольким направлениям. А придет новый день, продвинемся еще дальше, пусть немного, но – обязательно! Сияй, подмигивай и увлекай любимый лозунг наш: «Дорогу осилит… ползущий!..»
Заснув быстро и крепко, среди ночи я тем не менее был разбужен голодным «свербением» в желудке. Это уже не пугало, так как превратилось в своего рода норму, но все же лучше было пойти на кухню и сжевать хотя бы кусочек хлеба. Что я и сделал… А утром меня, только еще выплывавшего из дремы, что-то непонятное уже озадачило. Следуя некоему наитию, я приподнялся на локте, глянул в окно – и с невольно вырвавшимся смешком сожаления рухнул обратно. Как круто, всего за несколько часов, изменилась погода! Еще вчера казалось: теплу и солнечному сиянию конца не будет, а сегодня небо сплошь в тучах, вроде бы и дождик начинает накрапывать… Увы, осень – она осень и у нас, на географическом юге России, который холодней турецкого севера, к тому же трудно предсказуем в смысле своих причуд. Но – у природы нет плохой погоды, ведь так? Может, случившаяся перемена лично для меня даже к лучшему? Столько срочных дел накопилось, на неделю хватит, а так как на прогулку будет не очень тянуть, можно хотя бы с частью из них управиться. В первую очередь надо, конечно, разобраться с откликами женщин, иначе все это «мероприятие» рискует стать самым бестолковым в моей жизни, чего именно теперь не хотелось как никогда…
Позавтракав очень легко – лишь бы желудок не отвлекал – я разложил письма по столу и неторопливо, как давеча в Приморском парке, оглядел их сверху. Так, приглашение на свидание в будущее воскресенье можно отложить пока, подождет с ответом и женщина из деревни, но что делать, например, с этим вот откликом? (Мой взгляд запнулся о лист формата А4, почти сплошь исписанный.) Вчера его тон показался мне агрессивным, и тогда я решил, что ограничусь благодарностью почти официальной. Однако теперь, после неторопливого и спокойного чтения, мне уже чудилось, что за внешней задиристостью слов писавшей скрывается невысказанная тоска и желание любви, вызывающее уважение своей силой. Благодаря особым обстоятельствам текст этого письма также запомнился мне почти дословно, поэтому для желающих иметь обо всем свое мнение постараюсь воссоздать его с максимальной точностью.
«Здравствуйте, мужчина, имеющий проблемы, но оптимист, любитель искусств, природы и т.п. (Почерк – красивый, типично женский, хотя буковки словно бы впопыхах бросали.) Прочла Ваше объявление – и так захотелось написать Вам! Это какую же подругу Вы ищите, где могут проживать подобные? Большинству женщин совсем не то нужно, что, как догадываюсь, хотели бы Вы предложить. Им настоящий, да такой, чтобы покрасивше, ковер подавай, а не тот, из листьев, по которому можно туфлями пошуршать на романтических прогулках. Если даже найдется любительница подобных действ, то у нее самой может оказаться короб проблем, даже повесомей Ваших. Так стоит ли увеличивать общий груз – ведь так и сломаться можно? Немного в этой связи о себе. Мне 42 года, я – стройная блондинка с серыми глазами. Разведена, сама воспитываю сына. Горячо любима друзьями по работе, родственниками, а это лучше, чем тягостное замужество или легкомысленная связь. Так вот, удовлетворите, пожалуйста, если сможете, мое просто человеческое, да и женское, отчасти, любопытство: на что Вы надеетесь в этом своем поиске?
С уважением и наилучшими пожеланиями – Добролюбова Тамара Ивановна».
«Уж не родственница ли знаменитого критика?» - мелькнуло у меня. Тот в свое время обличал паразитов- помещиков, сидящих на шее у народа, эта с не меньшим темпераментом обрушивается на странноватого субъекта, зовущего, как ей представилось, праздно шататься по ковру из осенних листьев. Хотя, возможно, не все так просто здесь, каким кажется на первый взгляд. Наверное, Тамара Ивановна сама не знает, к какому типу сестер по Еве себя отнести. О любительницах натуральных ковров говорит : им подавай… То есть, от таковых старается отмежеваться? И вот что уже особенно интригующе в этой связи выглядит – неизвестного чудака критикует с жаром, как бы отталкиваясь, однако не забывает ввернуть будто между прочим: «стройная блондинка с серыми глазами…» «Ох уж эти женщины!» - я усмехнулся с гораздо большей симпатией, нежели при первом чтении письма. Невольно возникла ассоциация с достопамятной Надеждой Максимовной, только вот в Тамаре, почудилось мне, больше душевной, боли, хотя и тщательно маскируемой. Поэтому, наверное, ответ однофамилице великого критика надо составлять, исходя прежде всего из этого предположения…
Я писал, правил, переписывал и вот что у меня в конце концов получилось (благодаря сохранившемуся в другом месте черновику воспроизвожу свой ответ также почти дословно).
«Здравствуйте, уважаемая Тамара Ивановна! Признаюсь сразу – после первого прочтения не очень-то хотелось отвечать на Ваше письмо, таким агрессивным, даже неприязненным по тону оно показалось мне. Но когда я перечитал его во второй и третий разы, стало чудиться – за внешней бравадой и задиристостью могут скрываться неосознанно маскируемая боль и растерянность. Ах, прошу простить великодушно, если этими догадками причиняю Вам добавочное страдание, но высказываю их лишь из искреннего желания хотя бы чем-то помочь, что надеюсь, станет понятнее позже. Вы заявляете с гордостью и даже некоторым вызовом, что, мол, горячо любимы сослуживцами, родственниками и это лучше, чем то-то и то-то, а возникает ощущение, что любви –то Вам как раз и не хватает! То есть – глубоко личной, большой, настоящей. В этом скрываемом многими желании нет ничего стыдного – ведь мы созданы для любви – просто не всем удается ее найти, что, в частности, случилось и со мною… Зато уж заботами – творческими, хозяйственными и еще кое-какими – наделен необыкновенно щедро. В чем, кстати, усматриваю также одну из причин нынешнего моего одиночества. Некоторым не нравилось, что я небогат, другим – что трачу время на «заумь», третьим – еще что-нибудь. Но я просто не могу – перво-наперво – без того, чтобы заниматься, причем постоянно, всерьез – посильной духовной деятельностью. Многие оправдывают себя в этом «вопросе» тем, что у них лишнего времени нет. У меня его тоже нет. Но я, как говорится, из кожи вылажу, чтобы духовное, творческое все же привнести или даже вколотить в свою жизнь. Вот так, что называется через «не могу», используя каждую свободную минутку, написал вторую свою детективно-фантастическую повесть (напечатана весной этого года в «Тагманской правде»). Говорю об этом не из желания лишний раз похвастать, а чтобы Вы сами начали догадываться об ответе на ваш вопрос. Ах нет, не обязательно женщина, которую мне бы хотелось встретить, тоже должна заниматься творчеством. Но если она не хочет даже понимать того, кто заражен этим желанием – с такой у меня точно ничего не получится. Да, понимающих нас не много, тем не менее они все же есть. Поэтому, даже после неудач сердце продолжает на что-то надеяться, подталкивает к действию. Это в конце концов и заставило меня опубликовать объявление. Всякий имеет право на мечту и на то, чтобы побороться за ее осуществление. Ну а что будет – видно будет. Вот, пожалуй, вкратце и все, что в связи с Вашим вопросом посчитал нужным сказать. Если что-то не совсем понятно или если захотите поговорить подробнее – не стесняйтесь Бога ради, звоните по тел… Что бы там ни было – всего Вам самого наилучшего!»
Как аппетит приходит во время еды, так и деятельность может раззадоривать. Вновь возникло веселое ощущение – будто несусь на хребте волны со все возрастающей скоростью. Где-то там впереди может таиться удача – поймай её!..
В некоторых записках были указаны номера телефонов, но звонить просили вечером. Впрочем, в одной из них подобной просьбы не оказалось, значит, подумал я, эту «корреспондентку» можно беспокоить в любое время. Заинтриговало и то, что писавшая была лет на 11 моложе меня, но в то же время озадачивали цифры веса при невеликом росте. «Ну да ладно!- раздалось в голове очередное взбадривание. – Главное ,чтобы человек был хороший – или как?»
Набросав на клочке бумаги несколько важных вопросов и дождавшись, когда мама скроется в своей комнатушке, я подошел к телефону (он был тогда прикреплен к стенке в прихожей), набрал указанный в письме номер.
- Алло? – откликнулся голос, слишком звонкий для зрелой женщины, скорее всего – мальчишеский.
«Великий» мой стратег, подобной ситуации не предусмотрел, что привело нас с ним к некоторому замешательству.
- Э-э…ммм…мальчик… - наконец забормотал я. – А мамы дома нет?
- Есть! Ма-а, тебя к телефону!
«Хм! Забавно! – попытался я раскрепоститься. – Сразу – в лужу! Что- то дальше будет?..»
- Алло! Слушаю!.. – прозвучал вскоре уже другой голос, на сей раз – явно женский, хотя включивший в себе какие-то не совсем обычные обертоны.
- Здравствуйте! – даже вроде легче стало, так как показалось, что выбираюсь на дорогу большей предсказуемости. – Извините, получается не очень вежливо у меня, потому что имя в письме не указано. В общем – это мужчина, имеющий проблемы, напечатавший недели три назад в «Рекламе» свое объявление.
- А-а-а! – голос на другом конце провода стал издавать подобие смеха, в который вкрадывались звучики вроде «пст», «хр-хр» и тому подобное. Выбрали сёжтаки врэмья?
- Дд… Да как сказать … - смог-таки произнести я после некоторой паузы, уже не столько озадаченный, сколько ошеломленный. Мелькнуло даже подозрение – уж ни издеваются ли надо мной? Тем не менее казалось необходимым продолжить разговор по-серьезному. – Дело в том, что лишь вчера смог на почту выбраться… Нда-а.. Но как же, простите, вас все-таки зовут? Ведь беседу вести удобней будет…
- Ира-а…
- Можно так просто? Тогда и я – просто Вадим. Ну что, Ира… погода, как говорится, не летная… Может, для начала по телефону пообщаемся? Если, конечно, от важных дел не отвлекаю?
- Та не-е… Вот токо-токо с базару пришла, хочь лучше сказать – приползла, прямо как побитая уся, так чижало…
«Нет, не разыгрывают!» - просверкнуло в мозгу. – Ведь не ожидала, что конкретно сейчас позвоню. Другое дело – если б сама… Но тогда вопрос – где же училась эта милашка и сколько? Из каких таких краёв припожаловала? В письме, правда, было две-три ошибки, но вроде не слишком страшных. И вдруг – эдакая «симфония»… Однако и на сей раз мне показалось необходимым продолжить, причем по возможности участливей.
- А что же сын? Не помогает?
- О-ой, та уси они помогають…
Я изо всех сил старался не поражаться больше ни чему.
- Так значит – у вас кроме него еще дети есть?
- Ага-а… Аж трое пацанов - сразу скажу. Младшенькому, вот который отвечал вам, одиннадцатый годок пошел…Уси они помогають! А токо сёравно чижало, потому как цены скачуть как скаженни, а ну троих мужиков прокормить, пусть хочь будущих! – голос Иры резко возвысился, в нем как бы даже слеза зазвучала. – Ну пару дней назад окорочка стоили…, а теперь… - пошло перечисление цен едва ли ни на все продукты и проходило оно почти с рыданиями. Я не имел возможности даже слово вставить, хотя некоторое время попросту был не в состоянии этого сделать. Как сквозь вату долетали причитания Иры, словно сматываемые с бесконечного клубка: батянька ихний (надо полагать – «пацанов») бомжует незнамо где, алиментов, само собой, не платит, одежа на ребятах горит, в доме все рушится… Но вдруг в этом словоизвержении возникла пауза.
- А вы… вы работаете? – донеслось наконец, проникнутое робковатой надеждой.
- Да… вроде пока… - я поневоле отражал тон собеседницы. – Завод то и дело останавливают … Намечаются большие сокращения…
- А кем жиж вы работаете?
- Художником-оформителем на Сельмаше…
- Ой, та не пропадете! Это ж подрабатывать можно: вывески там усякие, рекламы…
- Ну, не так-то все просто… - по наитию чуть уклончиво ответил я, поскольку мой пересмешник уже ёрничал: «и это про подработки!..» - Сейчас везде свои проблемы, стараются экономить… Но, разумеется, духом падать не стоит. Наоборот – надо всегда верить в лучшее! – я понемногу нащупывал свою излюбленную стезю. – Хочется пожелать, чтобы и вы, не смотря на все свои проблемы, то же самое делали… Кстати, интересно узнать: на что надеялись, собравшись написать именно мне?
- Тоись? – Ира, похоже, насторожилась.
- Ну как же, например – весьма значительная разница в возрасте… Потом я особо подчеркнул: имею, мол, обширные духовные запросы, люблю искусство, природу…
- А-а… Та чего, в годах разница не дюже великая, наоборот, думаю, мужчина сурьезный… А насчет этого, духовного, дак я тожить не против – сходить кой-кода в театр, на постановку отдыхающую, ну там в парк…
Мне, не смотря на продолжавшуюся в голове сумятицу, удалось понять: пора «закругляться». Что я и попытался сделать по возможности мягче.
-Да-а… Ну что же… Побеседовали неплохо – кое-что узнали друг о друге. Во всяком случае есть над чем подумать, ведь так?
-Та шош… - не, сразу откликнулась собеседница, явно обескураженная. – Думайте…
Я положил трубку и, простояв в оцепенении секунд пять, ринулся к себе в комнату. Но здесь легче не стало, какая-то непонятная сила принялась гонять меня из угла в угол словно зверя в клетке. Хаос из массы несовместимейших ощущений перекрывался совершенно необыкновенным, насквозь прожигающим и рвущим душу на части стыдом. Чем дальше, тем он становился невыносимей, а все мои защитники, включая самых бойких, стушевались не известно на сколько.
-Господи! Помилуй и поддержи! – буквально вскричал я едва ли ни в отчаянии.
Испугавшись, что мама услышит, смог немного «придавить» громкость, однако слова покаяния, разъяснений, просьб и, сколь ни удивительно, довольно дерзких заявлений продолжали вырываться целыми связками, а если некоторые удавалось загнать куда-то вглубь, они гремели там наподобие канонады… Все эти беспорядочные выплески попытаюсь передать здесь в более удобном для восприятия виде.
«Признаю, Отец наш небесный, уж слишком рьяно наседал я на первую «жертву» свою Надежду Максимовну с призывами: мол, вглядывайтесь с доброжелательством во все детали и нюансы сущего – и вы полюбите его таким, какое оно есть! А Ты тут же, чтобы сомнений не было, к чему это, предлагаешь: ну-ка сам, используя свою методику, попробуй полюбить, например, замотанную заботами, почти дикую и наверняка неряшливую толстуху вкупе с тремя ее неизвестно какими еще «пацанами». Потрясающе гениально, как все у Тебя! Надеюсь, не усмотришь в этом выклике желания быть запанибрата с Высшей Силой? Нет же и нет! Не устаю со все возрастающим благоговением восхищаться Твоими великолепными ходами! После этого последнего сразу выявилась ограниченность и даже, может быть, слабость моих «установок». Но все-таки – прости, прости! – я не могу, да и не хочу отказаться от них целиком. И не потому, что они мои! Знаю, не нуждаешься Ты в наших заверениях, клятвах, так как напрямую читаешь в сердцах, но позволь уж выговориться сполна – это прежде всего мне самому требуется… Не хочу я отказываться от названных убеждений, главное, потому, что не смотря ни на что чувствую в них присутствие какой-то великой вдохновляющей правды, открытой давно и не мной. Мне лишь на собственной практике доводилось не раз убеждаться в чудодейственной силе доброжелательного вглядывания. Однако везде есть исключения. И Ты, конечно же, помнишь о моих, находящихся в сфере так называемого интима. То есть, у меня даже и может получиться в некотором смысле полюбить почти любую женщину – но лишь какой-то общечеловеческой или братской любовью. А чтобы хоть прикоснуться к ней с нашей особенной мужской нежностью – вот этого я уже не могу. Пытался, помнишь, насильничать над собой, но самому делалось так тошно, что даже «объекты» приложения подобной «нежности» чувствовали это и расстраивались. К чему же нам лишний камуфляж? К чему сопровождающий его всяческий мусор? Такого «добра» уже сверх меры. Пусть хоть за счет меня его станет меньше. Ах нет, я вовсе не стремлюсь осуждать тех, кто занимается самообманом в сфере собственных (да попутно – и чужих!) чувств, но пусть сами они отвечают за свой выбор! Хотя, впрочем, и я не такой уж задубелый максималист в «делах сердечных». Могу удовлетвориться даже не очень великой любовью – лишь была бы она действительно настоящей, живой, а не выдуманой и не навязываемой. Я с теми, кто в первую очередь именно в любви хочет быть как можно более честным и ответственным. Кто за высшую гармонию личных отношений. Прошу простить за дерзость, но мне чудится, что в этом состоит и Твое главное пожелание ныне живущим. Ты помог нам практически освободиться от насилия в самом существенном для человека и, если мы правильно распорядимся Твоим даром, мир в целом будет становиться все лучше, что в свою очередь опять же благотворно скажется на нас и таким образом, выражаясь патетически, вытащим всю золотую цепь бытия…
Возвращаясь же снова к Ире, хочу спросить: неужели именно она больше всех других, встречавшихся мне, нуждается в сострадании и помощи? Прошу позволения напомнить, коли уж разговор об этом – кое-кому я помогал по мере сил, иногда некоторым милостыню подаю, но если подавать всем подряд – то, пардон, сам без штанов останешься. Где же выход? А лучше всего, по-моему, в подобные моменты слушаться сердца своего…
И вот что еще – может быть, самое существенное. Ведь Ире я именно такой, как есть, окажусь, не нужным – просто она не поняла все сразу. Но когда поймет сама, когда ее «пацаны» поймут – то-то начнут фыркать! Или даже поучать дурака старого, как надо жить. Благодарю заранее за такую возможную заботу чад Твоих, Отец наш небесный, только сыт я уже всем подобным по горло. По другому сердце тоскует – Ты знаешь, по чему. И пусть я на взгляд некоторых пошлый, глупый, никудышний, позволь все же и мне поискать, сколь еще получится, какого-то своего счастья…
Но если же Ты и теперь, после всего вырыданного мною, посчитаешь, что я прямо-таки обязан помчаться именно к Ире, отбросить свою «заумь», из кожи вылезти, но стать для нее хотя бы внешне примерным супругом, тогда пусть меня за «грех уклонения» накажут здесь, на земле, и в аду. Самая жестокая казнь не кажется такой страшной, как жизнь с нелюбимой…»
Наверное, кое-кому все изложенное покажется чем-то вроде мистической истерики, недостойной настоящего мужчины. Что ж, все имеют право на собственное мнение, но тогда и я – тоже… Вопрос насчет мистики пока опустим – слишком уж он сложен. А вот что касается понятия «настоящий мужчина»… Для меня оно весьма обширно, включает как личностей вроде Казановы (представьте!), так и тех, кто, используя выражение Пушкина, способен над вымыслом слезами обливаться. Но, испытывая равное уважение к тем и другим, предпочитаю как в делах любви, так и в остальных идти собственным путем, который опять-таки сердце подсказывает…»
Может быть, именно из-за твердости в отстаивании главных своих принципов, было проявлено и ко мне тогда уважение, поскольку сразу после описанной «разборки» я почувствовал, что становится легче… Однако потребовалось еще несколько подобных «процедур», хотя и сокращавшихся последовательно, а также бесед со всепонимающим другом моим морем-моречком, чтобы ощутил я наконец способность двинуться дальше…
Дорогие мои! С превеликим удовольствием рассказал бы не только о всех последовавших затем встречах со своими «корреспондентками», но даже о телефонных разговорах с ними. Ведь и впрямь – в каждом человеке есть что-то интересное, достойное внимания. Однако я обещал использовать любую возможность для сбережения вашего времени, а сейчас, кажется, выпал подходящий момент. Поэтому ограничусь приведением лишь некоего соображения, по-моему, весьма любопытного. Вот оно: как мне представляется, почти весь «контингент» особ, с которыми я успел пообщаться тогда, можно разбить, пусть с разного рода натяжками, на две неравных группы. В первой, большей, окажутся похожие на помянутую не единожды Надежду Максимовну, в другой – сёстры по духу многодетной матери Иры (хотя подчас более грамотные и детей не имеющие). И ни к одной из этих женщин (именно этих, подчеркиваю!) у меня достаточно сильного влечения не возникло. Стало уже казаться, что так и буду до конца своего «мероприятия» блуждать меж двух (не трех даже!) подобий фольклорных сосен, только жизнь как почти всегда оказалась непредсказуемой…
Вообще-то и раньше это короткое письмецо чем-то неуловимым привлекало меня, но всякий раз заставляла отложить его в сторону слишком сильная – на мой взгляд – схожесть с запиской все той же Надежды Максимовны. А случавшиеся иногда встречи с близкими ей по духу особами еще более усиливали ощущение, что с женщинами подобного типа у меня вряд ли получится что-то хорошее… И вот из былого богатства осталось лишь три послания, с авторшами которых я пока никоим образом не общался, причем два из них выглядели еще менее интересными ,чем упомянутое ранее. Так, может, все же стоило, чтоб не жалеть потом, попытаться разгадать секрет его несдающейся привлекательности? Зрелые люди не должны слишком бояться ударов «тех же грабель», особенно, если помнить, что и они не всегда в лоб попадают…
Постаравшись по выработавшейся привычке отвлечься от всего и вся, я заставил себя как бы впервые вглядеться в округлые буковки в общем обычного женского почерка.
«Здравствуйте! Обратила внимание на Ваше объявление. Понравилось, что не смотря на свои и общие трудности, Вы не теряете оптимизма, интересуетесь природой, искусством. Немного о себе. Мне 43 года, рост 165, внешность приятная, характер мягкий, отзывчивый, образование высшее, интересы многосторонние. Если захотите поговорить, звоните по тел… строго с 18 до 21 часа. Инна»
«Так-так! – сказал я себе, пытаясь сконцентрировать внимание на едва уловимом, вьющемся будто близ сердца ощущении. Видно, именно в нем заключалось разгадка всего. Но что же это именно? Ничего конкретного на ум не приходило, не вспоминалось… А наверное – и не должно было. Потому что это, похоже, все та же старая, но не желающая умирать мечта о подруге задушевной. В столкновениях с реальностью она скукоживается, уходит в уголок, а тут вот ожила опять, зашевелилась. Что же ей энергии придало? В письме-то и слов кот наплакал, да и те в общем простые, обычные. Пусть так, зато они – искренние, из сердца идущие. И даже из межстрочных промежутков вроде бы веет доброжелательством, заинтересованностью… Ну, это уже мистикой попахивает и все той же романтикой… Положим. А вдруг все же и мистик наш и романтик что-то реальное улавливают? Мол, не надо, обжегшись на молоке, дуть на воду. Письмо Инны лишь внешне, да и то не слишком, напоминает записку Надежды, духом же эти женщины различаются кардинально, что даже на расстоянии чувствуется. Хотя может быть, мне просто очень хочется, чтобы так было… Тем не менее проверить, как обстоит все на самом деле, не только желательно, но, наверное, уже необходимо. Что же касается пресловутых грабель – пусть тоже свою работу делают. Надо вытерпеть столько ударов от них, сколько назначено. За одного битого…»
Наметив мысленно несколько ключевых фраз возможного разговора, а затем подождав еще немного, пока мама усядется перед телевизором, я подошел к телефону уже в лучшем своем, сбалансированном, можно сказать – рабочем состоянии…
- Алло-о? – донесся с другого конца провода женский голос, который, по-моему, с полным правом можно было назвать музыкальным, заставлявшим вспомнить слова авторши письма о своей приятной внешности. Подобный «дубль», правда, случался и ранее, но это опять- таки ни о чем еще не говорило.
- Здравствуйте! – постарался я произнести с особой приветливостью.- Женщина по имени Инна – это не вы ли?
- Да-а, это я-я…
Нет, право, до чего голос приятный! Такого в последнее время точно не доводилось слышать. Тем более оправданной будет демонстрация возможностей своего баритончика. Что может быть названо действием по шаблону с не большим правом, чем повторение известных слов миллиардами людей. Ведь главное – чтобы с вдохновением, желанием, от души…
- О-очень приятно!.. Звоню точно в указанное время и поэтому надеюсь на достаточно обстоятельную беседу…Говорит с вами мужчина, на объявление которого вы откликнулись некоторое время назад – тот самый, проблемы имеющий … - на сей раз я не захотел начинать, как случалось подчас ранее, игру в шутливую угадайку.
- А-а! – моя собеседница рассмеялась с выразившейся, наверное, непроизвольно смесью чувств: любопытства, доброжелательства и… некоторой иронии. – Наконец до меня очередь дошла!
- Не совсем так всё. Дело в том, что я далеко не сразу пошел на почту. А когда взял письма, разложил – то ткнул пальцем наугад. Чуть позже – повторил процедуру. Ну а теперь вот вам звоню…
- Спасибо-о… Хоть та-ак…Позвольте полюбопытствовать – а много женщин вам написало?
- Чуть больше десяти, - что-то заставило меня весьма приблизительно назвать число.
- Ого-о!..
- Считаете – много? Не знаю, не знаю… Во всяком случае у меня особого выбора не получается. Три особы назначили свидания на дни, которые прошли еще до того, как я отправился на почту. Две других живут в пригороде и, судя по всему, им нужен мужчина – хозяин, качествами которого, увы, не обладаю… - словно та же волна, что и в день получения писем, понесла меня, заставляя трансформировать действительность с вдохновенным азартом. Ну очень, наверное, захотелось встретиться с обладательницей музыкального смешка и я инстинктивно подводил ее к мысли, что она едва ли ни единственная, прямо-таки судьбой предназначенная. – Не знаю, Инна, к какому выводу вы в конце концов придете, но я считаю, что ничего предосудительного в моих предыдущих действиях нет. Откуда нам может быть известно, когда и как найдем свою «половинку»? Слышал я, будто через какой-то там Интернет это можно с большей вероятностью сделать. Но когда еще к нам такое чудо докатится? Пока же остаются газеты, телефон, может быть иногда – особые танцевальные вечера… А кстати вот и о добрых старых танцах! Ведь на них шло и сейчас же, наверное, проходит общение то с одним партнером, то с другим и только потом совершается выбор. Вот и мы с вами участвуем в своего рода жизненном Бале. Ведь так? А в чем, собственно, может заключаться альтернатива при моих обстоятельствах? Сразу же остановить выбор на человеке, написавшем самое вроде бы привлекательное письмо? И не сметь больше думать о встречах с кем-нибудь еще? Но ведь вы, Инна, без меня знаете – бумага все стерпит, как, наверное же, и приближающийся к нам Интернет…
- Да-а!... – голос моей собеседницы теперь был преисполнен серьезности.
- Вот видите! – обрадовался я. – У нас, похоже, уже взаимопонимание налаживается. Ну-ну, знаю, каким непростым может оказаться этот процесс – так ведь везде потрудиться надо. Предлагаю с этого сразу же и начать. Сегодня уже вряд ли успеем встретиться – да и к чему так уж спешить? – а вот поговорить достаточно обстоятельно, по-моему, сможем. Как вы к этому относитесь? Ничто вам не мешает?
- Поговорю охотно! И ничто не мешает, во всяком случае – пока. Молодых своих – живу с сыном и невесткой – я отпустила в гости, внучка как раз заснула…
«Внучка-а?! – пронеслось в моем мозгу почти панически. – У нее – уже внучка-а?! А я, значит, добиваюсь свидания… с бабушкой!..» Но здесь же, видно, кто-то очень заботливый, прокрутил в моей голове подобие видеозаписи. Вот иду по улице, беззаботно, почти весело, а навстречу – бывшая соученица по школе, облепленная малышами, вопящими: «Бабушка! Бабушка!» Меня вроде молнии пронзило тогда «открытие» - так получается: и я бы мог уже стать дедушкой?! А все еще кажусь себе молодым, хорохорюсь… Пришлось хорошенько внутренне поработать, дабы не просто смириться с действительностью, но принять ее философски – благожелательно… Нечто похожее, только в ускоренном варианте, произошло и теперь, так что пауза получилась небольшой, как бы исполненной уважения.
- Внучка-а?! – смог воскликнуть я почти с восхищением. – О, в ваши годы уже увидеть свое, так сказать, зримое продолжение!.. – и далее, не давая человеку опомниться. – Вы, наверное, одна из самых молодых и очаровательных бабушек в мире!
- Спасибо-о! – донеслось со смешком явной польщенности и желанием подыграть мне, может быть просто из благожелательства. – После подобной оценки самое время заявку подавать на участие в конкурсе «Грэндмада Вселенной» - вроде и такой где-то проводится…
- Непременно подавайте! Хотя – между прочим – ваш переход в новый статус выглядел бы гораздо более обыкновенно, будь у вас не сын, а дочка. В наше время из парней редко кто женится так рано…
- Видите ли, мой сын хоть и молодой, но во многом уже зрелый, - начала охотно пояснять Инна. – И радиоуниверситет наш успел закончить, и в армии послужить… Мы с мужем сами почти как дети были, когда родителями стали, только-только первый курс университета – он тогда еще институтом назывался – закончили…
- О-о! Получается, парнишка начал науки впитывать буквально с молоком матери! Это ж, наверное, и помогло ему потом?
- А что – может быть! – с задором откликнулась моя собеседница. – Во всяком случае диплом получил такой же красный, как его мама. Вообще интересы у него были разносторонние и многое удавалось. Например, закончил детскую художественную школу, причем – тоже с отличием.
- Эт-то впечатляет!
- Многие так говорили. Но в конце концов радиотехника у него вышла на первый план.
- Ну а что – ведь замечательное дело! – в моей памяти вроде облачка прошло воспоминание о похожем «до наоборот» повороте в беседе с Надеждой Максимовной. Наверное, поэтому теперь захотелось высказать нечто противоположное тогдашнему. – Именно в наше время – особо замечательное! – подчеркнул я.
- Так-то оно так, да только в нашем городе специалистов , подобных ему, пруд пруди. Хотя работу и можно найти, но вот зарплата… Поэтому сын решил заняться пока изготовлением дверей.
- Даже так?..
- Представьте! Только он особенные двери делает – вот где художественное образование пригодилось. Несколько штук уже продал, кое-что заработал, мечтает мастерскую открыть…
- Дай-то Бог! Здесь уж и знание радиотехники пользу принесет – ведь сейчас повсюду компьютеризация происходит.
- Да-а, конечно, дай Бог… А у вас… Ой, простите, говорим – говорим, но я не знаю даже, как вас зовут!
- Ой! – непроизвольно вырвалось и у меня, заставив смущенно хмыкнуть. – Ойкаем, будто эстафету передаем… Нет, это вы меня простите, пожалуйста, за то, что не представился до сих пор. Спешу исправиться! Но в подражание вам назову тоже одно лишь имя: Вадим.
Моя собеседница рассмеялась на сей раз, кажется, несколько принужденно.
- Видите ли, я решила не указывать в письме отчество, потому что оно у меня длинное, а главное – очень уж старомодное: Мефодьевна. Честно говоря, немножко стесняюсь его, хотя и понимаю, как это глупо.
- Ну, я бы не советовал быть столь критичными даже в отношении себя. Ведь живем среди людей и мнение окружающих подчас буквально давит. Тем не менее, от подобных представлений лучше бы потихоньку избавляться. Вам, например, полезно чаще вспоминать, что жил на свете великий человек по имени Мефодий, создавший вместе с Кириллом славянскую азбуку – за это оба причислены к лику святых.
- Да! Правильно! – Теперь не только сама об этом вспоминать буду, но и других заставлю. Спасибо за поддержку, Вадим… мм…
- Юрьевич! Вот вам и мое отчество, раз на то пошло.
- Прекрасное сочетание! Вади-им Ю-юрьевич… Очень музыкально, в этом уж я немного разбираюсь.
- Спасибо и вам за такие слова! Но вы, Инна… Мефодьевна, прошу поверить новому для вас человеку – это тоже звучит весьма музыкально, кажется, что-то еще хотели спросить?
- Ах да… Простите, если покажется неуместным, только вот когда говорили о моем сыне, у меня мелькнуло: а есть ли у вас дети?
«Так-так! – захихикал мой пересмешник, радуясь новой возможности поерничать. – И приятные во всех отношениях дамы в конце концов выдвигают щупы дознания!..»
Продолжить ему не дал целый хор возражающих, на сторону которого я теперь стал с особым удовольствием.
- Не смущайтесь, пожалуйста, Инна, ваш вопрос совершенно уместен во всех и всяческих смыслах. А мне свой ответ почему-то хочется начать с простецкого присловья: ни детей, ни плетей не имею. Да и жены – из тех, которых законными называют – тоже никогда не имел. Почему да как все получилось – рассказывать долго, может быть потом когда-нибудь, если это вам будет интересно. Сейчас же подчеркну одно: свободен я совершенно, настолько свободен, что подчас даже жутковато делается. Хотя в некотором другом смысле я и не совсем один, проживаю в двухкомнатной квартире совместно с мамой, которая, кстати, сейчас смотрит свой любимый сериал «Мы жили по соседству» и потому у меня есть возможность говорить свободно. Ах да, простите, не отрываю ли я вас от просмотра этого фильма?
- Нет-нет! Я смотрю его от случая к случаю. По содержанию – не Бог весть что, кроме того там уйма повторов, можно серий десять пропустить и все равно поймешь, что раньше было.
- Ваша правда! Не сочтите за лесть – чувствую в вас наличие хорошего художественного вкуса!
- И этот комплимент принимаю! – негромкий смех Инны прозвучал на сей раз особенно музыкально. – Но знаете, если уж на полном серьезе, мне кажется, он, вкус, во мне чуть затормозился в своем развитии – по некоторым причинам. Вот раньше с этим получше было. Сын учился в художественной школе, приходилось подчас вникать во все тонкости его занятий. Кроме того я сама пела – в самодеятельности, говорят – неплохо, а это же, наверное, также влияет на общее развитие…
- Безусловно!.. Да, и что теперь получается? Мы с вами в некотором роде люди искусства, круг тем для общения расширяется – ведь я работаю художником-оформителем на Сельмаше.
- Да-а? Как интересно! Хотя, между прочим, что-то подобное угадывалось уже из объявления, что, наверное, меня отчасти и побудило…
- Давайте верить – не совсем напрасно. Тем более, что я ведь не только художник – пусть небольшой, но все-таки… - меня вновь понесла волна того особого куража, который охватывает любого мужчину, желающего понравиться представительнице противоположного пола. – Я ведь еще и литератор! Пусть также невеликий, зато – впечатляющего роста!
- Еще интересней! – в голосе Инны впрямь чувствовалась заинтригованность. А слово «интересно», похоже, было одним из самых употребляемых ею, что в свою очередь еще более усиливало и мой интерес к ней. – Расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее, - попросила она.
- Пожалуйста! Во-первых у меня образование имеется соответствующее – то есть, литературное – хотя и об этом можно как-нибудь в другой раз… Во-вторых, что в данном случае самое главное, я сам пишу… Правда, сие пристрастие во мне кое-кому кажется графоманией, но если даже в таком мнении есть доля истины, она мало что меняет. Совершенствуясь именно в любимом деле, с особым чувством, мы независимо от того, насколько одарены для него, достигаем новых для себя высот, а значит, помогаем миру в целом, пусть лишь на миллиардную долю, делаться тоже совершеннее. Потому-то я отметаю всяческие издевки над своим творчеством, пишу и пишу, используя каждую свободную минуту, хотя подчас валюсь от усталости. Для взбадривания использую переделанную мною же поговорку: дорогу осилит… ползущий!
- А-ха-ха! – смех моей собеседницы становился, кажется, все более музыкальным или может быть мне так хотелось его воспринимать. – Хорошо, очень хорошо! Ну и, наверное, уже немало… наползали? А-ха-ха, простите, если что не так…
- Прощаю! С удовольствием! Тем более, что сам не прочь пошутить в подобном духе. Нам с вами, как говорится, на язычок не попадайся! Да-а, ладно… Ну, а переходя все же опять на серьезную волну, должен признаться, что написал я не очень много, а напечатал еще меньше. Хотя, впрочем, кое-что и вы могли видеть в «Тагманской правде». В прошлом году, например, публиковалась повесть или, как я ее назвал, «детективно-психологическая фантазия» «С воздушного змея – в смерть», а весной нынешнего – «сентиментальный детектив» «Коэффициент бандитизма».
- О! Так это – ваше?!
- Ха-ха… простите!.. Боюсь быть похожим на гоголевского Хлестакова, но просто вынужден подтвердить: да, мое.
- На эту повесть я обратила внимание, кое-что даже прочла. Интересно-о-о…
- Интересно читать было или – еще почему-либо?
- Да здесь всего понемногу. Жаль, целиком прочесть не смогла – и времени подчас не хватало и печаталась вещь, по-моему, с большими перерывами.
- Да, это так. Газета есть газета, для нее главное – злободневная информация, а теперь еще и реклама. Но некоторые мои знакомые вот как делали: складывали те номера, где печаталась повесть, отдельно, а потом прочитывали ее сразу от начала до конца. Большинству понравилось. Ох, простите, опять сбиваюсь на тон знаменитого гоголевского персонажа. Хотя у меня есть смягчающее обстоятельство – тот приписывал себе чужие произведения, а я распелся все-таки о своих…
- Вот именно! – Инна смеялась, кажется, с непритворным снисхождением. – Недаром же, наверное, говорят: сам себя не похвалишь, другие тем более не станут этого делать.
- Уместное замечание! А ведь поощрение, как любил повторять Козьма Прутков, необходимо художнику, словно канифоль для смычка. Особенно, наверное, если художник, мягко говоря, не очень великий. Вам, думаю, подобные чувства также знакомы, раз приходилось перед публикой выступать. Одно ощущение, когда хлопают из вежливости, совсем другое – когда от души. Кстати, а сейчас вы в каких-либо концертах участвуете?
- Увы, нет. Причина все та же – недостаток времени. Ведь надо еще и репетировать. А не выскакивать без всякой подготовки на сцену.
- Да-да, конечно!.. Ох уж это время! Ну вечно его не хватает! Разве что в детские годы день почти бесконечным казался – столько, бывало, открытий совершишь, столько перечувствуешь!
- А теперь – увы, увы…
- Но и теперь, Инна, лично мне хотелось бы жить, простецки выражаясь, на всю железку. Творчество – это, конечно, прекрасно, без него я не могу, почему, собственно, сразу и сказал, а не затем, чтобы похвастать, но еще очень и очень многого хочется. Законы жизни одинаковы как для великих так и для маленьких. Я, по-моему, в смысле внутреннем близок к личностям вроде Пушкина, Толстого, которым нужно было все, чем живут люди. Наверное, в частности поэтому и объявление подал.
- Мне кажется, я вас очень хорошо понимаю, - на сей раз совершенно серьезно, с ненаигранной задушевностью отозвалась моя собеседница. – У самой день делами загружен до предела, теперь вот – еще из-за внучки, а все – ощущение какой-то неполноты…
- Очень точно выразились, чувствуется, что для вас, как и для меня, это – наболевшее. Вот пожалуйста: заботы о семье, работа по дому, работа… кстати, Инна, прошу поверить: любопытствую не от нечего делать, просто очень интересно и то знать, кем вы, например, работаете, если, конечно, вообще работаете?
- Именно сейчас – на должности инженера в отделе снабжения. А до этого была инженером-конструктором. Но боюсь, скоро о всей своей трудовой деятельности придется мне говорить в прошедшем времени – ожидаются у нас на «Кристалле» большие сокращения, считаю долгом сразу сказать…
- Ох, Инна! Вы будто чувство вины испытываете? Не стоит! Жизнь сейчас везде такая. И у нас на «Сельмаше» то же самое. Каждый день, приближаясь к проходной, думаю: может быть сегодня увижу себя в «черных списках»? Но нет худа без добра! Потому что именно в трудные моменты идет проверка на истинную человечность, прошу снова простить за велеречивость. И без всякой рисовки скажу: мне от близкого человека, подруги, ничего не надо, лишь бы действительно была она человеком – тогда последний корочкой рад поделиться. Хотя, впрочем, подруге – то как раз этого может показаться мало! Ха-ха, прошу простить за юмор мой такой вот, приближающийся к черному…
- Не смущайтесь! Наоборот, еще веселее делается – вы в разных вариантах подтверждаете собственную характеристику из объявления.
- Приятно слышать! Хотя вынужден предупредить: как большинство россиян могу иногда и поплакаться…
- И здесь ничего страшного! Особенно – в наше время. Говорят, это даже полезно бывает…
- Ну, может, если очень в меру. А то ведь некоторые прямо ждут какой-нибудь неприятности, чтобы нарыдаться всласть. Подобное считаю уже и вредным, так как оно способно притянуть еще больше негатива. Наоборот, надо нам всем как говорится без страха и упрека дружно выгребать к какой-то более обнадеживающей струе потока, где никакие спады, катаклизмы и тому подобное не кажутся слишком грозными.
- Согласна полностью! Да, надо стараться находить радостное даже в слабеньких проблесках, в крохотных подарках, вроде той же корочки хлеба, о которой вы говорили, особенно, если она – от близкого человека…
- Вот видите! У нас снова и снова обнаруживается сходство позиций. Могут быть, конечно, кое-какие нюансы, которые…
Меня заставил прерваться весьма сильным звук вроде писка, донесшийся с противоположного конца провода.
- Ой, простите, пожалуйста, Вадим Юрьевич! – всполошилась Инна, пойду посмотрю…
- Конечно-конечно! Святое дело. Надеюсь, там – все в пределах нормы…
Инна ушла, а я, прислонившись к стене плечом и прикрыв глаза, отдался полностью овладевавшему мною в течении разговора восхитительнейшему чувству. Вроде бы ни с того ни с сего, совершенно неожиданно, когда мои надежды стали уже пригасать, взять да и «выйти» на «того» человека! То есть – сразу заговорившего на близком языке (к тому же – удивительным голосом!), на расстоянии вызывающего симпатию во всем и словно бы уже чем-то родного. Вот как изящно, например, пошутила она насчет возможного своего участия в конкурсе «Грэндмада Вселенной», что свидетельствует не только о чувстве юмора, но, пожалуй – и о широте взглядов. Да с такой, наверное, уже ничего не было бы для меня страшно. Окажись у нее не то что трое, как у Иры, а семеро по лавкам, не задумываясь помчался бы к ней, получи хоть намек…
Разыгравшееся воображение уже рисовало мне, как мы с Инной и ее внучкой гуляем по осеннему парку, или, например, всей компанией. – включая сына и невестку – сидим за столом, ведем восхитительнейшие беседы о красоте мира и его удивительных тайнах… «Господи! – раздалось во мне ликующе. – Ты же знаешь, приемлю я и прозу, «обязаловку» жизни, стараюсь даже в них найти что-то хорошее, но особая, исступленная моя благодарность Тебе за такие вот – возносящие в неимоверные выси моменты!!!»
Мой каверзный пересмешник не был бы самим собой, если бы и теперь ни попытался выбраться на первый план. « Охо-хо! – прозвучал его саркастический хохоток, не лишенный, впрочем, как бы и некоторого сочувствия. – Чем выше возносимся, тем больнее падать. Разве не случалось уже подобного?» «Да случалось, случалось, дорогой! Я и тебе благодарен, потому что насмешки твои продиктованы заботой обо мне, но как же хочется снова и снова надеяться на лучшее, верить в мечту!..»
- Алло-о?... – прозвучало мне в ухо из трубки – словно отрывок чудесной мелодии.
- Да-да, Инночка! Ах, простите, за такое обращение, совершенно нечаянно вырвалось! Слушаю вас внимательнейшим образом! Как там дела у вашей девушки? Надеюсь - нормально?
- В общем – да. Но сразу потребовала ням-ням, потом гули-гули, то есть – разом все.
- А-ха-ха! Ну что ж, у малышей ничто не терпит отлагательств. Потому, наверное, настало мне время пожелать вам удачи…
- Спасибо…
- Не за что! Но все-таки позвольте отнять у вас еще пару минут. Для начала-то мы поговорили очень хорошо, но – именно для начала. О стольком бы еще хотелось спросить у вас и о стольком сказать! Я, как уже говорил, не сторонник торопить события, но и беспричинно затягивать их, по-моему, не стоит. Личная встреча могла бы много определить, многое подсказать. В общем, у меня предложение – давайте встретимся…
- Я не против!.. Что, убудет от нас?
Хотя, бывало, я и сам высказывался в подобном духе, но из уст очаровавшей меня на расстоянии новой знакомой – такой ответ воздействовал обескураживающе. Что же, Инна не придает особого значения возможной встрече? Так, мол, на всякий случай… Тем не менее, подобно «настоящему мужчине» я постарался продолжить бодро и почти по-деловому.
- Вот именно! А потому не откладывая предлагаю вам, как даме и очень занятой женщине, выбрать день, время… Сам-то я готов хоть завтра, пусть и считают понедельник тяжелым днем…
- Правильно считают! У нас на работе по понедельникам завал полный -ведь вагоны, фуры и в выходные прибывают, потому домой прихожу никакая… Так, вторник… Ой, а во вторник мы с Линдой, давней моей приятельницей, наметили встретиться и обсудить кое-какие деловые вопросы… Дальше среда… Вот в среду, пожалуй, может получиться…
- Так это же замечательно! Будто нарочно, хм-хм, нас к этому дню подводят, потому что мудрецы советуют – а новые важные дела начинайте в среду…
- Тем более, раз… Ой, Светик, погоди, сейчас бабушка освободится… Ну прямо за юбку тянет…
- Все, завершаю! Позвольте еще немного – о сугубо практическом. Так как сейчас погода непредсказуема, предлагаю на всякий случай – давайте встретимся в помещении, а именно: в телефонном переговорном пункте возле кинотеатра «Авангард» - это ведь в самом центре и, наверное, недалеко от вас?
- Да, недалеко.. Что ж, ваше предложение разумно…Теперь насчет времени… Ну, приду с работы, чуть привести себя в порядок… Что, если в шесть?
- Прекрасно! Это же еще не темно, сможем погулять, возникни у нас такое желание…
- Посмотрим… А как мне узнать вас?
- Ах да! В спешке чуть не забыл…
Я в уже закрепившейся манере рассказал о моей серенькой курточке, в которой, наверное, приду, о своих усиках, росте, лишь о сходстве с простонародными героями сказок на сей раз умолчал.
- Ну, теперь и в толпе распознаю вас! - весело подытожила моя новая знакомая.
- Звучит обнадеживающе! Тем не менее хотелось бы и мне - так, для страховки – суметь вас узнать. Как в общем будете выглядеть, во что, например, оденетесь?
- Если насчет одежды…Да наверное… Нет, точно – раз такие погоды – буду в светло-зеленом, лучше сказать – салатного цвета плаще с желтоватыми отворотами… - Инна говорила неторопливо и даже с несколько простодушным удовольствием. – Что еще? Ну, в общем…блондинка я…
- Интересно-о! Использую ваше любимое словцо… - я похмыкал как бы заговорщецки. – После такой подготовки уж точно разминуться не сможем! – и эта незамысловатая фраза прозвучала у меня тоже с неиссякаемым пафосом. Правда, затем нечто заставило пригасить его. – Если, конечно, вообще прибудем в выбранное место. Во что лично я очень хочу верить и насчет чего от души постараюсь…
На следующий день на работе у меня почти не было работы. Обычно в подобных случаях я не теряю времени даром: делаю эскизы будущих картин, набрасываю сюжеты рассказов и т.п. Однако на сей раз все вытесняли воспоминания о разговоре с Инной, а также размышления о характере возможной встречи. Поддавшись сложнообъяснимому порыву, я прилепил к лакированной створке шкафа, стоявшего в углу мастерской, полоску бумаги, обозначавшую рост недавней собеседницы, и, усевшись напротив, стал всматриваться в пространство, как бы открывавшееся в глубине панели. Протекла минута, затем другая и наконец я был вознагражден – в коричневатом сумраке этого своеобразного зазеркалья возник неясный образ светловолосой особы в салатного цвета плаще степенно приближающейся ко мне. С каждой секундой он становился четче, напоминая попеременно то ожившую Венеру Милосскую, то кое-кого из голливудских звезд. Дама была явно полновата, чего не мог скрыть даже плащ (а я сразу заподозрил, что Инна применила в отношении своего веса «фигуру умолчания») но это не подействовало на меня расхолаживающе – ведь и полнота может не противоречить самооценке «внешность – приятная». Тем более, что когда-то на Руси женщин подобной комплекции называли «бацматыми», вкладывая в это слово особое мужское смакование… Дойдя изнутри до лакированной плоскости, дамы словно испарялись, но я, совершенно зачарованный, вновь и вновь вызывал их, пока простейшая мысль ни встряхнула меня. «Ведь так влюблюсь в собственную фантазию, на фоне которой живая, из плоти и крови состоящая женщина покажется совсем непривлекательной…» Вскочив, я принялся рьяно наводить порядок в комнате, хотя этого в общем-то не требовалось. Когда же в паузах некий проказник во мне норовил вновь устроить соблазнительное шествие, я, похмыкивая, отбивался: «Если даже грезы – неотъемлимая часть жизни, пусть они знают свою меру!..»
Нетрудно, наверное, догадаться, что и в этот раз неоднократно упоминавшаяся волна принесла меня к месту встречи заблаговременно. Я покружил вблизи, наблюдая за коловращением жизни, весьма оживленным здесь, полюбовался игрой солнца на верхушках тополей, уже почти сплошь золотых – и ощущение праздничности, приближения чего-то хорошего, еще более укрепилось во мне. Правда, вкралась в душу при взгляде на желтеющие деревья также некая грустинка – вот, мол, и осень моей жизни входит в силу – но даже это поработало сейчас на пользу, лишь оттенив надежды на все лучшее, еще возможное для меня… Вначале я собирался дождаться Инны у входа в переговорный пункт – ведь погода была прекрасная – однако в некоторый из моментов ощутил как бы мягкое, и вместе с тем весьма настойчивое подталкивание – дескать, лучше тебе все же войти в помещение. «Может, Инна уже пришла?» - соображал я, поднимаясь по ступеням. Однако, войдя в зал, никого похожего среди немногих посетителей не увидел. Зато обнаружил, насколько удобней отсюда наблюдать за всеми подступами к зданию, самому оставаясь незамеченным за тонированными стеклами. И в этом тоже мне не привиделось ничего предосудительного, поскольку я такой «товарищ», для которого лишняя подготовка вряд ли окажется лишней…
Минутная стрелка на часах в зале проскакала уже на делений семнадцать вправо от высшей точки, а женщин с признаками последней моей собеседницы ни вблизи ни вдали не вырисовывалось. «Нет, ну что за подруги мне попадаются! – принялся в шутку браниться я, вспомнив, что это вроде бывает полезно в подобных случаях. – Хоть бы одна явилась вовремя!» Только сказал – в дальнем конце улицы возникло пятнышко светло-зеленого цвета (стекло делало его чуть коричневатым) и, постепенно приближаясь, приобретало человеческие формы. Через миг-другой стало ясно – к переговорному пункту движется, с достоинством вышагивая, женщина в салатного цвета плаще и с поигрывающей под солнцем золотистой шевелюрой. «Она!» - пронеслось в моей голове. И до чего же похожа на видения, являвшиеся недавно в мастерской! Столь интересное совпадение внесло искорку веселья в происходящее – может, у меня ко всему прочему еще и способности ясновидящего? А вслед за тем явилась сугубо практическая мысль: где и как лучше встретить возможную мою королеву? Чуть пометавшись – время поджимало! – ничего более выгодного не придумал, как стать сбоку от стеклянного входного тамбура, примерно шагах в трех от его двери. Дальнейшее протекало если не совсем так, как в недавних грезах, но вначале весьма на них похоже… Вот женщина в светло-зеленом плаще поднимается по ступеням, проходит стеклянную пристроечку, а затем, остановившись по входе в зал, начинает вести взглядом по всему пространству с сидящими кое-где на скамейках людьми. Я же стою буквально не дыша в полутора метрах сбоку и не то что рассматриваю вошедшую, но лучше сказать – вбираю, впитываю ее всю. Однако, что любопытней всего – даже в эти мгновения художник-наблюдатель во мне работал независимо и в полную свою силу. Он решил, что форму лица этой женщины можно в общем назвать правильной – в классическом понимании слова. Правда, нос казался чуть длинноватым, а рот несколько утопленным в щеках, однако это с лихвой возмещалось тем, что губы вошедшей были красиво очерчены и выглядели очень сочными не смотря на помаду бледно-розового цвета. Но больше всего поражала кожа. Была она настолько чистой (и явно лишенной всякой косметики!), гладкой, свежей, что иначе, чем цветущей ее никто бы ни назвал… В течении нескольких секунд я упивался необыкновенным явлением, однако в отличие от стороннего наблюдателя мне уже надо было что-то предпринимать. Взгляд Инны, идущий по залу, должен был вот-вот добраться до места, где стоял я, а, наверное же, это не совсем прилично – так вот долго и как бы исподтишка рассматривать человека, недавно говорившего с тобой так дружелюбно-заинтересованно. Наитие подсказало, как действовать: я сделал движение – будто торопливо подхожу издали – и тут же пророкотал не подведшим, к счастью, баритончиком:
- Инна, если не ошибаюсь?
Вошедшая отреагировала мгновенно, хотя без суетливости – просто повернула на звук голову и посмотрела на говорившего открытым взглядом. На расстоянии шага от себя я увидел светлые, цвета скорлупы грецких орехов глаза, называемые в народе не очень эстетично воловьими, но в действительности настолько прекрасные, что у меня вновь дыхание пресеклось. Однако и это было еще не все, дальше последовало такое, отчего даже бывалый наблюдатель во мне слегка ошалел. Лишь в первые мгновения в изумительных ореховых глазах виднелась некоторая настороженность, конечно же, вполне объяснимая, но еще миг спустя их буквально затопили тепло, дружелюбие, неподдельный интерес, не исчезавшие все то время, на протяжении которого меня простодушно рассматривали. Мое потрясение в эти секунды, видимо, достигло апогея, потому что облик пришедшей даже слегка затуманился, а ответ ее дошел до слуха будто сквозь вату:
- Да-а… А вы, как понимаю, Вадим Юрьевич?
Боже! Ко всему – еще и голос совершенно изумительный! Без телефонных помех он звучал аккордами волшебного оркестра, словно бы таящегося в груди этой потрясающей женщины.
- Да-да! – смог все же не смотря ни на что ответить я с минимальной задержкой. А дальше, к счастью, включился и некий автомат во мне, принявшийся очередями выдавать приготовленное заранее, но воспроизводимое теперь с искренним вдохновением. – О-очень приятно! Наконец знакомимся по-настоящему! Огромнейшее спасибо за то, что вообще откликнулись, а в особенности за то, что пришли! Очень надеюсь – не пожалеете о потраченном времени. Ну, может, не потому, что я настолько уж, хм-хм, замечательный. А потому хотя бы, что лучше узнаете человека, в разговоре с которым не раз восклицали: интересно-о!..
Инна, чуть закинув голову, рассмеялась с явной готовностью.
- И я – надеюсь. О-очень…
Паузы в эти минуты представлялись мне весьма нежелательными, поэтому я, лишь только ощутив, что вновь оказываюсь на хребте своей любимой волны, предложил без промедления:
- Может быть по улицам прогуляемся? Погода – лучше не придумаешь.
- Согласна-а…
Когда же мы рядышком сошли в выбранном Инной ритме по ступеням на тротуар, мне показалось своевременным сделать следующее предложение:
- А давайте-ка двинемся в сторону сквера, знаете, возле рынка который. Там много разных деревьев, кленов в том числе. Клен, между прочим, мое дерево по гороскопу. Помните, песенка была: «Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом, это снова, это снова бабье лето, бабье лето…» И у Есенина, обожаемого мною поэта, тоже немало задушевнейших строк этому дереву посвящено… Да, а ваше, интересно-о, какое по гороскопу дерево?
Инна улыбнулась, видимо, решив поддержать «древесный уклон» в беседе.
- Ясень. Я ведь близнец, родилась в конце мая...
Новое, хотя вроде и невеликое, но по-своему очаровывавшее открытие словно нарочно поджидало меня в этом месте – при свете солнца в ореховых глазах Инны явственно проблескивало как бы что-то янтарно-золотистое.
- Тоже замечательное дерево! – воскликнул я, все более вдохновляемый происходящим. – Какое-то оно впрямь очень ясное, лучезарное, особенно в эту вот пору... Да-а, полезно нам, наверное, и в гороскопы друг друга заглянуть, как считаете? – мне показалось допустимым хмыкнуть эдак заговорщецки. – Нет, смех смехом, а что-то в этих изысканиях имеется. Я когда заглянул в первый раз в гороскоп друидов, был буквально потрясен – настолько мой характер Овена, родившегося тринадцатого апреля, там точно описан. Хотя ладно, с подобного рода литературой нам можно и самостоятельно продолжать заниматься, а пока давайте побродим среди реальных, из плоти и соков состоящих деревьев, прикоснемся к ним. Кстати, предупреждаю – о природе, как и о произведениях искусства, я могу говорить бесконечно. Но, думаю, в этом нет ничего плохого? Тем более, что собеседника можно лучше узнать, а прервать его никогда не поздно – так что не стесняйтесь, пожалуйста. Теперь же сам прерываюсь и предоставляю вам право перейти к вопросам, на ваш взгляд самым важным. Отвечу на каждый, с подробностями, уместными на данном этапе…
- Спасибо-о… - Инна улыбнулась той же своей дружелюбной улыбкой, правда, посмотрев на меня при этом весьма острым, изучающим взглядом. – Что ж, начнем. Верней – продолжим. Мы ведь тогда прервались на вашем семейном положении. Насколько помню, ни детей, ни жен, из тех, которых законными называют, у вас не было. Но вот вы снова почувствовали потребность устроить свою личную жизнь… Были попытки кроме этой последней?
-Говоря языком протоколов, имели место, - хмыкнув, я продолжил уже совершенно серьезно. – Объявление – то я подал впервые, но раньше пытался знакомиться на вечерах отдыха для не совсем, мягко говоря, молодых…
- Итересно-о… И что же?
- Не знаю, почему, только мне там будто нарочно попадались в основном далеко отстоящие в смысле духовном особы. Может быть, они по-своему и неплохие женщины, только очень уж далеко отстоящие! И сердце мое, выражаясь поэтически, молчало… А сейчас прошу вас, Инна, приготовиться и отнестись к тому, что скажу, с пониманием, снисходительно. Вот вы – первая за последние годы, в которой, даже немного поговорив по телефону, я ощутил что-то близкое, родственное… Ах, не смущайтесь, пожалуйста! – я испугался не на шутку, увидев в своей спутнице нечто новое, а именно – застывшую на губах растерянную полуулыбку. – А то я тоже растеряюсь вконец. Просто бывают такие моменты – надо открываться без проволочек. И сердце мое, и разум, объединившись, голосуют за то, чтобы постараться развивать наше знакомство совершенно серьезно. Вспомните: мы сразу же заговорили практически на одном языке – а это немалого стоит! Да, пусть споры, даже некоторые разногласия, но до чего же приятно высказываться свободно, будучи уверенным, что тебя поймут!.. Разумеется, решающее слово за вами, но мне кажется, с отказом в нашем случае спешить не стоит. Согласны с таким мнением?
Инна не сразу, заметно напрягшись и не глядя на меня, все же кивнула.
- Вот и замечательно! Как вы сами, хм-хм, говорили: что от нас, убудет? Не убудет и от нескольких встреч, наоборот – прибавится: каких-то новых знаний, понимания… И вот в развитие этой мысли позвольте теперь и мне задать некоторые вопросы… Как я понимаю – с мужем вы расстались. А из-за чего? Наверное, догадываетесь – не из простого любопытства спрашиваю…
Во всем облике моей собеседницы произошло занятное превращение – она словно бы из дебрей выбралась на знакомую дорогу, даже задышала свободнее.
- Ну что сказать?.. Начали у нас разногласия накапливаться – почти по всем вопросам… Затем стал он даже высмеивать меня – мол, отсталая, ограниченная – предлагаю взять на заметку… - Инна усмехнулась на сей раз в несвойственной для нее манере, видимо, воссоздавая чужую издевательскую ухмылку. – Хотя скажу без ложной скромности: его кандидатская наполовину мною написана, даже – черновик резюме на английском…
«Ага-а! Угадал я – таки…» мне вспомнились свои мысли по поводу «Грэндмада».
-Конечно, - моя спутница продолжила достаточно спокойным тоном, как рассказывают об отболевшем, – такое общение на работе, а он сейчас доцент в университете, больше способствует расширению кругозора, чем мое, но это же не значит, что можно тем глаза другим колоть… Ну а потом он, попросту говоря, в загулы ушел. Ведь сотрудниц, аспиранток молоденьких море вокруг. В конце концов с какой-то из них и сошелся, живут у нее...
- Вы развелись официально?
- Пока нет, думаю подавать… Вначале не до того было, голова кругом шла, к тому же еще кое-какие надежды оставались… Но постепенно поняла: ничего хорошего здесь уже не будет. А чуть спустя подумала – ведь я тоже имею право начать новую жизнь…
- И, повторяя ваш вопрос – были уже попытки?
- Даже не знаю, как это назвать… Ну, на вечера я не хожу. Ничего против них не имею, но вот не могу – и все тут… А потом невестка приносит газету эту, «Рекламу», и вроде в шутку указывает на одну рубрику в ней «Знакомства…»
- Вам? Невестка?
- Ну да-а… - в почти таинственной тональности протянула Инна, думая, очевидно, о чем-то своем.
«Гм-гм!» - сказал я себе, начиная кое о чем догадываться.
- Ну, потом она еще и еще приносила… В конце концов один там мужчина показался мне подходящим. Написала ему. Он, когда позвонил, попросил: если даже не понравлюсь на расстоянии, все равно подойдите, пожалуйста. Обещала… Вот приближаюсь к месту встречи и вижу: он стоит – по одежде описанной узнала – но, Боже мой, какой же толстый! В объявлении-то указал – полный, но на самом деле – гора! Меня, конечно, тоже худенькой не назовешь, только он, по-моему, раза в три толще…
Инна рассказывала о своем «приключении» со сложной смесью шутливости и печали, а на губах ее блуждала неопределенная усмешка.
- Но раз обещала подойти – надо выполнить. Приблизилась, улыбаюсь через силу. Поговорили… Мужчина, вижу, культурный, начитанный, тоже преподаватель, как мой бывший, но работает в школе, по образованию историк… В общем, вроде, все прилично, только так с ним было мне тяжело, хоть плачь… Никак не могла привыкнуть к его толщине, да и больно уж старым он выглядел… Когда через пару дней позвонил снова, я собрала всю свою волю и сказала – мол, ничего у нас не получится… Чуть спустя решилась на встречу с другим. Этот оказался противоположностью первому: моложавый, хотя уже лысоватенький, в общем какой-то совсем невзрачный, да к тому же – рыжий. А рыжих, надо признаться, я всю жизнь недолюбливаю. Самой подчас смешно от этого, но поделать с собой ничего не могу. В общем, как, наверное, уже догадались, снова ничего хорошего не вышло…
- Да-а, - протянул я, хмыкнув в конце «для смягчения». – Признаться, озадачили… А как же вы мне решились написать? Ведь в моем объявлении больше антирекламы.
- А вот решилась! – с каким-то даже задором воскликнула Инна. Хотя слова такие в отношении себя я слышал не впервые, но сейчас мне в них чудилась интонация откровенного простодушия. – Чем, думаю, черт ни шутит? Вдруг как раз этот человек – самый подходящий для меня? Пусть, правда, черт и пошутит, зато Бог – любит Троицу!
- Интересно-о! Позвольте в очередной раз ваше любимое словцо использовать. И в общем интересно и потому, что, кажется, подобно мне любите о Троице вспоминать. А еще, похоже, вы не прочь в чем-то иногда и рискнуть…
- Вот именно – иногда.
- Опять у нас совпадение! Так может быть рискнем на сей раз вместе? Я имею ввиду свое предложение насчет развития нашего знакомства – прошу прощения за настойчивость, но это очень важный для меня вопрос…
- Что ж… - последовал после паузы довольно уклончивый по тону ответ. – Во всяком случае подумать над этим стоит…
- Хотя бы сегодня пообщаемся еще?
- Ну, может, с полчасика. Скоро темнеть начнет, а завтра на работу рано…
- Постараемся и минутку зря не потерять! Вот, кстати, приближаемся к скверу. Посмотрите, здесь особенно заметно: осень всерьез располагается в городе. А наши с вами клены и ясени и вовсе с ног до головы в червонное золото переоделись, что особенно живописно выглядит на фоне пока еще зеленых софор…
- Вы, наверное, все деревья знаете? – как бы даже поощрительно засмеялась Инна.
- Ну так объявил же – любитель природы! – в тон ей откликнулся я. – В частности – вот и деревьев. Считаю, их незаслуженно оскорбляют, когда говорят, например: ну, ты дуб, в натуре! А у этого дуба, как, впрочем, и у остальных деревьев, душа имеется, причем – чуткая, ранимая…
От меня не укрылось, что спутница глянула на меня несколько настороженно.
- Ах, не подумайте, пожалуйста, что дядя чуток, хм-хм,… тронулся. О душах деревьев всерьез ученые рассуждают. И очень разные люди, от уголовников до принцев разговаривают с ними также на полном серьезе – вспомним хотя бы «Калину красную» Шукшина. Хотя, стоит заметить, лично меня не столько даже отдельные древесные особи занимают, сколько их сообщества, особенно – леса.
- И где же вы их находите в наших степях?
- А я в других местах с ними общаюсь, например – в деревне близ станции Журавка в Воронежской области, где я прожил в детстве два года…
- Погодите! – Инна даже приостановилась. – Журавка, сказали, Воронежской области?
- Да-а…
- Но ведь это же рядом с Пасеково, где я родилась! Оттуда мы с будущим моим мужем и приехали сюда в институт поступать.
- Ой! У нас и здесь что-то общее! Интересно-о!.. Об этом, надеюсь, мы без помех, обстоятельно поговорим еще, а сейчас позвольте все-таки завершить начатое. Хотя родился я не в Журавке, а в крупном городе Куйбышеве, но когда в возрасте шести лет был привезен в эту деревушку, да еще весной, то влюбился в тамошние лески сразу и бесповоротно. До сих пор мне чудится в них что-то невыразимо чарующее, таинственное, волшебное. Могу часами говорить об этом. Наверное же, неспроста мой лучший, как сам считаю, рассказ, единственный напечатанный в толстом журнале, называется «Синий лес». По-моему, он тоже заслуживает отдельного разговора, но и об этом, может быть, в другой раз… Если выйдет, конечно…
На лице Инны не появилось давешнего уклончивого выражения, что меня весьма подбодрило.
- А сейчас – предлагаю хоть немножко побродить по опавшей листве, вдохнуть, почувствовать ее особенный аромат… Тихо в чаще можжевеля по обрыву. Осень – рыжая кобыла – чешет гриву. Над речным покровом берегов слышен синий лязг ее подков…
- Чье это? К стыду своему не могу вспомнить.
- Так ведь – Сергея Александровича нашего дорогого, Есенина. О нем, в очередной раз предупреждаю, способен также часами говорить. Хотя это – не самое известное из его произведений, но во времена, когда могущественные моралисты мешали широкому распространению его сборников, именно оно первым попалось на глаза мне. Находился я тогда в нежном возрасте и был буквально потрясен образностью его языка, каким-то особенным колдовским духом стихов… С той поры в такие вот дни вспоминаю эти строчки, произношу их вслух. Синий лязг!.. Прямо-таки пронзает… Говоря обыденно, надо бы вроде сказать: звонкий, сильный и тэ дэ. Но чтобы – синий?! Так ведь для поэтов – свой закон, как сказал сам Сергей Александрович. Лично мне буквально видятся синие просверки на реке, на небе – ведь именно осенью оно бывает поразительно синим. Не знаю, может быть я воспринимаю это стихотворение так остро как раз потому, что пожил в деревне именно в самом восприимчивом возрасте?.. А как вы, Инна, относитесь к осени, к стихам о ней? Тем более интересно узнать, поскольку вы из тех же мест…
- Да ну как? Конечно, осень и мне нравится – так красиво кругом… А вот стихи в основном пушкинские вспоминаю: люблю я пышное природы увяданье…
- Тоже замечательные строчки! Кстати, хочу заметить: для меня вообще все самое лучшее в нашей поэзии умещается в отрезок времени от Александра Сергеевича до Сергея Александровича. Даже в этих именах нахожу что-то многозначительное. По концам упомянутого отрезка стоят как бы на страже Александры – мужественные защитники, в переводе с греческого, а внутри него – нечто высокочтимое, сокровенное, серьезное – так толкуют имя Сергей – и впрямь достойное самой решительной защиты…
От меня не укрылось, что Инна взглянула с любопытством, но привычного ее «интересно-о» за сим не последовало.
- Хотите сказать – надуманно? Считаю – не более, чем астрология, нумерология и все такое. Пишут же серьезные люди – имена мы получаем далеко не случайно. Не лишнее доказательство в пользу моей «теории» - и у других поэтов именно того времени есть такие проникновенные строчки о той же осени, которые, мне кажется, до сих пор превзойти не могут, а лишь перепевают на свой лад. В этой связи хочется вспомнить еще одного корифея «золотого века» - Тютчева. Вот, сейчас… Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора… Некоторое количество строк и наконец главное: пустеет воздух, птиц не слышно боле, но далеко еще до первых зимних бурь – и льется чистая и теплая лазурь на отдыхающее поле… Не правда ли – за сердце берет?
- Да-а…
- В нашем возрасте, мне кажется, тоже начинает проблескивать в душе человека тончайшая осенняя позолота – но далеко еще до зимних бурь! И надо прожить на максимуме эту плодоносную пору. Конечно, делать и обычные свои дела, хорошо бы – даже с азартом, но стоит иногда и замереть, глянуть вокруг, на красоту мира, попытаться уловить ее таинственный, околдовывающий, полный глубочайшего смысла дух… И вспомнить строчки, написанные ясным русским языком, способным помочь нам в понимании дальнейшего своего пути…
На протяжении моих тирад, которые я сам подчас прервать боялся, потому что спешил в очередной раз высказать понравившейся женщине самое главное, Инна поглядывала на меня по-разному: и заинтересованно, и растерянно, и как-то загадочно. Сама говорила мало. А мне казалось совершенно необходимым и ее расшевелить. Мелькнула мысль: хорошо бы уменьшить философскую составляющую нашей беседы, не то спугну женщину, как уже случалось… Что взамен? Вот если бы нечто игровое…
- Та-ак, - протянул я шутливо-угрожающе, - с осенней поэзией разобрались. Переходим к того же рода живописи. Сейчас мы ее, родимую! Ведь вы вникали в художнические занятия сына, просматривали его книги, альбомы репродукций, наверное же, немало чего запомнили? Предлагаю немножко посоревноваться: пусть один из нас станет рассказывать о нравящейся ему картине на осеннюю тему, а другой – по возможности раньше вспомнит ее название, фамилию художника, что-нибудь вдобавок…
Как я и надеялся, в заметно оживившихся ореховых глазах моей спутницы мелькнуло подобие азарта.
- А давайте!
- Прекрасно! В таком разе предлагаю – опять же как даме – вам первой начать.
Некоторое время, видимо, погрузившись в размышления, Инна молча вышагивала рядом со мной по шуршащей листве, но вдруг удивительно преображающая чуть озорная улыбка мелькнула по ее губам.
- Итак, дети, у нас сегодня рассказы по картинкам, - заговорила она пародийно-учительским тоном, не удержавшись, прыснула в кулачок но, сделав усилие, продолжила в избранном стиле. – Передо мной маленькая репродукция, я буду рассказывать, а вы постарайтесь угадать, о какой картине идет речь. Значит, так… На первом плане – излучина неширокой луговой речушки. Вода в ней кажется удивительно синей, наверное, потому, что отражает небо, которое бывает таким лишь в эту пору осени. Слева от излучины если смотреть на картину, изображен косогор с желтеющей травой, чуть выше на нем – несколько буквально осыпанных золотой листвой деревьев, очевидно, березок, далее – подобие лесополосы, тоже сплошь в золоте, еще дальше – сочно-зеленое поле со всходами озимых, и над всем этим – огромным синим шатром раскинулось небо…
Быстро-быстро замелькали в моей зрительной памяти отпечатки известных пейзажей. Вряд ли новая знакомая говорила о какой-то малоизвестной работе.
- Инна Мефодьевна! – продолжая начатую игру, я вскричал будто нетерпеливый ученик-всезнайка и даже руку вытянул как бы выше всех в классе. – По-моему, это… - мне словно воздуха от восторга не хватало. – Это – «Золотая осень» художника Левитана!
- Правильно! Садись, пять! – Инна рассмеялась весело, хотя и не без смущения.
- Та-ак, - протянул я, имитируя мстительное удовлетворение, - теперь моя очередь. Картина тоже весьма известная, попробуйте не узнать! Начинаю рассказ. На первом плане – молодая поросль кленов, разумеется, желтых, раз мы об осени… Огромные листья на кустах – словно бы из червоно-золотой фольги. Они заполняют почти все пространство, ими усыпана земля. А чуть глубже, на крохотной полянке этого почти сказочного леса сидят не менее сказочные сороки-белобоки, одна из них подняла голову, очевидно, прислушиваясь. Чрезвычайно важная деталь! Считаю ее удачнейшей находкой художника. Ведь сороки – очень чуткие, осторожные птицы, они посторонние шумы мигом улавливают и поднимают страшный гвалт. Но их спокойное поведение в пространстве картины усиливает эффект нашего незримого присутствия в этом уголке леса, позволяет ощутить буквально кожей его особенную осеннюю тишину…
- Как хорошо рассказываете-е… - на сей раз без капли иронии протянула Инна. – Хотя вам-то, как говорится, все карты в руки – и художник вы, и литератор… Да-да, помню, конечно, эту картину. Сейчас она словно встала у меня перед глазами, а вот кто автор, затрудняюсь ответить. В голове вроде и вертится какая-то фамилия, но разобрать не могу…
- А вы не спешите, пожалуйста. Повертится – да вдруг и замрет в виде транспоранта. Подскажу даже название картины – тоже «Золотая осень».
- Неужели?!
- Представьте!
Добросовестно поморщив лобик секунд двадцать, Инна вздохнула:
- Нет, не получится! И в ближайшее время, и, чувствую, в отдаленное. Так что сдаюсь на милость победителя.
- Ой, да какой там победитель! Просто у вас случился небольшой сбой памяти, но так как у нас времени впрямь маловато, спешу помочь. Название картины я уже сообщил, автор же ее – Остроухов Илья Семенович, прозванный поэтом русского пейзажа, художественных академий, кстати, не заканчивавший.
- Интересно-о… А знаете – какие-то фамилии, с ушами так сказать связанные, вертелись у меня в голове, но показалось неудобным приблизительно высказываться.
- Наверное, «Лошадиную фамилию» Чехова вспомнили? – рассмеялся я. – А вообще-то ощущение, о котором говорите, оно, думаю, не случайно, потому что при рассматривании этой картины некая своеобразная нагрузка на уши чувствуется, во всяком случае у меня – так. Слушаем… тишину!
Оживленно разговаривая о всем подобном, очутились мы вроде бы неожиданно у противоположного края сквера. После секундной заминки моя собеседница выказала явное желание выйти на улицу.
- Завтра – рано вставать? – вспомнил я со вздохом одну из первых ее фраз.
- Да-а… - отозвалась Инна почти в тон мне, но вроде бы не решаясь добавить еще нечто существенное.
Я тем не менее осмелился действовать согласно ранее возникшему плану, хотя, разумеется, - по возможности деликатнее.
- Что ж, причина уважительная. Может быть, и впрямь на сегодня достаточно. Не помешает разобраться во всем увиденном - услышанном наедине с собой, не спеша… Хотя лично у меня стремление развивать наше знакомство еще более окрепло. Потому разрешите уже сейчас предложить тему нашей возможной встречи – экспозиция городской картинной галереи. Там не мало хороших полотен, в том числе – осенних пейзажей. Значит, найдутся новые возможности для обмена мнениями, знакомства со вкусами, образом мыслей друг друга. По-моему, может быть – по крайней мере в смысле общепознавательном – о-чень интересно-о, а?
Новая знакомая улыбнулась как-то неопределенно.
- Ну что же, я подумаю… Наверное, в самом деле это может быть интересно, тем более, что я уже много лет, после того, как сын школу закончил, там не бывала.
- Вот видите! По одной этой причине стоит сходить. Я-то время от времени посещаю нашу галерею – и не надоедает! Ведь она, позвольте напомнить, считается одной из лучших в России, в ее фондах подлинные работы Федотова, Левитана, Айвазовского. Взглянешь на них - и прямо-таки заряжаешься чем-то возвышающим, красивым…
Опять не заметили мы за разговором, как очутились близ белокирпичного дома с ярко освещенным номерным знаком на углу.
- Вот здесь я и живу… - остановившись, произнесла Инна в сложной тональности.
Я машинально окинул взглядом строение, габариты которого терялись в сгущавшейся мгле. Похоже, «ростом» оно было этажей в девять, а длиной – метров полтораста. Внушительное для нашего города, здание, особенно – для старых районов.
- Да-а… - вырвалось у меня с уважением.
Язык зачесался от желания спросить: «Ну а в какой квартире?..» Однако смелости хватило полюбопытствовать только насчет этажа, да и то вроде бы как в целях общепознавательных.
- На… седьмом… - не сразу, словно с большим трудом вспоминая, ответила Инна.
Мне показалось – все же можно было угадать мое невысказанное желание, лишь чуть прикрытое деликатностью, и, не теряя достоинства, с юмором, сделать шажок навстречу. Однако этого не последовало… Тем не менее я смог с пониманием отнестись к такого рода сдержанности (а скорее – осторожности!), откликнувшись как бы даже романтически восторженно:
- О-о! Получается – живете на седьмом небе! Из окон, наверное, и море видно?
- Море-то видно… - последовал вздох. – Но когда лифт не работает, а в обеих руках по сумке – представляете удовольствие?
- Представляю… Хотя, надеюсь, это не случается часто? – очень хотелось мне завершить разговор на какой-нибудь веселой ноте, однако в тот момент ничего лучшего в голову не пришло.
Инна ответила лишь той же, все более озадачивающей меня неопределенной полуулыбкой.
- Так я пойду? – как бы даже попросилась она.
- Что ж… если надо… - и здесь наконец меня осенило. – А знаете, что? Давайте попрощаемся вроде по-старинному романтично – это опять-таки ни к чему не обязывает, просто, считаю, будет достойным, красивым венцом нашей встречи…
И я протянул руку. Когда Инна после секундного колебания все же подала свою, я, нагнувшись, припал губами к тыльной стороне ее ладони. Бог мой, какие ощущения! Кожа – ну точно будто атлас, пусть это сравнение и не ново, плоть под ней упругая, хотя с тем вместе – нежно-поддатливая, а запах… - на это никаких бы слов не хватило! На пару секунд я будто в нирвану впал, однако тут же понял – уходить на самом деле пора, лишняя же задержка теперь может оказаться даже невыгодной.
- С огромной надеждой на новую встречу! До свидания! – по-дружески улыбнувшись, я повернулся и твердо, как подобает настоящему мужчине, очутившемуся в сложном положении, но не сдающемуся, зашагал к трамвайной остановке.
Вроде бы кто-то со стороны настойчиво требовал: «Оглянись! Оглянись!» - чему в конце концов показалось желательным подчиниться. Инна, очевидно, уже направившаяся к подъезду, застыла вполоборота под лампой номерного знака – впрямь Венера Милосская в современном плаще – и смотрела вслед мне. Все в ней, включая позу, выражало некоторую растерянность, но, заметив, что я обернулся, она взмахнула рукой, улыбнувшись при этом, казалось, с искренней доброжелательностью. Я ответил почти зеркально точным движением, а вслед за тем зашагал уже не оборачиваясь.
Но, наверное, не вызовет удивления то, что не смотря на внешнее спокойствие, мысли в моей голове носились быстрее листьев, подхватываемых осенним ветром. Почему, например – возникал вопрос – Инна, при всей ее доброжелательности, нет-нет да и поглядывала на меня, как бы недоумевая? Не придает ли она внешности гораздо большего значения, чем казалось сначала? Вот ведь не захотела встречаться с толстяком, хотя саму худенькой никак не назовешь. Ко второму претенденту вообще не подошла – он, видите ли, рыжий! Почти по Жванецкому получилось… «По-го-ди-и! – неожиданная как просверк мысль заставила меня и впрямь остановиться. – Стало быть, увидев меня издали, такого худого, нескладного, Инна могла бы и ко мне не подойти? Мое счастье (или – несчастье, кто еще знает?) вышло из того, что, оказавшейся в замкнутом пространстве, как в западне, женщине просто деться было некуда. Зато теперь, на свободе, можно и задний ход дать, как в случае с толстяком… Ну да, только что же тогда значит наш весьма оживленный, подчас даже вроде бы задушевный и веселый разговор? А ничего кроме того, что именно в нем содержится. Состоялась довольно приятная, не совсем пустая, но и не поражающая открытиями беседа. Вот так и ты, дорогой, к ней, то бишь беседе, и отнесись – в собственных же интересах. Чтобы не охать и не ахать потом: как же, мол, можно после столь задушевного общения обойтись настолько пренебрежительно с человеком, то есть в данном случае со мной. Не помешает для предупреждения лишнего разочарования вспомнить даже лозунг прежних лет: «А это все – для сбора матерьяла!» Сердце вот-вот разорвется, жить не хочется, но замечай все в деталях – авось пригодится. И ведь на самом деле случалось так! Вот что значит быть писателем, пусть даже очень маленьким. Живем совершенно всерьез, по велению души, но потом оказывается – эксперименты над собой ставили. А чтобы уж совсем не оказалось все напрасным, составляем художественно оформленные отчеты о пережитом. Как там у обожаемого нами Сергея Александровича? «Дар поэта – ласкать и карябать». Вдруг кому-нибудь и пригодится наше «карябанье»? Потому-то эту свою работу надо сделать максимально хорошо во всех смыслах, люди же впоследствии сами решат, как поступить с ней. И любое их решение следует принять со смирением… Хотя все это – потом, потом. А сейчас – дай волю сердцу, позволь ему жить своей жизнью. Тем более стоит сделать это, что и умок готов потрудиться без страха и упрека ради общего дела…
Однако, не смотря на то, что почти все происходившее в описанный вечер оказалось разложено по полочкам, полного спокойствия в душе не возникало. И, когда даже несколько дней спустя, некоторые сомнения налетали на сердце подобно осеннему вихрю, оно, битое-перебитое, поневоле сжималось. Уж очень, видно, повлекло его к женщине по имени Инна, столько радужных надежд пробудилось, что увещевания ума почти не успокаивали. Лишь ближе к концу недели все начало кое-как укладываться… И тут же вновь оказалось взвихренным, но уже, так сказать с другого конца…
В тот по-своему запомнившейся вечер я сидел над рукописью детектива, постепенно втягиваясь в работу и начиная уже чувствовать, как в лучшие моменты, удовольствие от нее, когда в прихожей раздался телефонный звонок. Не позволяя себе думать, кто звонит (слишком много могло быть вариантов), я подошел к аппарату, поднял трубку и произнес с эдакой светски обобщающей приветливостью:
- Алло-алло-о?
- Добрый вечер! – донесся с другого конца провода в общем обычный женский голос, не показавшийся мне знакомым. – Хочу сразу попросить прощения, если не туда попала. Мне Вадим Юрьевич нужен.
- Вы попали по адресу.
- Очень приятно! Здравствуйте, Вадим Юрьевич! Звонит вам Тамара Ивановна Добролюбова – может быть, помните такую? Вы прислали в ответ на мое несколько раздраженное, надо это признать теперь, письмо – я поддалась настроению минуты – свое, очень доброе, умное, да и в общем – просто замечательное! Огромное спасибо вам за него!
- Гм… Простите… Я несколько даже смущен столь хвалебным откликом, поверьте, не кокетничаю… Мне просто очень хотелось изложить поточнее все те соображения, какие возникли по прочтении вашего послания. Хотя, разумеется, я рад, что они вам чем-то помогли…
- Еще как помогли! Сама этому удивляюсь. А потому… снова прошу простить, если не так что… В общем, у меня возникло прямо-таки неодолимое желание увидеться с вами, поговорить без помех, обстоятельно… Было дано человеку, то есть мне, что-то такое, в чем остро нуждался, даже не всегда сознавая это, но вот только очень мало дали…
- Понимаю! – я словно со стороны услышал свой негромкий смех, прозвучавший к моему удовольствию с искренней доброжелательностью, причем – без всякой «накачки» от меня.
- Так вот… Извините, вынуждена говорить сейчас по-деловому. Дело в том, что звоню из офиса нашей фирмы, и к моей комнате, слышу, уже подбирается уборщица со своими ведрами… Наверное же, не одна я вам написала, но если вы ничем еще не связаны и вам вообще ничто не мешает, предлагаю встретиться прямо сегодня, через полчаса, я тут неподалеку… Правда, погода не совсем благоприятная, но теперь такая надолго, а у меня сегодня день по некоторым причинам подходящий… Так что скажите? Снова прошу прощения, только здесь по телефону не поговорить особенно, своего у меня нет, а из автомата – что за разговор?
- Да, конечно! Не оправдывайтесь, пожалуйста, все нормально.
Сонм сомнений и тревог, обуревавших меня в последние дни, преобразился в некоторую чувствуемую, плотно слитую мысль, принявшуюся решительно руководить мною.
- Да, были и от других женщин письма, но четкой определенности ни в чем еще нет, ни с какой из сторон выбор пока не совершился. Мы с вами взрослые люди и понимаем, насколько трудно это подчас происходит. Поэтому ничего предосудительного в том, чтобы встретиться с вами, поговорить обо всем, что нам будет интересно, я не нахожу…
- Благодарю от всей души! Теперь, полагаю, можно договариваться и о месте будущей встречи. Значит, так… Неподалеку от вас, на пересечении десятого переулка и Чеховской, есть мебельный магазин…
- Да-да, мне он известен.
- Я смогу подойти к нему примерно в шесть тридцать. Надеюсь, узнаете меня по описанию, приведенному в письме…
- Безусловно! Тем более, что столпотворения в том месте сейчас, наверное, нет. Ну что же, если у вас все – тогда до встречи?
- До встречи, Вадим Юрьевич!
Положив трубку и постояв в размышлении секунд пять, я ринулся к шкафу, где хранились письма откликнувшихся на мое объявление женщин. После очередного прочтения послания Тамары, а также наброска своего ответа ей, во мне возникло ощущение практически всеобъемлющей уверенности в себе. Оно, сколь это ни забавно, даже еще более укрепилось после того, как перед выходом на улицу я надел пальто из черного кожзаменителя, делавшее меня похожим, по отзывам знакомых, на киношных агентов спецслужб. «Уж в таком-то одеянии, - посмеивался я про себя, - можно не боятся ни дурной погоды, ни хулиганов из числа не очень дерзких…»
На поблескивавшей в свете витрин мебельного магазина сырой асфальтовой площадке, а также на лавочках по краям ее никого не было. Потоптавшись около стеклянных дверей – мол, приглашенный прибыл, я отошел в сторону. «Гм, гм! – сами собой возобновились недавние размышления. – Тамара Ивановна начала с яростной критики, теперь вот и на встречу пригласила… Возможно ли продолжение и – главное – какое? Натура она, судя по всему, сложная, может быть, даже надломленная и закомплексованная, многое у нее может проходить в спутанном виде – впрочем, как подчас и у меня… Значит, тем более стоит нам пообщаться, знание вариантов жизни при таких «нюансах» вряд ли окажется для обоих лишним…»
Однако столь желавшая встретиться со мной особа, явно не спешила, а я уже начал зябнуть, находясь на месте почти без движения. Решил ради согревания походить по площадке перед магазином и, увлекшись, стал «выписывать», подобно фигуристу, восьмерки, зигзаги и тому подобное, подчас удаляясь от фонарей на значительное расстояние. В один из таких моментов, уже повернувшись, чтобы «скользить» обратно, я увидел, как к стеклянным дверям быстро подошла, почти подбежала худенькая женщина в светло-бежевой курточке и с почти такого же цвета коротко остриженными волосами. Никого не обнаружив вблизи, она застыла в позе неуверенности, глядя в противоположную от меня сторону. Дальше я безотчетно (так уж складывалось!) повторил начало встречи с Инной, а именно – быстро подошел и негромко, чтобы не испугать, спросил:
- Надеюсь – Тамара Ивановна?
Женщина все же чуть вздрогнула, что, думаю, почти с любой бы случилось в сходной ситуации, повернула голову – и я увидел серые, широко распахнутые глаза, занимавшие едва ли ни треть миниатюрного личика.
- Да-а-а… А вы…
- Совершенно верно! Вадим Юрьевич собственной персоной.
По пухлым губам пришедшей скользнула улыбка, а взгляд ее заметно потеплел.
- Очень приятно!
Создавалось впечатление, что сказано это искренне – вот ведь явился человек, который заинтересовал (пусть пока лишь со стороны духовной, но ведь и это было ей не чуждо, если судить по письму). А что дальше – так это и видно будет дальше. Я такой настрой посчитал наиболее уместным, хотя в своем отклике решил для начала отдать должное внешности новой знакомой:
– И мне, и мне, поверьте, очень приятно! Еще бы! Вечер промозглый, начинаю замерзать – и вдруг на встречу является симпатичнейшая женщина! Так тепло сделалось, что ощутил готовность гулять хоть до утра – если, конечно, вы не против ... Да, но где же нам лучше осуществлять это? Ура, придумал!
Придумал-то все я, неистовый любитель лесов и парков, еще загодя, но изобразил озарение, произошедшее благодаря именно появлению «стройной и сероглазой».
– Может, знаете – здесь неподалеку прелестнейший скверик имеется. В нем, правда, собачек со всей округи выгуливают, но сейчас, по такой собачьей, хм-хм, погоде, вряд ли кого из четвероногих там встретим, да и двуногих, пожалуй... Простите, но все же не могу кстати не поинтересоваться – а сколько времени сможете вы прогуливаться без головного убора?
– Видно будет. Я по любой погоде так хожу! – Тамара Ивановна храбро тряхнула светлыми кудряшками, уже покрывшимися бисеринками влаги от непрестанно сыпавшего мельчайшего дождика. – Вам же, похоже, и вовсе ничего не грозит.
На сей раз, мельком окинув меня, новая знакомая улыбнулась не без иронии, заставившей утвердиться в догадке, что главные корни основного тона ее письма – не в случайных обстоятельствах, а в глубинах характера. Что ж, не лишне повторить самому себе – это может быть даже к лучшему. Со сложным человеком еще интереснее, тем более, что какие-либо цепи на меня вряд ли надевать будут.
Мы двинулись довольно неспешно в сторону упомянутого сквера, который, кстати, вытянут узкой полоской вдоль шоссе и совсем не похож на тот, где я гулял недавно с Инной.
В соответствии с темпом этого движения так же неторопливо обменивались мы кое-какими сведениями, обычными в подобных случаях, и с явно усиливавшимся интересом поглядывали друг на друга. Выяснилось в частности, что Тамара Ивановна работает главным бухгалтером в одном из возникавших тогда будто грибы после дождя строительных фирм.
– О, главный! – уважительно отозвался я.
Новая моя знакомая весело, хотя в то же время не без некоторого смущения рассмеялась.
– Да у меня в подчинении всего две девочки!
– Не важно. Такой пост – это уже что-то.
– Может быть. Только назначение на него меня в основном, думаю, с возрастом моим связано. Почти все сотрудники – очень молодые люди, некоторым я в матери сгодилась бы. Собираемся у меня на квартире – правда, это собственность фирмы, она же оплачивает услуги, пьем чай, обсуждаем текущие дела...
« Не из горячего ли чая вытекает горячая «любовь» сослуживцев к вам?» – хмыкнул недремлющий пересмешник во мне.
– Здесь же и Гурам, сынулька мой, присутствует, ловит все на лету и усваивает, хотя ему всего двенадцать – тьфу-тьфу, чтобы не сглазить такие способности...
– Гура-ам? – в невольном удивлении вырвалось у меня.
– Да-а... Знаете ли, отец его – грузин. Да я и сама выросла на Северном Кавказе.
– Кое-что проясняется... Ну и почему же – простите, лишь в целях общего понимания спрашиваю – вы расстались с мужем?
– Вопрос этот стал для меня дежурным, выскакивал почти автоматически, но на сей раз – вдруг показалось мне- подобное произошло преждевременно.
– Впрочем, спохватился я, – можете не отвечать, особенно, если это слишком неприятно...
– Да нет, почему же...– собеседница помолчала, видимо, выстраивая мысленно цепочку повествования. – Ну, самое главное – я просто-напросто не любила его. А уж пора было мне, как считали вокруг, замуж. Тут как раз начались с его стороны интенсивные ухаживания. Мужчина был он видный, моложавый, по тем временам состоятельный, с машиной. Что его во мне привлекло – до сих пор не ясно, уж нежных чувств в нем усматривалось еще меньше, чем у меня... Но уже пошло давление со всех сторон: « Кого, глупая, еще ждешь? Не упусти!» Не упустила... Хотя, надо признать, было у нас все поначалу вроде и не так плохо, кажется, не хуже, чем у других. Но потом стал он, попросту говоря, погуливать, мне же нельзя было даже улыбнуться мужчине со стороны. Затем пошли и всякие другие ограничения – для меня, разумеется. Жить становилось невыносимо… И в конце концов я решила уйти… Расстались на удивление легко, почти цивилизованно, что стало для меня, сколь ни смешно, самой большой радостью периода моего брака. С тех пор – вот уж лет восемь - одна…
- Совсем-совсем?
- Представьте!
- Это что же – принципиальная позиция?
- Не думаю. Просто вначале отдыхала от прелестей неудачного замужества, а потом вроде привыкла…
- Тогда позвольте уж и такой вопрос… Прошу в очередной раз простить, если покажется он вам слишком щекотливым, лобовым, прагматичным и тэ пэ, но я просто вынужден задать его, чтобы знать, как держаться дальше… Вы меня пригласили только из любопытства или потому еще, что в вашей жизненной позиции произошли некоторые изменения?
Не похоже было, что мой вопрос застал Тамару Ивановну совсем врасплох, тем не менее в смущение ввел явно.
- Знаете ли… Пожалуй… Да, точней всего, наверное, будет вот как сказать: изменения-то произошли, но пока лишь частичные… Прошу и меня простить, если что не так, только очень уж все сложно…
- Согласен полностью! Подчас в душе наши настроения, чувства, оценки переливаются, переходят друг в друга настолько неуловимо, что самого себя понять трудно. Однако время, как правило, все расставляет по местам. Поэтому давайте уповать на лучшее будущее, в чем бы оно не выразилось. А на сегодня, думаю, «пыточных» вопросов с нас достаточно. Теперь можно поговорить на другие, менее щекотливые, но не менее интересные темы, если, конечно, у вас есть желание.
- Есть.
- Прекрасно! Опять-таки уступаю вам право на продолжение.
- Спасибо! – моя собеседница и впрямь взглянула с благодарностью. – Тогда позвольте спросить: как начиналась ваша литературная деятельность, как развивалась и что вы сами о ней думаете?
- О, вот он - настоящий подход! Системный! – я счел позволительным чуть поиграть голосом. – Дабы дебет сошелся с кредитом, или как это у вас, экономистов, называется?
Главный бухгалтер фирмы усмехнулась чуть заметно, но с тем вместе как бы достаточно доброжелательно.
- Ну-ну, прошу в очередной раз извинить, если подобный юмор вам не совсем по вкусу. Это я, как говорится, для затравки, и чтобы все дальнейшее не было похоже на служебный отчет… Н-да… Литературная деятельность? Громко сказано. Предпочту другое определение – литературные занятия. Но вот зато начались они так что воспоминания об этом до сих пор душу греют. То есть – совершенно непреднамеренно, без всяких мыслей о будущем, просто потому, что хотелось выразить бурлящие чувства входящего в жизнь. И конечно же – поначалу это были стихи. Наверное, не очень плохие, потому что некоторые удалось напечатать. Но чуть спустя мне стало чудиться, будто в прозу можно даже больше поэзии вместить, во всяком случае – в смысле количества…
Во взглядах Тамары Ивановны выразился какой-то особый, я бы даже сказал – специфичный интерес, что воздействовало на меня еще более вдохновляюще.
- Да-да! Пусть это и кажется кое-кому странным. Вообще – что такое поэзия? Огромный, скажете, вопрос. Действительно, на эту тему несметное число книг написано. Но хочется привести одно – на мой взгляд, очень умное высказывание. Вот оно. Если взять стихотворение – наверное же, имеется ввиду нечто действительно достойное этого названия – отбросить последовательно «бубенчики рифм», игру слов, даже сам смысл – все равно что-то останется. Вот это «что-то» как раз и есть поэзия. Здорово, не правда ли?
- Да-а!.. – моя спутница улыбнулась с явным восхищением, хотя опять-таки чуть озадаченно.
- Так вот, я продолжаю мысль, в прозе этого «чего-то», а именно, на мой взгляд – особого настроя, очарования жизнью, такой, какая она есть, может быть в смысле количества целое море. Плещись в нем всласть, кувыркайся как дельфин, отдавайся течениям и отдыхай или наоборот греби целенаправленно. Все доступно. И все это я в полной мере перепробовал, когда перечитывал во второй раз «Мертвые души».
- «Мертвые души-и?»
– Да, представьте! Сам бы удивился, скажи кто прежде нечто подобное. Ведь какое у большинства сохранилось впечатление об этом произведении еще со школьных времен? Как о чем-то растянутом, нудном, напичканном образами всяческих паразитов с омертвелыми душами и в общем очень далеком от нас. Может быть, и я остался бы при подобном мнении, если бы ни надумал поступать в Литературный институт и просто вынужден был перечитывать классиков... Однако здесь я забегаю чуть вперед, а лучше все же по порядку... Так вот, переключившись на прозу, принялся я с азартом писать новеллы о молодежи – о друзьях по школе, по техникуму – кстати, довелось мне также в техникуме поучиться – старался выразить, пока что безотчетно, именно поэзию жизни, первых нежных чувств... Кое-что из тогда написанного было напечатано в областной молодежной прессе... А меня все больше стали занимать мысли о собственном будущем – надо было не в каком-то одном, а во всех и всяческих смыслах определяться в нашей буче боевой, кипучей. О тогдашних своих размышлениях, сомнениях, метаниях, мог бы много рассказать, но это – отдельная тема. Пока же скажу вот что: сочетание обстоятельств привело меня к решению: надо попытаться поступить в Литературный институт при Союзе писателей. О том, что это могло мне в конечном итоге дать, думать казалось преждевременным. Главное – так сердце пожелало, а дальше – видно будет. Ну, собрал почти все опубликованное, добавил к нему кое-что новенькое и отправил на творческий конкурс. Не знаю, как в нынешнее время, а в те годы Литинститут, единственный в своем роде на огромную страну, считался одним из престижнейших вузов, котировавшимся почти наравне с институтом кинемотографии. Творческий конкурс там был колоссальный – человек до тридцати на место – но я оказался-таки в числе прошедших его! Помню, прыгал от восторга, получив официальное письмо, уведомлявшее об этом. Если б знать, как все повернется в дальнейшем!.. Впрочем, думаю, я все равно подобную попытку совершил бы... Да, но кроме творческого конкурса надо было преодолевать еще и обычный, как во всех вузах. Я взял отпуск, засел за книги... И вот здесь-то и случилось то, о чем уже упоминал: раскрыл первый том «Мертвых душ» и будто в западню попал, но не в плохом, а в каком-то совершенно удивительном, волшебном смысле! Надо бы в темпе двигаться дальше – ведь уйма того что в памяти освежить необходимо – а я не могу! Вновь и вновь перечитываю фрагменты поэмы и, выражаясь жаргонно, балдею от восхищения. Попутно думаю: « Вот как я должен писать!» Не мне одному подобные мысли в голову приходили, даже Есенин, самобытнейший поэт, признавался: « Меня хвалят за стихи «Не жалею, не зову, не плачу», а ведь я это у Гоголя взял!». Уж кто-кто, а Сергей Александрович знал толк в поэзии! И в любви к родине. Ведь Гоголь любил Россию, Русь прямо-таки иступленно. Да, желал, чтобы она совершенствовалась, но уже и такую, как есть, обожал, со всеми ее держимордами, чичиковыми, собакевичами и тэ пэ... Нет, надо прерваться, потому что «Мертвые души» – одно из явлений, о котором могу бесконечно...
– Говорите-говорите! – не на шутку встревожилась Тамара Ивановна. – Все это интересно необычайно. Для меня во всяком случае...
– Приятно слышать! И действует вдохновляюще. Но, может быть, все же в другой раз – если получится, конечно? Считаю необходимым хоть что-то сказать и по поводу остальных ваших вопросов – они тоже немаловажны... Так вот, сумел я и обычные экзамены сдать в Литинститут, был туда принят. Началась новая жизнь, оказавшаяся весьма нелегкой, наполненной серьезными проблемами, так как мои болячки от перемены климата обострились, мизерной стипендии ни на что не хватало, приходилось подрабатывать, тратя свои отнюдь не беспредельные силы... Но все равно даже такая жизнь казалось мне замечательной! Я с восторгом внимал профессорам – пусть и не всем – сам писал исступленно, используя каждую свободную минутку... Здесь, к сожалению, появились со временем некоторые специфические «нюансы». Как напишу, бывало, о бодрых, веселых ребятах или о красотах родной природы, литературные наставники – так и хочется сказать: надсмотрщики – хвалят, дам в другой раз зарисовку из жутковатой барачной жизни – ругают по-страшному: очернительством, мол, занимаешься. «Да какое же это очернительство?! – пытаюсь защищаться. – Все, что называется, один к одному. Сам в бараках немало пожил, видел, каково там приходится. Светлое будущее когда еще явится во всем блеске, а наш долг уже сейчас посочувствовать этим людям, воздать за невидимые их подвиги…» «Нет!» – негодуют «наставники». – Ты эти штучки брось, не то…» И ведь по их вышло – то есть, в некотором смысле. Дал я там одному приятелю эти свои «барачные» рассказы – вроде хотел он хорошенько в них вчитаться… А чуть спустя вызывают меня к ректору и будто обухом по голове: « Так ты еще и антисоветской пропагандой занимаешься?». Оказалось, изъяли на таможне у какого-то иностранца мои «очернительские опусы». Как они к нему попали – уже не узнаю, да это и не важно теперь. Мне тогда сказали в институте: самое лучшее, если ты сам от нас уйдешь, например, по семейным обстоятельствам, иначе может всякое случиться… Мы там про это «всякое» знали достаточно: заключение, чахотка, Сибирь… Дня три я ходил будто оглушенный и в конце концов согласился с «предложением»… Да-а, конечно, теперь-то легко обвинить меня в трусости, сдаче позиций и тэ пэ. Однако, думаю, все гораздо сложнее, а, может быть, вовсе не так. Я преклоняюсь перед теми, кто восходил и восходит за свои убеждения на костер, но всем нельзя этого делать – ведь сожгут без зазрения совести. Русские выжили как нация во время татаро-монгольского нашествия потому, что притворились смирившимися… И мне страстно хотелось чего-то большего, чем только оставить след в скорбной статистике умерших в тюрьме – что непременно случилось бы при моем здоровье. Нет, выжить и воздать потом по заслугам гонителям! С таким вот настроением вернулся я домой, начал работать техником по вентиляции, а так как помогал заводским художникам в праздничном оформлении, то перешел на работу по этой, более веселой, на мой взгляд, специальности, предварительно закончив соответствующие курсы. Чуть спустя, поддавшись какому-то смешному гонору, решил завершить-таки и свое высшее образование. Был принят на третий курс вечернего отделения литфака нашего пединститута, который и закончил в положенный срок – уже без всяких приключений. Так как в школе вакансий не предвиделось, решил попробовать себя в качестве воспитателя рабочего общежития. И надо сказать, у меня там получалось неплохо, с ребятами ладил, но вот с чиновниками, особенно от педагогики, опять не мог найти общего языка. Пришлось вернуться на завод художником-оформителем в один из цехов… И вот здесь-то, увы, я, наверное, от какой-то огромной внутренней усталости, впал против собственной воли в длительную депрессию. Можно было бы и об этом немало чего рассказать, но почему-то не хочется сейчас… Как бы там ни было, главное в том, что пробуждение все-таки состоялось, я живу с новым интересом и пишу… Правда, теперь из-под моего карандаша почему-то в основном детективы выходят, но, считаю, не надо к этому с осуждением относиться – может быть, это веление времени. В занимательной упаковке читателю, наверное, легче усваивать некоторые мои заветные мысли, в частности те, где я пытаюсь воздать по заслугам своим гонителям. Вот лишь один из пассажей любимого моего персонажа: «Наш несчастный народ между бандитами верхними и бандитами нижними, будто меж молотом и наковальней…» Приятели посмеиваются: «А не боишься однажды проснуться в лагерях на Колыме? И сейчас не всем такое по вкусу придется…» Честно скажу: не очень уже боюсь. Потому что это не так страшно, как сгинуть молоденьким, ничего по сути не распробовавшим. Хотя, разумеется, лучше все-таки остаться в живых, да не просто выживать, а жить самой что ни есть полнокровной, насыщенной жизнью. Потому, наверное, и подругу задушевную захотелось все-таки найти… Ну вот теперь, уважаемая Тамара Ивановна, вы знаете обо мне практически все самое главное…
Мы ходили в основном по тем дорожкам сквера, которые пролегали неподалеку от шоссе, и фонари на его обочинах, а также фары проезжавших машин довольно хорошо освещали лицо моей новой знакомой. На нем четко выражались чувства, которые, похоже, она искренне испытывала: и любопытство, и сопереживание и еще что-то, чему я не смог так сразу подыскать названия…
- Да-а, - после некоторой паузы произнесла Тамара Ивановна. – Досталось вам… Хотя это угадывалось уже из письма, но ваш рассказ многое добавил и как-то по-новому все осветил… Как бы дальше жизнь в отношении нас ни распорядилась, считаю – очень хорошо уже то, что наша встреча состоялась. И потому хочу в ответ рассказать о себе кое-что добавочное, может быть – даже открыть… - моя спутница усмехнулась несколько загадочно. – Дело в том, что я тоже когда-то писала нечто художественное и, думаю, это отчасти повлияло на мое решение встретиться с вами. А в выборе собственно занятия не последнюю, конечно, роль сыграла и моя известная в литературе фамилия, хотя не в этом было главное. Главное, как и у вас, заключалось в желании выразить бурлящие чувства входящего в жизнь человека, поделиться ими с другими. Кое-что из тех первых произведений было напечатано в нашей районной газете, в литобъединении меня похваливали. Потому, наверное, я что-то возомнила о себе, сгребла однажды все свои писания и подалась с ними в областной центр, благо, он неподалеку от нашего городка. Явилась с утра в редакцию толстого журнала, упросила тетеньку из отдела поэзии ознакомиться с моими виршами, а сама отправилась гулять. Когда вернулась, эта деятельница глянула на меня каким-то жалким взглядом, пригласила сесть – наверное, для того, чтобы я не упала – и, чуть помявшись, такую речь завела. Писать, дескать, никто, запретить не может, но лично я, поверьте, из самых лучших побуждений советую бросить это занятие, так как необходимого для него таланта в вас не усматриваю. Будете надрываться, тратить понапрасну силы души и тела, в то время как с гораздо большей пользой можно применить их в других сферах. Вы, кажется, бухгалтерию изучаете? Вот и постигайте науку эту во всех тонкостях, классным специалистом можете стать. И будете и счастья, и всего другого иметь даже больше, чем средний печатающийся стихотворец. Хобби же, коли уж так хочется, можно выбрать не настолько мучительное и выматывающее… Не помню, как уж после этого я домой доехала. Дней пять ходила будто оглушенная, потом вроде начала в себя приходить, но со стихописанием решила, как говориться, завязать. Случались, правда, позже рецидивы, но после самой становилось тоскливо – не было уже такого запала, настроя, как прежде…
- Нда-а…– чуть выждав, отозвался я примерно в той же тональности, что незадолго до того моя собеседница. – Судьбы людские, судьбы людские, от каких же мелочей вы подчас зависите… Я не о литературной карьере, как вы, наверное, догадываетесь, а о, смею сказать, гораздо большем… Не хочется осуждать и ту даму из толстого журнала – эта, скорее всего не сознающая собственного несчастья особа, была продуктом, инструментом лжесоветской системы и действовала в ее интересах. Может быть, спросите – какой это еще лжесоветской? Да той самой, по которой некоторые верхогляды и примазавшиеся к ней карьеристы до сих пор ностальгируют. Нет, я не идеализирую нынешние порядки – много и теперь дурного и даже ужасного – но вместе с этим появилась хоть какая-то надежда на нечто разумное, справедливое, светлое – чего раньше, по моим ощущениям, практически не было. Все и вся подавляла колоссальная плита наподобие могильной – никакого движения, никакого пространства для личной инициативы. Советов в истинном значении слова фактически не было. Сверху спускались указания партии, составленные кучкой выживших из ума секретарей и проходимцев, советам, профсоюзам и тэ дэ оставалось ответить: «Есть!» – и все. Каждому положено было отдавать силы полностью на том месте, которое ему дозволили занять, все остальное – лишь в виде хобби, но не мешающего основной деятельности. Но где оно, мое истинное место? Лично я убежден – там, где сердце определит. Разуму в данном случае отвожу роль советника, помощника.. И не так уж важно, добиваешься ли ты на этом месте успехов в привычном значении слова, хвалят тебя или ругают окружающие, самое главное – чтобы твоей собственной душе было хорошо или по крайней мере терпимо. Если любимое занятие не приносит достаточный для прокорма доход, можно, разумеется, где-то подрабатывать, но так, чтобы это оставляло силы для серьезных занятий именно в любимом деле. Сам я, увы, под воздействием внешних обстоятельств не всегда могу следовать этим установкам, раза два-три даже вовсе был вынужден бросать занятия литературой – и ни к чему хорошему это не приводило. У меня ум за разум заходил – буквально! Я опускался во всех и всяческих смыслах. Правда, может быть, потому отчасти, что у меня было последовательно отнято почти все, чем живет обычный человек… Хотя главное все же не в этом, а в наличии некоего непреходящего душевного желания, и поэтому на некотором этапе своей жизни я решил твердо: буду заниматься этим делом до самого конца, чего бы это ни стоило. Иначе – полная деградация или даже сумасшествие, что для меня хуже смерти. А окружающие пусть уж с пониманием к этому моему выбору относятся. Ведь ни к кому никаких презентаций я не предъявляю, живу за счет своего труда. Пусть до конца останусь непризнанным и самым маленьким писателем… Зато – хм-хм - длинного роста! Позвольте уж как филологу – любителю использовать случай для игры словами, а также – для некоторого смягчения нашего ужасно серьезного разговора. Вот, кстати, вроде бы неправильно я выразился: длинного роста… Но однажды Наполеон Бонапарт хотел достать книгу с высоко расположенной полки – и у него это не получилось. Подскочил какой-то из генералов: «Позвольте помочь, ваше величество, ведь я выше…» «Не выше, а длиннее», - буркнул Бонапарт.
- Нормально! – искренне рассмеялась моя спутница, явно выражая при этом желание послушать меня еще какое-то время.
- Тогда уж позвольте продолжить намеченную давеча тему, поскольку я придаю ей огромное значение. Так вот, постепенно у меня в связи с приведенными ранее мыслями даже собственная теория мироздания выстроилась. Именно – выстроилась или выработалась, потому что книги на подобные темы в руки простых людей тогда не попадали. Позже я узнал, что она, эта моя теория, перекликается с учением об эгрегорах, но мне до сих пор нравится выбранный мною термин «пирамида» - он зримей, образней. И вот, как литератор я, наверное, вхожу одним боком в пирамиду литературы, похоже – в самые ее нижние ярусы. Ну и что же, что в нижние! Считаю – надо даже к этому с благодарностью относиться. А может быть – и с некоторой гордостью. Потому что хоть в качестве крохотного кирпичика, но служишь опорой именно любимому делу, причем – во всемирном масштабе. Да-да! Ведь если нижние ярусы пирамиды почему-то исчезнут – вершина рухнет неминуемо и рассыплется. Эта теория поддерживает меня так сказать в плане бескорыстно-общественном. Но что интересно – и в плане материальном я за верность увлечениям получил поддержку в трудный момент. За повести мне заплатили в газете раза в три больше, чем я получил в то время на заводе в качестве простойных. Если вспомнить, что и маме тогда пенсию задерживали – представляете, какая это была помощь! Однако не устану повторять вновь и вновь: главная поддержка мне от литературных занятий – в сфере духовной. В иные моменты доводится испытывать чувства, сходные, наверное, с чувствами Творца, создающего Вселенную. Он творит свой Мир, а я – свой, населенный созданными именно мною людьми. Жаль только, что не всегда разогреваюсь в работе до подобного состояния – то времени нехватка, то мешает – увы и ах – банальнейшая лень. Вначале я стыдился признаться в этом даже самому себе, а потом вычитал в дневнике Толстого гениальную по своей беспощадности фразу: «Писать хочется, но лень…» Ну, думаю, если даже с великими тружениками подобное случается… Хотя, говорят, не так-то все и просто с этим, скажем так, свойством человеческой натуры. Некоторые неглупые люди считают лень чем-то вроде тормоза, спасающего нашу внутреннюю машину от перегрева и советуют: не хочется чего-то делать – так и не делайте. Легко сказать! Мне зачастую не хочется вставать, умываться, идти на работу… Скажу одну вроде бы странную вещь, поразившую некогда меня самого: ведь если я и сделал в своей жизни что-то мало-мальски значительное, то произошло это во многом благодаря пусть не очень большому, начальному, но все же совершенно явному насилию над чем-то стопорящем меня – не только, конечно, ленью, но и нелепыми страхами, унынием и так далее. Можно, правда, назвать подобные действия как-то более благородно, например – преодолением препятствий, но, думаю, это не так уж важно. Главное – некоторые внутренние усилия двигают нас, а, значит, и жизнь в целом... Хотя, разумеется, за нами в любом случае сохраняется право дарованное Всевышним – право выбора. И вы тоже, уважаемая Тамара Ивановна, имели святое право прекратить свои литературные занятия. Но давайте подумаем: может быть, сожаление об этом шаге незаметно подтачивает вас изнутри, портит настроение? Может, стоит преодолеть ложную скромность, сомнения, стереотипы прошлого и снова возобновить эти занятия, если, конечно, такое желание не умерло совсем? Жить максимально насыщенной, творческой жизнью не только наше право, наше спасение, но может быть, даже обязанность. Хочется в этой связи вспомнить строку из стихотворения Николая Заболоцкого: Душа обязана трудиться...
– И день и ночь, и день и ночь! – с неподдельным энтузиазмом подхватила моя спутница, однако голос ее к концу фразы зазвучал несколько странно, будто ему приходилось преодолевать препятствие вовсе не похожее на сомнения, а тем более на лень.
- Прекрасно! Вот видите – кое в чем мы уже соглашаемся... – поспешил я все-таки откликнуться с удовлетворением, хотя в то же время тревожно вглядываясь в заметно побледневшее лицо Тамары Ивановны. – Да, прекрасно, но, похоже, не во всем. Боюсь, заморочил я вас своими разглагольствованиями, а наш знаменитый норд-ост к тому же заморозил...
- Дд-а... – зубы моей спутницы вроде бы даже клацнули, – пожалуй, холодает ...
- Тогда – к остановке! – руководяще выбросил я длинную свою длань в сторону шоссе. А когда мы почти бегом устремились к нему, посчитал своевременным хоть чем – то уравновесить прежде сказанное. – Душа-то, конечно, обязана трудиться, но все же и ей, и тельцу нашему требуются иногда передышечки...
В автобусе моя спутница вроде оттаяла, во всяком случае щеки у нее заметно порозовели, а когда мы вновь очутились на свежем воздухе, заговорили уже явно пободревшим голосом:
- Видите – вон пятиэтажка, и на углу ее, на четвертом этаже, окно розовым светится? Так это – моя квартира, ну, то есть, где я обитаю сейчас. С удовольствием пригласила бы вас погреться, чайку попить, но наверняка там сослуживцы собрались...
- Нет-нет, спасибо! – поспешил я успокоить новую свою знакомую. – Не претендую. Сегодня даже и не собирался напрашиваться. Может, как-нибудь в другой раз, когда именно – сами определите...
Тамара Ивановна думала недолго.
- Да вот хоть в субботу эту. По выходным мне мало кто честь оказывает , – она чуть заметно усмехнулась, – так что сможем спокойно посидеть, поговорить... Может быть, сама что-нибудь к чаю испеку – я это дело люблю, жалко, на него тоже времени не хватает. Кстати и с сынулькой моим познакомитесь...
- Рад буду! Спасибо за приглашение! – с искренней признательностью откликнулся я, так как в голове словно компьютер сработал: с Инной наметили в воскресенье встретиться, значит, все само собой устраивается.
- Будем считать – договорились. Я вам еще позвоню, согласуем время окончательно. Ну...
Остановившись, Тамара Ивановна подала мне ладошку, похожую на птичью лапку. Когда же я пожал ее, оказавшуюся весьма мягкой и теплой, то сразу повернулась и небольшими, но очень быстрыми шагами поспешила к дому. Наверное – чтобы вновь не закоченеть, что могло вызвать шуточки вроде бы очень обожавших ее сослуживцев.
Я заинтересованно выжидал – может быть, обернется? Но этого так и не случилось. «Ну и что же?» – поспешил некто во мне вмешаться в происходящее. – Все люди разные. И то, что Тамара не обернулась, ни о чем еще не говорит». «Да-да, конечно! – я также не замедлил с откликом, уже поворачиваясь, чтобы идти к своему дому и по выработавшейся привычке начиная обдумывать произошедшее. – Но тогда, наверное, ничего не говорит и ее приглашение попить чайку? А также, на взгляд строгих моралистов, моя как бы измена Инне? Потому что, позвольте напомнить, все это – Бал, Большой Жизненный Бал, а мы – его участники, имеющие право присматриваться, взвешивать, прислушиваться к сердцу прежде чем совершим выбор. Хотя, впрочем, в данном случае, этот пресловутый выбор как раз не хочется осуществлять. Чую, мое сердечко, мечтаешь ты сохранить для себя обеих, именно вместе. Они и порознь, каждая, очень по- своему интересные женщины, а поставленные рядом, образуют как бы нечто совершенно новое, еще более интересное, потому что удачно дополняют и оттеняют друг друга. Инна – такая полновесная, яркая, настоящая русская красавица, простодушная и мягкая. Тамара, напротив – худенькая, в движениях легкая, в ней явно присутствует что-то язвительное, но вместе с тем – затаенно страстное, наверное, про таких сказано: поцелует, как ужалит... И кто выдумал эту чертову моногамию? Ведь пишут же – она совершенно не в характере рода человеческого. Но вот занесло его в нее, а выносит очень долго и мучительно. Особенно в нашей стране, где домостроевские правила, наверное, в генах у людей. Любовниц имеют десяток сразу, тайно, но чтобы открыто – ах-ах, как можно-с! Свальный грех! Кое у кого, кто имеет одно плотское на уме – может быть. Но если к прочему имеешь к человеку еще и настоящий духовный интерес? Хотя что ж рассуждать понапрасну... Ведь как Инне, так и Тамаре, судя по всему, вряд ли понравится идея о любви втроем. Так и мне же, это чувствуется четко, не по душе придется, если хоть одна из них заведет себе дружка. То-то и оно! Вот как домострой въелся в некоторых! Значит, выбирать все-таки придется, если нет желания долго метаться, лгать... А его нет. Но не хочется и отказываться ни от одной из них, хоть убейте! Вот так задачка, вот так проблема – посложней всех предыдущих. Право дело, ум за разум заходит... Я вдруг просверком увидел себя словно со стороны – долговязого, в «шпионском» своем кожемите, мчащегося так, будто удираю от лавины, и поневоле хмыкнул – это было уже в чем-то забавно. «Да-да, может быть, отчасти так оно и есть...– солидарно усмехнувшись, продолжил уже с серьезным сочувствием некий другой голос, – но предпринимать-то все равно что-то надо. Причем – не слишком затягивая...». «Да уж! – буркнул я. – Прямо сейчас и начну...»
Однако ни в тот день, ни в последующие ясности как в уме так и в сердце не возникало. Хуже того, все запутывалось еще невообразимей. Ну не хотелось неописуемо отказываться от какой-либо из двух. Настолько не хотелось, что начало возникать к моему ужасу нечто подобное внутреннему раздвоению. Я долго крепился, но наконец не выдержал. «Господи, Великий и Милосердный! Прости, прости! Боюсь, поднадоел я Тебе своими проблемами, но не могу справиться даже с такой вот... Нет, я благодарен Тебе, что Ты послал мне навстречу двух интересных женщин – на, мол, выбирай! Но Ты же видишь, стараюсь честно – и не получается!.. А время уже поджимает... Случись что-то «не то» – потеряю обеих. Нельзя этого допустить! Помоги, Великий и Всемогущий, в очередной раз придумай что-нибудь, а ?...»
И Всемогущий помог – ясно, четко, причем снова самым непредсказуемым образом...
С наступлением холодов я перехожу на купание раз в неделю, строго по пятницам, чтобы на следующий день не приходилось с утра выскакивать под дождь и ветер. Точно так поступил и перед тем уикендом, который последовал за встречей с Тамарой Ивановной, что по моей мысли должно было иметь даже некоторое символическое значение. Здесь необходимо отметить – даже само купание тоже проходило у меня своеобразно. Сперва я мыл голову, просушивал волосы над плитой, а лишь затем забирался в наполнившуюся горячей водой ванну. Но надо же было случиться именно в тот вечер и в то время прелюбопытнейшему казусу! Едва успел я хорошенько намылить голову, как из прихожей донеслась трель телефонного звонка. «Ладно-о! – прозвучало во мне, сладостно размягчившимся от помовения. – Авось мама послушает ...» И вдруг словно ошпарило, хотя вода из крана лилась не очень горячая – ведь это может быть Тамара Ивановна! Пулей вылетев из ванной, я схватил трубку еще до того, как мама выглянула из своей комнаты.
- Алло-алло! Вас слушают!
- Здравствуйте! Это Вадим Юрьевич? – прозвучал мне в ухо незнакомый голосок, похоже – детский.
- Он самый…
- С вами говорит Гурам, сын Тамары Ивановны.
- А-а, Гурамчик! О-очень приятно с тобой познакомиться, пусть хотя бы заочно пока…– я готов был «запеть» еще слаще, так как мальчонка вызвал у меня необъяснимую симпатию еще во время разговора с его матерью, но что-то меня удержало.
- Маму срочно послали в командировку, – после секундной паузы продолжил Гурам. – Но она просила передать, что как только вернется, обязательно позвонит вам.
- Вот как? – я тоже помолчал, усваивая новость. – Ну что ж, бывают разные неожиданности… Спасибо огромное, что дозвонился, предупредил. Ты, наверное, из автомата делаешь это, на холоде стоя? Тогда давай завершать, надеюсь, в другой раз очно пообщаемся. Еще раз большущее спасибо, привет маме, всего вам с ней наилучшего, досвидания.
- Спасибо и вам за добрые пожелания! Досвидания! – похоже, с искренней теплотой завершил беседу воспитанный мальчик Гурам и повесил трубку.
Я сам за время разговора в холодной прихожей закоченел настолько, что даже мысли начали двигаться медленнее, но стоило влететь обратно в ванную, подставить голову под теплую струю, как они вновь зашевелились весьма шустро. «Так-так! – пошло разбирательство как бы даже помимо желания. – Что же происходит? А ведь явно происходит! «Маму срочно послали в командировку…» Неужели настолько срочно, что сама не смогла позвонить? Пары фраз хватило бы… А какие вообще в этой мини-фирме могут быть командировки? Да чтобы еще отправлять в них мать-одиночку, имеющую несовершеннолетнего ребенка? Почему же вы, уважаемая Тамара Ивановна, ни словом не обмолвилась о такой возможности во время нашей продолжительной беседы? Не обстоит ли все гораздо проще? А именно: вам самой расхотелось развивать со мной отношения, особенно, когда представили, что придется знакомить эдакого чудака со своими суперсовременными и обожающими вас сослуживцами. Вы ужаснулись настолько, что даже сынка малолетнего уговаривали поучаствовать в комедии… Ах, простите великодушно, если намолол я чепухи – все это, поверьте, от искреннего огорчения. Ведь очень уж интригующе началось наше знакомство, а может, боюсь, закончится как в банальном фарсе: вы, так сказать, намылив мне голову, сами смоетесь в срочно-бессрочную командировку. Снова умоляю простить! Никто бы ни порадовался своей ошибке в сходной ситуации больше меня. И если именно так произойдет – воздам сторицей! Ну а пока… Пока вы будто бы раскатываете где-то, знакомитесь с новыми людьми, позволите уж и мне станцевать свой очередной танец на Великом Балу. Наверное, я должен даже радоваться подобным возможностям, поскольку необходимость выкручиваться или оправдываться перед кем-либо отпадает напрочь…
Благодарность к непредсказуемо изумляющей жизни продолжала расти и крепнуть во мне, пока к вечеру следующего дня не достигла своего апогея. Заметив, что мама уселась перед телевизором, я подошел к телефону, с трепетом надеясь на продвижение к чему-то лучшему, хотя в то же время несколько сомневаясь в этом. А вдруг Инна Мефодьевна тоже, хорошенько поразмыслив после той нашей романтической прогулки, придумает какую-нибудь свою увертку? «Ну и что же?! – раздался во мне голос некоего упорно не желавшего сдаваться субъекта. – Все свободны! И мы – тоже! Пригласим на следующий танец еще кого-нибудь. Дорогу осилит… хм-хм, танцующий!..» Сомнения мои потеснились, однако совсем не пропали…
Трубку на противоположном конце провода долго не поднимали, но когда я решил вторично набрать номер, в ухо мне зашелестело и мелодичный голос, который я узнал бы теперь из тысяч, произнес с искренним доброжелательством, будто бы именно мне предназначенным:
- Ал-ло-о?
- Инна Мефодьевна – надеюсь?! – чуть ни вскричал я от радости, которую, впрочем, по наитию чуть пригасил к концу.
- Да-а…
- А это – Вадим! Здравствуйте и простите великодушно, голубушка, если в чем-то помешал! – в надежде хоть чуть продвинуться в нашем знакомстве я применил обращение отчасти интимное, однако употребляемое, настолько было мне известно, даже малознакомыми друг с другом людьми.
- Здравствуйте – здравствуйте! – в еще более благожелательном тоне откликнулась Инна, похоже, восприняв все услышанное с должным пониманием. – Я ваш голос сразу узнала! Очень приятно… И ничуть вы не помешали, не беспокойтесь. Как поживаете?
- Да в общем неплохо, спасибо. Настроение у меня, скажем так, приподнято-рабочее и оно может еще приподняться, если мы с вами сможем сходить завтра в картинную галерею, как уже почти договорились…
- Еще раз благодарю за приглашение! Но, как ни жаль, именно завтра не получится… Хотя надо уточнить: с одной стороны у меня сейчас сожаление, а с другой – радость, потому что ко мне мама в гости приехала и я вот из-за стола прямо выскочила. На завтра у нас кое-какие свои планы, так что сами понимаете…
- Да-а… Конечно… - голос мой, поневоле, зазвучал уже не столь вдохновенно (неужели подозрения оправдываются?), отчего, наверное, Инна не на шутку встревожилась:
- Только не огорчайтесь, пожалуйста! Сходим обязательно – и в галерею, и еще куда-нибудь… А давайте я сама вам позвоню. Кстати – не знаю до сих пор вашего телефона…
Я продиктовал набор цифр, не преминув уточнить в конце:
- Но позвольте и мне вам позвонить, если все у вас как-то затянется…
- Да-а, звоните! Всегда интересно вас послушать. Просто сейчас мы как раз начали встречу отмечать…
- Что ж! Позвольте пожелать вам провести это как можно лучше, а потом и дальше хорошо пообщаться с мамой. Надеюсь – до нашего свидания!..
- Обязательно – до свидания! Всего вам самого доброго!
Положив трубку, я постоял у аппарата, как бы еще чего-то ожидая, затем повернулся и тихо побрел в комнату. Мысли текли со смиренной, грустью. «Во-от! Не гонись за двумя зайцами, не желай две жены… - я попытался с эдакой дружеской подначкой усмехнуться, но получилось вымученно и это вдруг рассердило меня всерьез. – А вот так уж совсем нельзя! Я не сделал ничего плохого и ничего еще не кончено, особенно – с Инной. Предложил ведь человек – давай чуть позже встретимся. Нет, а что если и это – маневр? Не столь явный, как у Тамары Ивановны, но – тем не менее? Вот станет тянуть, откладывать свидание снова и снова, а сама в это время будет с другими встречаться… Ага-а, значит, тебе – можно, а другим нельзя? Да можно, можно, раз у нас свобода, только вот сердцу почему-то грустно… Так ведь его хлебом не корми, дай попереживать. Но не взирая ни на что надо верить в удачу, настраивать себя на победу, бороться – и она обязательно придет!..» Подобные «накачки» стали для меня делом обычным, едва ли ни рутинным, тем не менее воздействовали на душу положительно, как набор стандартных упражнений на тело. Наверное, поэтому, когда через несколько дней раздался вечером телефонный звонок, я подскочил к аппарату в достаточно бодром состоянии. Кто бы это ни был, что бы мне ни довелось услышать – благодарю тебя, жизнь!..
- Алло?
- Вади-им? – донесся с противоположного конца музыкально журчащий голосок.
- Да-да! Явился… нет, примчался на крыльях надежды! Прошу простить за глупые поэтизмы, но я, правда, будто воспарил в небо, хотя неизвестно, что еще ждет… Здравствуйте – здравствуйте, Инна, голубушка… - мне вновь захотелось употребить это почти интимное обращение.
- Здравствуйте и вы! – ее чуть смущенный смешок казался многообещающим. – Как ваше самочувствие, настроение?
Простите за неоригинальность, но повторю давешнее: в общем все неплохо, спасибо. Хотя возможности для дальнейшего улучшения имеются, и вы, надеюсь, догадываетесь, какие?
- Догадываюсь – мне кажется… Что ж, препятствий для этого теперь никаких. Мама уехала, молодые меня завтра отпускают, как я их отпустила сегодня. Вот верчусь близ плиты, чтобы наготовить на два дня сразу, а малая вертится вокруг меня… Ой, Настенька! Ты, лапушка, этим половником в мусорное ведро не лезь, бабушка им борщик мешает!..Слышите, как воевать приходится? Так что, Вадим, извините, но надо переходить к делу – давайте конкретно о встрече…
Условившись явиться к галерее ровно в полдень и нажелав друг другу всего наилучшего, мы положили трубки почти одновременно. Инна, видимо, вплотную занялась борщом, я же, обретя после разговора второе дыхание, решил освежить некоторые свои знания в области искусств – достал из шкафа книгу о городской картинной галерее и принялся читать ее внимательно, с самого начала. Издан сей объемистый фолиант был в Москве, содержал множество прекрасно выполненных иллюстраций, комментариев, а главное – предварялся обширной статьей,, написанной известным искусствоведом. «Ну хоть что-то из всего этого должно застрять в мозгах?!» посмеивался я…
И застряло-таки! Мчась уже на следующий день к остановке автобуса будто атакующий бык, я мысленно повторял пассажи из книги и предвкушал удовольствие, с каким буду воспроизводить их перед новой знакомой. Видимо, это занятие так увлекло меня, что я чуть ни налетел на кого-то из встречных. Поднял голову – сестра Валя! В шутку я называл ее своим женским переизданием – имея ввиду в основном внешность.
- Ну-ну! – характерно усмехнулась Валентина одной стороной рта, приглядываясь ко мне «нашими» каре-зелеными глазами почти круглой формы. – Чую – не к нам в гости ты так мчишься. Небось, на свидание?
- Почему бы нет? – шутейно напыжился я.
Взгляд сестры сделался настолько озадаченным, а отчасти даже угрюмым, что мне стало ясно: надо срочно и как-нибудь поизящней увести разговор в сторону.
- Так это ведь лишь Винни-Пух с Пятачком отправлялись в гости с утра. Даже лозунг выдумали: «Ходите в гости по утрам!»
- Да вы ни по утрам, ни по вечерам не появляетесь.
У меня чуть ни выскочило: «Вы – тоже!» - но я смог-таки как ни в чем ни бывало заговорить философически:
- Да-а, все суетимся, суетимся… А может, стоит иногда стать и задуматься: в самом ли деле нужно мне вот то или – это?.. В отношении же вас утешаюсь такой мыслью: наверное же, вы думаете: если никто от них не прибегает, значит, все у них терпимо. Надеюсь, и у вас примерно так же?
- Да как сказать...– не сразу ответила Валя, отводя взгляд. – Вот, взять хоть сегодня... Полна хата людей, а за хлебом сходить некому. Значит, мать бросай стирку, готовку и ползи, хоть голова раскалывается...
У меня сердце дрогнуло и я, несколько неожиданно даже для себя приобнял сестру в искреннем порыве.
- Крепись, Валюнчик! Если мы не будем стоять твердо – у кого лучше получится? Господи, дай нам сил!.. Ну, не буду тебя больше задерживать. Как- нибудь на днях постараюсь вырваться, чтобы спокойно посидеть, потолковать... Может, и мамулю сумею в гости вытянуть...
Покивав друг другу, мы отправились каждый своей дорогой. Некоторое время я шел с чинной неторопливостью, но свернув за угол, вновь прибавил шагу. Мысли зароились с удвоенной быстротой. Надо же, как получилось! «Небось, на свидание мчишься?» Если и вправду ничего случайного в жизни не бывает, то что значит произошедшее? Особенно – этот угрюмо-подозрительный взгляд Валентины? Увы, ответ на сей вопрос начал складываться уже давно, даже против моего желания – из таких вот взглядов, намеков, туманных рассуждений. Когда жили мы еще скопом в одной квартире, меня то сама сестра, то ее муж или кто-нибудь из их знакомых пытались познакомить с потенциальными невестами. По высказываниям «сватов» были это женщины хорошие, хозяйственные, к тому же (на последнее обстоятельство обращалось особое внимание!) все они имели отдельное жилье. Я потом обиняками разузнавал, что мог, об этих «хороших, хозяйственных» и , не испытав ничего приятного (мягко говоря), отказывался хоть как-то сближаться с ними. Чуть же спустя, когда Валентина с помощью мамы и свекрови купила пол-дома и со своей семьей переселилась туда, в ее сознании произошел явный поворот на сто восемьдесят градусов. Теперь она боялась ( опять же это угадывается по деталям), что я сам сумею познакомиться с какой-нибудь женщиной и приведу ее к себе в дом. Ведь в таком случае квартира может полностью уйти из их рук!.. Может быть, с помощью этой вовсе не случайной встречи меня предостерегают: бойся сглаза, порчи и тому подобного. Мистика? Или даже паранойя? Кто его знает! В жизни столько еще таинственного... Скажу лишь одно в заключение: недоброжелатели мои, честно предупреждаю вас на мистическом полевом уровне – не считаю себя обязанным без конца уступать, буду всерьез бороться за то, что считаю лучшим для себя и для мира в целом – простите уж за этакое возвеличивание собственных желаний. А рассудит нас пусть Всевышний...
На сей раз к месту встречи – у порога картинной галереи – Инна и я подошли почти одновременно. С улыбкой поприветствовав друг друга и сказав несколько общих фраз, мы едва ли ни в унисон высказали мысль – пора, мол, заходить в помещение. Это незначительное совпадение добавочно развеселило нас, а мне оно показалось даже добрым предзнаменованием. Сухое тепло, окутывавшее уже в вестибюле галереи, воздействовало после холода так благотворно, что мы тут же с удовольствием расстегнули лишние застежки на одежде, а может быть – и на душах. Правда, последнее проявилось не сразу, так как оказавшись близ кассы, Инна вдруг принялась рыться в сумочке с явным желанием оплатить свой билет.
- О-ой, да что вы-ы! – испугался я искренне, хотя не без игривости, постаравшись как можно мягче придержать ее руку. – Приглашаю – значит, плачу! – засим, откинув полу пальто, вынул из брючного кармана свой большеразмерный кошелек.
Жест получился настолько залихватским – почти как у киношного нувориша, что мы с подругой так и прыснули – опять же практически одновременно. А может быть ей, как чуть спустя и мне, пришла на память шутка Жванецкого: « У нас ведь как? Купил даме билет в трамвае – считай, твоя.» Нет, смех смехом, но в ту пору народ наш впал в такую бедность, что с целью экономии почти перестал куда-либо ходить. Скорей всего именно по названной причине и в тот день – воскресенье!– залы галереи оказались практически пусты. Можно было при желании даже танцевать – все равно никого не заденешь и никто не осмеет. Мы со спутницей, правда, ограничились тем, что, сняв пальто, «вальсировали» с ними в обнимку от картины к картине. (Должность гардеробщицы – надо полагать, в целях все той же экономии – была в музее сокращена). И вот здесь-то впервые мне довелось более-менее четко разглядеть фигуру Инны. Нет, я еще в первую нашу встречу догадался, что она , то бишь фигура, из себя представляет и уже тогда, скажем так, заинтересовался... Но теперь... Это было, не побоюсь сказать, подобие шока –только в хорошем, даже восхитительном смысле слова. Будто оглушенный, бормоча для маскировки что-то насчет жары в зале, я исподтишка оглядывал мощно притягивающие стати спутницы. Неплотно облекающие джемпер и юбка не скрывали , но наоборот выгодно подчеркивали округлости ее тела, а нежно-розовая кожа лица, шеи и заголенных выше локтя рук довершали дело моего погубления. Так что, Великий и Всемогущий? Все это великолепие, это чудо чудное может принадлежать мне? О, как же это как... Слов не хватает!.. Но наряду с восхищением, благодарностью судьбе и сладостными предвкушениями, я почувствовал вдруг просверки затаенного страха и даже подобие стыдливости. Долгое отсутствие женщин в моей жизни, превратившее меня снова почти в девственника, болезни, воспитание в духе советского пуританства, как оказалось, могли до сих пор воздействовать. Но нет, нельзя им поддаваться, нельзя отступать заранее! Прочь, прочь! Только вперед! А дальше – будь, что будет!.. К счастью, буквально за секунды мне удалось справиться с наваждением, а, вспомнив набросанный загодя план – ухватиться за него как за Ариаднину нить. Мы в этот момент оказались как раз посреди первого зала и, встрепенувшись, я прямо-таки задекламировал, пародируя экскурсоводов:
- Поверните голову налево, поверните направо, а теперь устремите свой взор прямо по курсу нашего движения. Видите на дальней стене портрет дородной особы в старинном наряде? Давайте приблизимся к нему со всем возможным благоговением...
Признаю: юмором это назвать трудно. Однако потешных дел мастеров немного, а шутить – то хочется всем, особенно в присутствии представителей противоположного пола. Инна, слава Богу, отнеслась к моим потугам с явным пониманием, улыбнувшись так поощрительно, что это, любого, думаю, окрылило бы.
– Почему же именно – с благоговением? – уже чуть ли ни вскричал я с актерским пафосом. – Да потому, что в те времена чести быть изображенными на холсте удостаивались только особо примечательные люди, а главное, потому, что сия представительная матрона – вторая жена царя Алексея Михайловича, Наталья Кирилловна Нарышкина, матушка обожествляемого кое-кем у нас императора Петра Великого...
И здесь вдруг, вроде бы по собственной инициативе, тон моей речи стал меняться. Шутливая пародийность из него уходила, а ее место занимало постоянно живущее в моем сердце уважение к искусству вообще и ко всем честно работающим в нем независимо от уровня дарования.
- Портрет выполнен в семидесятых годах семнадцатого столетия в стиле «парсуны» – от искаженного иностранного слова «персона». Новая живописная техника тогда еще только осваивалась нашими художниками, сохраняя в себе элементы иконописи. Фигуры и предметы располагались на холсте без точного следования законам их восприятия в реальном пространстве. Взгляните внимательнее на обсуждаемый портрет и вы согласитесь: поза дамы застылая, фигура как бы распластана по плоскости, руки же вообще изображены условно...
Поглядывая во время своей «лекции» на Инну, я отмечал, как ее лицо меняется соответственно серьезности услышанного, хотя и не утрачивая совсем веселости. Так и чудилось за всем этим ее любимое: « Интересно-о!». Кого подобное отношение к нам не воодушевит еще больше? К тому же и внешний вид моей пассии становился совершенно неотразимым: согревшиеся в тепле зала щеки сделались подобием розовых роз, а ореховые глаза – драгоценных опалов.
- Но! – воскликнул я с вдохновением, достигшим максимума, и даже указательный палец воздел – без малейшей теперь примеси иронии – уже на этом этапе у наших живописцев случались достижения и в первую очередь по ним следует судить об уровне их таланта. Что касается автора данной картины, надо определенно сказать: не смотря на скудные средства, художник достиг здесь большой выразительности. Ему удалось передать характерные особенности изображаемой: крупные черты лица, живые глаза, таящуюся в углах рта загадочную, почти как у Джоконды, усмешку...
Невольно сделав после столь высокопарного пассажа длинный выдох , я вдруг сообразил, что пора, наверное, дать передышку и спутнице своей. Женщина везде остается женщиной, тем более такая вот симпатичная, привыкшая к вниманию.
- Ну что же! – попытался я теперь переключиться на тон конферансье, как бы подводящего черту под первым отделением концерта. – С мамочкой, что называется, разобрались, переходим к сыночку...
И с галантностью все того же ведущего подхватил свою слушательницу под локоток... Бог мой! Много лет мне даже не снилось ничего подобного! Сквозь тонкий материал джемпера я ощутил поразительнейшую упругость и такой жар плоти своей спутницы, что меня встряхнуло будто от разряда тока, еще более сильного чем минуту назад. День чудес продолжался! Да кто же это рядом со мной?! Наша не очень уже молодая женщина из глубинки или необыкновенное создание впрямь прилетевшее с другой планеты? Мне почудилось, что при моем прикосновении Инна также почувствовала нечто вроде электрической искры, мгновенно соединившей нас. Похоже было, что тон моих речей нуждается в каком-то новом, соответствующем моменту, изменении. Может быть, сделать его теперь особо доверительным, теплым и серьезным одновременно? Как в разговоре с самым близким человеком, которому открываешь лучшее в себе… Мы остановились у второй картины и я решился.
- Это – уже совершенно другой этап в развитии искусства российского портрета… – голос не подвел, вроде сам собой настраиваясь, как было намечено. – Здесь наши художники перестали уступать одареннейшим коллегам с Запада. Что, впрочем, в данном конкретном случае и не удивительно: ведь полотно принадлежит кисти Антропова, по общему мнению – действительно талантливого и образованнейшего живописца. Недаром его картины – в постоянной экспозиции Третьяковской галереи. Уж этот художник видел все совершенно таким, какое оно есть, и соответственно изображал… Ой, Инна, что я вдруг вспомнил! – мой тон опять чуть изменился. – А вспомнил я портрет еще одного Петра, Третьего, работы того же Антропова. Представьте: роскошный дворцовый зал, обстановка тяжеловесная, монументальная, а на ее фоне – эдакий, простите, рахитик. Глазки глупенькие, ручки-ножки тоненькие, а из-под камзола животик как арбуз выпирает. То есть – ничтожество, урод, но в дорогой оправе! А в целом впечатление как от карикатуры. Так ведь, насколько можно судить по книгам, Петр Третий и в самом деле был карикатурой на человека. Ну да и хватит с него! Прошу извинить за подобие лирического отступления – хотя, думаю, оно не лишне, поскольку все познается в сравнении – и вернемся к прежде начатому… Так вот: данный портрет нашего знаменитого императора – тоже шедевр, пусть и маленький, то есть – по размерам. Характер персоны передан удивительно емко и точно. Выпуклые глаза, топорщащиеся усики, округлое лицо. Ни дать, ни взять – то бишь, на первый взгляд – эдакий Кот Котович, любимец народа, плутоватый, но тихий и ласковый. Только не надо спешить с выводами! Если вглядимся внимательней, то поймем: перед нами отнюдь не добрый котик из народных сказок, а скорее – тигр. Выражение округлых глаз, складки у рта говорят, что человек этот мог быть очень суровым, даже жестоким. Вспоминается замечание Пушкина: « Его – то есть, Петра Первого – указы писаны, кажется, кнутом». Да-а, уж поорудовал он этим кнутом всласть! А кроме него – и саблей, и топором – когда рубил головы непокорным…
Инна глянула на меня несколько отчужденно – мне показалось даже, что я угадываю как причину этого, так и то , чем ответить на возможное ее возражение.
- О нет! Готов вслед за Александром Сергеевичем признать нашего первого императора человеком одареннейшим, может быть даже гениальным. И меня тоже восхищает многое сделанное им, взять хотя бы «Петра творенье» – город на Неве… Но в то же время я не могу отделаться от воспоминаний, сколько при его строительстве было безжалостно загублено людей. Вот не могу – и все тут! Лишь представлю, как со всей Руси народ гнали туда толпами, заталкивали в болото и заставляли сутками работать в ледяной воде – у самого мороз по коже. Одни гибли, пригоняли следующих, воздвигая город буквально на костях…
- Да-а, конечно-о … – Инна взглянула на меня теперь чуть жалостливо – так смотрят на ребенка, недопонимающего суровых реальностей жизни. – Но тогда время было такое…
- И нельзя было по-другому? Можно, можно было! Ссылки на время, на обстоятельства охотно делают любители рубить с плеча. Можно было и тогда поступить по-другому, а именно: отдать народу свободу, отнятую незадолго до того, заинтересовать людей – если не деньгами, то будущими привилегиями, раздачей земель – и пошли бы добровольно, и работали бы, да еще и как! Скажете – наивно, утопично? Не думаю. Используя свою колоссальную власть, авторитет, Петр мог бы без особого труда осуществить освобождение. Говорят еще: у истории, мол, нет сослагательного наклонения. Как у чего-то уже свершившегося – безусловно. Но как у чего-то творимого сию минуту – есть. И пусть теперь Петр Первый наряду с восхищением получает также упреки в свой адрес за осуществленный им выбор. Любил кивать, как теперь некоторые, на Европу, но в Европе-то процесс освобождения крестьян был практически завершен…
- Мы – не Европа, – прозвучало кратко-назидательно мне в ответ.
- То есть, нас надо еще заставлять, погонять? И – соответственно – нужен тот, кто может это делать, правитель с железной рукой? Да сколько же можно? Инициатива глохнет под деспотической плитой. Необходимо заинтересовывать деловых людей, давать им простор. Но надо и нам самим, которые на так называемом низу, стремиться жить творчески, да при этом еще и соблюдать порядок, уважать закон. А то ведь у нас некоторые с удовольствием прикидываются эдакими мошками, от которых ничего не зависит и которые просто вынуждены где-то «схимичить», где-то «слямзить», чтобы выжить. А еще на руководителей обижаемся. Такие из таких вот в основном и повыходили…
- Они – не мы! – на сей раз даже с запальчивостью возразила Инна, видимо, задетая за что-то наболевшее. – У них «там, наверху» совсем другой уровень дел… скажем так – не совсем хороших. И раньше, когда в своих парткомах – завкомах заседали, гребли к себе лопатой все лучшее, и теперь, когда прихватизировали общее добро, тоже самое еще рьяней делают. А мы по-прежнему нищие, бесправные. Кто же их может прищучить по-настоящему? Только тот, кто сильнее.
- Правильно! Но всех сильнее можем сделаться именно мы, так называемые простые люди, если станем организованней, попутно выдавив из себя все рабское и хищническое. Тогда мы сами сможем « прищучить», по вашему выражению , власть предержащих, когда это необходимо, конечно, и из нашей среды будут выходить руководители новой формации. Сказано: всякий народ имеет правительство, которого заслуживает, и – добавлю– которое создает… То есть – везде и всегда работа до седьмого пота. Всех и каждого. Пусть от меня жизнь в стране зависит лишь на какую-то стомиллионную, но хотелось бы, образно выражаясь, провести свою борозду на общем поле как можно лучше…
Во взгляде Инны появилось нечто похожее на усталость, а может быть, даже скуку. В моей памяти вроде облачка прошло воспоминание о сходной ситуации в разговоре с Надеждой Максимовной. Нет! Ничего подобного не должно повториться! Упустить такую женщин?!Когда и к кому еще может сильнее потянуть? А свои воззрения можно потом выдавать гомеопатическими дозами – даже лучше будут усваиваться…
- Ах, простите, простите меня великодушно, Инночка! – едва ли не вскричал я с покаянным видом и сам же рассмеялся. – Вижу, почти заморочил вас своими разглагольствованиями. Признаюсь: меня буквально пропитывает желание как можно чаще и хотя бы крупинками привносить в жизнь нечто объединяющее людей на пути ко всему лучшему, к взаимопониманию, сочувствию, согласию, а хорошо бы и к любви, в самом широком смысле…
- Вот под этим готова подписаться обеими руками! – Инна засмеялась чуть смущенно и тут же посчитала нужным внести уточнение. – Но только чтобы все – по мере сил и возможностей!
- О да, конечно! И я твержу то же самое: не надо слишком надсаживаться, товарищи, больше доверия сердцу, а не всяческим кодексам – за исключением, хм-хм, уголовного – иначе жизнь превратится в нудную обязаловку… Ну вот, видите: опять мы, правда, чуть подискутировав, приходим к согласию. И подобные «волны», думаю, гораздо интереснее, чем постоянная тишь да гладь… Ладно, ну а теперь, может, согласимся продолжить экскурсию?
- Обязательно! – взгляд моей спутницы вновь оживился, в нем мелькнуло даже нечто озорноватое, сопутствующее ее любимому «Интересно-о»…
Это, конечно, не могло не раззадорить меня в очередной раз и, переходя от картины к картине, я вдохновенно декламировал, превращая почти в стихи все, что знал о них. На собственные комментарии также не скупился, однако теперь с еще большим тщанием подчеркивал право других иметь свое мнение.
Постепенно мне пришлось утвердиться в догадке, возникшей уже в первую нашу встречу: Инна – человек в общем традиционных взглядов на искусство и к поискам всех работающих в нем относится настороженно. Но искусство – это ведь особое отражение жизни, а в ней – не только традиции…
Когда в конце концов очутились мы в зале авангардистов и меня едва не взорвало от восторга: вот, мол, молодцы, не удовлетворяются достигнутым до них, ищут новые сюжеты, способы письма, цветовые сочетания, – моя спутница откликнулась с нескрываемой досадой:
- Но это же, извиняюсь, просто мазня какая-то!
Поскольку подобного рода высказывания практически невыносимы для меня, я счел возможным и даже нужным возразить, пусть хоть с удвоенной осторожностью.
- Прошу простить великодушно, Инночка, однако здесь многие любители искусств не согласились бы с вами. Признаю, человеку, воспитанному на классике и благоговеющему перед ней , все подобное подчас и впрямь может показаться бестолковым озорством, даже хулиганством. Но все сложнее. Жизнь ни в чем не желает останавливаться. После изобретения фотографии задача дотошно точного изображения действительности перешла к автоматам , а у художников появилась возможность делать больший акцент на собственном видении меняющегося мира, на поиске новых средств выразительности в передаче мыслей и чувств. Ведь каждый человек – уникум, чем и интересен.
- Да они, по-моему, просто рисовать не умеют!
- И на это позвольте, пожалуйста, возразить. Обилие деталей может отвлекать, распылять внимание, потому авторы этого направления сознательно упрощают изображаемое, подчас бросают краски, следуя таинственному наитию. Пикассо говорил, что будучи еще ребенком, рисовал, как Рафаэль, но ему потребовалось полжизни, чтобы научиться рисовать, как дети. Вспоминаю его «Гернику». Там фигуры очень простые, вроде бы даже примитивно изображенные или вырезанные из бумаги и налепленные на плоскость. Но в целом – какое могучее, потрясающее впечатление! Это – воплощенный ужас от рушащегося мира, страстный укор и рвущийся из сердца призыв: люди, одумайтесь, иначе уничтожите сами себя! А если бы он начал прописывать нюансы и оттенки, уверен – его мысли и чувства утонули бы в массе деталей, не произведя столь сильного впечатления…
- Не знаю, не знаю… – пробормотала Инна без прежней уверенности, хотя и не сдаваясь явно. – «Гернику» не видела даже на иллюстрациях. Может, Пикассо умел и в такой манере что-то интересное создавать, но эти…
- А этим давайте простим не всегда удачные попытки за их влюбленность в искусство, в его движение, за жгучее желание подарить нам что-то истинно свое, из сердца рвущееся. Без маленьких достижений, даже без неудач, от которых можно оттолкнуться, не могли бы появиться и шедевры… Ну и в конце концов давайте вспомним классическое: « На вкус и цвет товарища нет!» Это настолько просто и исчерпывающе, что, по-моему, должно всех примирить…
Инна, усмехнувшись, кивнула, похоже – даже с облегчением…
С большим удовольствием входили мы с улицы в теплое помещение, с не меньшим вышли обратно на свежий воздух, вдохнув которого и глянув друг на друга, почему-то вновь рассмеялись. Но в предчувствии, что пребывание на холодном ветру скоро потеряет для нас прелесть, я подготовил несколько предложений.
- Вы каким временем располагаете, Инна?
- Можно было бы и до вечера домой не являться , так сами видите, что на улице…
- Да уж… Но мы не часто встречаемся, жаль, что много времени зря пропадет… В какой-нибудь еще музей сходить? Нет, пожалуй, хватит на сегодня… Кафе? И дорого, и – главное – в большинстве из них чуждая для нас атмосфера… А знаете что? Давайте ко мне съездим! Посидим в домашнем уюте, чайку попьем. Там, правда, будет еще и мама – ну и что же, познакомитесь кстати. Должен сразу сказать : она женщина строгих правил, хотя в то же время – гостеприимная, деликатная, как и все Тельцы, по гороскопу…
Инна, коротко взглянув на меня , задумалась.
- Нет! – спохватился я, по-своему истолковав ее нерешительность. Конечно же, это никого ни к чему особому не обязывает. Хотя мы люди взрослые, понимаем, зачем объявления даем – и в этом нет ничего стыдного! – но знаем также, что подчас знакомство ну никак не хочет развиваться… Однако, если совсем не делать никаких попыток, тогда уж точно ничего не получится.
- Что ж, уговорили! – Инна улыбнулась, как бы солидарно с моими рассуждениями и в то же время чуть сдержанно. – Правда, что здесь особенного – сходить к знакомому в гости? Тем более - на льготных условиях, хм… Но часам к шести мне дома быть надо! Завтра день рабочий. Я готовлюсь к нему заранее и детей готовлю. А отсюда до вас далеко? Насколько поняла – вы на Кислородной площади проживаете?
- Чуть сбоку от нее – есть там эдакий переулочек. Но когда начинаешь объяснять, как до него добраться, никто не понимает, а стоит произнести : «Кислородная площадь» – восклицают укоризненно: « Так бы и сказал сразу!» Хотя , между прочим, ни на каких картах ее нет. Наверное, народное название. Как Богудония, Простоквашино. Брякнул кто-то первым, другим понравилось, и пошло-поехало …
По дороге мы с интересом говорили о том, кто что еще знает из истории названий , а также – о памятниках, об архитектуре старых районов… Когда вышли на нужной остановке из трамвая , я предупредил киношно зловещим голосом:
- Осторожно! Вступаем в пределы хрущоб. Меж этих параллелепипедов можно так заблудиться, что с собаками не найдут…
Но, конечно, близ родной моей пятиэтажки мы очутились без каких-либо злоключений. По пути мне пришла в голову еще одна занятная идея, которой я не преминул воспользоваться:
- Ключ у меня свой есть, но вот пусть нам мама откроет! Нет, никаких примет на сей счет не знаю, просто кажется – так во всех смыслах лучше будет…
Распахнув по моему звонку дверь, родительница застыла в проеме, явно ошеломленная. Эх, видно давно уж великовозрастный ее сынок не приводил в дом женщин! Надо было срочно приходить на помощь родному человеку, но опять же – не лобовым способом.
- Принимайте, матушка, гостей дорогих! – провозгласил я ликующим тоном и, дабы уж не затягивать церемонию, чуть подался вперед.
Игровой мой тон, а главное – это вот движение помогли маме прийти в себя. Чуть дернувшись, она отступила в сторону и, словно включенная, запела в своей манере, еще раз подтверждая, что Тельцы - люди радушные:
- Добро пожаловать! Проходите, проходите, пожалуйста!
Плотно прикрыв за собой дверь, я продолжил уже несколько другим, почти деловитым тоном:
- Позволь, голубушка, представить сразу – вот Инна. Между прочим, в некотором смысле – наша землячка, поскольку происходит из любимого нами воронежского песенного края, что, может быть, еще по-особому подтвердит, если хорошо попросим, так?
- О-очень приятно! – похоже, радуясь искренне, старушка моя протянула гостье руку, а когда та подала свою, еще и погладила по ней свободной ладошкой сверху. – А меня зовут Марианна Федоровна, просим любить и жаловать, так же – как и мы вас!...
- И мне – очень, очень приятно! – вырвалось у гостьи нашей, похоже, с не меньшей искренностью. Это подтверждала ее взволнованно-радостная улыбка ( мамаша знакомого оказалась вполне приятной женщиной) и румянец, вспыхнувший на щеках так, что в прихожей, кажется, светлее стало. – Наверное, стоило нам всем поехать за тридевять земель, чтобы встретиться здесь!
- А вы из каких там мест?
- Да из Пасекова…
- Ой, это ж совсем рядом с Журавкой! Кто-нибудь из ваших там живет сейчас?
- Ну да! Мама с отчимом моим, другая родня…
- Интересно, какие в тех местах перемены?... Ох, простите, пожалуйста, разбежалась старая узнать сразу все. Вот что: вы раздевайтесь, причесывайтесь, а я – на кухню, чайничек поставлю, может, что еще…
Матушка умчалась с максимально возможной для нее скоростью, а я , распахнув дверь в свою комнату, провозгласил почти тем же, что в галерее тоном:
- Экскурсия, дорогие друзья, продолжается!
Со смущением и даже чуть настороженно сделала Инна несколько шагов по незнакомому помещению. Обстановка – в общем обыкновенная для небогатых людей – ее, похоже, особо не заинтересовала. Но лишь заметив развешенные по стенам картины, она прямо-таки просияла:
- Вот теперь вижу: я в доме художника!
(Может ранее подозревала в каком-нибудь розыгрыше?)
Я тем не менее откликнулся с радостью, лишь для виду шутейно запротестовав:
- Ох, не вводите, пожалуйста, в краску! Художник ¬ слишком большое слово, почти звание: необыкновенный, мол, замечательный человек! Хотя, впрочем, бывают так называемые народные таланты, разного рода примитивисты. Смиренно, но и не без удовольствия причисляю себя к последним, из коих, кстати, некоторые стали даже знаменитостями…
- Нет! – заявила решительно Инна, сделав по комнате круг и безошибочно остановившись как раз напротив той картины, которую я сам больше других люблю и не могу до конца разгадать. – Вот это я к примитивизму никак не могу отнести – все здесь, на мой взгляд, исполнено профессионально… Ой, погодите-погодите… Да тут что-то еще такое… Не сразу определишь… Интересно-о… – вырвалось у нее любимое словцо при более внимательном вглядывании в изображенное…
Для тех из вас , дорогие, кто еще не знаком с этой моей работой, немного расскажу о ней. На первом плане в картине стоит могучее дерево, при поверхностном взгляде воспринимаемое лишь как чуть странноватое по форме, далее, на берегу раздваивающейся реки – трое молодых людей в пляжном одеянии. Один из них, крепкого сложения парень, делая стойку на одной руке, застыл на миг, его приятель и девушка бурно выражают свой восторг. А под деревом (тем самым, на первом плане) находятся еще два странноватых существа, похожие на жуков и человечков одновременно. Одно из этих созданий, очевидно, пожилое, опирающееся на клюку, беспомощно разводит в стороны верхние лапки и, обращаясь к молодому своему спутнику, очевидно, восклицает что-нибудь в следующем роде: « Как тут было хорошо раньше! Тихо, чисто… А теперь понаехали всякие, дымят, мусорят…»
- Ой, я поняла! – Инна от радости даже ладошками всплеснула. – Ведь это дерево впереди – оно тоже как человек и тоже стойку делает, только руки у него по плечи в землю ушли. То есть, возникает у них с этим пареньком, который стоит на одной руке как бы перекличка, радостная такая…
- Молодчина, Инна! Слышите, я даже виршами заговорил от восторга. Нет, серьезно, есть чем восхищаться: ведь далеко не все разглядели то, что удалось вам, да еще с первого раза. Наверное, сказывается, что в околохудожественной среде повращались. Так, может быть, скажете что-нибудь и насчет жуков? Нужны ли они здесь вообще, а если да, то зачем?
Моя гостья, задумавшись, обняла себя одной рукой под грудью, другой взялась за подбородок.
- То, что нужны они – это однозначно. Я вот представила вдруг: нет их – и… Нет, картина осталось бы картиной, даже неплохой, но какая-то изюминка пропала бы. Все стало бы слишком ясным: мол, жизнь хороша и жить хорошо. Но появляются жуки и заставляют почувствовать: не так-то просто все!..
- Изумительно! На пятерку с плюсом! Вы сразу сформулировали то, к чему я сам, работая над картиной, шел долго и трудно… Вначале мне казалось , что лучшее название для нее – «Мир прекрасен!», но когда пришли под дерево эти вот существа, восклицательный знак превратился в знак вопроса. На который каждый может ответить по-своему и даже по-разному в разные времена. Например, у меня, когда встану утром и взгляну на картину свежим взглядом, возникает ощущение: в жизни присутствует колдовское, непобедимое очарование, которое от наличия трагического делается даже более пронзительным. Допускаю: все, что сейчас наговорил – неоригинально, однако, думаю, это неоригинальность особого рода, необходимого для повседневного употребления. Нескромно? – я хмыкнул, и впрямь почувствовав некоторое смущение. – Но давайте вновь вспомним афоризм Козьмы Пруткова: « Поощрение необходимо художнику как канифоль для смычка». Необходимо каждый день. Особенно, наверное, – художникам маленьким, будь они даже длиннее меня, хм-хм… А в подтверждение некоторой, скажем так – нужности моего творчества позвольте еще немного похвастать: несколько моих приятелей очень просили продать им эту картину. Один взвинтил предлагаемую сумму до двадцати минималок, но я все равно отказал – самому, мол, нужна. А ты, говорят, еще такую нарисуй. Не понимают люди, что кроме усердия, особое настроение и удача нужны и , может быть, я до конца жизни ничего подобного, хм-хм, не рожу…
Ответная усмешка Инны как бы отразила мою. В то же время она посмотрела на меня с не совсем обычным для нее любопытством, видимо, захотев что-то спросить, но как раз в этот момент донеслось от двери:
- А вот и чае-ек!..
Обернувшись, мы увидели, как в комнату осторожно входит моя родительница с чайничком в руках, очевидно, полным заварки.
- Ой, а ты еще и стол не разложил?!
- Сейчас, матушка! Увлеклись вот… экскурсией…
Подскочив к столу-тумбе, который в полностью разложенном состоянии мог занять едва ли ни полкомнаты, я поднял ему одно «крыло», достал с полки внизу скатерть… Поколебавшись мгновение, Инна ринулась мне помогать, наши разогревшиеся руки подчас соприкасались, разогревая нас еще больше… Тут вновь вошла мама, неся на тарелке любимые свои прянички, три сдобных булки, масло…
- Эх, гулять, так гулять! – провозгласил я, подхваченный любимой своей волной, о которой не раз упоминал, и достал из шкафа початую бутылку кагора.– Только не подумайте, Инночка, что к выпивохам попали. Это мы с мамулей лишь по великим праздникам, да и то понемножку…
Наша гостья засмеялась не без смущения, но вроде и польщено – ведь получалось, что ее появление здесь тоже великий праздник? Выпили, как водится, за приятное знакомство, потом за здоровье присутствующих и, конечно, за всех родных и близких…
- Вы, Инночка, в самом Воронеже никогда не жили? – поинтересовалась мама.
Угадывая о чем может пойти речь дальше, я испытал некоторое беспокойство, однако вмешиваться в ход событий не счел возможным. Каждый должен иметь право говорить, что хочет и когда хочет, особенно, если почти сутками пребывает один в четырех стенах.
- Нет, после школы – сюда сразу, в институт поступать.
- Ну а я пожила – хоть, правда, на окраине, но все ж таки. Там начали тогда комсомольскую стройку, я вычитала про нее в газете – и подалась. Дюже захотела в городе пожить, насмотрелась в кино, как там интересно да весело. А в жизни оказалось не совсем так – это еще мягко говоря. Поселили нас в бараках – кособоких, щелястых, из всех удобств – одна лампочка Ильича. Но хуже всего было то, что проседали эти свинарники – прости, Господи! – без остановки, дыры не успевали заделывать, из них дуло, мы болели… на работе тоже черт-те что творилось. Начальство у всех втихаря отщипывало от выработки да своим любимчикам и любовницам приписывало, а потом еще и передовиками их делало. Те ходили, нос задрав, на нас, простых, поплевывали… Но все равно, представьте, мы духом не падали – молодые ведь! Думали – и бараки, и бардак этот весь – временно. Вот построим комбинат, за ним, конечно, жилье нормальное – и заживем на все сто! Ну а пока веселились как могли: массовки, песни, гулянья после смены до полуночи. Свадьбы, считай, каждую неделю справляли. Для молодоженов высвобождали комнатушки в тех же бараках – и они такие счастливые были! Ну и мы с моим бывшим сыграли вскоре свадебку. Сначала неплохо все было, а потом как пошло все наперекосяк! Дети без конца болеют – потому как бараки продолжают трескаться – я сижу с малышами дома, почти ничего не получаю… На супружника моего от всего этого тоска напала, стал он попивать, да по сторонам поглядывать. А потом вдруг говорит: надоело мне тут, перспектив никаких. Поехали , мол, на мою родину, в Тагманск, там хоть теплей. Ну а что мне оставалось делать? Согласилась. Приехали – жилья нам тут никакого, потому как супруг – детдомовец бывший, а тогда о них еще меньше, чем сейчас, думали. Осень промыкались в холоде и голоде по квартирам, чую – зимой совсем загнемся, и решила я – надо нам пока к родителям в Журавку подаваться. Супруг остался – вроде как собственную квартиру зарабатывать, да за год пока мы в деревне, совсем от рук отбился. Хоть и получил все ж таки комнатушку – опять же в бараке, правда, каменном – но как только вселил нас туда, так и дал деру…
Голос у мамы дрогнул, в глазах сверкнули слезы. Меня будто кто-то в сердце толкнул – да так сильно, что больно стало. Поддавшись порыву, я погладил старушку по уныло опустившемуся плечику.
- Мамуля, родненькая! Умоляю – крепись. Что случилось – не переделаешь…
- Да-а… А токо как вспомню – горло так и перехватит. А ну – одна с тремя детьми, мал-мала меньше…
- Конечно, если совсем уж невмоготу – выскажись обязательно, излейся. Я как всегда, а теперь, надеюсь, Инна тоже, отнесется к этому с пониманием…
Наша гостья, почему-то чуть вздрогнув, закивала весьма энергично.
- Да-да, Марианна Федоровна, не стесняйтесь, пожалуйста! Не знаю, как другие, а я вас очень понимаю. Мы с ребенком – он тоже много болел – годами по чужим квартирам мыкались. Так ведь то – один…
- Вот именно. Эти трое без конца болеют, по кругу, я после сверхурочных приду – с ног валюсь. А в бараке ж ни постирать по-нормальному, ни сготовить. В очереди-то на получение отдельного жилья стояла, токо там все время каких-нибудь блатных вперед пропихивали. Эту вот квартиру, небось, и не получили бы, если б начальство глаз не положило на площадь, которую бараки занимали…
- Ох уж это жилье-е… – протяжно откликнулась Инна, видно, взволнованная собственными воспоминаниями. –Сколько из-за него люди крови портят! Нам ведь тоже ничего не светило, пока институт не затеял строить хозспособом свой дом. Мой бывший там преподавателем работал. Я – инженером. Понаходили дополнительно заработки, пахали без продыху, чтоб на очередной взнос накопить. Так уставала, что внутри прямо криком кричало все…
Может быть, теперь это выглядит смешно, но тогда мне, расслабленному вином, самому захотелось криком кричать от жалости к далеко небезразличным для меня женщинам. Слава Богу, я смог-таки в хорошем смысле извернуться, погладив одновременно и маму и гостью нашу по руке.
- Дорогие мои! Прошу, поймите меня правильно! Можно, конечно, иногда всплакнуть – у самого глаза на мокром месте – но, может, на сегодня хватит с нас? Давайте ценить настоящее – по-моему, оно не такое уж плохое – давайте верить в лучшее, радоваться даже малым крупинкам хорошего…
За все время жизни под общей крышей мама так и не смогла привыкнуть к моим тирадам, находя их то заумными, то бестолковыми. Тем не менее в смысле поверхностном они подчас действовали на нее умиротворяюще, что, к счастью, случилось и в этот раз. Родительница, будто очнувшись, глянула на меня прояснившимся взглядом, хотя, правда, когда она перевела глаза на гостью, в них промелькнула как бы некоторая настороженность.
- Ой! – неожиданно всполошилась она. – А сколько там времени?
Взглянув на свои наручные часы я ответил.
- Так ведь скоро начнется… – мама назвала один из душещипательных сериалов, шедших у нас тогда на телевидении потоком. – В общем, желаю вам хорошо пообщаться тут, а я пойду телек включу. Захотите посмотреть – приходите.
Мы с Инной в один голос поблагодарили нашу хозяюшку, а когда она ушла, глянули друг на друга с некоторой растерянностью.
- Вы дома смотрите эти сериалы? – спросил я, в основном для того, чтобы прервать затягивавшуюся паузу.
- Редко. Одно и то же мусолят. Можно пять серий пропустить и потом все понять…
- Ах да! Вы, кажется, уже говорили… – помолчав немного, я попытался нащупать, лучшее продолжение. – А к исповеди моей матушки вы, похоже, отнеслись с большим пониманием…
- Да-да, конечно! – вроде бы даже радостно закивала Инна, словно ждала подобного развития. – И не только я понимаю Марианну Федоровну, но и сочувствую ей искренне, поверьте. Кстати, интересно узнать: откуда у вашей мамы такое имя – редкое для пожилой женщины, можно сказать – изысканное…
- А-а! – у меня вырвался снисходительный смешок. – Здесь презабавная история случилась. Хотели ее в честь бабушки Марьяной назвать, но продвинутая совслужащая в загсе распричиталась: ой, да зачем ребенка будто при старом режиме называть? Страна вперед идет, давайте и это имя по-новому запишем… Ну и согласились. Я иногда в шутку обращаюсь к ней: госпожа Мари! А в другой раз: госпожа Анна!
- Весело живете?
- Стараемся! Матушка и раньше, при всех своих запредельных нагрузках ни разума, ни оптимизма окончательно не теряла. Не мало чего в этом смысле мне именно от нее передалось. Раз уж зашел такой разговор, позвольте рассказать еще кое о чем. В первом классе , во втором полугодии, начал я несколько небрежно относиться к занятиям, наверное, возомнил, что без них много знаю. Ну и сразу же получил крепкий щелчок в нос – написал контрольную по математике на «пару». Домой приплелся ни жив ни мертв – родительница воспитывала нас в строгости, не гнушалась подчас и наказывать… Долго мыкался по комнате, но потом собрался с духом – все равно ведь откроется! – и говорю: « Мама, хоть бей меня, хоть совсем прибей, только я по математике двойку схватил…» Матушка – от неожиданности, наверное – возмутилась: « Что такое?! Как это ты?..» Но потом подошла, в глаза посмотрела – ну, думаю, сейчас врежет, сжался весь – а она вдруг взяла и погладила меня по голове». « Ну-ну, – говорит,– успокойся. Расскажи все по порядку». И хотя я, пораженный таким поворотом, понес околесицу – задачка, мол, попалась страшно трудная, а времени после объяснения оставалось мало – мама, видимо, уловила в сумбуре самое важное. Погладила еще ласковей: « Ничего-ничего, сынок, все не так страшно, пока… Но заниматься теперь надо больше! Не стесняйся учительницу спрашивать, если не понятно, даже друзей – и все наладится. Пятерок не требую, но учиться хотя бы на четверки – это надо!..» Какие там четверки! От благодарности я так налег на занятия – причем по всем предметам – что недели за три выбился в число лучших учеников, а по стабильности успехов – пусть звучит нескромно – стал потом самым первым. Со временем у меня даже вкус к учению развился и своего рода азарт. Появляется какая-нибудь трудность я, образно выражаясь, и с фронта ее атакую, и с флангов обхожу, отступаю, снова наступаю, бьюсь самозабвенно, пока не одолею. Эта черта в моем характере мне самому нравится. А ведь возникновению ее поспособствовала именно мама! К сожалению, лично у нее срывы в отношениях с нами, детьми, стали впоследствии учащаться– так ведь годы и сверхнагрузки кого угодно скрутят. Это ж, правда, ужас – остаться с тремя детьми почти без средств к существованию. Ведь батянька наш как смылся – так ни привета, ни, главное, хоть какой-то помощи… Ну да Бог ему судья… Мы с мамой теперь стараемся как можно больше прощать – и других и самих себя…
- Это хорошо, хорошо… – закивала Инна, затем, чуть помедлив, продолжила с явной осторожностью. – Но я вот о чем, прошу извинить, если что не так, подумала: как она, умная женщина, решилась родить троих от такого мужа?
- Насколько знаю, отец не всегда был безответственным… Это – во-первых. А во-вторых… Ну, мы люди взрослые и коли зашел такой разговор… Тогда в культуре секса мало кто что-нибудь смыслил, противозачаточных практически не имелось. Аборты же были запрещены категорически. Мамина подружка решила избавиться от беременности с помощью бабки-знахарки. Ну и та ей так все спицей расковыряла, что бедняга умерла в страшных мучениях, оставив сиротой маленького ребенка… В общем, что случилось, то случилось. В чем, кстати, я вижу больше позитива, чем негатива. В детстве нам, детям, несмотря на всяческие нехватки, зачастую бывало очень весело втроем. Да и сейчас случаются моменты хорошего задушевного общения. Хотя, правда, возникают иногда и сложности… Ну да не будем о них сейчас… И вообще, по-моему, сурьезных разговоров с нас хватит пока. Ведь сегодня праздник у девчат? И настало, думаю, время принять еще по единой, а?
Инна вроде чуть застеснялась, но в общем была явно не против. Мы выпили « по единой», затем – по второй, третьей… Всколыхнув бутылку – она была темного стекла, почти не просвечивалась – я совершил «открытие».
- Ой, да тут почти не осталось! Надо уж «допринимать». А то зазря выдыхается, как говаривал мой дедушка. Только не подумайте, Бога ради, что у меня дурная наследственность! Ну иногда, когда чувствую – будет хоть какая-то польза… Даже в серьезных учебниках по медицине есть разделы о винолечении. А уж если начну цитировать классиков…
- Да - а ! – Инна весело рассмеялась. – У классиков не мало на этот счет восторгов! Ну что ж, если все «за»… – и она молодцевато повела плечами.
Похоже, именно этих последних «доз» нам не хватало для полного счастья. Я ощутил вдруг такой прилив энергии, какого давно не испытывал, а у гостьи моей янтарные ее глазоньки рассиялись вовсе уж ослепительно.
- Щас спою! – угрожающе просипел я, подражая Волку из культового «мультика». – От рю-юмки вина не болит голова, а болит у того, кто не пе-ет ничего-о… Об-божаю сей «романс» , хотя сам почти не пою… Ой, Инночка, какая, у меня идея! Спойте вы, пожалуйста, ну спойте, а? Очень кстати будет! Разве нет? Обстановка самая располагающая, когда еще такое повторится? И так хочется вас послушать – передать не могу! Не стесняйтесь, Бога ради! Ну представьте себе: выходите, как в былые годы, на сцену, перед вами благожелательная публика… Что душеньке захочется – то и спойте, пусть это даже не по «теме» будет…
Мне почудилось, что Инна глянула даже с благодарностью. Может, ей самой хотелось петь, но стеснялась начать – и вот препоны сняты! Она откинулась на спинку стула, расправила грудь, продолжая смотреть на меня обволакивающим своим взглядом, и, понемногу обретая уверенность, запела:
- Что так жадно глядишь на дорогу, в стороне от веселых подруг…
Словами трудно передать все чувства и мысли, охватившие меня в тот момент. Голос у новой моей знакомой оказался хотя, как говорится, небольшим, но настолько звучным, живым и задушевным, что я потрясенно-зачарованно застыл на несколько пролетевших как миг минут. Уверен, Инна могла бы при благоприятных обстоятельствах стать весьма популярной в народе исполнительницей, но, увы, ее, как и многих в нашей бестолково транжирящей свои богатства стране во-время не заметили, не поддержали…
Когда пение закончилось, я еще некоторое время завороженно сидел, как бы еще чего-то ожидая. Но затем некая могучая сила, которой и сопротивляться-то было глупо, медленно подняла меня с места, заставила сделать шаг, другой… Я, чуть склоненный, оказался как бы зависшим над необыкновенной своей гостьей, а она смотрела совсем простодушно, немного запрокинув голову и мне во всем ее облике почудилось вдруг нечто настолько наивное, беззащитное, что даже сердце дрогнуло.
- Это было… так!.. – вырвалось у меня с запинками. – Нет! Не могу! И вообще!..
Словно кто-то со стороны бережно, хотя в то же время достаточно властно заставил меня склониться еще ниже, и мои губы словно сами припали к губам, только что двигавшимся в заворожившем меня пении. Ах, что это со мной?! Да где же я?! Пропал, утонул, растворился в бездне неописуемых ощущений, в которых и сладость, и ужас, и бесконечность… Моя ладонь, также сама собой легшая на плечо Инны, почувствовала необыкновенно полно всю ее упругую рельефность и это заставило понестись в голове все кругом с совершенно уж безумной скоростью. Не помня себя, я вновь и вновь впивался в губы, начавшие также отвечать мне со все большим жаром, а, ощутив, как уже мне мало их, со сжигающей жадностью набросился на шею, глаза, пламенеющие щеки… Мне до жути захотелось заглотить целиком (прошу простить за натурализм) это необычайное произведение природы, чтобы уж никому больше ничего от него не досталось – ведь именно мне, мне было оно послано, и только мне должно принадлежать! Лишь в далекие юные годы испытывал я нечто подобное и вот когда довелось это вновь прочувствовать!.. Ах, и каким еще взглядом был я одарен, когда вдруг на миг отстранился от подруги и посмотрел в ее янтарно-солнечные глазоньки! Столько в нем было тепла, ласки и если не любви пока, то уж точно – необыкновеннейшей нежности, что меня даже потянуло обернуться – может, кому другому предназначен этот взгляд? « Да нет же! – хором вскричало все и вся во мне. – Тебе, именно тебе дарят его – так не проворонь!..» С еще большим наслаждением, а теперь еще – и с восхитительнейшим ощущением исключительных прав припадал я вновь и вновь к губам, глазам, щекам волшебницы своей. Между тем, сколь не прозаично это выглядит, мне все большее неудобство доставляло мое так сказать положение в пространстве – тело было согнуто и повернуто как-то неловко, вторая рука оставалась без дела, хотя также хотела его. С надеждой (не столько сознаваемой, сколько чувствуемой) на устранение препятствий я пробормотал:
- Может, пересядешь… ну… на диван?
Сказав, взял подругу за руку, оказавшуюся мягкой, податливой и потянул со всей нежностью, на какую был способен. Моя чудесная гостья поддалась без сопротивления, хотя поднималась со стула не то что медленно, а очень плавно, в соответствие со своей комплекцией… Но и на диване, где мы через миг очутились бок о бок сидящими, нам было не совсем удобно, особенно – нашим шеям. Зато именно здесь, делая передышку после одного из затяжных поцелуев, я испытал очередное восхитительное потрясение – увидел впервые вблизи ушко подруги. Прежде оно было скрываемо то шапкой, то начесанными на него волосами, но вот теперь, словно разбуженное тоже захотело себя показать, поучаствовать…
- Боже мой, что это?! – пролепетал я потрясенно, зато некто во мне считающий себя художником, с восторгом использовал момент на все сто. – Да это ведь – маленькое чудо, шедевр Творца! И как подчеркивает его прелесть александритик в сережке, вспыхивающий то голубым, то золотистым светом! Нет, не могу, не могу!..
Прошу поверить, ни о каких эрогенных зонах я в ту минуту думать не думал, да, честно говоря, то немногое, что знал о них, давно забыл. Просто меня неодолимо повлекло к этому маленькому чуду и , припав к нему ртом, я буквально всосал его. ( Исполнил-таки, хоть и частично, желание заглотить милую!). То ли Инна оказалась в неустойчивом положении, то ли голова у нее также закружилась – а тут я еще приналег – только вдруг, ойкнув с какой-то жалобной интонацией, она мягко повалилась на сиденье дивана, поневоле увлекая и меня за собой.
Очутившись в новом положении, мы на миг замерли от неожиданности, но затем, оценив его выгодность, устроились еще удобнее и возобновили ласки с удвоенным жаром. Инна порывисто гладила мне затылок, шею, а мои руки метались по всему ее телу – упругим бедрам, ягодицам, спине… Когда же они добрались до груди – меня встряхнуло будто от разряда тока. Что?! Обладательница такого сокровища – женщина «за сорок»?.. Не сразу я, отвыкший от общения с прекрасным полом, догадался, что здесь возможно присутствие бюстгальтера какой-нибудь хитрой конструкции, а когда эта мысль все же явилась, то была отброшена с негодованием. Ведь тогда получается – обложены чем-то особо упругим также ее бедра, спина, живот? Но видно же по оголенным прекрасным рукам, что это вовсе не так! Ну и хватит об этом – на пока во всяком случае… Вряд ли бы, конечно, ласки наши достигли в тот вечер высшего пика, только судьбе угодно было придать событиям вовсе уж неожиданный, можно сказать – в чем-то даже анекдотический уклон. В момент самых яростных к тому времени объятий из прилегавшего к нашей комнате коридорчика донесся вдруг сильнейший хлопок, от которого я вздрогнул, будто от удара по спине. И вмиг оцепенел. С подругой, похоже, случилось нечто подобное, поскольку она, также замерев, глянула на меня протрезвевшим – во всех смыслах – а еще таким, будто видела впервые, взглядом. Последнее обстоятельство особенно обескуражило меня, однако я попытался придать событию по возможности юмористический характер.
- О-о-ой! Да это ведь матушка! Засидится на своих сериалах до последнего, а потом мчится в туалет сломя голову, потому как мочевой пузырь у нее слабенький…
- А-а! – Инна усмехнулась с облегчением и как бы даже солидарно, хотя, похоже, в происходящем ее устраивало далеко не все.
Здесь же она совершила движение, показывавшее, что хочет подняться, в чем я поспешил помочь ей, попутно постаравшись разрядить обстановку окончательно.
- Но сюда мама без спросу не зайдет – уверяю вас! Она, прошу прощения за повтор, достаточно деликатна, как все Тельцы по гороскопу…
- Ох уж эти гороскопы-ы… – не совсем понятно откликнулась Инна, принимаясь деловито поправлять свою пышную прическу, чуть сбитую с боков.
С сожалением наблюдал я, как прячутся обратно под золотистые кудряшки так потрясшие меня ушки подруги – словно бы уже не очень желая слушать меня. Но после всех этих объятий, конечно же, не хотелось сдаваться так просто.
- А что? Есть, по-моему, есть в гороскопах какой-то таинственный смысл. Ну, о моем характере Овена пусть другие судят, со стороны, говорят, виднее, а я вот хочу рассказать немного в этой связи о племяннице Аллочке. Про ее «контингент» последователи друидов сообщают: эти люди добрые, внимательные, но, к сожалению обладают ослабленным здоровьем. Особенно часто страдают заболеваниями сосудов ног и ягодиц. Представьте, все именно так! Бедный ребенок! Сколько ей пришлось по больницам лежать, по институтским клиникам. Две операции под общим наркозом перенесла…
– Любите племянников? – вдруг задала Инна вопрос, показавшийся мне странноватым, тем более, что произнесен он был при не совсем обычном положении: продолжая поправлять волосы, подруга глянула из-под локтя острым, пожалуй, даже холодновато-изучающим взглядом. Это в очередной раз озадачило меня, но я тут же поспешил напомнить себе, что сам недавно думал о новой знакомой с не меньшей исследовательской беспристрастностью. Да-а, сложен человек… Ведь каких-то пару минут назад в нас прямо-таки огонь бушевал, а теперь… Нет, что «теперь»? Да ничего страшного! Просто пламя костерка от дуновения со стороны чуть присело, но, ведь надо верить, не пропало совсем? Во всяком случае в себе я его ощущаю четко, подруга, похоже, также не охладела окончательно. Видно, именно поэтому мне захотелось продолжить разговор по-дружески обстоятельно.
- Люблю, конечно. Когда они были маленькими, буквально трепетал от нежности, прикасаясь к ним. Некоторым все подобное кажется смешным у мужчины, но я не согласен с таким взглядом – многие мужественные люди были в то же время сентиментальны. Хотя считаю нужным уточнить: не ко всем родственникам, включая племянников, я испытываю добрые чувства одинакового накала. Да , пожалуй, лишь в отношении Аллочки они особо сильны и безоговорочны…
- И вы, наверное, много общаетесь, она часто приходит сюда? – продолжая заниматься прической ( может быть, для маскировки?) Инна посмотрела на меня тем же исследовательским взглядом, о подоплеке которого я начинал догадываться, но до поры запрещал себе делать какие-либо выводы.
- Да нет, не часто… – взрослеет человечек, старается жить своей жизнью. Занимается в кружках, доступных ей по здоровью, организует интеллектуальные игры наподобие «Поля чудес»…
- Вот и правильно, молодец девочка, не сдается… Да-а, все, значит, хорошо, вообще… ну а мне, к сожалению, уже пора… – Инна вздохнула, кажется, непритворно. – Надо и себя, и детей к завтрашнему дню подготовить. Понедельник, понедельник…
- День тяжелый! – подхватил я, хмыкнув. – Что ж, надо, значит, надо.
А если все-таки насчет будущего – лично мне очень хочется в него верить…
Инна сдержанно кивнула, показывая, что испытывает сходные настроения. Пожалуй, впрямь, для сегодняшнего дня было достаточно. Как в законченной картине, здесь можно было все испортить лишним мазком. Главное – некие искры затеплились в каждом из нас, теперь задача состояла в том, чтобы бережно и без спешки помочь им разгореться…
Когда вышли в прихожую, наша гостья, прищурившись от яркого света, бросила любопытный взгляд в сторону темного коридорчика, расположенного как раз напротив моей комнаты.
- Так это здесь ваши с мамой …
- Камеры! – поспешил я опередить подругу. – То есть, прошу всех простить меня за очередную шутку, возможно, не очень удачную. На самом-то деле я испытываю к этим комнатушкам, по площади не превышающим карцеры, какими их показывают в кино, искреннюю благодарность и даже любовь. Во-первых, потому, что вложил в их обустройство массу труда, во-вторых, за то, что они очень выручили нас с мамой, может быть даже спасли в некоторый сложный момент жизни. В той комнате, где я теперь, жили раньше сестра со своей семьей, а мы с мамой – в этих вот, сделанных из другой, перегороженной надвое. Нет-нет, да и вспомнится: на дворе ветер воет, в окно крупа ледяная стучит, а я – в тепле, устроился с книжкой на своей кровати-лежанке, в собственной кельюшке, из которой меня никто в мире выгнать не может. Подчас оторвешь глаза от страницы, глянешь вокруг – и такое чувство счастья, уюта, защищенности охватывает – передать не могу! Мама иногда зашуршит, затопчется за фанерной стенкой, но звуки приглушены, не раздражают, а наоборот – создают восхитительнейшее ощущение: ты не один, хотя в то же время в чем-то очень ценном свободен – можешь спать или читать, писать – и никому это не помешает…
По взгляду подруги я понял, насколько она заинтересовалась этой частью нашей квартиры. Наверное, стоило удовлетворить любопытство гостьи, тем более что в случае благоприятного развития знакомства без подобного «мероприятия» все равно было бы не обойтись.
- А знаете что? Давайте пройдем туда, посмотрим – это немного времени займет.
- Ой, удобно ли?
- Не вижу ничего предосудительного… К тому же повод есть – с мамой попрощаться. Или вы по-английски хотите?
- Не-ет! – Инна рассмеялась. – Русачкой до конца останусь…
- Тогда идемте.
Первой я приоткрыл дверь маминой комнатушки – в тот момент пустой, так как телевизор стоял в бывшей моей. На миг возникло ощущение – вроде предаю кого-то или что-то, но тут же оно, к счастью, исчезло. Отчасти, наверное, потому, что я знал, как прилично содержит свою кельюшку моя родительница, а кроме того сейчас мы не могли застать ее саму неодетой или спящей. И все же, когда окинул я спаленку будто бы глазами своей спутницы, живущей в смысле материальном, как можно было догадываться, значительно лучше нас, мне стало несколько грустно. Каким бедненьким, почти убогим выглядело все тут! У самого выхода – «немолодой» (мягко говоря) шифоньер, далее, впритык и на одной линии с ним кровать, того же возраста, за ней – крохотный столик. Все. Вдоль этого мебельного «фронта» – дорожка шириной полметра для перемещения по ней боком. О том, чтобы сделать здесь, например, полноценную зарядку, не могло быть и речи. Мне, когда жил в своей «камере», приходилось изощряться в попытках хоть немного размять конечности после сна… По лицу Инны было не понять, что она чувствует. Если верить, будто намыкалась по чужим квартирам, даже подобная обстановка не должна была действовать угнетающе…
- А сейчас мы направляемся в наш кинозал! - опять же тоном давешнего «экскурсовода» объявил я, стараясь, чтобы никакого негатива ни во впечатлениях гостьи, ни в моих лично совершенно не осталось.
В бывшей моей комнатке все было примерно так же, как и в маминой, разве что шифоньер постарше, да кровать поуже. В свое время я уложил на нее дощатый настил – что полезно для позвоночника – и по сути это была теперь широкая лавка. Мама расположилась на ней в своей любимой позе: подмостив под спину подушку, одну ногу свесив и болтая ею в воздухе будто ребенок. По экрану старенького телевизора, установленного на столе в дальнем углу, ползли заключительные титры Бог весть какой серии душещипательного опуса « Мы жили по соседству».
- Как раз во-время! – засмеялся я. – Так сказать, засвидетельствуем почтение великому произведению! Как там дела у наших старых знакомых? Договорились наконец насчет свадьбы?
Очевидно, не остыв еще от переживаний, мама всерьез принялась пересказывать содержание просмотренного эпизода. Инна слушала даже с некоторым интересом, но в один из моментов непроизвольно перемялась с ноги на ногу, что вернуло родительницу к реальности.
- А! – догадалась она. – Уже уходите? – и, заметив мои утвердительные кивки, поднялась с явным намерением проводить.
В прихожей мама еще некоторое время продолжала излагать события фильма, но вдруг, словно только увидев нас, стоящих рядышком и смиренно внимающих ей, тоже застыла, видно, потрясенная внезапной мыслью. Процесс размышления закончился тем, что, возложив нам руки на плечи, она не сказала даже, а буквально из души выдохнула:
- О-ой, а вы чего? Да сходитесь!
Порыв этот даже для меня оказался несколько неожиданным, что уж говорить о гостье нашей? На миг застыв, в следующую секунду она растерянно заморгала, а щеки ее разалелись пуще прежнего. Надо было срочно «разруливать» ситуацию, пусть даже получится не очень изящно.
- Матушка – голубушка! Огромное спасибо за подсказку! Нет, серьезно! – несмотря на пробивавшуюся в моем голосе иронию, я с искренней благодарностью погладил родительницу по сухонькому плечику – ведь добра желает нам человечек. – А сами мы так скоро не догадались бы, потому что редко смотрим сериалы про любовь!
Под согласный смешок уже всех троих, мы с Инной вышли из квартиры. Некоторое время шагали сквозь темень молча, подчас касаясь локтями друг друга и начиная, кажется, вновь испытывать если не такой жар, как недавно на диване, то уж ощутимое тепло точно. Во всяком случае про себя мог бы сказать подобное совершенно определенно. И очень может быть, что случилось это именно благодаря наивно искреннему пожеланию мамы. Мне показалось прямо-таки необходимым без лишнего промедления развить «тему».
- Да-а, чуток забавно получилось там, на выходе... Хотя – как посмотреть. Лично мне кажется, что стоит весьма серьезно поразмышлять над всем случившимся. Существует, сами знаете, Инна, украинская поговорка: шо старэ, шо малэ. То есть , в некотором смысле крайности сходятся, хотя бы в отношении непосредственности. А вот еще афоризм: устами младенца глаголет истина. В подоплеке сказанного мамой: жизнь коротка и потому не стоит особенно в нашем возрасте, упускать драгоценные мгновения. Лично мне почудилось, что сегодня между нами будто волшебная искорка проскочила. Ждать, пока сама разгорится? А вдруг, не получив вовремя настоящей поддержки, она погаснет?..
Свет из окон домов, мимо которых мы проходили, подчас освещал лицо Инны настолько ярко, что о чувствах, испытываемых ею, можно было догадываться с большой степенью вероятности. Было похоже – при всем внимании и уважении к моим рассуждениям, что-то не устраивало знакомую в них или как минимум казалось преждевременным. Значит, надо было приводить новые аргументы в пользу сказанного.
- Нет, а что же нам в противном случае остается? Ходить по музеям, коих раз-два обчелся, чаи распивать? Но ведь с истинно близким человеком все такое может стать еще интереснее...
Мы подошли к трамвайной остановке и стоявший на ее краю ярко светивший фонарь позволил разглядеть, что к прежним чувствам Инны, похоже, добавились неловкость, явно не наигранное смущение и что-то еще подобное. Это сочетание растрогало меня сильней всего предыдущего.
- Ах, простите, простите, пожалуйста, Инночка, за эту массированную атаку! Провел я ее, сколь ни странно, с самыми лучшими намерениями. У меня даже такое чувство возникло, будто я просто обязан сделать это. Может получилось несколько темпераментнее, чем следовало, но так ведь каждый правомочен агитировать как считает нужным, тем более, что решающее слово все равно за вами... И если есть еще какие-то сомнения, прошу высказывать их не стесняясь, мы ведь, простите за повтор, люди взрослые... Да вот, пожалуй, я и сам предоставлю кое-какую информацию, способную их, то бишь, сомнения, породить. Жалко, досадно и ужасно неудобно это делать, но – похоже – уже надо... Так вот: женщин у меня не было давно, хуже того – в промежутке имела место неудачная попытка сближения – понимаете, о чем речь. Нетрудно также догадаться, какие мысли после этого поселились в моей голове, а в душе – чувства. Напросится что ли к какой-нибудь неприхотливой особе – для того лишь, чтобы хорошенько проверить себя и попытаться восстановить некоторые качества? Но есть в этом что-то нехорошее, даже противное мне. Чтобы с нелюбимой, наверняка чужой и чуждой во всех смыслах?.. Ой ужас! Нет, с этим покончено навсегда. Но вот если с той, к которой уже потянуло совершенно явно, о которой думаешь с нежностью... О, это совсем, совсем другое! Здесь для обоих, подчеркиваю – именно для обоих могут открыться удивительные перспективы, способные украсить всю оставшуюся жизнь. Ну а если неудача – что ж, надо суметь пережить, перетерпеть, даже – сколь ни странно – с благодарностью, потому что и в этом может быть что-то величественное... Ах, снова и опять прошу простить за свои словесные лавины, но подчас без них просто не обойтись. Мне кажется, ко всему происходящему сейчас с нами допустимо, а может быть, даже полезно относится с некоторым юмором, не забывая, конечно, о совершенно серьезной сердцевине...
Есть, есть чудеса на свете! Но надо не только верить в них, а еще и работать на пределе возможного, чтобы они явились во всем своем великолепии!.. Не один я тогда почувствовал облегчение с привкусом восторга, когда излил все то, что исподволь, потихоньку мучило и подтачивало меня. Нечто похожее явно произошло и с Инной – лицо ее посветлело, глаза засияли почти как тогда, когда она пела для меня, или, может быть, даже лучше, так как теперь в них появилось не наигранное сочувствие, что-то заботливое и даже как бы материнское.
- Спасибо, спасибо, Вадим, за откровенность, от души, поверьте, говорю. Не легко вам, видно, пришлось, но вы сделали именно то, что нужно. И не эти слова «надавили», как можно подумать, на меня, а давило то, что их не было... Хотя и из объявления кое-что угадывалось, и из последующих разговоров, но все было как-то нечетко, неопределенно, не было мне возможности во всем разобраться... Правда, даже сейчас самой в себе не все еще ясно, так что надо думать и думать...
- Конечно, конечно, Инночка! Думайте. Думайте на полном серьезе – даже прошу вас об этом. Хотя пусть не будет в этих размышлениях ни надрыва, ни какого-то самопринуждения. Мне не надо одолжений – и не потому, что я такой гордый, а потому что знаю – все это слишком ненадежно. Мне другое нужно... Пусть здесь проявится ваш свободный выбор, со всем тем, что с ним связано...
В переполненном трамвае нас так притиснули друг к другу, что лиц мы уже не могли видеть. ( «Лицом к лицу лица не увидать!..») Но мы поглядывали в сторону и, видя свои отражения в стеклах, улыбались им, поневоле выискивая признаки последствий недавнего разговора. Когда на одной из стрелок нас особенно сильно тряхнуло, Инна, видимо, вспомнив мой совет относиться к происходящему с долей юмора, тихо произнесла заговорщецким тоном:
- Думаю-думаю!
Я хохотнул и, склонившись к замечательному ушку, будто нарочно высунувшемуся из-под куделек, прошептал:
- Так, может, и мне стоит этим позаниматься?
- Позанимайтесь – пока не поздно.
- Аха-ха! Нет, вы восхитительны даже в каверзности своей!..
Пошучивая в том же духе, мы подошли к дому Инны, но здесь она вдруг посерьезнела и, посмотрев мне прямо в глаза, произнесла четко, едва ли ни по слогам:
- Вадим, я вправду все очень хорошо обдумаю. А потом, может быть, даже сама позвоню...
- Буду ждать с трепетом – простите за поэтизм, но это тоже правда. И позвольте предупредить – обязательно дозвонюсь сам, если у вас почему-либо не получится...
Прощаясь, я приложился губами лишь к руке Инны. Для поцелуев иного рода будто вновь возникло какое-то препятствие, причем намного существеннее, чем снующие вокруг люди. « Так в чем же оно?» – попытался понять я, шагая обратно к трамвайной остановке. – А в том, пожалуй, что как ни трудно будет согласиться с этим, явно присутствует в глубине души пассии моей некоторый холодок и настороженность, подчас лишь оттесняемые на второй план – например, вином. Я все улавливаю некоторыми фибрами и это действует в свою очередь на меня вроде холодного душа. Так что же? Ведь нельзя запрещать людям чувствовать и думать как это им свойственно. Сам-то я пользуюсь свободой совести в полной мере... Да, ничего не попишешь, все справедливо, но почему же сердцу так тревожно, хуже того – вроде бы даже тоскливо и больно?..
Увы! Не только сердцу стало больно... И вновь я чувствую себя просто обязанным хоть немного рассказать об этом, чтобы ситуация стала понятней во всех нюансах. Да, опять скрутило мои многострадальные кишечки (видимо, от упомянутых перипетий), инквизиторы внутренние по этому поводу издевались с особым сладострастием, а я отбивался от них как никогда яростно. «Эка невидаль – клизма! Да для следящих за своим здоровьем, тех же йогов, это обычное дело! Книжки надо читать! И не смейте выпихивать меня на свалку или хоть на какой-то там покой! Сам уйду, если посчитаю нужным…» И вот при подобной-то внутренней кутерьме проходили дни за днями. Иногда, правда, мне давалась передышка, зато потом все возобновлялось с удвоенной силой. Кроме того четко ощущал я, что при всем моем уважении к таким понятиям как судьба, поток жизни и тэ пэ, на сей раз именно от меня самого ждут максимальной активности. И я даже с какой-то радостью следовал этой чувствуемой подсказке, придумывал новые аргументы в борьбе со своими внутренними злыднями, сочиняя и переписывая речи, с которыми, возможно, обращусь к Инне. Позвонить наметил в пятницу, полностью выдержав оговоренный срок. А в четверг вечером телефон, будто с умыслом промолчавший все эти дни, зазвонил сам. Я – прошу простить за избитое сравнение – что называется на крыльях примчался к нему, схватил трубку и выпалил вдруг севшим голосом:
- Алло?
- Здравствуйте-е! Это Вади-им? – прозвучал вроде бы не в ухо мне, а напрямую в сердце певучий голос, который я узнал бы теперь из тысяч похожих.
- Да-да, он самый! Здравствуйте, Инночка! Слушаю наивнимательнейшим образом! Как ваше настроение, самочувствие, голубушка?
- Спасибо, все в общем хорошо, а у вас?
- Тоже неплохо…
- Я вот почему звоню… - Инна запнулась и мое сердце застучало в совершенно уж небывалом темпе. – Невестка обычно в это время дома, но сегодня как раз ушла, и я решила воспользоваться моментом – ведь разговор у нас был намечен такой, что… - моя собеседница засмеялась с явным смущением, однако, чуть помедлив, сумела продолжить прежним тоном. – В общем я тоже пришла к выводу, что нам стоит, наверное, рискнуть… Ну, вы понимаете, о чем я…
- Да, конечно! То есть, кажется, понимаю… Короче – вы «за»!
- Именно… - похоже, Инна все-таки немного смущалась. – Иначе при наших годах все и вправду может превратится во что-то нудное, тягостное – а жаль было бы…
- Истинно так! Лучше уже и не скажешь. Рад – передать не могу! Век буду вам благодарен, как бы дальше ни повернулось. И сделаю все от меня зависящее, чтобы вы ни о чем не пожалели!
- Рада и я такому вашему настрою. Он будет очень кстати еще потому, что мне ведь придется захватить с собой кое-какие вещи.
- Пожалуйста! Берите, сколько захотите. У любого есть предметы, без которых трудно даже день обойтись. Да, если не секрет, что вы собираетесь сказать родным по случаю вашего временного исчезновения?
- А! – донеслось произнесенное с явной беспечностью и мне привиделось даже, как Инна махнула красивой своей рукою!- Что-нибудь придумаю!
Признаться, это «что-нибудь» несколько задело меня – ну почему нельзя сказать все, как есть? Однако я тут же забросал сомнения массой доводов. Ведь женщины без тайн не могут. Они вянут, когда их принуждают действовать слишком прямолинейно, без дающих простор недоговоренностей. А моей к тому же может мешать некое личное смущение – как же-с, зрелая дама, мать семейства, бабушка (!) – и что затеяла? Хотя, впрочем, невестка сама подталкивала ее в этом направлении…
- Ой! – долетело вдруг до моего слуха. – Слышу – клацает ключ в замке, из наших кто-то пришел. Значит так, Вадим, если все будет нормально, ничего уже не станем уточнять, а просто встретимся в субботу там же, как в первый раз, в восемнадцать. Подходит?
- Вполне! Считайте – договорились. Так что – до скорой встречи, верю в нее очень-очень, голубушка! Досвидания!
- До скорого!..
Положив трубку, я ворвался в свою комнату и, будто кем-то подбрасываемый, стал прыгать по ней, хохотать и руками размахивать. Увидь меня в тот момент подруга – небось, призадумалась бы…
И начался – как на космодроме – обратный отсчет часов, неудержимо наполнявшихся особыми видениями, слуховыми галлюцинациями, предвкушениями… Я – то не забыл распространенного мнения о том, что все это может быть не очень полезно для мужчины, но с другой-то стороны: ожидание счастья – уже счастье! Тем не менее вечером следующего дня мне показалось уместным принять три таблетки экстракта валерианы, чтобы выспаться как можно лучше и выглядеть подобающим для «жениха» образом…
Встретились мы в том же зале переговорного пункта, свидетели первого нашего свидания, теперь как бы желавшего нам счастливого пути в будущее. Инна явилась с большущей сумкой, оттягивавшей плечо, раскрасневшись, как Снегурочка, достигшая зрелых лет. Я ринулся к ней навстречу, выхватил ношу и, не удержавшись, чмокнул в рдяную словно яблоко щеку.
- О-ой… - встревожено протянула моя пассия, поведя глазами по залу, и тут же повернулась к выходу.
Но очутившись на улице, мы рассмеялись почти в унисон, озорновато поглядывая друг на друга.
- А у меня занятное предложение есть, Инночка! – объявил я вроде бы для поддержки этого настроения. – Давайте совершим как бы маленькое предсвадебное путешествие. Первая часть: пешком по главным историческим местам, вторая – на автобусе, который довезет нас вкруговую до нашего гнездышка, может что-то и на третье будет…
- Интересно-о! Конечно, я не против, но как вам-то будет с такой сумкой?
- Не беспокойтесь! Она объемистая, но не очень тяжелая. Да и ради особого случая… А кстати, может нам для удобства перейти уже на «ты»? По-моему – самое время.
- И это принимаю!
- Вот и чудесно! Итак, поехали! Ах, как нам сразу же повезло – приближаемся к Афинам!
Я кивнул в сторону магазинчика штор, на претензиционной вывеске которого зазывно мигали десятки разноцветных лампочек, складывающихся в название греческой столицы.
- Предлагают начать нам, как и следует, с «А». Тут неподалеку и «Б» есть – «Багамские острова», лавка бижутерии. Каково?! Хм-хм… Мы, конечно, благодарны за приглашение, посетим и Афины, и Багамы, но сейчас времени маловато, не до экзотики…
Побывали мы с подругой также у памятника одному из императоров, любившего наш город как-то по-особенному… (К подножию этого монумента некоторые молодожены возлагают цветы, ну а мы просто постояли в почтении секунд пять). Затем спустились к главной улице и пошли по ней под музыку, доносившуюся из многочисленных кафешек, указывая друг другу на старинные здания и шутливо подражая экскурсоводам. Здесь, однако, у меня возникло подозрение, что милая начинает замерзать, хотя еще бодрится.
- Инночка! Все это замечательно! Но на пока, думаю, хватит. Вон, кстати, и автобус из переулка выруливает…
Согласно прижавшись друг к другу, мы ринулись к остановке…
Когда подходили уже к дому, меня посетила очередная идея, которой я поспешил поделиться.
- А давай, хотя у меня есть свой ключ, позвоним – пусть мама как и в первый раз нам откроет. Не могу так сразу объяснить, но что-то чудится мне в этом более предпочтительное…
Открыв нам дверь и приветливо заулыбавшись, матушка чуть отступила, впуская нас и явно ни о чем особенном не догадываясь. Я первым делом аккуратно закрыл замок, затем вытянулся во весь рост и, приложив ладонь к шапке, отрапортовал:
- Ваше пожелание, уважаемая Марианна Федоровна, выполнено: мы с Инной решили – сходимся!
Мама на миг застыла – видимо, все-таки не ожидала от нас подобной прыти, но тут же ее лицо просияло и она даже руками всплеснула:
- Вот и правильно! Молодцы! Но почему не предупредили? Ведь это надо отметить, да не какие-нибудь…
- Не сказали – чтоб сюрприз был, а отметить, небось, найдется чем, не это главное.
- Да, не главное, - подхватила «невеста», - но все-таки я кое-что приготовила, теперь моя очередь… - и она кивнула в сторону увесистой сумки…
Ох, давненько уже мы с мамой не то что не едали, но даже не видали всех тех деликатесов, которые захватила с собою Инна торжества такого ради. Последовательно выставлялись на стол, вызывая наши охи-ахи, холодец в судке, осетрина, немножко икры, домашние румяные пирожки… Кое-что, разумеется, требовалось разогреть – так здесь уж новоиспеченная «свекровь» решительно взяла бразды в свои руки… Посидели, поговорили, чуть-чуть пригубили винца из припасенной мною бутылочки – и вышло все еще лучше, чем в первый раз, впрямь уж по-родственному. Наконец мама решила что ей пора оставить «молодоженов», а потому, нажелав всего наилучшего, удалилась. Но оказалось, что это еще не последние ее напутствия. Видимо, несколько перевозбужденная пиршеством, она долго сновала то в ванную, то на кухню, что-то переставляла, мыла, а все вкупе возымело курьезное продолжение. Дело в том, что готовясь к «свадьбе» я свой совсем уж маломощный ночничок заменил самодельным, грубовато сработанным, зато свету дающим больше. Дверь же в комнату мы с Инной не удосужились плотно прикрыть, а потому мама в очередной свой «вояж» заметила торчащее в розетке сооружение ну и просто не смогла пройти мимо.
– Ой, а это что-о?! – поразилась она, без стука входя к нам, и даже руками всплеснула. – Ну надо же, чего выдумали!
Почмокав и повертев головой будто ребенок, рассматривающий новую игрушку, мама удалилась вторично, оставив на сей раз после себя немую сцену: Инна с ночной рубашкой в руках смотрит на меня, я – на нее. В глазах подруги читалось буквально: « Это что же – всегда так будет?»
– Нет-нет! – поспешил я успокоить ее. – Случилось редкое совпадение: и последнее мое изобретение мама еще не видела, и, наверное, чуть перевозбудились от выпитого, и дверь оказалась открытой. А так вообще она достаточно деликатна...
– Как все Тельцы... – несколько загадочно усмехнулась Инна, видимо, вспомнив сказанное мною прежде.
– Да-да, именно так, уверяю. Вот увидишь – ничего подобного не повторится. А если вдруг – тогда уж и поговорю. Просто, прости за повтор, все так сошлось, хотя основное здесь в том, – я хмыкнул как бы общепримиряюще, - что вы, женщины, считаете себя главными домоправительницами, без которых в «вотчине» ничего не может освятиться...
Явно не относя последнее замечание к себе, подруга отреагировала по-своему.
– Так ты что, этот ночник специально к сегодняшнему дню сделал?
– Ну да! От фабричного, с крохотной лампочкой, совсем уж мало свету... – у меня возникло ощущение, будто некто каверзно-веселый прямо-таки тянет за язык. – А еще я диван нарочно подготовил! Обивку, там где отошла, гвоздиками пришпилил, снаружи и внутри все вычистил, хотя ни с одной из представительниц прекрасной половины кроме тебя на нем не леживал. А если учесть, что более семи лет у меня женщин вообще не было – за этот срок, пишут, происходит полная замена старых клеток на новые, жаль – по прежней программе, - я осторожно посмеялся, - так получается – здесь тебя окружает полная нетронутость...
«Новобрачная» улыбнулась, но все же не очень весело, что несколько задело меня. Я шагнул к ней и, нежно обняв, зашептал в изумительное ушко:
– Иннулик! Ну к чему столько серьезности? Все это мелочи! Особенно на фоне более значительных испытаний, которые нам предстоят, - прости за напоминание, но оно, чувствую, необходимо... Я очень прошу: случись вдруг что-то « не то» - соберись с силами, не упади духом. Ведь никакие кандалы тебе не грозят, ты абсолютно свободна в рамках, выработанных людьми... А я... Что ж ... Вытерплю... Должен вытерпеть! И уже лишь за одну твою попытку оказать мне поддержку буду благодарен вечно...
Подруга встряхнула головой, словно желая освободиться от некоего наваждения, при этом ее взметнувшиеся волосы обдали меня своим волнующим ароматом и будто погладили...
– Спасибо тебе – снова сказал самое нужное. Извини, если что не так было, наверное и у меня, как ты говоришь, не всегда все сходится... – усмехнувшись, она мягко отстранилась. – Хорошо, давай продолжим...
Судя по всему, имелась в виду подготовка к главному моменту нашей встречи...
Ах, дорогие мои, добрые и милосердные! Вот и приближаюсь я к одному из драматичнейших событий всей своей жизни. Волнение испытываю такое, что даже перед самим собой неудобно. Причем переживания мои, если так можно выразиться, обоюдоострые: как от воспоминаний о том дне, так и от сомнений – сумею ли изложить все понятно, соблюдая в то же время чувство меры? Никогда не считал себя врагом эротики, наоборот, почитаю ее в качестве одного из драгоценнейших и удивительных украшений человеческой жизни. Но все же повествование мое не о ней, точное – не только и не столько о ней, поскольку подобная задача даже не ставилась. Поэтому, если кого-то разочарует малое количество секс-описаний в моем рассказе, прошу простить за невознагражденные ожидания (которые, впрочем, я вовсе не собирался внушать). В равной мере хочу повиниться перед теми, кому количество постельных сцен, а особенно – некоторых « технологических» особенностей покажется наоборот чрезмерным. Увы и ах, уж меньше приведенного я не мог дать, опять же потому, что многое тогда бы стало непонятным и очень трудным оказалось бы почувствовать живой «нерв» происходившего (из-за чего, мол, весь этот сыр-бор?) Были, были причины, до сих пор уверен, способные разжечь почти любой сыр-бор – вот о них-то, мне кажется, просто необходимо сейчас рассказывать...
Уже в то время, как раскладывали мы с подругой отреставрированную к великому дню диван-кровать, я настолько разволновался, что пальцы плохо слушались меня. Затем, когда Инна стала переодеваться, мое состояние в смысле физическом еще более усугубилось, слабо поддаваясь уговорам и подтруниваниям, хотя, сколь ни удивительно, духовная радость устремилась наоборот к некой своей вершине. Есть мнение: мужчина любит глазами (думаю, впрочем, женщинам также не чуждо это). Но если касаться меня лично, то подобные утверждения окажутся верны вдвойне по той причине, что во мне, похоже, все же имеется крупица художника. Я наслаждался духовно незаурядным произведением Творца, наблюдая, как оно постепенно открывается моим глазам, и я же буквально трепетал от предвкушений скорого обладания этим восхитительнейшим на тогдашний мой взгляд сокровищем. Доводилось ли мне испытывать нечто подобное по силе даже в молодости – право дело, вспомнить не могу, да и так ли уж это важно? Лучше, считаю, сосредоточить внимание на том вечере, еще не затянутом туманом прошедших лет... И вот, не без труда стянув с себя невыразительного цвета комбинацию, Инна осталась лишь в кружевных черных трусиках и того же фасона бюстгальтере, вкупе очень выгодно оттенявших гладкость и тон кожи ее словно из розоватого золота вылитой фигуры. Нигде не виднелось ни морщинки, ни обвислости. И это – тело женщины «за сорок»! Но вскоре, к моему сожалению, чудо сие скрылось под зачем-то надетой на него «ночнушкой» другой, нежели прежняя, модели: широкой, длинной, цветом как спеющая вишня и с украшениями в виде белых кружевных нашивок... Однако долго пребывать в обескураженном состоянии мне не пришлось – на миг задумавшись, в следующий пассия моя уже нагнулась и, приподняв подол рубашки, быстро сдернула с себя трусики. При этом глянула она в мою сторону – скорей всего невольно – так, что у меня в голове все враз слетело « с катушек» и кубарем понеслось неведомо куда. Совершенно уже не отдавая себе ни в чем отчета, ринулся я к подруге, обхватил с неимоверной для себя силой ее упруго вздрогнувшее тело, впился в жаркие, полуоткрывшиеся навстречу губы... Ощущение, что женщина в моих руках безвольно обмякает, подсказало действия почти инстинктивные – я бережно уложил ее на постель, устроил удобнее... Но это было последнее, в чем мне хоть немного удавалось себя контролировать. Дальше надвинулась полоса почти полного безумия. Я тер, тискал совершенно яростно все, что попадалось под руку, целовал взасос и даже слегка покусывал. Как-то незаметно для себя стащил-таки злокозненную «ночнушку» (непонятно, зачем вообще она была надета) а, обнаружив под ней черный кружевной лифчик, ухватился за него. Сей предмет туалета оказался особенно неподатливым, однако с помощью высших сил и подруги я сравнительно быстро совладал и с ним... И поневоле замер, в очередной раз за вечер испытав потрясение, хотя теперь – совсем иного рода, нежели несколько минут назад. Было трепетное предвкушение – увижу нечто столь же полновесно-великолепное, как все остальное, но... Во всех смыслах нелегко описать представшее перед моими глазами, поскольку это были вроде бы даже и не груди цветущей женщины, а так – какие-то едва заметные, расползающиеся в стороны бугорки вялой плоти... Так значит, то, что я мигом раньше неистово ласкал, вкладывая в порыв всего себя, было только лишь особой конструкции бюстгальтером?! К счастью (или, может быть – к погибели моей?) замешательство длилось доли секунды. Все же есть, наверное, некто «там», заботящийся о чадах своих даже в подобных ситуациях, потому что в тот же миг я будто въяве услышал громовое «Пусть!» и сразу расслабился, подчинившись приказу даже с радостью. Вот именно – пусть! А вдобавок – ведь и это «открытие» к лучшему! Получалось, у великолепной милой моей тоже есть недостатки, но от того она становится наоборот даже ближе мне, трогательней, дороже и родней. Что еще поразило тогда как бы мимолетом – даже мой злодей-пересмешник оказался солидарен с нами обоими, именно как с парой: «Акценты расставляй правильно! Ведь ушки, бедра, глазоньки милой – истинное совершенство! Вот нам и «нюансы», о которых так любим порассуждать...» Все это, описываемое столь долго, в действительности пролетело за несколько мгновений. Если Инна что-нибудь заметила, то восприняла, наверное, как краткий миг затишья перед новой бурей ласк, от которых у нее стали вырываться горячечные выдохи и постанывания... Увы! В очередной раз вознесшись на вершину всеобъемлющей гармонии, я был тут же низвергнут в яму пострашней всех предыдущих. Мой многострадальный «мужичок», радовавший своим солидарным участием в происходящем и начавший уже ощутимо топорщиться, вдруг ни с того, ни с сего опал, превратившись в подобие вялого мальчика-с-пальчика. Однако самым обескураживающим оказалось то, что подруга до сих пор вроде бы и не замечавшая претендента в «главные солисты» (может быть - из деликатности) теперь встревожено поглядывала куда-то меж наших тел.
–Эхе-хе...- вырвалось у меня со вздохом невольного отрезвления. Подождав еще немного в надежде на некое чудо и ничего не дождавшись, я повалился на спину, обессилено раскинув руки. – Да-а, видно, женщин не было у меня слишком уж долго...
- Сколько именно? – осторожно осведомилась Инна, наверное, забыв мое давешнее уведомление.
- Да где-то лет семь, пожалуй. С тех пор, как получилось относительно неплохо с одной там дамой на курорте. Но зато потом, около трех лет назад, опять же на курорте, вышло у меня наоборот полное фиаско. И женщина была хорошая, она мне нравилась, и времени имелось достаточно – ее соседка по номеру на концерт ушла – а вот почему-то совсем не получилось, хотя мы оба старались как могли... Помню, испытал такое потрясение, что чуть не расплакался...
- Может, необходимость уложиться в конкретный срок все же мешала? Кажется, мне приходилось читать о чем-то подобном. С мужем-то у нас всегда нормально было, но имея сына, поневоле обращаешь внимание на такого рода проблемы... Ну ничего, Вадим, ты только не отчаивайся – мало ли что в жизни случается! Успокойся, скажи себе, что ты ни в какой-нибудь палате, а у себя дома...
Повернувшись набок, лицом ко мне, Инна погладила мою грудь, затем ее бархатная ладонь пошла ниже, добралась до лобка... Все мое тело невольно затрепетало, выгнувшись кверху, даже «мужичок» опять восстал, причем вполне прилично, хотя, увы, тут же и обмяк снова...
- Ничего-ничего, ты не волнуйся, и все будет хорошо – видишь же, как он старается...- завораживающе шелестели губы милой, а сама она в это время медленно, словно боясь спугнуть кого-то, начала приподниматься, перенесла одну ногу через меня...
И вдруг, рывком выпрямившись, села на низ моего живота. Не только малым участком известной плоти ощутил я будто с неба упавший влажный жар ее женского естества – но будто бы всем телом, даже всем собой. А тут еще и глазам было подарено пиршество. Впервые довелось увидеть любимую в таком непривычном ракурсе – она была совсем близко (куда уж ближе!) и в то же время – на некотором отдалении, позволявшем разглядеть ее во всем великолепии. (Недаром я все же ночничок модернизировал!) Даже маленькие, словно рассасывающиеся груди Инны вызывали у меня теперь такую нежность, что в сердце защемило… Между тем подруга начала потихоньку вращать тазом то в одну сторону, то в другую, постепенно наращивая скорость и давление. Восхитительнейшие волны крутого тепла покатили из центра этого вращения по всему телу, заставляя сладко трепетать даже кончики пальцев и, главное, побуждая опростоволосившегося «солиста» по-честному напрячь все оставшиеся силы…
- Милая, любимая! – услышал я будто со стороны свой горячечно-благовейный шепот, вырывавшийся вроде бы из неких таинственных глубин.
Руки же мои неистово ласкали бедра, живот, ягодицы подруги, желая испытывать, видно, свое отдельное наслаждение. А где-то под добросовестно напрягающимся, пусть и без особого внешнего успеха «мужичком» начало мучительно-сладко закипать нечто, вызвавшее невольное постанывание с оттенком ужаса, будто на краю бездны. Услышав его, Инна взвинтила темп вращения вовсе уж до невиданного. Великолепное тело ее поблескивало как золотое от выступившего пота, светлые волосы, растянувшись во все стороны, образовали словно бы живой мечущийся шар… Сколь ни странным и несвоевременным покажется это, но тем не мене у меня возникла ассоциация, объединяющая мою подругу с некой языческой богиней, совершающей танец живота… Да! Именно! Богиня! И она - моя, только моя! Так чего же еще?!.. От нового, совершенно уже необыкновенного вчувствования в происходящее, меня охватил неистовый жар, достигший внизу живота высочайшего своего градуса.
- Ну, ну, ну же!.. – как в бреду вырывалось у меня в такт все усиливавшимся толчкам подруги, а сам я будто скакал выше и выше по крутым ступеням к какому-то пику. – Ну-у!
И – взры-ыв! Колоссальный, потрясающий, всеохватный и всегда неожиданный, сколь долго к нему ни готовишься. Он ослепителен, рывком расширяет нас до бесконечности, возносит неимоверно и в то же мгновение низвергает в сладостно бездонные свои пучины. А с этим вместе – могучий безудержный выплеск, полная отдача всего своего естества, включая душу, великому акту сотворения нового бесконечного Мира… Мой сладко затихающий стон дал знать милой, что наконец свершилось то, ради чего она так старалась. Быстро поцеловав меня, словно ужалив в губы, Инна рухнула рядом и задышала бурно-освобожденно всей грудью. Новая волна благодарности прокатилась по мне, и хотя сам я еще не совсем пришел в себя, но показалось непростительным потерять этот изумительный порыв. Радостно подчиняясь ему и движимый его силой, я приподнялся, а затем, развернувшись «валетом», припал всем лицом к темневшему внизу живота подруги треугольничку – как жаждущий припадает к живительному источнику. Я целовал его, терся о него, мой язык проникал всюду, куда доставал и совершил все, что только мог. Эти действия так же шли не от ума, не от расчетливости, а в виде ликующего душевного выплеска и огромного желания подарить милой хоть что-то подобное тому, чем она одарила меня… Специфичные плотские запахи, которые я никогда особенно не любил, забивали мне ноздри, однако я наоборот, так же, как недавно подруга, наращивал и наращивал скорость всех своих движений, в то же время стараясь придать им как можно больше нежности. И в конце концов, похоже, мне удалось в этом достичь нужной гармонии, так как милая стала постанывать, с каждой секундой громче, пока все ни слилось в один звук, неуклонно повышавшийся и завершившийся вскриком, трепетом всего тела и постепенным, сладостно-освобожденным его замиранием…
Благостно опустошенные, мы какое-то время лежали рядышком, но каждый вроде бы реял в некоторых своих высоких пространствах… Вдруг очередная волна благодарности заставила меня вскинуться и прильнуть всем ртом к теплому плечу подруги, но…
- Давай спа-ать… - донесся до моих ушей шелест ее губ.
Похоже, милая уже впадала в дрему – ведь пришлось ей потрудиться фактически за двоих. У меня же, не смотря на полную самоотдачу, силы еще оставались – потому, наверное, что «дело» мое в чисто физическом смысле оказалось не столь выматывающим. Что ж, если любимая просит…
- Дава-ай… - в тон ей отозвался я, но позы не изменил.
Невыразимо уютно и сладко было лежать, свернувшись, как в детстве, калачиком и уткнув нос – по выражению поэта – в мягкое, женское. Этого столь давно не случалось в моей жизни, что воспоминания о чем-то подобном превратились в сказочный сон, осуществления которого в яви сердце ждало долгие годы… И вот дождалось… И умиротворенно затихло наконец… Наверное, повсему поэтому и сам я вскоре как-то совершенно незаметно уснул – будто вплыл в мягко обнявшие ароматное облако, которому ни конца ни края не было…
А утром пробудился с ощущением полнейшего счастья – словно перенесенный в некую чудесную страну, достичь которой всю жизнь мечтал и в которой наконец очутился. Здесь же была и желанная моя – тихо посапывала рядышком в постели, чуть отвернув голову. Я видел плавно закругленное плечо ее, шею, раскрасневшуюся щеку и… ушко, ушко! Восхитительнейшее, самое наипрекраснейшее ушко в мире! Оно вроде ценнейшей добычи запуталось в тенетах золотистых волос и вырваться не могло. Освободить! Но лишь для того – хм, хм, прости, родненькое, чтобы заглотить тебя целиком! Хотя ладно, отложим на пока, пусть радость моя поспит еще немножечко… И как раз в этот момент милая дрогнула, пробуждаясь – возможно, сработал инстинкт, позволяющий нам чувствовать чужой взгляд. Повернув голову, она глянула на меня из-под припухших век – и вдруг в ее глазах мелькнуло необычайно сложное, совершенно неожиданное для меня выражение. Точнее всего, наверное, его можно было бы назвать неразделимой смесью ужаса, желания оттолкнуться, вскочить и бежать, куда угодно. Ошеломленный, похоже, не меньше подруги, я буквально окаменел, исступленно возжелав провалиться куда-нибудь в тар-тарары, но, к счастью, некто, заботящийся обо мне, не замедлил прийти на помощь. «Спокойно! – прозвучал в ушах его уверенный голос. – Без паники! Ну не привык еще к тебе человечек. Погоди…» И точно, вроде в подтверждение этих слов взгляд Инны сделался совсем другим – ласковым, даже чуть игривым.
- Ну что-о? Доброе утро-о? – почти пропела она, улыбаясь так широко, что щеки подперли нижние веки, превратив глаза в совсем узкие щелочки, сквозь которые невозможно было что-либо рассмотреть.
Скорее всего здесь имела место инстинктивно примененная «военная хитрость», но я «купился» на нее вмиг, так как сам очень хотел верить в изображаемое, и потому набросился на милую с поцелуями. Инна отвечала без суеты, обстоятельно, словно размягчившись от истомы и как бы смакуя удовольствие. Но в этот-то весьма благостный момент возникло у меня новое «тормозящее» ощущение – будто что-то «не совсем то» я начал чувствовать или чуять, хотя в первые мгновения было непонятно: что же именно и в чем вообще дело. Но в конце концов я догадался: это был… воздух, выдыхаемый подругой. Именно его запах оказался весьма неприятным, а попросту говоря – гнилостным. На пару секунд новое открытие обескуражило не менее, чем полупустые груди – откуда еще и эта напасть у вроде бы цветущей женщины? Ведь буквально вчера вечером ничего подобного не ощущалось. Хотя, впрочем, тогда неприятный дух мог «перешибаться» ароматами пряной пищи, которые за ночь выветрились и на первый план выступил… «Истинный запах ее нутра! – на сей раз мой злыдень-охальник всех опередил. – То бишь – нутро у твоей подруги того-с, и может быть не только в смысле физическом…» Я постарался решительно, хотя без лишней грубости отослать черного юмориста подальше, однако целоваться стало уже не столь приятно. Хорошо хоть вспомнилась реклама «драже для поцелуев», в те годы усиленно навязываемого средства – значит, не у нас одних оная проблема существует! Пока же можно радоваться другому – и я принялся тормошить, тискать, даже пощипывать подругу, стараясь конечно, вкладывать во все это возможно больше нежности. Оказалось, в Инне проказливая девчонка не совсем умерла – она шутливо отбивалась, уползала под одеяло с головой и оттуда взывала к мировому сообществу, прося помощи…
Размявшись эдаким образом, мы принялись одеваться, в процессе чего меня поразило очередное открытие: оказавшись одетой, милая стала выглядеть даже еще сексуальней. Не в силах воспротивиться новому порыву (да и не желая делать этого) я набросился на нее с новыми ласками, яростно тиская все, что попадалось под руку. От такой атаки у пассии моей, похоже, не на шутку голова закружилась, она попросила отпустить ее на диван, сев на который, постаралась расслабиться. Я же, напротив, раззадорился настолько, что срочно требовалось выплеснуть энергию, и, наитие подсказало: спляши! Ведь у тебя когда-то получалось! Причем – не что-нибудь, а брачный танец журавлей. (На днях видел его по телевизору). Уже начало, похоже, вышло у меня забавным, потому что подруга оживилась, глазоньки ее стали поблескивать, а уж когда я начал яростно выбрасывать во все стороны свои длиннющие руки – ноги (за которые подчас меня и впрямь журавлем называли), она схватилась за грудь:
- Ой не могу! Пожалей! Мне еще борщ готовить!..
- Сделаем! Вместе – со всем справимся, а не только с каким-то жалким борщом!
В этот возглас вкрался у меня довольно прозрачный намек и подруга восприняла его хотя не столь живо, как танец, но в общем явно снисходительно...
На кухне, впрочем, выяснилось, что мы с мамой скорее мешаем священнодействовать нашей замечательной гостье, поэтому, уступая просьбам заняться чем-нибудь другим, охотно удалились. А когда вернулись по приглашению, то были потрясены, пожалуй, еще больше, чем накануне. Зрелище тарелок, наполненных рдяно-красным борщом с кусочками сочного мяса и поднимающимся над ними ароматным паром лично у меня вызвали такие слюнки, что даже голова чуток закружилась. Тем не менее я не забыл о бутылочке красненького, достав которую, предложил в очередной раз выпить за здоровье, счастье, успехи нас и всех хороших людей. Это было принято с шутками-прибаутками (авось, мол, не сопьемся), после чего все дружно набросились на борщ. Уписывая свою порцию, я в то же время с умилением наблюдал, как шустро работает ложкой мама. Сама-то она уже давно первых блюд не готовила – и долгая возня у плиты стала для нее утомительной, и нужные продукты не всегда оказывались нам по карману...
- Хороший борщик... получился... – пробормотала она, заметив мой взгляд, но не имея сил даже на секунду оторваться от тарелки.
- Получился, потому что классно поработали рученьки нашей замечательной Инночки, ведь так? – уточнил я, млея от удовольствия видеть рядышком самых дорогих мне женщин.
- Конечно-конечно! – спохватившись, закивала мама. – Это - само собой. Дай Бог тебе здоровья, Иннуля, и пусть у тебя всегда все не хуже получается!
- Спасибо и вам! Очень приятно, что понравилось... Дай Бог, чтобы на здоровье пошло! – милая раскраснелась от искреннего – на мой взгляд – удовольствия настолько, что щеки в улыбке превратились в подобие спелых яблочек.
Думаю, в самом деле похвала может быть в похожих случаях весьма приятной, если исходит от многоопытной женщины, являющейся к тому же как бы вновь обретенной свекровью... Пиршество завершилось поеданием деликатесов, принесенных нашей благодетельницей – тоже очень вкусных, но уже не способных много добавить к удовольствию, полученному от удивительного борща... Наконец с трудом, под новые шуточки, поднявшись и кое-как сложив посуду в мойку, все мы разошлись, а точнее сказать расползлись по комнатам.
- Уф! – Инна, привалившись к спинке дивана, прикрыла в истоме глаза, но тут же спохватилась. – Ой, а таблетку принять забыла!
Она извлекла из сумочки серебристую пластину и, сходив на кухню, села вновь на диван рядом со мной.
- Что лечим, если не секрет? – на максимуме деликатности осведомился я, испытывая, сколь ни озадачивающе для некоторых это прозвучит, какой-то особенный интерес. Чтобы понять его, надо (не дай вам Бог, конечно!) побывать в шкуре изгоя, одиночество которого усугубляется, как у меня, обладанием «букета болячек».
- Так ведь желудок тоже...
- Желудок?!
- Ну да, представь. Побаливал он давно, только обращать внимание на это не хотелось, да и в поликлинику вырваться некогда. Но вот когда узнала, что ты с тем же маешься, прямо кто подтолкнул действовать. Буквально на днях зонд первый раз в жизни глотала. Ох и противная процедура! Как же, думаю, Вадим ее регулярно делает?.. В общем, нашли гастрит. Не самой он у меня, говорят, тяжелой формы, но полечится все-таки надо...
- Конечно, надо! – едва ли ни в восторге подхватил я. – Вот и будем вместе! Дружно все преодолеем!»
Добавочное удовлетворение возникало еще и от того, что вероятная причина неприятного запаха изо рта Инны обнаружилась вроде сама собой. Ничего, подлечится – исчезнет и эта напасть, как получилось даже у меня, старого хроника.
- Да, принимать лекарства некоторое время, разумеется, необходимо, - посчитал я весьма уместным развить «тему». – Но надо и вопрос с питанием решить. Самая приемлемая для больного желудка пища лечит лучше всяких таблеток. А вот от борщей вроде сегодняшнего, как бы они вкусны ни были, надо хотя бы на время отказаться...
- А!- Инна беспечно махнула красивой своей рукой. – Никогда диет я не соблюдала – и не хочу!
- Моя ж ты лапушка! Отощать боимся? Позволь одну забавную историю привести, прямо с языка просится. Помню, друг юности пошучивал: как, мол, подумаешь, что прелести милой наполовину из шлаков состоят, так энтузиазму настолько же меньше делается. А у меня, чувствую, все наоборот! Потому что эти, скажем так, не совсем желательные вкрапленьица – они ведь тоже принадлежность родненькой!..
И я, почему-то смущенно похихикивая, принялся в то же время с огромным наслаждением обцеловывать сперва удивительные рученьки милой, потом добрался до обожаемых ушек, до губ... Неприятный запах сейчас совсем не чувствовался, все перешибали духи, которые, Инна, очевидно, покапала себе на язык, когда выходила... Но здесь опять будто кто-то со стороны заставил меня продолжить начатый перед тем разговор.
- Прости, что вновь про это, только менять питание и отчасти даже образ жизни все-таки надо. Иначе никакое лечение не поможет. Если не веришь мне, почитай авторитетных целителей – я дам их книги.
- Хорошо-хорошо! – закивала милая, явно желая «закруглить» тему. – Дай мне их труды, дома, полистаю – ну и хватит, наверно, об этом? Давай лучше почитаем тот твой рассказ, который в толстом журнале напечатали.
- Тебя он вправду интересует?
- Конечно! Ты ведь говорил, что сам его очень любишь. Ну и вообще...
- Продолжим нашу культурную программу? - засмеялся я.
- Вот именно!
Меня такой поворот, признаться, устраивал. Во-первых, хотелось еще какого-то поощрения (вспомним снова Козьму Пруткова!). Во-вторых, я сам давно не перечитывал это свое любимейшее произведение. В нем повествуется о том, как семилетний мальчик Лека безуспешно пытается разными способами достичь некоего синего леса на дальнем холме. Подталкивает парнишку к действию не какой-нибудь спортивный интерес, а безотчетное ощущение, будто обыкновенное ( на взгляд некоторых) скопище деревьев является местом собрания удивительнейших тайн тогдашнего его мира, прикоснувшись к которым можно испытать поразительное просветление и счастье. И вот эти-то по-детски чистые, цельные, не анализируемые, а лишь чувствуемые настроения вкупе с вдохновенной устремленностью к чуду, буквально пронизывающей рассказ, очень захотелось испытать теперь... Достав из шкафа журнал, я глянул на обложку.
- Боже! Как время бежит – прошу простить за банальность. Было мне тогда чуть за тридцать... Ах, ладно, не станем в грусть впадать, а постараемся воскресить лучшее из прошлого и впредь – не терять зря ни минуты...
Устроившись бок о бок рядом с милой, я раскрыл журнал и, чуть пародируя чтецов, провозгласил словно со сцены:
- Синий лес. Рассказ.
Однако в дальнейшем мой тон сам собой сделался более серьезным, потому что разворачивающееся действие как и много лет назад по-настоящему захватило меня. Некоторые пассажи, когда-то нравившиеся друзьям, я воспроизводил с особенным волнением.
- Они шли по вечернему лугу... Солнце давно село, фиолетовые тени пролегли по низинам и далям. « Тру-у, тру-у...» - меланхолично выводили свои трели лягушки. Крепко пахло свежескошенной травой. Лес на юге стал черным и расплывчатым. Три маленькие звезды над ним, словно проколы в твердом ультрамариновом куполе неба, будто бы пропускали свет из другого, вечно сияющего мира...
- О-ой! – вдруг остановил меня тихий возглас, донесшийся сбоку.
С растерянностью, отчасти тревожной, воззрился я на подругу. Лицо ее застыло будто у зачарованной, взгляд вроде вовнутрь ушел.
- Вспомнила, как сама по лугам у нас там ходила... Так было хорошо!.. А это сравнение звезд с проколами, пропускающими свет из другого, вечно сияющего мира – это что-то необыкновенное! Ни у кого такого не встречала...
- Иннулик! Милая! – с восторгом вырвалось у меня. – Ты сразу отметила то, что не только мои друзья, но даже критики хвалили. Эт-то немалого стоит! – и, конечно же, я в новом порыве набросился на подругу с поцелуями, на которые она просто не смогла не ответить...
В конце концов чтение было все-таки завершено. Некоторое время Инна сидела молча, видимо, испытывая некие сложноуловимые чувства, а потом глаза ее устремились на картину с изображением дерева, похожего на человека, ставшего в восторге на голову.
- Да-а, вот теперь лучше понимаю, как ты на мир в общем смотришь... Взглядом подмечающего везде и всюду что-то таинственное, волшебное... Интересно-о... – любимое словцо вроде невидимого облачка вышло из ее округлившихся губ. При этом милая глянула на меня столь глубоким взглядом, что мое сердце буквально рухнуло – пусть это звучит неоригинально - Столько талантов у тебя... – продолжали завораживающе шелестеть ее губы. – И художник ты у нас, и писатель... Нет, я серьезно! Такие рассказы, да и картины, далеко не каждый напишет. А еще и танцор неплохой – по задаткам – вон что недавно показал! Поверь, в этом уж, мне кажется, я неплохо разбираюсь...
И вот здесь, похоже, мне, расчувствовавшемуся от всего предыдущего, изменило мужество, которым если и обладаю, то в минимальной степени.
- Эх! – вырвалось сокрушенно, кажется, из самых глубин моей души. – Вот если бы все эти дарованьица да слились бы в талант единственный, но уж такой, чтобы пробивал все препятствия!..
Инна с чуть приоткрывшимися от неожиданности губами глянула на меня теперь так, что просверком заставило вспомнить тот ее первый по пробуждении взгляд. Вроде как пробудилась вторично, на этот раз окончательно. С ужасом ощутил я, что, похоже, допустил огромный ляпсус и надо срочно исправлять ситуацию, если еще хочу чего-то хорошего, а этого хотелось как никогда.
- Да уж ладно! – воскликнул я с искренним желанием примирить все. – Мечты – это, конечно, прекрасно, но надо и реальную жизнь уметь любить. Я, право дело, благоговею перед некой Высшей Силой – все в ней так поразительно мудро, с прицелом на движение в бесконечное будущее создано. Мои дарованьица соревнуются во мне друг с другом, я соревнуюсь с носителями других дарований, возможно, более крупных. Вот прочтет некий Имярек мои писания и скажет себе: надо бы мне писать лучше, а то какой-то Депулин меня обойдет. Да, подчас сил не хватает выполнять свою работу и вырывается вскрик вроде недавнего. Но потом, немного успокоившись, понимаешь снова: надо продолжать, так лучше и в общем и для тебя лично. Вспомним опять же Александра Сергеевича: «Как жизнь скучна, когда боренья нет!» А созерцание, которое я не меньше люблю, оно, может быть, тоже своего рода борьба. Человек в этот момент проводит в жизнь некие особые взгляды... Ах, прости, милая, за пространные разглагольствования, но, подчас, думаю, и они нужны...
Нужны-то, может, нужны – будто тень прошла на заднем плане догадка, - только сейчас необходимо что-то еще... Наитие вновь подсказало действие, вроде бы способное помочь окончательному восстановлению предшествовавшего слабодушному срыву положения.
- Позволь, милая, если уж зашел такой разговор, рассказать еще о некоторых своих... Нет, за неимением времени ограничусь пока двумя. Сейчас...
Я сбегал к шкафу и вернулся с пачкой собственных архитектурных проектов...
- А что, и это интересно-о, по-своему... – похоже, совершенно искренне отозвалась Инна, перебирая листы ватмана. – Особенно вот эти: поезд у станции «счастье», корабль-парусник... Ну а этот, считаю, вообще блеск – лев, отдыхающий у скалы, перед ним изогнутый бассейник... Показывал кому-нибудь?
- Да показывал... И специалистам и некоторым местным бизнесменам. Вот также тянули: интересно-о, кое-кто даже причмокивал, но и тут же заводили песню о недостатке средств. Хотя, думаю главный недостаток у этих господ в другом – в нежелании рискнуть, пойти непроторенным путем...
- Нет, ну надо же и их понять! – несколько даже назидательным тоном возразила Инна. – Не забывай, в какой стране живем. Здесь рисковать – слишком уж рискованно. Надо и тебе это учитывать и предлагать людям какие-то другие, более приемлемые для них проекты. Так можно сколотить капиталец и потом уж самому осуществить что-то оригинальное. Кстати, тогда тебе большая прибыль достанется...
- Вот он – настоящий блеск мысли! – я от души рассмеялся. – Чувствуется хватка мамы начинающего бизнесмена.
¬- Да-а, а что? К тому же я и сама еще кое-что могу. Во всяком случае хочу в это верить... Уже говорила тебе – мою должность на заводе сокращают. Предложили на выбор несколько других, потому что удержать-то им меня хочется, но оклады там – смешно сказать. Поэтому я решила: лучше пойду-ка я в центр занятости, пусть переучивают меня на бухгалтера. Сын в конце концов организует, уверена, собственную фирму, возьмет маму к себе на службу. Ну а пока буду подрабатывать в профсоюзной страховой компании – меня туда приятельница обещает устроить.
- Что? Не все еще финансовые пирамиды рухнули? – я был искренне удивлен.
- А это никакая не пирамида. Это – обрати внимание – профсоюзная, работников автомобильной промышленности страховая компания, сокращенно: ПРАСКО.
- Не на базе ли автопроизводства, которое у нас на Сельмаше налаживают?
- Вот именно. Там такие люди в инвесторах состоят – их вся страна знает.
- Среди «папаш» тех компашек, которые давно лопнули, тоже знаменитости фигурировали... Ну да ладно, не хочу каркать, будем верить: наша прокуратура накопила особый опыт, на сей раз убережет народ... Хотя завлекать в подобные организации теперь стало, наверное, очень нелегко?
- Да уж попотеть, по словам приятельницы, приходится. Но когда, говорит, предъявишь бумаги со всеми подписями и печатями, дашь телефоны – кое-кто соглашается... Так ведь давно известно – без труда не вынешь рыбку из пруда.
- Это уж точно! Ну что ж, дай Бог, дай... Может и меня в дело примите, и я впрямь смогу заработать на осуществление своих проектов. Разреши, так сказать на закуску, рассказать еще об одном, на мой взгляд – самом сногсшибательном. Представь – это... опера! Трагикомическая опера под названием «Перестройка». Увертюра, почти все арии прямо-таки звучат в моей голове. Сам я, к сожалению, нотной грамотой не владею, деньги на то и требуются, чтобы подключить к делу знающих ее... Там у меня Горбачев с Ельциным сперва дуэтом поют, а потом начинают яростно пререкаться...
- Ой! Ну ты меня сегодня все-таки уморишь! – Инна, как давеча, схватилась за грудь и, запрокинув голову, смеялась явно от души. – Вот представила себе этих деятелей распевающими арии... Нет, сейчас лопну!.. – и она вновь залилась своим музыкальным смехом. Но затем вдруг, вытирая платочком выступившие слезы, глянула на будильник, стоявший неподалеку на столе. – Да, все это хорошо, но мне пора, наверно, собираться. Уже час!
- Разве это много?
- Но и не мало. Как уже говорила, мне надо не только самой к работе подготовиться, но и детям помочь...
- Эх! А как бы хорошо было в заключение прогуляться, например, в Приморский парк... Может все-таки получится, а? Ну хоть совсем немного. Минут за пятнадцать дойдем, да полчасика там...
- Ну разве что полчасика...
- Ур-ра-а!..
Однако последовавшее затем показало, что привычка радоваться заранее остается одной из главных моих бед...
К Приморскому парку от нашего дома можно пройти несколькими путями. Часть одного из них, самого короткого (а нам ведь надо было время экономить!) пролегает по некоему подобию косого переулка, на который выходят зады частных дворов, гаражей, каких-то хозпостроек. Ночью здесь, конечно, лучше не появляться, но днем мне этот переулочек даже нравится своим малолюдьем, относительно чистым воздухом и попадающимися по сторонам крохотными лужайками с дружно зеленеющей почти в любую оттепель травой. А в тот день случилась даже не просто оттепель, но словно бы краткий предварительный визит весны. На сочно-синем небе не виднелось ни облачка, ветерок лишь ласково повеивал, солнце сияло будто заново протертое. В лужицах, замерзших за ночь, сейчас истаивали последние иголки льда и воробьи, наперебой чирикавшие, словно бы подбивали друг дружку устроить массовое купание.
- Ну и погодка-а, а Иннулик? – в восхищении протянул я. – Да и в общем, по-моему, все-все великолепно-о!..
И вот здесь-то, видимо, от избытка чувств, требовавших немедленного воплощения, я с особой нежностью погладил шедшую рядом подругу по спине, после чего моя ладонь непроизвольно соскользнула на ее талию, а потом и чуть ниже.
- Вади-им!.. – рывком распахнувшиеся янтарные глаза глянули на меня не просто укоризненно, но с явным оттенком холодноватого возмущения.
- Что, что? – залепетал я будто мальчик, застигнутый за неприличным занятием.
- Ну как же «что»?! Ведь люди сразу поймут – никакие мы не муж и жена, а годы наши уже…
Все еще не понимая, что же страшного стряслось, я машинально огляделся. «Люди» - это была парочка невзрачных мужичков, плевшихся позади шагах в ста с авоськами, набитыми стеклотарой. Дела им до нас было явно не больше, чем, например, до падающей Пизанской башни. Однако пререкаться с любимой женщиной, к которой я несмотря ни на что продолжал испытывать неизбывную благодарность, мне совершенно не хотелось. Не лучше ли использовать кое-что из приносившего ранее успех? Разве можно видеть в этом что-то предосудительное, особенно, если подойти к делу творчески?
- Ах, простите, простите Вадика, уважаемая Инна Мефодьевна-а! – заныл я, вроде бы чуть ни плача. – Он больше не бу-удет!..
Инна усмехнулась почти благосклонно – вот так-то, мол, лучше. А тут еще и ход событий помог наращиванию моего успеха.
- Господа! – провозгласил я уже совершенно другим тоном, долженствующим напомнить спутнице наше первое «мероприятие» – посещение галереи. – Сейчас мы приближаемся к улице, имеющей официальное название Водопроводная. Что вода здесь наличествует, причем в большом количестве, можно убедиться, глядя на эти великолепные лужи, местами переходящие в озера, но вот то, куда ее проводят и как – остается тайной за семью печатями.
- Действительно!- засмеялась Инна негромко, но вполне доброжелательно, давая, наверное, знать, что я прощен окончательно…
В Приморском парке в тот час людей было также немного. Ни с кем не сталкиваясь, мы гуляли, где хотели: по аллеям, по уголку аттракционов, по набережной. Меня потянуло на воспоминания и я принялся рассказывать о бывшем здесь некогда безобразном глинище, напоминавшем лунный пейзаж, потому что кирпичный завод добывал в этом месте сырье и он же втихую спускал сюда сточные воды. Последнее обстоятельство имело, впрочем, весьма неожиданное и даже занятное продолжение.
- Понимаешь… - все больше увлекаясь, развивал я свое устное повествование - пока эта… скажем так – жидкость сложного состава проходила по буеракам, ямам, всяким другим препятствиям, она практически полностью очищалась и вот здесь, в центре образовалось настоящее озерко, со всеми так сказать атрибутами, присущими природным водоемам. По берегам его росли камыши, осока, в самой воде сновали какие-то крохотные рыбешки, квакали лягушки, в воздухе реяли огромные стрекозы. Так что получалось – с экологией здесь все в порядке. Мы, пацаны тех времен, набросали в озерко обломков досок, бревнышек, связали из них плоты и устраивали настоящие побоища на воде. Получалось подчас интересней, чем даже на море. Представь, сколько хохоту было, когда удавалось опрокинуть «корабль» противника и вся его команда бухалась в воду вверх тормашками, а лягушки и головастики кидались от них в стороны…
- Да-а, неплохо-о… - все заметней добрея, отозвалась Инна. – Прямо цирк для себя.
- Примерно. А потому даже чуть жаль стало, когда городское руководство решило карьер разровнять и разбить на его месте парк. Но, ничего, хорошего, конечно, получилось, больше. Ведь я и в этом деле поучаствовал – наверное, десятка два деревьев посадил в разных уголках. А значит, в какой-то мере выполнил известное пожелание: человек должен посадить дерево, построить дом, воспитать ребенка. Второй пункт, кстати, я тоже, считаю, осуществил, пусть лишь отчасти, когда обустраивал наши с мамой каморки – это было весьма нелегкое дело… Ну а что касается детей – тут, увы, полное фиаско… Эх-ма… Ну да что ж, наверное, на каждого полных наборов не хватает…
Инна на сей раз промолчала, но от меня не укрылось, как она, также степенно вышагивая, чуть приподняла руку и глянула украдкой на часы.
- Ах, прости, прости, голубушка! – с искренним сожалением вырвалось у меня. – Напустил грусти, а тебе еще работать надо. Вовсе я не переживаю так, как могло показаться, просто к слову пришлось. Ведь есть и другие высказывания, например: каждому – свое. Правда, это свое еще угадать надо, да потом силы приложить для его осуществления…
Когда мы тем же неспешным шагом двинулись к трамвайной остановке, я попытался еще немного порассуждать в подобном духе, стараясь, чтобы общее впечатление от дня получилось позитивным, может быть, даже оптимистичным, имеющим перспективу.
- А знаешь, что? – похоже, с искренней участливостью проговорила Инна, когда мы остановились, и, положив ладонь на мой локоть, посмотрела проникновенным взглядом. – Зачем тебе трястись в вагоне через весь город сперва в одну сторону да потом в другую? Что еще это нам добавит? А тебе надо отдохнуть получше…
Наверное, моя физиономия выглядела настолько забавно в своей растерянности с примесью полудетского испуга, что подруга не удержалась от смеха, впрочем, весьма сдержанного, пожалуй, даже сочувственного.
- Ничего-ничего! Ничего страшного! Никуда я не денусь, во всяком случае, надолго. Вспомним твое же рассуждение: не надо спешить, но не надо и зря затягивать… Наверно, иногда стоит переставить местами эти слова. Звони в конце недели…
Бредя в сторону дома по тихим переулкам, я в мыслях своих ходил в основном кругами, очень стараясь превратить их в витки спирали, возвышающей и внушающей новые надежды, но это не всегда получалось. Больнее всего, конечно, было вспоминать об известных своих проблемах, жалком лепете, и отчужденном взгляде подруги в момент пробуждения. А ведь если хорошо вдуматься - размыщлял я – так ли уж много нам, именно нам, в плане так называемого интима требуется? Меня, например, тот какой-никакой секс, который у нас получился, в качестве минимума вполне бы устроил. А если к этому – да еще и возможность чмокнуть милую, когда захочется, в щечку, сходить куда-нибудь вместе, обсудить увиденное – так это было бы, пожалуй, уже счастье, очень скромненькое, но мною принимаемое с благодарностью. Вот только может ли Инне понравиться подобная жизнь? Хотя казалось бы – почему и нет? Возрастом – почти ровесница мне, здоровьем тоже не может похвастать. Что касается сексуальной разрядки, то, похоже, ее она, по крайней мере в смысле физическом получила. Не так прошло «как у людей»? Ой, да и у людей разное бывает, просто не говорят ( и правильно!) Зачем стереотипам придавать все подавляющее значение? Не важнее ли та духовная близость, которая у нас уже наметилась и которую можно развивать бесконечно, радуясь ей вместе, что – надо подчеркнуть особо – далеко не с каждым получится. А дальше – дальше опять-таки видно будет. И вот здесь, голубушка, уж точно не надо спешить…
Когда наконец очутился я в своей комнате, то без лишнего промедления взялся за рукопись. Занятия с нею являлись главным моим лекарством и способом достижения хотя бы относительной душевной гармонии, столь необходимой мне в те минуты… А на следующий день, уже на заводе, я прямо с утра, без напоминания «сверху», принялся за реконструкцию стенда, по разным причинам долго откладываемую. Материал был подготовлен заранее, оставалось расположить его поживописнее – и это, похоже, в общем-то удалось. Во всяком случае начальник, забежавший чуть позднее, удостоил меня похвалы, чем обычно старался не баловать… Вот так, почти незаметно, приблизились очередные выходные. Вечером в пятницу, едва дождавшись намеченного часа, я позвонил Инне… Мы встретились… и… Ах, простите, простите великодушно, дорогие, но просто некуда нам деться от очередных «нюансов» этой «эпопеи». Как, наверное, многие из вас уже догадались, у меня вновь не получилось – то есть, так «как у всех». Правда, на сей раз я подготовил запасной вариант действий, но без особой необходимости не хотел даже вспоминать о нем. И вот все же пришлось… Потому что кроме ничего уже не оставалось. Подруга лежала рядом явно растерянная, а, может быть, даже обозленная и надо было срочно открыть для нас хоть какие-то перспективы.
- Иннуля… - начал я так задушевно, как только мог, невольно кашлянув в конце слова, поскольку говорить о последующем казалось задачей почти невыполнимой. – Думал – как-нибудь само все утрясется, но, похоже, меня прямо-таки заставляют действовать именно так, а не иначе. И, наверное, надо подчиниться. Если, конечно, есть желание развивать все к лучшему. А у меня оно есть – не могу передать какой силы! Однако ты – я и этому подчиняюсь с пониманием – имеешь право на собственное мнение… Так вот… Помнишь, я рассказывал, как на курорте нечто подобное уже происходило? Домой вернулся страшно расстроенный, и надо же тому случиться – буквально через пару дней попадается на глаза напечатанная в местной газете статейка сексопатолога о некоем приборчике под названием эректор. Ну будто нарочно ее для меня готовили! Там доктор еще и порассуждал: мол, лекарства, ныне рекламируемые, дороги, хотя малоэффективны, к тому же имеют противопоказания. А вот эректор, по его словам, безотказен при использовании и никакой ни для кого опасности не представляет. Я думал недолго – в тогдашнем моем состоянии это было просто невозможно – сгреб деньги, какие еще оставались, и помчался по указанному адресу… Скажу сразу: приборчик этот похож на ухват – только очень маленький – вроде тех, какими раньше горшки в печь сажали, ты такие еще могла в деревнях видеть… Ну а что же, в былые времена, говорят, мужчины при затруднениях деревянную ложку себе привязывали – и получалось… Каково же мое приспособление в деле – не знаю, потому что вскоре после того я впал в еще большее уныние, положил приборчик в дальний ящик – да и забыл про него… Но пришлось, видишь, вспомнить… Инночка, милая, хорошая, мне страшно неудобно, даже чуть противно говорить о всем таком, но я просто вынужден! Потому что хочу жить с тобой, именно с тобой, настолько полной жизнью, какая еще возможна. И я, конечно, вовсе не намерен ограничиваться эректором. Пойду к врачам – терапевтам, андрологам – ко всем, к кому понадобится. Тот сексопатолог, правда, улепетнул из города, зато я узнал, что один из моих старых знакомых будто нарочно переквалифицировался в специалиста именно по этим проблемам. Есть с кем поговорить по душам. Хотя с лекарствами, насколько мне известно, и теперь спешить не стоит. Очень уж много всяких шарлатанов к этой золотой жиле присосалось. У меня к тому же столько всяких других болячек, что страшно затронуть какую-нибудь ненароком… В общем, лично я такое мнение имею: для начала попробовать все с эректором. Может, мне какого-нибудь одного толчка не хватает, надо лишь с места стронуться, а дальше собственная «машинка» заработает… Ах прости, прости, милая, если вверг тебя в тоску своими разглагольствованиями, но подчас и без них не обойтись. Решать, конечно, в основном тебе. Позволь только высказать еще одно соображение – сокровища далеко не всегда на дороге валяются. А наша совместная борьба за все самое лучшее как раз и может стать таким общим для нас сокровищем, нашим светом, нашим крепким фундаментом для построения совместной жизни. О, как бы я хотел успеха в этом, как мечтаю о нем! И верю, верю искренне, светло, что удачи отнюдь не пустяковые ждут нас впереди!.. Надо лишь хорошо, от души постараться…
Наверное, мои речи, не смотря на их путанность, книжные обороты и тэ пэ, могут все же на некоторых действовать убеждающе. Во всяком случае, Инна, похоже, принадлежала тогда к их числу. Даже при свете ночника было заметно, как выражение ее лица меняется, становится более спокойным, благожелательным и, сколь ни удивительно, довольно заинтересованным или просто любопытствующим, что тоже показалось мне на худой конец обнадеживающим.
- Люблю, люблю невыразимо! – я с особой надежностью припал к полуоткрытым теплым губам. – И хотелось бы говорить только об этом, а приходится.. не знаю, как и назвать такое… Но будут, еще могут быть у нас самые замечательные, самые задушевные разговоры, пусть и чуть спустя… Что скажешь? Не смею ни на чем настаивать… У меня голова кругом…
Инна молчала, наверное, с минуту, во время которой я побывал и в аду, и на пиках надежд, и еще Бог весть где. Наконец ее губы приоткрылись.
- Ну что же… - она вздохнула, но этот вдох не показался мне унылым, скорее в нем проблескивала даже некоторая решительность. – Раз так все складывается… Давай уж попробуем с этим твоим… как его…
Пылко чмокнув подругу, я сбегал к шкафу и вернулся с предметом, вокруг которого наговорил уже столько всего всякого, но оказалось – еще не все. Меня, сколь ни смешно, вновь охватил «экскурсоводческий» азарт, подобный испытанному с месяц назад в картинной галерее.
- Ну глянь, глянь, какой хорошулька! Совсем ведь не страшный! Скорее даже забавный. Правда, на ухватик похож, да? Ух, помощничек ты наш, посади мой горшочек в жаркую печечку милой!..
Догадываюсь, некоторым подобный юмор покажется уже Бог весть чем, но насколько мне известно, сексологи советуют употреблять даже более хлесткие шуточки и выражения – лишь бы раззадоривали, раскрепощали, а главное возбуждали. Во всяком случае с Инной, женщиной вовсе не легкомысленной, случилось нечто похожее: она рассмеялась с примесью некоторой стыдливости, щечки ее разрумянились, в общем ей стало явно легче. На меня она смотрела с возросшей симпатией, даже, пожалуй, с уважением – дружок, мол, духом не падает, не сдается, старается шутить как может...
Не имея нужного опыта, я провозился, надевая прибор близ ночника, минут пять-шесть. Наконец вроде получилось и мне показалось необходимым вернуться к постели с видом победителя, уверенного в дальнейшем. Инна однако не смогла сразу разделить со мной эти чувства. Она взглянула на моего тщедушного «мужичка», подобно страдальцу за веру распятого на маленькой дыбе из нержавейки, с некоторой смущенностью и сомнением.
- Милая, давай все-таки не бояться, хотя мне и понятны твои опасения, - заговорил я совсем другим нежели недавно тоном – искренне дружеским, участливым. – Когда паренек хоть чуть набухнет, то эти колечки и штангочки, и без того не опасные, вовсе утонут в моей плоти, и ты их совершенно перестанешь чувствовать.
- Да-а, ну а тебе-то как?..
- Мое дело – второе, хотя, думаю, и мне кое-что обломится...
- Тогда что ж... – всколыхнув всем своим роскошным телом, Инна улеглась поудобнее.
Это ее движение и поза с чуть раздвинутыми ногами встряхнули меня будто взрывом. Бешеное желание, страсть... «Мужичок» и впрямь напрягся неимоверно... О, это был удар, это был натиск! Может быть лишь в лучшие годы молодости испытывал я нечто подобное. Частички времени проносились пулями, отдаваемые яростной работе вкупе с мгновенными поцелуями взасос, с захватыванием зубами восхитительных ушек... Еще, еще!.. Вот!.. Я буквально взревел, колотясь в сладостных судорогах, на миг-другой прервав поневоле известные движения, но мысль о подруге заставила их тут же продолжить из последних сил и даже еще более яростно. Инна только начинала закипать, дыхание ее учащалось, тело чуть вздрагивало... и тут...
- Ой! – внезапно вырвалось у нее. Этот вскрик не был похож на те, которые вырываются у женщин в мгновения оргазма. Он настолько не вписывался в происходящее, что меня это враз, несмотря на всю мою ошалелость, застопорило. Действуя совершенно безотчетно, я приподнялся над подругой на руках и глянул куда-то меж наших тел. Увиденное потрясло меня по-своему даже сильней испытанного перед началом действа, вмиг отрезвило и ввергло в настоящий ужас с примесью жгучего разочарования. Мой многострадальный скукожившийся пенис и уже описанный приборчик болтались каждый сам по себе, связанные лишь особой крепежной резинкой с пупырышками. Надо понимать, во время так называемых фрикций произошло их разъединение и рожки «ухватика» повредили нежную кожицу внутри естества подруги. Неожиданно ощущенная обессиленность заставила меня повалиться на спину рядом с Инной. Несколько мгновений я бессмысленно смотрел в потолок и вдруг новый приступ ярости заставил буквально выгнуться все мое тело.
- Гады, сволочи, паразиты! Ведь что делают, а?! Что делают!.. Прости, милая, за эту злость, прости, прошу, Господи и ты меня, но разве же так можно?! Так нагло, подло наживаться на бедах людских! Заверения, гарантии, подпись министра – а в итоге дрянь несусветная. Милая, если бы я знал!.. Но может, все не так страшно там у тебя? Может, просто небольшая ссадинка? Ну, подлечишься, поспринцуешься, например, или что вы там делаете... Нет, нельзя так быстро духом падать. Прости, прости за этот приступ слабости! Надо бороться, искать, верить... – меня осенила новая мысль. – Да может, и с ухватиком не все еще потеряно? Я точно соблюдал инструкцию, но ведь требуется также определенный опыт, у каждого могут быть свои особенности. Буду теперь нарочно надевать его, изучать, думать... И к врачам обязательно пойду, чего бы это мне ни стоило. Давай верить во все лучшее, милая. Найдем выход из любой ситуации, все преодолеем, если будем бороться вместе, поддерживать друг друга...
Инна лежала безмолвно, с закрытыми глазами, и о ее ощущениях, мыслях и всех нюансах состояния можно было только гадать, чем я занялся поневоле, параллельно борясь со страхами, но не имея сил полностью преодолеть их. Да скорее всего милая и сама себя не до конца понимала...
С Максом Длонским, уже упоминавшимся знакомом андрологе, мы, сколь это не покажется кое-кому странным, учились некогда вместе в машиностроительном техникуме. По окончании названного заведения меня по некоторым причинам потянуло в Литературный институт, его – в медицинский. В этом вузе Макс получил специальность хирурга, однако некоторое время спустя переквалифицировался в андролога. Оно и понятно – в наше время стрессов и страстей подобные специализации открывают доступ к золотой жиле, а Макс всегда мечтал иметь больше денег. Хотя, впрочем, в самом этом желании не следует, по-моему, выискивать что-то нехорошее, если, конечно, не хотим прослыть ханжами. Я тоже отнюдь не прочь получать за свой труд побольше, только вот стараюсь, чтобы погоня за деньгами не захватывала с головой, душой и, простите, со всеми потрохами...
Потом мы с этим моим бывшим соучеником не раз сталкивались в нашем невеликом городе, разговаривали, правда, немного, поскольку в настоящих друзьях никогда не состояли. Я был в курсе его продвижения по карьерной лестнице, а когда Макс сделался главным врачом профилактория металлургического завода, поздравил и вроде в шутку закинул «удочку»:
- Ну так что? Примешь по блату, если понадобится?
- А чего ж? Заходи, не стесняйся. Хотя лучше будет, - Макс хмыкнул, - если именно из-за известных проблем я тебя никогда не увижу...
И вот поди ж ты как все повернулось!.. Искать других специалистов? А будут ли они лучше во всех смыслах и меньше ли придется потратить на них? Взвесив все за и против, я решил отправиться к старому знакомому. Поскребя по сусекам, купил бутылку неплохого коньяка, выверил стратегию будущего разговора (с намеком на дальнейшее «сотрудничество») и направился в сторону профилактория металлургов...
Очередь у кабинета главврача, пусть небольшая, все же имелась. Воспользоваться привилегией бывшего соученика я счел неприличным, поэтому за ручку двери взялся, лишь отсидев положенное. А когда вошел, к своему удивлению, как-то не враз узнал в импозантном брюнете, восседавшим за массивным столом и одетом в нежноголубой халат, давнего своего знакомого. Зато он, похоже, ничему не удивился, а, встав навстречу с протянутой для приветствия рукой, усмехнулся по- свойски:
- Проходи, не стесняйся! Не ты первый из наших здесь появляешься.
- Даже так? – несколько растерянный, я не нашел ничего лучшего, как сразу полезть в свой рекламный кулек. – Тогда позволь... э... в знак доброй памяти о прошлом и с надеждой на продолжение всего хорошего... Очень скромненько... зато – от души...
- О-ой, да ну зачем это-о? – кажется, вполне натурально застеснялся хозяин кабинета, в тот момент – воплощение самой культуры.
- Очень прошу... прими... и выпей, пожалуйста, за мое и свое здоровье. Не здесь, конечно. Ты на работе, а мне, как понимаю, лучше пока воздерживаться. Вот если бы ты был женщиной – ну тогда бы с удовольствием букет преподнес...
Наверное, мой пассаж с «ляпом» в конце сыграли главную роль в разрядке ситуации.
- А-ха-ха, - по-светски элегантно рассмеялся бывший соученик, принимая наконец презент и быстренько пряча его в ящик стола. – Уж кем-кем, но женщиной не был никогда!
- А в нашем возрасте тем более не стоит пол менять! – хоть в результате казуса, почувствовал я долгожданное раскрепощение и потому с некоторым даже удовольствием включился в словесную игру. – Но меня вот некоторые обстоятельства против моей воли хотят превратить в существо как бы вовсе бесполое...
Вмиг посерьезнев, Макс взглянул на меня своими миндалевидными глазами со специфичным интересом и тут же повел рукой в сторону кресла – садись, мол, рассказывай. Я устроился поудобней – беседа, видимо, предстояла обстоятельная – заговорил также весьма серьезно, стараясь, впрочем, даже теперь не переусердствовать.
- Ну так вот... Позволь уж, чтобы понятней стало, начать издалека... Жены у меня никогда не было, нормальной половой жизни, считай, тоже. Раз несколько, правда, сходился кое с кем, только ничего путного из этого не получалось. Но вот недавно встретил очень хорошую женщину и вдруг понял – именно ее мне не хотелось бы потерять... Увы! Когда мы легли в постель, ничего у меня не вышло – то есть, в общепринятом смысле...
Я подробнейшим образом описал свои старания, а также то, как подруга помогала мне. По ходу рассказа делал своего рода отступления, углубляясь в предысторию событий или высказывая некоторые догадки...
- Так кончил все-таки? – уточнил Макс, глядя на меня чуть исподлобья и теребя при этом смуглыми своими пальцами подбородок. Такова, похоже, была его манера беседовать с пациентами.
- Да-а, причем, как говорится, от души.
- Боли никакой не почувствовал?
- Не-ет. Наоборот, повторяю, очень хорошо было, будто огромные врата передо мной распахнулись и со всем светом я соединился...
- Угу. Ну это уже ваша лирика писательская пошла. А меня вот что сейчас интересует – диагноз простатит тебе ставили когда-нибудь?
-Да-а... Помнится, началось у меня жжение при мочеиспускании. Ну, обратился к урологу... Так это ж мне тогда еще и тридцати не было...
- Вот как? Значит, уже лет двадцать он у тебя. Лечился?
- Ну да. То есть – пытался. Так ведь как у нас: выпишут какую-нибудь отраву, пока пьешь – вроде бы терпимо, бросил – опять все начинается, верней – продолжается.
- А как же ты хотел? Им, голубчиком, простатитом, то есть, постоянно заниматься надо. Но в этой стране о хворях вообще раньше говорить не любили – будто при развитом социализме они практически изжиты, а про болезни половых органов – тем более. Вот и довели до того, что, считай, три четверти наших мужиков имеют проблемы с предстательной железой. Среди же причин импотенции простатит – на первом месте.
Меня даже потом прошибло.
- Так что, амбец мне? Как мужику, то бишь...
- Нет, почему же... – Макс, отведя взгляд, поджал губы – совсем как вроде некстати вспомнившийся мне один наш техникумовский преподаватель-педант. – Отчаиваться никогда не стоит. Наоборот – надо лечиться, постоянно, упорно, вести умеренный образ жизни... Ну а если женщины долго нет, не грех и того-с... – Макс едва заметно усмехнулся, посмотрев на меня изучающим взглядом. – Да, именно – сонанировать...
Наверное, от растерянности я выглядел полным идиотом.
- Вовсе не шучу! Тем более - не издеваюсь. Хотя чувства твои понятны – слишком много у нас вокруг этого якобы порока всяких гадостей наворочено. Но к такой... не побоюсь сказать профилактической процедуре все животные прибегают – сама природа заставляет их ликвидировать чреватый болезнями застой...И даже многие великие люди, если требовалось, этим «делом» занимались, например, Диоген, Гоголь... А если уж на то пошло, - Макс усмехнулся еще тоньше, - так ведь и сам Господь Бог, получается, тоже онанист – потому что находит удовлетворение в самом себе. Онана же он наказал не за то, что тот семя на землю выплеснул, а за то, что он на вдове умершего брата не захотел жениться... В современном же культурном сексе – стоит вспомнить – вообще все разрешено кроме насилия и совращения малолетних. Ну да тебе в этом смысле, надеюсь, ничего не грозит... – во взгляде бывшего соученика мелькнула некая особая пристальность. – Хотя бы потому, что имеешь женщину, которая тебя по-настоящему привлекает. Кстати, вот и поговори с ней еще раз откровенно, от души, попроси быть благожелательной, терпеливой. Это может очень помочь! Ну и я, конечно, если доверяешь мне, как специалисту, со своей стороны помогу, чем только смогу.
- Да-да! - Безусловно! Благодарю! – будто после гипноза очнувшись, я часто закивал. – Ведь затем и шел к тебе именно.
- Польщен... Значит, сегодня же начнем... Ну, разрекламированные лекарства – дороги, а главное – массу побочных эффектов имеют, при твоем здоровьи особенно опасных. Отодвинем их на пока...
Я вновь быстро закивал.
- Давай попробуем для начала давно зарекомендовавшие себя средства: лидазу, стекловидное тело – они хорошо снимают воспаление, старые рубцы рассасывают... Очень полезно было бы тебе и некоторые процедуры поделать – здесь, у нас в профилактории. Но за них, как и за лекарства, надо будет заплатить. Это я тебя, как... – макс запнулся, - как старого товарища, могу принять бесплатно, а медсестре лезть за спасибо человеку со стороны в ... пардон, в прямую кишку или хоть в мочеиспускательный канал – сам понимаешь...
- Да-да, - голова моя сама собой вновь закивала, - но во что это обойтись может?
- Вон прейскурант на стене, третья строчка сверху. У нас цены умеренные.
Вглядевшись в цифры, я внутренне крякнул: «Ничего себе «умеренные» !» Но в чем заключалась альтернатива? Вряд ли в других местах затребуют намного меньше, а здесь все-таки знакомый... И мне не пришло на ум ничего лучшего, как залихватски махнуть рукой:
- Ладно! Давай сотрудничать! Ты поможешь мне, а я, может, в чем-то тебе...
Последние слова, употребляемые мною зачастую в виде своеобразной поговорки, вылетели почти машинально, но Макс (вот что значит – хозяйственник!) отреагировал мгновенно:
- Слуша-ай! Ведь ты сейчас художником-оформителем работаешь? Ну так изготовь, пожалуйста, нам табличку на процедурный кабинет – он же и для тебя на время родным сделается. Понимаешь, ремонтники, черти, разбили нечаянно, а у нашего заводского бюро эстетики пока что выпросишь...
- Постараюсь... – отозвался я, хотя и с секундной задержкой, во время которой до меня доходила мысль, что эта просьба впрямь может оказаться полезной в плане заявленного сотрудничества. – Ну а если не очень получится, то послужит хотя бы временно...
- Получится! Я тебе разбитую отдам в качестве образца. Ну что ж тогда... Если хочешь формальной волокиты избежать, можешь отдать деньги прямо мне и пойдем в кабинет, с медсестрой познакомлю, дам ей особые инструкции насчет твоего лечения...
... В некотором роде замечательнейшей оказалась «процедурка», назначенная мне бывшим соучеником! Теперь-то вспоминаю о ней, подчас иронизируя над самим собой, но тогда, право дело, было не до смеха. В общем, действо это заключается в следующем: пациент спускает штаны до колен, ложится спиной на кушетку и, зажав пенис в кулаке головкой кверху, пытается расслабиться. А ему в это время заталкивают в мочеканал так называемую оливку из серебристого сплава, служащую наконечником шланга толщиною едва ли ни с палец... Мое положение усугублялось тем, что молодая медсестра, проводившая процедуру, девической стыдливости, похоже еще не утратила, - это сказывалось в некотором дрожании рук – про мои же чувства в данном случае и говорить, думаю, излишне. Хотя, впрочем, чисто физические страдания удавалось переносить почти стоически, и когда зонд за что-то цеплялся внутри, вызывая такую боль, что слезы на глаза наворачивались, я лишь твердил себе: «Вынеси, Вадик! Есть за что и это претерпеть!..»
Домой после всего перенесенного шел что называется враскоряку, переставляя ноги вроде живого циркуля. Внутри пениса, в яичках все огнем горело и дергалось будто в тике. Возможно, именно безотчетное желание избавиться от боли заставило меня при виде вывески «Аптека» словно в гипнозе перейти на другую сторону улицы, взяться за ручку двери заведения, как выяснилось позже, коммерческого... Оказавшись внутри, я по навеки вьевшейся советской привычке принялся озирать все полки подряд – вдруг повезет напасть на пресловутый «дефицит»? Ничего особенного здесь не обнаружилось, зато в один из моментов мои глаза наткнулись на коробочку с наклейкой «Лидаза». Ага, интересно. Что-что? Цифры на ярлыке с названием ООО такое-то были раза в полтора меньше платы, какую взял с меня Макс за точно такую же упаковку. С неприятно застучавшим сердцем я по наитию продолжил поиск и новое «открытие» не заставило себя ждать – наклейка на бальзаме «Энергия», таком же, какой всучил мне под конец бывший соученик, показывала, что и в этом случае я заплатил процентов на сорок больше. Ай да Максик, ай да приятель нежных лет! Каким бы еще особо ласковым словом мне тебя назвать? Жаль, денег не осталось, а то бы купить здесь эти снадобья, вернуться и кинуть тебе их на стол ценой кверху. Какими бы глазами посмотрел, что бы залепетал в ответ? Может, то, что тебе лекарства поставляют из Гваделупы через Антарктиду и Северный полюс?..
Разумеется, я догадывался, что даже будь у меня деньги, ничего подобного не сделал бы. Нехорошо, видите ли, некрасиво... Но вскинувшаяся внутри неудержимая ярость грозила при отсутствии выхода разорвать голову, сердце, что угодно. Потому, наверное, в мозгу открылся вроде бы гейзер, принявшийся толчками выстреливать отдельные злые слова и целые фразы... А им все хорошо, все красиво! Ведь до чего доходит, анестезиолог перед операцией спрашивает больного: «Ты хочешь спать или проснуться?» Дескать, положи эскулапу на лапу, не то... Распевают: « Люди в белых халата-ах...» Нелюди, звери, гниды в белых халатах! Паразиты на теле народа! Лечат как попало, залечивают в усмерть, а денежки все равно отдай. Ну идите, если так их любите, в сталевары, в нефтяники, в финансисты. Ага, это ж надрываться надо, рисковать. В белых (голубых, зеленых) халатах удобней и безопасней... Ах, прости, прости, Господи, за этих чад Твоих! Знаю, среди других «слуг народа» тоже немало «зверей алчных, пиявцев ненасытных». Просто оказалась затронута одна из самых тяжелых старых ран моих – и закричал я, или, может быть – слабости мои, боль, тоска – закричали. Но ведь никто кроме Тебя не слышит этих обвинений, а я излился – и вот уже легче, разве плохо? Говорят, всякий народ заслуживает то правительство, которое имеет ( а значит – и медиков, и судей и т.д.) Надо всем вместе совершенствоваться, и все больше будет становиться хороших людей во всех областях. Да они уже и есть. В том числе – среди врачей. Надежда Викторовна, Василий Петрович, простите, пожалуйста, и вы меня! Я искренне благодарен вам за помощь, оказанную мне в свое время, и потому, что есть вы, я прощаю всю свору хищников. Да, надо уж использовать все то, что есть. Постараюсь больше не злиться на Длонского, и если его лечение хоть чуть поможет, право дело, буду и ему благодарен... Во-от, мне становится еще легче! Слава, слава, Тебе, Господи, Всезнающему, Милосердному и Всемогущему! Наверное, зачем-то и через это небольшое испытание мне надо было пройти, пережить в очередной раз боль, злость, раскаяние и благодарность. Вперед – с надеждой и любовью! Всем миром будем заслуживать лучшего и еще более лучшего!..
Во исполнение этих призывов, я рьяно, несмотря ни на что, продолжил лечение: принимал бальзам, делал инъекции и процедуры с заталкиванием оливки в мочеиспускательный канал... Кроме того попытался как можно лучше освоить эректор. Да неужели же и он не может внести хоть какую-то лепту в общее дело? Ведь писали, что испытания прибор прошел успешно, министерство здравоохранения разрешило его продажу, чем воспользовались даже японцы, закупив сразу крупную партию. Правда, реклама всегда преувеличивает, но должна ведь и она на чем-то основываться?.. То надевая «ухватик» на свой многострадальный пенис, то снимая, я уловил, что «рожки» его сжимаются недостаточно плотно при любых состояниях органа. Стало понятно, что виной всему действительно конструкторская недоработка, причем скорее всего никто даже не стремился довести изобретение до совершенства. Куй железо, пока горячо! Авось чуть спустя можно будет выдать якобы модернизированную модель и загрести новые барыши. Пока же российскому потребителю явно предлагалось заняться привычным делом – доводить изделие самому... « А что, если, - подумал я, - поверх «рожек» обернуть прибор полоской лейкопластыря? Да потом для страховки натянуть еще и презерватив?» Совершив задуманное, я взял орган в кулак, и ощутил, что практически ничего не чувствую. Головка члена от одного лишь обматывание лентой почти онемела, а тут еще – все облекающая резина... « Ну и пусть!- в каком-то даже экстазе раздалось во мне. – Лишь бы милой это хоть что-нибудь дало. А мне... Да и мне немало еще останется. Целовать любимую, гладить, шептать в изумительное ушко ласковые слова... прийти вместе к нашему другу моречку, впитывать красоту мира, сопереживать...»
Очередное свидание сначала проходило в полном согласии с уже складывавшей у нас традицией. Поужинали в компании с мамой, покалякали о том, о сем, затем, уединившись в моей комнате, долго обнимались и целовались, входя потихоньку в жар. Похоже было, что Инна на сей раз «завелась» капитально – щеки ее раскраснелись, дыхание стало учащенным, а взгляд золотистых глаз душу мне переворачивал... Скорей всего, по-настоящему она еще не любила меня, но, вполне возможно, находилась в преддверии большого чувства. В некогда популярной песне были такие, примерно, слова – в селах Смоленщины русские женщины говорят: я жалею тебя (стесняются, чистые души, сказать прямо – люблю, очень это высокое для них слово) . Может, и моя подруга прониклась жалостью подобного рода, а то даже – и состраданием к дружку своему неудалому. Желание верить, что все обстоит именно так, воздействовало настолько вдохновляюще во всех и всяческих смыслах, что даже эректор показался ненужным (тем более, что нанес милой вред) . Ох уж этот мой неистребимый романтизм! Ему бы только возносить и возносить меня, совсем не давая вспомнить о злосчастных падениях... Всего лишь секунд через двадцать известных движений мой разнесчастный «мужичок» как бы вмиг испустил дух, что для меня, уже начинавшего радоваться, оказалось подобием удара палкой по голове. Однако даже это выглядело мелочью на фоне последовавших затем переживаний. Потому что подругу, похоже, встряхнуло неизмеримо сильнее. Она явно входила в экстаз, еще большего, чем у меня накала, устремлялось к некоему вожделенному пику, но вместо того, чтобы взлететь – будто в гранитную глыбу врезалась. Ее ошарашенность выглядела устрашающе – лицо перекосилось, глаза почти вылезли из орбит, а из дрожавших в усилии губ вырвалось наконец со смертной, все испепеляющей тоской:
- Да сколько же можно-о?!
- Что, что?- с совершенно идиотской интонацией вопрошал я, леденея от жутковатых предчувствий.
- Как что-о?! Ведь ты все время думаешь и думаешь, что у тебя не получится. Ах, какой я бедный! Вот и не получается! Много себя жалеешь!..
- Что? Что ты такое говоришь, милая, хорошая?! - запричитал я с показавшейся бы в другой обстановке невероятной смесью угодливости и возмущения. – Получается – только о себе и думаю? Да кто ж такое мог наболтать тебе?
- Никто! Сама вижу, не девочка. У тебя все прямо на физиономии написано.
- Неужели? Вот так дела... – я озадаченно умолк, как-то просверком вспомнив, что знал, о тайнах человеческой психики. – Слушай, конечно, не отрицаю, что некоторые настроения, названные тобой, подчас овладевали мною, но я с ними отчаянно боролся и, по-моему, небезуспешно. Хотя, возможно, некоторые остатки их ушли в подсознание и в особо напряженные моменты, когда на все сил не хватает, высовываются оттуда...
- Лучше б ты в него, в это свое подсознание, кое-чего другого больше затолкал! – отреагировала Инна с не проявлявшейся ранее неприязнью то ли к таинственным глубинам моего «не такого» разума, то ли уж ко мне в целом. Чуть повременив и, похоже, приняв наконец некое трудное решение, она продолжила уже совсем другим, холодновато-рассудительным тоном. – Потому как самая главная причина всего в том, что не любишь ты меня по-настоящему – вот! А любил бы, желал сильно – никакое бы подсознание не помешало.
Это-то был удар! Пострашнее всех предыдущих. На миг потеряв дар речи и словно бы внешней силой приподнятый, я напряженно вгляделся в лицо подруги. Губы Инны, обычно выпуклые и полнокровные, превратились в подобие узкой затягивающейся ранки, а безмерно восхищавшие меня золотистые глаза тоже сузились, заставляя лишь догадываться о преобладающем в них выражении.
- Да как же можно так вот – походя и – прости меня – безответственно... – начало наконец толчками вырываться у меня. – Говорить такое... После всего... Ты же знаешь – я трачу последние деньги на лечение, хожу после него в раскоряку – знала бы какая боль!.. Пью всякую гадость, которая пока что только сна лишает, а сил не дает... Я делаю все, все, что могу!.. А ты так вот...
- Да, делаешь... Кое-что... Но в основном – для тела. А в душе – самого главного нет. Как, наверное, не было и не будет с таким отношением...
В рассуждениях подруги ни особого сочувствия к ближнему своему, ни заметной собственной горечи как-то не проглядывало. Все перекрывали досада, раздражение и, что больше всего тревожило – некая странноватая старательность. В душу мне вкралось подозрение: да ни саму ли себя в первую очередь старается кое в чем убедить моя милая? Сколь ни удивительно, эта догадка подействовала почти успокаивающе.
- Тебе что, справка от Бога нужна о моих чувствах? А взгляды мои, прикосновения ничего не говорят? Ну, положим, чувства мои не имеют того накала, как у Ромео к Джульетте, но что, если это – лишь пока? Ведь и ты, согласись, не так меня любишь, как Джульетта своего Ромео. Претензии в данном случае мне кажутся, прости, попросту смешными – мы лишь недавно вместе, да и возраст наш... Вдобавок – груз прежних разочарований... Не будем хотя бы о них... А у меня ко всему прибавляются – в этом ты, похоже, права – какие-то собственные страхи и сомнения... Несмотря на мою яростную борьбу с ними они воздействуют...Тем не менее я надежды не хочу терять, буду продолжать бороться. И мне сейчас не попреки нужны, а помощь, помощь – хотя бы самая небольшая! Потому снова прошу: поддержи, помоги распутать этот мой дьявольский клубок. Получится – и уверен: я воспряну, и наша любовь расцветет в полную силу. Прости за поэтизмы, но я вправду верю в это. Отчасти вот почему – иногда лежу в темноте с открытыми глазами и вдруг начинаю будто наяву видеть: мы идем куда-то вместе под руку и смеемся весело, счастливо. Вдруг это прозрение? Но если даже не уверена – все равно не спеши! Ведь никаких кандалов на тебе нет и ты в любой момент… - мой голос поневоле пресекся, но, наверное, без лишних слов все было ясно.
Инна молчала долго, лежа совершенно без движений, даже ресницы не вздрагивали, тем не менее каким-то непостижимым образом становилась другой – более спокойной почти умиротворенной.
- Ладно… - произнесла наконец она, кажется, вполне уже миролюбиво. – давай спать. Утра вечера мудрее.
Я устроился на боку рядом с любимой, уткнув по закрепившейся привычке нос в ее плечо. Но даже оно, плечо подруги, сейчас словно само собой отстранялось от меня, обдавая если не холодом, то уж прохладой точно. Тем не менее расставаться с вроде вновь обретенной надеждой мне ужасно не хотелось, потому я пустился в мысленные рассуждения с особым жаром. Напоминая себе о тайнах женской души, о ранимости милой и ее собственных проблемах… Понемногу волны в груди делались меньше, на смену из потаенных глубин поднималась истома, почти сладостная…
А утром у меня опять ничего не получилось… На Инну, как я чувствовал, это воздействовало даже хуже вчерашнего, хотя внешне все выглядело наоборот. Несколько секунд она лежала тихохонько, неплотно прикрыв глаза, но вдруг, словно вспомнив о чем-то неизмеримо более важном, спохватилась:
- Так! Который там час? Мне еще столько надо сегодня сделать!
Я буквально всем собой чувствовал недосказанность произнесенного ею: «А тут трать время с этим… (слабаком, импотентом и тэ дэ)» Но оказалось, что и это всего лишь цветочки. От моих глаз не укрылось, как собираясь домой, подруга вроде невзначай, однако с внимательностью небывалой прежде, поглядывает вокруг. Мой гаер упреждающе кинулся на помощь хозяину: « Не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» Но это уже не могло помешать боли так сжать сердце, что едва слезы не выступили.
- И мы что же, даже ненадолго к морю не сходим? – пролепетал я, изо всех сил заставляя себя еще на что-то надеяться.
– О-ой, Вадим, давай в другой раз, а?
«В другой раз» - сказала! Значит, будет, будет он! Прости, милая, за подозрения мои дикие. Мы еще споем – и в другой раз. И в тысячный!..»
- Ну а сейчас провожу хотя бы?
- Тогда по-быстрому собирайся. В комнате уберешь, когда вернешься. От остановки. До самого дома провожать не надо – день, светло, и, небось, не школьники мы…
Почти всю дорогу до остановочной площадки Инна промолчала, лишь изредка поругивая погоду: вот, мол, как холодно, сыро, белье неизвестно когда высохнет… Вскочив в будто бы нарочно поданный к нашему приходу трамвай, она бросила через плечо:
-Звони!
И больше ни разу не обернулась. При этом всем своим видом показывала, что ищет кондуктора – а то ж, не дай Бог, вытолкают за несвоевременную оплату…
Домой я плелся едва переставляя ноги. Недавние тревоги, несмотря на отчаянную борьбу с ними, вновь овладевали мной. Да будет ли этот «другой раз», обещанный мне Инной на ходу? Не захотела ли она просто избавиться от меня «с малой кровью», оставив главное для более безопасных объяснений, например – по телефону? Эхе-хе, горе мое, горе… и ведь сама поначалу призывала к терпению, борьбе… Но собственная чаша терпения уже переполнилась? Хотя, может, все же не стоит спешить с выводами, дорогая? Наши годы – не шуточные. А во мне ты вроде бы нашла, судя по твоим же отзывам, человека на редкость близкого в смысле духовном… Ох, женщины, никогда, наверное, я вас не пойму. То есть, конечно, догадываюсь о банальной подоплеке всего – это секс. Точнее – почти полное отсутствие оного. Но ведь и для меня «все такое» имеет значение! И терплю где надо, и яростно борюсь, где могу. Потому что мне просто деваться некуда? Отчасти, признаю, это так. Но самое главное для меня (я это к собственному глубокому удовлетворению четко чувствую) опять же в другом. А именно в духовном родстве с близким человеком. Я так его ценю, что если даже оно, это родство, и не очень близкое, делаю все возможное для сохранения отношений. Что, конечно, не отменяет, а наоборот предполагает самую напряженную борьбу и за расширение радостей телесных. Да если две души действительно хотят быть вместе, им ничто не может помешать, даже физическая ущербность. Тем более, что и на утеху «физики» можно много чего понавыдумывать…
Убирал я в своей комнате вяло, двигаясь как полузамороженный. А между тем мысли, подобные вышеприведенным, крутились в мозгу наоборот со все нарастающей скоростью. Наконец, не в силах сопротивляться некоторой совершенно необоримой силе, я подошел к телефону, набрал известный номер…
- Инна? Прости, пожалуйста, если отвлекаю… Хотя недавно расстались, но вдруг нестерпимо захотелось услышать твой голосок… да и ты ведь разрешила звонить… Как добралась? Чем занимаешься?
- Говорила же – стирать собираюсь, - пробурчала подруга.
- Дело нужное, конечно… - выдавил я. Сердце замирало – что дальше-то сказать?
Но тут, словно отбросив наконец нечто давно мешавшее, заговорила она.
- О-ой, Вади-им… Ну сегодня вообще… последние точки над «и» будто сами расставились. Опять у тебя – вялость, холод… Ну зачем нам такая бестолковщина?
- Инночка, милая! Я же не раз все объяснял… Чувствую, как ты не удовлетворена, недовольна, но неужели нельзя еще потерпеть? Ты же видишь – я стараюсь, делаю, что могу…
- И я стараюсь, и я делаю, что могу – но раз за разом ничего хорошего у нас не получается. Ухожу раздосадованная, с тяжестью на сердце и… сам понимаешь, где еще… Разве я чего-то особенного хочу? Я – нормальная женщина, десятки лет прожила с сильным мужчиной, который любил меня, желал страстно… И вот теперь такое… Призываешь еще потерпеть… Но уже невыносимо становится… Будь мужественным. Посмотри себе в душу и признай наконец: не любишь ты меня по-настоящему. Просто у тебя давно никого не было, а тут встретилась более-менее подходящая. Вроде что-то интересное в жизни появилось, жалко было бы потерять… Но ведь это совсем не то и в то, чувствую, никогда не превратится…
Несколько секунд я ошеломленно молчал, наконец словно кто-то другой заговорил моим голосом, сколь ни удивительно, становившимся все более твердым и четким.
- Хорошо. Но тогда и ты наберись мужества выслушать меня. Упреком это не считаю, скорее – восстановлением справедливости… Вот говоришь о холоде моем… Но вспомни- шли мы после первой ночи и я погладил тебя по спине – пусть рука скользнула чуть ниже, не это главное, а то, что гладил –то я с чувством огромной благодарности и нежности. Ты как тогда отреагировала? Во взгляде «подаренном» тобой, было столько холода, отстраненности и, пожалуй, даже неприязни, что я буквально обмер. Все твои рассуждения – мол, нас увидеть могут – это так, для прикрытия. А между тем чисто физическую разрядку ты все же получила – это было видно совершенно четко… Нет, вот именно я, как таковой, оказался тебе неприятен со всеми моими проблемами, и тебя коробило даже легкое мое прикосновение. Не захотелось тебе понять, принять, как я тебе благодарен и как в то же время мне тяжело, неловко, даже стыдно…
- Нет, ну здесь скорей всего вот что было… - забормотала Инна, явно растерявшись, и отчасти виновато. – Какое-то минутное настроение повлияло…
- Но ведь и в другие дни подобное случалось! Выдают мелочи – невольный взгляд, движение… Так что здесь как раз нечто глубинное… Хотя даже в этом я не вижу ничего особо страшного, а тем более – безнадежного! Сложен человек! Самые разные чувства могут уживаться в нем. Да к тому же – совсем недолго мы вместе. В такой ситуации надо бы особо сильный акцент делать на том, что объединяет, а не разъединяет. Ведь и в тебе был – я же видел – довольно заметный интерес ко мне… Да, на некоторых счастливчиков взаимная любовь в виде подарка с неба падает, но большинству ее выстраивать приходится. То есть, получается даже любовь – это в некотором смысле духовная работа, причем со всеми сопровождающими ее явлениями – ошибками, горечью неудач, но зато – и с новыми взлетами, надеждами, поиском и взаимным совершенствованием. Это же замечательно! И намного интересней гладкого как шоссе пути… Лично я такую работу вести готов, какой бы тяжелой и долгой она ни оказалась… А вот ты, насколько понимаю, не можешь, или - скорее всего – не хочешь этого делать. Заглянула чуть вперед и подумала: да на что ж оно мне надо – возиться с таким…
- Ой! Ну сам выдумал Бог весть что и сам же на это обижается! – как-то по особенному возмутилась Инна. А мне даже на расстоянии стало ясно: попал в цель. – Повторяю: я нормальная женщина и мужчины у меня были нормальные, а все другое придавливает меня, не могу выразить, как. И размышлять здесь особенно нечего. Четко чувствую – впереди все также будет. Ты чего хочешь – чтобы я все время мучалась?
- Да нет, конечно… - невольный вздох вырвался у меня. – Но если духовная работа для тебя лишь мучение…
- Ну во-от, опять про то же! Не чувствуешь разве – все время по кругу ходим. Пользы никакой. А у меня, правда, очень много работы. Нет, мы, конечно, еще встретимся, то есть, не у тебя, а лучше там же, в переговорном пункте. Мне ведь надо вернуть тебе твой детектив, лечебники… Ну и поговорим – надеюсь, как друзья. Вот именно: давай останемся друзьями, а? Собери все свое мужество, подумай спокойно, ты ведь умный человек, и уверена, согласишься в конце концов, что так, как предлагаю, будет лучше для всех…
Трубку я положил довольно точным движением. Хотя внутри все еще вздрагивало, откуда-то из потаенных глубин стала подниматься во мне холодноватая ярость и даже – вроде бы злоба с примесью брезгливости. «Господи, спаси! Против кого направляю свой страшный гнев?! Да ведь против той которую даже в мыслях называл любимой!» «Ага-а,- прогнусавил некто во мне жутко противным голосом. – А ей можно так себя вести? Поучает высокомерно, даже с неприязнью: собери, мол, все мужество свое, пойми… Собери ты все, что есть еще в тебе доброго, разумного, не то как бы потом жалеть не пришлось. Это не угроза, а вот именно дружеское предостережение. Право дело, просто смешно: бабе, пардон, женщине за сорок – бабушка уже! – а позволяет сексу так на мозги давить, что почти ничего в них не остается. Наступит время, захочется поговорить не только о бытовухе – а оно и не с кем! Потому что такие как мы (пусть – с кое-какими проблемами) на дороге не валяются…» «Ах, прости, прости, Господи, прости, пожалуйста и ты, милая, горожу уже неизвестно что… Но это, наверное, боль моя кричит. Вправду надо собрать все свое мужество и наступить на горло эдакой «песне»… Хотя кажется мне упорно – даже в ней есть некоторые крупицы истины…»
Наитие подсказало: чтобы верней вырваться из очередного адского круга, надо прибегнуть к испытанному средству – попытаться как можно последовательней, с живыми подробностями перенести на бумагу свои чувства и мысли, а уж затем, хотя бы относительно успокоившись, хорошо разобраться в них. В течении последовавших часов я занимался исключительно этим: писал, уточнял, дополнял. И вот именно в ходе той работы начала у меня проблескивать мысль, которой суждено было сыграть огромную, может быть, судьбоносную роль в последовавших годы спустя событиях. Заключалась она в следующем: а не пора ли мне, пусть на время, оставить сочинение фантастических детективов и обратиться к этой вот своей, самой что ни есть животрепещущей жизни? Разве ни достойна она быть описанной, причем – на максимуме уважения и доброжелательства? «Каждый человек нам интересен, каждый человек нам дорог.» Да, именно так! А история жизни каждого – это ведь как мазок на грандиозной картине и в то же время – материал для вечной нашей учебы… Но чтобы близкие не почувствовали себя слишком задетыми да чтобы еще и нейтрализовать наскоки правящих держиморд, надо кое- что несущественное изменить, дать главным персонажам псевдонимы, придумать для города другое название… Дескать, перед вами всего лишь роман, господа! Вы же знаете, какой я фантаст и фантазер, вот на сей раз решил написать эдакий житейский детектив. Всякие совпадения с реальностью носят чисто оформительский характер… Но сам-то я и наиболее догадливые из возможных читателей будут знать – это скрупулезно точный, честный, исследовательский отчет о пережитом, а потому относиться к нему надо соответственно. То есть – также с достаточным уважением и благожелательством…
Всю последующую затем неделю я сверх прочего занимался сценарием предстоящей – скорее всего последней, как думалось тогда – встречи с Инной. Даже на заводе нет-нет да улучал момент, чтобы записать являвшиеся в голову соображения. Однако несмотря на столь напряженную работу, меня не покидало странное ощущение – нечто самое важное, способное вмиг, как вспышка молнии все осветить и объяснить, вьется, вьется, но в руки не дается. Да что же это, в конце-то концов?! Несмотря на новые, весьма серьезные усилия, ответ никак не хотел обнаруживаться. «Ладно!» - мысленно махнул я рукой с некоторой даже лихостью. Должно же оставаться в жизни что-то не предсказуемое, от этого она только интересней делается…
В субботу, примерно в полдень, с колотящимся вопреки всей подготовке сердцем подошел я к телефону, набрал номер…
- Инна?
- Да-а… - донесся отклик, который, пожалуй, можно было назвать заторможенно-выжидательным.
- Здравствуй… Ну что, раз ты все уже решила, не стоит, наверное, нашу встречу до вечера откладывать?
- Да, правильно, по светлоте лучше…
Голос подруги, которую, видимо, следовало называть теперь бывшей, показался мне не таким решительным, как неделю назад – и это в моей памяти тоже отложилось. Но продолжил я тем не менее в прежнем тоне и по сценарию, от которого не видел пока смысла отступать.
- Значит, бери все, что хочешь отдать, чтобы покончить с пустяками разом…
Инна молчала, кажется, уловив во мне какие-то перемены и удивившись им, а меня будто черт подтолкнул эдак игриво вознестись еще выше.
- Тогда что же, до свидания – на том же месте, почти в то же время, что и в первый раз. Получается вроде бы кольцо, вот лишь – не обручальное…
Я счел возможным даже бодренько хмыкнуть, показывая, какого молодца теряет эта мыслящая в согласии с избитыми стандартами женщина. Ведь кто может первым посмеяться над собой? Человек без комплексов, мужественный, идущий своим путем и способным увидеть забавное даже в драматичном.
- До встречи… - отозвалась Инна как-то покорно-миролюбиво, но не успел я трубку положить, уточнила совсем уж по-дружески, - до скорой встречи…
В помещение переговорного пункта она входила неуверенно, пожалуй, отчасти даже робко. Большеразмерного кулька у нее по причинам понятным сейчас собой не было, но на согнутой в локте руке висел весьма объемистый ридикюль.
Я шагнул навстречу бывшей подруге, улыбнувшись на сей раз что называется без подтекста.
- Здравствуй-здравствуй, голубушка! Поверь – говорю искренне и надеюсь – даже на расстоянии мы будем желать друг другу только самого лучшего!
- Да-да – конечно…
Передо мной стояла вроде бы знакомая, но в чем-то совсем другая женщина. «Иная Инна!» - не преминул возможностью поупражняться любитель словесного жонглирования во мне. Да, во взгляде ее янтарных глаз, таких холодных в прошлую встречу, сквозило сейчас как бы что-то сожалеющее, отчасти виноватое… И вот в этот-то момент мне наконец словно просверком стало понятно то, что пряталось во внутренних дебрях да к тому же забрасывалось всяческой дребеденью – ведь я эту женщину хочу бешено, не смотря ни на что! Можно прямо в этом зале!.. От неожиданности дыхание у меня пресеклось…
- Здесь… что-то… душновато… - наконец смог выговорить я, непроизвольно сглотнув. В словах этих, впрочем, была доля истины – город наш посетила внезапная оттепель, а помещения продолжали отапливать по зимнему. – Может, выйдем прогуляемся?..
Повернувшись вслед за мной с поспешностью почти угодливой, Инна и дальше вела себя будто смирная овечка. Когда оказались мы рядом на улице, то мне, видимо, еще не совсем пришедшему в себя, почудилось вдруг, что нас с моей спутницей несет некая движущаяся лента. Я раз несколько подряд глянул на Инну искоса. Смиренный вид бывшей подруги помог вернуться к тому ощущению относительной уверенности, которое было обретено в последние дни, и начать воспроизведение заранее приготовленного.
- Инночка! Ты – замечательная женщина! Поверь, говорю искренне. Ну – не без некоторых «нюансов», на мой взгляд нежелательных – так у кого их нет? Несмотря ни на что, я благодарен тебе уже за одну попытку что-то сделать для меня. Жаль, конечно, что она оказалась столь кратковременной, но, как сказал классик, сердцу девы нет закона. Как, впрочем, и сердцу вьюноши, - я счел возможным даже чуть усмехнуться. – Прошу простить за юмор немудрящий. А если опять серьезно, то ведомо и мне это: вот лишь вчера нравился человек, млел, видя его, а сегодня, не понятно почему все кончилась… Что ж, такова жизнь, и я буду стараться, сколь бы ни было тяжело, относиться с почтением как к ее законам в общем, так и к твоему выбору в частности…
Незаметно для меня мы оказались возле трамвайной остановки, а вдали на линии показался уже вагон, на котором Инна могла бы подъехать к своему дому. Мой взгляд упал на ридикюль, оттягивавший локоть ее руки.
- Ах да, прости, совсем забыл за своими речами… Ты же, кажется, хотела что-то вернуть…
Инна, не глядя на меня, несколько секунд мяла собственные пальцы.
- Вади-им… - вырвалось у нее, в сплетенной из неисчислимых звуков тональности. – Я, конечно, тебе все верну, но… меня тоже в эти дни донимали самые разные мысли… Все так сложно… Может, поедем к тебе, а?..
Когда наконец она смогла посмотреть на меня, ее янтарные глаза выразили столько, что не уместилось бы в десятки, а может, даже в сотни разглагольствований, подобных моим недавним…
О, как же бешено целовались мы, оставшись наконец в моей комнате одни, как яростно срывали друг с друга одежды! А потом вились на постели ужами, сплетаясь, переворачиваясь и впиваясь губами во все, что попадалось в наших телах. Инна с небывалой до сего силой стискивала меня руками, ногами, порой даже била весьма чувствительно по спине.
- Войди, войди в меня-я! – вырвалось наконец у нее со стоном. – Хоть как , хоть с эректором!
- Но ведь ссадинки…
- Зажило-о!..
Я помчался к шкафу, где «ухватик» лежал наготове еще с прежних времен. Тренировки не пропали даром – мне буквально в считанные секунды удалось надеть прибор, обернуть его тонким поролоном, чтобы максимально обезопасить милую, да еще и натянуть сверху презерватив… Подобного всему затем последовавшему в нашей связи с Инной также не было. Во мне словно бы проснулись силы необычайные – как физические, так и духовные – и взлетом этим оказался захвачен даже мой многострадальный «мужичок». Он разбух до максимально возможных для себя размеров, что позволяло мне даже сквозь обертки получать нарастающие сладостно-щекочущие ощущения. Желая приблизить быстрей самый потрясающий миг, я работал яростно, понуждая подругу принимать все новые позы. Она повиновалась с готовностью, тоже трудясь неистово, со стонами и повизгиванием от накатывавших промежуточных оргазмов. Наконец, диковато вскрикнув, Инна заколотилась в последних конвульсиях, рухнула набок, а я свалился рядом, также уже обессиленный. Несколько минут мы бурно дышали, приходя в себя, затем, ощутив желание устроиться поудобней, я повернулся на спину, раскинул, как получилось, руки-ноги и подруга почти зеркально повторила мои движения… Даже при свете ночника, сбоку, мне было хорошо видно, как по ее подернутому легкой испариной лицу с прикрытыми веками разливается выражение необычайного блаженства, тихой радости, а может быть даже счастья. И кто помог милой получить все это? Да ведь не какой-нибудь киношный супермен, а именно я, я, такой и сякой!.. Что-то подобное гордости, соединенное с благостно-размягчающим теплом, так же как у подруги стало разливаться по всему моему телу. Милая, милая, отдыхай и радуйся! Буду всегда стараться делать все что только смогу! Можно бы вроде мне чуть посетовать – мол, недополучил кое-чего – но не хочу! Потому что все-таки было немного приятно и в смысле физическом, а если про духовную радость рассказывать – никаких слов не хватит. Самое главное – милой хорошо, значит , можно надеяться на что-то лучшее в будущем…
Выпуклые веки Инны, опушенные густыми ресницами, плавно, словно у пробуждающейся от сладкого сна, приоткрылись – и меня обдало таким лучезарным сиянием, что на миг я утратил способность дышать.
-Милы-ый… - едва слышно прошелестели ее припухшие, рдяно светившиеся в полутьме губы.
Поворачиваясь на бок, Инна закинула мне горячую руку за шею, потянула к себе, сама тоже приникая всем своим жарким телом… Словно огненная волна накрыла меня с головой, понеся в безумно-бесконечные пространства – и я понял, что погиб бесповоротно… Признаю, сравнение подобных состояний с гибелью неоригинально, но, наверное же, есть в нем своя могучая правда. Мол, конец полный, ничего лучше быть не может, хотя вместе с этим - ощущение необыкновенной радости и счастья. Было и у меня в тот вечер подобное чувство, однако уже утром следующего дня сказка получила новое, еще более удивительное и многообещающее продолжение… Проснулся я, когда тусклый свет серенького зимнего утра только начал пробиваться сквозь шторы. Однако пробуждение наступило не от него, а потому, что известный орган восстал с колоссальным напряжением. Казалось, тронь – трезвон пойдет по всей квартире. Я тем не менее рискнул это сделать – и рука наткнулась словно бы на раскаленную трубу. Грудь моя заходила ходуном от охватившего все тело возбуждения, воздух со свистом вырывался из раздувшихся ноздрей.
- И-инчик! – жарко выдохнули мои губы в изумительное ушко, выглядывавшее из золотистых кудряшек.
- М-мм… - последовал чуть капризный отклик.
Я взял расслабленную ладонь милой и положил ее на «мужичка». Глаза Инны вмиг раскрылись до размеров почти невероятных, в них мелькнуло даже что-то диковато-жадное. Торопливо вскидываясь всем телом, она устроилась на спине поудобней.
- Родненькая, ты вот что… - просяще зашептал я, зависая над ней. – Лучше будет, если ты вот так поможешь мне…
Милая сделала все, как я просил, и от чудесно-плотного соития словно бы сладчайшая молния, бесконечно разветвляясь, ударила в каждую клеточку моего тела. Просто невозможно и несправедливо было бы не поделиться этой общей радостью с самым близким человеком.
- О, как… Как изумительно!.. вырвалось у меня в восторге.
- Молодец, милый! Ты… настоящий молодец!.. – тоже, видно, попросту не смогла не откликнуться любимая, с жаром включаясь в свою часть работы.
Поскольку все у нас тогда проходило в общем «как у людей» и ничем особенным дополнить это не могу, то во исполнение своего обещания экономить время возможных читателей, прибегаю к некоторым сокращениям… Скажу только, что меня лично именно это (получилось без каких-либо приспособ и ухищрений) обрадовало больше всего…
После того как все кончилось – с конвульсиями, криками и стонами – лежали мы с милой рядышком, взявшись будто дети за руки и рея каждый в своей сладостной выси. Лучше старого поэта в этой связи не скажешь: «Продлись, мгновенье, ты прекрасно!» Да не просто продлись, а на целую вечность! Хотя, если подобное невозможно, хорошо уж то, что они, такие мгновенья, все же случаются. И, может быть, в основном ради них и стоит жить, создавая все остальное как антураж, как нижние ярусы пирамиды именно для них…
Инна первой испытала некий новый прилив вдохновения, как вскоре выяснилось, в основном эдакого духовно-чувственного свойства. Повернувшись набок, она приникла ко мне, поцеловала в щеку, в ухо.
-Молодец, милый! Вот так всегда надо: давай волю желанию, верь, что все будет хорошо – так и будет! И даже лучше!
Ее, похоже, охватывало не совсем понятное мне волнение, золотистые глаза поблескивали азартно. Щеки разгорались…
- Знаешь…- подруга хмыкнула вроде чем-то смущенная. – Может, не совсем уместно сейчас про этот случай рассказывать, но, думаю, - только на первый взгляд. А потом может даже польза выйти… Так вот… Лишь только поступила я в отдел снабжения – где-то с год после развода – почти сразу же дали мне задание – ехать в дальнюю командировку с одним там шофером. А кому же, мол, еще, все другие –замужние. Ну что, деваться было некуда. Надо вписываться в коллектив… Да и шофер этот показался мне мужчиной положительным – я уже познакомилась с ним – женатый, можно сказать даже культурный... Скромничать не стану - и я ему, наверно, сразу понравилась… Чем дальше едем, тем, вижу, напарник разогревается все больше. Ну, и во мне что-то похожее началось. Уже и поругивала себя – сразу, мол, как какая-то…, и высмеивала, только проку никакого… очень уж, видно, по мужской ласке истосковалась… В общем, как, наверно, уже догадываешься, в первую же ночь легли мы вместе.. и ничегошеньки, представь. У него – мужчины здорового, как выяснилось позже – очень сильного, не получилось. Вот что значит лишнее волнение – даже для богатырей!..
«Действительно! – я озадаченно хмыкнул про себя. – Насколько уместно такие «повести» сейчас выдавать? Хотя, впрочем, это как посмотреть...»
- Но зато потом ... – еще более воодушевляясь, продолжила Инна, - как только один раз у него вышло – все наладилось. Да еще так классно получаться стало! – уловив, видно, в своем голосе некие ностальгические нотки, она спохватилась. – Нет, не чем-то похвастать хочу, просто снова, на конкретном примере показываю: надо верить, стараться и все получится!
«И, может, еще не одну историю в подобном духе мне услышать доведется!» - на сей раз уже весьма ехидно поиронизировал я. Однако заговорил, естественно, о другом, пытаясь подвести под происходящее как бы даже научную базу.
- Всей душой, милая, с этими призывами согласен, сам твержу их постоянно, но есть, увы, причины объективные, от нас не зависящие, - например, отравление окружающей среды. И что характерно, как раз по представителям «сильного» пола это сильней всего бьет. Хотя, очевидно, достается всем по-разному...
- Может и так... Но у тебя-то вот сейчас получилось! Наверно, не все еще потеряно. А значит – снова и снова готова повторять – не теряй настроя, верь!...
- Рад стараться! – я попытался шуткой смягчить серьезность разговора, хотя сразу за тем вернулся к прежнему тону. – И не просто верить буду, но продолжу также материальную базу под веру подводить: доступные безопасные лекарства, процедуры...
И это наше свидание по складывавшейся традиции завершилось общим застольем. Правда, не захватив из дому – по причинам понятным – набор для борща, Инна приготовила из имевшихся в нашем холодильнике продуктов простенький супчик, получившийся тем не менее очень вкусным, а на второе – омлет по-баварски, выразить восхищение которым мы с мамой в полной мере не смогли по причине нехватки достойных эпитетов. Не обошлось, конечно, без рюмочки доброго вина, без нескольких куплетов из народных песен... Млея от счастья, поглядывал я на сидевших рядышком самых дорогих для меня женщин и одна мольба трепетала в сердце: «Господи, сделай, чтобы так всегда было!..»
Увы, радости мои и надежды оказались вскоре подпорчены весьма основательно, поскольку уже в следующую нашу с Инной встречу, а также в последовавшие у меня мало что получалось без эректора. И хотя соблюдался негласный уговор – без особой надобности не касаться больного вопроса (тем более, что подруга получала чисто физическое удовлетворение) я по всему угадывал, как некий червячок возобновляет в ней свою разрушительную работу. Правда, меня также внутренний придира начал донимать со все возрастающим упорством, задавая вопросы один другого каверзней. Главное: какой такой внутренний переворот заставил милую вернуться? Что за этим стоит и чего можно ожидать в будущем? Ее саму расспрашивать об этом даже обиняками я не решался – из суеверных соображений, а также опасаясь нарушить шаткое равновесие, установившееся в наших отношениях. Значит, надо попробовать разгадать все самому... Нет-нет да и всплывала в памяти фраза Инны, сказанная в тот знаменательный день на трамвайной остановке: «Меня тоже... донимали разные мысли...» А были-то мысли эти, очень может быть, следующего рода: какая же я, мол, нехорошая, себялюбивая и т.д. – увлекла человека, а теперь в беде бросаю... И так она, бедняжка, изводила себя укорами, а меня так жалела, что уже почти и полюбила. Наверное, это впрямь возможно, поскольку в мировой литературе подобные случаи описываются, взять хотя бы «Ночь перед Рождеством» Гоголя. Но вот теперь, похоже, всплеск эмоций у Инны начинает опадать, эйфория проходит и возвращаются прежние тягостные раздумья – о перспективах. Причем это как раз в тот момент, когда со мной происходит нечто противоположное: я привязываюсь к подруге все крепче, вхожу во вкус жизни женатого (почти!) человека... В общем, ситуация создается в самом деле «пиковая», особенно если учесть что в главной на сегодня проблеме – моем сексе – все остается под большим вопросом. Лечусь как оголтелый – таблетки глотаю горстями, ужасные процедуры проделываю стойко – но даже мочеиспускание толком не налаживается, не говоря уж о другом... Хотя, впрочем, в этом «другом» стал я со временем подмечать любопытные особенности. На следующее после ухода подруги утро, в понедельник, орган мой напрягался вдруг совершенно неистово. Вначале это вызывало у меня недоумение, а потом уже злить начало. Хотя опять-таки я и эту злость попытался уравновесить шутками: «Дошло, парнишка, наконец, кто тут был и что делать надо было? Недаром, наверно, твоего обладателя жирафом называли, все у нас жирафье – лишь на вторые сутки доходит...» Однако моя какая-никакая исследовательская мысль на констатации факта успокаиваться не желала. Ведь существует же объективная причина подобных явлений? В чем она? Так-так, давай по очереди... Приходим с Инной в субботу, легкий ужин, затем занятие или, верней, попытка занятия кое-чем... На следующее утро, в воскресенье, она как правило готовит борщ, которого я с удовольствием съедаю изрядное количество... Погоди! Ой, комедия! Так что же это – борщ «виноват»? А ведь накануне той ночи, когда у меня единственный раз получилось по-нормальному, я его не ел... Да, но зато немало было съедено салату... А что такое борщ? Да ведь в основном – это вареный салат! Посмеявшись над своим «открытием», я чуть позже все-таки задумался над ним. Ведь и в прежние времена выдвигались людьми немало разных гипотез, казавшихся вздорными, но потом они оказывались соответствующими действительности. Вдруг что-то подобное происходит и в данном случае? Правда, перегрузка овощами чревата для моих кишечек кое-какими последствиями, так ведь что-то все равно делать надо? Опять в чем-то поступиться, где-то пострадать, потерпеть. Наверное же, и такая игра стоит свеч? Ах, стоит, стоит, да еще каких!..
И я в самом деле осуществил задуманное. В субботу, накануне встречи с подругой, наелся овощей, добавив к ним «для жару» кусочек хорошей колбаски – а в воскресенье утром у меня получилось как в ту незабываемую ночь! Столько радости было, столько надежд вознесли меня к облакам! Увы, спущен я оттуда был очень быстро... Хотя причина оказалась банальнейшей, заключавшейся в моем естестве и даже предчувствуемой, тем не менее мною отринутой и как бы забытой. Поддавшись упомянутому настроению, я в воскресенье поглотил изрядное количество овощей (находившихся в борще, сваренном милой – кто бы устоял на моем месте?!) – и тем самым окончательно перегрузил свой многострадальный кишечник. На следующее же утро он расстроился так сильно, что это просто не могло не ввести меня в уныние. Я-то знал по горькому опыту, чем все может в конце концов завершиться, а, значит, «великое мое открытие» оказывается бесперспективным? Но как же не хотелось расставаться с новой надеждой! Может, небольшая передышка, данная кишкам, хоть чем-то поможет им, а уж дальше видно будет?.. Тактику, соответствующую этой мысли я и выбрал – то щадил свою пищеварительную систему, вследствие чего пользовался при встречах эректором, то загружал накануне желудок овощами и обходился без него. Наитие помогало находить нужную гармонию (быть может – временную, о чем, конечно, думать не хотелось), а вместе с этим вновь расправляла крылья не желающая умирать надежда. Правда, теперь она не возносила меня под облака, но оказалось, что даже с высоты воробьиного полета можно не мало чего увидеть. По ночам, когда случалось вдруг проснуться, передо мной разворачивались подчас картины, буквально завораживавшие своим правдоподобием, живостью, игрой ярких красок... Вот мы с милой «в гостях» у лучшего друга моего моря-моречка – с хохотом барахтаемся в воде, плещем ею друг на дружку – а вот склоняемся вместе над интересной книгой, после чего едем на прогулку в лесопарк... И как венец всего – оказываемся в некотором казенном учреждении, ставим под звуки фанфар и вспышки фотокамер подписи под документом, узаконивающим наши отношения. Родственники, друзья с радостными улыбками поздравляют нас, мы сами счастливо смеемся, шутим неиссякаемо... Да, а почему бы в самом деле не произойти чему-то подобному, что же здесь особенного? Разве не об этом я мечтал всю свою жизнь, разве не ради этого – если честно – подавал объявление? Не лучше ли вместо сочинения недавно задуманного романа о ПОИСКАХ любви – на самом деле ЖИТЬ со своей единственной и самой любимой? А писать, уж если этот зуд не пройдет, можно, наверное, о чем-нибудь другом, хотя бы те же детективы... До сих пор не пойму, следует ли приведенные размышления считать предательскими. Ведь чтобы всерьез заняться упомянутым романом, надо было бы отказаться от Инны. (Кому же это понравится - когда близкий человек параллельно ведет какой-то там «поиск»? А без него было не обойтись, так как жизненного материала мне явно не хватало.) Но разве именно в подобном случае я не сотворил бы подлинное предательство – причем не ЗАМЫСЛА, быть может вовсе невыполнимого, а – уже существующего, живого, близкого, и очень ранимого ЧЕЛОВЕКА. Но что же делать? Ведь что-то уже явно надо делать... Эти ее недомолвки, эти взгляды, возвращающейся к прежним мыслям женщины... Как привязать к себе покрепче милую? С сексом когда еще наладится по-настоящему, если вообще наладится... Что бы такое предложить, чтобы даже секс потеснился или – лучше – отошел бы вовсе на второй план? Что ж, дорогие, можете смеяться от души, придется снова это вытерпеть, только после самых напряженных размышлений в мою голову опять ничего лучше и доступней чем духовные радости, не пришло. Вдруг все-таки сумею расширить их круг, найду новые для того, чтобы увлечь милую?
Однажды Инна вроде бы в шутку, хотя и с заметной долей зависти посетовала: не можем, мы, мол, так же запросто, как ее знакомая бизнес-леди смотаться на выходные в Канны или на Канары.
- О да! Это классно было бы! – счел я за лучшее подыграть подруге. И тут же, учуяв возможность для осуществления очередного своего плана, заговорил на излюбленную тему о внутренних наших Канарах, которые в чем-то еще более замечательны, чем из камня и лавы образовавшиеся. Стоит лишь с доброжелательством оглянуться вокруг – и вдруг очутишься в чудесной стране. Правда, на сей раз я старался уменьшить «градус» речи, избегая напористости, способной скорее оттолкнуть, но добавлял тепла, задушевности, даже некоторого умиления. Однако, похоже, эти новые нотки в моих увещеваниях убеждали Инну еще меньше прежних.
- О да, конечно! – закивала она, усмехаясь, словно видела перед собой ребенка, одержимого вздорными идеями. – Слышали от вас – и не раз... Сидел в траве кузнечик, совсем как огуречик... А можно позабористей, как у этого твоего... забыла... Хлебцов, что ли?
- Наверное – Хлебников? «Кузнечик в кузов пуза уложил прибрежных много трав и вер...»
- Вот-вот! Помрешь со смеху! – Инна всласть хохотала, приложив ладонь к груди. – Кузов пуза! Какие-то веры! Нюансы твои любимые...
- Ну, Хлебников достоин отдельного разговора, на который еще надеюсь. А сейчас хочу сделать акцент на другом. Да, повторять не устану: стоит выйти на ближайшую лужайку, приподнять лист лопуха – и на крохотном участочке земли увидишь бурление жизни, не менее интересное, чем на экзотических островах. Только взгляд должен быть именно доброжелательным и серьезным, а не поверхностно-высокомерным.
- Ну да, может, тебе, как художнику, литератору, это в самом деле что-то дает, - Инна тоже посерьезнела. – В рассказах потом опишешь, к тому же и заработаешь... Но другим-то на что все такое?
- О-ой!.. Да литератором вроде меня может при желании почти каждый стать. А, значит – получит те же радости. Пришвин говорил: если человек хотя бы дневник ведет постоянно – конечно, вдумываясь в происходящее, пытаясь проникнуть взглядом как можно глубже – он уже писатель! Я ведь тоже не чувствую в себе особого дарования, но писал и писать буду! Даже – не смотря на издевательства некоторых и нежелание редакторов печатать меня. Потому что от труда этого я сам получаю нечто гораздо более ценное, чем деньги... Но труд, правда, должен быть упорнейшим, вестись совершенно всерьез, с дотошным проникновением в тонкости описываемого. На Канарах всамделишних получить радость, конечно, несравненно легче – там удовольствия и красоты подаются открыто, в броской, резкой форме, чтобы уж и ленивого потребителя проняло до печенок...
- Вот так завернул! – подруга глянула на меня даже с некоторым отчуждением.
- Ах, прости, милая! Не в твой адрес сказано. Просто когда касаюсь таких тем, завожусь поневоле. Потому что очень хочется увлечь всех на путь познания чудес жизни и сопереживания. И особенно, конечно, это относится к самым близким и дорогим. Надеюсь очень, что наконец познакомишь ты меня со своими молодыми, выберемся, например, всей компанией за город, будем вместе удивляться природе, обсуждать увиденное...
Теперь ко всему прочему в глазах Инны замелькало нечто настолько растерянное и паническое, что меня даже застопорило. В чем дело? Из-за чего такая реакция? Но разве скажет... Я и на сей раз не нашел ничего лучшего, чем продолжить в прежнем духе (мне это действительно казалось самым достойным!) добавив, правда, еще больше увещевающих ноток – однако энтузиазм мой заметно поубавился, а вскоре вовсе иссяк...
И впоследствии, дни спустя, подруга реагировала на попытки подобного рода примерно также, раз от разу раздражаясь все больше, подчас даже рукой взмахивая – будто хотела мне рот заткнуть. Увы, мой «грандиозный» план явно терпел фиаско, увеличивая и без того возраставшую растерянность...
Между тем потихоньку приближался или, вспоминая настроения тех дней, скажу точнее – подкрадывался праздник Нового года. Обычно мы с мамой шли встречать его к нашей сестре и дочери Вале, но вот как было лучше поступить лично мне в этот раз? Не настолько пустяковым оказался вопрос, тем более, что требовал он скорейшего разрешения. У родственников, как уже приходилось упоминать, по многим признакам угадывалось желание, чтобы я навеки остался холостяком – тогда, после моей кончины, квартира бы целиком досталась им. Так что же за чувства должны будут испытывать они, когда заявлюсь в гости с пассией своей, на которую нет-нет да и взгляну с вожделением? Право дело, стало даже искренне жаль бедолаг – близких, зациклившихся на одном, а потому, наверное, в моей голове начали заранее формироваться извинительные фразы типа: « Что ж, вот и меня настигло...» С самой же возможной возмутительницей спокойствия все разрешилось на сей раз удивительно гладко. Как я понял – в основном из-за того, что «дети» ее, то бишь сын и невестка, хотели собрать у себя молодежную компанию, а столь зрелая особа, к тому же одинокая, на их взгляд, наверное, не очень в нее вписывалась. « Может, именно по этой причине ты, голубушка, стала опять ласкова со мной?» - явилась ехидная мысль, от которой было трудно отмахнуться даже во время предпраздничных разговоров. Будто сквозь вату долетал веселый щебет подруги о явившемся ей желании что-то испечь к празднику, что-то сварить, поэтому, мол, я должен сходить к сестре и заранее согласовать все. «Ха, вот это как раз кстати будет! – осенило меня. - По всему! И долю в праздничное угощение внесем, и родственники загодя оправятся от потрясения...»
Не откладывая дела в долгий ящик, я выбрал благоприятный по моим раскладам день и отправился к Валентине. В первые минуты все развивалось соответственно раннее описанным моим предположениям. Лишь только догадалась сестра из осторожно начатого мною разговора, что к чему, глаза ее невольно расширились и в них замаячила явная тревога. Однако уже пару-тройку секунд спустя, Валя к чести своей спохватилась и , заулыбавшись почти натурально, похлопала меня по руке.
- Это кто же очаровал нашего стойкого холостяка? Наверно, умница, раскрасавица?
- А что, не достоин? – шутейно пыжась, подыграл я.
- Достоин-достоин!.. Все мы достойны... лучшего... – как-то загадочно добавила сестра.
В ходе дальнейшего разговора Валентина исподволь выведала все, представлявшее для нее интерес: кем работает Инна, где живет и есть ли у нее дети. Я отвечал словоохотливо, будто не догадываясь о подоплеке расспросов, чем, похоже, воздействовал на сестру умиротворяюще, а мое сообщение о том, что подруга хочет внести свою лепту в праздничное застолье , например, испечь пирог, оказалось еще более благотворным.
- Это очень кстати! А то ведь у нас тут дел без того невпроворот. Передай Инне от меня огромное спасибо!..
Домой я возвращался со смешанными чувствами. С одгной стороны не желали исчезать из памяти настороженные взгляды сестры, с другой – обнадеживало то, что, разговорившись, она вроде смягчилась душой и, может быть, даже попыталась смириться с обстоятельствами. Желая сделать акцент на лучшем, я с еще большим рвением принялся «накачивать» самого себя: например, старательно вспоминал то хорошее, что присутствовало в наших с сестрой отношениях прежде. Когда Валя была маленькой, мне доставляло удовольствие защищать и опекать ее, а она во время моей болезни бегала по аптекам в поисках лекарств (тогда ведь царил дефицит на все!) Правда, впоследствии стали возникать меж нами всякого рода трения, но надо, надо более рьяно работать над их «разруливанием» - и хорошие результаты обязательно явятся!..
Даже в канун Нового года Инна не согласилась с тем, чтобы я зашел к ней домой и помог вынести наготовленное.
- Подожди на остановке! – заявила она тоном столь категоричным, что боязно было испрашивать дополнительных объяснений.
Однако по дороге домой внутренний мой дознаватель принялся выстраивать собственные версии происходящего, причем делал это с весьма сильной страстью. «Ну почему, почему ты, голубушка, так упорствуешь в нежелании познакомить меня со своей семьей? Может быть, я слишком страшный? Так ведь и тот шофер-женатик, с которым легла в первый же день, тоже не был, по твоему признанию, красавцем. Тем не менее, он запросто заезжал к тебе домой, когда там были дети, заносил в квартиру наборы продуктов (по моим догадкам – краденые). Что если где-то здесь таится главная разгадка? Прагматизм – вот, похоже, верховный руководитель вашей семьи. Наверное, и сын твой занялся бизнесом из соображений материальных. Ах, и я не чужд желанию подзаработать, но у всех в этом есть своя мера и моя, видимо, сильно уступает вашей... Потому, когда схлынула в тебе экзальтация покаяния, вновь закружились в головке прежние мысли: расставаться с этим «некудом» надо – ну ни в чем же настоящей пользы! С шофером порвала сама по той причине, что он слишком своих детей любил, то есть в чем-то был ненадежен, у меня же всяких «заковык» несравненно больше. Чует мое сердце – уже и срок для расставания со мною тобой намечен. Скорее всего случится это чуть спустя после Нового года. То есть – встретить праздник, точнее – провести время вне своей квартиры, занятой молодежью, затем, может быть, выдержать паузу для приличия – и «делаем дяде ручкой...» В подобном случае впрямь уже не стоит знакомить с домочадцами... Да-а, логика железная... Но и до чего же здесь все бессердечно, холодно-расчетливо, а может быть даже подло!.. Ах, прости, прости, милая, если все не так! А если даже так – все равно прошу прощения. Не хочется, до ужаса, предъявлять тебе какие-то претензии. И в то же время некто во мне не может смириться с возможным расставанием – слишком я привязался к тебе в последнее время, не смотря ни на что, может быть даже полюбил... И что же мне делать, Господи, Великий и Всемогущий? Молить, чтобы удержал Ты милую возле меня? Против ее воли? Это ужасно. Заставил бы, не смотря ни на что полюбить? Немногим лучше... Так что же, что делать мне?..»
Увы, опять и опять ничего оригинальней чем необходимость терпеть, работать, над улучшением ситуации и надеяться на удачу ни в голову ни в сердце мне не приходили. Может быть, Инна тоже продолжает что-то взвешивать и приближающийся праздник хочет использовать для дальнейшего изучения – меня и родственников? А значит, еще есть кое-какие шансы и надо из кожи вылезти, но использовать их!..
Явившись к месту свидания как всегда чуть раньше – в этот раз на трамвайную остановку близ дома Инны – я некоторое время наблюдал за праздничной суетой. По всем направлениям мчались озабоченные люди с пакетами, сумками и подчас даже с елками. А некоторые, видно, уже где-то проводив Старый год, двигались к месту встречи Нового по зигзагу, зато – с разудалой песней. Я сентиментально посмеивался, глядя на все это – ведь вскоре вместе со своими близкими, а, говоря возвышенно, и со всею страною вместе – тоже буду благодарно провожать прошлое и с надеждой встречать будущее. Господи, Всемилостивейший и всемогущий, ниспошли, молим тебя, удачу всем нам!..
Наконец вдали показалась фигура Инны с большим блюдом в руках, на котором возвышалось некое сооружение, закутанное пленкой. К тому же сгиб локтя моей милой оттягивала явно тяжелая сумка. Боже, какие неудобства терпит человечек из-за витиеватых своих представлений! Я ринулся на встречу с максимально возможной скоростью и, подхватывая блюдо, вошел с подругой как бы в клинч, одновременно целуя ее в остывшую на морозе щеку.
- Здравствуй, здравствуй, милая! С наступающим! – звуки, выходившие из моего горла, оказались похожими на голубиное воркование, хотя подобного намерения у меня вовсе не было.
- И вас – так же! – усмехнулась Инна, освобождаясь от своего груза с явным удовольствием.
Теперь уже я торжественно понес его на полусогнутых перед собой руках, вызывая ухмылки и сочувственно-игривые шуточки встречных. Правда, когда затем некоторые мужчины переводили взгляд на шедшую рядом со мной подругу, в их глазах проскакивало нечто, означавшее лишь одно: «Вот бы мне такую! Хоть бы на праздник!» От этого к моей радости примешивалась даже некоторая гордость и вместе с тем я ощутимо добрел, искренне желая всем счастья, удачи, а тем, у кого не было еще милой, обязательно встретить ее...
Всех моих родных Инна наделила подарками – носовыми платками, шоколадками, брелками – думаю, даже подобные мелочи под праздник получить приятно. Во всяком случае благодарили дарительницу достаточно искренне. А мои племянницы Надюшка и Аллочка к тому же рассматривали гостью с почти нескрываемым любопытством. Столько лет не было у их чудаковатого дяди никого и вдруг – нате вам! Да вроде еще и ничего так из себя женщина. С подбором более емких эпитетов – случись вдруг такое желание – у моих юных родственниц могли бы, наверное, возникнуть трудности, поэтому я решил прийти им на помощь:
- Это Дед Мороз прислал к нам на праздник Снегурочку – видите, какая румяная, красивая!
Девчонки заулыбались, снисходительно принимая шутку, а миг спустя Аллочка вдруг сорвалась с места и куда-то убежала. Вскоре она вернулась с прозрачным кульком в котором были три апельсина и несколько больших конфет.
- Скушаете... Потом... Дома... – волнуясь, племянница произвела рукой округлый жест, означавший, видимо, что предложение ее относится к нашей «троице» в общем, включая бабушку.
- Спасибо, голубушка! – Инна, явно растроганная, часто закивала. – Скушаем, вспомним, как все тут проходило и еще раз пожелаем всем самого наилучшего!..
Ну а дальше праздник покатил по наезженной народом колее. Чокнулись бокалами с шампанским, провожая Старый год и благодаря его уже за то, что оказался не таким уж плохим, затем, оставив на время иронию, выслушали поздравления президента, а в аккурат к двенадцати откупорили еще одну бутылку, чтобы выпить за исполнение лучших надежд в году Новом... Я закусывал осторожно, сообразуясь с возможностями своего желудка, Инна же, решив, видимо, хоть на праздник «отвязаться», поглощала все подряд. Особенно налегала она на салат, который, похоже, ей очень понравился.
- Ты, Валя, что клала сюда? – не удержавшись, в конце концов поинтересовалась она.
Сестра принялась охотно перечислять ингредиенты блюда, способы их предварительной подготовки, а Инна кивала, стараясь все запомнить. Но даже в этот момент во взглядах обеих проблескивала некоторая настороженность, свидетельствующая о желании получше изучить собеседницу (возможно – соперницу в жизненной борьбе!) и угадать дальнейшее развитие событий. «Ну, чертовы бабы!» - беззлобно ругнулся я, скорее даже восхищаясь мощью женских инстинктов, работающих неустанно и без перерывов на обед. Лично же мне больше всего хотелось, чтобы праздник полностью оправдывал свое предназначение. «Ну что ж, вот сам и постарайся… - раздался голос внутреннего благожелателя. Выполняя его совет, я тут же принялся тормошить компанию шутками-прибаутками, а когда из телеящика грянули бодрые ритмы, потянул народ танцевать. Девчонки откликнулись охотно, и мы втроем задали на свободном пятачке подобие современного трепака. Остальные снисходительно посмеивались, но не обнаруживали желание присоединиться. Инна же сидела вообще не шевелясь, напоминая уже не Снегурочку, а скорее статую Венеры. Впрочем, я и к этому постарался отнестись с пониманием: у каждого свой характер, привычки, да и не всякий, очутившись в незнакомой компании, сможет сразу раскрепоститься. Значит, опять-таки мне следует «отработать» за двоих… Тут вдруг из приоткрытой форточки донеслись какие-то хлопки, треск, шипение. Взглянув в окно, мы увидели, как, возносясь в небо, взрываются ракеты, на миг превращаясь в огненные цветы самых разных форм и окраски. От этого снаружи стало почти так же светло, как в доме, главное – фееричнее.
- Во двор! – вырвался у меня ликующий клич.
На сей раз к нам с девчонками присоединился их папа Гена, видимо, достигший наконец нужной кондиции. Орал он громче всех и выбрасывал выше головы почти такие же длинные как у меня ноги. А потом мы, внося свою лепту в общую какофонию, палили в небо из хлопушек и других пиротехнических штучек, кричали, визжали, в общем, дурачились, как могли. Когда вернулись в дом, то увидели картину почти идиллическую: Инна и мама Валя сидели на диване вполоборота друг к другу, что-то очень живо, почти по-родственному обсуждая. Мне прямо-таки бальзам на сердце пролился – ведь нашли же интересную для обеих тему! Всегда бы так! Жизнь слишком коротка, чтобы тратить дорогое время на подозрения, интриги и все такое прочее. Вконец расчувствовавшись, я налил в бокал любимого своего кагора и, выкликнув тост: «За мир, дружбу, а главное – любовь!» - полез со всеми чокаться и целоваться. Начал с нашей матушки-бабушки, просидевшей все время тихохонько, но явно не скучавшей, так как надо было перепробовать все деликатесы – а закончил папой Геной, которого, правда, лишь приобнял, но все же достаточно крепко…
Существует расхожее мнение: как встретишь новый год, так и проживешь его. Но я в пику подобным высказываниям составил свое рассуждение: это, мол, организованная нами самими примета, поэтому и стоит она немного. Ведь мир совершенно явно развивается по некой своей железной логике, особенно плохо предсказуемой в деталях и не поддающейся насилию. А если и существуют какие-то предзнаменования, то они тоже не так-то просты и до конца «раскусить» их не удается даже знаменитым ясновидящим…
Вернувшись к себе под утро, мы с Инной – к тому времени что называется никакие – смогли только разобрать постель, раздеться и рухнуть в нее. Хотя лично мне потребовалась еще четверть часа на поиск самой удобной позы и постепенное внутреннее умиротворение. Но вроде лишь смежили веки, почти тотчас же были разбужены – сперва звонком, донесшимся из прихожей, а затем и стуком по наружной двери. Я не спешил подниматься, надеясь что из своей комнаты выйдет мама, как в подобных случаях она всегда делала. Так произошло и в этот раз. Дверь с шумом распахнулась, а через мгновение моих ушей достиг возглас:
- Доброе утро, бабуля! С новым годом!
Даже вне смысла произнесенного, по особым резковатым обертонам можно было сразу же узнать голос Надюшки.
- Тише ты! – зашипела наша домоправительница. – То есть, спасибо, конечно, но чего так рано? Тем более – расстались токо-токо.
- А я звонить буду знакомым девочкам…
(Считаю полезным заметить: тогда, всего лишь за несколько лет до «мобильникофикации» всей страны, заиметь какое-либо средство связи было еще делом трудным. Нашему дому просто повезло попасть в некую особую программу. А ведь обладай семья Валентины самым обыкновенным телефоном, так, может, и не случилось бы всего случившегося чуть позже? Хотя стоит мне лишь предположить это, как сразу является другое соображение: главное не в антураже, а в глубинной сути происходящего, и оно все равно дождется нужных обстоятельств, чтобы проявиться.)
Получив в ответ на свои речи безапелляционное заявление Надюшки, наша мама-бабушка, судя по всему, впала в некоторую задумчивость. Однако через две-три секунды она продолжила в прежнем тоне:
- Ты уверена, что твои подружки поднялись уже?
- Некоторые, небось, и не ложились, других – подниму.
- Вот ты какая… Ну да ладно, давай, токо потише…
- Фу, заладила – тише да тише.
У меня даже сердце екнуло – забыла, что ли, девчонка, против кого «возникает»? И тут же, в подтверждение этих опасений, донесся заскрипевший гораздо более грозно голос главы рода:
- Да, заладила! Ты из-за ерунды целую бурю подняла, а людям отдохнуть надо!
Но и Надюшка была не из тех, кому можно безнаказанно палец в рот класть – унаследовала, похоже, некоторые особенности прародительницы.
- Ах, вы – люди?! – даже взвизгнула она. – А я, что - не человек?! Я, между прочим, здесь прописана – и пусть все помнят об этом!
Последний выклик скорее всего относился к свалившейся неведомо откуда «снегурочке», в угоду которой – по явно ревнивой мысли моей племянницы – все теперь и делалось здесь.
- Да чего ты так?.. Стой, куда ты?.. раздались растерянные возгласы нашей бедной домоправительницы, наверное, почувствовавшей, что хватила лишку с назиданиями.
- Туда! Испортят настроение, а потом…
Грохнула входная дверь, после чего вновь воцарилась тишина, которую теперь, похоже, следовало называть не умиротворенно послепраздничной, но скорее зловеще предштормовой.
Я не сразу решился посмотреть в сторону Инны, а когда все же сделал это, был чуть ли ни шокирован – так много выразилось в ее глазах нелучших, мягко говоря, чувств: гнева, омерзения, чего-то еще по виду близкого…
- Дите… Ну… подросток… - смог наконец пролепетать я. – Внутренняя ломка, перестройка, созревание… Лучше меня знаешь, какие они в это время…
- Да не-ет… - не сразу отозвалась Инна, и вышеназванные чувства проявились теперь даже в ее голосе. – Не в этом сейчас главное. Думаешь, она сама все придумала?
- То есть?
- Ну, заявить таким вот тоном: «Я здесь прописана!»
- Ммм..
- Вот и «ммм» ! Уверена, мамочка ей внушала: не стесняйся, мол, сказать, если что…
- Господи, да…
- Вот именно – молись Богу.
- Но зачем?! О чем ты?
- Или совсем не догадываешься? Так будет поздно, когда начнут метры подсчитывать да теснить.
- Ой ужас! Что ж это за жизнь – из каждой мухи пугало для себя делать? Повторяю: ребенок она еще, ребенок!
- Это тебе из-за твоих родственных чувств хочется так считать. Пятнадцать лет – совсем не мало для девушки. У нее уже особая хватка вырабатывается – опять же, видно, с помощью мамы…
Вроде бы исследовательские нотки проблеснули под конец фразы в словах Инны и я вмиг «прицепился» к этому, надеясь, что мы сможем как бы по-научному, без лишних страстей разобраться в ситуации.
- Прости, но лично мне вовсе не кажется, что Надюшка в смысле деловитости сильно выделяется из сверстников – и родственные мои чувства здесь ни при чем. Сейчас почти вся молодежь такая, то есть, более прагматичная, чем мы в их возрасте. Думаю, это в общем даже лучше – ведь на нашем романтизме спекулировали все, кому не лень. Хотя, разумеется, везде надо знать меру, чтобы не вышло кое-чего… Мудрый крестьянин в «Войне и мире» говорит: червь капусту гложет, но сам прежде нее кончается… Нам же, Иннулик, считаю, на этом лучше закончить разговор о Надюшке, ее маме и тэ дэ. Может, когда-нибудь вернемся к нему, если очень уж надо будет, а сейчас – постараемся развеселиться. Ведь праздник сегодня, праздник!
Мне впрямь удалось очередной раз перенастроиться и, похохатывая, я полез к подруге с поцелуями, но она отстранилась.
- Извини… - тоном почти официальным Инна выразила нечто вроде сожаления. – Мне сходить кой-куда надо…
Я чуть не рассмеялся. Право дело – почти анекдот! Когда развивала свою «тему» - никуда не тянуло, а тут вдруг… Хотя, конечно, разные бывают совпадения…
Время шло, однако Инна из туалета не возвращалась. Я успел прокрутить в памяти все недавние события, вернулся к настоящему, а подруга продолжала пребывать там же. «Может серьезное что случилось?» - забеспокоился я. – Ведь тоже желудок не идеальный, а она вчера все ела, ела… Хотя, впрочем, может, даже назло мне сидит, чтобы осознал, эдакий-такой… непонятно, что…»
Наконец дверь комнаты открылась, вошла Инна. Была она мрачнее тучи, смотрела куда-то вбок и легла в постель не снимая халата.
- Кишечник что-то расстроился… - через пару секунд угрюмо прозвучало из ее уст словно бы в пустоту.
- Фу-у… - вырвалось у меня с некоторым даже облегчением. Это «событие» пусть не все, но многое объясняло в поведении подруги.
- Ну так как ведь его нагружали вчера, бедненького! – я захихикал почти угодливо. – Хотя, если серьезно: рановато начинаем верить в исцеление. То есть, конечно, понятно – очень хочется хоть на время забыть про всякие ненормальности… - я осторожно погладил милую по вроде бы даже похудевшему плечику – мол, не унывай, вместе и не то преодолеем!
Инна, никак не отреагировав на мое прикосновение, продолжила тем же загробным голосом:
- А еще вот посидела на вашем унитазе – сиденье там холоднючее, из прессованной стружки, лакированное – так меня сразу в поясницу прострелило и в бедро. До сих пор жжет будто огнем…
- Вот еще напасть! Прямо какая-то черная полоса у нас получается. Прости, голубушка, не смог все заранее предусмотреть. Так ведь раньше у тебя вроде все без осложнений там проходило…
- А сегодня вот не прошло…
- Позволь кстати полюбопытствовать – у вас дома какое сидение на унитазе?
- У нас оно из тонкого пластика, прогревается моментально.
- Да? Ой, придумал! Я к нашему прикреплю сверху полоску поролона, чтобы было нашей попочке тепло и мягко!..
От внезапно нахлынувших чувств даже мой «мужичок» ощутимо встрепенулся, я прямо-таки кинулся к лежавшей спиной ко мне подруге, приник к ее упругим ягодицам, завозился. Наверняка Инна и сквозь материю ощутила напряжение моего естества, на миг замерла, как бы что-то взвешивая, но выбрала не то, чего я так страстно возжаждал.
- О-ой, извини… - протянула она вроде бы жалобно, но с явно пробивавшейся ноткой капризности. – У меня совсем не такое настроение…
А вот у меня, будто назло, все оказалось настолько «такое», что даже, этот по форме вежливый отказ подействовал будто удар обухом. Пробыв миг-другой в оцепенении, я перевалился на спину и вперил взгляд в потолок. Что?! Да неужели тебе так уж плохо, голубушка? Ведь ты же явно почувствовала моего «мужичка», с которым далеко не каждый день случается что-то подобное. Разве можно разбрасываться такими моментами? Можно же было как-то собраться, пересилить себя? Но ты просто не захотела… «Н-е-ет! – всполошились некие другие особи во мне, гуманисты, защитники всего и вся – нельзя, нельзя так! То есть, конечно, понятны и твои чувства, но давай же и к другим с пониманием относиться. Ведь даже у вполне здоровых, хорошо чувствующих себя бывают какие-то «не такие» моменты, что уж говорить о прихворавших?..»
«Накачка» подействовала, но все же, видно, недостаточно. Оставшиеся часы свидания прошли довольно-таки уныло, почти без разговоров, зато с украдкой подавляемыми вздохами, норовившими сливаться в нечто длинное и почти безысходное… Правда, чуть спустя, когда уже вышли на прогулку по городу, Инна немного оживилась, указывала на елки, выставленные повсюду в витринах, сравнивала их убранства и в общем положительно оценивала усилия людей. Я, конечно, поддакивал с готовностью. Однако к моменту расставания на подругу вновь наехало, прощание прошло скомкано и мы отправились по домам, переживая, наверное, каждый по-своему произошедшее и недоумевая по случаю «качелей», устроенных судьбой. Во всяком случае со мной было именно так. После кратких минут недавнего умиротворения вернулись прежние мысли почти в том же виде. «Нет, ну хоть при расставании могла бы повести себя по-другому? Без этой обиды незнамо на что, вылезающей из каждой поры… Не-за-хо-те-ла! Да! Явно! Посчитала – авось и так обойдется!..»
Вернувшись домой, я сразу же, чтобы отбиться от злокозненных своих размышлений, схватился за работу по модернизации туалета. Делал все рьяно, с каким-то даже мстительным удовольствием вызова неким силам, подстроившим мне нелепое «приключение». Бог с ними – с праздниками, с приметами – нельзя даже ненадолго впадать в уныние, а наоборот надо скорее наносить ответный удар и выправлять ситуацию…
Закончив на таком запале дело весьма быстро, я чтобы оценить все в общем, спустил штаны и уселся тощим своим задом на усовершенствованное сиденье. Ха! Неплохо, очень неплохо, теперь здесь можно сидеть сколько вздумается. Нет, сам я, конечно, не изменю своей «позе орла», за которую врачи ратуют (вовсе без сиденья, ступнями прямо на унитаз) но если милая хочет по-другому – это ее право. Ух ты, попочка моя золотая, сиди сколько угодно, ничего тебе теперь не повредит!.. Сколь ни смешно, именно после описанных «мероприятий» ощутил я наконец настоящее раскрепощение, настолько существенное и приятное, что вернувшись к себе в комнату и удобно устроившись на диване, сразу же почувствовал, как погружаюсь в сладостную, все расставляющую по местам общепримиряющую дрему. Тем более восхитительную, что ведь ночь я фактически не спал… Но оказалось, что еще не все «сюрпризы», приготовленные судьбой к этому дню, мною получены… Вроде лишь впал в забытье, как был тут же подброшен истошным воплем, раздавшимся за дверью комнаты:
- Вадим, Вадим, ты здесь? Шо это такое?!
Выскочив в коридор, я увидел маму, нервно одергивающую на себе платье.
- Откуда это у нас? – родительница с округлившимися от ужаса глазами кивнула в открытую дверь туалета. – Токо ж не было - и вдруг… Будто на змеюку скользкую села – аж подкинуло меня…
- Матушка-а!.. – с облегчением рассмеялся я, поняв в чем дело. – Уж змеи-то откуда в нашей квартире?
- Та не знаю: змея чи кошка, токо напугалась я – ужас прямо…
- Ну извини, пожалуйста, не успел предупредить. Хотя, честно говоря, не ожидал, что так отреагируешь… А-а, может потому это получилось, что я поролон для гигиеничности еще и полиэтиленом покрыл, он вправду может змеиную шкуру напомнить…
Далее мне показалось необходимым рассказать о том, что подтолкнуло к модернизации сидения.
- Тю! – в простоте душевной поразилась родительница. – Такая нежно- жопая? А еще говорит, будто из простых. Врет, небось.
- Нет, все – правда, - я старался возражать поделикатнее, делая скидку на мамин возраст и нервность. – Просто к удобствам привыкают быстро – у них сиденье посовременней нашего – а кроме того, наверное, и годы свое начинают брать…
- Ха! Какие там у нее годы! - мамины нервы, похоже, сами не желали приходить в норму, внутренняя же работа – это в основном удел рефлектирующих интеллигентов. - Вот у меня да – годы так годы! Но всегда садилась – и ничего! Больно привередливая твоя Инночка! Смотри – сядет она своей жопой на голову тебе – тогда уже поздно будет!
В конфликте обнаруживались все более глубокие корни и мне показалось просто необходимым вовремя отреагировать на это, хотя, разумеется, по возможности мягче, рассудительней.
- Право дело, матушка, я очень огорчен и удивлен – откуда вдруг взялось в тебе столько неприязни к Инне?
- Оттуда! Пусть у себя дома распоряжается!
- Ах вон оно что! Главное все в том же – в могучих ваших корнях женщин-хозяек. Моя, мол, пещера, мой костер, то бишь очаг. Все это, конечно, вызывает уважение, но надо, наверное, стараться быть поцивилизованнее, хотя бы внешне. Тем более, что Инна ни на что не претендует, просто пожаловалась на случившееся, а я сам уже вызвался сделать… Ну а как же иначе? У всех народов считается за должное гостю угодить, особенно в пустяке, к которому ничего не стоит привыкнуть. Инна тоже старается сделать нам приятное, вспомним хотя бы про ее борщи, которые даже ты нахваливала…
- Не притронусь больше к ним!
- Мамулик! – упорство родительницы подводило к грани отчаяния. Потому что я почувствовал, какими осложнениями это грозит. – Прошу, возьми наконец себя в руки. – Наверное, просто так все сошлось сегодня: и не выспалась ты, и с Надюшкой поссорилась, а тут еще эдакая неожиданность в туалете… Но давай уж хоть глубже не копать, разбираясь, кто в чем виноват, если виноват вообще. Гораздо лучше простить всех разом – хотя бы по случаю Нового года – а дальше видно будет. Я готов стать перед тобой на колени: постарайся с прежним радушием относиться к Инне. За кои веки встретил я более-менее подходящую для себя женщину…
- Вон их сколько! – родительница махнула рукой куда-то в сторону, однако в жесте этом уже не чувствовалось прежней уверенности.
- О чем ты, голубушка? Где они и какие? Подобные тем, с которыми вы хотели меня свести? Нет, я против них, как людей, ничего не имею, но не по сердцу они мне – вот и все! Позвольте хотя бы на старости лет самому выбрать из тех, кто доступен, такую, с которой не пришлось бы притворяться, говоря ласковые слова. Неужели не заслужил до сих пор? Умоляю: соберись с силами, потерпи Инну, какая она есть – и все утрясется. Не какой-нибудь квартирант тебя об этом просит, а сын, сын твой!..
Мама заморгала явно растерянно. Наверное, количество жалоб и мольб моих переросло в качество. Некая пелена спала с ее глаз и она ясно увидела – рядом действительно не кто-нибудь, а самый родной человек, к тому же изрядно постаревший, потрепанный невзгодами… Безмолвно повернувшись и вдруг ссутулившись, словно придавленная добавившимся грузом, она шаркающими шажками побрела к себе в каморку. Меня будто ножом по сердцу полоснуло. После секундного оцепенения я бросился за ней, обнял и едва ли ни рыдая, стал высказывать все ласковые слова, какие знал, уверяя, что люблю ее бесконечно и никогда-никогда не брошу. Даже самые сногсшибательные женщины не заставят меня сделать это! А мама своих слез совсем сдержать не могла. Прижавшись ко мне заметно похудевшим в последнее время тельцем и, наверное, не находя что сказать, она просто гладила меня как маленького по голове, щекам, по спине…
Вечером того же дня, сойдясь у телевизора, чтобы смотреть праздничную программу, мы по негласному уговору повели себя так, будто ничего страшного не случилось, обсуждали номера представления, шутили, посмеивались. И мне стало почти так же хорошо, как в наши лучшие времена…
Все происходившее в последовавшие затем недели напоминает мне громадный ком, который, начав катиться под гору в виде маленького шарика, постепенно вобрал в себя столько бурьяна, камней, грязи, что до конца в этом я, может быть, никогда не разберусь. Хотя постараться это сделать, считаю, даже необходимо – по многим причинам…
Наши встречи с Инной в новом году продолжились по установившемуся еще задолго до того порядку. Свой седалищный нерв она подлечила, за утепленное сиденье унитаза мне была выдана снисходительная похвала, мама, говоря по-нашенски «не возникала», а я (самое главное!) худо-бедно, используя все возможное, справлялся с так называемыми мужскими обязанностями. Тем не менее внутри меня опять проснулось и начало возрастать ни по дням, а по часам ощущение какого-то смутного неблагополучия. Я взглядывал на происходившее под одним углом – все казалось в общем приемлемым, смотрел под другим – возникала тревога, не желавшая детализироваться из-за каких-то таинственных блокаторов…
Уйдя с завода в связи с сокращением своей должности, Инна стала на учет в службе занятости, хотя сразу же начала работать – можно сказать: нелегально – в упоминавшийся прежде страховой компании. Здесь ей быстро понравилось –новые люди, выгодные знакомства, да и процент лот приносимого фирме дохода можно было получать каждые две недели. Подруга на глазах становилась более раскрепощенной, уверенной в себе, красивой. Радоваться бы и мне, да ко всему прочему зашевелились в своих глубинах древнейшие инстинкты, заставившие мысли метаться в поисках чего-то обнадеживающего. Наконец осенило.
- Послушай! – осмелился я высказать милой появившиеся соображения. – Давай попробую помогать тебе в бизнесе! Ну, может, иногда отстегнешь процент от своего процента, - я дипломатично хихикнул, - но только на мелкие расходы. Главное – кое-какой полезный опыт могу приобрести…
- Хм! – Инна с заметным сарказмом оглядела мою фигуру. Но уже в следующую секунду взгляд ее, видимо, благодаря сознательному усилию, сделался более серьезным. – А что? По крайней мере – хоть попробовать можно…
В последовавшей затем беседе она выдала новоявленному «стажеру» массу советов, главный из которых заключался в следующем: начинать лучше всего со старых знакомых – так быстрее получишь первичные навыки…
Однако чуть позже, когда я уже остался один, как раз этот пункт показался мне самым сомнительным. Друзей-знакомых у меня не много, а случись вдруг что – как буду им в глаза смотреть? Поэтому я все же предпочел действовать по своему плану – пошел по банкам, сберкассам, другим местам людских скоплений и, заприметив подходящего на мой взгляд человека, подходил к нему. Рассказывая о фирме, делал акцент именно на том, что она организована защитником масс, союзом независимых профсоюзов, всучивал «под это дело» самодельные карточки с телефонами и старался убедить в целесообразности разговора непосредственно с агентом… Но, наверное, на моей физиономии было написано что-то «не то», заставлявшее потенциальных клиентов отказываться сразу или в лучшем случае давать туманные обещания. Возвращаясь однажды после неудачного вояжа, я представил, как будет смеяться подруга, и это неожиданно сильно меня «завело». «Нет, милая, я докажу, что не такой уж «тюха»!» Что ж, может быть, в самом деле настало время «подъехать» с подобным предложением к кому-нибудь из знакомых? К кому именно? А вот, пожалуй, к Валентину! Да! Это лучший кандидат для новой моей попытки. Знаю человека с детства (тогда все звали его «Валек-нормалек», что было похвалой) в те времена мы с ним можно сказать дружили. Затем, правда, наши пути разошлись на многие годы и во многих смыслах. Валентин поступил в военное училище, по окончании которого четверть века кочевал по границам, незадолго до описываемых событий вернулся в Тагманск, но теперь мы встречались лишь от случая к случаю, хотя, впрочем, и такие встречи проходили хорошо, пожалуй, даже с задушевностью. Было и еще одно обстоятельство, привлекавшее сейчас именно к Вальку – он казался самым состоятельным из всех более или менее знакомых мне. Во-первых, устроившись механиком на городской радиоузел, неплохо зарабатывал ( в том числе – «слева»), во-вторых, получал солидную пенсию как бывший военный, ну а в третьих – имел что-то с загородной дачи. Так что, если фирма все же прогорит, это не сильно скажется на его благополучии, посему он скорей других сможет простить меня…
Прибежав домой, я принялся звонить другу и быстро нашел его на одной из обслуживаемых им точек. Вкратце объяснив суть предложения, не умолчал о некоторых своих сомнениях.
- Ха, да чего там! – с благодушием, заставлявшим вспомнить образы наших щедро-хлебосольных помещиков, отозвался приятель. – Кто не рискует, тот не выигрывает. К тому же риск пустяковый. Приводи свою дилершу прямо в радиоузел ко мне – время подскажу позже. Слышь, а небось бабенка симпатичная? – ухмыльнулся приятель. – Чего б ты стал колотиться, если не так?
- В самом деле! – решился я ответить в том же игривом тоне. Ну не заводить же действительно было высокоумные разглагольствования…
В согласованное время – на улице уже начинало смеркаться – подошли мы с Инной к старинному особняку, где располагался тогда городской радиоузел. Стоило раз нажать на кнопку звонка близ резной двери, как она распахнулась и Валентин, видно, уже поджидавший нас, пригласил войти. Когда мы прошли к его рабочему месту, расположенному в машинном зале, последовало не менее любезное предложение раздеться. Было оно далеко не лишним, поскольку в помещении, не смотря на его высокий потолок, было настолько жарко, что щеки у Инны разгорелись так, как случается лишь у нее.
- Ха, а ведь угадал я! – улучив момент, шепнул мне друг с явно ненаигранным восхищением. – Классную девку ты отхватил!
- Девка! – несколько даже саркастически, следуя, очевидно, за пробудившимся охранительным инстинктом, отозвался я.- Да ей за сорок уже!
- Ну и ничего-о! – вроде как даже обиделся приятель за мою «добычу».
Инна в этот момент как раз принялась раскладывать бумаги и он метнулся к гостье с явным желанием еще чем-нибудь угодить ей. – Может – чайку-с?
- О-ой, спасибо! Но как раз сейчас не могу… - вроде извиняясь, пассия моя странновато хихикнула. – Вот когда, может, уговорите парочку своих сослуживцев подписаться…
Мой умок, похоже, еще не «догонял», но сердце уже что-то поняло своим особым разумом и страшновато вздрогнуло. Приятеля же, как, наверное, следовало ожидать, такой оборот воодушевил еще больше.
- А чего ж?! Сагитирую! Фирма, чувствую, у вас солидная. Кстати, какая минимальная сумма, на которую вы страхуете?
Инна назвала и минималку и последующую за ней «лестницу» с увеличивающимися в разы процентами.
- Вот это класс! Народ у нас не из бедных, думаю, многие захотят…Чего уж слишком осторожничать, скучно это! Меня лично подпишите на… - Валентин назвал цифры, гораздо больше тех, какие я ему советовал. Или очень «разогрелся» или забыл вовсе про мое предупреждение, а может и про меня тоже. – Так что давайте свой телефончик и на днях обязательно представлю вам очередных клиентов…
«Господи! – пронеслось в моей ошеломленной голове. – Ведь они же договариваются! Но совсем о другом, о чем – даже простофиля поймет! Грохнуть бы кулаком по столу: вы что, совсем очумели?! Так ведь вывернутся, а из меня дурака и пошлого ревнивца сделают… Ну и Вале-ек… Какой же ты теперь нормалек?.. Я-то был в курсе некоторых его похождений, но чтобы у друга детства, да так беспардонно… Хотя, может, это как раз и есть теперешняя норма? А я со своими кодексами и романтизмом был и остаюсь замшелым ретроградом? Стоп! Как бы ни было – держать себя в руках! Не распускаться и не опускаться! Даже в этом вот – ее величество Жизнь. Вдруг у друзей моих – любовь с первого взгляда? А любовь, как известно, всегда права. Ой, да любовь ли это? Ну так и выясним постепенно, как можно цивилизованней. Никто не запретит мне также побороться за свое счастье. И здесь как раз одним из козырей может стать выдержка, культура, благожелательность. Ничего бесповоротного не случилось еще. Верь, борись – и удача будет возможна!..
Похоже, «накачка» мне в тот раз удалась, потому что когда вышли мы уже на улицу, Инна, явно ничего не подозревая, а, может, просто действуя по инерции, кокетливо подмигнула мне янтарно сверкнувшим в свете фонаря глазом и провозгласила:
- Вот как надо работать!
Конечно, в возгласе этом присутствовала некоторая доля юмора, но серьезности было, пожалуй, даже больше. То есть, очаровать надо клиента – вот главное! Это немного утешило меня, но – ТОЛЬКО ли ради дела так старалась милая? Может быть, даже она сама не отдает себе в том отчета. Что ж, надо ждать, терпеть, но главное – работать в нужном для себя направлении. Правда, непонятно, в чем именно это должно выразиться…
Увы, увы, последовавший ход событий показал, что в описанном выше взбадривании было многовато романтично-истеричного порыва (или – надрыва?), но маловато чувства истинной реальности… Лечение простаты особой пользы не принесло, а идти опять к хапужистому доктору-«приятелю» вряд ли стоило. Стимуляция борщами-овощами тоже начала давать сбои – видимо, подобно всякому подстегиванию она в конце концов вызвала переутомление... Приходилось, как и в начале нашего знакомства с Инной, «дорабатывать» всякими другими способами... Тем не менее подруга, похоже, теперь не слишком из-за этого переживала. На лице ее все чаще проступало некое таинственное выражение, которое я после нескольких попыток расшифровал примерно так: «Ладно уж, сгодится... На пока...» Не очень-то хотелось верить этой догадке, но ход событий показывал, что, похоже, «процесс пошел» и, может быть, надо мне готовиться даже к чему-то худшему...
В службу занятости Инна должна была являться строго в назначенное время, что вызывало у нее подчас спонтанно проявлявшееся раздражение. Названное заведение находилось тогда неподалеку от нашего дома, Сельмаш простаивал и у меня мелькнула было мысль самому явиться в службу как раз к приходу подруги, а когда она освободится – уговорить прогуляться к морю для снятия стресса. Однако, чуть поразмыслив, я пришел к выводу, что неожиданное мое появление может в чем-то стеснить Инну, вызовет у нее дополнительное недовольство и потому подобные «мероприятия» лучше отложить на пока...
А в следующую же нашу встречу подруга, будучи странно возбужденной, ни с того ни с сего (как мне показалось) начала рассказывать именно о последнем своем посещении «биржи труда».
- Представь, - повествовала она, поигрывала янтарными своими глазками, - очередь за мной занял тот же, что и в прошлый раз мужчина – импозантный такой, представительный. Он меня сразу узнал и смеется: «Может быть, это судьба?» Я тоже засмеялась и говорю: «Все может быть! Особенно – если застрахуетесь у меня. Я ведь по совместительству агент страховой компании да к тому же – женщина свободная!»
- Свободная... – безотчетно, словно эхо, отозвался я. Но, вдруг переживания последних дней, мутной волной ударили мне в голову и губы сами собой пробормотали: - Конечно, ведь я, наверное, не в счет...
Широко улыбавшийся рот Инны вмиг стянуло в куриную гузку, глаза превратились в щелки, затем губы вновь приоткрылись и моих ушей достигло нечто похожее на шипение:
- А почему бы тебе самому было на биржу в тот день не прийти?
Нет, видно, бесы в самом деле существуют! Ну ведь о том же думал и я, но словно за нос меня оттащили в сторону. Что ж, надо хотя бы теперь вернуться на верный путь.
- А мы разве договаривались? – для начала осведомился я по возможности смиреннее.
- Что?! Надо по любому поводу договариваться? Ведь ты же знал, что я там буду, а на работу сейчас не ходишь.
- Прости-и... – едва ли уже ни стонал я от тоскливой этой «разборки» и все-таки желая прояснить ситуацию. – Но ведь ты же накануне была так раздражена, даже вроде сердилась на меня – за все сразу, наверное – потому я просто побоялся лишний раз беспокоить...
Резко сглотнув (вроде – как нечто уже приготовившееся к вылету), Инна отвернулась. Чуть спустя, правда, она попыталась сменить гнев на милость, взглянула на меня миролюбивее, даже несколько жалостливо, но я, как говорится, всеми фибрами чуял: выскальзывает рыбка с золотистыми глазками из рук моих... И, может быть, вот-вот махнет хвостиком на прощание... Действительно, что уж теперь может удерживать ее? Разве что чудо какое-нибудь... Но откуда же оно свалится... Попытаться самому организовать? Хотя бы самое махонькое... Похоже, у меня в те дни и впрямь ум за разум заходил, потому что в голову ничего лучшего не пришло, как, вызнав время очередного посещения Инной биржи, явиться туда без предупреждения. Мнилось, может, милую это развеселит в хорошем смысле, она смягчится, а я в свою очередь смогу подобрать какие-то особо проникновенные слова. Увы, эффект от «мероприятия» получился совсем не таким, как хотелось.
- Контролировать явился? – весьма саркастически усмехнулась Инна, даже не откликнувшись на приветствие.
Но я заранее настроился так, чтобы выглядеть как можно миролюбивее и даже чуть глуповато:
- То есть? Простите...
- Ну как же-с? Запомнил, небось, про того импозантного мужчину? А его-то сегодня как раз нет!
- Да хотя бы и был... – старался я «держать марку», несмотря на то, что сердце застучало с перебоями. – Ты же не собственность. Имеешь право общаться с кем хочешь, что, кстати, и делаешь по ходу своей работы, поэтому возражать здесь бессмысленно... Просто мне вдруг вспомнилось: давненько мы с тобой не ходили вместе к морю, а там ведь – особый дух просторов, он голову и душу проветривает, избавляет от всяческой мути...
- Ой, у меня столько сегодня работы-ы... – теперь уж вроде с сожалением, даже отчасти жалобно отозвалась Инна. – И по страховке и по дому... То есть, конечно, немножко можно – ну, куда-нибудь в сторону трамвая...
Когда подруга получила очередную отметку в документах у своего инспектора по трудоустройству, мы неспешно двинулись по предложенному ею маршруту. Мой бедный мозжишко, замученный знакопеременными нагрузками последних дней, попытался вновь найти лучшее продолжение. А что, если оно как раз в том, чтобы со всей возможной храбростью пойти навстречу событиям, не топя тревог в сиропе благостных увещеваний?
- Да-а, Иннуля... – прервал я затягивавшееся молчание, с тем вместе прощупывая новый для себя путь. – По-хорошему завидую тебе...
Подруга продолжала вышагивать рядом по-прежнему мерно, с достоинством неся свое крупное тело, но мне по едва уловимым признакам удалось понять, насколько она насторожилась.
- Все время новые встречи, в том числе, хм-хм, с импозантными мужчинами... – я, похоже, смог-таки слить дружескую «подначку» с искренне прозвучавшими нотками миролюбивости, но показалось необходимым добавить еще некоторые уточнения. – Это – ни в коем случае не претензия! Скорее своего рода доброжелательная констатация...
Последние слова явно помогли Инне расслабиться, она тоже усмехнулась, хотя продолжала избегать моих прямых взглядов.
- Импозантные – они же почти все не свободны. А остальные – это в основном пенсионеры, да и те...
- Рыжие, пузатые... – подсказал я.
Судя по взгляду прищурившихся глаз, подруга не сразу поняла, к чему это, но, наконец догадавшись, рассмеялась впервые за день по-настоящему весело.
- Ну надо же, запомнил!
- Еще бы! Так ярко обрисовала их... Послуша-ай... – я учуял, что ступаю на совсем уж тонкий лед, но опять меня будто тащили. – А подошла бы ты ко мне тогда, в первый раз, если бы увидела, как других, издали? Такого вот длинного, нескладного, импозантного до наоборот...
Теперь в первом взгляде, брошенном Инной на меня, промелькнуло что-то жалкое, даже болезненное, но уже во втором оно было вытеснено решимостью: что ж, мол, если дело так поворачивается...
- Все могло быть... – произнесла она как бы раздумчиво. – Может, и не подошла бы...
- Но оказалась в малом пространстве будто в западне... – некто каверзный продолжал тащить меня все дальше. – Поневоле разговорилась, возникло ощущение, как и в беседе по телефону, что с этим мужичком может быть занятно, даже интересно-о, и подумалось: ладно, посмотрим, уйти никогда не поздно...
- Нет, ну зачем уж так... не знаю, как и назвать это... И вообще, что было, то было...
- А что будет – то будет! – хмыкнул я.
- Правильно. Неоригинально? Но, наверное, недаром же говорят: все к лучшему...
- Да как сказать... Сложный вопрос...
Мы уже подходили к остановке, а к ней с противоположной стороны подкатывал трамвай.
- Ты вот что – верь в лучшее! Обязательно! – призвала Инна почти в той же манере, в какой люблю говорить я (хоть что-то позаимствовала!)
Легонько хлопнув меня по рукаву – как бы поощряя на подвиги – она вскочила в открывшуюся дверь и, не оглядываясь, пошла по проходу в сторону водителя. Я в ту минуту был, наверное, просто обречен вспомнить наше расставание двухмесячной давности. А что же теперь может быть? С тех пор подруга сильно изменилась, у нее, сколь ни банально это звучит, прямо-таки крылья выросли. Приближается, похоже, момент высшей истины. Свобода важней всего и стремление к ней надо уважать в каждом. Но сердце трепещет от тягостных предчувствий. «Свобода» от любимой его никак не радует. Вот если бы полное расставание случилось тогда, пару месяцев назад, все прошло бы гораздо легче. А теперь мы с моим битым-перебитым сердчишком привязались к этой женщине, недостатки которой ясно видим, только думать о них совершенно не хотим. Зато очень хотим быть рядом, прикасаться, говорить ласковые слова и млеть от счастья... Ну давай же и высказывать эти слова, пока еще надежда не пропала, давай бороться за удачу. А если вправду ничего не получится, тогда уж подумаем, что дальше делать – ведь лучше исходить из конкретной обстановки, чем из предчувствий...
Пятница подошла почти незаметно, поскольку я, как всегда в тяжелые моменты, особенно налегал на творческую работу. И эти попытки оказались небезуспешными во всех смыслах – на душе стало спокойнее, мой очередной детектив, а также житейско-философское повествование ощутимо продвинулись вперед...
В «коронное» для телефонных разговоров время – это когда мама усаживалась пред телевизором – я подошел к аппарату и, твердя для храбрости что-то о своих моральных правах, набрал известный номер...
- О-о-ой, Вадим! – сразу же после ответных приветствий запричитала подруга с едва уловимой странностью в интонациях. – Беда у меня случилась! Только не пугайся – она не слишком большая, хотя все же очень досадная... Понимаешь, зашла к знакомым по делам своим, они усадили за стол – того отведай да этого... И был там творожник, на него больше всего грешу... Вкуснючий необыкновенно! Но, видно, не пропекли его хорошенько, а творог с рынка, к тому же жирный очень... В общем... прости... ну, наверно, догадался уже – снова расстроился мой бедный кишечничек. Да так сильно! Пару дней пластом лежала. Сегодня, правда, чуть лучше, но чтобы идти куда-нибудь – нет, это невозможно...
- Ну да, куда уж тебе... – забормотал я, оказавшись неготовым к подобному повороту. Состояние мое усугублялось еще и тем, что в тоне Инны проскальзывало как бы даже некоторое удовольствие – вот, мол, причина чтобы не прийти, сверхуважительная. – Да, жаль... Очень-очень, всего... Кажется, и твой жэкатэ превращается в проблему... А еще очень жаль, что не разрешаешь ты мне примчатся к тебе, помочь всем, чем только смогу. Или, может быть, позволишь хотя бы по такому случаю?
- О-ой, нет, Вадим, извини... Ну ты же понимаешь... Еще не готовы тут... Лучше об этом как-нибудь потом. Да ты не переживай сильно, пожалуйста. Как уже говорила – мне намного легче, а все, что надо, приносят...
На сей раз я еще четче ощутил в голосе подруги неискренность. То ей «чуть» легче, а то вдруг уже и «намного». Но даже намекнуть на странные «извивы» - всего лишь с целью прояснения ситуации – мне показалось делом небезопасным, поэтому я перевел разговор на другое.
- Ты хоть чем там лечишься, голубушка?
- Да вот фталазольчик принимаю, чай завариваю покрепче и пью, пью...
- А вот последнее как раз не желательно. Крепкий чай слизистую травмирует. Попроси лучше особый травяной сбор купить. При отравлениях бывает полезно также... прости... клизмочку сделать, хотя знаю, что ты небольшая охотница до них.
- Мягко сказано! – подруга хихикнула. - Да ничего, обойдусь, дела и так потихоньку налаживаются... но чувствую уже желание полежать.
- Да-да, конечно! Дай Бог тебе удачи в лечении.
- Спасибо... И ты следи за своим здоровьем – видишь, какие бывают сюрпризы...
Оказавшись вновь в своей комнате, я с полчаса без остановок кружил по свободному пространству. С еще большей скоростью кружились мысли в голове, а сердце, то замирало, то стучало бойчей, выискав в произошедшем нечто обнадеживающее. Да, оно есть! Ведь временами Инна говорила столь же ласково и заботливо, как в наши лучшие дни... Так-то оно так, но ведь и отстранялась она при этом совершенно четко. Ведь могла бы пусть не сегодня, а хотя бы в ближайшие дни выбрать часок, когда никого дома нет, и позвать меня? Ах, как бы хорошо было уткнуться в родные коленки, целовать милые руки, гладить... Сколько бы сил это бы мне придало, сколько бы радости подарило!.. «Так это же может вправду скоро случиться! – разом вскричали все благожелатели в моем сердце. – Просто сейчас у милой ум за разум заходит от слабости, но она поправится и обязательно позовет или сама придет... Нельзя до последней черты терять надежды, но наоборот – надо вопреки всем сомнениям верить. Тогда дурное наверняка спасует, мы вновь встретимся и все у нас будет хорошо, даже лучше прежнего!..»
Ну что ж, дорогие, видно, пришло время сказать совершенно определенно – этим моим мечтам было не суждено осуществиться. Я, конечно, еще не знал, что именно описанная чуть выше наша с Инной встреча окажется последней, но предчувствия некой катастрофы, не смотря на яростную борьбу с ними, становились с каждым днем все более четкими. Да неужели же ей так плохо, что не может поговорить со мной хоть немного? Ведь знает же, знает точно, как мечусь здесь, переживаю – и молчит... Ах, прости, прости, милая, но разве что-то немыслимое говорю?.. Наконец мне показалось, будто я сам уже имею право напомнить о своем существовании... Набрал номер и сквозь стук сердца, отдававшийся в ушах, не без труда расслышал долгие гудки. Вот, кажется, трубку подняли.
- Алло-о?
Сейчас я бы различил этот голос в тысячном хоре – такой он был полнозвучный, исходящий вроде бы из самых глубин груди и обретший прежнюю силу.
- Иннуля? Здравствуй! Это я... Несказанно рад слышать твой голосок. По-моему - звучит бодро, наверное, уже лучше тебе?
- А-а, Вадим, здравствуй-здравствуй... Да, мне лучше, спасибо за внимание. В общем вышла, кажется, на свой обычный уровень.
- Вот и хорошо! Нет – замечательно! Ведь так приятно после спада входить в привычный ритм. Зная твою активность, подозреваю, что ты уже и по делам ходишь или, может быть, даже бегаешь, а?
- Да по-разному приходится... – как-то уклончиво ответила подруга и замолчала, видимо, не зная что еще сказать.
«А мне ведь так и не удосужилась позвонить! – проплыло где-то по краю сознания. – Ой, не надо! – панически возопили мои доброжелатели. – Только не будем счеты сводить!» Я кашлянул, пытаясь унять или хотя бы замаскировать волнение.
- Ну так что, Иннуля, надеюсь, уже можно и встретиться нам?..
Опять потянулась та же тревожно-таинственная пауза, прерванная моим вопросом лишь на мгновение.
- О-ой, Вадим... – наконец зазвучал голос подруги и вдруг он дрогнул. – Давай останемся друзьями, а?
Видимо, внутренне я был настолько зажат, что сначала среагировал лишь на внешне-поверхностное содержание услышанного.
- Но... но в некотором смысле мы ведь и так друзья?
- Да нет... Ох, прямо не знаю... Я не о том... Ну, понимаешь...
И вдруг словно молния ударила мне в глаза, а сердце рухнуло в бездонную пропасть, ударяясь по пути об острые выступы.
- Ты... ты о чем?! – наконец вроде бы само собой протиснулось сквозь мое сжавшееся горло. (Некая фантастическая надежда все еще не желала умирать!)
- Да знаешь... Вот лежала я в эти дни, думала – и опять, и опять приходила к тому же... Поверь, мне сейчас не намного лучше, чем тебе, но не могу, не могу я так дальше! И больше никогда не смогу, ясно чувствую!
- Прости, милая, не пойму никак...
- Ох, наверно, я в твоих глазах буду выглядеть чуть ли ни стервой, но не могу, повторяю, больше так... И муж мой и любовник были сильными мужчинами. Я просто привыкла получать с ними полное во всех смыслах удовлетворение. И это длилось годы, даже десятилетия. Что же здесь плохого?
- Ничего, конечно... – будто «на автомате» пробормотали мои омертвевшие губы, но мыслительный процесс, сколь ни удивительно, все же налаживался, заставляя и вертящийся в голове смерч как-то организовываться. – Так ведь и я... Ну признай, я тоже не относился к подобным «делам» пренебрежительно. Лечился упорно, улучшение уже наступило, пусть небольшое, но ведь это лишь начало! Столько еще на свете существует средств, процедур!
- О-ой, чует мое сердце – все равно не будет того, что мне надо. Не только в болезнях дело. Есть и здоровые мужчины, у которых все не так проходит, как я хочу – чтобы и удовлетворение настоящее получить и в общем удовольствие от жизни было – а потому раздражение еще больше накапливается...
- Но... Но неужели ты ко мне лишь за одним ЭТИМ приходила?! Нет, я не ханжа, не стыжусь признаться, что тоже секс люблю, пусть сейчас у меня с ним не все благополучно... Но даже в молодости, когда кровь кипела, мне хотелось, чтобы у нас с женщиной также и духовное общение происходило...
- Это когда про кузнечиков читают вместе и восхищаются тем, как написано? – Инна хмыкнула, однако, видимо, уловив, что выставляет себя в невыгодном свете, тут же вернулась к прежнему заунывно-надрывному тону. – Нет, то есть и это по-своему хорошо, но просто не хватает на все времени. Да тут хотя бы...
- Своего рода нужду справить? – не удержался я от соблазна ответить на колкость упорно отдаляющейся подруги и тоже сразу же спохватился. – Ох, прости, прости, Иннуля! Это – боль моя кричит. Говорю не для того, чтобы разжалобить, а чтобы хоть с некоторым пониманием отнеслась... Ведь я же буквально из кожи лез, старался, чтобы ты получила от общения со мною как можно больше удовольствия...
- Ох да! Благодарна тебе за все, честное слово! Но ведь и я старалась, как только могла – ты же видел! А сейчас уже не могу, какой-то запас внутри закончился. Наверно, только тогда бы ты понял меня по-настоящему, когда бы оказался на моем месте – извини, если не нравится, не знаю, что еще сказать... Может, это: неужели бы завела я такой разговор, если бы все по-другому было?! Ох, прости меня, Вадим, прошу, прости! – Инна, кажется, и впрямь испытывала некоторое раскаяние. – Ну был бы ты, например, мужем, от которого детей нарожала, может, и потерпела бы сколько-то, не знаю... Или было бы мне за шестьдесят... Но так... Ну не могу я больше, поверь наконец! А сколько ж той жизни?..
- Так что же – все? Навсегда?! – никак не мог я до конца поверить в реальность происходившего.
- Ну да... Я так думаю... – не совсем решительно, вроде чего-то побаиваясь, пробормотала Инна. – То есть, наверно, я могла бы потерпеть еще некоторое время, но как бы еще хуже нам от этого ни стало. А как раз сейчас все сложилось подходяще, вот и вещей никаких отдавать не надо...
«Да, ты уж заранее постаралась! – мелькнуло у меня. – Забрала даже мелочи...»
- Очное объяснение – это было бы гораздо тяжелее. Зачем нам лишнее страдание, без того все ясно. И я не могу, и в общем нельзя уже... Вот и старушка твоя стала, чувствую, ко мне привязываться, может, из-за борщей в основном, но тем не менее... Пора, Вадим, пойми, прошу...
- Нет... Нет...- толчками, в унисон с сердцем вырывалось у меня. - Многовато в твоих словах ума и, прости, расчета, но маловато чувств. А у меня, не сочти за хвастовство, вот как бывало: заболевала ты – м я готов был даже с каким-то вдохновением мчаться к тебе на помощь, окажись ты хоть на краю света. Говоря простецки – не давай ты мне месяцами, был бы счастлив уже тем, что рядом, что могу погладить любимую, могу дышать с тобой одним воздухом...
- О-ох, Вади-им!.. Верю и очень тронута... Но что же делать, если у меня по-другому? Неужели тебе притворство нужно? Ну не могу я этого, не могу! Прости, что талдычу одно и то же, но это самая главная правда, которая все перевешивает. Не могу-у!... – на сей раз у Инны вырвалось такое рыдание, которое уже не оставляло сомнения в ее искренности. Что и заставило меня наконец очнуться. Достал-таки человека! А еще называл эту женщину любимой!
- Ох, милая! Это ты меня прости, пожалуйста, умоляю! Ум за разум от боли заходит... Вроде ж было что-то похожее и раньше, а вот закалки у меня не получается, опять переживаю будто в первый раз. Ты не можешь чего-то, но и я – тоже. Никак не могу смириться с такой концовкой. Но, видно, уже и вправду пора. Хотя бы как-то внешне. Потому что внутренне вряд ли получится – мы ведь не роботы, чтобы отключаться от переживаний щелчком тумблера...
Наверное, в этом месте тон моей речи сделался еще более жалобным, чем незадолго до того у подруги, что испугало ее не на шутку.
- О-ой, Вадим! Но ты не падай так духом, пожалуйста, прошу! Ты всегда держался в общем оптимистично, хотелось брать с тебя пример, и вдруг... Это же жизнь, со всеми своими, как ты любишь говорить, нюансами. И она продолжается. И все в ней еще будет. И у тебя все еще будет. Встретишь своего человека. Особенно, если постараешься. Ну, например, хотя бы новое объявление напечатаешь. Извини, если что не так, но ведь это дело действительно реальнее, может и отвлечь и хороший результат принести. Ты, конечно, сам об этом знаешь, но показалось нужным именно сейчас сказать, поддержать по мере возможностей...
Хотя в голосе отдаляющейся подруги было не столько заботливости, сколько озабоченности собственным положением, что показалось мне добавочным толчком в грудь, а может быть, даже в лицо, я изо всех сил старался удержать себя в рамках цивилизованности.
- Спасибо... Спасибо большое... В этом твоем напоминании, видимо, что-то полезное есть, но проблема в том, что мне не кто-нибудь, а именно ты, ты, со всеми своими особенностями, с душой твоей даже больше, чем с телом нужна...
- И это я понимаю, Вадим! С самой то же самое случалось. Никто не нужен, а лишь этот конкретный человек... Что ж, тут выход один – держаться, терпеть и терпеть. Недаром же, наверно, говорят – время лечит. А кроме того: мы ведь, думаю, не сжигаем всех кораблей, мы, надеюсь, как я и предлагаю, останемся друзьями?
- Гм, непонятно, в чем же теперь это может выразиться?
- Ну, например, ты можешь иногда позвонить мне, если захочешь. Хотя, думаю, часто этого делать не надо, для нашей же общей пользы – чтобы лишний раз не бередить раны... Ну что еще?.. Вот сейчас ты фактически безработный, если совсем туго станет, сообщи, помогу, чем смогу...
«Подачкой откупиться хочешь?» - чуть не сорвалось у меня с языка, но на сей раз я укротил себя вовремя, забормотав слова благодарности:
- Спасибо огромное, очень тронут. Нет, правда. Обязательно воспользуюсь твоим предложением, если, не дай Бог, нужда заставит... Но главное – что мне сейчас делать, как выживать? Тем более, что ведь спрашивать начнут, наносить, хоть и без умысла, удары...
- А ты говори, будто уехала я, - с быстротой, заставлявшей догадываться, что совет обдуман заранее, откликнулась Инна. – Я, кстати, в самом деле хотела к маме съездить, прибаливает она... Ну а потом все как-нибудь утрясется, можешь еще что-то придумать...
Мне, однако, взять себя в руки по-настоящему никак не удавалось и губы вновь словно сами собой забормотали о том, что проблему в общем это не решает, а бывшая (уже фактически!) подруга заученно утешала прежними фразами. Несколько ее последних слов прозвучали совсем уж невнятно, будто из немыслимой дали и что разговор закончен, до меня дошло лишь когда в ухо зазвучали гудки отбоя. Положив трубку, я некоторое время тупо смотрел на аппарат, не в силах ни соображать, ни хоть как-то умерить нараставшую в сердце боль. Хорошо, хоть мама, сидя у телевизора, ничего не услышала, не то ситуация могла бы усугубиться непредсказуемо...Войдя в свою комнату как сомнамбула, я лег ничком на диван и почувствовал себя будто в лодчонке, бросаемой волнами в штормовом море. Одно желание заполняло меня – выдержать все это, перетерпеть, ну а дальше – как Бог распорядится…
И в последовавшие затем дни продолжалось нечто похожее, правда в несколько сглаженной форме. Я хватался, пытаясь отвлечься, за домашние дела – становилось даже хуже от странного отвращения к ним, пробовал продолжать детектив – не мог сдвинуться с мертвой точки… Но вот однажды, совершая новые героические усилия в надежде, что включится наконец мотор творчества, я почти бессознательно, как бы лишь для разминки вывел на чистом листе: «Недавно говорил по телефону с Инной. Быть может, это последний наш разговор…» Нет, до чего же непредсказуема судьба даже в частностях! Ведь буквально за миг до этого не мог двух слов связать – и вдруг будто прорвало, так что рука едва поспевала за ударившим где-то в голове гейзером фраз. Правда, параллельно этому поползли по задворкам сознания унылые мысли: «К чему это, зачем?» - но некто, уже возликовавший, смело слал к черту всех мешавших моему Пегасу вольно расправить крылья… Что ж, полетал я в тот день и в несколько последующих неплохо, боль душевная вроде бы полностью излилась, но от причин, порождавших ее, мне избавиться не удалось. Ведь не только о героях Джека Лондона, не желавших сдаваться ни при каких обстоятельствах, читал я когда-то с восхищением. Чуть спустя довелось познакомиться с творчеством авторов, исповедовавших совсем другую философию. Их мнение, подкрепленное нажитым опытом, художническим даром и состраданием к человеку, также находило во мне отклик, тем более явственный, что, получая удары судьбы, я зачастую натыкался на равнодушие, а то и на презрение окружающих. «Все – суета сует… Жизнь – обман… Что было, то и будет…» - звучало во мне, надолго перебарывая другие мотивы, подчас годами. Годами! Которые казались напрочь выброшенными из жизни. А насильственная активизация тоже далеко не всегда приносила радость, поскольку после нее удары извне переносились еще болезненней… Как вот и теперь… Снова теми же граблями по лбу… Да сколько можно?! Что уже это может дать в смысле науки? Боль становится все нестерпимей, она парализует и отравляет… Ах, почему, почему не покончил я с этим гнусным фарсом, именуемым жизнь Депулина Вадима, тогда еще, когда отказала в любви Танечка Светлицкая, когда предложили мне «по-хорошему» уйти из института? Чуял же совершенно четко, догадывался умом, что ничего из того лучшего, о чем мечталось, уже не будет никогда. А ведь, пожалуй, именно в те времена уход мог получиться в смысле «техническом», потому что моя, становящаяся поистине феноменальной трусость еще не имела особой власти… Хотя, впрочем, нельзя, наверное, быть слишком критичным даже в отношении себя. Не только трусость удерживала и удерживает меня от последнего шага, но также мысли о том, какой удар могу нанести маме и всем близким, а кроме этого – все то же непреходящее уважение к мужественным людям, сражающимся до конца, и – что уж самое главное – не пропадающая, не смотря ни на что, любовь к чуду жизни, восхищение ею такой, какая она есть… «Во-от! – услышал я наконец в душе почти радостный возглас, которого жаждал, как глотка свежего воздуха. – Именно на этом надо всегда, не стесняясь повторов, делать основной упор. Нечто похожее говоришь другим, говори и говори то же самое себе. Такое не устаревает никогда… «Слава, слава, Тебе, Господи! Не устану возносить хвалу в Твою честь! Прости за нескромность, мне кажется, \ты сейчас вновь на моей стороне. Чувствую прилив сил для продолжения работы над собой, для действий во благо других и мира в общем. Да, никто не вспашет тот участок, который доверен мне, пусть он самый завалященький, но надо и его возделать, чтобы легче было тем, кто придет следом…
Согласен, не очень-то оригинально и впечатляюще звучит вышеприведенное взбадривание. Но намного ли лучше во всех смыслах увещевания психологов, заклинания колдунов и т.п.? Как бы там ни было, главное в том, что эта «разборка» в очередной раз помогла мне прийти в себя и продолжить жизнь с пока еще робковатой, но все-таки надеждой…
Сельмаш опять простаивал, а подработать где-либо с моим здоровьем было проблематично, да и не очень, признаться, я к этому стремился. Все наличное время как-то само собой распределялось между житейскими заботами, лечебными процедурами и посильным творчеством. «Вопрос» об Инне оказался непреднамеренно оттесненным на второй план и некоторое время в общем-то не донимал. Однако, стоило маме раз поинтересоваться – где же, мол, кормилица наша, а я вынужденно выдал ей легенду, придуманную самой подругой – как всевозможные мысли о ней, словно отдохнув за это время, накинулись на меня со свежими силами. Попробовал укротить их прежними методами – не получилось, видно, мучители мои приобрели своего рода иммунитет. А вот я, наверное, ни иммунитета, ни настоящей закалки в очередной раз не получил. Поэтому, несмотря на все свои усилия, не смог удержаться на занятой позиции, вновь заметался, потихоньку сползая к прежнему отчаянию… Догадываюсь, кое-кому надоели эти мои «качели», только что ж делать, если так было, и без упоминания об этом, мне кажется, нельзя обойтись. Говорят (я себе то же самое талдычу): будь мужественным! Но не могу, вот никак не могу я его, то бишь мужество, сотворить или разыскать в самом себе, а в аптеках и магазинах такой «товар» не продают. Хотя, если бы я смог нечто подобное заполучить, так ведь и отчет был бы другой и о другом, мне же назначено сделать именно этот… В общем, исчерпав все прежние способы внутренней стабилизации, я очутился где-то неподалеку от безумия и оставалось лишь возносить мольбы о помощи к Всевышнему. Как раз в этот-то момент некто во мне, словно ждавший именно такой ситуации, выступил из затаенных глубин. Мол, мой черед настал – сделаю, что должен сделать. «Послушай! – заботливо зазвучал в самом сердце его голос и я затих, благоговейно внимая. – А что, если во всем, наговоренном милой нашей имеется также другой, подспудный смысл, противоположный внешнему? Она сама еще не четко определилась в том, что ей нужно, и потому оставила один мостик несожженным. С тобой-то, Инна уже знает, можно почти все уладить, но вот матеря не так-то легко прощают обидчиков чад своих. Скажи – уехала, мол… А, значит, может когда-нибудь вернуться? « О да, да! – вмиг возликовали все мои романтики. – Так оно и есть!» «Стало быть, установили: мостик оставлен явно. Слишком узкий? Вот и придумай, как по такому проскочить. Прояви бойцовскую смекалку. За счастье большинству из нас надо именно биться! Так тебе ведь еще и великолепная «зацепка» предоставлена: «будешь нуждаться – скажи.» «И скажи! Потому что в самом деле нуждаешься… во всем! И в деньгах, само собой, но главное – в возможности заглянуть в глазоньки золотые, попытаться вновь найти в них свою надежду…»
Уже ничто другое не могло теперь занять мои мысли, никакими делами, даже применяя насилие, не удавалось мне отвлечь себя… Наконец, лихорадочно набросав на листке план предстоящего разговора – чтобы не забыть от волнения хотя бы главного – я подошел к телефону… Вот в трубке щелкнуло и словно бы из другой, казавшейся теперь сладким сном жизни, донеслось певучее:
- Да-а…
Сердце у меня застучало будто в яростной гонке, голова кругом пошла, но каким-то неимоверным усилием я смог взять себя в руки.
- Здравствуй, Инночка! Прошу простить, если от занятий оторвал и в общем – за то, что беспокою. Это Вадим. Может, хм, не узнала – ведь давненько уже разговаривали. Как поживаешь?
- Д…да в общем нормально… - явно остерегаясь распространяться, Инна тем не менее обнаружила в голосе свое любопытство.
- Ну и я – примерно так же. То есть, не совсем, конечно, хорошо, причины, думаю, понятны, но все же стараюсь держаться. Только вот среди прочих финансовая проблема начинает особенно допекать. Зарплату на заводе не выдают, мамину пенсию задерживают. А занять сейчас не у кого – у всех близких и далеких примерно то же… Я пометался, а потом вдруг вспомнил: ты ведь говорила: нуждаться будешь – скажи… Увы, такой момент настал. Хотя - неудобно ужасно, ты уж прости Бога ради…
- Да ничего, что ты, не переживай! Я прекрасно помню свое обещание. Сколько тебе надо?
- Ой, даже затрудняюсь… Ну… полтинник хотя бы…
- Столько вряд ли смогу… А вот… сорок – наверное…
Это было, как я вспомнил, лишь чуть больше той суммы, которую она получила за страховку моего приятеля. То есть, выходило, мне лишь возвращали мною же самим заработанное… Соображение об этом скользнуло где-то по краю сознания, но тем не менее, я почувствовал себя несколько уверенней. А чуть спустя ощутил даже радость – удалось-таки выманить милую на свидание!..
Договорились встретиться на трамвайной остановке… Бывшая подруга и на сей раз безбожно опаздывала, принуждая меня кружить около площадки, то и дело поглядывая на часы. Хорошо, хоть погода установилась теплая, пожалуй, даже необыкновенно теплая для конца февраля. Небо сделалось таким синим и высоким, каким я его целую вечность не видел, солнце сияло во всю мощь, а воробьи, видно, поверившие, что пережили зиму, чирикали будто одурелые. В другой обстановке я всеми этими прелестями восхищался бы с большим удовольствием, сейчас же мешала время от времени коловшая сердце мысль: смогу ли воскресить в Инне хотя бы некоторый интерес к себе, уговорю ли возобновить встречи? И в этот-то момент я вдруг с ужасом ощутил, что самые проникновенные из приготовленных заранее слов разбежались будто робкие мышата, отчего шанс на осуществление задуманного может быть утерян безвозвратно. Выхватив из кармана листок с набросанным предполагаемым диалогом и став относительно солнца так, чтобы разобрать текст без очков, я не успел прочесть полфразы, как на него упала вдруг чья-то тень. Обернулся – Инна! О, великолепный даже в беспощадности своей юмор жизни! Мужчина называется! Без шпаргалки ни шагу. Желая что называется сквозь землю провалиться, я тем не менее лихорадочно подыскивал слова оправдания. Однако они не понадобились – очевидно, подумав, что этот чудак и в такие минуты сочиняет свои опусы, Инна скользнула по листку равнодушным взглядом после чего с гораздо большим любопытством посмотрела мне прямо в глаза.
- Здравствуй, здравствуй, голубушка! – облегченно вздохнув, едва ли не запел я. – Спасибо, что откликнулась, благодарю за то, что пришла! О, как великолепно ты выглядишь! Поверь – восхищаюсь искренне!
В моем дифирамбе и впрямь никакого преувеличения не присутствовало. Инна была в новом сиреневом пальто, наверное, купленном на гонорары за страховку, и в того же цвета шапочке, из-под которой выбивались золотистые кудряшки… Румянец во всю щеку, светившиеся почти как солнце янтарные глаза довершали яркую картину. Ни дать ни взять – сама весна, еще только обещающая к нам прийти в полном расцвете…
- Надеюсь, ты не очень спешишь? - чуть ли ни расстилаясь перед бывшей подругой, засюсюкал я.
- Да как сказать… Ну… Где-то с полчасика могу выделить… - интонации коронованной особы прозвучали в ее тоне с откровенностью, ранее не проявлявшейся.
- Хм… Маловато… Но что ж… Может, пройдем тогда к переулку Красному – он недалеко отсюда, тихий, хотя люди там есть…
Инна как бы даже величественно двинулась в указанном направлении, плавно покачивая угадываемыми и под пальто округлыми своими бедрами. (Для меня ли они теперь?..) Пристроившись к подруге сбоку, со стороны сердца, я попытался найти любые подходящие слова, способные заполнить время, пока идем, потому что говорить о важном в уличной толчее не хотелось.
- А погодка изумительная, да?
В ответ мне достался лишь сдержанный кивок.
- Вот, считай, полвека прожил здесь, но такой в конце февраля, кажется, не было…
Пришлось сказать еще пару-другую подобных фраз, на которые моя спутница уже никак не отреагировала. Но вот наконец и переулок Красный. Здесь вправду оказалось тихо, тепло, да к тому же почти безлюдно.
- Иннуля…
Я попробовал изменить не только тон своей речи, но стиль общения в целом, осторожно взяв подругу под локоток. Меня поразило, насколько он оказался напряженным – и это при внешней бесстрастности! Неужели так боится? Впрочем, миг спустя я вспомнил поговорку: «Чужая душа (в описываемой ситуации – моя) потемки». Так что опасения оказывались оправданными. Хотя скорей всего бывшая подруга просто желала закончить щекотливый разговор побыстрее и бежать по делам дальше, что в общем и вызывало внутреннюю напряженность… Но внезависимости от того, что там на самом деле, я решил продолжить разговор с максимально возможным доброжелательством.
- Так вот, голубушка – прости, если не понравится и обращение мое и что-нибудь еще – самый главный вопрос, который привел меня сюда, вовсе не материального свойства, а совсем другого: ты хоть немного в эти дни о нас с тобой, именно как о паре, думала?
- Думала… - подобно эху, лишившемуся по пути экспрессии, вернулось ко мне.
- Ну и…
- Ох, да что же опять про это? Мысли в основном те же. Даже еще определенней стали. Ты, конечно, имеешь право думать, что хочешь, но я, повторяю, просто очень здоровая в некотором смысле женщина и больше не могу так, как у нас было. Ресурс терпения исчерпался. А если насчет морали… Такой тогда вопрос: почему другие, тебя включая, могут хотеть чего-то своего, а я – нет? Где же права человека, о которых ты так любишь рассуждать? В моих желаниях и привычках нет ничего дурного…
- Да-да, конечно… - растерянно забормотал я, придавленной железной логикой бывшей моей женщины. (Может, оказывается, и так, когда ей нужно!) – Ты права – права человека прежде всего… Извини, игра слов – это нечаянно получилось… Но сейчас хотелось бы о другом… считаю, что союз двоих кроме интимной близости, которой я тоже придаю большое значение, может скрепляться чем-либо еще…
- Чем же именно? Детей общих у нас с тобой нет… А восхищаться на пару кузнечиками, цветочками… Прости, как уже говорила – для меня это не основное… Думаю, главная причина твоих переживаний в том, что ты просто-напросто привык ко мне, привязался, но ведь это – дело наживное. Не было ж этого раньше? Может опять не стать. Вспомни, однажды, в конце прошлого года, ты уже готов был распрощаться со мной без особых переживаний… - вроде бы даже что-то злорадное промелькнуло во взгляде Инны.
«Ах, вон оно что! – чуть не вырвалось у меня. – Значит, все-таки…» Соображение о том, что в действиях бывшей подруги присутствует элемент мести, может быть, даже не осознаваемой, приходило в мою голову и раньше, но я отметал его с праведным гневом. Выходит – напрасно. Надо было проанализировать догадку, сделать необходимые выводы… Я попытался хотя бы теперь наверстать упущенное…
- Нет, даже тогда все обстояло не так-то просто… Но тебе, считаю, по-любому не стоит иронизировать – вспомни хотя бы о своей реакции на мои прикосновения после первой ночи… Ну да ладно, не будем уж ворошить прошлое. Главное – теперь ты имеешь свободу и выбор во всем…
- Выбор у меня всегда был, если ты так тонко на мужчин намекаешь. Но сейчас об этом даже думать не хочется. Забот без того полон рот: дети, внучка, дом, работа… И чтобы еще отчитываться перед кем-то – где была да с кем? Нет, это уж слишком. Обойдусь. Во всяком случае – пока. Это когда кто-то рядом, может раздражение возникать, а так – ничего, терпимо… Хочется немного пожить другими интересами. Вот недавно вернулась из турпоездки по Франции подруга, та самая, которая устроила меня на работу в компанию… Впечатлений, восторгов – масса. И я подумала: почему бы мне тоже не съездить куда-нибудь подальше, чтобы прямо перевернуло все внутри и обновило…
- В самом деле! – поспешил я поддержать бывшую подругу, но прозвучало это, наверное, настолько невесело, что она, спохватившись, решила тут же нейтрализовать усмешкой возможное впечатление от высказывания.
- Да, но только на путешествия надо еще, хм-хм, заработать! Пока же у меня с моим небольшим опытом это не очень получается. Кстати о деньгах – возьми, пожалуйста, не то еще домой унесу…
Инна почти не глядя сунула мне свернутые трубочкой купюры, в ответ на что я истово закивал, будто китайский болванчик.
- Спасибо! Спасибо огромное, голубушка! Очень ты выручила нас с мамой! Да-а… но… Прости, Бога ради, что опять про это… Хотя вроде уже все сказано, только ощущение недоговоренности никак не покидает и что-то неимоверно важное рвется их груди… Лишний раз убеждаюсь – надежда умирает последней, потому и говорю, говорю… Извини за повторы – я искренне благодарен тебе за помощь материальную, хотя, конечно, не помер бы без нее… А вот отчего в самом деле умираю, пусть с виду незаметно, так от того, что тебя нет рядом. Только ты, одна ты нужна мне, какой бы ни была – бедной, голодной, больной – тьфу-тьфу, чтоб не накликать… И будь у меня всего лишь одна краюшка хлеба, я бы сказал: вот тебе, родная, половина, даже больше – и пойдем рядом в дальние дали…
Инна слушала меня вроде бы даже с некоторым удовольствием, хотя в то же время – отстраненно, словно пребывая на значительном возвышении…
А меня, невзирая ни на что, все больше охватывал странноватый, с привкусом опьяненности азарт.
- О, как бы я был тогда счастлив! И уже ничего бы не просил у Бога. Но… Но тебе хочется чего-то другого – и твое право на это мне надо снова и снова признавать. Более того – необходимо научиться от души радоваться чужой свободе, потому что когда все свободны, свободен и ты. Искренне благодарен тебе за напоминание об этом фундаментальном правиле – вот и на старости лет оно приносит пользу… Я всегда буду помнить твое добро и буду молиться за тебя…
- И я… я тоже буду помнить все хорошее, что у нас было… - с запинками вырвалось у явно растерянной Инны. – Ни с кем ничего подобного не было у меня… Не знаю, как и назвать это… Но думаю, не надо разрешать скорби целиком овладевать собой… Может, когда-нибудь еще и встретимся, поговорим. Почему бы ни так?
- А правда! – мигом ухватился я за соломинку, возможно, подброшенную мне бывшей подругой от минутной растроганности. – Очень надеюсь. Можно, например, куда-нибудь сходить вместе – что же здесь особенного? Но для меня даже бы такая малость стала бы великим праздником.
- Может быть, хотя обещать заранее ничего не могу… - Инна, похоже, обретала вновь прежнюю осторожность. Она мельком глянула на часы. – Прости, жизнь требует своего, поэтому давай уж двигаться в сторону остановки…
Пока шли, бывшая подруга расспрашивала, как обстоят дела у матушки моей, у сестры, хотя скорей всего – с целью заполнить время пути. А когда уже садилась в трамвай, махнула рукой с улыбкой вроде чуть растроганной, но в то же время – явно удовлетворенная тем, что все закончилось без особых сложностей…
Я, следуя привычке, побрел домой по малолюдным переулкам среди городской природы, как бы навострившей уши: верить или не верить этому теплу и сиянию? У меня самого было сходное настроение – я то начинал надеяться на гипотетическую удачу в отношениях с Инной, возносясь при этом будто на гребне волны, то вдруг утрачивал веру и проваливался в яму.
«Да в конце-то концов!... – некто во мне потерял последнее терпение. – Ведь так и свихнуться можно! Давай попробуем еще раз во всем разобраться, только как можно беспристрастней. Ведь понять – значит простить, а это должно помочь и нам успокоиться, пусть хотя бы относительно… Итак, пассия наша явно лукавит и маневрирует, что было бы и ежу понятно, но, наверное же, она и на это имеет право? Может быть, что-то такое учуяла в тебе, о чем сам не догадываешься или про что забыл давно… Пусть так! Но ведь она – вспомним снова – без всякого принужденья с моей стороны вернулась после того первого расставания. Зачем? Сегодня стало окончательно ясно – для того, чтобы отыграться за относительную легкость, с какой я готов был распрощаться с ней. И вот теперь, привязав меня к себе поосновательней, она уходит, упиваясь местью, но внешне вроде бы благородно – оказав материальную помощь и чего-то там наобещав… Ух, как разложил все! Да откуда же тебе известно, что в ее душе и голове все развивалось именно так? В себе разобраться толком не можешь… Так, может быть и подруга наша не совсем понимала себя? А если в чем-то поступила поневоле жестоко, то давай вспомним что-то подобное из своей жизни. Как ты, например, пресекал попытки сближения со стороны какой-нибудь Маши (Даши, Глаши). То есть – также был по-своему жесток. Пусть опять-таки поневоле. Хотя, впрочем, видел, как они, бедняжки, переживают… Нет, но я же не доводил отношений с этими девушками и женщинами до последней близости, задумывался над тем, что могу принести им особенную боль, если не заладится… Да, ну а Инна наоборот – через сближение хотела поддержать тебя, вселить опять-же некую особенную веру. И теперь должна расплачиваться за это? Нет, за начало я искренне благодарен ей. А вот что последовало затем… Ведь уже знала «от и до», что я из себя представляю. Зачем же было возвращаться?..
В общем, как свидание так и последовавшее разбирательство лишь усилили прежнюю боль, доводя меня подчас до полубезумного состояния. Вконец замученный, уже мало что соображавший, я все же решился подойти к телефону, вернее, меня к нему словно бы притащил кто-то…
После своего приветствия и настороженного отклика я разом выплеснул самое главное, сердце разрывающее:
- Иннуля! Милая, дорогая, любимая! Не могу, не могу без тебя! Я погибаю! Ну придумай хоть что-нибудь!
- Господи-и! – в голосе бывшей подруги сплелись неразделимо отчаяние и явная злость, хотя еще сдерживаемая. – Да что же такое творится?! Сколько можно-о?! Я уже сделала, что могла, все, что в моих силах! Придумывай ты теперь. Без моего участия.
- Пытаюсь! Но без тебя ничего не получается. Бьюсь как рыба об лед.
- Но ты же пишешь, сочиняешь! Говорил, что это твоя главная опора и смысл…
- Да, это так. Но с тех пор, как узнал и полюбил тебя, мне одного сочинительства мало. Хочу быть с тобой, хочу неимоверно! Без тебя – пустота, ужас, оцепенение…
- Вади-им! Ты же взрослый мужчина! Раньше также бывало у тебя что-то похожее – вспомни! – и не умер ведь! Прости, хотя это – вовсе не издевательство. Я понимаю тебя прекрасно, сочувствую, поверь, но надо же и меня понять. Ты без меня не можешь, а я – с тобой!
- Почему же раньше могла, совсем вот недавно?..
- То – раньше, а теперь – не могу! Почему – не знаю...
- Небось, другого нашла? Так и скажи.
- А хоть бы и так! Хотя это не так... Но почему я должна перед тобой отчитываться? Почему должна быть с тобой, когда не могу? Я что, наложница какая-нибудь? И тебе не стыдно? Где ж твоя культура, которой ты хвастаешься? Это ты, ты заставляешь меня так говорить! Почему нельзя расстаться по-нормальному, без скандала?
- Вспомни, с каким гневом, почти с ненавистью сама ты говорила перед тем еще, первым нашим расставанием.
- И не так было все!
- Да как же не так?! Сразу память отшибло, когда появились деньги, выгодные знакомые? – к своему ужасу я терял над собой последний контроль и язык сам молол Бог весть что. – Знаешь, кто ты после этого? Догадываешься, или сказать?
- О-ой, Вади-им! – с противоположного конца несся уже стон, переполненный тоской и злостью. – Не опускайся так, прошу! Возьми себя в руки, не то самому же потом стыдно будет. Нам надо как хирургам: отсечь все это от себя навсегда, освободиться – ведь не получается ничего путного... А потому вот что говорю: не звони мне больше ни по какому поводу. И встреч не ищи. Никогда. Умоляю-ю! Всем же лучше будет...
Сухой щелчок показался мне выстрелом в ухо. На миг я замер, словно сраженный им, но – лишь на миг. В последовавшие затем минуты я с лихорадочной поспешностью набирал известный номер, будто надеясь что-то ускользающее еще успеть вернуть, но на противоположном конце трубку не брали – конечно, же, вполне сознательно. Все невысказанное бушевало во мне словно мутный поток, налетевший на дамбу, а отдельные слова сгустками грязи вырывались в окружающее пространство:
- Сучка! Тварь продажная!..
Ужасался – и не мог сдержать себя.
- Сучка, сучка!..
Вдруг безумную мою муть будто молния прорезала: ведь мама услышит! Бедная старушка! Это может потрясти ее до основания... Бросив трубку, я заскочил в свою комнату и заметался в ней как раненый зверь в западне. Но теперь меня вроде бы, даже заставляли дать полный выход бешено крутившейся и крушащей все внутри стихии. Чего уже только и не выкрикивал я вперемешку с рычанием, стонами и всхлипами! Некто совсем крохотный во мне, еще сохранявший что-то человеческое, падал на колени перед взбесившимися темными силами, заламывал в тоске руки: «Опомнись! Умоляю! Не превращайся окончательно в скота грязного! Ведь правда же стыдно будет! Да, Инна в чем-то, может быть, такая и сякая, но во многом она права. Ты с охотой познавал науки и вечные истины, восторгался произведениями искусства – где же теперь эти любовь и уважение, желание следовать за высоким?! Позор! Ужас!..» «Пшел вон, умник долбанный! А где же у нее, тоже вроде имеющей высшее образование, культура, сострадание, хваленая душа русской женщины? Черт-ма! Все – обман, ложь, извивы жадной до блуда и денег змеюки!.. Ребята! Парни, мужики могучие! Трахайте этих сучек беспощадно! За себя, за меня и за того парня! Не церемоньтесь с ними и не позволяйте накинуть на себя узду! Бросайте, когда вздумается и налетайте на следующих. Потому что придет момент, когда даже самых смирных из вас могут отбросить безжалостно, как отслужившую тряпку. Хотя для виду прольют слезу – крокодилову, конечно. Они, видите ли, слабый пол и заслуживают особого снисхождения. А нам – все надо вытерпеть! Не-ет, бабоньки, нужно и кое-кому из вас выдавать по первое число, пусть другие раз сто подумают, прежде чем вытворить что-то эдакое...
Взбесившееся воображение рисовало картины одна другой кошмарнее, но в то же время для меня сладостные. Вот я поджидаю изменницу в темном переулке, яростно рублю ее на куски и разбрасываю вертящимся вокруг собакам... А можно сделать еще красивше: налить под дверь их квартиры бензин и поджечь, чтоб никто не выскочил, а зажарились все, высокомерно не желавшие меня знать... Или вот такой еще вариант: пробраться к сынку в мастерскую, убить его, поджечь, потом сразу на квартиру, убить невестку, внучку, а тварь румяная пусть живой останется, чтобы узнала хоть часть той боли, которая разрывает меня сейчас...
Этот неописуемый во всех своих подробностях ужас терзал меня и на следующий день, и на последующий. Хотя в то же время некто удивительно сильный в душе помогал телесной оболочке сохранять вполне приличный вид и даже пошучивать – особенно, когда мы с мамой сходились у телевизора. Никто, никто, и в первую очередь моя несчастная старушка, не должны даже догадываться о том, что со мной происходит!.. В моменты, когда безумный ураган брал передышку, тот другой во мне, радующий уже тем, что не умер пока, спешил высказать свое. «Силушки мои темные! Поверьте, пожалуйста, я люблю вас искренне и уважаю! Вы же ради меня стараетесь, таким вот своеобразным способом спасаете мои мозги от полного очумения и разрыва. Наверное, даже великих людей приходилось выручать вашим сестрам истинного милосердия. Вспомним хотя бы нашего всеобъемлющего Александра Сергеевича: «И смерть твою и смерть детей с жестокой радостию вижу...» В неплохой, право дело, компании я оказываюсь! Но, думаю, дорогие мои, и вам надо знать свою меру. Ведь я уже на пределе сил своих... Неровен час, вырветесь на свободу, натворите всего того, что мне наподсказывали – и что тогда? Да, в первую очередь я погибну (может быть, того заслуживаю!), но ведь и вы, именно вы, мне принадлежащие, тоже погибнете со мной! Неужели это вам нужно? Не лучше ли договориться к нашей общей выгоде? Вы не самоуничтожаетесь полностью, нет, этого не требую, в некоторой мере ваше присутствие даже полезно, но прошу – поумерьте, пожалуйста, свое рвение, по-моему, пора, дайте и другим силам поучаствовать в моем спасении. Они же есть, мы это знаем! Вспомним еще одного нашего любимого человека: «Если черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней!» Давайте теперь и ангелам позволим что-то сделать. Чувствую, они хотят для начала предложить, например, это: жаждешь кого-то разодрать и сжечь? А ты сделай наоборот: улыбнись ему! Неискренне? Уверен: это как раз тот случай, когда притворство лучше откровенности. Поступок – вот главное! Это мерило всего и в первую очередь именно его надо превозносить (если он добрый, разумеется). Один раз так поступил, другой, а там, глядишь, заработает знаменитая обратная связь – поступки начнут влиять на мысли и мысли тоже станут добрыми... Так случалось с другими, почему не может произойти с нами? «Оттого и дороги мне люди, что живут со мною на земле...» И мучаются от проблем, подчас еще более тяжелых, чем у меня, и радуются тем же радостям – например, опять-таки, укрощению темных сил в себе. И не потому они так поступают (не только потому) что боятся наказания, но, главное, оттого, что чувствуют в глубине души, не смотря на страшное горе свое и обиду, насколько это дико, страшно, гнусно и отвратительно – жечь и резать себе подобных... Ну а тем, кто не смог преодолеть зверя внутри, Бог судья. Мы же их постараемся пожалеть и поможем по мере сил – если, конечно, они еще захотят принять такую помощь... И всем, всем надо оказывать посильную помощь - это станет лучшей помощью и себе тоже. Вспомним кстати «открытие» юных лет: они (девушки, женщины) тоже хотят любить. И это надо повторять себе бесконечно. Поможем Инне: «позволим» и ей любить то, что хочется и кого хочется, оставим человека в покое. Иначе что? Иначе можно сползти, как, увы, уже бывало, к самому пошлому женоненавистничеству – вот что!..
Да-а, легко сказать да трудно сделать... Приступы невероятной боли, особенно ночью, скручивали меня буквально в бараний рог. От некоторых я против воли вскрикивал будто от ударов ножом.
- Господи! Великий и Всемогущий! Наверное, я заслужил такое страдание за свои недостойные дела и мысли. Но все же умоляю: уменьши эту сводящую с ума боль! Хотя догадываюсь – какая тогда польза будет от наказаний – никто уважать их не будет... Понимаю, согласен и все же осмеливаюсь просить на коленях: найди возможность помочь мне...
На праздник Восьмого марта приехала к нам в гости старшая сестра Таня. На нас с Валентиной она не была похожа не только внешне, но и судьбой своей, складывавшейся на комсомольских стройках советских времен, а нашедшей продолжение в тихом городке под Воронежем, уже не раз упомянутым мною с чувством некой особенной симпатии. Как всегда в подобных случаях мы собрались у Валентины, выпили по моему предложению за прекрасную половину человечества, пошутили по мере сил. Наша родительница – бедняжка, все еще о происходившем со мной не догадывавшаяся, вспомнила вдруг об Инне. Вот, мол, готовит она сейчас свой знаменитый борщик для мамы родной где-то под дорогим нам всем Воронежем, а мы давайте здесь пожелаем им также здоровья и удачи... (Впрямь, видно, «достало» по-хорошему старушку фирменное блюдо несостоявшейся невестушки!) Таня, поднявшая бокал вместе со всеми, вдруг придержала его на полпути, с какой-то особой заинтересованностью посмотрев на меня. У нас с Валентиной глаза вроде темных, подчас как бы отбрасывающих чужие взгляды пуговиц, у старшей же сестры они светло-серые, большие, своим добрым вниманием отвлекающие от невыгодных деталей ее лица, например, слишком вздернутого носа.
- Так твоя подруга, как поняла я, тоже из наших мест? – извиняясь улыбкой за излишнюю дотошность, уточнила Таня. – Откуда именно?
Что-то болезненно ворохнулось в самой глубине моего сердца. Нет, видно, пришла пора заканчивать со всяческим вилянием, иначе могу причинить еще больше страдания как себе, так и другим... Безотчетно глубоким вдохом набрав в грудь воздуха, я стал говорить – вначале вполне спокойно и даже обстоятельно:
- Дорогие мои, самое главное из того, что касается Инны и меня, теперь вот в чем...
Однако чем дальше я продвигался в своем рассказе, тем неудержимей мужество покидало меня и завершилось все под рвущиеся из груди рыдания:
- А потому никогда-никогда уже не будет у меня ничего с этой женщиной...
Последние тормоза мне, слава Господу, не отказали и проклинать свое слабосилие я прилюдно не стал. Однако даже то, что смог высказать, произвело на родственников явно гнетущее впечатление, особенно на племянниц – они, наверное, плачущих мужчин раньше лишь в кино видели.
- Ох!.. Простите меня! Простите великодушно, дорогие мои! – запричитал я, вдруг опомнившись. – Испортил праздник! Но я не хотел, честное слово! Собирался лишь объяснить, что происходит, раз уж мы все собрались тут, чтоб, как говорится, из первых уст узнали... Но вдруг и последнее мужество изменило мне... Очень стыдно... И жаль ужасно...
- Да ничего, ничего! Не переживай хоть из-за этого! – спохватившись, заговорили наперебой почти все. – Где же, как не среди своих?.. Ну и Бог с ним, с праздником! Что ж, каждую минуту зубоскалить? Вот высказал наболевшее, станет легче – и нам тоже как праздник...
Но у кого уж настроение оказалось испорчено бесповоротно, так это у нашей матушки-бабушки. Видимо, посчитав себя во всем виноватой, (затронула, пусть ненарочно, больную для меня «тему») она сидела теперь, сжавшись будто мышка, и лишь переводила испуганный взгляд с одного говорившего на другого. Едва успев сдержать новый приступ рыданий, я ухватил ее безвольно лежавшую на столе руку с набухшими венами.
- Мамуля, родненькая! Хоть ты не обвиняй себя ни в чем! Нормально ты вела себя с Инной, а про тот наш разговор, помнишь, я ей – ни слова. Да и вообще, если на то уж пошло, некому в этом случае в чем-либо себя винить. Просто Инна сделала свой выбор – и она имела на это право...
- Конечно! – как бы даже с энтузиазмом подхватила сестра Валя. – У всех такое право есть. Хотя мы себя нормально вели с нею, она решила вот так... И думаю, это даже к лучшему. Потому что Инна все равно остается человеком другого круга...
- Какого еще такого? – я опешил на миг. – Не сказал бы...
Заявление сестры казалось настолько, мягко говоря, странным, что полемист во мне тут же проснулся и возжелал не смотря ни на что заговорить.
- Если взять образование – оно высшее у нас обоих. А неспециальных знаний о мире, о жизни у меня – без ложной скромности скажу – даже больше. Сын ее предприниматель? Да какой уж там, Господи прости!.. Ну, организовал напару с приятелем крохотную мастерскую – таких теперь пруд пруди... Хотя, если уж на то пошло, главное не в каких-то кругах, пусть даже таковые существуют, а в нашем отношении к ним. Говорил и повторю: в наше время любой нищий, больной, уродливый имеет право предложить руку и сердце хоть принцессе английской, ну а та, разумеется, вправе отказать – надеюсь, совершено это будет истинно по-королевски, то есть, вежливо и уважительно...
Все слушали меня с явным облегчением: уж если сын и брат сел на любимого конька философствований - стало быть, не так все плохо...
Но позже оказалось, что старшая сестра, наверное, считая себя в особом долгу передо мной, пожелала закрепить наметившийся сдвиг к лучшему. Причина названного желания могла, считаю, отчасти состоять в том, что я один из местного отделения нашего «клана» присутствовал на похоронах ее малолетнего сына, трагически погибшего лет пятнадцать назад. Меня тогда самого потрясло это страшное известие, я искренне переживал случившееся и от всей души старался поддержать сестру чем только мог...
Так как у Вали в домике было тесно, Таня пошла ночевать к нам. Лишь только мама ушла смотреть телевизор, сестра решила возобновить серьезный разговор. К тому, очевидно, подталкивало и выражение моего лица, отражавшее новый приступ уныния. Однако начало получилось у Танюши, мягко говоря, своеобразным.
- Ты что это в годы свои так влюбляться вздумал?
Тон вопроса представлял из себя сложное переплетение любопытства, удивленности и как бы даже некоторого возмущения – скорее всего наигранного. Бывали времена, когда мне самому доводилось применять этот прием простецкой шокотерапии для взбадривания собеседника. Однако в отношении меня он сработал теперь с точностью до наоборот. Я вдруг страшно смутился, опять почувствовал себя виноватым и забормотал не очень внятно, оправдываясь всерьез:
- Так ведь сказано: любви все возрасты покорны... Со мной, правда, и раньше что-то похожее случалось, но тогда я покрепче был, мог скрывать то, что в душе творится и не заставлял людей переживать за себя...
Поняв, что в стремлении подбодрить ближнего она дала лишку, Таня круто изменила как тон своей речи, так и направленность ее. Неподдельно теплым увещевающим голосом, глядя, кажется, прямо в душу мне своими светло-серыми глазами, сестра заговорила о том, что я не один в своем горе, что все меня любят и обязательно постараются помочь. Например, ее дочь Жанночка с восторгом вспоминает, как ездила с дядей на этюды за город и хочет подарить в благодарность свой лучший пейзаж, а Валины дети, безусловно, тоже найдут, чем оказать поддержку...
- Да-да, конечно, - закивал я поспешно. – Спасибо огромное всем вам! Поверь, искренне говорю. Весьма тронут. И я тоже постараюсь помогать каждому из вас чем только смогу. Но... Но дети вырастают и отдаляются даже от родителей, не говоря уж про других родственников. А каждому ведь хочется, не взирая, ни на что, еще и какой-то своей, сугубо личной жизни...
Сестра закивала даже более энергично, чем я незадолго до того.
- Очень понимаю тебя! Потому что и со мной тоже что-то похожее было. Советую попытаться еще... А может, потом еще! До трех раз.
Сколь ни серьезен был разговор, я едва ли ни рассмеялся (а четырежды – так уж и нельзя?) Сдержаться помогла догадка, что совет этот исходит, возможно, от любимого у нас присловья: «Бог Троицу любит!» Однако на деле все оказалось еще интереснее, о чем я и узнал из последовавшего затем повествования Тани. Раньше она ни о чем подобном не рассказывала мне, возможно, стеснялась, как мужчины, или просто подходящего повода не было. Теперь же, наверное, и причина и нужное настроение образовались, поэтому все вышло словно бы само собой. Впервые услышал я историю о том, как, попав на комсомольскую стройку восемнадцатилетней девчонкой, Таня до безумия влюбилась в одного из тамошних крутых парней. Хотя крутой, он ведь и есть крутой – налетел эдаким соколиком... да и помчался дальше, ни к чему особенному себя не обязывая... Болезнь души долго терзала Таню, но она все же выздоровела, даже сумела потом полюбить другого, во всех смыслах вроде бы другого: умного, образованного, обходительного... С ним они зажили фактически по-семейному: сняли квартиру, делали все сообща, подумывали о детях... Увы, и замечательный во всех отношениях парнишка через некоторое время ушел, оставив лишь сумбурную записку... Не покончила Таня с собой только потому, что не оказалось под рукой чего выпить. А другие способы ухода ужасали до оцепенения. К тому же в минуты просветления она вспоминала о маме, о всех нас, догадываясь, насколько можем мы быть потрясены ее мученической смертью... Неотвязные размышления о случившемся в конце концов привели ее к выводу: «Да ведь это (тот умник-красавчик) просто-напросто не мое!» (А мне в этом месте рассказа сестры вспомнилось противоположного свойства онегинское восклицание из сна Татьяны: «Мое!», да к тому же – как бы объединяющий все афоризмы древних: «Каждому-свое». То есть, опять же: если существует не мое, где-то должно быть и мое? Значит, надо продолжить поиск истинно своего, по крайней мере затем, чтобы не сходить с ума по прошлому...)
Я уже не жалел о проявленной на празднике слабости. Ведь не случись этого, никогда бы не узнать мне родной сестры по-настоящему, а ей меня. И не стоит сокрушаться – поздновато, мол. Лучше поздно, чем никогда. Теперь надо использовать ситуацию для поднятия отношений на более высокий во всех смыслах уровень...
Видимо, уловив новую особинку в моем внимании, Таня с еще большим воодушевлением принялась рассказывать о том, как долго и трудно выкарабкивалась к нормальной жизни (планировать-то значительно легче!), как, встретив нынешнего своего мужа, далеко не сразу поверила в возможность настоящего счастья с ним... Ее большие светло-серые глаза при воспоминании о прожитом сделались еще больше, что очень украсило скуластенькое лицо сестры, но одновременно с тем в них появилось какое-то очень сложное выражение, содержавшее значительную долю грусти. У меня против воли сердце сжалось – никогда уж не забыть Тане прежние удары судьбы, среди которых самый страшный – нелепейшая смерть малолетнего сына. Как же, оказывается, мы близки с ней, не смотря на бросающиеся в глаза внешние различия. А с Валентиной все как раз наоборот. Ну да что ж, век живи, век учись! Плюс к тому: повторенье – мать ученья. Снова и снова вспоминай – внешнее зачастую обманчиво...
- Во-от!.. – осторожненько вклинился я во вдруг возникшую в рассказе Тани паузу. – Прошу прощения, но если такой разговор... Получается – и ты не сразу после удара смогла прийти в себя и начать новую жизнь, хотя, думаю, в глубине души желала этого.
- Да-да, конечно! Я вовсе не считаю, что попытки подобного рода сразу увенчиваются успехом. Всего лишь рассказываю о собственном опыте: выходит, надо не просто терпеть боль и ждать: авось когда-нибудь наладится, а надо сознательно и неуклонно работать над собственным воскрешением...
- Ну почти же моими словами говоришь!.. Да, знаю это по прошлому своему, но когда опять случается такое, думаешь: а вот теперь уж точно конец всему, потому что ни сил на новый подъем, ни хотя бы желания заниматься этим не осталось...
- Обманчивое впечатление! То есть, в принципе, непоправимый надлом может у всякого произойти, но, думаю, именно ты сумеешь выкарабкаться. Только не надо прекращать попыток. Пусть нам общим примером будет та лягушка из сказки, которая сбила кусок масла в горшке со сметаной и благодаря этому спаслась. Сейчас старайся поменьше взаперти сидеть. Иди к Вале, разговаривай, приглашай на прогулки Аллочку – с ее здоровьем это нужно делать как можно чаще. Приезжай к нам. С деньгами проблема? Ну что ж, на обратную дорогу мы тебе соберем...
- Спасибо, Танюша! Огромное – преогромное! – я в самом деле ощутил внутренний подъем и как бы даже некоторое обновление. – Давно мечтаю у вас побывать, а также в дорогой нашей Журавочке – до нее ведь рукой подать от Россоши. Как хорошо, что у меня есть вы! Нет, это прямо счастье, в самом деле! И хочется для вас тоже сделать что-то особенно хорошее!..
После праздников, даже самых непримечательных, многие из нас острее ощущают «незамечательность» будней и подчас это вызывает грустноватые вздохи. Однако лично мне на сей раз довелось испытать чувства гораздо более сложные. Родственникам, вернувшимся к каждодневному верчению, стало не до меня, зато мои признания, слезы и тому подобное также начали удаляться в прошлое, а вместе с ними окончательно уходили стыд и сожаление по поводу собственной слабости. Жизнь, не смотря ни на что, продолжается! Правда, с прогулками к всё понимающему другу морю-моречку не всегда получалось из-за прочно установившейся плохой погоды, зато за счет того прибавилось времени для завершающей работы над третьей моей детективно-фантастической повестью. Сделать это казалось тем более необходимым, что приближалось лето, а напечатать крупную вещь в нашей городской газете, по сути – рекламно-информационном листке – проще именно в пору когда большинство сотрудников в отпуске. Да-а, - мечталось мне, - если повезет с публикацией, может, хоть в смысле материальном станет чуть легче. А то уж совсем «забодали» нас с мамой финансовые изыски родного руководства... Однако именно первый вариант любого произведения дается мне с огромным трудом. Муза – давно подмечено другими – баба капризная, приходит и уходит, когда ей вздумается, будешь на нее да на вдохновение надеяться, ничего до ума не доведешь. Поэтому я подчас буквально силой заставлял себя садиться за стол, брать ручку... Пугающе выглядел чистый лист бумаги – он казался бескрайней снежной равниной, белым безмолвием в котором так легко бесследно пропасть... С превеликим трудом выдавив десяток-другой фраз и покрывшись даже испариной, я откидывался на спинку стула, обуреваемый одним желанием – отдыхать, причем в основном – эмоционально и что называется полной мерой. Но где, как это можно сделать? Может, в единственном уцелевшем кинотеатре города, где идут те же боевики что и по телевизору? Смешно. Билеты в театр дороги, поход в ресторан обойдется еще дороже, к тому же там легко нанести вред здоровью... Многоопытный прозаик Хемингуэй говаривал: лучший отдых от писания – любовь с женщиной. Однако здесь-то и присутствовала главнейшая для меня проблема. Вновь пришедшие в движение соки тела настоятельно требовали выхода, замаявшаяся от одиночества душа жаждала общения с той единственной, которой можно искренне говорить самые нежные слова – но ее не было... И вот, как-то, доведенный всей этой «молотильней» до невыносимого состояния, я помчался на рынок. Подруги задушевной там, конечно, не купишь, но, может, смогу заполучить новую надежду на ее обретение?.. Пометавшись меж газетных киосков и не найдя «Рекламы», видимо, уже раскупленной, я наткнулся на новое городское издание, названное весьма завлекательно – «Все для вас». Оказалось, в нем также выделили уголок для бесплатных объявлений от желающих познакомиться. «В новую жизнь – с новым другом-спасителем!» - мне удалось даже бодренько усмехнуться. Прибежав домой, я, чтобы не терять запала, сразу же сочинил объявление – в общем по образцу того первого – а утром следующего дня отослал его. И начался отсчет времени перед новой попыткой выхода на орбиту, заставляя прежние надежды не только оживать, но становиться словно бы даже осязаемыми. О, как же удивительно устроены мы, во всяком случае – большинство из нас! Кажется – изломаны окончательно, втоптаны в грязь, а только появилась возможность воспрянуть – сердце вмиг возликовало, забилось будто в юности от благодарности к миру и счастья жизни... Подхваченный, как случается в подобные минуты, некой волшебной волной, я не только смог быстро завершить первый вариант своей третьей повести, но без лишней раскачки принялся за создание второго. А это – уже совсем другое дело, или – лучше сказать – прямо-таки песня! Почему я и не бросил до сих пор труднейшую работу писания, так именно потому, что существует возможность создания второго, третьего, какого угодно следующего варианта собственного произведения. Уж здесь автор – полный Хозяин, Король, Бог – как хочется назовись. Можно махать ручкой лихо, будто саблей вырубая слова, фразы, а то и абзацы из первоначального текста, да при этом еще и весело похихикивать. Когда же мне удается втиснуть в одно особо емкое предложение целую страницу из предыдущего варианта, я испытываю ни с чем несравнимое наслаждение, сходное, может быть, лишь с тем, какое получает сам Творец, создавая наш Мир. Тогда почему же, возможно, вновь спросят наиболее дотошные, не удовлетвориться полностью именно этой радостью? И не тратить последние силы в попытках осуществления заоблачной мечты? Чтобы не пускаться очередной раз в длинные рассуждения, попрошу опять защиты у классиков. Вот, например, Маяковский: «... а ночью хочется спрятаться в мягкое, женское...» К радости, к горю ли, но и я – такой же... Поэтому даже запойная работа приносит мне лишь временное облегчение. Я не литробот, не могу, закончив одну вещь, сразу перенастраиваться на писание другой, бесконечная же правка предыдущей, начинает ей приносить со временем даже вред. Что и начало совершаться в описываемом здесь случае. Поняв это, я решил срочно избавиться от рукописи, на прощание посмотрел ее в последний раз и на следующий же день устремился с увесистой папкой в редакцию «Тагманской правды». Там тогда работал ответственным секретарем некто Вася Рогов, давний мой знакомый и в некотором относительном смысле единомышленник. Узнал я его еще в ту пору, когда «пахал» он простым «литрабом» в отделе культуры, а я приносил туда первые свои сочинения. Мы сразу же прониклись взаимной симпатией, потому, наверное, что заговорили фактически на одном языке, и в общем сходились в оценках как искусства, так и жизни в целом. Единственно, что огорчало меня в Василии, так это его слишком большая, на мой взгляд, озабоченность вопросами материальными (при сопутствующем нежелании самому напрягаться ради их решения) «Невообразимое сочетание Обломова со Штольцем!» - похихикивая, умничал я, правда – лишь наедине с собой. Потому что и к этой Васиной особенности старался относиться с пониманием. В самом деле – имеет человек жену-красотку, любительницу модных штучек, да к тому же вдобавок – двух стремительно подрастающих отпрысков, которым тоже, лопни, но дай чего-то своего. Поэтому то, что господин ответсекретарь получал долю от трудов моих (якобы за организацию и литправку материала, которыми фактически не занимался) доставляло мне даже искреннее удовольствие...
-О! Да кто ж это к нам припожаловал?! – встав из-за стола, заваленного бумагами, Вася шагнул мне навстречу. Очень может быть, что ему просто хотелось размяться (во всех смыслах) – а тут как раз такая оказия! Невысокий, округлый, с виду благожелательный, он кроме прочего напоминал мне прежних купцов-меценатов, какими их показывают в кино. – Наш тагманский Сименон! – продолжил приятель в стиле «подначек», употреблявшихся нами с первых дней знакомства. – Выбрал наконец возможность порадовать земляков новым шедевром?
- Ну а как же? Разве могу обмануть ожидания сограждан? Постарался, чтобы очередным моим шедевром можно было наслаждаться дольше прежнего!.. – отвечал я, попутно извлекая из сумки увесистую рукопись.
- Ни фига себе! – мой покровитель озадаченно поскреб в затылке, видимо соображая, как разместить в газете столь объемистую вещь. – И что, снова про детектива Журавкина?
- Про него, кормильца родимого.
- Хорошо сказано! Хотя ты ж вроде отправил этого труженика сыска на заслуженный отдых ?
- Ну и что же? Написал о начале его карьеры, о конце, а теперь буду заполнять промежуток.
- О-хо-хо! – приятель взялся за округлые свои бока. – Молодец! До гробовой доски работой себя обеспечил.
- А «Тагманку» - возможностью печатать эпопею о нашем замечательном земляке!
- Ага-а... – Василий вдруг помрачнел – теперь явно не на шутку. – Если живыми останемся...
- Не понял...
- Ты где живешь, дорогой? Конкуренты-частники так поднаперли, что мы того и гляди в пике сорвемся – во всех смыслах...
- Так вас же, насколько я знаю, городская администрация поддерживает и лично – сам господин мэр.
- Но тогда ты должен также знать, что делают это они, - Вася посмотрел на меня изучающе, - до тех пор, пока им это выгодно...
- А-а... – я просверком понял, что, возможно, сама судьба дает шанс сделать еще одно предложение, будто нарочно обдуманное накануне. – Слуша-ай! Что если ударить по конкурентам их же оружием?
- То есть?
- Ну, начните, например, печатать бесплатные объявления...
- Во-от еще!.. Да тут с платными еле концы с концами сводим...
- Так не всем, конечно, эту льготу предоставляйте, но лишь некоторым, скажем: ищущим обычную работу, желающим познакомиться... Уверен, люди будут охотно печатать у вас свои объявления – газета пока еще лидер по всем показателям – а это в свою очередь повлияет благотворно на ваш тираж...
С еще большим нежели ранее любопытством всмотрелся в меня Василий. В его взгляде присутствовала даже некоторая зависть: ведь не он додумался до такой идеи, способной принести, не смотря на свою простоту, неплохие дивиденды. Мне показалось возможным именно теперь «дожать» господина ответсекретаря, не посчитав за грех даже чуть польстить ему.
- Ну, хотя бы изредка делать это... – проговорил я тоном, дающим понять, кто тут вершит судьбами. – Для начала раз-другой в месяц, а дальше видно будет...
Домой я шагал в приподнятом настроении. Еще бы – сразу два важнейших для себя «мероприятия» осуществил. Или, если уж быть скрупулезно точным, сделал все, чтобы они состоялись в будущем. Причем от второго (объявлений) польза для других может оказаться неизмеримо большей, чем для меня самого...
Чтобы не утратить приятнейшего ощущения подвижек к чему-то лучшему, я сразу по приходу домой взял паспорт и отправился в описанное в начале этого отчета почтовое отделение. Со временем публикации моего объявления в новом городском еженедельнике прошло достаточно времени – дней девять-десять – и повторять прежнюю ошибку, конечно же, не хотелось... Однако уже на почте меня ожидала как бы первая порция холодной воды из душа: писем-откликов пришло всего лишь три... Видно, кто-то свыше позаботился о том, чтобы я не слишком перегрелся из-за успехов начала дня и не возомнил о себе слишком много. В подтверждение этой моей догадки следующая порция из того же «душа» оказалась еще более существенной и озадачивающей. Если невеликую цифру откликов можно было как-то объяснить тем, что новый еженедельник не приобрел пока популярности, то почему на мое объявление отозвались только дамы, склонные к нудному поучительству – было не совсем ясно. Что ж, ради познания действительности можно написать всем троим вежливо-благодарственные письма и посмотреть, что они в следующий раз насоветуют... Пока же менторши думали (или не думали) над моими посланиями, ранее упоминавшийся малыш во мне, уже видно, учуявший, что ему с этими тетками не по пути, завел вновь свое страдание: «Нет, нет подруги задушевной!..» Ни об ограниченных моих возможностях, ни о правах других он вроде и слышать не хотел, ему вынь да положь объект для любви и ласки. Зная по опыту, что ругать своего мальчишечку – значит, лишь усугублять ситуацию, я решил подсунуть ему очередную конфетку надежды, непременно содержащую хотя бы некоторую реальную основу. Мысли поневоле обратились вновь к «Рекламе для всех», принесшей когда-то в ответ на мое объявление почти полтора десятка откликов. Но что бы такое теперь придумать, способное расшевелить прежде не захотевших отозваться или даже разочаровавшихся во мне? На сей раз, после весьма напряженных размышлений, явилась совершенно новая идея, которая и теперь кажется мне вполне разумной, не лишенной своеобразного интереса. Вот она: организовать общество (именно!), желающих любить жизнь такой, какая она есть, обсуждающих ее явления, произведения искусства и по мере сил совершенствующихся. В нем бы люди постепенно узнавали друг друга, кто-то мог бы и в самом деле найти здесь свою судьбу...
Увы, это мое начинание также завершилось попросту говоря пшиком. Откликнулся всего один человек, молодой парень, да и тот после дополнительных разъяснений будто в воду канул. Видимо, как чуть позже начал догадываться я, большинство – если продолжить известное сравнение жизни с Балом – в подобных случаях предпочитает парный танец, а не групповую пляску. Что ж, все имеют известные права... Как, наверное же, и мой безутешный малыш в сердце. Теперь, правда, его «элегии» зазвучали на пол-тона ниже, как бы даже виновато (видно, признал-таки, что старший брат делает все, что может), но от этого становилось лишь горше, заставляя метаться в поисках хоть какого-нибудь выхода... В один из подобных «заморочных» дней, быстро идя, почти мчась по улице с принагнутой размышлениями головой, я едва ни налетел на столб. Поневоле остановившись, поднял глаза и прочел приклеенное на нем объявление: «Христианское общество «Свет мира» приглашает всех одиноких и страждущих на встречу». Меня прямо-таки молния пронзила, которую я бы рискнул назвать радостной, а из губ вырвался негромкий смешок. «Ну вот, видишь, твои усилия оценены! Сам не смог организовать нечто подобное, получи поддержку от товарищей по несчастью, наверное, уже накопивших кое-какой опыт борьбы с любыми проблемами. От души благодарю Тебя, Господи, за заботу!..»
Когда я пришел на место встречи – в кинозал бывшего рабочего клуба – действо уже началось. На сцене трое парней с электрогитарами и ударник исполняли нечто вроде псалма в ритме рока, периодически выкрикивая отдельные фразы будто лозунги. Стоявшие меж рядов кресел люди, в основном молодые, откликались восторженными воплями, пританцовывали, явно входя в транс, а некоторые уже и целовались, в том числе – мужчины с мужчинами… Много времени мне не понадобилось, чтобы понять: это не собрание общества, подобное тому, о котором я возмечтал, а, видимо, «мероприятие» одной из выморочных сект, плодящихся в последнее время быстрее насекомых. В такого рода «организациях», о деятельности которых иногда рассказывали СМИ (ясно чувствовалось – это правда) людей не подбадривали ради участия в реальной жизни, а просто-напросто оболванивали с помощью подобной «музыки», делали из них дойных коров в обмен на туманные обещания привилегий в мирах иных… Вскоре эти мои догадки получили еще одно подтверждение. На сцену из-за кулис мелкими шажками, вроде стесняясь, вышел округлый господин средних лет и жалующимся голоском заговорил о повышающейся плате за аренду помещения, бензин, обслуживание… Сразу вслед за этим, в явном согласии с предварительным сценарием, по рядам двинулись улыбающиеся ребята, державшие в руках объемистые ящики, куда присутствующие стали бросать довольно крупные купюры да притом еще кивать благодарственно. «Что ж, - подумал я со сложной смесью иронии и снисходительности, - как говорится, каждый сходит с ума по-своему. Все имеют на это право. И все же вправе решать относительно конкретного «сумасшедшего» - идти ли за ним или направить его в психушку на обследование… Как полагаю, Господи, Ты решил показать мне в натуре еще и такого вот рода помешательство – может, пригодится в качестве дополнения, раз своего не хватает. Благодарю, Тебя, Господи, от всей души, Ты же чувствуешь мою искренность, но, но… Ну не подходит мне все совершающееся в этом зале, почему – долгий разговор, главное, чувствую четко – не подходит. Поэтому разреши не тратить драгоценное время и все другое, а уж без дальнейшего промедления уйти отсюда. Возможно, некоторые из присутствующих усмехнуться вслед: только, мол, дошло до того, чтобы денежку дать, мужик когти рванул. Ладно, пусть думают как им удобней – не выходить же на сцену с объяснениями. А я хочу верить, что даже тут есть способные понять, насколько может быть все сложнее и что любой имеет право не поддерживать противное его натуре…»
Стараясь сохранять чувство собственного достоинства, но в то же время не желая, чтобы действие выглядело как демонстрация, я пробрался по ряду к выходу…
Между тем личное «сумасшествие» не желало оставлять меня так просто. Нельзя сказать, чтобы оно слишком уж жестоко брало за горло, но его давящее присутствие чувствовалось почти постоянно, вызывая подчас взрывы ярости, направленные неведомо куда. Мысли в подобные моменты метались исступленно, хотя – как бы внутри пустого шара, не находя, за что зацепиться. И вот, на некотором этапе таких полубезумных верчений вдруг стало откуда-то выскакивать словосочетание «Вечера для тех, кому за…» Явлению его, как полагаю, поспособствовало еще и то, что глаза мои также будто невольно натыкались на приведенные слова то в газетах, то на стенде объявлений ближнего Дворца культуры. «Нет, а почему бы впрямь ни посетить раз другой эти мероприятия? – в конце концов заговорил некто, как догадываюсь, наставник от Бога. Видимо, Высшая Сила продолжала выполнят программу моего спасения, по возможности подталкивая к действию и меня самого. (На Бога надейся, а сам не плошай!) – Ведь это же, прости, просто смешно, - журчал увещевающий голос. – Ты не бывал на подобных вечерах, а мнение о них откуда-то взял. Давай-ка походим на них, увидим, как недавно на встрече со «Светом мира» все в натуре, а дальше уж – как сложится… По крайней мере не придется жалеть – может, мол, упустил некий добавочный шанс…»
Вспоминать о последовавших затем посещениях вышеназванных вечеров мне почему-то даже самому не очень интересно, к тому же выпадает случай сэкономить время возможных читателей, поэтому ограничусь вот каким коротким сообщением: и там я попал, используя выражение поэта, все в тот же узкий промежуток. Будто некий злокозненный дух прилетал за мной в упомянутый Дворец и творил что ему вздумается. В итоге получалось известное: те женщины, которые хоть как-то привлекали меня, уворачивались от развития знакомства, с другими мне самому не хотелось этого делать. Упорствовать, продолжать искать именно здесь некой золотой середины, взаимности? А что, если я все еще этого не заслуживаю и любые усилия пропадут напрасно?.. Я изо всех сил старался терпеть свое положение, находить в нем даже что-то хорошее (по крайней мере – свободен от тягомотины непонятных отношений), но вопреки всему страх нет-нет да и закрадывался в сердце: долго ли выдержу, не случится ли чего-нибудь уж вовсе отвратительного?.. Право дело, действительно не знаю, чем бы все могло закончиться тогда, но у щедрой на выдумки жизни нашлось-таки чем и в тот раз поддержать меня, при том – с весьма неожиданной стороны…
Как правило мои детективные «фантазии» продвигались по инстанциям «Тагманской правды» довольно долго, подчас месяцами. Но в этот раз случилось нечто необыкновенное: всего лишь недели через три после сдачи рукописи, открыв очередной номер газеты и, естественно, ни на что пока не надеясь, я вдруг увидел в правом верхнем углу третьей страницы собственноручно нарисованную для новой своей повести заставку. Миг-другой казалось, что это какой-то обман зрения, материализовавшаяся греза или, может быть, даже чья-то шутка, но нет, вот под рисунком и явно мой же текст, напечатанный двумя столбцами, и сообщение под ним, что продолжение следует… Наконец я понял: все правда, ничего мне не чудится, и это словно пружиной подкинуло меня со стула, заставило в пляс пуститься и похохатывать. Прошу поверить – ничего не преувеличиваю. Даже самому скромному автору хочется не просто марать бумагу, не «в стол» писать, а выходить к людям со своими произведениями, выслушивать мнения о них. У меня к тому же имелась и сугубо материальная причина радоваться – публикация могла существенно поддержать нас с мамой, позволив с тем вместе избегнуть унизительных заимствований… « Да, все это замечательно, - подумал я, когда уже чуть поостыл и исследователь во мне вышел из временной тени, - но между прочим вот что интересно – почему продвижение новой моей повести в этот раз произошло так быстро? Может, Василию срочно потребовался приработок и он с особым усердием уговаривал начальство приступить к ее печатанию? А возможно, например, сразу несколько сотрудников ушли на больничный – вон какие на дворе сырость да холод… Хотя, конечно-конечно, Великий и Всемогущий, главное – публикация началась, за что я Тебе безмерно благодарен, а все другое – вопросы тридесятой важности. Воистину: что-то теряем, что-то находим, или, если по-другому, Ты что-то отбираешь, что-то даешь…
Обычно, читая собственный напечатанный текст, я вижу его будто другими глазами, вновь возникает желание, что-то поправить, сократить. Так случилось и в этот раз. Причем желание оказалось настолько сильным, что на следующий же день я помчался в редакцию, просил внести изменения в уже набранный материал, выслушивал возражения, спорил, доказывал – и подчас добивался-таки своего. Всякие другие переживания отошли в то время на второй-третий планы, но оказалось – совсем ненадолго… В один из подобных сумотошных дней, когда уже под вечер я оказался наконец дома и рухнул на диван, предвкушая отдых, раздался первый из тех таинственных телефонных звонков, которые впоследствии даже на судьбу мою в немалой степени повлияли. Только тогда, разумеется, я ни о чем таком не догадывался, а просто, хотя не без труда поднявшись, поплелся к аппарату как в полусне. И лишь где-то на полпути молниеподобным просверком, все озарившим и заставившим встрепенуться, пронеслось: «Она!» То есть – милая моя, румяная да ясноглазая, навеки, наверное, запомнившаяся статями своими, смешком и трепетом жаркого тела… А как безумно заколотилось мое сердчишко, не желавшее слышать увещеваний доброжелателей, обосновавшихся где-то в голове и, конечно, тоже говоривших искренне… Между тем рука моя словно по собственной воле взяла трубку, приложила ее к уху… и я ничего не услышал… То есть, кое-какие звучики доносились – вроде шум проезжавших машин, бибиканье, даже, кажется, чье-то сдерживаемое дыхание, но все это было как-то нечетко, неопределенно. На всякий случай я подал голос: «Алло-алло», однако и теперь никакого отклика не последовало, если не считать того, что дыхание сделалось еще приглушенней, а миг спустя и вовсе последовал щелчок отбоя, после которого мне в ухо зазвучали длинные сигналы. Отставив трубку в сторону, я несколько секунд взирал на нее с недоумением: «Что еще за фокусы?» Ничего подобного у нас прежде не случалось, хотя, может, оттого, что телефон мы установили недавно. А что, если, попытался я как истый детектив-любитель «размотать» ситуацию, это кто-нибудь просто номером ошибся? Да, но почему он тогда не захотел уточнить, куда попал, даже после моего отклика, а все слушал, слушал, будто выжидал чего-то?.. (Удивляющихся примитивности средств связи совсем недавнего прошлого - не было определителя номеров! – я прошу вспомнить начало этого повествования, где я рассуждаю о все возрастающей стремительности прогресса. То есть, дорогие, очень скоро настанет черед людей будущего удивляться нашей «примитивности», а то и посмеиваться над нею, надеюсь, снисходительно) Ну да все это к слову, хотя, верю – не без пользы… В описываемый же момент я, конечно, ни о чем подобном не думал, а даже положив уже трубку, продолжал недоумевать по поводу таинственного звонка. И вот тут-то вновь заявило о себе сердце, причем еще более решительно, чем недавно. «Да сколько можно гадать?! Иннулька это, она и только она! Почему не отозвалась? Так ведь давно сказано: чужая душа – потемки. Особенно – женская. Увидела, например, начало нашей повести в газете и возник у нее эдакий благородный порыв (или, может быть, каприз): а вот возьму да и позвоню человеку, поздравлю. Но в последний момент пожалела чудака староватенького, не захотела тревожить его раны (хотя, возможно, просто побоялась, что начнет опять приставать), оттого и получилось то, что получилось…»
« А вот мы сейчас проверим! – выступил на первый план еще некто, вознамерившийся, видно, взять на себя роль третейского судьи. – Чтобы прекратить эти глупые мучения и расставить окончательно все по своим местам. В такой попытке не может быть ничего предосудительного, если, разумеется, действовать культурно…»
Испытав прилив чувства свободы и вдохновения, я вновь подскочил к аппарату, подрагивающим пальцем набрал известный номер и замер, слыша в придавленной к уху трубке удары собственного сердца.
- Алло-алло? – прозвучал свежий женский голос, совершенно незнакомый мне.
Оказавшись неготовым к этой в общем простой ситуации, которую мне, видимо, нарочно не дали предугадать, я медлил с откликом.
- Алло, да кто это? – раздалось теперь уже нетерпеливей.
Словно другой человек вместо меня положил трубку на аппарат, а в следующее мгновение, наконец раскрепостившись, я уже смеялся от всей души. Недавняя ситуация повторилась почти зеркально! Может меня соединили неправильно с какой-то случайной особой, а, возможно, трубку подняла, например, невестка Инны, и вот теперь женщина мучается в догадках, кто бы это мог быть? Какой-нибудь посторонний влюбленный или же – муж, вздумавший устроить проверку? Ах, простите, голубушки, за эту шутку простецкую – невольно выскочила!.. В общем ладно, посмеялись и хватит. Тем более, что вопрос-то остается открытым. Ведь Инны действительно могло не оказаться дома, а позвонить она могла из автомата – вспомним, бибиканье машин было слышно… Некоторое время эта внутренняя дискуссия еще продолжалась, потом другие дела отодвинули ее на второй план…
Однако дня через два-три мне про нее пришлось вспомнить – таинственный звонок повторился точь-в-точь как в первый раз, а чуть спустя – опять. Это уже начинало раздражать, и когда то же самое вновь произошло, я со всей решительностью, на какую был способен, набрал номер Инны. Пусть посмеются, но по крайней мере с одним «направлением» своих догадок разберусь… На сей раз трубку взяла именно бывшая подруга, что сразу стало понятно по отклику, исходившему, казалось, из глубины души отвечавшей:
- Ал-ло-о?..
- Инна Мефодьевна? - мой голос поневоле зазвучал заискивающе.
- Да-а..
- А это – Вадим Юрьевич, если сразу не узнала… - я (опять-таки в извиняющемся тоне) коротко рассмеялся. – Прости меня, Инночка, прости великодушно, сейчас все объясню. Отодвинь, пожалуйста, на время всякое стеснение и ответь совершенно определенно, потому что это важно: ты сейчас пыталась дозвониться до меня?
- Не-ет…
- Понимаешь, поднимаю после звонка трубку, говорю «алло» - а там молчание, хотя слышно, как кто-то дышит…
- А-ха-ха, - бывшая подруга рассмеялась неподдельно весело. – Неужели ты думаешь, что я могла бы так?
- Почему бы нет? Мне за подобные вещи никого не хочется осуждать, тебя – особенно. Увидела, например, начало повести в газете, захотела поздравить, но в последний момент, уже с трубкой в руке, передумала – поостереглась взмучивать душу человеку – мне, то бишь…
- Гляньте! – донесся до меня один из характернейших возгласов Инны, заставивший увидеть ее, румяную, ясноглазую, настолько явственно, что у меня даже в сердце защемило. – А ведь я на самом деле хотела поздравить тебя, но потом передумала – по той же причине, о которой сам сказал. Только сделала это не в последний момент, а еще и к телефону не подходя…
- Вот видишь – хотела все-таки! А когда расхотела – может, через космос – мало мы еще о нем знаем! – подтолкнуло кого-то другого это сделать, правда, не до конца… Только не подумай Бога ради, будто пользуюсь случившемся, чтобы начать снова приставать. Просто возникло ощущение: с этим направлением догадок – о звонках говорю – надо разобраться раз и навсегда. Надеюсь, поймешь меня и простишь…
- Конечно! Какой разговор!.. Но если так уж вышло, - спохватилась бывшая подруга, - то я, как и собиралась, от всей души поздравляю тебя с публикацией, желаю дальнейших творческих успехов – ведь это, как понимаю, для тебя великая поддержка… И вообще – пусть у тебя все будет хорошо!
- Спасибо! Очень благодарен – поверь, тоже искренне говорю. Ну и позволь узнать, разве уж впрямь у нас все так сошлось, как ты в общем поживаешь, как твоя замечательная работа?
- Да что сказать… Поживаю в общем нормально… Ну а работа, она для таких, как мы, и есть работа в полном смысле слова – приходится повертеться, попотеть, прежде чем заработаешь хоть немного…
- Из газет узнал: дела у вашей фирмы в гору идут…
- В общем, может быть, и так, но мне лично все труднее клиентов находить. Кризис, с деньгами напряженка, да к тому же народ, на молоке обжегшись, и на воду теперь дует…
- Что ж, надо людей понять…
- Стараюсь.. Ну а ты-то как? Трудишься?
-Завод имеешь в виду? Да тружусь и там по мере сил, хотя с перебоями. А с зарплатой дело вовсе швах. Наши хозяева последнюю совесть потеряли и управу на них найти не можем. Слава Богу, хоть повесть мою начали печатать, может, какое-то время продержимся с матушкой за счет гонораров – ей ведь тоже пенсию задерживают…
- Нда-а… Кстати, как там в общем твоя мама?
- Топчется потихонечку. Хотя вижу иногда – вздыхает. Может, ей твои изумительные борщики вспоминаются? – я хмыкнул, решив шуткой подправить наш разговор, уклоняющийся в грустноватую сторону.
Инна откликнулась сдержанным смешком.
- Что ж, так уж получается… Дай Бог ей здоровья! Очень рада, что вы держитесь неплохо. А то будто камень душу давил, хоть и не считаю себя виноватой…
- Конечно-конечно, Инночка! Ни в чем ты не виновата! Просто живешь в соответствии со своими понятиями и потребностями. На это каждый имеет право. А если кто утверждает обратное, тот или ханжа или зануда редкостный. Но у сердца свои законы, не хочет оно никаких доводов слушать и болит, и плачет …
- Ох уж это сердце… Оно такое… Поверь, и я совсем не просто пережила наше расставание… Но да что ж теперь – что случилось, то случилось. Говорят, время лечит…
- Похоже – правда. Конечно, сейчас чуть легче стало, хотя до полного выздоровления, чувствую, еще далековато. Но, может быть, так мне свыше назначено? Будем верить в лучшее, будем жить, будем жизнью дорожить.
- Хорошо сказал! – бывшая подруга чуть помолчала. – Очень я рада, что мы вроде неожиданно, но так вот… от души поговорили… А дальше… Что ж, у каждого свой путь, свои дела, они тоже и времени, и души требуют. Поверь, искренне желаю вам с мамой здоровья, удач, хорошего настроения!
- Спасибо, Инночка! Спасибо огромное! Желаю того же тебе лично и всей твоей семье!
- Большое спасибо! Еще раз – всего самого наилучшего! До свидания.
Раздался щелчок – трубка на другом конце была положена.
«А звонить – хотя бы изредка – не предложила! – кольнуло меня. – Ну да что ж теперь, ладно… Спасибо, как говорится, и на том. Ведь правда, хорошо поговорили, почти задушевно, с каким-то даже ностальгическим привкусом. Да, звонить не предложила, но ведь и не запретила! Сказала: до свидания. Может, также вдруг, под влиянием импульса, возьму да и позвоню – и снова получится хорошо. Хотя, конечно, часто этого делать не следует. Может быть, я даже и вовсе никогда не позвоню, но от сознания, что в любой момент можно это себе позволить, должно быть легче…»
Размышляя эдак умиротворенно-философски, я сделал было шаг к своей комнате, но в тот же миг был остановлен звонком аппарата, прозвучавшим как бы даже требовательней прежнего. С озадаченно замершим сердцем вновь поднял трубку – и услышал, если так можно выразиться, чье-то напряженное дыхание, происходящее на фоне сложных шумиков. Почему-то я не сказал сразу «алло», а теперь и не хотел этого делать, стоял, также подавляя дыхание и слушал. Донеслось какое-то звяканье, будто бы – кухонной посуды, и опять – тишина. На том конце провода подождали еще немного, возможно – хоть какого-то отклика, а потом прямо-таки с ощутимым на расстоянии разочарованием все же положили трубку. «Нет! – мелькнула у меня шаловатая мысль. – А что, если это все-таки Инна? Телефон-то у нее, кстати, на кухне стоит. Поговорила со мной, убедила в том, чего сама хотела, а потом подумала: «Дай-ка на прощание пошучу!» Но чем дольше я размышлял над этим предположением, тем больше утверждался в мысли, что Инне подобная каверзность не свойственна, проделки над брошенным любовником ей попросту не нужны, а, стало быть, и прежде не она играла со мной в молчанку. Но тогда – кто же? Кому могут понравиться такие забавы? Перебирая в памяти имена немногих своих знакомых, я не смог заподозрить никого. А впрочем – какое это имеет значение? Пусть. Чем бы неизвестное дитя не тешилось… В пределах разумного, конечно… А мы – будем жить дальше, не терять присутствия духа и заниматься более насущными делами…
Вспомнив в один из впрямь прекрасных – в смысле погоды – день совет сестры Тани, а также следуя собственным настроениям, решил я пригласить на прогулку по городу племянницу Аллочку. Ее лучшую подружку увезли на выходные в деревню, родители и Надюшка занимались своими делами, ребенок же с непривычки скучал, сидя во дворе в одиночестве. Правда, на миг-другой я засомневался – да так ли полезно будет намеченное «мероприятие» ей и мне, но что-то уже властно влекло меня по этому пути.
- А знаешь что? – в заговорщицком тоне обратился я к племяннице. Давай оставим в покое наших слишком занятых… и отправимся вместе в большое-пребольшое путешествие!
- А куда? – сразу откликнулась Аллочка, с искренним интересом взглянув на меня.
- Да куда глаза глядят! – используя известное выражение из русских сказок, я при этом еще и лихо махнул рукой, очертив почти полный круг. – Хотя примерный маршрут наметить можно. Для начала – в старый город, к мысу, где памятник Петру Первому…
Уверяю, друзья, я предложил это направление без всякого умысла. Хотя, очень может быть, некое неосознанное желание тлело во мне подспудно, с легкостью превратившись в намерение от того еще, что раньше не раз доводилось совершать прогулки на тот край…
Когда уже оказались с Аллочкой близ памятника, к подножию статуи императора как раз возлагали цветы раскрасневшиеся от волнения молодожены. Вокруг них суетились сваты, фотографы, раздавались взрывы хохота и хлопушек. Подобные действа всегда привлекают зрителей со стороны, особенно девчонок, и племянница моя тоже с восторгом наблюдала за старым как мир, но постоянно обновляемым спектаклем. Я был доволен, наверное, не менее ее, ведь, по крайней мере, для ребенка день оказывался не зря истраченным. Понаблюдав еще некоторое время за веселой кутерьмой и достаточно этим насытившись, мы уже решили спуститься к морю, но как раз в этот момент обведя скверик прощальным взглядом, я буквально остолбенел. Отделившись от толпы зевак, уходила куда-то вверх по переулку, не слишком торопясь, хотя и не медля, женщина среднего роста в клетчатой юбке и светло-бежевой кофточке. Из тысяч даже похожих особ я узнал бы ее мгновенно. Та же пышная, чуть волнующаяся на ветру прическа из золотистых волос, та же, с легким покачиванием округлых бедер походка. А вокруг ног уходившей вертелась белая собачонка, помесь шпица с дворняжкой. Вспомнилось – бывшая подруга о ней рассказывала… Вроде как чеховская дама с собачкой, только уже на другой лад – чуть располневшая, достигшая пика особого женского очарования. О, насколько же слабенькими, лишенными достаточного фундамента оказались мои недавние умствования! Со всесметающей силой потянуло меня кинуться вслед за неизбывно любимой мною, упасть перед ней на колени, просто так, без всякой надежды, заглянуть – может быть, последний раз – в золотисто-янтарные глазоньки… Но я был не один. Со мной был ребенок, девочка, заставить которую стать свидетельницей подобной сцены показалось мне совершенно неприемлемым. Поэтому оставалось лишь, сжав зубы, смотреть, как уходит, может быть, вовсе из моей жизни та, которую назначено было полюбить после долгого своего сна будто в первый раз… Хотя, впрочем, что я смог бы нового добавить к высказанному прежде? И что это могло бы дать мне кроме новой боли в сердце? Может быть, потому и она, также заметив нас издали, уходит – хотя, без особой спешки, но с ощущаемой даже на расстоянии решительностью. Что ж, милая, остается лишь от души пожелать тебе счастливого пути и всех возможных успехов! Ну а мне… Мне, наверное, тоже надо идти своей дорогой – какая уж есть! – хотя, конечно, стараясь сделать ее по возможности интересной и приносящей пользу другим…
Спустившись с Аллочкой к морю, мы хорошо погуляли по набережной, посмотрели на тренировавшихся байдарочников, на яхты, старательно ловившие косыми парусами легкий ветер… В том же темпе, как-то незаметно добрели до пляжа Центрального, к той его окраине, где из-под песка выступает широкий пласт светлопалевого ракушечника. Что-то заставило меня вскочить на один из его выступов и даже подпрыгнуть на нем. Раздался треск, краешек монолита, не имевший под собой опоры, отломился, заставив нас с Аллочкой ойкнуть, а затем – и рассмеяться. Но когда после всего я с безотчетным любопытством всмотрелся в место скола, мой смешок затих сам собой, вытесненный совсем другими чувствами. Вроде бы совершенный пустяк увидел я – всего лишь кусочек скорлупы ракушки, хотя, впрочем, был он довольно крупным, дававшем представление о целом, а главное, сохранившим свой первозданный цвет – белый с нежнозелеными полосками… Можно, конечно, в очередной раз посмеяться над переживаниями стареющего романтика, только почему-то упорно кажется мне, что под ними существует некая серьезная жизненная основа. Если отрешиться от всего подобного, что нам останется? Одно верхоглядство. Потому, наверное, и обрадовался я, что благодаря именно своему натренированному вниманию к упоминавшимся неоднократно «нюансам», смог уловить нечто, как бы полыхнувшее от той скорлупки и расширившее грудь ощущением восхитительнейшего слияния со всем таинственным, вечным, прекрасным…
-Аллочка! – исторглось буквально из всего моего существа. – Посмотри вот на эту ракушку, внимательно посмотри! И постарайся прочувствовать все связанное с только что произошедшим. Лежало это создание в первобытном океане, вокруг плескались динозавры, светило солнышко… Потом упали сверху другие ракушки, все спрессовалось, а океан отступил… Но вот приходим мы и совершенно непреднамеренно распахиваем именно для нее голубое небо, вновь даем почувствовать тепло солнца… Некоторые скажут: да надо ли все такое неодушевленному предмету? Уверен: даже какой-нибудь пылинке небезразлично, где и как лежать, потому что все и вся пронизывает душа Бога, а Он ни к чему не равнодушен… Но и для нас подобные происшествия могут оказаться богатыми на хорошие последствия, при должном жизненном настрое, конечно. Как сказал поэт Александр Блок:
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран –
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман!
С таким восхищением и даже некоторым обожанием смотрела на меня Аллочка, что мне, право, стало несколько неудобно – заслуживаю ли? Хотя – почему бы и нет? Если не умом, то наверняка сердцем понимает девонька то главное. Что пытается высказать ее чудаковатый дядя. И это при Аллочкином здоровье может очень пригодиться ей в будущем. Когда вдруг (не дай Бог, но всяко бывает) очутится она в одиночестве, на грани отчаяния – то вспомнится этот день и мелькнет искорка надежды – не все еще кончено, есть на что опереться в нашем полном тайных сил и очарования мире… Ну а я, конечно, не был бы самим собой, то есть, пусть крохотным, но все же литератором, если бы не высмотрел совершенно четкой да к тому же совсем не случайной (как у Блока) параллели, проведенной кем-то свыше между произошедшим только что и моею собственной судьбой. Разве не пребывал я сам вроде этой ракушки в подобии вечного сна? Но во некто Всеведающий и Всемогущий расколол тьму, окружавшую меня, призвал очнуться, идти вперед, совершать достойные дела… И сердце мое затрепетало от восторженной благодарности…
Как труп в пустыне я лежал
И Бога глас ко мне воззвал…
Как бы там ни было, но главное – я вновь восстал! Теперь – вперед, только вперед, во всех и всяческих смыслах, преодолевая любые препятствия, заминки, и вознося хвалу Всевышнему.
Что ж, дорогие, наверное, вы уже догадались: и этот удивительный – без всякого преувеличения – взлет, сменился у меня очередным спадом. На сей раз он, похоже, был даже позначительней прежних. Все в личной жизни и в окружающей действительности вновь показалось настолько мрачным, лишенным по-настоящему значимых перспектив, что подчас слезы на глаза наворачивались. Ну некуда, некуда бедному, обделенному судьбой человеку податься! А всякая душеспасительная философия – это всего лишь «хилософия» (произведение хиляков) то есть, по сути своей, духовный наркотик, туман и обман. Даже в любимом своем Приморском парке не находил я в те дни прежней поддержки. Словно по очередному умыслу неких сил была здесь сброшена на меня целая цепь досадных недоразумений и происшествий. А когда я лишь за малым оказался не избит какой-то шлюхой и ее сутенером (обознались, видите ли!), со мной случилось уже подобие припадка. Я плевался, хохотал, взрыдывал и стучал себя по лбу. Может быть, некоторые в данном месте моего повествования ощутят перегрузку от подобных сцен и придет им в головы запоздалая мысль-совет: главное, что тебе надо было подлечить, дорогой, так это нервы, а заодно уж и психику – сразу бы все увиделось в истинном свете… Спешу поблагодарить за сочувствие и успокоить: да лечил я, вернее, пытался лечить то и другое у наших замечательных эскулапов, только мне от их «целительства» становилось еще хуже. Потому как мигом обострялись боли в многострадальном моем ЖКТ, а глаза начинали шарить по запасам старых верных лекарств подобно тому, как инвалид ищет свои костыли. Постепенно, буквально в муках стала вызревать вот какая мысль: именно в этот раз надо выкарабкиваться только за счет собственных внутренних ресурсов, иначе ослабею и запутаюсь окончательно. Хорошо, ладно, но с помощью каких таких средств должен я это сделать? Ведь, кажется, все уже перепробовано... Ответ тоже складывался понемногу, словно выступая из туманной дали: а вот постарайся на других подействовать подобно тому, как в удачные моменты действуешь на самого себя. Так вроде бы уже пытался… Именно «вроде» - то есть, не очень решительно, непоследовательно… Ну а на остальные вопросы получишь ответ позже. Как сказал один великий полководец: если не все ясно, ввяжитесь в бой, дальше видно будет…
Да-а, сказать-то легко – скептик во мне не желал сдаваться так быстро. Вот, например, на какое окружение я должен воздействовать? Родным и близким явно приелись мои философствования, они зачастую пропускают их мимо ушей, других контактов у меня мало. Хотя, впрочем, на работе лимит соответствующих возможностей, кажется, не совсем исчерпан. Правда, были и здесь «выступления» на любимые темы, но, видно, впрямь оказывались они слишком нерешительными, ничего никому не дающими. Так, может, надо осуществлять их в некой новой манере?
В ту пору лето как раз набирало силу, а с тем вместе и наш Сельмаш заработал бойчее, стремясь выпустить больше запчастей для уборочной техники. Запахло хорошими заработками и вроде бы даже возвращением коллективу кое-каких долгов. Однако вскоре удовольствие от приятных вестей оказалось испорчено закружившимися по заводу слухами о грядущих новых сокращениях штатов, гораздо более значительных чем прежде. Некоторым увиделись в происходящем признаки приближающейся совершенно уж небывалой беды и, естественно, это внушало далеко не лучшие чувства. В бюро соревнования, к которому я был тогда прикомандирован, составлявшие большинство его женщины как приходили с утра, так сразу же начинали криком кричать от страха перед возможными переменами. Это служебное подразделение, давно ставшее раритетом, пока еще кормило их за счет выполнения разовых экономических заданий, но начинало выглядеть все более нелепо на фоне новых производственных отношений. Становилось ясно, что часы его сочтены – и что же тогда?!.. В один из подобных дней «скорби», когда крик ужаса в бюро достиг вовсе небывалых высот, у меня появилось чувство, что наступает момент для осуществления недавно подсказанного мне словно свыше.
- Дорогие коллеги! – воскликнул я чуть театрально и хмыкнул, вроде бы извиняясь за излишний пафос. – Поверьте, искренне сочувствую всему нашему коллективу, и себе в том числе, конечно, но, но, но… Сокращения ведь не свалятся нам будто снег на голову, не заморозят в одночасье. Будут еще всевозможные переговоры, кого-то в заводе пристроят, кого-то, выплатив положенную компенсацию, на биржу труда отправят. В общем, уверен, с голоду помереть не дадут, а это, считаю, самое главное. Процесс перемен будет тянуться долго и что же нам – все это время с ума сходить? Не лучше ли, как советует известный сатирик, переживать неприятности по мере их поступления, то есть, конкретно. А пока суть да дело, давайте смотреть на жизнь веселей, даже без кофе «Жокей».
Женщины секунд несколько молчали, словно громом пораженные, (я появился в бюро как раз в момент глубочайшей своей депрессии, поэтому избегал вмешиваться в какие-либо разборки) а затем все разом обрушились на меня:
- Вам хорошо так рассуждать, Вадим Юрьевич! Вы - будто не от мира сего, вам не много надо. Только за себя отвечаете, потому, как говорится, ни детей у вас, ни плетей…
Это был что называется удар ниже пояса, однако я, помня, что передо мной все же представительницы пола, называемого иногда слабым, нашел в себе силы продолжать в прежнем увещевающем тоне – почти как в разговоре с достопамятной Надеждой Максимовной, разумеется подкорректировав прежние рассуждения сообразно обстановке. Хотя самое главное было высказано мною практически без изменений, даже с чувством возросшей ответственности: мол, свою семью и детей я всегда хотел иметь, только вот Господу угодно было распорядится по-другому… Тем не менее, от общечеловеческих проблем у меня вовсе нет желания отстраняться. Например, племянникам, которых искренне люблю, стараюсь помогать чем могу, особенно – в смысле духовном, потому что именно это и есть наиболее важное. Человек мыслящий, крепкий душой сам найдет выход из трудных ситуаций… А особо могучим средством для поддержания себя в смысле внутреннем, может стать регулярное приобщение к вечным ценностям, выработанным людьми за тысячелетия…
Реакция на мою тираду оказалась неоднозначной. Кто-то усмехался, другие пребывали в недоумении, а некоторые вроде бы всерьез задумались над услышанным. Однако самым любопытным стало то, что с этого дня от меня уже ждали подобных «выступлений», подчас как бы даже провоцируя на них. Я на подобные бесхитростные уловки поддавался охотно, так как получал возможность вслух развивать и совершенствовать в борьбе мнений свои любимые мысли. Похоже, даже нашим скептикам они начали что-то давать в смысле положительном, по крайней мере внося разнообразие в каждодневные их пересуды. Очевидно, все это вкупе вызвало у меня ощущение, что я впрямь начинаю приподниматься над обыденщиной повседневности, а в плане глубоко личном могу в очередной раз даже восстать из пепла. Надо лишь, чтобы к моей готовности работать на пределе в этом направлении добавилась хоть капелька везения… Прося прощения у Высшей Силы за вновь заявлявшую о себе «алчность», я тем не менее умолял не отказывать мне в помощи, а если можно – ускорить ее «доставку». И это было сделано! Что особенно любопытно, поддержка опять пришла с заложенного мною самим «плацдарма», о котором я почти позабыл в круговерти последних дней и напоминание о котором теперь добавочно усилило мою радость… Где-то в конце сентября, заглянув в свежий номер «Тагманской правды», я увидел нечто нехарактерное для чопорной «матроны» местных СМИ, а именно – заключенное в рамочку предложение читателям присылать бесплатные объявления в перечисляемые ниже рубрики. Сработала-таки «бомба», подброшенная некогда мною господину ответсекретарю!.. О своем ликовании по сему поводу уж не стану распространяться – боюсь, кое-кому подобного рода описания давно приелись (мягко говоря). Однако о принятой для себя формуле действий считаю позволительным вновь напомнить ради общей пользы: четкий заказ «небу», личный вклад в его осуществление, терпеливое ожидание. (Тоже своего рода Троица!) К ее помощи допустимо прибегать как в делах общественных так и в личных. Вот и в тот день, о котором сейчас речь, я поступил также. Помолившись о конкретно обозначенном успехе, тут же засел за сочинение нового своего объявления. Действовать впрямь нужно было быстро. У «Тагманки» самый большой тираж в городе, поэтому, как догадывался я, многие захотят напечатать в ней призыв к невидимой «половинке», а площадь, отведенная для этого наверняка будет ограниченной. Можно, конечно, прийти в редакцию с таким «делом» самому, но поскольку лично меня все там знают, могу получить лишний удар по нервам. Лучше все же прибегнуть к услугам почты, тем более, что возможно использование псевдонима… Хотя ведь – письмо пока добредет… А значит, еще и по этой причине надо поспешать…
Однако, уже сев за стол и взяв ручку, я задумался. Да стоит ли так вот сразу, что называется с порога, как я делал прежде, заявлять о своих проблемах? Не слишком ли суживаю «контингент» потенциальных подруг? Ведь люди разные… Может, лучше для нового шага придумать что-то новое? Конечно, при общении «вживую» я непременно коснусь трудной темы, но можно сделать это в основном как бы информационно, без акцента на собственных переживаниях. Женщины нормальные наверняка способны понять все правильно и даже зауважать человека, борющегося с невзгодами терпеливо, словно делая привычную работу. Ну а для других, не в меру меркантильных, надо, используя соответствующие слова, помочь проигнорировать мой призыв – все равно с такими у меня ничего не получится…
Вновь я писал, правил, переписывал, стремясь сделать текст емким, хотя с тем вместе не очень длинным, и вот что у меня на сей раз получилось: «Ищу подругу, не ставящую материальное на первый план, но выше всего ценящую духовные поиски, любящую природу, искусство, сокровища человеческой мысли. Немного о себе… «Вспомнив про любительниц составлять из прежних объявлений досье на «непригодных женихов», я ощутил некий каверзный азарт, развеселивший меня еще сильней, чем в подобные моменты прошлого. «Эх, играть, так играть! Долой занудливую канцелярскую дотошность!» Следуя этому порыву, я вместо номера паспорта привел в объявление данные заводского пропуска (такого рода почту выдавали и по нему) цифры своего роста уменьшил на сантиметр, а вес наоборот увеличил на два килограмма. Принципиального значения это не могло иметь (меняется все!), зато было способно сбить с толку хотя бы некоторых из агитировавших против меня, а значит – добавочно расширить сферу моего поиска, даст Бог, к общему для нас с кем-то интересу…
Отослав на следующий день заполненный бланк объявления, я почувствовал себя словно школьник, правильно выполнивший задание. Правда, вскоре удовольствие было подпорчено предощущением новых возможных ударов, причем – не только в сфере, именуемой личной жизнью. «Ну так и что же?! – поспешил вмешаться мой разошедшийся оптимист. – Просто вынужден вновь напомнить: даже удары могут быть полезны, особенно – таким тугодумам как мы…» Кажется, каждая клеточка во мне восхищенно откликнулась на эти слова: «Господи! Чую четко – говорится это с Твоего, Отца любящего, позволения. Видно, впрямь я слишком долго пребывал в своей спячке, стал в чем-то вновь как ребенок, которому надо многократно вдалбливать одно и то же. Хотя, к слову, ведь не только ради меня существует поговорка: «Повторение – мать учения». Количество со временем перерастает в качество и человек чувствует себя поднявшимся на ступеньку выше. Так, глядишь, и я смогу не только Школу закончить, но и в Твой Университет поступить, Господи! Ах, прости, прости, пожалуйста, в очередной раз – говорю подобное не от желания пофамильярничать, а от радости и Любви, подзуживающих пошутить даже когда стоишь перед Тобой на коленях. Обещаю твердо: к прошлому моему прозябанию не будет возврата! Ни в чем! Это окончательное решение! Все похожее на ту мою спячку выглядело очень уж убого, бесперспективно после пережитого в последнее время. Пусть новые неудачи, удары, переживания, верю – с Твоей помощью смогу их вынести и переплавить в что-то полезное не только для меня. Большинству нормальных в смысле духовном людей свойственно неуемное стремление к самому возвышенному и совершенному в любом отношении с одновременным желанием благодарно оглянуться на пройденное, подготавливавшее новые шаги. Таков, надеюсь, и я, во всяком случае мне очень хочется быть таким».
На этом считаю позволительным прервать повествование. Как мне представляется, написанное уже «тянет» на нечто самодостаточное (жанр определять не обязательно). Тем не менее при благоприятных обстоятельствах может появиться и продолжение – есть еще о чем рассказать!
В заключение же, независимо от того как сложится дальнейшее, хочу, дорогие мои, от души пожелать вам всего самого наилучшего и вновь провозгласить один из любимейших своих лозунгов, который не устану повторять: «Вперед – с Верой, Надеждой, и Любовью!»
Мужчина с проблемами в поисках любви
© Copyright: Юрий Комаров, 2011
Свидетельство о публикации №211072900859
Свидетельство о публикации №211072900859
Рецензии