109. Единица плотности мыслей

               
                О б о з р е в а т е л ь:  В этом номере чуть ли не все  материалы так или иначе трактуют вечную тему  жизни и смерти.  Такой отбор - временный или случайный?
                Р е д а к т о р:   Представьте, вы не первый задали мне этот вопрос. Нет-нет, намерения, право,  не было,  Вот разве что сработало подсознание...
                О б о з р е в а т е л ь:  А, может, Б-г?
                Р е д а к т о р:   Всё может быть!

                (Из телефонного разговора).


...Но в итоге напряжённого  чтения - и уже после этой невыдуманной беседы - не знаю, как ему, а мне подумалось: да ведь о чём же и писать на переломе двух веков и двух тысячелетий?!  Момент, который, как на фольклорном перепутье, у  рокового придорожного камня, снабжённого устрашающими надписями,  способен навеять только лишь апокалипсические, эсхатологические раздумья. А уж какую конкретную форму они примут - зависит от  личностных особенностей автора. С той, однако, оговоркой, что авторы журнала “22”, как и его читатели, - это “еврейская  интеллигенция из СНГ в Израиле” (так значится в титуле издания).
Для писателя Якова Шехтера, чьими (двумя)  рассказами  открывается  этот номер,  наиважнейшим оказалось выяснить, как соотносится  самооценка эгоистической, по преимуществу,  личности (разумеется, завышенная)  с её истинной ценностью,  с ответственностью  героя  перед  близкими, которых он покинул навсегда. Душа усопшего Льва Каплана,  витающая вблизи его бездыханного тела,  впервые узнаёт то, чего знать не хотела при жизни:  единственная и горячо любимая дочь (ради которой и была совершена алия) здесь, в стране предков, глубоко несчастна.  Во время её службы в армии негодяй сержант, найдя повод для шантажа, по-животному  пользуется ею, и лишь  любовь израильского бедуина спасает несчастную от этой тягостной связи. Но безмятежного счастья не приносит: выйдя замуж, она вынуждена скрывать даже от матери, что родившийся ребёнок - сын шантажиста-насильника, а не мужа.  Ещё один грех  Льва Каплана:  он вынудил жену к аборту при второй беременности... Между тем, жена покойного - “еврейка” лишь по купленному мужем при выезде документу, но сама верит в истинность своего еврейства, не зная, что на самом деле является армянкой. Она даже радуется перед отъездом:  дочери её национальность так облегчит  жизнь на святой земле!  Но внук в детском саду будет страдать от дразнилок как... “сын  араба”!..
Вот так причудливо, но в полном соответствии с одной из заповедей иудаизма, отражаются уже на детях и внуках грехи покойного. А ведь не он ли так сильно, казалось, любил  своих близких. Дочери ко дню рождения или перед её приездами  на побывку  покупал её любимые бисквитные печенья... И при всяком удобном случае   сам же его поедал!  А когда ей, ещё в детстве,  бывала особенно необходима его помощь  (например, после провала на шахматном турнире),   - любящего отца рядом не оказывалось.
Тягостно душе узнавать и  осознавать  всё это  после смерти. Чувство безысходности происшедшего усилено, мне кажется, ещё и тем, что фантастическая, мистическая ситуация описана вполне “реалистическими” средствами - вплоть до такой неожиданной подробности:  душа вне тела испытывает... голод и жажду, которые тем мучительнее, что их невозможно утолить: что-то вроде фантомных болей в ампутированной конечности!
Таков рассказ  “Шахматные проделки бисквитных зайцев”  - по крайней мере, в понимании автора этих строк. Во втором рассказе Я. Шехтера  (“Полдень”)  ощущается явный привкус каббалистической   мистики, замешенной на реалиях сегодняшнего бытия.  Но, не имея возможности  остановиться  на нём подробнее, перейдём к характеристике  других художественных произведений этого номера.

В двух разных разделах журнала, случайно или нет, но целых три произведения  прямо относятся к величайшему  и поэтичнейшему из произведений мировой  литературы -  танахической книге “Коэлет” (“Экклезиаст”).  Это, во-первых, притча Владнира Донца “И придёт человек” - в ней представлена версия  истории создания  этой книги  царём Израиля - Шеломо  (Соломоном).  Во-вторых же, в рубрике “Интерпретации” даны два современных нам переложения “Экклезиаста”. Одно из них выполнено на русском языке  известным  израильским  русскоязычным  поэтом (и членом редколлегии журнала)  Наумом Басовским.  Замечу, что сомнение вызывает одно слово в обозначенном автором подзаголовке его работы: он определил его жанр как “поэтическое переложение”, но уместно ли пользоваться таким эпитетом в применении к изначально поэтическому творению?  Помнится, что ни пушкинские  “Подражания Корану”, ни шевченковы “Осии” не имеют  подобного дополнительного определения.  Слова “переложение”  (или  - “ интерпретация”)  вполне достаточно для обозначения  перевода на язык  и стиль иной - в данном случае современной  -  поэтики.  Что и выполнил на высоком уровне Н.Басовский.  Такие переложения имеют целью приблизить  оригинал  (тем более - иноязычный)  к восприятию современного  читателя.  В них используется привычный для нас арсенал стиховых средств: рифма,  метрика и т.д.  Так, один из разделов изложен  размером “Песни о Гайявате” Г.Лонгфелло и “Витяза в тигровой шкуре”  Шота Руставели, другие - амфибрахиями, анапестами, различного  вида дольниками, что, конечно, и не снилось автору “Коэлета”, но читателю наших дней помогает проникнуться  настроением, адекватным тому,  которого добивался автор от читателя и слушателя своего времени.  Можно, например,  легко представить художественное чтение этой вещи в “Театре чтеца”, вряд ли уместное  при  исполнении канонического перевода, уже не говоря о языке оригинала.
Другая интерпретация того же  произведения  представляет собой русский перевод написанной на иврите поэмы недавно скончавшегося израильского поэта-модерниста Давида Авидана “Юный Экклезиаст”, - перевод, который поэт Савелий Гринберг успел представить для авторизации.  Пониматели модерновой поэзии (я к ним, честно говоря, не принадлежу), должно быть, найдут для себя в этом произведении немало интересного. Впрочем, местами смысл весьма прозрачен, например:

Желательно, конечно, чтобы надежда
сопровождала жизнь,
а не жизнь надежду, но бывает
продолженье, при котором жизнь
препровождает надежду
в другую местность.

Яснее не скажешь. И сама ситуация вполне узнаваема. Увы!

В поэтической рубрике журнала - несколько стихотворений живущего в далёкой Финляндии  поэта и переводчика Эллы Иоффе (Компайен),  два из них написаны в размере, близком к гексаметру, причём один, зарифмованный, назван “Земля обетованная”,  но такое определение, неожиданно для читателя, относится вовсе не к нашим палестинам, а к... самой Финляндии!  Что ж, красиво жить не запретишь, тем более, что и стихи - изысканно красивые, полнозвучные, ярко образные, наполнившие меня, каюсь, неизжитой грустью по милому Северу. Что в урождённом петербуржце, видимо, не так-то и странно.
И ещё одно изысканно поэтическое произведение опубликовано в журнале: венок-поэма “Эротические сны”  Риты Бальминой. Эротика - один из древнейших тематических слоёв литературы, упорно противостоящий “хронического ханжества морали” (строка из поэмы), и  ею, эротикой, самой по себе, читателя не удивишь. Иногда авторы используют её как средство эпатажа, и боюсь, что именно с такими случаями  мы сталкиваемся в творчестве безусловно талантливой Р. Бальминой.  Современный читатель, воспитанный на утончённом эротизме  Пушкина (“стенаньем, криками вакханки молодой, когда, виясь в моих объятиях змеёй, порывом пылких ласк и язвою лобзаний она торопит миг последних содроганий”) или Б. Пастернака (“Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья”), -  спотыкается и подпрыгивает на “скрещеньях”  нашей израильской Сапфо:

Плоды влечения и просвещенья
скрестила ночь внебрачной буквой “ха”.

Или - того почище:

И переходный возраст на стремянке
туда стремится, словно в адский сад,

в котором засадил маркиз де Сад
в упругий зад упрямой лесбиянке.

Вовсе не с позиций нудного морализаторства, а по чистой совести признаюсь:  строка  “Худая, мерзостная  срака”  лично мне вовсе не кажется лучшей у Лермонтова. Впрочем, дело вкуса.               
Из помещённого в номере объявления узнаём о новой книге Бальминой “СТАНЬ РАКОМ”.  Ну что тут будешь делать? Лично я по гороскопу от рождения Овен,  Раком не стану ни  за какие коврижки, в остальном же, опять-таки, кому что нравится.  Рита Бальмина - не только поэт, но и дизайнер, и её работа, воспроизведённая на последней странице обложки того же журнала, предрасполагает к оптимизму.

Обратимся теперь к философско-публицистическим разделам журнала. Здесь особое место занимает эссе  Микки Вульфа  “Семь соблазнов”, жанр которого сам автор определил в подзаголовке как “Соображения”.
Собственно, из пометки “Окончание следует” мы узнаём, что это лишь часть работы, но она заняла добрую четверть номера, и, отложив окончательные выводы до другого раза, всё-таки отметим здесь цитатой из классика, что “Вульф ни в чём не виноват”, кроме того, что написал много, - “но”, надо отдать ему справедливость, весьма интересно. Не удержусь и, во-первых, перечислю эти его “семь соблазнов”:  думать о вещах просто; думать о них же сложно; не думать вовсе; думать готовыми блоками (по-моему, это модификация соблазна № 1); думать только о близком (сказал бы я: шкурном); не думать о неприятном... И, наконец, думать, что таких  гносеологических соблазнов только семь и есть.
Во вторых же,  в данном тексте - та же, общая для номера, тема жизни и смерти. Автор приводит целый мартиролог особенно дорогих для него покойников: “урожай” последних лет. Среди них я с удивлением не обнаружил Бориса Чичибабина, а, по моему пониманию литературных пристрастий  автора, он  должен был его назвать... как вдруг вижу это имя в другом месте, где М. Вульф воображает рай для хороших людей:  Пушкина и Паганини, Поля Верлена и Артюра Рембо,  Альберта Швейцера,  Иисуса Христа и  царя Соломона... И даже - бравого солдата Швейка. Новичком среди них - дорогой для нас обоих “сутулый жердяк Чичибабин”.  Но как же я понял, что неизвестный мне Вульф должен его высоко оценить?  Ей-Б-гу, не знаю. Но, как видите, не ошибся.

Целая  серия публикуемых историко-политических статей посвящена проблемам близким, однородным, как бы перетекающим одна в другую. Этот блок открывается статьёй Давида Таксера  “Прощание с веком”, фиксирующей сгусток неразрешимых проблем - экологических, социальных,  материальных.  “И как мне быть? И что ты можешь сделать?” -  написал как-то (правда, по другому поводу) тот же Чичибабин. Но его сосед по раю, рядовой Йозеф Швейк, во всех казавшихся безнадежными случаях  говаривал: “Пусть будет так, как будет - ведь как-нибудь да будет!  Ещё никогда так не было, чтобы никак не было...” 
А литературный критик Михаил Копелиович  на сей раз посвятил своё выступление в “22”  одному из насущнейших вопросов эпохи - об ответственности народов.  В своей статье “Суд над народами” он доказывает, что в конечном счёте за своих правителей ответственен народ. “Народ - подсуден, - пишет автор. -  Освобождать народ от ответственности за всё, что делается его руками, -  вредно для самого народа, ибо приучает его к мысли о собственной невменяемости”. Другие статьи: Алека  Д. Эпштейна  - “Война как выражение обоюдного стремления  (советско-германский пакт и начало Второй мировой  войны)”  и Александра Кустарёва - “Пятьдесят лет спустя, или Наконец-то она кончилась”, - рассматривая проблематику, связанную с причинами и ходом минувших мировых войн, дают обильную пищу для размышлений. В том числе и на тему, поднятую М  Копелиовичем.  По вредности своей не могу пройти мимо выражения, оброненного Кустарёвым: “Вторая мировая война, или Великая   Отечественная...”  (“отечественная”, начавшаяся 22.6.41-го, была лишь частью мировой, начало которой - 1.09.1939-го (а по другому счёту - с советского “освободительного похода” на Польшу, а по третьему - с  захвата  немцами Чехословакии...).  Как не пройду и мимо очень схожего утверждения  А.Д.Эпштейна (стр.160), где начало советско-германской и начало Второй мировой также отождествляются.  Но это никак не повлияло на аргументацию и строй мыслей обоих авторов. А в статье главного редактора  “22”  Александра Воронеля  даётся своего рода резюме  ко всем трём статьям. В тексте, озаглавленном  пушкинской строкой “Паситесь, мирные народы”,  не возражая  решительно М.Копелиовичу, автор вместе с тем указывает на  факторы, от воли и хотения  народов  прямо не зависящие, - например, на “избыточную человеческую активность”,  и на носителей  её -  например,  на  “весьма уместные”  (по определению автора)  идеи Льва Гумилёва о “консорциях - сплочённых  группах пассионарных индивидов”. Трудно удержаться от примера чеховского “учёного соседа”  и не пуститься в спекуляции на затронутые темы, и всё же умолкаю - хотя бы под нажимом  собственной  журналистской совести,  вынуждающей оставить  место в газете коллегам. Добавлю только, что, читая этот номер журнала, я пришёл к выводу о необходимости ввести в журналистику новое понятие, новую единицу измерения: плотность проблематики на квадратный сантиметр  журнальной площади. Предлагаю также и наименование такой единицы:  один  воронель! Как-никак, а шеф журнала - известный профессор физики... Не обидится, надеюсь, на строчную букву в начале нового термина.

Пользуясь предложенной мерой качества, отметим высокую плотность мыслей  по библиографическому разделу,  включившему  в себя  две статьи: Ал. Мышиц (впрочем, в списке авторов - Э.Мышиц; хоть это и псевдоним, но где правильно?) - “Довлеет дневи  злоба его” (о поэтической книге Евг. Сельца и против предисловия к ней Дины Рубиной)  и  Эмилии Обуховой “Книги имеют свою судьбу” - об авторе книги “Записки криминалиста” Ю. П. Полтавцеве. Как человек, проживший в Харькове большую часть жизни, должен лишь внести в статью одну поправку: крайней датой явки евреев в гетто, созданное в посёлке ХТЗ перед их уничтожением, было не 16 января, как ошибочно указывает автор цитируемых в статье записок, а 16 декабря 1941 г.  Но,  при всём пиетете к хронологии, насколько же всё-таки важнее тот вывод, который заключает статью Э.Обуховой, а вместе с нею и весь этот выпуск журнала:

...“ Страшно перемениться, очерстветь и забыть о том, как всё-таки прекрасны бывают люди”.


                “Калейдоскоп”, 17. 12. 1998 г