Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 14

       С тех пор как за кладбищенской оградой появился ещё один скорбный холмик, прошло почти два месяца. Боль по Сашке то утихала, то принималась грызть Дарью с неимоверной силой. К душевным страданиям примешивались и физические. Даже сейчас, в первой декаде сентября, небесный банщик не забывал хорошенько поддавать жару. Температура воздуха в тени держалась до плюс тридцати и выше. Золотарёва не успевала смазывать картофельным соком ожоги. Шелушащиеся участки кожи на беленькой вдове постоянно зудели – в бане же они начинали нестерпимо болеть. Вот и сегодня тёплая банная вода вначале показалась бедняжке крутым кипятком. Правда, через какое-то время тело смирилось и... что удивительно – стало получать некое удовольствие.
       От новых проблем, свалившихся на неё, и без того худенькая Дарья стала ещё прозрачнее. Лицо осунулось. С него спал румянец. А ведь он так шёл когда-то к Дарьиным светло-голубым глазам. Да и сами глаза потеряли былой, выказывающий неподдельную любовь к жизни блеск. До недавнего времени в их затуманенном омуте читались то страшная безнадёжность, то мучительная тревога, то так настораживающее Машку полное безразличие ко всему, в том числе и к ней, родной дочери. И только к двойняшкам мать относилась с неизменной любовью. Редко, но всё-таки гуляла с ними, читала им книги, рисовала. А иногда сажала обеих на колени и, устремив в даль остановившийся взор, задумчиво гладила их волосы, убранные в реденькие кучерявые хвостики. В такие минуты Машка брала стул и пристраивалась рядом. Но мать её как будто бы не замечала.
       Последнее обстоятельство девочке было неприятнее всего. Младшая Золотарёва, может быть, и осмелилась бы закатить истерику. Небольшую. На пробу, как это делают некоторые подростки, когда начинают осознавать отсутствие внимания со стороны родителей. Но, жалея мать и отчасти понимая, что творится в её душе, Машка не хотела, скорее, боялась предъявлять Дарье претензии. Девочка большую часть времени настороженно молчала. Без лишних слов помогала по хозяйству, безропотно отводила малышей в сад и так же тихо приводила их домой, неслышно готовила уроки. А вечером, ложась в постель, крепко прижимала к себе плюшевого зайца, которого Сашка привёз из Белоруссии. Муж тогда был откомандирован администрацией района в братскую республику за тракторами. Накупил и для дома всяких полезных вещей. В том числе игрушек, среди которых красовался и этот зайчонок, ставший впоследствии неизменным Машкиным любимцем.
       Неизвестно, сколько бы продлилось такое вот Дарьино забвение, доводившее до полного отчаяния Машку, но настал-таки день, когда женщина поосвободилась от тенёт мучившей её душевной немоты. И этого чуточного её освобождения хватило на то, чтобы понять: с Машкой происходит неладное. Дарья не на шутку встревожилась. Она осознавала: по стране катится мощная волна самоубийств среди подростков. А ведь её Маша, её плоть от плоти, её кровиночка, такая ранимая, такая впечатлительная. Один случай с прудом чего стоит. Золотарёва в глубине души надеялась: пройдёт время, боль по отцу улетучится из дочкиного сердечка и Машка вновь станет прежней – заводной и весёлой. Однако полагаться лишь на авось – это всё равно что жить на вершине вулкана, не зная, когда он рванёт. И тогда Дарья, основательно поразмыслив и предположив ещё несколько причин столь необычного Машкиного поведения, решила доказать дочери, что та ей небезразлична и она, мама, её очень любит.
        Печалями относительно Машки Дарья поделилась с Нинкой. Тороватая на выдумки подруга посоветовала дарить юной библиоманке книги. Книг этих, добрых, нравоучительных, прекрасно воспитывающих молодое поколение, было полно у местной библиотекарши, матери Алексея Замёткина. Оказывается, в последнее время библиотечный фонд стал массово пополняться присылаемой из района соросовской литературой. Среди новых книг были и детские. Хорошие, мудрые, из классики. Но нередко попадались и малоизвестные или вовсе не известные авторы. Причём как русские, так и зарубежные. Прочитав немного из новья, Дарья с Нинкой ужаснулись. Да на таком материале возможно лишь воспитывать самовлюблённых эгоистов, из которых могут получиться одни сексуально озабоченные особи. Понимала это и библиотекарь Варвара Петровна, но отказываться от сомнительного чтива ей не разрешали. Ставить же эти сокровища было некуда. Чтобы освободить полки, приходилось скрепя сердце списывать классику. Списанное обязывали утилизовать – то есть вывозить на помойку. Вот этого Варвара Петровна никак не могла допустить. Львиную долю «ветхого» фонда она вместе с сыном перетаскала к себе на чердак, где часть определила в старенький сервант, выброшенный за ненадобностью, остальное сложила в коробки. Узнав, что её питомцы ещё кому-то могут пригодиться, женщина обрадовалась. И теперь Алексей Замёткин, нагруженный книжной премудростью, стал частым гостем в Дарьином доме.
       В каждую книгу Дарья вкладывала неиспользованные открытки, на которых были изображены советские мультяшные герои с приятными осмысленными мордашками. Открытки подписывались юмористическими наставлениями, созвучными возрасту одариваемой. Открытки Золотарёва нашла у себя дома, а тексты поставляла Нинка, благо разных журналов у подруги было хоть пруд пруди. И Машка ожила. Окончательно же девочка пришла в себя, когда Дарья пообещала отметить её день рождения и разрешила пригласить друзей. Завтра, восьмого сентября, праздник и состоится. Всё необходимое они с дочкой уже закупили...
        Встав с дивана, Золотарёва прошла на кухню и налила себе чаю. Из детской раздавался смех вперемешку с топотом маленьких ножек. Там почти уже тринадцатилетняя нянька увлечённо играла с сестрёнками. Дарья отставила чашку в сторону и опять задумалась. Ей вспомнилось, как сразу же после гибели мужа самым ужасным для неё оказалось отсутствие денег. Ведь семья потеряла даже маленькую Сашкину зарплату. А пенсии по утере кормильца назначили такие крохотные, что их – при всём желании сэкономить – едва-едва хватило бы лишь на хлеб. Но и эти крохи Галина, местная почтальонша, ещё ни разу не приносила в их дом, ставший теперь для вдовы от безысходности происходящего каким-то нелепым, чужим, пугающим.
       Она пыталась устроиться техничкой в сельский совет, затем на почту, наконец, в контору ООО «Колоски». И везде получала отказ. Из-за отсутствия вакансий.
       Да-да, ей так и отвечали: «Нет ВАКАНСИЙ». В незапамятные времена это иностранное слово, сейчас крепко спаянное отрицанием «нет», было безобидным или вовсе не знакомым для большинства граждан. Теперь же оно приобрело как в городе, так и в деревне зловещий смысл, понятный каждому. И невдомёк стало горемыкам, куда же испарилась их работа. Да что там работа. Как говаривал ей Сашка, люди даже не задумываются о том, почему опустели полки в магазинах, а российский рубль превратился в малюсенькую частицу, еле различимую в окуляр самого мощного микроскопа. Мало того, добавлял муж, всё случившееся – как это ни прискорбно – народ воспринимает должным образом, ни на кого не ропща и не пытаясь отыскать хотя бы мизерные истоки, породившие эти трагические преобразования.
       Дарья диву давалась мужниному красноречию. И откуда Сашка понабрался таких умных мыслей? Ну да ведь не случайно супруг настойчиво разжёвывал, особенно в последнее время, неудобоваримые, по безумно полезные, как он сам выражался, брошюры.
       Нет, Дарья тоже любила чтение. Обожала деревенскую прозу и боготворила Абрамова, Белова, Распутина. Неравнодушна была и к представителям так называемой литературы нового времени. Шаг за шагом, вдумываясь в каждое слово, каждую фразу, она открывала для себя Солженицына, этого недюженного мастера русской самобытной речи. Конечно, ей не всё нравилось в солженицинских книгах. Некоторые политические взгляды Александра Исаевича были для неё откровенно шокирующими. Но ничего не поделаешь, у человека такое видение происходящего. Зато язык произведений... Выросшей в деревне Дарье он был слаще самого сладкого меда.
       Но чтобы вот так ломать голову над суперзаумными статьями... Нет уж, увольте. Да и некогда ей было особо размышлять, а тем более разглагольствовать о сути происходящего в стране. Не до словесного теперь пылу – быть бы живу. Золотарёва также не могла взять в толк, отчего Сашка заговаривал с нею о безвольных куклах-марионетках, которых якобы государство долго дёргало за ниточки, направляя их движения и руководя сознанием. А теперь, мол, ниточки-то оборваны и люди не знают, что им делать дальше. Вот и приуныли несчастные. Только власть-то кукловодов закончилась. Ей на смену пришла другая власть (или безвластие), которой до простого человека нет никакого дела. Самое главное для представителей новой власти – как можно быстрее растащить страну по кускам и заграбастать себе кус пожирнее. Если так будет и дальше продолжаться, утверждал Сашка, то никакого Гитлера или Наполеона не надо, чтобы завоевать Россию. Она сама, обессиленная, обескровленная, на подкошенных ногах рухнет в хищно расставленные сети Запада и США. И ещё Сашка внушал ей, что эта дьяволиада обязательно закончится – во главе  государства станет личность, которая будет не равнодушна к судьбе страны. Именно этот человек научит людей самостоятельности и защитит их права новыми мудрыми законами. А ещё он обезопасит страну от угроз из вне. «Но станет ли от этого легче жить трудовому народу, особенно в деревне? И прекратится ли жестокая война алчности и стяжательства против честности и порядочности»? – спрашивала Дарья мужа. Золотарёв хмурил лоб и вздыхал: «Всё будет хорошо».
       Дарья, конечно же, не очень-то верила во все эти мужнины откровения. А теперь, когда мужа не стало и там, где должна быть хоть какая-то государственная помощь столкнувшемуся с несчастьями человеку, а на деле обнажилась лишь пугающая чернотой бездонная яма, Сашкины умозаключения ей и вовсе показались бредом. В её голове сейчас крутились другие, неотвратные, мысли, приобретшие форму вопросов, ответы на которые она при всей тщательности поисков так и не находила: «Что делать? Как жить дальше? Где взять денег?» 
       То ли снизошло на неё однажды озарение свыше, то ли подсуетился инстинкт самосохранения – как бы там ни было, но приспособилась-таки Золотарёва несколько раз в неделю ездить в город, чтобы приторговывать на рынке молочными продуктами. И всё бы терпимо. По крайней мере, стоя за прилавком, Дарья на какое-то время освобождалась от ледяной дрожи за дальнейшую судьбу своей семьи. Но окончательная выручка, несмотря на огромные Дарьины хотули*, которые она приволакивала утром на торг, была мизерной. Часть вырученных денег приходилось отдавать за аренду холодильника, немалую же долю их забирали бритоголовые парни с наглыми лицами. На оставшиеся гроши вдова покупала хлеб, соль, сахарный песок, спички.
       Домой возвращалась измочаленная и замертво падала на диван. Сил на хозяйство уже не оставалось.
       Может и пришлось бы вскоре Дарье расстаться со скотом, а всему семейству превратиться в нищих доходяг, питающихся лишь овощами с огорода, но по-прежнему в их доме копошились две замечательные бабушки. Совсем чужие Золотарёвым люди, а ставшие в последнее время роднее родных. Совестливая Дарья пыталась снабжать добровольных помощниц творогом, молоком и сметаной. Аглая и Устинья не брали, отмахивались. И тогда Машка носила продукты бабулям на дом.
       Несколько раз жертвовала подруге свои кровные и Нинка Жданова. Но Дарья старалась по возможности отдавать ей долг. Она понимала: зарплата у Ждановой – куриц разве смешить. К тому же в ближайшее время Нинка собиралась привезти из города своего возлюбленного. И пока он не найдёт работу, в чём Золотарёва очень сомневалась, деньги новоиспечённой семье ещё ох как пригодятся.
       Три раза приносил ей вожделенные купюры и Алексей Замёткин. Однако Золотарёва с таким подношением не пускала его даже на порог. С книгами ещё куда ни шло, но с деньгами... Что подумают люди. Парень не то что бы обижался – больше в его взгляде читалось смущения. Нинка, которая один раз была свидетельницей такой вот сцены, прямо, без околичностей, заявила подруге: «Да нравишься ты ему. Неужели не видишь? А что, год пролетит, можно и замуж. Мёртвого не вернёшь, а живым нужно и дальше жить».
       «Нужно и дальше жить, – прошептала вдова, – но как без Сашки-то».
       Больше к этой теме Жданова не возвращалась.
       Нинка, в отличие от Дарьи, была предельно рачительной хозяйкой. Даже бросовые кусочки ткани у неё не пропадали даром. Дарья на такую мелочь, как мизерные лоскутки, внимания не обращала и этот хлам либо выносила на помойку, либо – что понаряднее – отдавала подруге. У Нинки же на диване, на кроватях, на комоде важно восседали бесчисленные принцессы, зайчики, медвежата. Откуда брала материал? Ещё в доперестроечные времена, сразу после окончания культпросветучилища, она работала в местном КБО* закройщицей. Как ей удалось избежать обязательного в те времена распределения, никто не знал. Да и не спрашивал. Не интересовалась этим и Дарья. Так вот, ненужные обрезки Жданова забирала домой. Их у неё на чердаке и сейчас ещё три мешка.
       А сколько нашитого она раздарила людям. В первую очередь Дарье. Когда же родилась Машка, подарки стали предназначаться крохе. Потом началось одаривание двойняшек. Дома у Золотарёвых до сих пор ступить негде: всюду натыкаешься на Нинкиных кукол.
       К слову, Нинкины поделки ничуть не отличаются от заводских. Наоборот, её шитьё в чём-то даже качественнее. Ведь Жданова не могла допустить ни одного кривого шовчика или вылезшей нитки.
       Не единожды симпатичное добро женщина относила в детсад. Видно, тосковала по детишкам. Первый и единственный ребёнок Ждановых умер от сепсиса в возрасте двух недель ещё в больнице. Кого винить, раздавленная горем молоденькая мама не знала. Медики ей объяснили, что такое с новорождёнными иногда случается и ничего с этим, мол, поделать нельзя.
       Больше Нинка не беременела. Врачи от бессилия только руками разводили. Муж по этому случаю запил – вылечить его супруге при всех её стараниях так и не удалось.
       Нинка считалась самой главной чистюлей среди всех чистюль деревни. В её доме не то что пройти, дохнуть было страшно. Казалось, любая пылинка, случайно принесённая с улицы, будет долго взывать к твоей совести с безукоризненных Нинкиных покрывал, паласов, накидок. Нинка же своей патологической страстью к чистоте не кичилась. Наоборот, со всеми была ровна и приветлива.
       Но не дай бог, если кто-то несправедливо или по глупости осмеливался подцепить её словом или делом! Такой человек для Ждановой надолго оставался врагом номер один. Нет, она не дралась на кулаках. А могла бы. Она даже продолжала здороваться. Но делала это холодно, с чувством неприязни. Так, что противника от её взгляда порой пробирало до дрожи. А если, к примеру, какая-нибудь женщина, забыв, что находится с Нинкой в ссоре, просила оригинальный рецептик или интересный журнальчик, Нинка молча отворачивалась и ждала, когда та, вспомнив обо всём, покается.
       Но ведь что занимательно – тянулись к Ждановой люди. Видимо, чувствовали в ней какое-то негласное, ненавязываемое никому лидерство.
       С Дарьей у Нинки стычек не было. Наверное, противоположные темпераменты, как и противоположные заряды, всё-таки притягиваются. 
       Домик, в котором обосновались после свадьбы Ждановы, был небольшой и старенький, но далеко не ветхий. Предприимчивая супруга, видя, что от мужа в делах мало прока, наняла пьяниц. Те за несколько бутылок горячительного обшили строение тёсом и покрасили его, превратив в игрушку.
       Вскоре перед окнами появились и клумбы с георгинами, тюльпанами, нарциссами и прочими обожаемыми Нинкой цветами. А два года назад Жданова расширила площадь под цветник. Правда, для того, чтобы выкроить для любимцев дополнительное местечко, ей пришлось расстаться с кустами сирени. Ох, и намучалась с ними Жданова! Но зато какой результат получила: ни одного росточка у себя больше не видела.
       Конечно же, она любила эти красивоцветущие растения. Весной сиреневые букеты стояли у неё во всех комнатах, кроме спальни. Нинка не понаслышке знала, что запах сирени способен унять головную боль, улучшить настроение и самочувствие и даже снять усталость. Знала и о том, что это растение широко применяется в народной медицине при бронхиальной астме, бронхите, туберкулёзе лёгких, пневмонии, сахарном диабете, ревматизме, радикулите, пяточной шпоре, при некоторых воспалительных заболеваниях почек.
       Много читающая подруга также была в курсе, что лекарственными являются исключительно все части растения: кора, листья, почки и цветки. Жданова и сама по рецептам из медицинских журналов делала, когда это было необходимо, и настойки, и настои, и отвары. Правда, строго придерживалась научных советов, так как понимала: сирень – ядовитое растение и передозировка сырья может привести к нежелательным результатам. Но, как говорится, волков бояться – в лес не ходить. Ведь ландыш майский тоже считается ядовитым? А сердечникам без него – никуда.
       Удивительно, но факт – её снадобья помогали. И помогали неплохо. Особенно при простудах и гриппе. Жданова практически никогда не покупала в аптеке лекарств от этих напастей. Четыре горсточки сухих листьев сирени она заливала двумя стаканами кипятка и настаивала час. Затем выпивала тёплый настой за четыре приёма в день. Потела так, что высокая температура даже нос боялась казать на порог. И пользовала своими снадобьями Нинка не только себя, но и всех желающих. Ведь нужных препаратов на медпункт почти не присылали. А если они случайно и объявлялись в продаже, то в основном – зарубежные. И многим такие лекарства оказывались не по карману.
      Вырубила Нинка сирень жалеючи. Но что ей оставалось делать? До выкорчёвки на её приусадебном участке разве что с лупой можно было бы отыскать свободное местечко – со всех сторон ждановскую усадьбу сплющили соседские заборы. Сплющили ещё до того, как супругам сельский совет выделил этот домик. А иначе она, Нинка, не потерпела бы такого безобразия. Ведь даже овощи сейчас ей приходилось выращивать на чужом огороде. Правда, заброшенном хозяевами.
       Утешало Жданову только одно: сирени в деревне много. Вон сколько растёт её у бесхозных домов и по берегам ручья. Одичавшей, но по-прежнему красивой и ароматной.
       Однажды под большим секретом Жданова поведала Дарье невероятную историю. Когда в очередной раз подруга орудовала топором, ей послышались стоны. Стонала женщина. Напуганная рубщица обошла куст со всех сторон и даже, не доверяя глазам своим, обшарила ладонями землю. Никого и ничего, разумеется, Нинка там не обнаружила. Только густые побеги розового вьюнка тянулись вверх, к свету, цепко удерживая в объятиях сиреневые стебли, да ещё обильнее прыснула ей в лицо ароматом расплодившаяся повсюду мелисса. Нинка заглянула под соседние, ещё не тронутые кустики. Увы! Там оказалось то же самое: вьюнок и мелисса. Жданова рванула за калитку. Но и на улице кроме галдящей ребятни и кудахтающих несушек никого не было. Вернувшись, Нинка опять взялась за топор – и... невидимая актриса повторила для неё представление с самого начала. После третьего Нинкиного забега по огороду и по улице звуки прекратились. Да и впоследствии они Жданову больше не беспокоили.
       Сочувственно вняв исповеди подруги, Дарья предложила ей больше отдыхать и как следует высыпаться...
       Подлив горячего кипятку, Золотарёва достала из буфета клубничное варенье. Напившись чаю, вымыла чашку и поставила её на полку. Сегодня она решила лечь пораньше. Ждать больше было некого: баньку Устиньи и Фёдора подправил приехавший из Москвы сын, и теперь старики мылись у себя.
       Из детской раздавался негромкий голосок Машки. Девочка перед сном читала сестрёнкам книгу. По-прежнему дочь скучала по отцу. Но уже не так, как раньше. Лишь изредка всхлипывала ночами, жалобно поскуливая в подушку. Но, слава богу, отец не приснился ей ни разу. А то неизвестно, как бы она восприняла всё это. Наверное, так же, как и Дарья, в детстве. Вздрагивала бы от малейшего шума, а при виде покойника, даже по телевизору, чуть ли не хлопалась бы в обморок. 
       Не наведывался муж и к Дарье. Батюшка объяснил ей, что усопшему своевременно была поставлена свечечка за упокой, вот душа его теперь и не тревожит живых. Правда, в церкви в тот раз случился конфуз. Сначала по неведению Золотарёва поставила свечку во здравие Сашки. Однако, после подсказки добрых людей, всё-таки зажгла огонёк, так похожий на трепещущее сердечко, у нужной иконы.
        В этот же день в церковной лавке помимо нового крестика для Машки, взамен утерянного дочерью, она прикупила по наитию и лик Божьей Матери с притягательным названием «Утоли Моя Печали». Повесила иконку на кухне. Молиться, как и прежде, она не могла. Даже просто перекреститься на икону почему-то не смела. Наверное, для неё ещё не наступило и мало-мальское осмысление того, что кто-то в этом мире ещё способен заступиться за слабого и беззащитного – хотя бы даже перед его же душевными терзаниями и скорбью. А может, что-то похожее на  робость и застенчивость крепко держало в узде её решительность общения с Богоматерью и Её Сыном. А ведь к Ней, Богородице-то, Дарья особо благоволила. И всё потому, что теперь они оказались с Нею как бы на равных в неутешном горе своём. Дева Мария потеряла Сына, а она, Дарья, – мужа.
       Нет, всё-таки внутренне она была уже не та. Порою, даже при беглом взгляде на Лик Пречистой, где-то глубоко в подсознании Дарья явственно ощущала пока ещё неизвестные ей, но с нетерпением рвущиеся наружу важные волнения души. От новизны этих ощущений у женщины всё чаще и чаще спирало дыхание, а на глаза наворачивались благодатные слёзы, приносящие успокоение и лёгкость её сердцу. 
       Золотарёва поднялась из-за стола и подошла к иконке. Сняв её со стены, перекрестилась и благоговейно поцеловала краешек. Ею начало овладевать особое настроение, то настроение, когда душа признаётся в любви всему миру, а собственные страдания кажутся уже не такими значительными на фоне неисчислимых бед, обрушившихся сейчас на её народ в лице хотя бы той же бабушки Аглаи, потерявшей где-то в далёкой  Москве дочь, или дачницы Натальи Ивановны, у которой доведённая до отчаяния российская действительность забрала сына.
       Повесив иконку на место, она направилась в детскую. Встав у порога, с умилением взглянула на притихших чад. Затем, стараясь не шуметь половицами, прошла в прихожую и легонько отворила дверь в коридор. 
__________________________________________       
Прим.: *хотуль – поклажа, баул (диалектное слово Новгородской области);
*КБО – комбинат бытового обслуживания в советское время, где размещались как правило парикмахерская, фотография, химчистка, ателье и прочее.