клф нло н. бодров Памятник Маяковскому ремейк

клф нло н. бодров Памятник Маяковскому
Юрий Васильев
 Памятник Маяковскому. НЛО 91-2003
(вольный анализ творчества)

- Видите ли, мой юный друг,- Люпл Айнович Блэ, большеротый, носатый мужчина, похожий на морского окуня, еще пару раз качнулся в кресле,- фигура Маяковского не является тем, чем мы привыкли ее считать. И прежде, чем заниматься исследованием эпохи, исследованием поэзии того времени, исследованием, собственно, поэта, нужно понять, чего мы хотим, исследуя Маяковство и все, что с ним связано. Фигура Маяковского не является, как то бишь вы сказали, «фигурой типичного и наиболее яркого пролетарского поэта.» Так?
Деад смущенно кивнул. На щеках подростка выступил розовый тон. Было видно, что дерзить он не привык. Но, имея собственное мнение, был вынужден спорить с профессором.
- Сознайтесь, и термин «пролетарский» вы выдумали сами.
Деад снова кивнул.
- Вот видите…- Люпл помолчал, делая акцент на паузе, на той пустоте, которая всегда так значительна и впечатляюща перед аксиомой,- Наука не терпит скороспелых выводов и гипотез, проистекающих исключительно из фантазий, выдумок и лишенных опоры на факты. Поэтому давайте отбросим этот термин, эти гипотезы и будем смотреть документально подтвержденной истине в лицо. Итак, мы хотим понять себя, исследуя его. Значит нам нужно понять его. Действительного его, а не то, что мы хотели бы видеть вместо. «Язык»- с какой- то радостью объявил хозяин каюты.(по размышлениям Эзопа):
Воистину глаголет нам молва.
Язык- предатель судеб и добра.
Он клеветник, вершитель зла,
Виновник он раздоров и властитель смертного одра.
Сколь жизней юных погубил тогда,
Когда на Землю опустилась мгла.
Гремела по миру война.
Он льстец, он призрак черной магии…
Но да! А как же быть с «весной»?
Когда любовь царит во всех словах,
Когда язык приносит радость нам домой,
Как соловей разносит песнь свою в кустах.
Прости меня язык за грубый такт,
Что произнес я раньше все не так.
Хоть и имеешь ты двоякий лик.
Не помни злости, приноси всем радость- мой язык.
Деад снова кивнул и успел вставить:
- Мне кажется, я очень хорошо понял, очень хорошо разобрался в нем, в его душе, я даже словно сжился с ним, с его стихами, с его напускной грубостью, с его обреченностью на одиночество. Вы знаете, люпл Айнович, мне иногда кажется, что я чувствую себя его последней надеждой. Ведь все там(он перешел на шепот и робко указал в потолок), считают его певцом стройной березы, и бескрайних полей, но это не так! Не так!
- Конечно не так,- согласился Люпл.
-… И знаете, если в мире не останется ни одного человека, не согласного с этой точкой зрения, даже среди жителей Аквы, его душа вернется в мир. Обиженная и угнетенная. Вернется в образе человека, призвание которого уничтожить все, что осталось от Маяковского. Ведь согласитесь,это ужасно, когда тебя помнят другим. Это значит, что помнят не тебя.
- Ну ладно,ладно,- Люпл помахал руками и поднялся,- Кофе?
- Не откажусь…
Включился правительственный монитор, но профессор тут же нажал кнопку отключения, и объемное изображение в трехлитровой банке со слоистым раствором исчезло. Все знали, что сегодня вылазка, а значит, на банко-экранах снова будет кровь, мужество и страдания.
- Давайте не будем забываться, мой юный друг,- Люпл наполнил чашки пронзительной зеленью,- мы ученые, а не поэты. Оставим лирику представителям этой профессии. Тому же Глашатаю. Мы будем оперировать фактами. В конце- концов это в наших интересах.,- хозяин многозначительно посмотрел на собеседника,- Думаю, вы знаете, что за неверные сведения, равно, как и за подтасовку верных, позволяющих сделать неправильный вывод, согласно Вердикта Конвента (ст.233) виновные приговариваются к высшей мере.
-…
- Давайте из этого исходить, мой юный, мой горячий друг. Итак, что мы имеем, наиболее вероятно принадлежащее перу объекта исследований? Да-да, Деад, возьмите мою монографию и, согласно официального перечня зачитайте нумер первый.
Он так важно произнес это «нумер», словно сама идея системы натурального исчисления принадлежала именно ему.
-…С чувством, с толком, с расстановкой…
Во весь голос
Уважаемые товарищи потомки!
Роясь
В сегодняшнем
Окаменевшем г…….
Наших дней изучая потемки,
Вы,
Возможно,
Спросите и обо мне.
И, возможно, скажет ваш ученый
Кроя эрудицией
Вопросов рой,
Что жил,де такой
Певец кипяченой
И ярый враг воды сырой…
- Правильно, правильно. Да у вас дар к декламации, мой дорогой.- Люпл менторски прикрыл глаза,- Это как раз те стихи, которые объединяют всех, кто интересуется Маяковством. Все поголовно сходятся в том, что это его стихи. Даже, будет вам известно, мой вечный оппонент доктор филологии Еньк, ну, который с Придонных Глубин, боже, какой дурной, между нами говоря (Люпл Айнович премерзко хихикнул),этот старый идиот приписывает Маяковскому Есенинское «Ночевала. Точка. Запятая…». Так вот, даже он, этот враг здравого смысла, соглашается со мной в том, что прочитанное вами- стихи Глашатая. Итак, Маяковский- сторонник гигиены и санитарии, певец кипяченой воды.
- Это не так! Это не его стихи! Это подделка! Плохая стилизация!
- Это его стихи. Воспримем это, как должное. Читайте дальше. Давайте напитаемся его духом, его поэтикой, стилем, душой, наконец…- Люпл жестом прервал порыв юнца,- Читайте, Деад, читайте. Мы просто на слух легче отделим наносное, приписываемое от истинного. Продолжайте,Деад, внемлите. Вы все поймете, и вам станет легче.
За толстенными чугунными стенами батискаф-каюты невнятно булькала стравливаемая углекислота.
Гость отхлебнул зеленки из тонкой фарфоровой чашечки, и зажмурился, смакуя забытый вкус. У профессора было тепло, сухо и уютно. Совсем не хотелось на шельфовую прополку морской капусты. Крабы-вредители в последнее время расплодились невероятно. Юноша нажал кнопку регистрации на запястье, и центральный компьютер списал один день скорых каникул.
-…Кроме того,- продолжал профессор,- это шанс избежать пыток… Вы же знаете, что я не могу дать неверную информацию Конвенту…
Деад вздрогнул. Весь уют и тепло исчезли. Голос его стал едва слышен.
- Но ведь вы не обязаны говорить, если вас не спросят впрямую…
Люпл подошел к иллюминатору и откинул пыльную шторку.
Песнь монаха
Бог вселенский создал рай и ад,
Только места нет мне в них, аббат.
Дай напутствие, мой духовный брат,
Перед дальней дорогой в человеческий ад.
Я пойду по всем тропам, по пыльным верстам.
Я открою путь людям к милосердья вратам.
Пусть, гонимый судьбою, растворюсь я во тьме-
Человеческих тпей протухшей воде.
Но я знаю, что где- то в мирской суете
Я найду души тех, кто не стонет в беде,
Кто встречаясь с препонами черствых дельцов
Пробивает дорогу сквозь сети льстецов.
Пусть поможет им Бог, тем, кто верит в добро,
Мрака путы кто рвет, несмотря ни на что.
И не стоит, порой, опускаться на дно.
Коль сидишь под каблуком подлецов!
Все пройдет, ты поверь, все сотрется в пыли.
Вся та грязь, что народу не давала идти.
Надо только проснуться, глаза всем открыть,
Чтобы впредь не пришлось манекенами быть!
Бог вселенский создал рай и ад,
Только места нет мне в них, аббат!
Сердце требует дел, мой духовный брат,
Я устал от голословных тирад!
За тонюсенькой линзой стекла билась на кукане здоровущая рыбина. Она скалила страшные трехгранные зубы и рвалась напролом, срывая серую кожу вокруг пасти. Она то повисала, плавно опускаясь вниз, сдаваясь от бессилия и обреченности. То снова неистово дергалась, билась в боли и ярости, кидаясь на силуэты внутри кабинки. Но стекло было причным и люди, поймавшие ее недосягаемы.
Стайкой дружных неваляшек к поверхности рванулись крупные пузыри и вслед за ними три гладких мускулистых тела , плавно шевеля ластами, проследовали к верху. Гарпунеры продолжали мстить.
- Сорок два часа семнадцать минут,- машинально сказал Люпл Блэ и задернул шторку,- скоро полночь. На побережье раннее утро- «почвенников» валит сон. Наши сегодня наверняка вернутся с трофеями… Ну, так читайте, батенька, читайте…
Лиличка
(вместо письма)
Дым табачный воздух выел.
Комната-
Глава в курченыховском аде.
Вспомни-
За этим окном впервые
Руки твои исступленный гладил.
Сегодня сидишь вот.
Сердце в железе.
День еще-
Выгонишь,
Может быть изругав.
В мутной передней долго не влезет
Сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
Тело в улицу брошу я.
Дикий
Обезумлюсь
Отчаянием иссечась.
Не надо этого,
Дорогая,хорошая
Давай простимся сейчас.
Все равно
Любовь моя- тяжкая гиря ведь-
Висит на тебе
Куда не бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
Горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят-
Он уйдет,
Разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей мне нету моря
А у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон-
Царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем..
Если б так поэта измучила,
Он
Любимую на деньги и славу б выменял,
А мне
Ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени
И в пролет не брошусь,
И не выпью яда,
И курок не смогу над рукой нажать.
Надо мною,
Кроме твоего взгляда,
Не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
Что тебя короновал,
Что душу цветущую любовью выжег.
И суетных дней взметенный карнавал
Растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли
Заставят остановиться,
Жадно дыша?
Дай хоть последней нежностью выстелить
Твой
Уходящий
Шаг.

Люпл заерзал в своем продавленном неустойчивом кресле, устраиваясь поудобней, а Деад воспринял это, как сигнал к окончанию чтения и беседе…
Пауза переросла в молчание, которое никто не решался нарушить. Конечно, каждый в душе в двадцатый раз спрашивал себя, принадлежат ли эти стихи перу Маяковского и не являются ли подтасовкой, стилизацией, либо просто случайными записями минувших эпох, бог весть как попавшими в «Перечень» и ничего общего не имеющими с пером поэта, но задать эти вопросы вслух…
Одному это было просто невозможно, поскольку он являлся «столпом», ориентиром, на который должны ровняться такие юнцы, как этот Деад. Другому, потому, что он прекрасно, несмотря на возраст, знал, что такое крамола и как поступают с крамольниками. А то, что этот Люпл Айнович порядочнейший человек и передаст каждое слово соглядатаям Конвента, сомневаться не приходилось. (К слову сказать, первый сейчас с улыбкой на лице, морально хлестал себя руками по моральным щекам, искореняя собственную слабость- сомневаться даже в душе, а не вслух в Декларациях Конвента было непростительной глупостью, мальчишеством и подлостью, как по отношению к устоям добродетельного правительства, так и по отношению к светлой памяти Глашатая).
- Еще?- наконец, робко спросил Деад. (Язык мой-враг мой. Скажу! Тем более, что я уже «засветился». Помирать- так с музыкой!)
- Нет- нет, мой юный друг, пока достаточно…- Люпл подлил еще кофе и раскрошил в свою чашку таблетку гранулята.- Нет-не-ет…,- погрозил пальцем,- подростающему поколению еще ранова-ато…
Таблетка зашипела, как кобра и Люпл, глядя в чашку, горько усмехнулся…
- Его выбрали Глашатаем… Он страдал… Он пел о любви… Но долг… Он обязан был вести за собой… Н-нет! Не говорите! Не надо! Я не хочу слышать эти ваши сомнения! Оставьте их при себе! Вы итак, наболтали много лишнего, а стены даже на глубине 250метров имеют уши… Да что там уши…
- Но ведь это не его стихи! Не его! Совсем не его! Неужели вы не чувствуете! Вы не можете не осязать тонкой материи! В этих поэтических лептонах нет присутствия Маяковского! Он стал декламировать почти крича:
Город
Даты сменяются
Очередью у касс.
Время- извозчик
Погоняет сутулясь.
Мы назвали ему улицу,
Но он везет нас
В город
В котором нету улиц.
Знакомая площадь. Серые дома.
Камни бордюров-
Браслеты на блюде.
Помнишь?
Однажды
Случилась Зима…
Помнишь?...
Но на улицах другие
Люди
Помнишь те стены - это именно здесь
Я писал твое имя
Дрожащей рукою.
Постой.
Я ошибся.
Это не тот подъезд.
И стены другие…
И имя другое….
Сигналят машины, ненавидя коня,
И город
Проходит
Как боль
Головная.
Я еду, как будто прогнали
Меня
Дороги не видя
И цели
Не зная…
Любовь- это не женщина
К которой влечет.
Любовь- это дрожь
В крошащемся мелке
Любовь- это взгляд
Через плечо.
Любовь- это соседка
С тряпкою в руке.
Любовь- это город
Которого нет,
В котором
Мы были честней
И моложе.
Извозчик- молчун улыбается
Мне
И гонит под горку
С довольною
Рожей.
- Н-н-не хочу слушать! Если уж на то пошло, думаете, я не заметил, что вы читали не все стихи подряд, как они подлежат заучиванию акванавтами, а через три- четвертый! Н-не хочу никаких теорий! Я примерно представляю, что вы сейчас скажете- вы зачитали из «Перечня» лишь те стихи, которые, как вам кажется, написаны в одном стиле, одной рукой, но не рукой Маяковского. Вы хотите просто отсеять, вычленить их из общей массы, чтобы не путаться в них в поисках истинной Маяковщины. Но мой юный друг, вы никогда не задумывались, почему в моей монографии блоки (Блоки!) расположенны именно… А-а-ах…
В дверь тамбура тихо постучали.
Люпл прикрыл рот ладонью, побледнел, как облако и, буквально, упал в кресло.- Открой,- прохрипел он,- Хуже будет…
Деад резко откинул шторку. В иллюминатор барабанился раненый водолаз. Бледные слои крови мутили воду вокруг. Другой- продолжал колотить в шлюзовой люк. Раненый закатывал глаза под вдавившейся в лицо маской и хватался за горло, давая понять, что кислород на исходе. Было ясно, что дойти автономно до третьего уровня они не смогут. Их надо было впустить.
- Это за нами…- судорожно пробормотал Блэ, с тоскою глядя на дверь.
Деад же, наоборот, успокоился и погладил на шее ранки от неудачно приживленных жабр.
- Н-да-а… потрепали их. Но надо открыть. Даже если это ловушка- И начал вслух по-памяти:

Твои глаза
-Что такое бесконечность?- спросишь ты.
Беспредельность безграничности мечты
Кораблями в звездной дали поплыли
Над обыденностью счастья миражи.
Долгожданную где пристань мне найти?
Где укрыться от страстей и суеты?
В сердце жар былой любви мне утолить.
Но твои слова все жгут меня сильней.
Я устал. Хоть чашу яда мне налей.
Мне ль бороться… Ты пойми и не молчи…
И опять горят глаза твои в ночи…

Он подошел к переходнику и, поглядев на уткнувшегося носом в колени профессора, нажал кнопку компрессора…
Через пятнадцать секунд оба аквалангиста ввалились внутрь. Один, тот, что держался на ногах, сразу начал декламировать и продолжал, несмотря на протесты Деада, даже, когда начали перевязывать раненого. Тот был страшно изуродован и плох.
- Навряд ли удастся переправить его вниз!- пытаясь перекричать рифмовку, повысил голос юноша,- Придется вызывать фельдшера сюда!
Люпл энергично затряс головой:
Пусть смерть товарища
Сегодня подчеркнет
Бессмертье
Дела
Коммунизма…
Давая понять, что он против, но если обстоятельства того требуют, он не будет возражать. Лицо его порозовело. Покусанные губы налились пунцовым ,и было видно, что он не без успеха прогоняет из сознания остатки робости
- С-сильно вас сегодня… Вроде, уплывали втроем…
- Не перебивай, собака! М-м…Эх, они еще поплатятся… Они еще попомнят 20-ю эскадру! С-сухопутные твари!
Аквалангист плюнул прямо под ноги на ворсистую дорожку и продолжил:

Вариация на тему Вселенной
Поздно.
Вселенная расширяется и та.
Человек остепеняется, каменеет.
И уже шелушится мечта.
Разбегаются люди, сатанеют.
Почему ж не поймут ни черта?
Потому что все одно.
Поздно. Дно. Но…

Быть может
Мы встретимся еще.
В иных мирах.
В иных обличьях
И души и тела.
И отряхнем наш прах с колен
Потом… Но разве в этом дело?
Мы упустили что- то именно сейчас
Но что?
Быть может вздох.
Быть может плач.
Быть может свет из глаз.
Люпл Айнович нахмурился. Уж где-где, а в теории речитатива он был подкован лучше обычного гарпунера. Подбородок поднялся выше. Глаза прищурились:

Из неоконченного
Уже второй… Должно быть ты легла.
А может быть и у тебя такое…
Я не спешу. И молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить..

Дата
У этой встречи привкус горек.
У этой встречи радость-фальшь.
Сидел, ссутулившись, историк
Молчал, нахмурившись, скрипач.
И, вроде, минуло немного
И вот стена- не прошибешь.
И, вроде, шли одной дорогой,
А разминулись… Как поймешь?
Скрипач объездил пол-Европы
Историк в ВУЗе рассуждал.
Но каждый, словно из окопа,
Боялся вылезти. И ждал.
Два закадычных. Два отпетых.
Но только долг,а не тепло.
Пропало что- то, канув где- то.
И ничего не помогло.
Пожали руки у порога.
Недоуменье- как копье.
И, вроде, минуло немного,
А только каждому свое.

Уходя, не гасите свет
Начал- так заверши.
Бегай глазами кросс.
Статуями души
Каменными до слез.
Помни, дуэль- игра.
Явно, не высший сорт.
Значит, уже пора.
Кровь- это тоже спорт.
Начал- так заверши.
Трусить- нехорошо.
Света не потуши,
Даже когда ушел.

Второй водолаз оторвался от перевязки и подозрительно поглядел на хозяина. Затем на Деада. Аккуратно опустил голову раненого на пол.
- Что- то я не припомню такого в перечне… Уж не крамола ли?- Поднялся с колен и подойдя вплотную к профессору, рявкнул, словно пырнул ножом- Какой номер?
- Двести восемьдесят шесть.- Люпл дотянулся до потрепаного томика-заучки,- Проверим?
- Не надо…- мрачно ответил гарпунер,- А это знаете?

О звезде
Мы с сентиментальностью не в ладу
Просто людям кажется иногда
Нужно только верить в свою звезду
Хоть совсем не ясно, что за звезда.
В пьяных миражах прогремит гроза.
Жизнь- в очередях- стаях саранчи.
Только все- равно нам слепят глаза
Из-за потных лысин ее лучи.
Нужно только верить в свою звезду.
Так, как нищий верит в колбасный дух.
Так, как верит ветер листве в саду.
Так, как верит кошка жужжанью мух.
Нужно только верить, а там- хоть в гроб.
Даже если в небе- дерьмом-дерьмо.
Слаще будет бич и смешенее горб
Легче будет жить и тащить ярмо.
Мы ее увидим в пустом окне.
Даже если шторы- наперехлест.
Даже если спишь ты лицом к стене.
Даже, если в небе не видно звезд.
Слушай, может лучшее- впереди?
Может твой напильник, еще не нож?
Значит, нам не нужно за ней следить
И она появится все-равно.
Мы с сентиментальностью не в ладу,
Только просыпаясь, среди ночи
Пыльными глазами ищу звезду,
Кожей ощущая ее лучи.

- А эти?- военный откашлялся, сделал широкий шаг, как предписывалось канонами и поднял руку над голвой, ритмически вращая ладонью.

Стихи о разнице вкусов
Лошадь сказала, взглянув на верблюда:
- Какая гигантская лошадь-ублюдок!
Верблюд же вскричал: «Да лошадь разве ты?
Ты просто верблюд недоразвитый».
И знал лишь бог седобородый,
Что это животные разной породы.

Злость
Мотивчик явно староват
Два лучших друга врозь.
Ни ты, ни я не виноват.
Стряслось.
Уж как- то так, как понеслось
Судьбою вкривь, да вкось
Любовь,заботы, ремесло.
И повелось…
Болею.Кутаюсь в халат.
Понятно… Как пришлось…
Ни ты, ни я не виноват,
Но злость…

Владимир Маяковский
(трагедия)
Придите все ко мне,
Кто рвал молчание,
Кто выл от того,
Что петли полдней туги.
Я вам открою словами,
Простыми, как мычание
Наши новые души,
Гудящие, как фонарные дуги.
Я вам только головы пальцами трону,
И у вас
Вырастут губы
Для огромных поцелуев
И язык,
Родной всем народам
А я, прихрамывая душонкой
Уйду к моему трону
С дырами звезд по истертым сводам
Лягу.
Светлый.
В одеждах из лени
На мягкое ложе
Из настоящего навоза.
И тихим, целующим шпал колени,
Обнимет мне шею колесо паровоза.

-Уф-ф-ф,- аквалангист откинулся, прислонившись к сене,- Кажись отлегло…- Земляк,- он посмотрел на Деада,- глянь, шепчет он, нет? Ведь помрет же.
Деад прислонился ухом почти к самым губам раненого:
- Ага… шепчет…, шепчет…
- Какой номер?
Юноша еще послушал, улавливая почти беззвучные слова:
- Сто двадцать шестой…
- Эх, дятел, к началу ближе надо б,- повернулся первый.
- Да вообще от сто двадцать шестого толку не будет. Не лечит оно.
- Деад!... Замолчи!,- Люпл вскинулся, даже выпрыгнул из качалки.
- Ну уж нет. Мне терять больше нечего…
Где- то вдали бухнуло. Посыпалась посуда. Закачалась лампа.
- Что это?- сказал Деад,- Глубинные?
Никто не ответил. Факт был очевиден. И лишь набычившийся аквалангист через минуту нервно махнул рукой:
- Постой-постой парень, сейчас не об этом… Что ты хотел сказать…?
-Это не его стихи!
Аквалангист напрягся и стал озираться в поисках оружия. Было видно, как рефлекторно сжалась его правая кисть. Но все железяки остались в шлюзе. Профессор Люпл Блэ снова упал в кресло, закачавшееся от толчка.

Из Ленинградского дневника
Медный ангел
Пропитан воздух стариной
И медный ангел, сложив крылья,
Который год к дворцу спиной,
А стало быть лицом к России.

- скороговоркой, словно молитву пробурчал он себе под нос.
- Но почему ты не хочешь хотя бы выслушать?- вскипел Деад
-…
- Ты видел памятник Маяковскому там, на почве, на побережье? Он совсем не похож на наш. Там стоит человек с протянутой вперед рукой. С бородкой. В длинном плаще. В руке- картуз.
- Боже, но ведь они отступники!- теперь вскипел аквалангист,- И я готов разбить голову любому, кто… Профессор, в вашем доме…
- Да-да-да,- еще быстрее испуганно затараторил Люпл Айнович,- Маяковский, истинный Маяковский, крупен, тонкоус, сидящ на коне. А конь- на глыбе… Скульптор Петр Романофф. Примерно тридцать шестой век до эры Водолея.
- Ни тот, ни другой!- закричал Деад,- произошла чудовищная историческая ошибка! Аквина чтит другого человека, половина стихов, которые мы заучиваем не принадлежит Маяковскому. Вот почему,- он указал на окровавленное тело на полу,- вот почему так высока смертность от ран…фальсификация! Бьюсь об заклад, вы даже не знаете имени нищего Демьяна,Салтыкова-Щедреца, или, например, Гумилева-Бродского. А ведь каталог буквально заполнен их стихами! В лучшем случае эти рифмовки просто бесполезны!
«Бах-х»!
Деад с трудом уклонился от керамической кружки, летевшей в его голову.
Раненый аквалангист, вероятно от шума, пришел в себя (Ого!- сказал Люпл). Он с ненавистью погдядел на Деада и начал в полный голос:

Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви
Простите меня, товарищ Костров,
С присущей духовной ширью
Что часть на париж отпущенных строф
На лирику я растранжирю.
Представьте, входит красавица в зал
В меха и бусы оправленная.
Я эту красавицу взял и сказал-
Правильно сказал или не правильно?
-Я, товарищ, из России
Знаменит в своей стране я,
Я видал девиц красивей,
Я видал девиц стройнее.
Девушкам поэты любы
Я ж умен и голосист.
Заговариваю зубы-
Только слушать согласись.
Не поймать меня на дряни,
На прохожей паре чувств.
Я ж навек любовью ранен-
Еле-еле волочусь.
Мне любовь не свадьбой мерить:
Разлюбила-уплыла.
Мне товарищ в высшей мере
Наплевать на купола.
Что ж в подробности вдаваться?
Шутки бросьте-ка
Мне ж красавица не двадцать-
Тридцать с хвостиком.
Любовь не в том, чтоб кипеть крутей,
Не в том, что жгут угольями,
А в том, что встает за горами грудей,
За волосами-джунглями.
Любить- это значит в глубь двора
Вбежать и до ночи грачьей,
Блестя топором, рубить дрова,
Силой своей играючи.
Любить- это с простынь
Бессонницей рваных,
Срываться, ревнуя к Копернику,
Его, а не мужа Марьи Иванны,
Считая своим соперником.
Нам любовь не рай, да кущи,
Нам любовь гудит про то,
Что опять в работу пущен
Сердца выстывший мотор.
Вы к Москве порвали нить-
Годы-расстояние.
Как бы вам бы объяснить
Это состояние?
На земле огней- до неба
В синем небе звезд- до черта.
Если б я поэтом не был,
Я б стал бы звездочетом.
Поднимает площадь шум.
Экипажи движутся,
Я хожу, стишки пишу
В записную книжицу
Мчат авто по улице,
А не свалят на земь.
Понимают умницы:
Человек в экстазе.
Сонм видений и идей
Полон до крышки
Тут бы и у медведей
Выросли бы крылышки.
Вот с какой- то грошовой столовой,
Когда докипело это
Из зева до звезд взвивается слово
Золоторожденной кометой.
Распластан хвост небесам на треть,
Блестит и горит оперенье его.
Чтоб двум влюбленным на звезды смотреть
Из ихней беседки сиреневой.
Чтоб поднимать и вести и влечь
Которые глазом ослабли
Чтоб вражьи головы спиливать с плеч
Хвостатой сияющей саблей.
Себя до последнего стука в груди
Как на свиданье простаивая,
Прислушиваюсь: любовь загудит-
Человеческая, простая.
Ураган, огонь, вода
Подступают в рокоте
Кто сумеет совладать?
Можете? Попробуйте…

- Ты еще скажи, что те мужик с бабой, ну, которые с крючком и молотком, и есть памятник Поэту и Лиле,- акванавт стоял напротив Деада, сжимая в руке ножку от стула, и тяжело переводил дыхание.

Земляника
На «вы»?
Как дико!
А помнишь, лес и земляника…
Возможно вправду не любя,
Но только для «тебя».

- Ты-ты только погоди. Т-ты только выслушай,- заикался испуганный Деад,- Может быть. Очень даже может быть. Но это не точное изображение поэта. Ес-сли х-хочешь, это вероятно, стилизация. Не слишком удачная, кудряшек мало…
-Га-ад, ну га-ад!- зашипел окончательно пришедший в себя раненый и стал подползать ближе к опрокинутому столу, вокруг которого только что была беготня,- Я сам тебя задушу… Этими вот руками… Нет,Биг, ты посмотри, мы на почве свою кровь проливаем, жизни свои молодые за светлую Идею кладем, а эти тыловые крысы!... Вот, вот где она, измена. Подло! А-ах… Аква бьется из последних сил и такой удар в спину! Ах, сволочи!...
- А баба- копия Лили Брик!- заверещал, точно ошпаренный Деад, чувствуя, что гарпунеры собираются зайти с разных сторон. Часто бывает так, когда человек видит неожиданный ход противника, даже если против него несложно найти противодействие, он резко повышает свой голос. Это плохо, потому, что противник понимает его, как признак трусости, слабости, или предчувствие агонии и вдохновляется. Хотя на смом деле, это рефлекс, наподобие дрыг-ноги, если по колену хорошенько прицельно ударить ребром ласта или свинцовым грузилом.
- Ага-а!- зарычал первый аквалангист, залезая всем телом на стол,- Ты еще скажи, этот дворник из дворников с пикой и в кухонном фартуке на голо- тело, ну, что наши отбили под Магнитогорском, и есть Маяковский. Он ядовито, словно отсекая концовки каждого предложения привел номер 430-й:

Петр
У Медного Всадника носятся дети
И залит водой постамента гранит.
И вот, обо всем позабывши на свете
Мальчишка по склону на санках летит.
А призрак Петра косит вниз осторожно
И держит коня, чтобы медью копыт
Не ухнуть по тем, кто сегодня безбожно
Несется вперед, ну,а завтра-взлетеит.

- Нет! Этот точно, нет! Это фигура кочегара Мазая,- Деад, поднимая фонтаны брызг, кинулся за кадку с пальмой,- Петр Романофф был скульптором! А-архи-хитектором! И никогда не косил траву, тем более «вниз осторожно»!
- Он щас ска-ажет!- скрежетал зубами раненый, обползая, уже слегка покачивающийся на воде, стол. Из за него, охая, выбирался второй гарпунер и твердил что- то свое:

Осень
Вот и осень. Снова бродят
Где- то рядом холода
И тепло от них уходит,
Убегает в никуда.
Обживают небо тучи.
Ветер зябок, мокр и зол.
И наполз на дом тягуче
Вновь тумана ореол
Вот и все. Отпело лето
И зима уже в пути
И беги хоть на край света.
Не уйти…

-Он щас скажет, что Маяковский это та, грудастая с веслом…
- Господа! Господа!- вопил из угла, булькая и отплевываясь, Люпл Блэ,- Пробоины! Пробоины, господа! Ко мне! Затыка-ать,господа!
Шарахнуло так, что, кажется, все подскочили до потолка. Во всяком случае, Деад почувствовал, что обо что- то крепко саданулся затылком и увидел бешенно раскачивающуюся под потолком лампу. Естественно было предположить, что удар пришелся именно по лампе.
Вообще, если обращали внимание, когда вас бьют по затылку и вы оборачиваетесь, то взгляд в первую очередь ухватывается за движущийся предмет, не оставляя в мозгу время для разумий и анализ прочих предметов в поле зрения, если они к тому времени покоятся. Даю голову на отсечение- если вас брякнут чем- то увесистым, и вы, обернувшись, увидите мелькнувшую в чьей- то руке газетку и утюг, валяющийся на полу, вы будете уверены, что это газетка(а в ней, видимо, ломик), а вовсе не гладильный инструмент, мирно лежащий под ногами, только что произвели вам сотрясение мозга. Хотя фактически, именно утюг мог быть орудием преступления (ну пусть…)
Вода хлынула сразу с нескольких сторон. Деад ахнул- в воздухе мелькнули босые ноги профессора Блэ и, отбиваясь от, буквально наплывающего инвалида, он почему- то стал думать когда это Люпл Айнович успел снять ботинки, и главное- зачем. Всплыть с такой глубины, хотя бы и с босыми ногами, невозможно, а если и возможно, то принципиальной разницы нет- всплывет ли труп в обуви, или без.
Откуда- то из угла донсся характерный речитатив Маяковщины, который Деад, захлебываясь, подхватил:
Невский
На Невском толчея.
А сам проспект- тоннель,
Где золотом горит вдали Адмиралтейство.
И воздух здесь пьянит,
Как будто сладкий хмель.
И белый свет ночей свое имеет действо.
Дорога в красоту.
В непознанный тупик.
Откуда никогда не стоит возвращаться.
Стою- и не дышу.
Здесь вечность- только миг
Один застывший такт в безмолвном Невском вальсе.

Исакий
А Исакий вновь в лесах.
Латают споро и сердито.
Святые зябнут в небесах
В ногах у них воронья свита.
И пригорюнился собор.
Стоит устало-безразличный.
Который год- с веками спор.
Ему теперь не до величья.

*** *** ***
На поверхности воды звонко булькали пузырьки воздуха. Лопались, замолкая, и снова-снова бубнили непонятный ритм. Всплыло и расползлось по поверхности маленькое радужное пятно. (Помнится у Люпла Айновича Блэ была зажигалка). Всплыл почему- то один башмак на пробковой подошве. Затем колпачок от шариковой ручки и надолго все замерло. Легкий парок над утренним океаном. Тишина. Беззвучный ветерок, невесомый, словно дыхание. Рябь.
- Ну брось еще пару.
- Да хорош, наверное… Что- то мы там разбомбили…- Человек в фиолетовой футболке подцепил багром обувь и поднес ее к самому носу.- Свежий…
- Свежий, говоришь? А если «обманка»?
- Че т смотришь? Я т че сделаю? Мож и «обманка»? Передвинулись на другой участок, а нам подбросили всякую….
- Ну, так брось еще пару. Не свои- казенные. Они- то сегодня наших, человек двадцать загарпунили и памятник на побережье осквернили… Брось…
- Да мне-т че…- минер дал отмашку магнитным флажком и побрел к лебедке, грустно напевая:

Букет
Тоска.Бессилие. Разруха.
Стихия. Ложь и болтовня.
Разгул. Финал. Потеря духа.
Не видно завтрашнего дня.
Безумство. Страх за дело мира.
Война. Скандал. Неурожай.
Недальновидность. Грязь эфира.
Измена. Власть. Купи-продай.
Отныне ненависть и мука.
Слепые годы. Тусклый свет.
Опять раздробленность и скука.
Иначе- суверинитет.

Бомба- большая тяжеленная бочка медленно поползла к краю платформы, казалось, даже слегка осаживая утлое суденышко на корму.
- Ха-ха-ха!- вдруг громко разнеслось над поверхностью. Голос был едким, ядовитым, грубым и каким- то самоуверенным до издевательства…
- Ты слышал?,- спросил минер,- Что это?
- Гляди!
Кораблик закачался, словно его тоже озадачил этот непонятный смех, невесть откуда прозвучавший, евесть кому принадлежащий…
… Парок над волнами сгустился, словно обрисовав гигантскую фигуру непонятного происхождения и принадлежности.

Из неоконченного
Уже второй. Должно быть ты легла.
В ночи млечпуть серебряной Окою
Я не спешу. И молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить.
Как говорят, «инцидент исперчен»
Любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в рассчете и не к чему перечень
Взаимных болей, бед и обид.
Ты посмотри, какая в мире тишь.
Ночь обложила небо звездной данью
В такие вот часы встаешь и говоришь
Векам, истории и мирозданью.

- Ха-ха-ха!- снова прозвучало над водой,- Если поэта помнят не таким, каким он был на самом деле… Его дух возвращается в мир, чтобы совсем уничтожить память о себе…
- Свят-свят-свят,- затараторил юнга.
Моряк в фиолетовой футболке бухнулся на колени, сделал ритуальные жесты в сторону памятника Маяковскому, который глыбой мышц возвышался на утесе и быстро-быстро произнес по строкам молитву, которая его никогда не подводила:

Армейский альбом
Листая сонные страницы,
Пытаюсь вспомнить между делом
В житейских дрязгах и проблемах
Отрезок жизни, проскочивший.
И суета на плечи давит.
Осела пылью на альбомы.
Как будет время- полистаешь.
…Пригнет к земле- и не заметишь…

- Ха-ха-ха…- зазвучал тот же голос. – У вас будет другой кумир. Пушкин! «Я памятник себе воздвиг…»

*** *** ***
- Бог мой, что мы здесь делаем?- спросил моряк в фиолетовой футболке.
- А я т те че, Пушкин ?
- А что вообще делают в этом океане?
- Мож рыбу т ловят?
… Светило солнце. Изумрудные волны ,сладко шурша, накатывали на песок. Две чайки, отбившись от стаи, играли. Они носились друг за другом и весело кричали что- то свое. Жуткие зеленоватые люди с большими рыбьими глазами выходили на сушу, пугливо оглядываясь по сторонам. В их руках не было оружия. Да никто и не нападал…
И тридцать
Витязей
Прекрасных
Чредой
Из волн выходят
Ясных… - вдруг отчетливо зазвучало в чьей- то голове. То ли мысль, то ли безотчетная память. Но почему? Отчего? Что это за молитва? Кто заставил ее появиться?
Просто эти слова возникли вдруг, точно были там всегда. Человек остановился и улыбнулся:
- Чудак. Это же Пушкин!
Был день…
Аква ступила на Терру.
НБ 1991-2003г.

В анализе использованы стихи разных авторов.