Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 16

       Нахохотавшись вволю, она выпрямилась и утёрла платочком невольно выступившие слёзы. Из спальни выглянул муж:
       – Ну что, идём...
       Он помог жене натянуть тапочки и подняться со стула.
       Проходя мимо буфета, Дарья машинально вынула из банки с водой веточку черёмухи. Эту веточку, сплошь осыпанную хрупкими кипенными цветами, муж сорвал сегодня утром у навеса, когда подкачивал колеса у так и не проданного Дарьей трактора...
       В кладбищенском воздухе витали умиротворение и покой. Около могил поодиночке и группами сидели и стояли люди. Они пили, ели и просто разговаривали.
       Под кустом сирени, у гранитного памятника, на скамеечке тосковала молодая женщина. Она промокала опухшие от слёз глаза белоснежным платочком. Рядом с женщиной на корточках примостился мужчина, похожий на былинного русского богатыря.
       – Здравствуй, Нина. Здравствуй, Степ. – Муж поцеловал Нинку в щёку и пожал руку её спутнику.
       Дарья же три раза благоговейно перекрестилась на убранный в камень холмик и тоже поздоровалась с присутствующими.
       – Ну что... Опять плачешь? – немного растерянно спросил Сашка у Ждановой.
       Нинка тяжело подняла голову:
       – Привет всем... А что ты будешь делать? Любила ведь...
       – Да-а-а... – только и смог вымолвить Золотарёв.
       Разговор не клеился. Супруги хотели было повернуть к могилке Ангелины Ивановны, как Жданова болезненно выдохнула:
       – Не хотела говорить... В городе, на квартире его приятеля встречались.
       – Серьёзно? – удивилась Дарья.
       – Серьёзнее не бывает... – Нинка, поставив локоть правой руки на тугое бедро, обтянутое подолом лилового платья, подперла ладонью щёку: – Только приятель-то, физик-ядерщик... между прочим, профессор... два года тому назад уехал... в эту... Тьфу, забыла!.. Калифорнию. На ПМЖ.
       – На постоянное место жительства, что ли? – не сразу сообразил  Сашка.
       Нинка кивнула:
       – На постоянное...
       – Как это?.. – опять переспросил явно заинтересованный Золотарёв.
       – Всё до тошноты банально. Друзья из-за границы помогли утечь этим в общем-то нехилым мозгам. Говорят, наш профессор какое-то важное открытие сделал, но в России так и не смог получить патент... – Жданова, взявшись двумя руками за края скамеечки, поудобнее разместилась на ней. Вкопанное в землю крохотное сооруженьице, очевидно не предназначенное для столь габаритного тела, чуть пошатнувшись, жалобно промурлыкало. Нинка же, не заметив конфуза и положив скрещённые руки на подол платья, продолжала: – А пятнадцатиметровку в коммуналке он моему Юрику и оставил. Сказал, хватит, тебе, мол, кандидату наук, по студенческим общежитиям мотаться. – Она захлюпала носом и опять начала впитывать солёную влагу в кружевной платок, продолжая приговаривать: – Мы с Юрой в институте-то и познакомились... Зарубежную литературу у нас преподавал.
       – А за что его... бейсбольными битами? Да ещё и лицо изуродовали? – осторожно спросила Дарья.
       Нинка взглянула на прикреплённую к памятнику фотографию светловолосого мужчины, отдалённо напоминающего Сашку:
       – Не знаю... Может, перепутали с кем-то...
       – ... убийц-то хоть нашли?
       – Держи карман шире, – хмыкнула Жданова. – Зачем правосудию возиться с каким-то нищим?
       – Как зачем...  и почему нищим? – не поняла подруга.
       – Ты чего, глупая что ли?.. – Нинка сердито закрыла глаза, обрамлённые слипшимися от слёз ненакрашенными, но и без того чернущими ресницами. – Ему даже приличную шапку не на что было купить. Ходил зимой в лыжной. Конечно, стеснялся, студентов. Ведь неудобно преподавателю в таком виде рассекать... А что делать?.. Мне-то он о шапке сказал только в июне... незадолго до смерти.         
       – А я и не думала, что вузовские работники так плохо живут?
       О-о-о! – иронично покачала головой Жданова. – Ты, дева, оказывается, ещё многого не знаешь. – Капельку помолчав, она судорожно вздохнула: – Его, мне думается, милиция приняла за бомжа.
       – Почему? – немного сконфузилась Дарья.
       – Он же нигде не был прописан.
       – Ну а родственники?.. 
       – Один как перст... – Взяв из вазы, стоящей на гранитной плите, веточку сирени, Нинка задумчиво понюхала её и вернула на прежнее место: – Из моего палисада.
       – Что? – не понял Сашка.
       – Сирень, говорю, из моего палисада.
       – Ты ж её напрочь искоренила? – опешила Золотарёва.
       – Искоренила, – кивнула головой Нинка. – Только она, моя сиренька-то, здесь, на кладбище, выросла. – Поправив на голове чёрную кружевную повязку, пришпиленную зажимами для волос, она полузагадочно улыбнулась: – Не сажала я её тут. И выкорчеванные кусты спалила.
       – Да ну?! – не поверил Сашка.
       – Обратите внимание на расцветку, – взяв в руки веточку, вступил в разговор до этого молчавший Стёпка. Он давно уже поднялся с корточек и теперь возвышался над всеми на целую голову. – Расцветка у лепестков явно не сиреневая, а розовая. Да и сами лепестки не простые, а махровые. Подобных экземпляров ни у кого в округе нет. Поверьте, перед вами очень редкий сорт.
       – Точно розовые... и махровые, – приглядевшись к растению, охнула Дарья. – Извините, но откуда у вас такие познания?
       – У Стёпки-то? – опередила знатока Нинка. – Так он же заочно на биофаке учится. А про сирень курсовую писал.
       – На биофаке? – не поверила Золотарёва, вспомнив, что спутник Нинки вообще-то по профессии зооинженер.
       – На биофаке, на биофаке, – застенчиво улыбнулся Степан. Сунув мощные ладони в карманы новеньких джинсов, добавил, немного погасив басовитый голос: – В скором времени две профессии, полученные одним человеком, будут, несомненно, очень необходимы селу.
       – Почему? – высоко подняв голову, Дарья взглянула в прищуренные от падавшего в них солнечного света дымчато-серые глаза великана.
       – Всё очень просто. Чтобы заменить, к примеру, заболевшего работника смежной специальности. И ещё... – Степан легонько поддел ногой, облачённой в огромный кроссовок, малюсенький камушек, – животновод к тому же обязан быть и растениеводом.
       – Зачем? – удивилась женщина.
       – Чтобы правильно выбрать нужную кормовую культуру для скота.
       – Но ведь сирень не кормовая культура? – улыбнулась Дарья.
       – Зато целебная. А животным, – Стёпка понюхал душистую кисть, – как и человеку, между прочим – помимо заботы и лекарства требуются. Если таковых не будет в наличии, то единственным средством излечения окажутся настои, настойки и отвары из полезных растений.
        Дарья, кивнув в знак согласия, уважительно протянула:
       – Вот оно что... А как вы объясните, – она взяла веточку из рук Степана, – появление вот этой сиреньки на кладбище?   
       – Может, кто из дачников прутик воткнул, – предположил стоящий рядом Золотарёв. Разговор, по всей видимости, его заинтересовал, и он уже собирался принять в нём участие.
       – Спрашивал, – вздохнул студент, – никто не признаётся.
       «Это всё гад Петька», – неожиданно проскрипел поблизости знакомый голос.
       Принимавшие участие в разговоре оглянулись. Под тополем на пеньке одиноко восседал пастух. В руках он держал гранёный стакан, наполовину заполненный мутноватой жидкостью. На Ваське теперь красовался новёхонький, с кривыми швами, адидасовский костюмчик. Плешивую головёнку щёголя прикрывала ситцевая бейсболка. Тоже новенькая. Мужичонка блаженствовал: с коровами со вчерашнего дня начал возиться электропастух, а частный скот по очереди стали пасти сами же хозяева, так что Васькина задача отныне состояла лишь в том, чтобы слегка приглядывать за бурёнками.
       С правой стороны от пастуха, за столом, уставленным нехитрой снедью, сидели бабушки Аглая и Устя, дачница Наталья и доярка Глафира. На Глафире сегодня было платье цвета морской волны, отменного пошива и к тому же удачно скрадывающее недостатки фигуры. Наряд очень шёл к её вьющимся белокурым волосам. «Какая же всё-таки Глафира у нас красивая!» – охнула про себя Дарья и, улыбнувшись всем, вслух произнесла: – А мы и не заметили, как вы подошли. Точно из воздуха явились... Да ещё и закуски успели расставить. Молодцы.
       – А то... – улыбнулась в ответ бабушка Устя.
       – ...он ить бумаги-то перепутал, – смутно поглядывая на недопитый стакан, продолжал Васька.
       – Убить его мало, – всхлипнула Жданова. Пожалуй, только она, единственная из всех, сейчас сторожко внимала полусвязному бормотанию пьяницы.
       – Хотя не-е ... Не он, – в раздумьях покачал головою пастух. – Документы ему из отделения принесли... Алкашу-то этому. – Икнув, Васька задумчиво отхлебнул из чарки: – Ну ничё... на днях батька стащит его на кодировку-то... 
       Как-то сама по себе в воздухе образовалась минута звонкого затишья. Правда, поодаль раздавались негромкие разговоры тех, кто пришёл на близкие их сердцу могилки, да в покойной глубине ветвей ненавязчиво выясняли отношения пернатые. Однако эти – приглушённые зелёным бархатом листьев – звуки не только не нарушали, наоборот – усиливали благостную тишину старого кладбища. Теплые ажурные тени мягкими волнами ниспадали на плечи людей, оттуда они нежно соскальзывали на прогретую солнцем землю. Ароматы сирени, купальницы, хохлатки, а также незнакомых Дарье кустарников и трав вливали в грудь приятную истому.
       Неожиданно в самом сердце большого сиреневого куста вдохновенно запела малиновка. Переливчатая свирель маленькой оранжевогрудой музыкантши, близкой родственницы соловья, поистине вытворяла чудеса. Невидимая дудочка то слегка заходилась рядом серебристых переливов, похожих на звон крохотных бубенчиков, то выдавала громкие флейтовые нотки. И вся эта неизъяснимо приятная с лёгким меланхолическим оттенком песня торжественно славила жизнь во всех её проявлениях. Мелодия пернатой чаровницы словно говорила ей, Дарье, что между условностями, коими часто именуют жизнь и смерть, нет чёткой границы, а есть только недолгий переход из одной реальности в другую. И если человек ничего не знает о предстоящей ему «новой жизни», а он действительно ничего о ней не знает, да и не дано ему узнать, то нужно дорожить каждой минутой своего пребывания здесь, на земле. Ведь эти, по своей сути бесценные и неповторимые, миги тоже даны человеку для чего-то очень важного...
       «А что в этой жизни важнее всего? Или у каждого своя мера важности?» – мысленно спросила Дарья малиновку. Но птица, видимо, не знала ответа и в раздумьях отложила свирельку в сторону.
       Но не только одна Дарья столь пристально внимала мелодии голосистой певуньи. С болезненным пристрастием слушала её и Жданова:
       – А ведь это моё сердечко-то пело. Только вот кто из него дудку-то смастерил? Юра же теперь там... – Умывая лицо слезами облегчённой печали,  она с явными признаками надвигающейся скорби во взоре устремила глаза в небо.
       – Наверное, кто-то из богов... – погрустнела и Дарья. – Помнишь, читали с тобой:
Играет  на свирели грустный Пан…
Танцуют нимфы, вечер тихо тает,
Плывет цветов волнующий дурман,
И вновь сердечко бедное страдает…* 
       Нинка, укрыв ладонями лицо, затряслась в рыданиях. Стёпка кинулся к ней и обнял за плечи. Она неспешно отвела его руки и полувластным жестом указала ему место чуть поодаль от себя. Через несколько минут, выплакавшись, тихонько произнесла:
       – Это всё-таки Юра мне знаки подаёт... Скучает он без меня...
       Из кустов вынырнули Машка и Колька. Колька держал за руку раскрасневшуюся Настю, а старшенькая Золотарёва – такую же румяную и слегка запыхавшуюся Полину. У Кольки на виске по-прежнему красовался пластырь, но только меньших размеров. Ребятишки бродили по кладбищу, рассматривая фотографии, и с опаской, смешанной с любопытством, дивились надписям. Но это занятие им вскоре надоело, и они не знали, куда им податься. Но тут, к счастью, у Кольки забурчало в желудке, и он с достоинством взрослого напомнил спутнице, что пора бы им уже и подкрепиться.
       Машка подошла к ведру, стоящему на земле, и деловито зачерпнула воды. Она передала Кольке ковш и попросила полить ей на руки. Затем она вымыла лицо и руки сестрёнкам и не менее чумазому напарнику. Окончив водные процедуры, дети чинно уселись за стол. Бабушки тут же принялись потчевать их домашними выпечками и припасёнными к такому случаю печеньями и конфетами.
         Дарья и Нинка начали вытаскивать из сумок домашние наливки, пакетики и баночки с едой, но их остановили: «Куда? Вот стол поосвободится, тогда и за ваше примемся. Да ещё и к своим покойным родственникам на могилки пригласим. Там тоже всего вдосталь».
       Троекратно перекрестились и, не чокаясь, выпили за вечное упокоение усопших. Не забыли и Ивана Валентиновича.
       Несколько месяцев тому назад престарелый фельдшер почувствовал себя плохо. Но утром, как обычно, пришёл на работу. Не мог не прийти. Не мотаться же больным по тряской дороге в город. Да ещё неизвестно, дождутся ли они в чужой поликлинике своей очереди. Часто иногородние возвращались из таких вот поездок не солоно хлебавши.
       Пациентов в тот день набралось много. Последний, кому помог Иван Валентинович, был мальчик с очевидным переломом руки. Закончив накладывать гипс и написав направление на рентген, фельдшер присел на стул. Следующий посетитель застал его уже бездыханным.
       Тело свёкра невестка увезла в Санкт-Петербург. Похоронили старого солдата на Волковском кладбище, рядом с женой и сыном.      
       В то утро по деревне за медленно движущимся автобусом шло большое количество народа. В скорбный путь своего любимого доктора пришли проводить пациенты даже из отдалённых сельсоветов.
       Долго гудели старенькие мотоциклы, жигулёнки и москвичи, навсегда прощаясь с тем, кто в любую погоду: зной, холод, дождь, жару, – несмотря на самочувствие, спешил на вызов и кто пребывал всегда в одном настроении, душеприятном пациенту.               
     Гудели до тех пор, пока катафалк не скрылся за поворотом.
     – Ведь это он, Иван Валентинович, подарил мне «Тимура и его команду», – произнесла Машка, смущённо смахивая ладошкой слезинки со щёк.
      Дарья погладила дочурку по голове:
      – Береги эту книгу.
      – Напечатана, между прочим, в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году, – повернулась девочка к своему маленькому спутнику. Но Колька сей важный факт пропустил мимо ушей. Это было заметно по его напряжённому взору, ибо сейчас он усиленно тянулся через стол за конфетами.   
       – Рарите-е-е-т, – уважительно прогудел Стёпка. – Можно продать за хорошие деньги. – Причмокнув, он воткнул вилку в солёные рыжики.
       Младшая Золотарёва насупилась:
       – Ничего я продавать не буду.
       – Почему же? – улыбнулся парень, отправляя лакомство в рот.
       – Во-первых, книга очень интересная и полезная, а во-вторых, – тут девочка сверкнула глазёнками, – это память об Иване Валентиновиче.
       Нинкин друг поначалу стушевался. Затем, оправившись от удивления, сказал вполне искренне:
       – Ну и правильно. То, что дорого сердцу, не должно продаваться. – Он энергично прожевал очередную порцию грибов, а затем предложил всем наполнить стопки и выпить за того, кто «покоится под красным гранитным памятником». «Ведь именно он, – сказал важно Стёпан, – связал нас невидимой нитью. Той нитью, которая, словно электрический провод, передаёт теперь от каждого из нас сигналы друг дружке. Сигналы, позволяющие осознать единение душ и общую причастность ко всему, что происходит в стране, а также с любым, сидящим здесь».
       Нинка скосила хитрющий глаз на своего протеже. Потом она спешно прикрыла лицо лодочками ладоней. Плечи её мелко затряслись. То ли от смеха, то ли от слёз. К счастью, состояния Ждановой никто не заметил. Все были увлечены закусками и одновременно слушали выступающего.
       Присутствующие с благодарностью приняли и этот тост. Бабушки Устинья и Аглая, ничего не поняв из Стёпкиной тирады, тем не менее, прослезились.         
       Сам же Стёпка, по известной ему причине, очень сдержанно принял очередную рюмку водочки. Дело в том, что виночерпием к Степану сегодня подвизалась Нинка. Она неусыпно следила за количеством доз спиртного, плескавшегося в Стёпкиных чарках, не забывая между делом подкладывать своему другу кусочки поаппетитнее.
       Сашка же к горячительным напиткам вовсе не прикасался. Он смаковал Дарьин квас.
       – Ёлы-палы, – неожиданно улыбнулся мостиками из железных зубов Васька, – до сих пор в соображенье не возьму, как над людями жизнь-то изгаляется. – Хитрым лисом он многозначительно зыркнул на Сашку: – В иный свет путёвку правит и оттудова билет даёт...
       И пришлось Сашке опять в подробностях рассказывать свою умопомрачительную историю...