Кобыла Сестра...

          Обычно сразу после обеда разъезжались большие, выкрашенные серой краской створки переходного стакана, и на зону, тихо скрипя резиновыми колёсами, заезжала конная повозка. На этой повозке в зоновскую столовую завозили продукты. Хлеб, подмёрзшую картошку, капусту, морковку, маргарин в квадратных картонных коробках и «мясные продукты», которыми именовались почти голые говяжьи мослы и коровье вымя, которое поставляли для питания жуликов. На воле на такое мясо никто не покушался, а жуликам – так и в самый раз. Впряжена была в телегу пожилая вороная кобыла по кличке Сестра.
          Небольшого роста, в меру лохматая и спокойная кобыла среди жуликов слыла «шерстяной». Не знаю где как, в других «местах отдалённых», наверное, как-то иначе, но у нас «шерстяными» называли сидельцев, по рангу явно не дотягивающих до блатных и тем более до авторитетов, при этом всеми силами пытающихся соответствовать званию «настоящего жулика». Они полностью перенимали их манеру общения с постоянной распальцовкой, все привычки и повадки, одевались исключительно в черное и всеми силами стремились влиться в круг «блатных». Вот и кобыла получила такую полунасмешливую кличку за свой глобально чёрный с синим отливом окрас.

          Возницей этой повозки был меланхоличный расконвойник Будачевский. Это был высокий, немного сутулый, почти двухметровый мужик, с мощными руками, больше похожими на маленькие грабли, и с грубым вытянутым лицом, очень напоминавшим морду его подопечной лошади. Сходство усиливалось, когда он открывал рот и начинал говорить. Зубы у него были от курева желтоватого оттенка и необыкновенно крупные. На одном из передних верхних зубов сверкала золотая фикса размером с советскую двухкопеечную монету. Несмотря на такой угрожающий вид, он был очень спокойным и рассудительным. Просто было удивительно, насколько не соответствовал его внешний вид его внутренней составляющей. Пару раз почифирив с ним в «нарядке», я с удивлением узнал, что он раньше изучал Канта и Макиавелли. Очень любил и часто читал стихи Драй-Хмары на украинском языке. На русский в разговоре переходил неохотно и редко, только когда общался с непосредственным начальством. Я ни разу не слышал, чтобы он заматерился или просто повысил голос. Он и тихо-то говорил, будто тигр рычал. Таким был тембр его голоса. Был он каким-то одиночкой или точнее сказать - самодостаточным человеком. Потому что ни близких друзей, ни явных врагов у него почти не было.

          Его внешность была предметом зубоскальства всей зоны. Но разозлить его было невозможно. А это ещё больше заводило шутников. Вспоминаю, как одним летним днём он подъехал к столовой с очередной партией продуктов. Кроме обязанности возницы, он был ещё и грузчиком и экспедитором. Оставив телегу у дверей кухни под присмотром старшего повара, он принялся сосредоточено перетаскивать мешки и коробки на склад, при этом внимательно поглядывая на кучку зэков, подозрительно близко крутившихся у самой телеги. Наконец все продукты были перенесены и сданы заведующему столовой под роспись, и он вышел на улицу закурить папиросу.

          Кобыла, до этого смирно стоявшая, теперь подозрительно беспокойно мотала головой, перебирала ногами и всеми силами выказывала своё недовольство чем-то. Он обошёл её вокруг. Вроде всё было на месте. Прощупал упряжь. С упряжью тоже был полный порядок. А лошадь все сильнее дёргалась и беспокоилась и играла желваками, словно грызла несуществующие удила. И тут, присмотревшись внимательней к лошадиной морде, он понял, в чём дело. За то недолгое время, что он отсутствовал, бегая на склад, на верхнем зубе кобылы появилась сверкающая латунью фикса! И лошадь корчила морду, всеми силами стараясь от неё избавиться. Однако насадка была сделана так мастерски и была посажена на такой прочный моментально твердеющий цемент, что, как он ни пытался её снять, ничего у него не получилось. Он стоял в растерянности.

          Как на грех, в это время на крыльцо «надзорки» вышел капитан Тимофеев, которого, впрочем, и зэки и офицеры охраны называли просто Тимоха. Удивлённый лошадиными гримасами, он остановился у телеги и, поняв в чём дело, широко улыбнулся, так что кончики усов почти достали мочек ушей.

          - Во бля! Ну вот, Будачевский, - залился он мелким, каким-то бабьим смехом, - теперь она тебе настоящая сестра! А не только по кличке. Ну бля! Ваши морды, если их поставить рядом, можно и перепутать!.. И даже зубы теперь и фиксы, бля, одинаковые. – И ещё долго так смеялся, то хватаясь за козырёк фуражки, то приседая и хлопая себя по коленкам от удовольствия.

          Будачевский, грустно улыбаясь, печально смотрел на капитана. И показалось мне, что была во взгляде расконвойника жалость и даже сочувствие.