Химия

Сто… Сто двадцать… Сто пятьдесят. Двести. Двести десять, давай милая, давай!
Влево, быстро.. Так, вжать ручку до конца, и…
О, нет, нет, нет, нет!!! НЕЕЕЕТ!

-Здравствуй. – кажется, тогда это была текила.
-Ну привет, коль не шутишь.
-Я тут посижу, если ты не против.
-Садись, мне то что.

Тогда мой день не удался с утра. Сначала выгнали из университета, (козлы!), затем родители высказали мне свое «фэ» по поводу сего прискорбного факта и отправили работать. На папину контору.
Это, пожалуй, самое паршивое, что тогда могло случится.
Я отпил еще глоток. Из горла, а чего мелочится.
-Будешь? – я толкнул плечом собеседника.
-Пей сам. Я же бомж, не боишься заразу подцепить? – она натянула шапку еще ниже на глаза и облокотилась о стену подземки.
Я лишь хмыкнул в ответ.
-Если бы боялся, не предлагал бы. Ну?
-Давай сюда.
-Эй, ты щас всё выпьешь, и что я буду делать?
-Трезветь, мажорчик. – от такого насмешливого и презрительного взгляда, которым она окинула меня, по коже побежали мурашки.
-Ну чё сразу мажорчик? Может я хороший.
-Да, да. Иди, горе, домой.
В общем, через некоторое время блаженного забытия  проснулся в собственной квартире, с жуткой головной болью, и перегаром.
-Он проснулся, Митя, сынок проснулся! – закудахтала моя мамаша, прилаживая компресс на лоб.
В комнату вошел сердитый отец.
-И как долго ты собираешься процеживать мои деньги? Как долго будешь содержанцем?
-Пап, не строй такое сердитое выражение лица. Тебе не идет.
-Ты мне еще по пререкайся!

В общем, всё что он мне сказал – довольно скучно и обыденно. Иди работать, если учиться не вышло и тому подобная чушь…
А я тем временем вспоминал глаза беспризорницы. Светлые-светлые, немного пугающие и… старые, мудрые не по годам. Ее грязное, замурзанное лицо, жесткую складку у подбородка и широко раздувающиеся крылья носа.
-От нее же воняло, наверное! – высказал друг, когда я ему рассказал об этом случае. Уже ночью, в баре.
-Я как-то не помню, честно говоря. Ну что, еще по одной?
«Ита-а-ак, у нас сегодня «текила бум!» - заревел ди джей, и толпа дрыгающихся тел тоже следом.
Я в ту ночь тоже нажрался. А потом ноги меня понесли в метро, откуда я уже добрался до пешеходного перехода, где сидела та беспризорница.
-А я вот, снова, ик, к тебе.
Она приподняла края шапки и глянула на меня, остановившись на двух бутылках в руке.
-Ты решил меня споить?
-А почему бы и нет! Я ведь всё таки должен принцесс спаивать.
-Если ты в поисках принцесс, то ошибся адресом. Это не по моей части. Давай сюда, горе!
Она выдернула из рук две стеклянные бутылки какого-то виски, встала, положила мою руку себе на плече и потащила наверх, из душной подземки.
-Эээ, ты ку-ик-да?
-Если уж спаиваться, то только на набережной.
-Ну ла-а-адно, только не урони меня.
Она покачала головой.
-Ты бы хоть пожрать принес что-то. А то пить не закусывая – будет плохое пищеварение.
-Врачиха, блин нашлась. Пей пока дают.
-Сейчас я брошу тебя в ближайший переулок и хрен тебя найдет папочка утром. Усёк?
-Да. Ик!

Было немного холодно.
То ли на дворе царила ранняя весна, то ли зима вовсю решила разгуляться, или, может быть, это была поздняя осень – в общем не важно, но в память мне врезались большие хлопья снежинок, которые хлипким пуховым одеялом застилали землю. И таяли, едва прикасаясь к вечной артерии Днепра, величаво несущим свои воды в море.
Фонари красиво отсвечивали падающий снег. А мы, двое оборванцев, сидели на лавке и хлебали из одной бутылки Б-52, смотрели на воду и мололи какую-то чушь о смысле жизни.
-Давай уже, красавчик, иди домой, а то мама волноваться будет.
Над многоэтажками рождался новый день. Небо едва-едва посветлело, а это значило, что на часах уже что-то около пяти.
-Ага.
И остался сидеть на месте.
-Ну что такое, ты боишься больших бритоголовых дяденек с битами в руках?
-Нет, п-просто я это самое, встать не могу.
-И что ты прикажешь делать?
-помоги мне, а? Я тут недалеко совсем живу.
-Вот нашелся на мою задницу!
В итоге, она помогла добраться мне до дома, подняла на мой этаж, и как-то случайно оказалась у меня в комнате.
Конечно, мне довелось родиться весьма эксцентричным молодым человеком, но бомжей я еще не приводил домой. «Вот мама обрадуется» - мелькнула мысль моего угасающего сознания.
 
Но когда я проснулся, ее как ветром сдуло.

Машина, которую мне подарил отец на совершеннолетие не часто видела свет. Что вы еще ожидали? У принца, по всем законам жанра, обязан быть конь. И я решил его проветрить.
Созывая свою компанию я всегда руководствуюсь одним законом – чтобы было шумно, не напряжно и весело. А главное, чтобы можно было быстренько отсеять надоевшую компанию псевдо друзей, при случае.
  Самое обидное, что этот случай как раз произошел в тот момент, когда мы купили кучу алкоголя, какую-то закуску и взяли подруг. Покататься.
Мы ехали по набережной, когда пред мои ясные очи попался знакомый силуэт, вляпавшийся в историю, грозящую пятнадцатью сутками в изоляторе.
-Стойте, стойте, в чем дело? – заорал я, выскакивая из машины. – Начальник, она мой друг, не стоит трогать цветы нашей жизни, и помещать их в обезьянник, правда? – по окончании фразы моя рука уже лежала на плечах девушки.
-А цветы всегда так плохо пахнут? Ты бы сначала простерелизовал ее, чем называть это… другом. Иди уже, несчастье. И молись, что бы у меня хватило великодушия не рассказывать твоему папочке, с кем ты якшаешься.
-Что она вам сделала, дядь Саша?
-Она попыталась украсть бумажник. Не на того напала, бродяжка! – он щелкнул девушку по грязному носу.
-Я вам еще покажу, кто здесь…
-Она молчит, молчит, Александр Степанович. Спасибо вам.
-Следи за своим языком, детка. Пока, Марк.

-Ну?
-М?
-Ты с каких пор воруешь?
-Всю жизнь, придурок.
-Да. А пальцы у тебя какие-то слишком нежные, без мозолей и зацепок… Ты ничего не хочешь объяснить мне?
-Нет. Не суй свой нос в мои дела. Уяснил?
-И где бы ты была сейчас, если бы не я? А?
-Марк, ты скоро? – из опущенных тонированных стекол джипа выглянула накрашенная мордашка Светы.
-Да. Хотя… езжайте без меня. Здесь появилось срочное дело. – Заорал я в ответ. Новенькая тачка моргнула мне фарами, и пулей улетела по трассе. – Которое нужно срочно отмыть, накормить и нормально одеть.
-Мне не нужна твоя помощь. Если бы я ее хотела, то, не сомневайся, сейчас бы с тобой не разговаривала.
-Эй, ты куда это намылилась?
-По делам.
-Бутылки от пива собирать? Или на помойках рыться?
-Можешь считать всё что угодно. Мне плевать.
-Да ладно! Скажи хотя бы, как зовут то тебя!
-Ника. Легче?
- Киев просто потрясающе смотрится, если наблюдать его с высоты птичьего полёта. Хочешь покажу?
Она обернулась на эти слова, немного не успев скрыться за поворотом.
-Догоняй, давай, Марк. И нечего так лыбиться! – проворчала она уже мне в лицо.
После того, как такси подбросило нас к моему дому, я окинул ее долгим изучающим взглядом. Потертые, латанные-перелатанные джинсы, кроссовки, видимо, изъятые у какого-то бомжа, куртка и толстовка под ней. Волосы причудливо и смешно выбивались из-под большой черной шапки. Она стояла передо мной, просто как битый, но бойкий воробышек, сверлила своим фирменным тяжелым взглядом, замурзанная, в синяках, находка для патологоанатома! – и нравилась мне.
-ну, чё стоим, кого ждем?
-Да так, задумался я. Ты же мне всё сидение запачкаешь этим рваньем. Нехорошо будет!
-Тогда чао. Извини, что не угодила.
-Хей, стой! Я говорю только о том, что тебе неплохо было бы принять душ и одеть что-нибудь… носибельное. Согласна?
-Ну, валяй.
-Значит так, – скомандовал я, поднимаясь по лестнице наверх, – там – ванная. Полотенца тоже. В противоположной стороне дверь в мою комнату, я тебе вещи на кровати оставлю. Идет?
-Надеюсь, ты не будешь набрасываться на меня в формате «ню». Иначе в нос получишь, ясно?
-Иди уже, мойся, жертва жестокой страсти!

В общем, в итоге передо мной стояло вполне человеческое существо, в моих джинсах, кенгурушке и кедах.
-В общем, наша экскурсия начнется с заднего двора моего дома.
Там нас ожидал пилот-охранник с вертолетом, эдакой маленькой обворожительной стрекозой черного цвета. Каково было мое удовольствие видеть на ее вечно серьезном лице изумление – словами не передать.
-Всем на борт! – скомандовал пилот, и мы запрыгнули в кабину.

Киев действительно потрясающий город даже в такую пору года. Вьющиеся ленты магистралей, пробки и огоньки на деревьях смотрятся иначе, если ты на высоте () метров. Пилот неспеша выруливал вверх. Девчонка вцепилась в окно и неотрывно смотрела на то, как неспящий город кивает ей верхушками тополей, кленов  и орехов, как в зеркальных окнах промышленных районов отражаются такие же башни-близнецы, как старые улицы доживают свои последние дни под новостройками…
Ночь окутывала нас своим одеялом заботливо, зажигая огни старого но застроенного Киева, преображая его. В Днепре отражались звезды.

…Из вертолета она вышла задумчивая и немного грустная.
-Я никогда еще не видела город вот так… Короче, спасибо тебе, Марк, – она положила ладошку мне на плече. – Это было просто здорово!

-Почему ты сбежала из дому, Ника? – спросил я ее однажды, сидя вместе с ней на мосту, прямо на асфальте, бултыхая ногами в воздухе.
-Это долгая, неинтересная и затянутая история, понимаешь?  Я не знаю, не уверенна, нужно ли тебе всё это. Весь мой бред.
-если я спрашиваю, то наверняка нужно, правда?
Она пожевала губу, изобразив на лице некоторые сомнения, и, видимо решившись, начала историю.
-Мой отец был приближен к кругу нашей местной политике, проворачивал всякие непонятные, наверняка, грязные дела, и год назад был убит. Я помню этот день. Папа никогда не звонил мне просто так, поэтому когда однажды на паре загудел мой телефон, я позвоночником почуяла, что-то случилось. Выбежала из кабинета, дрожащим голосом сказала «привет, папочка», а в ответ услышала зареванный голос секретарши, которая умоляла меня не волноваться. «Папа убит, солнышко, но не переживай, всё будет нормально!»- твердила эта курица мне в трубку. Какое там, нахрен, нормально! Мой мир полетел в тартарары как только это случилось. Сначала были похороны, затем мой дядя забрал меня к себе. Их было два брата, разницей в два года. Дядь Паша всегда отличался сложным, противным характером, поэтому недели три назад я не выдержала и сбежала из дому. Невесело, правда? Папа всегда был для меня маленьким миром. У нас с ним была наша планета, в которую не вхожи были его пассии, няньки и воспитатели… Мы могли встать ночью, заказать билеты в Нью-Йорк, и утром ужинать в каком-то кафе посреди Манхеттена, или поехать неожиданно в Грузию на выходные, просто чтобы увидеть места, о которых писал Лермонтов… Но это не самое главное. Бывает, есть человек, с которым легко. Который понимает и принимает тебя, который не требует объяснений, если вдруг приперлась ночью пьяная, или притащила ораву друзей… Он мог присоединиться к нам и всю ночь кутить, как подросток…
Мы играли с ним в стихи. Однажды даже, помню, сделали что-то вроде диалога в стихах… Благодаря ему я такая, какая есть. Папина дочка.
-А мать?
-Она пропала без вести. Просто ушла, когда мне было пять лет. Но, знаешь, я не жалею. Конечно, про тампоны и прокладки мне рассказывал отец, но я не променяла бы это ни за что на кудахтанье женщины, которая оказалась в силах бросить свою дочь.
-Ты всё еще грустишь о нем, да?
-А ты бы грустил о человеке, который был дороже всего на свете?
-Прости.
-Обними меня – неожиданно сказала она. И тихо-тихо добавила, - пожалуйста.

…А в глубоком своей чернотой, небе, лукаво мигали нам бледные небольшие звездочки…

И нам совершенно было все равно, что подумают проезжающие мимо машины и люди, глядящие на обнимающихся придурков, которые в пять градусов Цельсия сидели на тротуаре, спустив ноги через частые решетки поручней моста, трогательно маленьких на фоне старого Днепра.

 Апрель.

Мокрый месяц года. Жуткий.
Но всё же очень солнечный.

 13 апреля тоже был именно таким днем – отчаянно светлым. Солнце царапалось в глаза, блестело на волнах вскидывающимися рыбками, играло солнечными зайцами на витринах магазинов.
 Ника сидела там же – на мосту.
 
Два дня назад.
Папа с мамой были недовольны моей дружбой с Никой. К тому времени я снял ей маленькую ухоженную квартиру и часто зависал у нее. Мы писали стихи вместе. Смешно, правда?
Мы пили кучу алкоголя и заедали сигаретами.
А наутро она протягивала мне тряпку с водой и кивала головой в сторону туалета.
Возможно я тратил впустую свои дни. Месяца.
Она была не такая как все. Возможно, была, во время своей счастливой золотой жизни, но сейчас даже слышать не хотела про тусовки и дорогие клубы. Мы часто любили приходить на старый мост над Днепром. И говорить о том, как белая чайка разрезает крылом воздух над водой, или спорить о том, какая политическая партия победит на следующих выборах.
Или, в конце концов, просто молчать.

Но однажды, за общим обедом, папа положил рядом со мной папку и ушел к себе, ничего не сказав.

Там было досье на нее, вырезки из газет, фотографии, справки со школы, первых курсов Национального университета, обьявления о пропаже девочки…
А в конце я нашел медицинскую карту.

Рак.

 13 апреля я протянул ей эту папку. Просто там, на мосту, всё было немного проще. Два раза в ту же реку войти невозможно. Поэтому я рассчитывал на то, что она сейчас вздернет бровь, иронично на меня покосится и выбросит всю эту фигню в воду. И больше такого никогда не случится.
 Но Ника этого не сделала.
-Откуда?
-Папа достал. А теперь расскажи мне правду.

Полгода назад Ника почувствовала себя нехорошо. Папа всегда был на работе и никогда не уделял ей остаточное количество внимания. А учитывая, что она росла, закаляясь под влиянием искренне мужского характера, то жаловаться на боль ей было стыдно.
Но, проходя дежурное обследование, доктора забеспокоились и настояли на госпитализации.

А потом она узнала кое-что страшное.

Папа тогда напился и сел за руль. И всё как обычно – ни дорогое авто, ни связи не спасли его от смерти.

А вот у Ники тогда поехала крыша. Она убежала из больницы и скрылась на замызганных улицах самых дальних районов столицы.

И ее не нашли, хотя, возможно, не искали.

Тогда я встал с голого асфальта и резким движением поднял Нику на ноги. Прижал ее к перилам моста и, взяв за горло и прошептал:
-Сейчас мы едем в онкологию и ты будешь лечится. А потом мы поедем с тобой в Нью Йорк.

Тогда Ника в первый раз расплакалась перед ним.
Доктора боролись за ее жизнь.
Химия.
Облучения.
Операции.

Через месяц от Ники остались только неправдоподобно большие глаза на скелетообразном лице.
Голый череп от шикарной копны волос.
Паутинки вместо рук и невыносимое желание жить.

Словно солнце тринадцатого апреля, Ника цеплялась за нее, за эту гребаную жизнь оставшимися силенками, глотала невыносимые таблетки через узкий пищевод и горела огромным сердцем.
Наверное именно это горение отпускало ей ее жизнь. По капле. Как капельница.
Минута за минутой, день за днем, неделя за неделей.
А доктора разводили руками и говорили что-то о поджелудочной и метастазах…

Иногда стены соседних палат сотрясали вопли онкобольных.

Ни никогда ее.


Подходил конец Мая. Стены частной клиники источали тепло уже по-летнему припекающего солнца, а мои черные очки прекрасно защищали нежную психику окружающих от психологической травмы, которую они могли бы получить, взглянув на красные опухшие глаза и черные синяки под моими глазами.
Сегодня я шел пешком. Вокруг суетилась жизнь, разметая по улицам пестрые магазины и суетливых жителей.
Шел, процеживая сквозь себя густой дым выхлопных газов и гул неунывающих автотрасс.

Ника проснулась в палате после долгого-долгого сна. Наконец-то ей удалось выспаться.После долгих мучений и незатихающих болей впервые она почувствовала себя практически такой, как раньше. Живой.
Она посмотрела вокруг – нежно персиковые стены и диванчик говорили о том, что клиника в которой она лежит часная а оттого занудная.
-Марк, - прошептала девочка , - позовите Марка. Марк!
В палату зашла медсестра, и сказал, что парень ушел совсем недавно. И протянула ей записку.

«Я не знаю, проснешься ли ты, Ника.
Но хочу. Чтобы ты знала – ты мой лучший друг. И самая большая любовь.
Единственная.
Навеки.
Сегодня я улетаю в Англию. Мой отец серьезно влип,  и нужна моя помощь. Надеюсь, что ты не будешь читать это, поскольку я вернусь до твоего пробуждения.
Еще раз, с любовью.
                Марк.»

В тот момент она могла думать только об одном – поскорее, скорее увидеть Марка! Ему нельзя уезжать!
Им нельзя расставаться.

Когда медсестра ушла, живой скелет поднялся с кушетки, вынул из бледно-голубых вен трубки капельниц, на шатающихся ногах прошла в коридор.

Там пристроилась возле доктора и свистнула со шкафа одежду.
Наверное, ей помогали в побеге высшие силы, потому что незамеченной, всё же удалось выскользнуть из лабиринтов больницы…

Где ей искать Марка? Как в этом живом и жестоком городе среди тысяч улиц найти одного человечка?
На мосту.

Быстрей, быстрей! Сломя голову, запинаясь и падая, пугая прохожих и захлебываясь слезами от боли, она практически бежала…
А когда увидела крепко сжимающего перила моста, знакомую фигуру, плакала уже от счастья.
_Марк…

Он не мог уехать из города не оставив записку. И не попрощавшись с ней так – на их любимом месте.
Он знал, что, видел ее в последний раз.
И что Ника увядала.

Точнее, она практически засохла.

А когда ветер донес до него слабый голос его девочки, он подумал, что у него паранойя.

_Марк… 
Я услышал тихий шепот Ники и обернулся.
Передо мной стояла она. Маленькая, тонкая и лысая. Самая красивая на этом свете.

С горящими огромными светло-серыми глазами.
Протянула ко мне узкую ладошку.

Тогда я обнял ее, взял на колени и начал укачивать, шепча, на ухо, как сильно-сильно ее люблю. Умывая лицо счастливыми слезами.

-Послушай, Марк,…
-Ника, как же ты дошла сюда, милая? Как? Каким образом?  Зачем?
-Марк, я хотела сказать тебе, попросить – зашелестела она – пожалуйста, не уезжай. Я…
-Ну конечно, не уеду. О чем ты? Куда ж я денусь от тебя?
-И еще одно. Я тоже тебя люблю.
-Ника, милая, родная моя! Никогда, никуда я от тебя не денусь. Знаешь, когда я видел всё это на протяжении месяца, видел, как ты цепляешься за жизнь, как ты хочешь жить… Вообщем, прости меня. Мне очень стыдно. Слышишь?
Но Ника меня не слышала. Ее лицо безвольно откинулось назад, а в ничего не видящих глазах отражался неспешный и плавный путь Днепра.

Марк сжал еще теплое тело девочки и под откуда ни возьмись пустившимся ливнем, качал ее на коленях долго-долго. ..
Сто… Сто двадцать… Сто пятьдесят. Двести. Двести десять, давай милая, давай!
Влево, быстро.. Так, вжать ручку до конца, и…
О, нет, нет, нет, нет!!! НЕЕЕЕТ!


За окном бушевало лето. Москва по-прежнему не верила слезам, лентяям и жалким попыткам разбить надоевший будильник о стену.
-Марк, уничтожь ты его! Выкинь подальше! – зашипела жена мне на ухо.
Молодой мужчина сел на кровати и испуганно оглядывался вокруг.
-Света?
-Нет блин, Катя! Марк – возмущенно начала было она, но осеклась, увидев выражение его лица – всё в порядке?
-Свет, ты когда-то была в Киеве?