Обречённость

Я живу в самом прекрасном месте на свете. Здесь дуют самые холодные ветра, и темнота тут самая липкая, самая обволакивающая, пронзающая и оковывающая. Я не могу ступить даже полшага – моя Земля крохотная и совсем не круглая, а вокруг неё вся вселенная – бесконечный, штормящий, чёрный океан. На моём небе совсем нет звёзд, мой аспидный купол не разрывает свет и его наждаковая поверхность накрывает меня с каждой секундой всё сильнее, пытаясь раздавить. Тут совсем мало воздуха – небо выдаёт мне его по крохам, а потому на моей груди вечный наливающийся свинцом камень. Где-то в темноте, перекрывая вой ветра, тикают часы, безжалостно смеясь надо мной своим глупым ритмом, сообщая без передыхов, что даже здесь моё время на исходе. В этом самом последнем месте, в этом самом прекрасном месте.

Ничего во всем мире не было громче этих часов. Кроме ужасного, отвратительного скрипа двери. Этот мерзкий звук ввинтился в моё сознание, вклинился в мой слух, не признавая никаких порядков, кроме своих. Мне сказали короткое «на выход», и я послушно встал, хотя глупый мальчишка и ошибся: отсюда уже не было никакого выхода. Стены были сплошь светлые, стёкла маленьких окошек слепило солнце, становилось всё теплее. Отчаянно захотелось ветра и чего-нибудь чёрного. Я уставился на ремень юнца, поспешно заглатывая последний цвет, связывающий меня с жизнью. Снова мерзкий лязг и скрип. Огромная комната с высоким потолком и дурацким бежевым цветом стен. От простора я сжался, стал катастрофически маленьким. Океан тоже был громадным, но темнота жалостливее и умней, а на светлой стене осталось маленькое красное пятнышко. Выстрел гулко отразился от стен.

Снова океан, холод и много чёрного. Я уже, наверное, не жив, но разницы не вижу. Где-то тикают часы, напоминая мне, что у меня вся вечность, и даже их тиканье ничего не изменит. Я в самом ужасном месте на свете.