Глава первая. Ворота Краузштадта

Неторопливо поскрипывали колёса. Крытый экипаж, запряжённый двойкой, волочился вперёд по грунтовой дороге. Камней почти не было, дорога была совершенно ровная и почти совсем прямая. Троттель, владелец лошадей и самого экипажа, выглядывая из-под полога, мог оценить всю красоту окружающего пейзажа.

По обе стороны дороги густыми, пышными соцветиями высились усыпанные красными цветами кусты люгнеров. Они были высокими, выше роста человека — в этих безымянных степях люгнерам было самое место, они процветали в прямом и переносном смысле и сменяли друг друга, как почётный караул. Стоило одному роскошному кусту отцвести, щедро посыпав землю быстро умирающими лепестками, как вскоре в этом же месте или чуть поодаль вырастал новый куст, зачастую даже больше предыдущего. Кто-то из магистров травоведения утверждал, что когда люгнеры умирают и падают на землю, новые цветы растут на месте упавших лепестков ещё лучше, чем на совершенно новом для себя месте.

Троттель иногда признавался себе, что красота пейзажа ему не то чтобы надоела, но откровенно приелась. Когда набухшие красные бутоны или уже распустившиеся цветы неторопливо проплывали возле самых глаз, казалось, что любоваться ими можно бесконечно. Каждый цветок — уникален, как целый мир. Но это поверхностное очарование длилось не больше мгновения. Потом всё снова сливалось в сплошной красно-зелёный ковёр вокруг. Троттель вздыхал и забирался обратно.

Ехал он уже много дней, так что воспоминания стали медленно, но верно затирать сцену прощания с родным поместьем. Он, конечно, знал, что совсем скоро экипаж достигнет пункта назначения, но вот когда — не имел ни малейшего представления. Любые попытки рассчитать, сколько времени осталось, заранее казались слишком глупыми и бессмысленными.

Экипаж везли два коня. Больше у Троттеля не было. Одного звали Ногьер, другого Грипс. Вперёд они шли ровно, лишь изредка мешая друг другу. Товарищ Троттеля, молодой Гернегросс, часто перебирался к нему из своего одиночного экипажа, волочившегося рядом, чтобы хоть как-то скоротать вместе дорожную скуку. Он был более нетерпеливым, чем Троттель, скучать подолгу просто не мог и всегда находил, чем заняться. Спустя несколько дней после отъезда он даже загорелся идеей написать новую балладу. Троттель догадывался, что идея стукнула в голову Гернегросса после чтения очередных копий каких-то старых хроник за кружечкой пива в придорожном трактире. Ах да, ещё после общения с заносчивым воином-вайсом, который в тот вечер допоздна травил байки. В общем, идея тогда засела, как казалось, плотно и надолго. Целых два дня Гернегросс нещадно гонял своего крепостного натура-музыканта, чтобы тот сочинял музыкальные переливы в лучших традициях баллады. Потом, лучась счастьем и самодовольством, он перед очередной ночёвкой поведал Троттелю о том, что они совсем скоро прославятся, когда исполнят балладу о великих героях прошлого. Троттель к столь далеко идущим планам отнёсся с изрядной долей недоверия, но согласился поучаствовать. Тот безвестный трактирчик полночи оглашался их пением (если это можно было так назвать).

В конечном счёте, если стоит об этом говорить, ничего у них не вышло. Баллада не то чтобы получилась бездарной — она вообще не клеилась. Гернегросс не унывал. «Зато время скоротали», — пожимал он плечами и предавался мечтам о новых великих свершениях.

Путь двух молодых дворян, как и многих до них и после них, лежал прямиком в Краузштадт. Не вечно же куковать в поместьях, не вечно же жить на одном месте и не добиваться ничего, звучало совершенно одинаково в их горячих головах. Они вообще во многом были похожи, эти двое молодых друзей. Их родовые поместья располагались по соседству и были заложены почти в одно время. Дед Троттеля лично заложил первый камень шестьдесят пять лет назад, дед Гернегросса — чуть позже, шестьдесят три года назад.

Их манила безграничная даль, им хотелось новых свершений. Безусловно. Больше всего на свете. Краузштадт, владение графа Штольца, манил их, как сказка. Каждый мог найти своё призвание. Каждому обещалось воздать по делам. Каждый мог служить Штольцу так, как позволяли способности и возможности, и получать за это новые титулы, щедрые награды и роскошные дары.

Им было чем скоротать время. Уже тогда, в самом начале пути, стало ясно, что просто так сидеть и любоваться полями люгнеров вокруг — не для них. Гернегросс часами вглядывался в волшебное зеркало. Троттель слушал его рассказы о бесконечных блужданиях по лабиринтам астрала, удивлялся, дивился, но всё никак не мог признаться, что почти ничего не понимает.

Вообще-то, кому, как не ему, который с детства читал книжки по монстрологии и прикладной магии, ещё не имея ни о чём магическом ни малейшего представления — кому, как не ему, первым прикупить себе зеркальце, хоть простенькое, и начать постигать тайны астрала. Но что-то его удерживало. Может быть, то бессмысленное выражение лица, которое неизменно получалось у Гернегросса, когда тот погружал взгляд в зеркало, а может быть — нежелание пока что уходить от красоты мира.

Хотя чего уж там — бесконечные красные поля люгнеров да лица вокруг вряд ли можно было назвать красотой. Кто-то ехал быстрее, кто-то медленнее, кто-то и вовсе брёл пешком — на них Троттель привычно даже не обращал внимания. Его собственные крепостные натуры, которых он взял с собой, сидели тихо да помалкивали. Экипаж был просторным, натуры могли позволить себе даже спать лёжа. Поместье было небогатым, так что набивать под полог в дальнюю дорогу оказалось почти нечего.

Родственники Гернегросса, куда более знатные люди, чем он сам, вовсю потчевали его обещаниями новой беззаботной жизни. Какой-то двоюродный дядя Гернегросса вообще обещал сразу по прибытии в Краузштадт подарить ему ездового дракончика. Но до этого было ещё далеко, очень далеко.

Ещё до отъезда Троттель и Гернегросс увлеклись, читая забавные и остроумные памфлеты витриолов. В пути это стало едва ли не главным развлечением по вечерам, когда останавливаться где-то на ночь не планировалось, а весь окружающий мир уже погружался в полусумрак. Большинство людей вокруг, правда, смотрели неодобрительно, когда слышали солёные и порой горьковатые шутки, которые зачитывали друг другу два молодых дворянина, сидя под полураскрытым пологом. Витриолы не боялись порицания и высмеивали всех и вся. Особенно не давали спуску священникам-георсамитам. Они встречались на дороге каждый день, и поначалу Троттель и Гернегросс попросту игнорировали их появление, но потом осмелели и стали отпускать колкости в лучших традициях витриолов вслед развевающимся белым плащам. Георсамиты, целиком и полностью следуя своему кредо, не говорили ни слова в ответ и не оборачивались.

Долго ли, как говорится, коротко ли, но не вечно виться нити, не вечно продолжаться дороге. Впереди показались ворота Краузштадта. Город будто вырос за одну ночь, и утром оба экипажа молодых друзей уже въезжали в широко раскрытые ворота под подозрительными и цепкими взглядами стражи. Троттель въехал первым, Гернегросс — сразу за ним.

Дворянские перстни на руках у них сразу потеплели и словно даже засветились в утреннем полусумраке. Конечно, это мог быть обман зрения, но знатоки астрала утверждали, что для перстня город — наилучшее место. Здесь всегда есть что-то новое. Магии и волшебства кругом хоть отбавляй. Если только правильно сконцентрироваться, перстень будет гореть почти постоянно. А это значит — о его владельце кто-то постоянно думает. Значит, он кому-то нужен.

Натуры зашевелились, оживились, робко припали к щелям между скреплёнными полосами ткани, а потом и вовсе стали выглядывать наружу, не таясь. Что ни говори, а им тоже было интересно. Хотя их встречал всего лишь бесконечный простор площади (по размерам Краузштадт был просто огромен), но сам пейзаж и окружающие виды, и люди, и экипажи казались настолько новыми, что оторвать взгляд было невозможно.

«Всё когда-нибудь приедается», — вспомнил Троттель. А Гернегросс, завидев очередного георсамита, который вёл за собой кучку бестолково спотыкающихся калек, достал из нагрудного кармана томик Даниэля Лауна и, открыв на заложенной странице, громко изрёк:

— А великий Лаун всегда говорил тем, кто носит белый плащ, что лучше один раз промахнуться астралоукладчиком, чем по жестокому упущению не отправить в тартарары очередную порцию дармоедов.

Троттель сдержанно улыбнулся. Гернегросс читал громко, многие услышали. Священник по обыкновению никак не отреагировал, кое-кто из калек посмотрел зло и неодобрительно. А вот несколько человек вокруг открыто засмеялись. В основном это были, похоже, такие же дворяне, приехавшие на вотчину Штольца по зову сердца. Начиналась новая жизнь.

Гернегросс задумчиво перелистывал сочинения своего любимого витриола, а потом вдруг поднял глаза и сказал:

— А что, друг Троттель, как освоимся, надо будет непременно найти таких людей здесь. Они ведь здесь и живут. Точно. Здесь и пишут, здесь и рассказывают. Можно будет или сочинить балладу, или написать пару памфлетов. Мы ведь гении с тобой, ты это знаешь. Не знаю, как георсамиты всё ещё держатся в этом городе — над ними же все смеются.

Троттель пожал плечами.

— А потом, — продолжал рассуждать Гернегросс, — мы вместе напишем такое, что сам Даниэль Лаун будет завидовать. Или пришлёт нам астрального вестника с письмом, и мы с ним будем работать вместе. А церковь георсамитов мы подорвём гремучей смесью и на его месте закажем строительство церкви витриолов.

Троттель, слушая вполуха, оглядывался кругом. Над церквями высились краузальные, поднадоевшие ему с детства символы георсамитов, окружённые жёлтыми ореолами. Тут и там все, кто могли себе позволить, вывешивали в окнах знамёна с гербом Штольца. Конечно, были и другие знамёна, очень много, но яркое полотнище Штольца пестрело буквально всюду. Троттель не знал, что именно привлекло его больше всего. Пока не знал. Но уже смутно догадывался. Белые знамёна. С георсамитами они не имели ничего общего…

Разгоралось утро. Утренняя звезда улыбалась и медленно таяла на небе. Краузштадт просыпался. Новая жизнь начиналась.