Заметки

Итак, слова облеклись плотью. Быстро и неожиданно, в самый уязвимый для разума и нервов момент они обросли волосами, мясом, кожей, кровь застрочила в сосудах свой неизменный роман – неизменный, но и со столь неизменно новыми же поворотами, заковырками и иголками. Они стали ужасающей и прекрасной явью, именно такой, к которой ты совершенно не готов, на которую не смеешь надеяться, но которая вот, перед тобой, цветёт и пахнет, озаряет великолепным светом и тает на солнце, как фисташковое мороженное в неизменном вафельном стаканчике. Смотри не сморгни!

                1.
                Go to sleep, my little man…
                Ozzy Osbourne, «My little man»

В конечном итоге всё решает сумасшедствие дороги. Ничто не манит так, как длинная, тёмная, томная дорога. На самом деле ей совершенно необязательно быть тёмной, моя – залита светом. Всегда, по большей части, в основном, иногда – была. Длинное, неизвестно куда ведущее шоссе, чёрное, но не тёмное, если вы меня понимаете. Автомобиль, эпохи незабвенных-неизменных 60-70-ых, музыка – оных, она – самое главное это Она, та, с которой ты преодолеваешь это шоссе. Без неё никуда, ведь она повсюду – в мечтах, в мыслях, в словах – неважно, сказанных или несказанных, а может даже несказанно  (красиво) сказанных.
И вот, это шоссе – вы представляете, да? – это шоссе, по которому ты мчишься. Тебе никуда не надо, но не потому, что тебе никто не нужен и ты никому не нужен, ибо такого даже не бывает, а потому что ты сумел сломать себя – и из сломанного, поверженного (смотрите, крылья тёмной, томной тенью разлеглись!), павшего, но такого любимого и совсем не прекрасного, совсем не совершенного – из него-себя – сотворить нового, бесстрашного, мчащегося, великого, трагичного (посмотрите на этот гордый профиль, на это красивое, одухотворённое нечто!) – безразличного. В сущности всё зависит не от того, построил ли ты что-то, а от того, сломал ли. Мы нигилисты. Мы добродушные, мягкохребетные крабоползущие нигилисты.
                2.
                And I'm back in black!
Солнце заливало университетскую улицу. Паршивое начало паршивого романа – весь тот день напоминал паршивый роман. Последний экзамен, последний бой у меня был кончен – и кончен неудачно. В общем неважно, потому что я виноват был сам. Врождённая лень и врождённое ощущение собственного превосходства, тщательно внушаемое себе в течение двух лет, и столь же тщательно закладываемое природой где-то там, в тёмном  начале этого паршивого романа, струящегося в жилах, вполне позволяли пускать розовые мыльные пузыри в серый потолок и красить собственноручно разведённой краской не менее серую жизнь. Никто не запрещал пить, никто не мешал курить – я курил и пил, право не вру – но право, в меру! Да вы верите.
Неприятный звонок домой был также кончен. Какой контраст, да? Солнечный-солнечный день и, казалось бы, разочарование. Ну нет, это той моей далёкой что-нибудь да значит, а моё собственное расстройство где-то меня покинуло и вот уже год не может догнать – печаль, как бы сказал я, «печать», как бы сказал Енот.
Пропустив с Енотом и ещё одним, пусть его будут звать Подхалим, по пиву (которое меня, кстати, не удовлетворило – было тёплым и неоправданно дорогим), дойдя потом с ними же до площади – стояла ужасная жара, и пройтись было всё же лучше, чем жаться в страстном, облегающем и кисло-противном автобусе – я поехал домой. Я уже говорил, не вам, а ей, и ещё одной ей – ну в общем много кому женского пола, что я не люблю этот город.
Ну если быть совершенно честным, то в отлучении от него я осознаю, что это не так, он «зовёт и манит», как написал бы посредственный писатель, он «звал и манил» меня, как написал бы – и вот написал – я сам. Казалось бы много лишних фраз, которые только обволакивают, не дают логически рассуждать и сбивают с основной мысли – это не совсем так, дайте обернуть, милочка, вас этим одеялом, и вам, милок, вот плед – укутайтесь, прочувствуйте – это и только это спасает мир от «мэрисьюшности».
Ну так вот, чисто для себя – я не любил этот город. Постарайтесь понять, залитый солнцем, он был словно жжение с обратной стороны глаз – цитата не дословная, но вы люди умные, а значит начитанные (надеюсь на это) – быть может поймёте, что это за ощущение. Он мешал мне мыслить, этот фонтан света бил в глаза и заглушал чувства, которые бережно, холя и лелея, поливая и прикармливая, обычно растят цветок моей мысли. Вся эта красота и фундаментальность обволакивала меня, как я пытаюсь окутать вас, и душила меня, стягивала мне горло своим войлоковым одеялом. В конце – я не говорю о конце, о котором – в сущности всё становится неважным. Тогда, пожалуй, следует пояснить, что я имею в виду под этим «концом». Это сложно, это где-то на уровне восприятия, а не слова, фантазии, а не мысли даже – но когда ты подходишь к концу, ты ощущаешь: первое – тягучее, сладостное и невероятно болезненное ожидание чего-то нового; одновременно какой-то злой старый идол настоящего и почти прошлого, с угрюмым, невыразимо, невыносимо, непременно-неизменно – да, низменно - страшным, суровым каменным лицом, стоит за спиной, и своим молотом громко отстукивает время, оставшееся до начала  нового «начала». Или до конца старого «конца». Как хотите, звучит всё равно безумно. Но он не страшит, потому что ты всё равно купаешься в розовой булькающей ванной, перед тобой плавает жёлтая и совсем не страшная резиновая утка (оскал звериный, но это мы увидим потом, пока это безумная, то есть беззаботная улыбка чумового-чумного клоуна), ты расслаблен и ты неизменно готов к неизбежному, которого ты хочешь, и которое не менее того хочет тебя. В этот момент что-то совсем старое, какие-то давние мысли и рассказы – вроде рассказов о твоём детстве – становятся простыми и понятными, совсем не требующими объяснения. Ты был замечательным ребёнком, детка, у тебя было счастливое детство. Забудь страшилищ из одной, совершенно попсовой, музыкальной сказки, киношедевра одной из этих ваших роксовых поп-групп. Таков конец.
Я говорю это, наверное, потому что в момент написания этого нахожусь в глубочайшем ощущении конца, вхождении его в меня (пошло, но верно) или вхождении меня в него (в определённом смысле странно). Тогда это было вряд ли, тогда я ехал в общежитие и почти не страдал от мыслей, я только дожидался автобуса на залитой солнцем городской площади, думал, что задержусь в общежитии и поеду домой на следующий день, моё настроение пело аоровские-сюрвайворские песенки (может и в дальнейшем вы заметите  за мной привычку перекраивать иностранные слова на наш непотребный русский лад). Американ хеартбеат – яркий пример такого издевательства, но именно это звучало в моих ушах и отбивалось пока негулким молотом того немого стража, стоящего у меня за спиной.
Автобус пришёл, я зашёл, я встал. Помнится, была ещё пара девчат с одного потока, наш душный, щемящий, весёлый автобус мчал нас к общежитиям по этим фонтано-играющим, солнце-ловящим, таким красиво-замечательным, таким безнадёжно-давящим улицам. Город-сказка, город-мечта. Когда то давно я уже начинал скучать по нему, тогда дома я пользовался панорамами, благодаря которым я заезжал даже в те места, в которых, возможно, не решился бы побывать. Хотя было, было, укатил нас, оболтусов, автобус в другую часть города. Я, кажется, упустил описание его (города), зимнего. Но если учесть всю прерывистость и нелогичность моего повествования, это можно оставить на какое-нибудь далёкое потом, не ругайтесь на меня, если я забуду.
Кроме моих мыслей, в возвращении моём домой, скорее всего нет ничего интересного – если мои мысли вообще представляют какой-то интерес. Но раз уж я испытываю потребность в душевной лоботомии, а вы готовы кушать почти любое блюдо, которое вам предложат – кушайте. Вдруг понравится? Официант раскрывает меню, а там… Выбор там богат, ешь не хочу, а если лежит хоть тонким слоем шоколадно-крошечная посыпь знаменитости, то жирный кушатель-слушатель уже уплетает за обе щеки приготовленное угощение (пусть будет нашей с вами тайной, заинтересованные: хотел вышеупомянутый полакомиться гуляшом, а довольствоваться пришлось муляжом – но пасть то раскрыл, угощение закинул и нисколько не заметил подлога и предательства со стороны рестораторов). Кушайте мою диетическую пищу, на безрыбье, как говорится…

                3.
Если вы ждёте обилия диалогов и печальных фраз («Ах, Джон, я люблю тебя» - «Ах, Марша, ты свет очей моих»), готов огорчить вас, похоже ваш мясистый палец нажал звонок другой двери. Нужно, чтобы каждый из вас в определённый момент воскликнул: «Чорт возьми, я кажется чувствую нечто похожее». Это же так приятно, когда неожиданно узнаёшь собственные черты в литературном или кино- герое. На самом деле, такое магическое отражение появилось только благодаря совокупности – не хитросплетению – стандартизированых черт – не ветвей, присущих данному характеру. Никакой магии.
Здесь же на столе перед вами мой мозг в разрезе, любуйтесь и наслаждайтесь его острыми гранями и хлюпающими извилинами. Смотрите, анализируйте, критикуйте – я вам доверяю, хотя, в сущности, даже вам я доверяю лишь настолько, чтобы сделать первый выстрел.
Итак, солнце, автобус, общежитие – девятиэтажное здание из красного кирпича с широким полотном, восхваляющим вуз с многочисленными его корешками и корнями. Обильное движение, обильный пот – в общем то стандартная ситуация в стандартно крупном городе. Задержаться ещё на день по некоторым совершенно неинтересным причинам у меня не получилось, пришлось заказывать такси – до моего родного города почти ежедневно ходили машины междугороднего такси.
На самом деле задержаться мне надо было и хотелось, ибо где-то далеко, в печальном ступенчатом – башенка на башенке, баш на баш – замке, обитала прекрасная, ещё не освобождённая мной – и никем – принцесса, в магическую, завораживающую-замораживающую страну которой мне просто необходимо было попасть.
Вам необязательно знать её имя, характер - со временем понимание, надеюсь, придёт само, стоит знать только лишь то, что я не хотел влюбляться, но влюбился, как это бывает в паршивых бульварных книжонках. Но эта волшебная её, негаданная-странная, весёлая и мрачная в одном химическом соединении страна, была, к сожалению, неуклонно и неизменно далеко – добрые, однако, эльфы, посредством определённой  магической телефонии между моей – простой и серой, и её – невероятной и изумрудной, странами – слава вам, добрые телефонные эльфы! – сообщили мне, что тройка могучих лошадей и старенький кучер перетащат в мой прагматический и обыденный мир её высокую-высокую чёрную (вращающуюся), кипятком обжигающую башню, со рвом и драконами. То есть, Она – но не факт, что эта она на самом деле займёт место рядом со мной в моей Импале – появилась в моей жизни.
Пока же, получив вполне однозначную реакцию от моей не от мира сего «оны» я собирал сумку, хмуро щурясь на светящее прямо в мои зрачки солнце. О, я знаю, оно хочет пустить в эти маленькие чёрные провалы свои радостные щупальца и осветить изнутри пустую, похоже, черепную коробку, так чтобы через уши и щёлки ноздрей струился свет тоненькими фантастическими волнами.
Сумка собиралась медленно – я не любил торопиться и я смаковал музыку, заливающую свои грустные плавно-текущие ноты навстречу идущему из ушей, глазниц и ноздрей свету:
                Times have changed and times are strange
                Here I come, but I ain’t the sa-aaa-me…

И так тянет, тянет последнее слово чарующий, плачущий, убивающий голос..
               
                Mama, I’m coming home…

                Time gone by seem to be
                You could have been better friend to me-eee
                Mama, I’m coming ho-oome!

И взрывающий, бьющий меня, ругающий меня, непутёвого, припев, совершенно выносящий потоком эмоций сквозь дверь или окно, прорубленное в сознании острым топором жестокого дровосека-избавителя, дверь к сущему блаженству, пониманию и слиянию с солнцем и небом: птицы щебечут (и щебетал бы всю жизнь!), камни летят в меня и разговаривают со мной голосом всепрощающего и всепонимающего Иешуа, голые хиппи играют в траве и творят любовь, а не войну – эти пики не для войны, эти розы на самом деле просто розы с логотипа «гансов», а ружья с розами вполне хорошее и блаженное сочетание: каждый из них, из этих приисусенных детей цветов играет на гитаре и поёт:
«А не спеее-еть ли мне песню?» - тянет один. «Спеть!», отвечаем все дружно.
«Приходя домой, снимаю маску… Где моя прекрасная Ассоль?..» - зачарованно  и безмерно печально вопрошает другой.. Мучает тот же вопрос.
«Катится автобус по вечернему городу…» - уверенно утверждает третий, и он прав, даже не стоит его переубеждать – катится, ибо шестьдесят второй автобус ходит всегда.

                Took me in and you drove me out
                Yeah, you had me hypnotized
                Lost and found and turned around
                By the fire in your e-ey-ees!

                You made me cry, you told me lies,
                But I can’t stand to say goodby-y-e-e..
                Mama, I’m coming home…
                I could be right, I could be wrong
                Hurts so bad, it’s been so lo-oo-ong!
                ‘cause Mama, Mama, I’m Coming Ho-o-o-o-me!

Да, мама, мама, чорт возьми, айм каминг хом! Это даёт примерное представление, что музыка для меня нечто большее, чем набор звуков. Кричите сколько угодно, что музыка – это ваша жизнь, что вы любите музыку, или, что ещё страшнее, - вы её делаете, это всё ничто перед ощущением, когда каждую божью секунду тебе требуется наполнять эту пустую черепную коробку чередой, автоматной очередью этих чарующих (брутальных, злобных, окровавленных) волшебных бабочек – ах, этот бубнящий бас, тишина-тишина, гитара врезается, въедается в тебя своей беспощадной, своей убивающей, укладывающей в постель, берущей тебя сзади и спереди, извращённо-изощрённо – в уши и прямо в мозг – мелодикой! Ритмикой! Агрессией! Или плавным замедлением и красотой, красотой: it’s just no way that we can win…
Всё слова. К сожалению казна языка не настолько богата и я не настолько осыпан золотом из этого великого хранилища – красоты, убожества, мудрости, смеха, чтобы заставить чувствовать.
Да, мама, мама айм каминг хом. Только вот почему мне этого совсем не хочется?

               


                4.

Хочется-не хочется, но есть вещи, которые стирают внутри все границы, и оставляют возможность для настоящего, и оттого не вполне осознаваемого, осторожного, принимаемого как должное, блаженства. Кроме того, эти понятия довольно размыты, и всегда значат лишь то, что в чём то ты сумел себя убедить, а в чём то нет. Нельзя не любить некий гипотетический предмет (пусть это будет слон), а потом щёлкнуть тумблер объективности в голове, и вдруг полюбить его. И незаметно для себя самого увидеть, как в некрасивых, даже отвратительных складках этой огромной, серой массы, неспешно перекатывающейся по широкой улице, давя ничего не значащих в этом дешёвом фильме персонажей, вдруг вырисовывается твоё имя с пронзённым стрелой сердечком близ него.
Набережная летом – это что-то, чего не хочется объяснять, о чём не хочется рассказывать красивых сказок, чего не тянет воспевать в стихах. Но не потому, что сей предмет не заслуживает таких дифирамбов, по совершенно иной причине – так уж получилось в этом странном мире, что если твой слон имеет для тебя значение, ты просто не сможешь рассказать, чем же таким острым это толстокожее существо смогло проникнуть под твою, не менее толстую, кожу. И никакие стихи, песни, представления с клоунскими колпаками и шариками тут не помогут.
И этот, первый мой слон, имел для меня значение. Нравился или нет – где то в глубине головы, возможно, этот вопрос и был связан тонкой белой ниточкой с каким-то конкретным ответом, но имея страх глубины, мало кто отважится нырять.
Это действительно сложно осознать, в частности осознать непосредственно возможность, но при том сам процесс осуществляется довольно легко – убеждение себя в чём либо. Сложно также сейчас, сидя в тёмной комнате, пытаясь не закрыть глаза, которые просто жаждут, упрашивают на поезде нереальности прошлого унестись, собственно, в Страну Нереальности Прошлого, восстанавливать того же прошлого паззл. Собрать то легко, картинка будет, но вот выйдет она тут подпорченной, а тут обесцвеченной. Воспоминания – не вино, долгие годы выдержки их только портят.
Но чем дальше в лес, тем больше дров, и путь от нереальности к реальности для меня, и от реальности к нереальности для вас, с каждой буквой, с каждым словом всё ближе и ближе к логическому концу, концу в образе…
Да у каждого этот образ свой.
Неизвестно, как это случилось, но однажды я приехал в университет гораздо раньше, чем начались занятия. Огромные двери красного монолита были ещё заперты, и я не смог придумать ничего лучше, чем прогуляться по набережной. Недаром набережная является моим слоном. Но можно хотя бы для галочки предположить, что вы понимаете, какое наслаждение я испытывал, прогуливаясь по ней - не потому, что это набережная, не потому, что с заволжских далей обдавало свежим ветром, а лишь потому, что это было моё большое, родное, серое животное, к бронированной шкуре которого я всегда мог прислониться в случае печали.
Именно по этой причине я сказал себе: «Это будет замечательный день» и сощурил глаза от солнца.
То была ранняя осень, но было, к слову, довольно прохладно, поэтому тело объективно не получало никакого удовольствия от прогулки и ныло, подобно маленькому ребёнку, зазывая в тепло.
Да, то была ранняя осень, но тот день вовсе не был замечательным, замечательным собственно не было даже утро. Я неспешно прогуливался навстречу пронизывающему утреннему ветру по выложенному киричом тротуару, поглядывая то на череду машин, припаркованных у красной стены, то на туманный, несформировавшийся ещё в такую рань, пейзаж далёкого берега, который все почему то считают красивым, а мне он кажется пустым.
Традиционно считают. Один сказал, другой повторил. Может это и кощунство, может кто и бросился бы на меня с ножом, заявляй я такое на каждом углу. В общем то понятие красоты у каждого своё. У кого то это восприятие связано с мелочами, у кого то с глобальными и монолитными вещами. Неизменными вещами. Хотя на мой взгляд – красота в движении. Не всем дано понять всю прелесть райского сада, вероятно он пафосен и вычурен для иных.
«Что это за пошлость?» - заявят они, - «К чему тут вот висят все эти лианы, что это за гадость? Запутаешься. Почему яблоки растут не по фэн-шую? Кто сказал, что есть нельзя? Садовый кооператив? Что значит собственность государства?».
И они кстати правы, ну не любят они лианы. А вот широкое колосящееся поле – это совсем другое дело. Есть где разгуляться душе. А меня привлекают пейзажи поздней осени. Она удивительна - печальная барышня, почти нагая, но без намёка на разврат – воплощение чистой красоты, прямо таки тот самый пресловутый гений. В ней много мелочей, на которых можно остановиться взгляду