1-2

1

Мне больно. Жизнь огорчает меня все сильнее и сильнее. Возможно ли найти противоядие? Едва ли. От тоски и хандры спасает только глоток заразительного смеха, но ведь и ирония стремительно исчезает из нашей жизни. Когда-то давно я по-настоящему любил - без искусственного пафоса и напыщенных слов. Мне не нужно было выражать своих чувств, поскольку они выражали себя сами. Но сейчас эта любовь прошла, как прошло и много времени с тех пор. Ничего не удивляет, не возбуждает, не волнует.
Лишь один мой друг тщетно пытается разбудить во мне оптимизм, угасающий мало-помалу. Он беспрестанно твердит: «Ты просто должен увидеть одно произведение искусства, и оно немедленно тебя заразит волей к жизни!» Но товарищеская патетика никогда меня не поднимала с постели, как и великие идеи не поднимали Обломова. Мы с ним почти что братья. Впрочем, я не лежебока и стараюсь двигаться, пусть и весьма бесполезно, однако смотрим мы на мир с одной стороны, а вторую не видим потому, что она покрылась густым туманом. Нет ее больше, она вне зоны видимости.
Но друг напирал: «Ты влюбишься в эту картину, только попробуй ее увидеть для начала». Хорошо, пусть так, лишь бы отвязался. Я люблю своего друга самоотверженно, но время от времени он раздражает меня и я перестаю отвергаться. Все его вина - не люблю напор.
Для того, чтобы познакомиться с любопытным предметом, о котором разглагольствовал добрый друг, нужно было выйти на одного старого книжника. Он жил на даче, в уединении, и хранил множество бесценных предметов. Он был коллекционером, а, возможно, и простым любителем-собирателем затейливых вещей - кто его знает? Разговаривал он мало и шел на контакт неохотно. Но раз друг сказал, что у него хранится картина, повергающая каждого в шок, то я обязан был ее увидеть, хотя искренне и не рассчитывал на чудо.
Найти его было непросто: я обошел массу знакомых, чтобы достать немнго информации о его месте жительства. Но все это тянулось жутко долго. Процесс утомлял и вызывал уныние. Но оно, должно быть, того стоило.
Я познакомился с одним причудливым человеком, который знал адрес старика.
- Зачем тебе он? Дед - невероятно ужасный тип, - пробурчал собеседник, - Да и не связывайся с ним. Наберешься от него всякой нечисти. Он - проклятый.
- Да что ты такое говоришь? - возразил я. - За что ты обвиняешь старика понапрасну?
- Богом клянусь, правду говорю! Спроси остальных. Мы потому с ним не разговариваем, что он проклятый. Темный он. Колдун. Его все боятся и все ненавидят. Лучше не ходи к нему.
Но я не унимался и расспрашивал в запальчивом любопытстве:
- Что же он такого сделал? Что сотворил?
Признаться честно, все эти разговоры только увеличивали мой интерес к книжнику, необычные люди всегда привлекают к себе внимания больше, чем обычные, - во всяком случае в силу человеческой природы. Люди боятся неизведанного, но изведать его, тем не менее, пытливо хотят.
- Говорят, он околдовал одного мальчика, и тот начал с ним жить. Но жил не долго, помер затем. И многое из того, что мальчик имел, осталось у колдуна. Видать, он намеренно провернул дельце: заманил мальчишку с целью заполучить его ценные вещи. Потом были и еще мальчики. И еще.
Я обошел еще некоторых людей: их показания расходились, но сводились к одному - что к темному человеку ходить нежелательно. Кто-то заявлял, что колдун жил все время один и никакого мальчика к себе не водил, но зато искусно вызывал духов - как знать, быть может, среди них встречались и мальчики. Кто-то доказывал, что у него была интимная связь с мужчиной, совсем не мальчиком, но мужчиной чудаковатым и инфантильным. Еще о нем говорили, что дед заразен, и любой контакт с ним может стать последним. Так это или не так, но узнать правду мог лишь только я сам. Своими глазами. Без постороннего влияния. Я узнал о том, что он жил далеко от города, в месте, которое и дачей-то можно было назвать с натяжкой. Жалкое подобие. Одна грязь кругом и сырость. Хата ветхая, кругом ни души. Одна лишь собака откуда-то лает, но не поймешь даже - откуда.
Стараясь не показаться невежливым и непрошеным гостем, я деликатно постучался в скрипучую дверь, которая моментально открылась: старик ее не запирал, ему нечего было бояться. Коротким шагом я зашел в мрачную комнату, заваленную газетами. На койке, стоящей в дальнем углу возле окна, спал книжник глубоким сном. Его лицо излучало какую-то детскую радость, несмотря на то что было покрыто морщинами. Казалось, что передо мной лежал ребенок, старый и седой ребенок, но с невинным взглядом на жизнь. Он беззаботно улыбался, и это не могло оставить меня равнодушным к этому человеку. 
Близился вечер, а он еще спал. Скорее всего, подумалось мне, он спит днем и бодрствует ночами. Такого действительно испугаешься. Я сел в сторонке на лавочку и тихо дожидался пробуждения старца. Тревожить его не хотелось - никогда не знаешь какая последует затем реакция, будь он хоть трижды кротким человеком с детской улыбкой.
Он проснулся ближе к ночи. За окном ничего не было видно. Я задумался. Надеюсь, он не прогонит меня, и я смогу у него переночевать. Поднялся он с большим усердием, без особого наслаждения, точно ощущая всем телом рождение бытия из небытия. Он почесал свою длинную седую бороду и уставился на меня. Его брови, до сего момента полукруглые, неожиданно распрямились. На его лице нарисовалась поразительная гордость, какой не наблюдалось, когда он спал.
- Кто вы? - испуганно прошептал старик.
- Я пришел к вам посмотреть одну картину.
Книжник взглянул на часы и ответил:
- Почему так поздно?
- Вы спали. Я не хотел вас будить.
- Меня уже давно никто не навещал.
- Мне плевать на остальных. Важно, что мне самому любопытно увидеть то, о чем так много говорил мой друг.
- И что же он вам рассказал? - поинтересовался старик и привстал с койки, на которой образовалась небольшая ямочка после него.
- Я пребывал в растерянности и замешательстве. Я, видно, заболел. И тут мой друг сказал, что у вас есть такой предмет, который моментально поразит меня, заставит улыбаться и вылечит.
- Предмет?
- Он сказал о картине.
- Ах, картина... Но не знаю, дорогой гость, смею ли я вам ее показывать. Мы совсем не знакомы. Да и поздно как-то вы явились.
- Картины больше нет? - вздрогнул я.
- Нет, что вы, она у меня. Я имел в виду, что сейчас уже поздний час.
- Судя по тому, что вы весь день проспали, вы ночью бодрствуйте. Вряд ли для вас этот час действительно поздний.
- Но я все же хотел заняться кое-какими вещами. Личными делами, так сказать.
- Я вам не помешаю. Я ночью как раз сплю. Если вы позволите мне переночевать, у вас, я буду тих как пифагореец. Но картину я бы хотел увидеть.
- Вы хотите ее купить? - голос книжника становился решительным.
- Я ее не видел, не знаю. Однако после того, как вы мне ее предоставите, как знать, что будет дальше.
Старик взял паузу для размышлений. Не только он со стороны выглядел странным, но и, вероятно, я. Наведался к нему нахально, без спросу, открыл дверь, вошел внутрь. Разве это не хулиганство? Но скорее всего только хулиган и мог добиться его расположения. Воспитанный человек не то что не подошел бы, он даже не задумался бы о встрече со стариком.
- Кушать что-нибудь будете? - учтиво спросил он.
- Нет, спасибо, я не голоден.
Приготовив скромную стряпню, старик уселся за стол и начал молча вкушать свой поздний ужин. Впрочем, его можно было назвать и завтраком, судя по специфическому режиму старца. В тарелке плескался неизвестный суп, источавший зловонные запахи, но, видимо, старик привык к подобным яствам. Это его повседневность, это его еда. Я брезгливо скорчился и исполнился тревоги. Задавать ему вопросы, когда он ест, - дурной тон, но и томительное молчание, прямо скажем, угнетало. За окном раздавался лай собаки. В комнате звенела ложка о тарелку. Подождав еще некоторое время, я все же решил заговорить:
- Приятного аппетита.
Вздрогнув от неожиданности, будто не предполагая никаких бесед во время застолья, старик медленно поднял голову на меня, вытер капусту с бороды и заговорил:
- Вы в Бога верите?
- Какое это имеет значение?
- Для Бога все имеет значение. Так верите или нет?
- Должен признаться, что вы смутили меня своим вопросом. На такие темы предпочитаю не распространяться. Это интимное.
- Чаю хотите?
- Что вы говорите? - переспросил я, не расслышав.
- Чаю, говорю, хотите? Горячего, травяного...
- Мне бы картину... - промямлил я тоскливо. Книжник, судя по всему, не испытывал острого желания переходить к делу и жадно наслаждался своей доминирующей ролью. Все зависело от него и только от него: как частное удовлетворение моего эго, так и общая судьба картины.
- Молодой человек, - отвечал он, - вы напрасно спешите. Всему свое время. Если я вас не выпроводил домой, стало быть, не отказался от мысли познакомить вас с этим превосходным произведением искусства. Но надо же подождать. Вот вы ходите на свидания?
- Нет, не хожу.
- Что, совсем? - изумился старик. Видимо, он понимал в этом деле больше, чем я - хотя бы в силу тех причин, что читал об этом в книгах. Мне же это было просто не интересно - так, легкомысленная прихоть.
- Сказать честно, я не понимаю к чему вы клоните.
Он вновь опустил голову в суп - именно так это и выглядело, неряшливо и отвратительно, - и затем продолжил гнуть свою причудливую логику:
- Подумайте только. Человек идет на свидание. Ему предстоит встретиться с девушкой, к которой, должно быть, он испытывает некоторые чувства. Он готовится к этому. Соблюдает определенный ритуал. Так почему же вы, собираясь на встречу с картиной, ничего подобного не производите?
- И что же я должен сделать? Привести себя в порядок? - сказал я раздраженно, ибо не мог достойно оценить приведенную аналогию, пусть и сорвавшуюся с уст начитанного человека.
- Да хотя бы выпейте со мной чаю. Это приятно. Да и очищает. Он же ведь на травах! - улыбнулся старик и посмотрел на меня добрыми глазами. От таких предложений не отказываются. И не прав был Крестный Отец, когда утверждал, что не отказываются исключительно от его предложений; случаются ситуации и посильнее: когда, скажем, тебе предлагают выпить. Отказать - значит обидеть. А обижать - не быть человеком. Потерять достоинство. Однако же никогда не мог себе представить, что придется насильно с кем-нибудь пить чай: пожалуй, это даже лучше и вдвойне приятнее.
Скудно помыв пыльную кружку, произвольно стоявшую на столе, он налил туда свежего ароматного чаю и любезно подул на него.
- Осторожно. Горячий.
- Почему вы заговорили о Боге?
- Мне симпатичны люди, верящие в Него. Они как будто живут двумя жизнями. Духовной и обыденной. И таким образом проживают две. Не правда ли удивительно? Многие вот говорят: «Живем лишь один раз, поэтому нужно все попробовать». А им этого не надо. Не один раз они живут, и кто знает - возможно, во второй их жизни они живут вообще вечно.
- Скажу честно, я не верующий, но пишу слово «Бог» с большой буквы. Не из принципа даже, а из уважения.
Внезапно расхохотавшись, старик отпрянул от своего ужина и взялся за голову. Ему явно понравился мой ответ, он так и повторял: «Прелестно! Прелестно!» У него не висел крестик на шее, в комнате не наблюдалось икон, да и пахло здесь отнюдь не святостью - странно, что его хоть в какой-то степени волнует религиозная тема. Чудак, ищущий смысл жизни в одиночестве - вот кто он. Простодушный чудак. Чудак-хохотун.
- Вставайте, я покажу вам картину. Вы заслужили ее. Вы - хороший человек.
- Не знаю. Возможно.
- Удивительно, что вы ей заинтересовались. Она обычная. Ничего в ней неординарного не нахожу. Ничего. Я много видел других, действительно стоящих. А это так. Находка. От одного человека осталась.
Мы устремились на чердак, где хранились все его уникальные вещи. Два слоя скрывали предметы от внешнего мира: темнота, которая безраздельно властвовала в этом загадочном месте, и бессистемно раскиданные грязные тряпки. Я молчал и ждал, когда старик найдет то, что мне нужно. Я оглянулся: Господи, как много здесь книг! Они не относились к исключительным вещам, а просто хаотично лежали друг на друге по сторонам. Но как их было много - Архимеду не сосчитать.
- Вы, верно, много читаете...
- Вот она! - закричал книжник и вытащил из темной бездны прямоугольный силуэт. Он держал ее крепко и заботливо, словно своего ребенка. Чтобы он не говорил, подумал я, а все свои вещи из коллекции он лелеет с невероятной любовью. Старик стряхнул с нее пыль, вытащил на видное место, куда падал слабый свет, и сдернул с нее тряпочную накидку. - Смотри и любуйся!
И я увидел ее. Картину, на которой была изображена девушка. Светлая кожа, белое платье, розовый румянец на щеках и темные волосы, хищно спадающие на плечи. Это был не портрет - ибо девушка в этой картине располагалась не на переднем плане, а чуть в стороне, слева, - скорее это был какой-то пейзаж, экспрессионистский, без вычурных деталей, без изысканных подробностей. Острые углы и прямые линии, с одной стороны, убивали дух природы, выгоняли его вон за пределы картины, а с другой стороны, в данном контексте и данном замысле эти геометрические особенности лишь подчеркивали останенность природы, ее чуждость человеческой натуре. В этой плеяде прямых, косых и раскосых линий выделялась дама, сидевшая на траве. Она была реалистично прорисована и на фоне затейливо-эмоциональной природы смотрелась на картине единственным живым объектом. Более того, она сама являлась воплощением жизни, словно говоря: «Природа и окружающий мир - бессознательная иллюзия, капризный фантом, и только я есть истинное бытие». Она и была истинным бытием, ответом на все вопросы, образцом добродетели. Я глядел на нее всенощно, будто не замечая течения времени.
Старик оставил меня наедине с ней, полагая, что я не скоро еще приду в себя, и он был поистине прав, этот странный коллекционер. Никогда себе не мог вбить в голову: почему люди останавливаются возле картин и так долго на них смотрят? Гуляя по галереям, я по обыкновению задерживал внимание не более нескольких секунд. Но в настоящий момент я осознавал каково же это: млеть перед прекрасным. Не анализировать его холодным рассудком, а чувствовать его сердцем. От раздумий можно утомиться, но от любви - никогда.
Так - в полусонном, полузавораженном состоянии - я простоял до утра. Обещание я исполнил: за ночь так и не проронил ни единого звука, стоял молча, невозмутимо. Наверняка, подумал я, старик рассматривал этот вариант, раз немедленно покинул меня; он знал, что меня затянет. Судя по энергии, запрятанной в картине, она пленяла многих, и книжник это понимал. Для одних искусство - это всего-навсего развлечение, и само по себе пленение, в сущности, сводится к получению удовольствия, для других же искусство - это целый мир, расставаться с которым тягостно и тоскливо. Я принадлежал ко второй группе, испорченных жизнью группе, считавших, что искусство богаче тусклой действительности. Мне не хотелось уходить, мне не хотелось покидать этот мир, я напрасно тщился остаться еще на минуту в компании кроткой девушки, к которой я испытывал подлинное чувство. Она - прелестное создание, покорившее мое сердце. Я полюбил ее. Одной фантазии художника тут мало, - очевидно, что у дамы существует прототип. И в эту секунду меня осенило: я должен узнать, кто она. Кто запечатлен на этом холсте. Кто тревожит все мое существо и кому в конечном счете я обязан своему перерождению - да, да, именно так я мог назвать свое состояние внезапно родившейся любви к жизни и людям, доселе раздражавшим меня.

2

Утром в доме книжника было не так уж и страшно: свет ласково озарял комнату, которую страшной назвать не поворачивался язык. Нищенская, брошенная, но никак не страшная. Она вызывала жалость, и старик на этом фоне смотрелся не каким-нибудь легендарным колдуном, а простым босяком, этаким толстовцем, намеренно оградившимся от людских пересудов с целью личного самосовершенствования. Это, несомненно, вызывало уважение. Спустившись в комнату, я напугал книжника, сидевшего на лавке в полугипнотическом состоянии. Но, признаться, испуг его положительным: он был рад меня увидеть.
- Насмотрелся? - словно издеваясь, спросил он.
- Я хотел бы знать, кто нарисован на этой картине.
- Девушка, кто же еще! - засмеялся книжник характерным хрипло-старческим смехом. - А вы хотели кого на ней увидеть? Динозавра?
- Не шутите так. На картине изображена девушка, с которой я мечтал бы познакомиться. Скажите, кто она? Кто позировал художнику?
- Молодой человек, может, для начала выпьем чаю?
- Да бросьте вы ваши приготовления к свиданиям! Я хочу узнать ответ на вопрос: кто она? Вы можете мне сказать?
- Увы, мой друг, но ответ мой также бесплоден как и ваш вопрос.
- Я не понимаю вас...
- Дело в том, что эта девушка давно умерла. Как динозавры.
- Опять шутки... - процедил я сквозь зубы.
- Нет, сейчас я говорю на полном серьезе. Девушка умерла, к сожалению. А была красавица, я думаю. Только вот я никогда ее не видел. Да и мало кто ее видел. Не знаю что с ней сталось. Как она умерла, но факт остается фактом: на свете белом ее больше нет.
Сказать, что меня поразило это сообщение, - сказать ничего. Я был шокирован новостью, раздосадован и потерян. Мне казалось еще некоторое время назад, что я обрел счастье, и вот это счастье моментально оставляет меня, даже не попрощавшись. Я не знаю, как бы я поступил, будь эта девушка жива: наверное, я бы узнал о том, где она живет, стремительно приехал бы к ней и каждый день доказывал ей свою любовь. Я вцепился бы коршуном в счастье, ведь настоящий мужчина никогда его не отпустит, пусть если и знает он о тщетности операции. Борьба - вот наше главное оружие. Но когда не с чем бороться, или - вернее с казать - не за кого, впадаешь в незнакомое замешательство. В известном смысле это равно мгновенному отключению света, когда на минуту ты не знаешь что и делать и растерянность окутывает тебя.
- Досадно. - Выдавил из себя я последние слова. Книжник добродушно похлопал меня по плечу и сказал, чтобы я не переживал, ибо это ни к чему не приведет. Этот старый мизантроп, должно быть, знал истину, поэтому я ему доверился.
- Что же мне делать? - озадачился я.
- Может, чаю? - лукаво улыбнулся старик и присел за стол. На таких, как он, грешно обижаться. Все, что они делают, - от чистого сердца. И с моей стороны было бы невежливым отказать гостеприимному хозяину.
Мы сели за стол и беззаботно принялись трапезничать. Он угостил меня своим фирменным супом, который на поверку оказался не таким уж и дурным, а чай - горячий травяной чай, - был в самый раз под настроение, он сумел успокоить меня, умиротворить.
- Эта девушка... Я бы взял ее в жены, ей богу, взял бы.
В очередной раз стерев капусту с густой бороды, старик сладкозвучно ответил:
- А что тебе мешает? Бери картину в жены.
- Вы шутите?
- Вы наверняка заметили, что когда я шучу, я смеюсь. Сейчас же не до смеха. Хотите - берите в жены. Но сначала, разумеется, заплатите мне, - и он ухмыльнулся, будто почувствовав себя действительным отцом невесты, которому нужно отдать за нее выкуп, - Недорого. Я за нее не держусь, в общем-то, - резюмировал старик.
Жениться на картине? Что за чепуха? Кому еще в голову могла прийти такая идиотская идея? Женятся на чем-то живем, теплом, дышащем, а не безжизненном. Хотя, если посмотреть на это с иной точки зрения, то партия вполне приемлемая: ее не нужно обеспечивать, она не досаждает тебя, не портит настроение, не изменяет, не гневается, не капризничает - идеальная жена! Но все-таки это как-то странно. Я нахожу этот поступок едва ли логичным: меня вряд ли поймут. Но нужны ли мне эти людские одобрения? Мерзкие, лицемерные людские одобрения - это то, что я всю жизнь ненавидел и чего яростно избегал. Так почему же сейчас я должен прислушиваться к их тошнотворному голосу, когда есть истинно верный голос совести?
- Я женюсь на ней. Решено.
- А вы, однако, господин, быстро принимаете решения!
Договорившись о цене, мы заключили сделку. Дружелюбный книжник, казалось, остался доволен: картина по большому счету ему уже была не нужна, сильно за нее он не цеплялся и всем своим видом доказывал, будто она уже сослужила ему важную службу. После бессонной ночи меня клонило в сон, и старик предложил мне место для отдыха, где я и погрузился в глубокий сон. Теперь я понял, почему старик спал днем и бодрствовал по ночам; на его месте всякий бы так приучил свой организм; режим диктовался обстоятельствами, а не наоборот. Мы заснули с ним и проснулись вечером, когда за окном было уже темно. Солнце брезгливо покинуло эти места, благожелательный свет сменился зловредной тьмой, и в хижине деда - а его домишко действительно в какой-то мере напоминал хижину, причем рабскую хижину, дяди Тома, - стало дискомфортно. Я попрощался с седовласым чудаком и вернулся к той жизни, которой я жил до этого момента.
По возвращении в свою среду я пересекся с другом, рекомендовавшим купленную картину. Он был удивлен тем, что старик продал ее мне.
- Он никогда не расстается со своими вещами, тем более теми, которые ему достались в сущих муках.
- Что ты имеешь в виду? - заинтересовался я.
- Насколько мне известно, старик получил ее от умалишенного художника. Не известно - непосредственно или опосредованно, но получил в результате долгих и мучительных уговоров. То, что он расстался с ней, для меня необычно. Либо ты впечатлил его, либо перехитрил.
- Да нет, ничего необычного. Просто влюбился в картину и купил ее.
- Влюбился?
- Да, я влюбился в девушку, изображенную на ней. Поскольку настоящая девушка, позировавшая художника, как сказал мне книжник, ушла из жизни, то я принял решение жениться на картине.
Друг несколько растерялся после моих слов. Думаю, если бы мне еще дня два назад заявили аналогичное, моя реакция вряд ли бы чем отличалась. Но и доказывать или объяснять что-либо в мои планы не входило. Пусть примет все так, как есть.
- Ты женился на картине? - переспросил он в запальчивости, - Ты сошел с ума?
- Можно и так это назвать.
- Тогда не удивительно, что он продал тебе картину...
Я повесил ее на самое видное место в своей комнате и разглядывал часами. Такой красоты не возможно было сочинить или придумать, - она была естественна и органична, не порождена людской фантазией. Я не выходил из дома, не общался с людьми. Едва ли обо мне можно было сказать, что я изменился после жениться, - я остался прежним, нелюдимым, но зато уже не одиноким. Женщина всецело приковывала к себе внимание, и мне захотелось знать кем же она была при жизни.
Мои поиски начались с опроса друзей, затем с библиотек, а после со сбора редких слухов, но ничто не приносило результата. Слухи разнились, библиотека материалами не владела, а друзья скромно отмалчивались. Если бы эти тщетные поиски так и продолжились, я бы, вероятно, отчаялся, но одно событие значительно изменило ход вещей.
Однажды, когда я сидел на улице на лавочке и томительно рассматривал трещины в асфальте - они капризно расходились в разные стороны, словно демонстрируя собой расщепление бытия: вот так оно разрушается день за днем, вот так, - ко мне подсели человек в черном. Пожалуй, других характеристик я бы называть не стал - просто не хочу. Ни одежда, ни его лицо, ни его рост не имели значения, чтобы их описать. Это был человек-пятно, точка в пространстве жизни, без особых признаков, но в тоже время уникальное явление, так как такое встречается не каждый день. Человек в черном какое-то время не привлекал к себе внимания, покуда сам не обратился ко мне:
- Вы курите?
Мне показалось, что я уже где-то это слышал. И мне тут же вспомнился старичок, настойчиво предлагавший мне чаю. Или мир сошел с ума, или мне попадаются исключительные чудаки, или просто я чего-то не понимаю. Почему он решил задать этот вопрос мне - человеку, смотрящему на трещины в асфальте, держащему руки в карманах и не единым жестом не подтверждающему версию о том, что я курящий?! С какой стати именно я?
- Не будет сигаретки? - Продолжил он, не получив от меня ответа.
- Я не курю и не желаю начинать.
- Куда вы смотрите? - нагло осведомился человек в черном. Да кого он из себя возомнил? Следователя? Откуда берутся эти вопросы? Неужели он агент спецслужб? Или еще какое-либо лицо подозрительной профессии?
- Я смотрю за расщеплением бытия. - Не соврал я.
- Это все от того, что вы не можете узнать никаких сведений о девушке на картине? - Отрезал он и закурил. Затягивался человек в черном властно и сладострастно, точно насыщаясь неизвестным мне удовольствием.
- Откуда вам известно о моем интересе?
- Мы живем в небольшом городе. Слухи распространяются моментально.
- Хорошо. Что вы знаете?
- А вы не хотите закурить?
- Я же сказал вам, я не курю.
- Не стоит быть столь принципиальным. Иной раз нужно угодить человеку, проявить великодушие.
«Что он говорит, - думал я, - о каком великодушии идет речь? Покурить с ним и не обидеть? Какой абсурд! Какая глупость!»
Собравшись с мыслями, я ответил:
- Что вам известно о картине? Вы подсели ко мне, должно быть, не для того, чтобы угостить сигаретой. Вам, верно, что-то нужно.
- Ровным счетом ничего.
- Ни за что не поверю вам. Люди беспричинно не подсаживаются.
- Вы летаете в предрассудках, дорогой друг, - безжизненным голосом вымолвил он и достал пачку дешевых сигарет. - Закурите, легче же станет.
- А еще просили сигарету...
- Я лишь хотел поддержать разговор. Так закурите же.
Оскорбленный, в некотором роде уязвленный, я не хотел ничего отвечать этому незнакомцу. Он нахал, ничего больше. А то, что он знает о картине, не прибавляет к его бесцветному образу ни единой радужной детали. Мрачный тип. Такие встречаются разве что в сказках, где есть четко выраженный негативный герой - противный и отвратительный. Они и получают по заслугам, эти нахалы. Они и нужны лишь для того только, чтобы на их фоне добро казалось еще более эффектным.
- Вы ошибаетесь, совсем не для этого, - возразил мне человек в черном, человек без свойств, но с выраженной гордостью.
Я встрепенулся, - он услышал мои мысли, этот странный тип? Наверное, я просто проговорился, забылся и начал говорить вслух. Неловко как-то перед ним. Не обидеть бы.
- Меня трудно обидеть, молодой человек, вы будете курить или нет?
- Да, одну возьму, - из нутряного страха выпалил я и невольно, на автомате закурил, - Так что с картиной?
- Вот теперь мы можем обстоятельно вести беседу. Дело в том, что я был знаком как с художником, так и с натурщицей, - и он глубоко затянулся, будто жадно вкушая греховные пары человеческих пороков, - Они жили в том же городе, где жил и я. Совсем в маленькой, непримечательном городке.
- То есть они не отсюда?
- Нет.
- И женщина действительно мертва?
- Да.
- Жаль, - протянул я и сделал глубокий затяг. «Этот человек вызывает известное подозрение, но говорит исключительно по существу. Скорее всего не врет».
- Не вижу смысла врать вам. Тем более, когда правда горше лжи. История этого художника пестрит необычайными подробностями. Он был удивительным человеком, непростым. И картина, надо признаться, далась ему в больших мучениях. Она - результат его жизни, единственный сын - или, если хотите дочь, - его богатой фантазии.
- Есть еще сигаретка? - спросил я озадаченно. Видимо, человек в черном при себе имел много сигарет, поскольку курил без передышки. Почему бы не воспользоваться его щедростью? К тому же ему ничего не стоит меня угостить. Разговор обещал стать продолжительным.
- Вижу, ты готов к рассказу. Так слушай же. Художника этого звали Максимом Николаевым. И родился он в довольно страшных обстоятельствах...