Я был батальонный разведчик...

   Шёл семьдесят первый год двадцатого века. Это был последний год моей службы в рядах Советской Армии. Отдельный Ракетно-зенитный полк Главного Командования Одесского Военного Округа нес боевое дежурство по месту своей приписки на вершине покрытого виноградниками холма живописного села Алексеевка. Но раз в год один из трёх стреляющих дивизионов сдавал экзамен по боевой подготовке на государственном полигоне Ашулук. Четвёртый – технический дивизион и батарея управления вынуждены были сопровождать экзаменуемый дивизион всегда. Вот так я и попал на воспетые легендарным фильмом "Белое солнце пустыни" басмаческие пески полигона, родного брата Байконура. Не доставало только каспийской марины на горизонте.
   Рассказы и байки о стрельбах в Ашулуке передавались из поколения в поколение. Если ты побывал в Ашулуке, то к тебе в полку относились с надлежащим почтением. Рядовой с определением "был" считался более уважаемым военнослужащим, чем сержант без такой приставки. Без ущерба устава, негласно. Поэтому каждый старался обязательно попасть в такой "курортный" заезд: покататься на поезде, понюхать пороха, отдохнуть от устава и повысить свой статус. Как же не везло тем, которых из стреляющего дивизиона перед самым выездом переводили в стрелявший уже дивизион. Обычно разгильдяи так и ходили «салагами» зелёными до конца службы.
   Байки – байками, но перед выездом был проведён штатный инструктаж, на котором каждому младшему командиру боевой единицы были даны и персональные распоряжения. Я, как начальник станции радиолокационной дальней разведки, получил ещё и пачку накладных для получения полного комплекта ЗИПа, для полной его замены: там(!) тебе уже никто ничего не выдаст…
   Получить-то его я получил, а вот менять не стал; в ящиках ЗИПа лампам будет намного комфортнее, чем на штатных местах в блоках, - решил я. Поставили мы расчётом станцию на колодки, укрепили катанкой за крюки, и покатили эшелоном через пол-Европы в далёкую, неведомую пустыню, заранее предвкушая воздух вожделенной романтики.
  Но романтикой, что-то долго не пахло. Эшелон шёл по дикому расписанию, пропуская все скорые и пригородные в обоих направлениях. Всю серость будней скрасил один эпизод на подъезде к Волгограду. Эшелон, по стечению обстоятельств, остановился на первом пути небольшой сельской станции, где на импровизированном базарчике сидели бабульки в платочках с цинкованными восьмилитровыми ведёрками даров приусадебного участка. Состав особенно жалобно проскрипел напоследок и, обречённо громыхнув в последний раз, затих до звона в ушах. Мы сидели на подручных средствах между машин и докуривали уже горчащие бездельем  окурки. Все анекдоты и байки уже были рассказаны под свист ветра с достаточной громкостью и под смесь дружного хохота и стука вагонных колёс. Все наслаждались внезапно свалившейся на нас тишиной. Вдруг одна бабулька встала, и, подхватив своё ведерко, пошла в сторону нашего вагона. Подойдя вплотную к платформе, она подняла ношу над головой:
— Угощайтесь, ребятки.
— Спасибо большое! Мы не голодны. У нас всё есть.
— Угощайтесь! Это витамины, свежие, сегодня собрала.
Мы-то на всех полустанках видели подобную картину. Бабульки сидели со своим товаром в ожидании пассажирского, чтобы выручить для дома "свежую копейку". Бывали и такие полустанки, на которых контингент спешно покидал расположение вокзального тротуара, при виде воинского эшелона. Даже обидно было; неужто мы были похожи на кровожадных грабителей?
Ведро не опускалось.
— Угощайтесь, пожалуйста, — настаивала хозяйка.
Чтобы уступить её настойчивости из ведра взяли три – четыре яблока на всех.
— Берите все, — сказала она мягким настойчивым голосом. — Не возьмёте — обидите. Я такого, как вы не дождалась с войны.
Ефрейтор Рындя взял ведро и высыпал яблоки в подставленную гимнастёрку. Под многоголосое, эхом повторяющееся, восьмикратное "спасибо", старушка взяла пустое ведёрко и, не оборачиваясь, исчезла между зданием вокзала и сохранившейся водонапорной башней.
   Монотонно стучали на стыках колёса. После украинских и русских разноцветий полей и деревень, больших узловых многопутейных станций и величавых мостов через широченные реки пейзаж сменился на монотонную бледно-жёлтую нескончаемую равнину в обе стороны. В этом необычном беспрепятственном пространстве для глаза и уха всё казалось далёким, чужим и враждебным. Даже рельсы приумолкли. Прекрасно было слышно, как на стык первым въезжал тепловоз со своим торопливым перестуком, а потом мерный метроном вагонных тележек «первый – второй, первый – второй» с нарастающей громкостью приближался к нам, и, простучав под ногами свой громыхающий надоедливый куплет,  уносился к последнему вагону, чтобы там оборваться на полуслове. Солнце стало появляться бесстыдно рано и надоедливо долго, как бы нехотя, вылезало из-за горизонта, временами, словно пытаясь вернуться обратно за очередной бархан. Так же лениво оно опускалось на западе, утопая в неистовом танце неистребимой мошкары. Я, как и все остальные, ходил по выматывающей, шарахающейся, скрипящей платформе с огромной гудящей от недельного недосыпания головой.
Граница, где кончался один шум и начинался другой, не существовала. Существовала только надежда, что и это когда-нибудь закончится. И тогда уж в абсолютной тишине можно будет отдаться безраздельно в руки морфея на все три часа: от заката и до рассвета.
   По прибытии на конечную станцию, вожделенный Ашулук, в полувзвешенном состоянии на заученном автопилоте мы сгрузили станцию на твердь, которая, вопреки нашим ожиданиям, продолжала неистово плясать под ватными ногами. Казавшийся преодолённым,  железнодорожный синдром не желал покидать нас. Как только колонна техники, выстроившись согласно штатному расписанию, отправилась в заключительный путь, выяснилось, что за пределами Ашулука вся дорога была выстелена железобетонными плитами. Стыки между плитами, конечно, отличались от рельсовых стыков, но очень скоро мы поняли, что не в лучшую сторону. Мы-то хорошо знали с какой скоростью движется колонна по хорошей дороге; нам предстояло преодолеть ещё восемьдесят километров.
   Поздней ночью после команды "глушить моторы" я, доложив об отсутствии происшествий за время следования, нашёл на станции сонное царство.
   
   За целые сутки удалось хорошенько выспаться с короткими побудками на приём пищи, при которых в ушах появлялся стук и скрежет вагонных колес, а земля под ногами начинала покачиваться, стоило открыть глаза. Но и это тоже прошло, и все отоспавшиеся начали ощущать тревогу затянувшимся бездействием.
   Но это нам только казалось. На полигоне всё двигалось по чёткому расписанию. Забегая вперёд, скажу, что всё это нам стало известно ближе к концу нашего приближённого к бою вояжа. Все экзаменуемые боевые единицы выстраивали в одну воображаемую линию вдоль предполагаемого маршрута радиоуправляемой мишени.
   Сами мишени поднимали в Астрахани и сопровождали до командного пункта Ашулук операторы в самолёте. Если по каким-то причинам передача управления не состоялась при движении с севера на юг, то вышедшая из повиновения мишень становилась целью сопровождающей пары истребителей из лётных училищ. А если передача управления проходила штатно, то авиация с правым разворотом уходила над Каспием на Астраханские аэродромы, а мишень с левым разворотом шла восточнее ракетно-зенитных позиций, чтобы ракеты стартовали в сторону Байконура.
   В самом построении позиций тоже была своя закономерность. Первое место всегда занимали отъявленные мазилы, двоечники.
Возникает вопрос: "А что, были и такие?".
Среди Советских зенитчиков я таких не знавал. Но мазил мне встретить своими глазами довелось. В те годы в нашей стране проходили обучение славные воины дружественной страны Арабская Республика Египет. За спиной каждого египтянина стоял наш классный специалист – лейтенант, а они мазали. (Если мы попадём, – нас отправят домой, а там война, стреляют). Мазали, получали зарплату (они наёмники) и ждали досрочного окончания войны.
Вторыми стояли те, кто проштрафился год назад. Далее все остальные.
Ещё была одна тонкость. При достижении ракетой дальности поражения мишени срабатывал взрыватель, и несколько тысяч осколков конусом устремлялось в предполагаемую зону нахождения мишени. Шансов у мишени не было.
Но мишень вёл не пилот, а наземный оператор. Никаких манёвров.
Поэтому один из факторов, скорость, мишень, команда, был блокирован.
Взрыватель не должен был сработать:
А) если ракета не летит с достаточной скоростью.
Б) если ракета не смотрит в упор на мишень
В) Если со станции наведения нет команды на подрыв.
Команду на подрыв блокировали. И это всё называлось "стрельба на промах". Я тоже не сразу понял эту игру слов. Оказалось, что если ракета проходила в одном сантиметре от мишени, то это считалось промахом. Были ли ракеты полностью снаряжёнными, мы не могли знать; технари получали пеналы с комплектами ракет здесь. Тем не менее, ни одна мишень не дожила до самоликвидации. Да и посадка не была предусмотрена.
   Стрельбы проходили регулярно, кроме выходных. Если мишень терзали Миги, то сегодня у нас был выходной. Если после арабов сбивали двоечники, – нам объявляли отбой. Выполнившие стрельбу на "отлично" выстраивались в колонну и отправлялись на погрузку на станцию Ашулук. Его место занимал прибывший ранее дивизион, а на его место располагался тот, на чьё место грузился отличник. Вот такая карусель.
   Мы стояли на первой позиции в положении наблюдателей. Прибыли начальник разведки и командир батареи. Начались стрельбы. За восемьдесят километров на индикаторе кругового обзора появилась мишень и тут же исчезла. Начальство переглянулось и обратило взор ко мне.
— Что это? Почему? Где дальность? А если прикажут стрелять вслепую?
Вслепую, — это когда станция наведения ракет включается в активный режим за несколько секунд до старта.
— Согласно регламента, после каждой транспортировки все высокочастотные соединения антенных фидеров должны быть вымыты спиртом. Заявку на спирт я уже подал.
— Опускайте антенну и протрите сухой ветошью каждый разъём.
Они покрутились ещё некоторое время, чтобы убедиться, что "солдат не спит". Результат всё равно будет известен завтра при очередной стрельбе.
Утром всё повторилось, как под копирку. Арабы опять промахнулись, а немцы (наши же пацаны из ГДР) уложили мишень первой  ракетой.
   — Иди сюда, молодой, — поманил пальчиком меня начальник разведки. — Вон видишь, на холме стоит твой коллега, который сегодня отличился? Чтоб завтра в пять утра я твою станцию нашёл на её месте.
— Какая разница? — попытался возразить я, — на какие-то три метра выше при дальности больше трехсот километров, но осёкся.
— Есть! — приложил я руку к прилипшей и истекающей потом пилотке.
Когда Солнце упёрлось на западе в горизонт, мы привели станцию в походное положение и улеглись спать. А утром, пожелав немцам "счастливого пути" въехали на их ещё неостывшие следы.
Часам к девяти подъехал начальник разведки. В его экипировке обнаружился явный прогресс; сзади на портупее красовалась новенькая фляга. Её местоположение выдавало ценность её содержания: стал бы он таскать на ремне флягу с водой при наличии личного уазика с водителем…
  Я отдал распоряжение опускать антенну, а сам с оператором, загородив вход одним блоком от станции, сменил старую генераторную лампу абсолютно новой. Когда антенна была протёрта и поднята, надо было произвести штатную ориентацию станции на местности и относительно магнитного севера. Начальник разведки сам предложил свои услуги:
— Давай я схожу, разомнусь на местности.
 Он взял буссоль и выносной генератор и пошёл в пески. Надо было с дистанции в сотню метров показать вертикальность и горизонтальность антенны и включить выносной генератор. Когда ориентирование было закончено, ему дали знак возвращаться. В пустыне, в песках сто метров ощущается гораздо большей дистанцией. Весь расчёт ожидал возвращения майора на станцию.
И тут случилось то, чего никто не ожидал. На подходе к станции майор переложил буссоль и генератор на левое плечо и, вдруг, сменил шаг на строевой. А последние пять шагов выполнил по парадному. Приложив с последним шагом передо мной правую руку к козырьку, начал доклад. Я настолько опешил от неожиданности, что в ответ тоже вытянулся по стойке смирно и синхронно с ним приложил руку к пилотке.

— Я был батальонный разведчик,
   А он писаришка штабной.
   Я был за Расею ответчик,
   А он спал с моею женой.

   Все дружно грохнули смехом. У него подхватили станционное имущество, а я вернул ему его новенькую флягу, половина содержимого которой мирно покоилась в тайнике во фляге одного из водителей.
   
   Мы проследили на индикаторе кругового обзора почти от Астрахани полёт мишени и её сопровождения, расхождение их направо и налево, и выбежали посмотреть на падающие обломки мишени.
— Завтра наша очередь, – вздохнув, сказал майор. — Теперь я в вас уверен!
   А на завтра всё было, как-то обыденно. Мишень привычно вышла на боевой курс. Арабы промазали. Первая наша ракета прорезала стабилизаторами низ задней части самолёта похожего на МиГ-15. Сразу стартовала вторая ракета, раскидавшая горящие обломки по пескам. Был приезд командира полка с начальником разведки, праздничное построение боевого расчёта с получением личным составом благодарности за хорошую службу, с последовавшим и растворившимся в песках "Служим Советскому Союзу". Был и праздничный ужин с добытыми по случаю боевыми ста граммами.
   Но больше всего запомнилась шутка майора, докладывающего по всем уставным правилам сержанту стихами:
— Я был батальонный разведчик…