Оля

  Я никогда не была  в детстве лидером.  Мозговым центром, поставщиком идей,  как путных, так и сумасбродных,  но чтобы  главенствовать в детском коллективе нужно уметь унизить первым, подавлять. Совершенно не про меня, я бывало даже просила прощение не будучи виновной, дабы сохранить дружбу.  Но однажды я примерила на себя эту роль. Причём в той самой извращённой форме, которая называется детской жестокостью. Обычно эту тему представляют от лица жертвы. Мой взгляд – с другой стороны.
  Мне лет десять, впервые поехала в спортивный лагерь Абсолютно отвязное место, по сравнению с пионерским. Никаких правил, линеек, мероприятий. Только тренировки и балдёж. Нас было шесть девочек и человек двадцать мальчиков. От души перевлюблялись. Там  мы прочно сидели на матерной лексике, ни до, ни после столько мата на одну фразу я  не применяла, я просто не нашла, куда бы его вставить. Общались девчонки все впятером, одна же, Оля,  вела себя как-то отшельнически, ночью спала, а не подслушивала, о чём говорят мальчишки, и даже не играла в карты.
  Однажды я заметила её сидящую в лодке, которая  покачивалась  у берега в примыкающем к лагерю прудике. Она  что-то писала в ученической тетрадке. Наша компания спустилась к воде. Я залезла в лодку и сказала: «Покажи, что пишешь!» Оля спрятала тетрадку и посмотрела на меня испуганными глазами. Почему дальше я действовала именно как действовала, понять сложно. Я вырвала у неё тетрадку, и прочитала, как сейчас помню, начало чего-то заумного: «Жизнь – это дорога, которая как и все дороги, дорога как дорога…» Бурный ржач за спиной раззадорил меня и я начала декламировать с издёвкой все её записи. Оля захотела отнять у меня тетрадку. Тогда  я её ударила.
  И понеслось. Я била её всю смену, искала даже. Когда просто пинок, когда и тем, что под рукой. Она молчала, вообще ничего не произносила в ответ. «Бл*дь!, немая что ли?» - бесило меня. Я никогда не знала, сколько во мне всего отвратительного.
 Апофеоз случился перед отъездом домой. Она была дежурной, а я подскользнулась на луже после мытья полов. Била  нещадно.  Отходила, возвращалась и снова била. Навернув на руку хвостик стянутых резинкой волос, я ударила её головой о кроватную каретку. «Как удобно» - промелькнуло в голове. Сколько повторов было, не помню, но каретка звенела. По-моему, Оля тихо плакала. Так тихо, что меня это заводило втройне. Я схватила сандалии и сначала швырнула в неё, потом начала бить ими по лицу. Разбила ей губу. Устала. На следующий день мы разъехались.
  Через несколько лет я встретила Олю. На литературном конкурсе. Первая подошла к ней. «Узнаешь меня?» - старалась сказать я как можно приветливее. В ответ  - тихое «Да», и тот же затравленный взгляд. Она вжалась в стул, будто я начну колошматить её прямо в этом зале. Мне стало неприятно, я сказала: «Вот где встретились» и отошла. Совесть моя почему-то молчала.
  Когда я рассказываю эту историю своим знакомым,  они категорически отказываются верить. Ты – никогда, говорят они. Тем не менее. Спустя много лет и вспоминая эпизод своего «средневековья», я искала причины нетипичного для меня поведения. Меня никто не подстёгивал, никто  не одобрял. Все молчали.  Заведомая слабость жертвы, внутренняя ревность к её «непохожести», раздражение её несопротивлением – могли стать составляющими частями такого моего проявления.
Да и зрители рулят!