Сиротка

     Когда я прохожу мимо нищих, тянущих ко мне свои  руки, во мне борются жалость и разум.
     Как-то я лежала в больнице, где частенько по палатам ходил щупленький мальчик. Он продавал газеты, рассказывал о себе, подолгу задерживаясь за разговорами с больными. Зашел и к нам. Оказалось, что его родители погибли на Тещином языке (так зовется крутой спуск возле Енисея), а он остался с пятилетней сестрой на попечении бабушки. Мальчишка рассказывал это, опустив голову, перебирая стопку газет, как бы нехотя.  Конечно, его рассказ не мог не тронуть. Я смотрела на этот как попало стриженый затылок, на узкое треугольное лицо, и горло давил комок, увлажняя глаза, и подступившие слезы проникали куда-то в покрасневшие ноздри. Дала свой рабочий телефон мальчику, чтобы связался со мной после выписки. В те годы мне пришлось работать на частной кондитерской фабрике, и чего-чего, а сладкого неликвида я могла принести детям предостаточно. Моей дочке исполнилось 7 лет, скопилось много одежды, игрушек, которыми мы вовсе не прочь были бы поделиться. Мы созвонились, договорились о встрече с бабушкой мальчика.
   
    Я и  дочка на каком-то радостном подъеме отбирали ставшими уже малыми платьица, кофточки. Я предложила ей самой выбрать игрушки, которые она хочет подарить девчушке, потерявшей папу, и маму. Собрали два огромных куля с детским добром, завернули туда мешочек со сладостями, купили большую азбуку и поехали. По дороге моя малая все говорила, как хорошо бы было подружиться с девочкой, играть с ней и делиться всем-всем. Она щебетала о том, что ее розовое платье принцессы с кружевным бантом и оборочками ей почти уже мало, а вот обрадуется та, у которой нет мамы. А с псом Грихой, с оторванным носом, так уютно спать вместе! Ей не жалко вовсе. Ну, может, чуть-чуть. Машина летела в сторону пригорода по искрящемуся недавним дождем шоссе, льняной хвостик моей попрыгуньи то и дело выныривал из недр задних сидений в мою водительскую сторону.
   На повороте, где мы условились встретиться, стояла женщина, явно поджидавшая нас. В моей дурной и радостной голове  бушевали эмоции. Я выскочила, с трудом вытащила кули с добром, беспорядочно задавая вопросы и не дожидаясь на них ответов. Наконец, повисло неловкое напряженное молчание. И тут до меня стало доходить, что что-то не так. Не ухожена и неряшливо одетая... Неопределенного возраста.
- Вы бабушка Алеши? - спросила я, не понимая еще, что же не стыкуется в моих возбужденных  мыслях.
- Нет.
- А он говорил мне, что у него одна бабушка... Соседка? Бабушка дома?
Все то же молчание и цепкий взгляд в сторону кулей.
- Мама я.
- А... а папа... он погиб?
- Нет. Дома.
- А сестра? Она существует?
- Да.
Я с облегчением расплылась в улыбке.
- Так значит, вещи пригодятся?!
- Ей 14 лет.
Выцветшие глаза настороженно смотрели из-под кое-как накрученной челки, а плечи вяло кутались в вытянутую кофту.

- А зачем вы врали мне? Зачем потакаете вранью сына?
- Так больше дадут...
   Я попятилась к машине, потянув за руку мою ничего не понимающую девочку. Добро, упакованное в белые пластиковые кули из-под сахара, осталось нелепо стоять  на развилке.
   Домой ехали молча. Я  делала вид, что смотрю на дорогу, потому что не могла видеть глаза обескураженной дочки. Она никак не могла понять, а где же та сиротка, для которой мы собирали игрушки и книжки, и долго выглядывала в заднее стекло  удаляющиеся два светлых пятна, напоминающие издали  мертвые бельма невидящих огромных глаз.