и всё-таки есть в жизни счастье

            …Он стоял посреди какого-то загаженного пустыря, совершенно не понимая, того как он сюда попал и что он делает в этом невыносимо тоскливом месте. Всё   происходящее было до предела бессмысленным и глупым. Время года угадать было невозможно, однако холод он чувствовал весьма ощутимый, скорее всего потому, что из одежды на нём были только синие, вылинявшие от изнурительных стирок, армейские трусы и… густая растительность на груди. А если прибавить к этому, доносившийся непонятно откуда фантастически жалистный собачий вой и облака цвета несвежего поноса, до которых  можно было дотянуться рукой, то картина, пожалуй, была бы полной.               
            Время утонуло в тупом болоте ожидания непонятно чего. Наверное поэтому он не сразу понял, что стемнело и из этой темноты как-то вдруг сконденсировалась уродливая, маленькая старушонка. Она стояла напротив, молча протягивая ему руку. Ситуация была невнятной.  Ни он, ни она ничего конкретного не предпринимали и стояли друг против друга как два обкуренных суслика.  Потом она  рваным движением испорченной заводной куклы медленно положила ему руку на грудь,  как раз на то место, где согласно классической анатомии у всех без исключения людей располагалось сердце и вот здесь ему стало плохо. Совершенно жуткий, ну просто арктический холод сдавил его «мотор». А дальше…  дальше он проснулся. Маленький комочек плоти, снабжающий весь его организм живительной красной жидкостью, еле трепыхался. Ощущение страшной неотвратимой беды пульсировало в его  сознании каким-то извращённым осциллографом.
           - Бл…дь, да что же это такое! Уроды ё…аные!  - простонал он,
           - Так и ласты недолго склеить,  - и опустив руку на трубу, ту самую, которая давала его убежищу тепло, а значит и  жизнь, он всё и сразу понял. Труба  была чуть теплее лба покойника!
           - Всё, Тёма, приплыли…               
           Года полтора назад он от нечего делать, а больше потому, что просто устал тогда бродить и мокнуть под гнусной, беспрестанно льющейся с неба, осенней водой, забрёл на территорию этого, забытого Богом и людьми, завода. Забрёл вобщем-то, чтобы перестоять где-нибудь под крышей мерзкую ледяную слякоть, которая, казалось никогда не иссякнет в  рванине облаков серо-бетонного цвета, цеплявшейся за пики громоотводов. Так бы всё и закончилось вместе с дождём, если бы не одно обстоятельство. На него вдруг откуда-то выскочила жалкая, драная псина и начала истошно лаять и бросаться как Матросов на амбразуру. Наверное ей было что защищать среди этого нагромождения бетона, арматуры и останков металлоконструкций. Однако вся эта собачья самоотверженность его мало трогала в тот момент. Единственно о чём он подумал тогда, так это о том, что не хватало ещё  какое-нибудь бешенство подцепить от этой не в меру героической  лохматой миляги. Попытавшись как-то отогнать её и ничего не добившись, он боком-боком, потихоньку начал ретироваться.  Так длилось достаточно долго, пока она не загнала его в какой-то заводской тупик, где он наконец вспомнил что это ж он царь природы и что негоже ему вот так вот трусливо…  Вобщем, метнул он в неё со зла что-то тяжёлое и метнул видно достаточно точно, потому что псина взвизгнула и след её тут же простыл. А он стал рассматривать тупичок и обнаружил как-то очень хорошо, а главное естественно замаскированный люк. Если опустить подробности,  то люк этот вёл в бетонную коробку квадратной формы где-то три на три и высотой что-то около полутора метров. Ничего примечательного кроме труб и вентилей там не было кроме, пожалуй, одного – этот бетонный «дзот» был чистым, не загаженным, а главное…,  главное в нём было тепло, сухо и по домашнему уютно.
         Позже «срисовав кроки местности», он понял что это было такое. Завод, убитый в ноль перестроечной бурей, героически умер ещё в начале девяностых, однако не совсем. Один небольшой цех на противоположном конце его территории ещё жил своей, пусть не очень интенсивной, но всё-таки деятельной жизнью.  А если прибавить к этому неряшливый большой дом сталинской ещё постройки невдалеке от проходной и несколько ветхих бараков, где доживало отпущенный ему по жизни срок вечно пьяное пролетарское быдло, почему-то громко именуемое сейчас электоратом, то становилось ясно откуда тёплая труба и еле-еле всё ещё работающая котельная.
          Он не был большим специалистом в паровом отоплении, но даже ему было ясно, что кардинально перекрыть что-либо можно было только здесь в коллекторе. Сразу  за забором стояла котельная, но вентили и трубы, на которых он так шикарно устроился, были только у него в «доме». Однако к нему никто не приходил и ничего такого не делал. Тогда что?
          Позже он узнал в чём было дело… Просто в котельной из двенадцати работало всего-то два котла, да ещё один был в резерве, вот один из двух работающих и накрылся медным тазом.  И как всегда… у нас на Руси…  Бли-и-и-ин!...  Вобщем,  пока разобрались, пока доложили «кому надоть»…  а потом ещё и не шибко торопясь, с задушевными матюками и долгими перекурами (куда оно, типа, денется-то…),  по морозцу…,  стали запускать третий...
         Но сейчас лежа на досках, из которых была сделана импровизированная  кровать и, закутавшись во всё что было, он справедливо рассудил, что ночью, в лютую стужу, пусть даже из остывающего бетонного склепа вылезать смысла не было никакого.
        - Вот доживём до утра, а там видно будет, - резонно рассудил он. Спать уже не хотелось, и он как-то незаметно  упал в  не совсем нежные объятия воспоминаний. 
         И вспоминался ему его родной детдом больше похожий на зону, директриса – здоровущая ражая баба с бюстом необъятных размеров и таким же «турнюром» и… вообще все.  Среди этого, довольно разношерстного «профессорско-преподавательского состава» более всего выделялся учитель физкультуры, кстати,  родственник директрисы, которого она по блату пристроила к себе под бок.  Родственничек был тот ещё бугай – бывший прапор-десантник, почти метр девяносто ростом. Он как-то исхитрился заочно поучиться в педучилище и поэтому  мордовал детвору на вполне законных основаниях. Кстати, именно ему Бен и был более всего благодарен.
         Поначалу у него не очень сложились отношения с этим «шкафом в адидасе», как его звал за глаза весь персонал детдома, но потом тот, видно  разглядев что-то такое в нём, хлипком, но  очень уж упорном и задиристом пацане, стал опекать везде и всюду. Позже  «десант», несмотря на отсутствие   у  Бена  богатырских кондиций, взял того в группу карате, которую сам и  организовал при их детдоме. Артём заниматься старательно, до кровавых мозолей и синяков и ни разу не пожалел об этом ни тогда, ни потом. Пригодились ему эти специфические навыки, ой как пригодились, не раз спасая самое драгоценное –  жизнь, сначала на гражданке, а позже  и в армии.
       Он укрылся всем чем только можно было и, пригревшись под тряпьём, как-то  незаметно   прикимарил.  И снилась ему Чечня. Смешно так снилась, будто он с чеченскими пацанами на стадионе в Грозном играет в футбол на щелбаны и всё время проигрывает. При этом ему было невдомёк, как можно играть одному против целой команды? Но он как-то играл…   
       Потом он увидел мать, молодую, красивую, всю в белом. Он всегда видел её в снах именно такой и никакой больше, наверное от того, что в жизни не встречался с ней никогда.  Она бросила его, когда ему было всего-то месяц с небольшим. И осталось у него тогда от всех его родителей только метрика да имя, слава Богу, полное, так что ничего не надо было придумывать как другим.  Имя было красивое и ему нравилось, а вот фамилия…  Ну, посуди сам – Бендюх Артём Николаевич. Правда, надо отдать должное, по этой причине кликуха у него была всегда и везде классная и в детдоме и потом в армии, а в спецуре, так там за ним официально закрепили позывной - «Бен».
        Мысли (или сновидение, хрен их поймёшь…)  как-то сами собой перескочили на другую тему, и он «увидел»  другана своего, такого же бомжа как и он – Колюху  Спирина. Они познакомились уже здесь в этом подмосковном городе, куда их обоих забросила неласковая судьба. Собственно говоря, Колян этот ничем таким не выделялся среди других таких же вечно голодных, битых и убогих, кроме одного –  фантастического внешнего  сходства с ним, Артёмом.  А  выяснилось это совершенно случайно, когда Колян как-то по пьянке, заливаясь слезами и в очередной раз жалуясь на судьбу-злодейку совал ему под нос свой паспорт и говорил, что он, дескать, тоже человек и что тоже, дескать, «право имеет…»  Вот почему  тогда у него  практически сразу  созрел не очень оригинальный и, чего там греха таить, не совсем гуманный план. Дело в том, что после «его» Чечни ни о какой нормальной жизни речи идти не могло. Помнится сразу же после их знакомства Артём чуть ли не в деталях прокрутил в мозгу свою чеченскую Одисею и особенно то, как он почти два месяца выбирался оттуда, прячась и от боевиков и от своих. Вспомнил он и тот случай на вокзале, когда его замели как бомжа и как он буквально чудом ушёл тогда от ментов…
        Ну не было у него документов. Не бы-ло!  Да и быть не могло в том положении, в котором он находился. А у Коляна они были…   Не надо было быть провидцем, чтобы догадаться о том какие  ну, очень конкретные,  виды имел на них Бен. Вот почему он старался не терять этого самого Коляна из виду, всё оттягивая и оттягивая время «Ч».
        Конечно, всякий уважающий  себя (и не только) «рассейский антилигент», глядя на всё на это, может сказать, ковыряясь где-нибудь там в носе, что мол, не гуманно это и даже… а-мо-раль-но! Возможно! Это если сидеть в тёплой квартире, потягивать кофий с коньяком под фирменную сигарету, сделанную на заказ, аж в самом Житомире и смотреть по телевизору какой-нибудь «Поединок»… Вот только в жизни, к сожалению, всё по другому.
        Артём, как и всякий человек со специфической армейской подготовкой и таким же опытом не был патологическим садистом и убийцей. А если прибавить к этому то, что Колян был незлым и невредным человеком и всегда почему-то с неподдельной радостью встречал именно его, то руки опускались сами собой. Ну не мог он с ним поступить так, как с теми уродами, которые где-то с полгода назад, пытались его замочить из-за какой-то мелочи. Та драка крепко врезалась ему в память, наверное потому, что среди всей серости его бомжацкой жизни она за последний год-полтора была самым ярким событием. 
          Если быть предельно объективным, то  Бен не очень напоминал классического  бомжа. Он старался,  насколько это возможно, мыться и не очень грязно одеваться. В этом был свой резон… Как ни крути, но жить как-то надо было, то есть, что-то есть, во что-то одеваться. Все его теперешние «коллеги» промышляли кто чем мог, хотя в основном конечно, попрошайничали да отирались по помойкам. Бен таким не был. Вот почему иногда на вокзалах пассажиры доверяли ему донести вещи до такси,  ветхие пенсионеры просили натаскать воды,  дров нарубить или вскопать огород,  одним словом подработать. Вот после одной из таких подработок тот случай и имел место быть.
           Он понял всё и сразу. Четверо наглых и до предела «реальных пацанов» увязались за ним и не отставали ни на шаг. Судя по их нахально-решительному виду и красноречивым подначкам в его адрес,  нетрудно было понять, что добром всё это для него не должно было кончиться. Недолго канителясь, он свернул  в сторону ближайшего пустыря, где стоял полуразвалившийся недострой - старая брежневская пятиэтажка. В ней, время от времени Бен, и другие его новые товарищи иногда отдыхали от не совсем и не всегда праведных трудов.  За домом был небольшое пространство, где (он это точно знал) их никто не увидит и не услышит. Те отморозки смело двинулись за ним, видимо их это обстоятельство тоже устраивало.  Он не стал изображать из себя «Рэмбу», и как только первый появился в проёме стены, сразу же нанёс ему арматурным прутом, подобранным тут же, страшный, предельно жёсткий удар по шее. «Паренёк» рухнул как подкошенный. Сразу же в проёме образовался затор, что дало возможность Бену  быстро отступить вглубь двора и занять достаточно выгодную позицию. Остальные трое, очень даже проворно перескочив через своего еле живого корешка, повыскакивали во двор в предчувствии хорошей разминки, но не тут-то было.  Когда один из них довольно неплохо крутанул «вертушку» Бен быстро ушёл вниз и пропустив ногу над собой вогнал тому по самую рукоятку точнёхонько в просак заточку, сделанную из старого напильника и вслед за этим автоматическим движением провернул её там.
              - Два, - отметил он. Третий видимо занимался боксом и потому довольно ловко  махал перед носом кулаками, причём махал настолько быстро, что Бен уходя от ударов и одновременно контролируя четвёртого, секунд десять не мог к нему приблизиться. Но наконец этому дебилу надоело месить воздух руками и он сделал, как ему наверное показалось, классный выпад в его сторону с одновременным прямым в голову.  Бен, не мудрствуя лукаво, отбил удар левой, а правой коротко и жёстко всадил ему своё страшно орудие в мочевой пузырь, где сделал такое же движение, какое делали шофёры на старых довоенных грузовиках, переключая скорость. Четвёртый, не уловив что случилось, но видя  корчащихся на земле дружков начал видно просекать что что-то не то и не так пошло у них с этим «пацаном».  Однако боевой азарт и инерция сделали своё дело и  он, вооружившись обрезком трубы, прыгал перед ним как обезьяна, приговаривая,
             - Ну, чё, бомжара, щас я тебя  замочу казла вонючего!
          С этим было проще, когда он, замахнувшись,  хотел ударить его трубой по голове, Бен спокойно взял контакт и… труба, свистнув у него рядом с ухом, ушла в сторону. А дальше всё как на тренировках…,  отработанным и даже несколько ленивым движением он воткнул пику ему в кадык. Хорошо воткнул… остриё вышло чуть ниже основания черепа.
             Вся драка длилась минуту не более, однако Бен отметил про себя,
             - Стареешь, Тёма, стареешь…
          После драки он подошёл к первому, лежавшему в проёме в полуобморочном состоянии и, нагнувшись, пару раз несильно ударил его по щекам, затем спокойно и почти дружелюбно спросил,
             - Деньжат, наверное, хотели срубить по лёгкому, - тот, не открывая глаз, вяло кивнул головой,
             - А не вышло, да? - подытожил Бен.
            – Ну, чё, брателло, грустно, я понимаю, но за всё надо платить,  - и  воткнул ему заточку в еле заметную ямку чуть ниже уха. Ровно под сорок пять градусов,  как учили инструктора…  Потом добил остальных и чтоб они не мозолили глаза, случайным прохожим, оттащил в дальний конец двора, где и побросал в канализационный люк. Пацаны были молодыми, не старше двадцати, но все крепкие, накачанные, сваливая их в канализацию, он подумал, что вот такие же наверное, два месяца назад, замочили и Пашу Сивого - безобидного хромого бомжа. Случай был громким, настолько громким и ужасным, что смерть какого-то там бродяги власти не смогли замолчать. И даже в газете была статья, типа, «…куда ж мы, блин, все идём-то, ну то есть, типа, катимся-то, а…?»
         Дело в том, что Паше повезло несказанно, его пригрела какая-то сердобольная старушка-пенсионерка. Она его подкармливала и пускала ночевать в подвал пятиэтажки, где сама и жила, а он за это помогал ей чем мог. А потом Пашу нашли в этом же подвале, но!... без головы и со следами таких пыток, что Гестапо просто отдыхает. Вот такие же вот подонки, которых Бен только что упаковал по полной программе, несколько часов мучили ни в чём неповинного человека, а затем, ещё живому! отрезали  голову ножовкой по металлу.
         На суде они, нимало не смущаясь, сказали, что бомж – это не человек, а голову они отрезали, чтобы сделать из неё… бокал для вина. Вот такая вот булгаковщина…
        Время, не желая никуда двигаться, вяло топталось на месте и Бен, то всплывая, то опускаясь в глубины  подсознания, вспоминал дальше…
        В Чечню он попал тогда, когда там уже все кому надо и не надо наломали столько дров, что всей стране хватило бы лет на пять отапливаться. Ничего героического он в своей работе не видел, справедливо полагая, какая война,  такая видно и работа и воевал как все, не хуже и не лучше.
        В плен попал, слава Богу, здоровым, ни одной царапины. Во время одной из операций по ним шандарахнули из гранатомёта – всех всмятку, а он хоть бы хны. Ну, правда, контузия, да потом  где-то месяц слышал вполуха, но это ж семечки, согласись?
         Плен помнил хорошо. Ещё бы…! Били его как шелудивого пса, все кому не лень, начиная с Ахмета – главной шестёрки, так называемого полевого командира – Асламбека Дагоева и кончая его,  Асламбека сыном, которому было лет тринадцать не больше. Этот гадёныш, чувствуя полную безнаказанность, на нём как на мешке, отрабатывал удары. Но главное!...  никто и ничего ему не предъявлял… То есть, не требовал раскрыть «страшную военную тайну непобедимой красной армии» и не заманивал в Ислам – самую правильную, а главное, самую гуманную религию на всей планете.
          Всё это с перерывами длилось где-то с полгода. О нём могли забыть на неделю, могли заставлять вкалывать с утра до ночи, могли не кормить. Когда как.   Пока тот самый жареный петух...  Ну вобщем, вы поняли…
          По весне, тёплым майским днём, Ахмет (бывший мастер спорта по борьбе, огромный как горилла и с такими же мозгами…)  его как котёнка притащил за шиворот к Асламбеку в дом, где и состоялся тот памятный разговор.
          - Ну, здорово, Артём Николаич! Как жизнь?
         Асламбек чисто и без акцента говорил по русски. Правда это или нет, но из разговоров боевиков Артём понял, что тот вроде даже закончил какой-то институт и не просто, а  с отличием.       
        Услышав своё имя, Бен даже поперхнулся, на что Асламбек отреагировал мгновенно,
         - Не бзди спецура, всё тип-топ! Небось думал, мы тут все сплошь лохи бородатые с  мозгами, как у Ахмета, да? А ты знаешь, мы с тобой вроде как кореша, - и, отодвинув занавеску,  показал новенький камуфляж с какими-то прямо туземными аксельбантами и такими же знаками различия. На нём  красовались  две медали и орден «Красной звезды».
        – Сечёшь, откуда? 
       Догадаться было нетрудно – Афган, надо полагать, но Бен промолчал. Асламбек, между тем продолжал,
        - Вобщем так, господин Бендюх, всё я про тебя выяснил. Мужик ты неплохой, служил как надо, был на хорошем счету, наших положил немеряно.  Одним словом и  ежу  понятно, ко мне ты добровольно не пойдёшь, так ведь? Не обращая внимания на упорное молчание Бена, он продолжал,
        - Конечно, надо было бы тебе голову отпилить как тому вертолётчику или ещё что-нибудь придумать почуднее. Ну, заслужил, согласись? Заслужи-и-и-ил! Да и мои джигиты зуб на тебя точат. Но!... - здесь он сделал эффектную паузу, 
        - Негоже так со своими, согласись?  Бен не врубался, хоть ты тресни, с какими такими своими и, продолжая напряжённо слушать, думал,
        - Эх, да провались ты всё пропадом, будь что будет!
        - Короче, дело к ночи, решим так, –  продолжал Асламбек,
        - Я  тя отпущу, но при одном условии - либо ты выходишь против Ахмета и кладешь его в честной схватке «один на один», либо мы с тобой стреляем по мишени, кто лучше. Победишь – вали на все четыре стороны. Не победишь… Вобщем, сам понимаешь, «кто не спрятался я не виноватый», ага?  Лично мне ты со всей вашей военной тайной на хер  не нужен, а уж про выкуп за тебя даже говорить смешно, - и, подводя итог всему сказанному, он спросил,
         - Ну и как тебе такой расклад?...
         Бен не был наивным дурачком и понимал, что не всё так просто. Подвох разумеется был, но вот какой? А с другой-то сторон…  Ну и какой у него был выбор?  Правильно… Ни-ка-ко-го! И он согласился стрелять, потому что завалить Ахмета, мог только… такой же Ахмет, а не битый, голодный, потерявший почти десять кило веса, сержант спецуры – Тёма Бендюх. 
        На другой день, с утречка пораньше, его вывели во двор, где стояло человек пятнадцать боевиков во главе с Асламбеком. Народ с любопытством глядел на него, как будто перед ними только что воскрес сам Шамиль. Невдалеке на  пустых патронных ящиках стояли вряд десять бутылок, как он догадался, пять для него и пять для Асламбека. Асламбек был по пояс голым и, чего там греха таить, мускулатура у него была что надо. Не качок конечно, но сухой, жилистый, с резко очерченными, там всякими, бицепсами, трицепсами и прочей хурдой-мурдой, которая так ценится у кавказцев. Они ж все, типа, воины и не просто, а Аллаха, который, конечно же акбар, да ещё, блин, какой акбар…  На голове у него была повязан платок, беззаветно любимого всеми мусульманами зелёного цвета и тёмные очки… как у Пола Маккартни.  Ну, прям, Чак Норрис!  Только весьма специфического чеченского разлива. Оружия было негусто –  два» Стечкина», да два «Макарова», выбирай, не хочу! Бен взял «Стечкина», сначала один, потом второй, посмотрел целик, мушку. Затем навёл в сторону бутылок и прицелился. Охрана Асламбека проворно взяла автоматы на изготовку   и  дружно как по команде клацнула затворами.
      - Ну чё, спецура, начнём, пожалуй?  - хитро прищурившись, сказал Асламбек,
      - Ты как, не против?   Бен кивнул головой и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь,
      - Мне б это, слышь… пальнуть пару раз, давно оружия в руках не держал. Ну, и для пристрелки…
      - А чё не пальнуть, пальни. Для хорошего человека говна не жалко,  - хохотнул Асламбек,
      - Тока не тяни, а то ведь, сам знаешь - и он по-английски закончил, - time is money.
      - О, кей, шеф, understand - грустно подыграл ему Бен.
       «Стечкин» был хоть и не первой свежести, но неплохой и Бен  с удовольствием трижды выстрелил по валявшейся около забора четвертушке кирпича, наслаждаясь привычными мужскими ощущениями, затем повернулся к главарю и спросил,
      - Стреляем как? Вместе или по очереди? - Асламбек, взяв второй пистолет, бросил небрежно с нарочитым кавказским акцентом,
      - А-а-а-а, как гость дарагой пажилает!   
      - Тогда вместе, -  ответил Бен, и мобилизуя себя, представил, как очередью сносит Ахмету половину его дебильной башки,
      - Так по кайфу.
      - По кайфу, так по кайфу, - подытожил Асламбек.
       Они встали на линию огня, передёрнули затворы и по команде одного из боевиков жахнули по бутылкам, аж брызги веером. Асламбек оказался хорошим стрелком, видно не зря его в Афгане  награждали, но и Бен тоже не только в ДОСААФЕ на «мелкашке» дрочился. Короче, ни они сами, ни боевики не просекли, кто ж всё-таки победил. Решено было стрелять ещё раз, но теперь  Бен, кое-что учёл, кое-что вспомнил, а если честно, то просто по хорошему завёлся. Вторая его серия была настолько удачной, что Асламбек не выдержав, разразился какой-то невыносимо эмоциональной чеченской руганью, но правда, достаточно быстро взял себя в руки.
      Эх, Тёма, Тёма, если бы он знал тогда, что всё это был хорошо поставленный спектакль и не более... Но!, «знал бы где упасть…!»  Затем Асламбек озабоченно изрёк, что так ничего выяснить не удастся и что надо стрелять по мишеням и не просто, а по очереди и… с видеокамерой, так сказать, для объективного контроля. Ну, контроль, так контроль. Хозяин – барин, согласился Бен, о чём потом сильно пожалел...  Но, видно судьба такая! Хотя, что можно было предпринять или изменить в его тогдашнем положении? Да ничего! Впрочем, обо всём и по порядку. Мишень повесили на дверь ветхой сараюшки в дальнем углу огороженного каменным забором двора и ему как «гостю» предложили стрелять первым и он, нимало не задумываясь, с блеском положил пять пуль в десятку. А затем его (всё под камеру, конечно)  подвели к мишени и открыли дверь, а за ней… а за ней, привязанный к стулу, с намертво заклеенным скотчем ртом, был немолодой усатый прапор, ещё подававший признаки жизни. Вот эти пять дырок в груди неизвестного ему человека и постепенно расплывающееся красное пятно, перечеркнули всю недолгую, и как выяснилось не очень-то и ценную жизнь простого детдомовского паренька с некрасивой фамилией  Бендюх.
       Потом всё просто… Ему, как и следовало ожидать, сделали предложение, от которого «невозможно было отказаться».  Либо он идёт к Асламбеку, либо его грузят  в машину и везут до первого блокпоста, где и сдают как дезертира и мародёра, а потом ещё и кассетку ФСБ-эшникам…  Но, ему опять пусть чуть-чуть, но повезло! Видя, в каком он состоянии, Асламбек сжалился, если можно так выразиться и… дал ему ночь на раздумья. А что бы он не очень горевал по поводу загубленной им ненароком души, приказал Ахмету дать ему ещё и полбутылки водки!  и очень даже прилично покормить. Авансом, наверное, дескать, куда он теперь-то денется.
         Но сценарий Асламбека дал осечку. Ну не знал он, а, следовательно, и не учёл (бандитская его морда) одной м-а-аленькой детальки!  Бен, как и большинство детдомовцев, был носителем весьма своеобразной ментальности. Его понятия о каком-то там долге перед Родиной и долге вообще, были (как бы это помягче сказать) несколько деформированы.  И теперь, когда эта самая Родина не то чтоб, типа, слегка подзабыла о нём, да…?   Не-е-ет…!  Она, как это ни грустно, вообще не имела представления о том кто он, что он и что с ним такого приключилось.  За долгие месяцы плена понял он  своим не шибко большим  военным умишком, что отважный спецназёр Тёма Бендюх на хрен, а главное ни-ко-му! не был нужен. А теперь, так и вообще… К своим нельзя, к боевикам… ну, тут и коню понятно! Оставалось одно,  болтаться, извините, как гавно в проруби, не прибиваясь ни к одному из берегов… Прятаться и от бывших друзей и от врагов, всеми правдами и неправдами,  пытаясь вернуться в нормальную жизнь. Но главным, пожалуй, было не это. Главным было другое! Ну, не хотел он уже ни под кем «ходить»…   Не хо-тел и всё тут! Ни под теми, ни под другими! Обрыдло…
          Бен давно уже думал о побеге. Он с самого начала внимательно отслеживал  действия боевиков, пунктуально фиксируя в мозгу абсолютно всё – кто и когда несёт службу, как сменяют караул, кто и как относится к своим обязанностям на посту ну, и так далее… Короче, ночью он выломал решётку, которую начал расшатывать сразу же как попал в это узилище, затем убрал часового, потом второго. Была даже мыслишка, дать им тут всем просраться напоследок, как в фильмах про войну. Помните, как героические партизаны, внезапно, под покровом ночи,  ну, то есть, воспользовавшись переполохом в стане врага и всё такое прочее… Но, трезво рассудив, понял – счёт не в его пользу и ещё как не в его. Не стал он тогда дёргаться, а тихо слинял, несмотря на наличие  автомата с двумя подсумками и,  аж,  целых трёх гранат.
        Вот только куда?!
        Тем временем расцвело, и он выкарабкался на свет божий размяться, а заодно и узнать, что ж случилось-то такого с отоплением. Позже он потопал в город, раздобыть какой-никакой еды, а заодно и повидать дружка своего, тем более, что все эти морозы он из «дома» ни ногой и сидел безвылазно в своём убежище почти трое суток, пока не кончилась жрачка. Добравшись до места и спустившись в подвал старого назначенного на слом дома, он проследовал в самый конец, где за ветхой дверью раздавались негромкие голоса. Постучав и получив разрешение, он вошёл в тесную, но достаточно чистую каморку, в которой было трое не очень опрятных и не совсем  бритых мужчин, сидевших, около импровизированного стола. В помещении было тепло от треснувшей буржуйки и это было счастье. Он поздоровался,
        - Привет мужики, чё за праздник гудим?
        - Да-а-а, Петрович тут  насшибал маленько, вот и гуляем. А ты чё пришёл?,
        - Да так…, проведать, да за жисть покалякать. С Коляном вот, дружбаном моим, пообщаться.        Где он, кстати?
        -  Да лежит твой Колян, никуда не делся.
        - Не понял…  Как лежит…?  Болеет што ль?
        - Да, вроде того! Тут вишь,  какое дело… Ну, вобщем… Короче, два дня назад, на свалке, он и ещё там один наш, с вилковскими чё-т не поделили,  ну, те и отмудохали их за моё-моё…. Тот друган  вроде того,  окочурился, а Колян твой ничё, живучий,  сам приполз… 
       - Погодь мужики, а сейчас-то он где?
       - Дык в подсобке вон и положили…  Пусть проветрится. У Бена, аж мурашки по коже…,
       - Как в подсобке…, Там же… Бли-и-и-н, мужики…  там же, как на улице!
       - Во бля, ну ты даёшь! А ты чё хотел, штоб мы его здесь штоль… как депутата, да? Он как приполз тогда, так и не поднимался…  И всё под себя, да под себя...  И обос…ся,  и обоср…ся!  Мы чё,  совсем не люди, да?  Дышать же нечем было, вот и вынесли!
        - А-а-а,  ничё! Ему тама на пользу, а то он ныл всю дорогу – жарко, мол, вот мы и пошли навстречу.
            Бен, холодея от недоброго предчувствия, торопливо вышел из ночлежки и пошёл в сторону выхода, где около неработающей батареи была небольшая дверца. То, что он увидел, заставило даже его, опытного солдата вздрогнуть. На куче тряпья лежало что-то невразумительное, кровавое, пахнущее всеми экскрементами мира. Он попытался нащупать пульс и…, выпустив руку, автоматически перекрестился,
       - Всё…! Кранты! Царствие тебе небесное, Колян, если ты его, конечно заслужил, - грустно подытожил он. Потом выглянув в коридор, больше по привычке, чем для контроля,  он начал не спеша копаться в этом заскорузлом кроваво-дерьмовом месиве. Минут через пять, он наткнулся на то, что искал. На пояске, под исподним, Колян носил маленький клеёнчатый мешочек, в котором хранил самое дорогое, что у него было – да-да, тот самый изрядно порэпаный паспорт и кое-какие документы. Бен узнал об этом случайно, когда Колян как-то на праздник напившись и уснув мертвецки, стал ворочаться во сне, рубаха тогда у него задралась и…   Ну вобщем, тогда Бен  и увидел этот Колянов «тайник».
      - Ишь ты как оно повернулось-то, и грех на душу брать не пришлось, - подумал он грустно.
         За свою не очень долгую солдатскую жизнь, Бен отправил на тот свет немало «человеческого материала», как им говорили инструктора. Всех по разному:  кого пулей, кого ножичком, а кого и просто  вручную, одним словом, как карта ложилась. Угрызений совести он не испытывал и никаких «синдромов…», как показывали   по ящику, в связи с этим у него не возникало.
      - Пожили б вы в детдоме, - как-то раз подумал он, глядя одну из таких душещипательных передач,  - Я б на вас посмотрел!
         Но сейчас у него в душе…  Одним словом, там, в глубине его не очень тонкой и затейливой натуры что-то неосязаемо и грустно тренькнуло и легкая, неведомая до сей поры вибрация окончательно деформировала его не шибко фундаментальные представления о жизни как таковой. Он постоял ещё немного около того что совсем недавно было человеком, и вернулся к мужикам.      Зайдя в каморку, молча налил себе остатки сомнительного  спиртного, стоявшего на столе и, глубоко вздохнув, тихо произнёс,
       - За упокой…
       «Обчество» не то чтоб сильно удивилось, нет,  все догадывались  Колян не жилец, и чтобы это понять, не надо было быть Боткиным. Но всё-таки, привычней, когда человек живой, пусть даже и при смерти, пусть в коме, но…  живой. А тут!  Да и проблем сразу сколько…
        Мужики сразу как-то по-детски засуетились. Кто-то сказал сваливать, мол, надо, кто-то предложил, как стемнеет отнести «жмура» куда подальше или вызвать «скорую…» Но при всём  разнообразии вариантов  единодушие было полным – никто не хотел со всем этим связываться. А Бену было нельзя! Ну, нельзя и всё тут. Ни менты, ни скорая, которая тех же ментов и вызовет, ни кто-либо другой из той, нормальной жизни в его теперешнем положении не должен был с ним пересекаться.
          Не дол-жен!
          И тогда он, подумав, сказал,
       - Не с…ыте мужики, ничего не надо делать, Колян – мой кореш, мои и проблемы.  Я так меркую, светёж нам ни к чему. Лопата, кирка, ну какой-нибудь инструмент есть у вас?
       Лопаты не нашлось, был только дряхлый топор, которым рубили всё подряд, чтобы затем побросать в печку. Он промучился больше двух часов с мёрзлой землёй, но похоронил как надо и даже замаскировал могилу так чтоб ни у кого и никогда и мысли не возникло.  А если учесть, что  по весне всё равно здание будут ломать и вся эта бомжацкая лафа кончится, то и проблем он не видел  никаких.
         Вернувшись после поминок к себе «домой» Бен зажёг свечу и стал внимательно изучать паспорт,  Колян был старше его, но не на много, всего на три с небольшим года. С фотографии на него смотрел приятный молоденький парнишка с юношескими усами, ничем не напоминавший того опухшего от пьянства и вечно битого бомжа  Коляна. И звали его в той фантастически  далёкой жизни не как-нибудь, а Николай Николаевич Спирин – уроженец деревни Серединовки, Жердевского района, Тамбовской области. Из неторопливых рассказов самого Коляна, которые Бен в своё время грамотно стимулировал спиртным и предельно-слащавым вниманием, очень импонировавшим бедному бомжу, он знал практически всё. Или почти всё… 
         Ну, к примеру, то, что Колян был поздним и единственным ребёнком в семье, что родители его умерли, а двоюродная сестра, жившая сейчас на юге, его не видела ни разу и ни в какой переписке с ним лично не состояла. А единственное его фото, которое  когда-то Колянова мать отослала своей старшей сестре, было сделано первого сентября в первом классе. Знал так же, что деревня, в которой Колян родился и вырос, теперь существовала только на карте, а последний житель уехал из неё года три назад.
          Бен достал из пакета два «панфурика» (настойку боярышника), полбуханки хлеба, затем развернул пакет и не торопясь нарезал ливерной колбасы, после чего открыл пузырёк и, опустив глаза, мысленно произнёс,
        - Ну что, спасибо тебе Колян,  за биографию,   за ксиву, за то, что…, одним словом, за всё!  – и,  опрокинув пузырёк, взял второй,
       - А теперь, Тёма, за новую жизнь!   С Богом!
       Он спал почти сутки. Спал спокойно и умиротворённо, впервые за долгие месяца своей невесёлой  бомжацкой эпопеи.
       Четыре года назад, когда ему, как тому колобку удалось  с таким «блеском» уйти  вначале от боевиков, а затем и от своих, которые по наводке чеченов уже пасли его везде где только можно было, он и напоролся на ментов. Если честно, повезло ему тогда сказочно. В том заросшем, вонючем, одетым в какое-то засаленное гражданское тряпьё бомже, узнать его, конечно, было невозможно. Вот почему дежурный мент со спокойной совестью, уставшего от всех этих служебных заморочек человека, вручил ему метлу и обозначил фронт нехитрых дворницких работ.  И, слава  Богу!..., что Бен тогда был без своей заветной сумочки. А то бы хана! В той, старой потрёпанной сумке находилось всё его «богатство» – «винторез» с пятьюдесятью патронами, три «феньки», ну и конечно же «гордость» коллекции  - «макаров» с глушителем. 
           Тут такое дело –  во время своего не совсем романтического турне по Чечне, когда он миллиметр за миллиметром, буквально выдирал себя из того дерьма, в которое волею судеб вляпался, он стал свидетелем одного события. Если коротко, то буквально на его глазах Ми-24-е долго  и  упорно, что называется, обрабатывали густо заросший склон ущелья. И всё это происходило в каких-то полутора-двух  километрах от его захоронки.  Как человек опытный он конечно же просёк, что просто так, в течении почти получаса, вертушки не будут молотить в этой горной глухомани пустое место и выждав немного, тихонько стал двигаться в том направлении где гремели взрывы.
         Здорово поработали лётчики – в живых никого!  Трупы, а точнее куски мяса в камуфляже, невозможно было подсчитать. Кругом валялось  оружие, много оружия но главное…, главное, конечно, еда. Что это были за чечены (и чечены ли…) хрен её знает, но экипированы они были что надо. Вот тогда-то он этими «игрушками» и обзавёлся…  На всякий случай!
          Как он их выносил оттуда – это история не для слабонервных. Главное!..., он долго не мог объяснить даже сам себе – ну, за каким хреном?!… через всю Россию!… он,  с упорством маньяка тащил за собой все это.
         И вот оно пришло, времечко этих игрушек. 
         Артём с лета прошлого года вынашивал один непростой план. Ещё в Чечне он услышал интересную фамилию, правда она его (а уж её носитель-то и подавно) мало трогала в то время, но постепенно…
        Короче, тогда, на войне в разговорах ребята часто поминали недобрым словом одного штабного козла.  Этим козлом  был высокопоставленный офицер финансовой службы, по фамилии Кияшко. Редкостная,  кстати,  мразь! Так вот, сам ли он (то есть, по своей сволочной натуре) или же по приказу сверху (теперь уж кто знает…) измывался над народом как только мог. Этот гад под всяческими предлогами  задерживал получку, тормозил выдачу  «боевых», ну, тем,  у которых заканчивался контракт и т.д…  Но главное, и об этом говорили почти открыто, он вроде бы  вел учёт всех тех,  кому скоро домой (такая вот своеобразная картотека). А дальше… А что дальше? Одним словом, чтобы не платить пацанам (так сказать, на «законных» основаниях)  всего положенного, с его подачи, перед отправкой домой, ребят посылали на самые безнадёжные задания, из которых вернуться было весьма-а-а-а проблематично. Так ли это было на самом деле, никто не знал. Никакого следствия, по понятным причинам, среди того бестолково-кровавого месива войны никто и не думал вести.  Но, уж всё как-то складно получалось!  Прям «копейка в копейку»… и задания перед отправкой на «большую землю», и невыплаты, и трупы…, много трупов.
       Бен видел Кияшко всего один раз. Тот однажды прилетал к ним на вертушке по каким-то своим делам. Помнится ещё  дружок его – Сашка Покатилов, не очень весело пошутил тогда,
       - Слышь, Тёма, хочешь живого козла увидеть,
       - Ну! – ответил Бен.
       - Тогда смотри, - ответил он и ткнул в сторону Кияшко дымящейся сигаретой. Конечно, здесь можно было бы написать что-нибудь типа, «…это злое, искажённое гримассой ненависти лицо мизантропа в погонах, навечно запечатлелось в памяти Бена…». Да нет, ребята, ничем не могу «порадовать».  Внешне Кияшко был вполне нормальным и даже приятным человеком, и если бы о нём не знать ничего, то конечно …   Но запомнить его Бен тогда запомнил, а где-то с полгода назад, жарким летним воскресеньем, буквально нос к носу столкнулся с ним на рынке. Проследить в тот раз за ним не удалось, потому как он со своей бабой, закупив видимо всё что нужно, сел в навороченный джипак и был таков, только номер у Бена в памяти и остался. Но, Бен не был бы Беном, если бы всё так и оставил. Вычислил он его, не сразу конечно, но вычислил… И вот тогда план этот у него и созрел.
        Кияшко имел свой дом на местном «Поле Чудес». Хороший дом, в два этажа. Но, несмотря на то, что дом этот был хорошо заметен среди других таких же, подобраться к нему незамеченным было невозможно. Посёлок охранялся и охранялся неплохо – заборы,  охрана, сигнализация, одним словом, всё как у деловых. И тогда Артём Николаич решил заехать с другой стороны.
        Надо отдать должное, при всей своей паскудности,  этот самый Кияшко был изрядным трудоголиком.  Исполнительный, въедливый, доставал он офицеров финслужбы так, что те на стенку лезли от его не в меру энергичного менеджмента. Там в Чечне, он мог  ночами сидеть в своей палатке, подбивая  какой-нибудь очередной баланс или проверяя отчёты подчинённых. И теперь, здесь в городе, работая в каком-то ОАО, или ЗАО (чёрт её не разберёт) он не очень изменился. Это обрадовало Бена больше всего.
        Вычислить место, где работал наш  патриот финансовых потоков не составило особого труда и пока не ударили эти долбаные морозы, Бен почти две недели, как мог незаметно околачивался неподалёку от офиса где трудился этот гад.
        Всё сросталось как нельзя лучше – Кияшко каким  был таким и остался (прям как в песне…). Всегда сидел допоздна, что-то там высчитывая,  с работы уходил самым последним где-то около восьми вечера и приблизительно в одно и то же время. Но самый цимус был в том, что финансист оставлял свой джип не перед офисом  как все гражданские козлы из их фирмы, постоянно конфликтовавшие из-за этого  с «гаишниками», а очень даже предусмотрительно в тихом  дворе неподалёку, среди немолодых пятиэтажных хрущёвок.
        Бен занял свою позицию в семь с копейками. Позиция была – класс! Эх, если бы его сейчас видели инструктора из учебки!   На нем было какое-то совершенно невообразимое тряпьё, пахнувшее так, что можно было упасть в обморок.  В руках он держал вместительный полиэтиленовый пакет, а ещё один,  только полный, стоял рядом с мусорными баками. Время было позднее,  да и двор был маленьким, ничем не примечательным, наверное поэтому здесь редко  околачивались другие бомжи, и это радовало. Копаясь в отбросах, Бен незаметно контролировал пространство, отмечая каждую мелочь. От него до джипа этого козла было ровно шестнадцать  шагов.  Хороших мужских шагов…
        Без пяти восемь в проёме между домами показался тот, кто ему был сейчас нужен больше всего на свете. Неторопливой походкой он подошёл к машине и, направив на неё брелок с ключами, нажал кнопку. Машина квакнула, разблокируясь и объект открыл дверь салона.
        У Кияшко в поведении была одна интересная особенность – он, прежде чем окончательно забраться в автомобиль, секунд двадцать, не меньше, уже сидя в машине, очень тщательно, ну просто до шизофренического припадка, обивал друг о друга ботинки, стряхивая с них снег. Потом, не закрывая двери, долго усаживался в кресло как какой-нибудь космонавт, затем столь же тщательно пристёгивал ремень безопасности и только после этого  аккуратно, почти нежно, закрывал дверь.  Именно закрывал, а не захлопывал. Итого, как говорится на круг, было почти пятьдесят секунд или около того.               
         Артему хватило пяти…,  и когда Кияшко наконец занёс ноги в машину, он всадил в него всю обойму!  Затем, неторопливо осмотревшись, завернул ненужный теперь  пистолет в какое-то тряпьё и, положив все это в непередаваемо вонючий и грязный пакет, как можно глубже засунул в мусорный бак. Дальше просто… Он, не торопясь и особенно никак не маскируясь, но достаточно заметно прихрамывая, пересёк двор и, также не торопясь через дыру в заборе, вышел вначале на территорию бывшего детсада, а затем в город.
        Бен сам был из подмосковья, точнее тот детдом, в котором он вырос. Наверное поэтому,  пейзаж проплывавший сейчас за окнами вагона, был для него не совсем привычным. Делать было нечего и он вот уже полчаса молча глядел в окно.
        Узнать теперь его было непросто. Та неряшливая растительность, долгое время скрывавшая его лицо от  всяких не в меру любопытных  глаз, была сбрита и вместо неё остались аккуратные и даже немного франтоватые усики.  Ну, точь-в-точь как на паспорте... Отчищенный, отмытый… Одежда, конечно, не от Армани, но…  И пахло от него теперь  не подвалами и помойками, а очень даже приличным одеколоном.
        Он ехал в плацкартном вагоне поезда «Москва-Краснодар» к «своей» двоюродной сестре… Одним словом, подальше от тех мест, где ему пришлось провести не самые лучшие дни своей жизни, и которые так хотелось забыть. Забыть навсегда!
        И только тоненькая ниточка тянулась к нему из прошлого, на конце которой  был, образно говоря, м-а-а-аленький «файлик», хранившийся  глубоко-глубоко в его мозгу.
        А в нём… А в нём точные координаты тайника, в котором  спокойно дожидаясь своего времени лежал  аккуратно упакованный    свёрток.  Вы, наверное, уже догадались, да? Правильно! В этом свёртке в густой смазке лежал «Винторез» с пятьюдесятью патронами и три гранаты Ф-1.
       Как говорится, на всякий случай…   
       Жизнь, мой друг,  бывает порой так…  предсказуема!


                20.06. 2011 год.