Сто первый - памятный

Наш автобус стремительно взлетает на перевал, лихо преодолевая крутые виражи. То он жмется к ребристому горному склону, то кренится над бездонным провалом. За спиной остается зеленая долина, выходящая к морю, к песчаному пляжу. Там, у кромки воды, должно быть сейчас хорошо! Я бы хотела там оказаться… Упала бы ничком на желтый песок, раскинув в стороны руки. Да так, чтобы видеть набегающие волны. Чтобы всем телом ощущать свежий бриз. А потом нырнула бы с разбегу, с головой! Сразу до самого дна. Чтобы рачки и крабы кинулись врассыпную…
– Эй! Заснула? – грубо оборвал мои мечты Виктор Иваныч.
Он - опытный водитель, почитай уже тридцать лет возит туристов, и не любит, когда экскурсоводы халтурят. Передохнула пару минут и давай, продолжай.
Я тоже халтуру не признаю, уважаемый мой Виктор Иваныч. Просто жарко сегодня очень. Сижу я прямо у лобового стекла. Солнце шпалит в меня прицельно. Блузка мокрая от пота. Глаза в постоянном прищуре. Даже темные стекла очков не спасают. Попробуй тут, порассказывай увлеченно.
Собралась с духом и выдавила из себя, наконец:
– Посмотрите налево, – и продолжила заученными фразами. – На горном уступе рядом с дорогой стоит артиллерийское орудие. Расположено оно в той части Верхнебаканского перевала, где в конце августа сорок второго года было приостановлено наступление немецких войск в южном направлении. Бригада артиллеристов сдерживала здесь наступление армии противника в течение десяти дней…
Я подумала, что, возможно, тогда была такая же жара, как и сейчас. И солнце слепило глаза безбожно. И руки обжигало о раскаленные орудийные стволы. И головы гудели от свиста и грома. А за спиной был целый город и тысячи людей, спешно уходящих на юг.
Чтобы отвлечься от накатившего видения, кинула взгляд в салон автобуса. Там гуляет сквознячок, даря ощущение прохлады. Он проникает через открытые форточки и настежь распахнутые верхние люки. Туристы должны быть довольны. Но, нет! На их лицах самые разные чувства. Всё! Кроме удовлетворения. Может еще и потому, что они жаждут веселых историй. А я им выдаю трагические факты:
– «Памятник непокоренным!» - так называется памятник, стоящий с правой стороны от трассы. Он запечатлел группу мирных жителей в последние секунды их жизни, перед расстрелом. Этот скорбный монумент свидетельствует о том, как на оккупированной территории города Новороссийска было практически полностью истреблено не успевшее эвакуироваться население. В живых осталась только одна семья...
За спиной раздается тяжелый вздох. Оглядываюсь.
Прямо за мной сидят двое крупных мужчин в легких майках. Не иначе, как они сбежали из санатория от жен своих и отпрысков. Они поехали за знаменитым новороссийским пивом… Чуть подальше спят, навалившись друг на друга, студенты. Небось, прыгали до утра на дискотеке, забыв обо всем. Теперь им не до экскурсии, однозначно… Напротив – две молодые мамы с детишками. Решили развеяться. «Не тот маршрут выбрали, милые!» – хочется мне им прокричать в самые уши. – «Вам в зоопарк дорога, а не в пыльный портовый город». Дети крутятся, верещат. Кто сидит рядом, уже недовольны... Только один дедушка спокоен. Ему лет девяносто, наверное. Я, когда его на посадке увидела, перепугалась, что будут проблемы. Но пока ничего, держится молодцом! Даже тогда, когда другие ворчат, что места неудобные, что кондиционера нет.
И вся эта разношерстная публика ждет от меня чуда?! Чудо – это сам Новороссийск! Перехватываю микрофон поудобнее и хорошо поставленным голосом почти пою:
– На въезде в город нас встречает бело-синяя стела с макетами наград и надписью «Город-Герой». За ней поднимаются современные жилые кварталы, что выросли на месте развалин. На том месте, где не осталось ни одного  целого дома. Города не осталось! Вместо него перед освободителями в сентябре сорок третьего лежали руины, охваченные огнем…
На подъезде к центру наш автобус увязает в автомобильной пробке. Пользуюсь моментом и сбавляю темп. Туристам послабление. А то уже устали головами крутить. Экскурсия по городу – это вам не загородная прогулка, где от объекта к объекту километры пути. Здесь памятники друг на друга наезжают. Только успевай, поворачивайся. Тут за десять минут запутаешься, где лево, а где право.
Виктор Иваныч совершает смелый маневр, и мы выкатываемся на берег Цемесской бухты. Выдерживаю паузу, и когда стихает гул восхищения, солирую опять:
– Самая большая бухта Черноморского побережья Кавказа приютила крупнейший порт России. Вы видите причалы с портовыми кранами и множеством барж и танкеров. На их фоне выделяется искореженный и обугленный, десять тысяч раз простреленный, остов железнодорожного вагона. Он отмечает место, где проходила самая южная линия фронта, напоминает нам о боях, шедших здесь в течение года...
– Мама, мама, смотри, какой кораблик плывет! – слышится громкий детский возглас.
Спокойно поворачиваюсь и привычно объясняю:
– Корабль – это только военное судно. Любое судно не плавает, а ходит. Так принято говорить…
Попутно отмечаю утомленные дорогой и жарой лица. Нашла глазами дедушку… Смотрит в окно, куда-то вдаль. Туда, где за синей гладью бухты поднимаются горы, испещренные серыми мергелевыми уступами и утыканные цементными заводами. Они видны в мельчайших деталях с открытого места, где совершаем мы долгожданную остановку.
Выйдя из автобуса, приглашаю туристов проследовать за мной на смотровую площадку. Сама иду впереди, не оборачиваюсь. Спиной чувствую, двое мужчин в майках уже направились к ближайшему ларьку, а мамы с детишками тормознулись сфотографироваться… Ну, и замечательно! Меньше группа - проще рассказывать:
¬– Перед вами панорама небольшого участка суши, который именуется полуостровом Мысхако. Именно здесь в тылу врага в штормовую непроглядную ночь с третьего на четвертое февраля сорок третьего года высадился легендарный десант. Он продержался двести двадцать пять дней. Вплоть до начала операции по освобождению Новороссийска. Он отвлекал на себя внушительные силы противника и не давал ему совершить прорыв на линии фронта. Немцы называли этот пятачок «занозой». Десантники прозвали «Малой Землей»…
Не шевелясь, стоит с краю группы мой примечательный дедушка. Не мигая, смотрит на символический десантный катер, вырастающий из берегового гранита. Рядом студенты в нетерпении переминаются с ноги на ногу, мешая тем, кто оказался на дальней линии. Я стараюсь удерживать их внимание размашистыми жестами и громким проникновенным голосом.
– Окиньте взором бывший плацдарм! Уберите мысленно растения и строения! Что получается? – обращаюсь к одному из юношей, и, не дожидаясь ответа, пафосно продолжаю: – Получается насквозь просматриваемая и простреливаемая территория, которую немцы бомбили нещадно все двести двадцать пять дней! Позже историками было подсчитано, что на каждого малоземельца пришлось по тонне с четвертью смертоносного металла. Вдумайтесь в эти цифры…
Назначаю время сбора, и группа разбредается в разные стороны. Все, кроме дедушки, который, оставшись в тени, присел на выступающую кромку смотровой площадки и прижал к груди руку. Наклоняюсь и участливо спрашиваю:
– Вам плохо?
Он поднял на меня глаза, отвел руку в сторону и тихо произнес:
– Плохо было тогда. А сейчас - чего ж?
– Вы воевали? – поинтересовалась я.
– Всю войну прошел, – сказал он, как тяжелый камень поднял. – И здесь был. Но только с марта месяца.
Я оторопела. Шестьдесят с лишним лет прошло с тех событий. Все меньше и меньше остается живых участников далеких боев. А тут вот он, среди туристов, в моем автобусе! В голове закрутились идеи, как привлечь его к рассказу, чтобы поведал он нам правду, что видел своими глазами.
– Не надо, дочка. Не говори никому, – видно угадал он мой порыв. –  Знать такое никому не пожелаешь.
Я присела рядом, готовая внимать каждому его слову.
– Ты все правильно рассказываешь, милая. Но, то слова… А здесь был ад… ¬– говорил он медленно и безучастно.
От этого спокойного монотонного голоса меня пробрал озноб.
– Мы еще в Геленджике, когда на катера садились, уже знали, что на верную смерть идем. Верили, что смерть будет не напрасная… Девять из десяти полегли. Кто сразу, а кто еще и мучился, на куски разорванный… Вынести-то некуда было. Ждали катера с подкреплением. Свежие с борта спрыгивают, а мы снизу еще не безнадежных подаем… А не всякий катер и доходил. Бывало, что тонули у нас на глазах… А что мы сделать могли?... Лежали в воронках. Надеялись, что второй раз в ту же дыру не попадет… А ведь и попадало же… И не о жизни мы думали, к земле прижимаясь. О воде думали. Единственный колодец  был вон у той горы пятигорбой. Снизу к ней водоносы подползали. А чуть выше снайперы их уже встречали… А думаешь, мне повезло, что я жив остался?... 
Он спросил, но не ждал от меня ответа. Я и не могла. Ком в горле стоял. А в голосе дедушки вдруг горечь появилась:
– Лучше бы я здесь сгнил… Я, когда до городка своего дошел, узнал, что с матерью да с женой молодой сделали, так потом сам под пули лез… А они все мимо пролетали… А я так больше и не женился. И никого родных у меня так и нет… Понимаешь, дочка, по любому я здесь погиб. Еще тогда, в сорок третьем…
Мы еще немного молча посидели, глядя на выжженную солнцем траву и пляж неподалеку. Потом пошли не торопясь к автобусу, где уже собиралась наша группа, дружно доедающая мороженое и ворчащая на очередь за квасом. Как только мы показались, какой-то мужчина с банкой пива в руках неожиданно зычно скомандовал:
– По машинам!
Я вздрогнула.
– Все хорошо, дочка. Все хорошо… – Успокоил меня мой собеседник и первым шагнул в душный салон…
Наш автобус набирает скорость. Микрофон дрожит у меня в руках. То ли тряская дорога виновата, то ли нервы сдают. Не могу больше сказать ни слова. Рукой в сумке судорожно платочек ищу.
Виктор Иваныч глянул на меня внимательно и встревожено прошептал:
– Мать, ты что?!... Ты рассказывала об этом сто раз!
Я сквозь слезы пробормотала:
– На сто первый осознала… – и отложила микрофон в сторону, не в силах больше продолжать экскурсию.

Май, 2010 г.