По газону просьба не ходить

 Серое апрельское небо плакало, закрывшись ото всех ватным тяжёлым одеялом. Его слезы были повсюду, они, как будто, хотели затопить всё. Одна вода, одни слезы, одна печаль. Небо страдало. Но никому не было до него дела : это же небо - что с ним может быть не так? Мир эгоистов. А капли всё падали, всё разбивались, всё становились частью кладбищ, топя асфальт.
 Холодный ветер стонал, завывал посреди дворов, срывал флаги. Ветер злился. Он не знал куда себя деть. Он поднимал и разбрасывал мусор, с ожесточением терзал деревья, как фантики кидал птиц. Но всё бестолку. Всем всё равно. Никому нет дела. Это и злило. Ветер бушевал.
 Оставшийся сиротливый снег, беспомощно чернел и исчезал, превращаясь в воду и проникая в недра земли, беспокоя землероек и кротов. Но кроме них никто не замечал весь трагизм этого. Люди только помогали ему исчезать.
 А солнца просто не было. Оно отошло, оставив лишь слабый намек на себя : легкие лучики и слабый свет; пустив всё на произвол. А никому и не было до этого дела. У каждого свой мир, в котором он - и небо, и ветер, и солнце. Никто ничего и не заметил - да по-другому и быть не могло.
 Он вышел на улицу - он не мог долго сидеть дома. Он любил такую погоду. Особенно сейчас. Пошёл прочь от людей, в парк. Иначе ничего не выйдет. Сейчас самое время.
 Как всегда одет слишком легко - пронизывает до костей, уже весь промок. Патологическая нелюбовь к зонтам. Никаких предосторожностей. Никаких недоделок. Всё серьёзно.
 Свернул на одинокую прямую мощенную гранитом, но уже почти развалившуюся, всю в трещинах и вмятинах дорожку.
 Он идет неспеша, втакт кланяющимся деревьям. Он здесь не впервой. Около дорожки стоит множество невысоких мертвых каменных горгулий и несколько уже почти развалившихся деревянных тотемов. На обочине растут, пробиваясь через тонкий слой уже приговоренного снега, робкие молочные подснежники, завядшее подобие карликовой розы, высокие солнечные подсолнухи. Росли открытые ромашки, могучие красные гладиолусы, нежные анютины глазки, настойчивый гибкий фиолетовый дельфиниум, ранимые фиалки. Кое-где росла душистая дикая мята. Начинали рости ирисы. Ему не хватало роз и георгин.
 Он шел всё дальше. На дорожке появлялось всё больше трещин. Он всё чаще спотыкается. Он знает, кто рушит его любимую дорожку, кто её потихоньку растаскивает. Это насекомые. Это всё их ножек дело. Но ведь всем всё равно. Никто не хочет их остановить. Они только их кормят.
 - Какая же ошибка! Какое же непонимание! Как они могут игнорировать всё это?!
 Ему нравилась нынешняя погода. Их сердца бились в унисон. Такое бывало часто, но сейчас как-то особенно точно.
 Чем дальше он продвигался, тем больше было сорняков, всё чахло, начинали рости гвоздики и чертополох. Погода становилась всё ожесточеннее, всё отчаяннее. Идти становилось всё труднее - дорожка превращалась в болото, он увязал в нём. Но дороги назад для него уже не было. Он всё решил. И так сада почти не осталось.
 Он собрал остатки и пошёл дальше. Так далеко он еще не заходил. Здесь не было ничего, было темно и холодно. Но он знал, что он делает.
 Уже по колено. Идти почти невозможно. У него появляются сомнения.
 Но вот на горизонте он увидел маленький каменный домик. Последнее усилие, и он у двери.
 Бросает последний взгляд назад, но в этом взгляде не было горечи. Он сделал всё правильно.
 Он заходит в него. Плотно закрывает дверь, запирает её на ключ и выбрасывает его. Он ему врядли понадобится.
 Он спокоен. А всем всё так же всё равно. Никто ничего и не заметил. Поезд продолжает ехать неизвестно куда.