Антошка

Антошка

Антошка родился в Красноярске. Жили мы тогда в студенческом общежитии, четвертый и пятый этажи которого были отданы молодым - и не очень - преподавателям института. Первый месяц своей жизни сын орал благим матом, особенно ночами, так что часов до шести утра мы по - очереди таскали его по коридору: на руках он хотя бы молчал… В пол восьмого я кое-как брился и топал к восьми часам рассказывать выспавшимся румяным студентам - сибирякам про первичность материи, преимущества социализма (а в магазинах Красноярска тогда не было ни мяса, ни колбасы, а  в овощных вместо картошки в больших плетеных корзинах гнили вьетнамские ананасы)…
В первый же свой визит участковый врач - педиатр, молодая дура, поцокала языком и, показывая под нос Антошке, сказала: «Да, плохо дело…Синеватый носогубной треугольник, парень ваш…» - при этих словах жене стало плохо. Антошка родился здоровым, с хорошим весом и ростом, и что эта дура прокаркала - на ее совести…Я же тогда пошутил, что синева - это от пробивающихся усов…
Шло время, и Антон, хотя и часто простывал в общаге( не мудрено - в комнате было сыровато от плиты в готовящейся пищей, сушащихся пеленок,  постоянных сквозняков), рос веселым, послушным, сообразительным мальчишкой. Сохранились бобины с магнитофонной пленкой тех лет… «Антоша, скажи «Лось» - «Ось!», «Где папа?» - «Усел денезку заябатывать!», «Рога» - «Аги!», «Олень» - «Аень», «Сурок» - «Суёк».  Людмиле он говорил так «Гоюбчик ты моя даагая»…
Был ещё один эпизод, когда Антон чуть и меня не отправил в обморок…К нам часто приходили наши друзья - Березины, Лев и Света. С Лёвой я дружил еще со Свердловска. Обычно они приносили трёхлитровую банку томатного сока и кучу эклеров, и вот под это дикое сочетание соленого и сладкого мы допоздна резались двое на двое в покер. Холодные зимние сибирские вечера так проходили быстрее.
Антон лежал поперек кровати, прямо напротив сидящей за столом жены. Игра шла напряженная, но было время и для шуток, и для анекдотов, и вдруг… Я взглянул на жену, увидел её закрывающиеся глаза, только что смотревшие на лежащего за моей спиной Антошку, белое, без кровинки, лицо. Я быстро оглянулся - и мне тоже стало плохо: из уголка рта лежащего тихо сынишки текла красная струйка…Прошла одна из самых страшных минут моей жизни, пока Люда не прошептала: «Это - свекольный сок, от животика…». Тут уж мы не ограничились томатным соком и вместе с Березиными отметили …чудесное выздоровление спящего, как ни в чем не бывало, Антошки.
Потом был период, когда я пару месяцев жил с Антошкой в Москве,  «высотке» МГУ. Самое яркое его впечатление - это лифты («фитилет»- так, почему-то, звал это чудо техники Антон) и чернокожие студенты и  аспиранты:  как-то на Красной площади во время моего рассказа о Кремле Антон, зачарованно глядя на негра, увязался было за ним….Сложнее было в лифте,  когда Антошка,  не скрывая восторга, шептал громко и восхищением: «Папа, смотри, негр!»…
Антошка с Людой вскоре все-таки окончательно перебрались к родителям жены в Вязьму (240 км от Москвы), и с тех пор  практически всю диссертацию я продумал  в электричке, уезжая к семье в пятницу и возвращаясь в столицу в воскресенье… Записывал или печатал свои  «гениальные» мысли я во время ночных дежурств на вахте этажа с иностранцами - платили немного, но я еще подрабатывал ночным дежурным на приемке хлеба в булочной рядом с китайским посольством…Когда была моя смена на этаже - одевал жуткий полушубок с крашенным в дикий оранжевый цвет овчинным воротником, устраивался по-удобнее, и думал, записывал, спал…Отношения с иностранцами у меня были нормальные, особенно с немцами, чехами, ирландцами,  но вот кубинцы мне здорово докучали: их международные телефонные переговоры приходились на самые сладкие часы моего сна - часа на три - четыре ночи…Каюсь, иной раз, подавив в себе приверженность к пролетарскому интернационализму, я незаметно ногой, под столом, вырубал телефонный кабель  - и горячие кубинские парни оставляли меня в покое…Зла я на кубинских друзей не держал;  итальянки - вообще молодцы: по утрам, выпроводив из номеров в очередной раз оказавшихся несостоятельными кавалеров, присаживались ко мне на вахту, угощали сигаретами и крепким до одури свежесваренным в джезве кофе и тараторили, мешая итальянскую речь с русскими матерным языком, о том, что все мужики - жлобы и «импотенто!», другое дело - парни из Африки, но те - вообще дикие и ненасытные, да еще норовят товарищей по племени притащить, и при этом – все «на халяву»…
Антон тем временем рос,  становился все более самостоятельным и…скорым на кулаки в деле борьбы за справедливость…Дома он сидел один - Люда уже работала в банке, бабушка - в стройтресте, дед - в прокуратуре…В прихожей стоял старенький трельяж, на нем - телефон, рядом - бумажка с телефонными номерами…Как-то, приехав среди недели, я наблюдал такую картину: приставив стульчик, Антон набирает телефон деда и говорит: это Антон Антонов, позовите моего деда - следователя Никитина…В тюрьме? Спасибо…- набирает известный ему номер: «Это тюрьма? Позовите, пожалуйста, моего деда…» - и деда срывали с допроса, Антошка что-то выяснял и с чувством исполненного долга слазил со стульчика…
А что касается справедливости…Как-то стояли мы с Антоном в очереди за молоком, хвост очереди был на улице - и вдруг я слышу, как какая-то тетка кричит: «Ты зачем  бьешь моего мальчика, хулиган!» -  и вижу, как Антон лупит парня в полтора раза его выше…Еле оттащив буяна, я учиняю допрос, стараясь быть предельно строгим ( хотя в душе радуюсь, не зная еще, в чем дело - Антон не испугался здоровяка!).  Не остывший еще от схватки Антошка обиженно сопит: «А зачем он живую бабочку растопчил!?»  - И тут  уже я, почти что умиляясь швейцеровскому гуманизму сына, успокаиваю его, хотя вижу, что в его душе кипят нешуточные страсти…
Как - то раз Антон подрался прямо во дворе, в Вязьме - поколотил вроде бы знакомого мальчишку, Спрашиваем: за что? - Отвечает: Ты понимаешь, папа, Алешку бабушка его с балкона домой на обед зовет, а он эту свою родную бабушку «на три советских буквы посылает!»…Что тут сказать…(Кстати, моему Антошке сейчас уже за тридцать, а он терпеть не может мата, и даже одергивает меня, когда я иной раз выражаюсь в той лексике, в которой я вырос в хулиганском районе Челябинска, в еженедельных битвах с парнями из татарского поселка, пижонами с Брода (Бродвей - так в те годы во всех городах называли центральную улицу - как правило, улицу Ленина)…
Меня самого отец практически никогда не бил - хватало тяжелого взгляда его черных глаз…Лишь однажды, в глубоком детстве, когда я стал орать в магазине, чтобы он купил мне ещё одну, и ещё одну шоколадку, и отец на себе притащил меня домой, орущего,  бросил прямо в цыгейковой белой шубке на кровать и через шубу  отходил меня ремнем…Нет, пожалуй, был еще один случай, когда отец дал мне подзатыльник: после длившегося допоздна субботника по сбору металлолома, когда мы нарвались на сторожа, так и не давшего спереть нам со стройки какую-то трубу, и даже погнавшегося за нами (и в позорном этом бегстве я потерял одну калошу с валенка)  - и вот, взмыленный, без калоши, захожу я поздно вечером домой, а в глаза - яркий свет, плачущая мама, суровый взгляд отца - и мой, раскрытый на еще не переправленных двойках дневник,  лежащий на столе в центре комнаты…Я начал было что-то про калошу, но речь моя была   прервана тем самым подзатыльником,  после которого я был вновь отправлен на поиски калоши в наступающей темноте…
Антошку я, по-моему, не лупил никогда (разве что однажды, когда я купил две пары боксерских перчаток и стал учить сына драться). Но был все-же один эпизод, за который мне стыдно до сих пор. Дело было зимой, почти под Новый год, меня только что избрали на ответственную работу… Звонок в дверь, открываю - стоят мальчишки со двора и наперебой тарахтят: «Там вашего Антона  милиция забрала, они вас вызывают!» . Слетаю по лестнице, прямо у подъезда милицейская «семерка», два довольных гаишника, а на заднем сиденье, забившийся в угол, явно испуганный Антон…Менты (именно с тех пор я стал так их звать, хотя в целом к милиции отношусь с уважением) начинают то, что сегодня точно выражается словом «наезд»: Вы - секретарь горкома партии по идеологии, а ваш сын - обстреливал (?) машину ГАИ камнями, мы его поймали, второй бандит убежал…Как вам не стыдно, как плохо воспитываете сына, мы составим протокол, завтра отдадим в горком и в газеты, и т.п. Кое-как отвязавшись от наглеющих с каждой минутой ментов, собравших почти что дворовой митинг возле своей долбанной машины, я потащил прячащего глаза сына домой, где и, не разбираясь, дал ему по шее…Потом мы еще часа два его отчитывали, хотя дело оказалось не стоящим выеденного яйца: Антошка и его друг играли в снежки в сугробах вдоль улицы Коммунистической, и в какой-то момент, стали кидать снежки в проезжающие машины…Понятно, что это не хорошо, но не камнями же, так,  чтобы  здоровые мужики с пистолетами испугались и устроили облаву на пацанов…Я сам, будучи пацаном, кидался только что стыренными с пацанами яблоками из садов на окраине Челябинска  в проезжающих мотоциклистов, норовя попасть в шлем (это особенно ценилось)…
Позже, вспоминая эту оплеуху сыну, я постарался разобраться по-глубже, что же тогда произошло. Итоги моего самоанализа были неутешительными, хотя и честными. Я понял, что наказал сына грубо и не по делу, причем не столько за сам проступок, а за те неприятности, который он мог мне доставить на работе.  Надо было быть идиотом, чтобы требовать от мальчишки думать об авторитете папаши во время игры  в снежки…
Так что, Антошка, прости батю - я тогда, выходит, просто смалодушничал и сорвал злобу на беззащитном сыне. Прости - и никогда не поднимай руку на слабого, на того, кто не может ответить, тем более - на своих детей, моих внуков,  которых я так жду…