Глава одиннадцатая. Площадь Кюнхайт

Люди с веерами всё прибывали. Поначалу благородных молодых лиц было не так уж много, но становилось всё больше. Колдун только удивлялся, насколько широко может разлететься весть, вывешенная в астральном замке Гарн.

Пока кружился медленный хоровод, пока взмывали в воздух и опадали веера, участники карнавала, оказавшиеся близко друг к другу, успевали познакомиться. Благородная дама, распоряжавшаяся карнавалом, взмахнула перстнем, рассыпав целый сноп голубых и зелёных искр. Выпущенные на свободу феи, духи свободного мечтания, закружились над головами молодых дворян, озаряя их полумаски, освещая лица, глаза, разгоняя испуганных маленьких воруртайлей. Каждый поднимал руку вверх, и в воздухе на несколько мгновений застывал родовой знак. Конечно, увидеть их все и уж тем более запомнить было не под силу никому, хотя сказочник Колдуна очень старался. Когда сам Колдун вскинул руку, над его головой застыла лазурная, с лиловой каймой, буква «Т», которую он хранил, как свой символ. В тот миг, когда она вспыхнула, Колдун особенно ясно разглядел воруртайлей, порскнувших в разные стороны, как мелкие хищные рыбёшки от всплеска. Он понял, что воруртайли были его. Их было немного, но, если очень присматриваться — не так уж и мало.

Присматриваться ему не хотелось. В вечернем воздухе над головами дворян и дворянок тут и там происходило какое-то кружение. Мистичка из его свиты зашептала на ухо, что воруртайли придают всему торжеству дополнительное очарование, даже если распорядительница карнавала будет утверждать обратное.

Потом прямо на площади Альгемайн, в вечернем свете, под прояснившимся небом, благородные танцевали под восхищёнными взглядами своих крепостных, почтительно расступившихся поодаль. В кругу то и дело мелькали полумаски — где легче, где массивнее. Колдун танцевал с несколькими дамами, менял пары, глядел в совершенно разные глаза, и каждый раз его перстень вспыхивал новым оттенком. Вообще-то, он не слишком хорошо танцевал, и в его свите всё ещё не было ни одного мастера танцев. Однако же не все, как оказалось, двигались в такт музыке.

Князь горных дорог кружил в лёгком и ненавязчивом ритме с дамой Арцт, её белый плащ со знаком зимы то и дело взлетал в воздух. Её молчаливая свита стояла поодаль тесной группой, изредка перешёптываясь, глядя с некоторым высокомерием на всех прочих дворян. Колдун впервые видел столь замкнутых и высокомерных крепостных, хотя назвать их невоспитанными или разобщёнными язык бы не повернулся — всегда кто-нибудь из них не сводил глаз со своей госпожи, будто даже и не свита это была, а личная охрана.

После танцев на площади Альгемайн карнавал неспешной и праздной процессией двинулся в сторону площади Кюнхайт. По пути многие освещали себе путь свечами, держа их в руках. Иные по-прежнему сжимали веера, хотя вечер и стал немного прохладнее. Но на площади Кюнхайт всегда было теплее обычного, разве что зимой она промерзала насквозь.

Круд некоторое время шагал рядом с Колдуном. Его перстень лучился огнистыми, алыми, лиловыми и голубыми сполохами, которые невольно приковывали к себе взгляды. Сам же он, не обращая никакого внимания на любопытство, вполголоса повествовал о даме Арцт.

— Премилейшее юное создание, друг мой. Я ещё не расспрашивал её о том, в честь какого славного героя она называется именем Арцт Первертирен, хотя и могу предположить, что это из тех новелл, что занимают барышень её возраста. Разумеется, не хотелось бы так думать. Поскольку, знаешь ли, мой милый друг, она может составить тебе достойную партию в Колдовской гильдии. Я даже могу предположить, что она и сама ведьма, поскольку сведуща в магии, притом в какой!

— В какой же? — заинтересованно, но так же, вполголоса, спросил Колдун.

— В элементальной, друг, в элементальной! А этим мало кто похвалится в наше время. Конечно, это не всё. Она очень начитана и, по всей видимости, имеет представление о разных сторонах нашего переменчивого мира. Такую особу ни в коем случае нельзя отдавать на поживу радиации.

— А что насчёт разведения цветов, друг мой Садовник? — спросил с лёгкой иронией Колдун.

— Ну что ты, друг мой, — в лад ответил Князь. — Нельзя ведь прямо на карнавале говорить с дамой о разведении цветов. Впрочем, время покажет, с кем из них можно говорить об этом, а с кем непотребно.

Колдун успел познакомиться и с юной особой, представившейся Верруктой. Имя было слишком похоже на вымышленное, однако же на её изящном пальце красовался тонкий перстень, камень которого пылал изумрудно-зелёным и солнечно-жёлтым, а вокруг, кроме раскрашенных, подобно шутам, натуров, собирались и другие дворяне, весьма эксцентричного вида. Колдун сразу заключил, что Веррукта — известная и, может быть, даже знаменитая личность среди них.

Площадь Кюнхайт была одним из самых любимых публикой мест, после, конечно, Флатуленца и площади Альгемайн. Поодаль, у самого края внутренней городской стены, возвышался колоссальный памятник одному из древних воинов, а выложенная из сплошного гранита ровная площадка открывала широкий обзор на добрую половину Краузштадта. Гранит хранил тепло большую часть года, лишь зимой он промерзал настолько, что находиться на площади Кюнхайт было почти невозможно. За то её и любили, хотя тут и там гранит и подножие старинного монумента покрывали начертанные рунические воззвания к дэву Меланхолю — их никто не принимал всерьёз. Даже если на граните и свершались некие ритуалы, он высокомерно игнорировал их и оставался, как прежде, безупречен. Надо сказать, куда безупречнее площади Альгемайн.

Расположившиеся в широком портике дворяне пребывали в наилучшем для карнавала настроении. Снова звучала музыка менестреля, снова взмывали и опадали веера, их движение порождало лазурный свет. Кружащиеся феи разгоняли прочь воруртайлей. Сказочник, выглядывая из-за плеча своего господина Колдуна, скоро записывал всё, что происходило, порой выводя среди каракулей невообразимо реалистичные зарисовки.

Князь горных дорог попросил менестреля играть музыку барда Хоффнунга, а сам запел — чистым и звонким голосом, как нельзя лучше попадая в такт настроению карнавала. Хотя сам Хоффнунг трагически погиб много лет назад, его песни переходили из уст в уста. Многие подпевали Князю, а он, подхваченный своим вдохновением, выводил всё новые куплеты.

«И если трубка впрок набита табаком, значит, звёзды мне сулят удачу и свет. Ангел в небе на прощание взмахнёт крылом, на вопрос, конечно же, не дав ответ…»

Казалось, белое свечение само по себе распространяется от голоса Круда, хотя длилось это очарование и недолго, но Колдун уловил улыбку Утренней звезды. Вечер — тоже её время. Потом незримые облака закрыли её. Круд взмахнул своим пылающим перстнем и тихо что-то сказал менестрелю. Тот заиграл незнакомую многим мелодию.

Колдун по первым словам новой песни понял, что в памяти Круда пробудился витриол. Песня, которую он запел, могла показаться слишком насмешливой или даже вульгарной, но тем не менее весёлый смех говорил о явной популярности мотива.

«Жили в светлом ясном замке четверо дворян. Их старик-дворецкий был мертвецки пьян. Он подмёл пол полотенцем, вытер стол он чёрным перцем, в суп налил воды сырой… и получил под зад метлой».

Куплеты множились один за другим. Колдун отвлёкся, беседуя с высоким и рослым дворянином с золотыми краузами на запястьях. Потом он увидел поблизости даму Арцт, интересную Клюген, которая по-прежнему хранила молчание. Она остановилась перед Колдуном, внимательно изучая его взглядом из-под своей контрастной полумаски, которая в вечернем свете казалась сделанной из обсидиана и слоновой кости. Один из натуров её молчаливой свиты, как заметил Колдун, не двигаясь с места, быстрыми пассами набросал в журнале зарисовку — видимо, портрет. Затем Арцт развернулась, снова взмахнув полами плаща, и пропала из виду.

Колдун снова устремил взгляд туда, где пел под музыку усердно старавшегося менестреля Князь горных дорог.

«Подожгли однажды замок четырёх дворян. Их старик-дворецкий редкий был смутьян. Он тушил пожар в астрале, покуда те спасенья ждали, сам же он курил кальян… и был до самой смерти пьян».

Круду аплодировали. Приглядевшись, Колдун удивлённо расширил взгляд. Круд поднимал руки к небу, выводя последние слова песни, и похоже было, будто он размешивал бесплотный поток света в небе. На самом же деле воруртайли и феи словно сошли с ума — они гонялись друг за другом, будто ослеплённые радиацией, и попеременно то одна, то другая голова в толпе озарялась голубым светом фей, а сразу после этого омрачалась полутенью воруртайлей.

Колдун не успел понаблюдать за этой фантасмагорией, прежде чем молодой менестрель перешёл чуть дальше. Пока собрание участников Голубого карнавала неспешно перетекало с одного места на другое, среди фей и воруртайлей наступило спокойствие — по сравнению, конечно, с тем, что было только что. Круд снова пел одну из песен Хоффнунга, теперь уже полностью завладев вниманием публики на площади Кюнхайт. Прежде чем петь снова, Князь приблизился к Колдуну и отдал мистичке свою алую накидку. Свита Круда уже была занята какими-то приготовлениями. Никто пока не знал, какими. Он пел соло последний куплет песни, который, как оказалось, никто больше не знал, одновременно кружась в лёгком одиночном танце под еле заметные знаки своего крепостного танцора, который стоял поодаль, изредка суфлируя.

«И Звезда зажигает наш взгляд. Наш огонь — её слёзы и смех. Наши дни — бесконечен их ряд. Мы не ищем пустых утех. И мы знаем, что так было всегда, что Звездою белой любим, кто пройдет все преграды один и рассеет весь страх, будто дым, и падёт распростёртой звездой на грешную землю».

Белый свет Утренней звезды, казалось, проникал даже из-за горизонта. По крайней мере, в глазах людей отражался именно он, хотя не вечером же быть ему. Ну а почему бы и нет? Голубой карнавал продолжался. Колдун чувствовал, что это ещё не конец. Можно даже сказать (хотя такие фразы и тривиальны), что это только начало.