Саня Сорока

Саня – Сорока.

….Саня, Сорока, Сара,  Сарочка…Все эти имена, прозвища, как угодно, - были у Сашки Сорокина, моего друга, с которым мы сидели за одной партой с 4 по 10 класс…Потом, уже поступив в разные вузы Челябинска и Свердловска (ЧПИ и УрГУ  соответственно), мы еще дважды ездили в стройотряд «Квадр» философского факультета универа, где я набирался цитат и знаний. И каждый раз, приезжая на каникулы в Челябинск, я встречался с Саней, мы пинали, как в детстве, мяч на стадионе «Труд» рядом с моим домом, потом шли в «Уральские пельмени» или просто гуляли по родному для нас Челябинску…Саня стал и моим свидетелем на свадьбе…А потом судьба разбросала нас, точнее, меня забросила (Саня постоянно жил в Челябинске) в Сибирь, затем в аспирантуру МГУ, а потом и в Тольятти…Как-то так мы и потеряли друг друга, и виноват в этом был я – Сашка –то был на месте, это я адреса менял, как перчатки…
В один из своих приездов в Челябинск году в 2005, нашел телефон Сани и позвонил другу…Жена Лена, узнав меня,  тихо сказала: «Игорь, Саня…погиб, уже несколько лет назад…Ты не знал? Его сбил утром троллейбус недалеко от дома…». Саня погиб? Чушь, дурацкий сон…Троллейбус? Да более спортивного и ловкого парня я не встречал…Ошарашенный,  я попрощался и положил трубку…
Сашка Сорокин учился в другой школе, в другом районе – на ЧГРЭСе, и, когда создавалась первая в Челябинске физматшкола №31, был переведен туда, в 4 класс. Так же как и я – только из школы №30, что была рядом…Помню, я еще едва ли не рыдал, умоляя не забирать меня из любимой «тридцатки», где учились все мои друзья по двору и по футболу. Да и призвания к математике я никогда не испытывал…Но родители были неумолимы, они, естественно, хотели и знали, «как лучше», и я поплелся в эту элитную (тогда, правда, так не говорили) школу…
Порядки там были необычайно суровые, а учителя -  со специфическим чувством юмора,  о чем сразу же говорил лозунг, висевший в холле: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!». Великий Данте и не предполагал, что этим заклинанием пред вратами ада будут пугать детей, собранных со всех углов Челябинской области и отобранных специальной комиссией только за то, что учились чуть лучше других в обычных школах и чьи предки решили посвятить их  юные жизни физике и математике…И в самом деле, каждые полгода происходил «Отсев». Кто-то уходил из класса, кто-то появлялся, короче, скучать было некогда…
Саня был симпатичным парнем, среднего роста, курносый, блондин, с румянцем во всю  щеку независимо от времени года. Простое, открытое русское лицо, прямой взгляд  серо-голубых взгляд…Он хорошо «рубил», как тогда говорили, в математике, вообще был очень развитой во всех отношениях. И при этом – он рос без родителей, мать с отцом развелись, разъехались по новым семьям, оставив Сашку на попечение деда и бабки…Мать изредка навещала сына, отец же, по моему, вскоре умер…Так что Саня, по большому счету, рос и воспитывался на улице. Дед его, старый кочегар с ЧГРЭСа, гнал самогон, разгуливая по дому в блеклой голубой майке и здоровенных синих трусах; бабушка – маленькая сухонькая старушка готовила Сане вкусный борщ и очень часто – пельмени, которые почему-то подавались не в тарелках, а в обыкновенном столовском пластмассовом подносе, от чего не становились менее вкусными…
Так что семейные условия у нас были совершенно разные, и, тем не менее, мы быстро сошлись с Сашкой, часто торчали у нас дома – благо это было в пятистах метрах и от школы, и от стадиона…Бывал и я у Сани дома не раз, иногда мои родители разрешали мне ночевать у друга, особенно, когда мы готовились к экзаменам или всем классом в семь утра по абонементу ходили в бассейн, что был недалеко от Сашкиного дома…
Саня блестяще играл в футбол, причем играл профессионально, за детей, а потом и за юношей «Локомотива». Это был скоростной, умный, техничный полузащитник с прекрасным ударом…Мы все ему немного завидовали, особенно когда на уроке  «физры» он появлялся в красной майке с паровозом на груди, отложным воротничком и десятым номером на спине. К тому же у него одного из всего класса были щитки и красные гетры!...
Зимой Сашка играл в русский хоккей с мячом за команду ЧГРЭС («Чигарка», как звали этот район, саму ГРЭС  и команду тамошние ребята). И все у него получалось здорово, хотя он словно бы и не напрягался…Меня же он постоянно воспитывал (хотя я тоже неплохо играл в футбол, но Саня был безусловно лучшим в школе), когда я получал шишки и синяки: «Ты ноги-то быстрей поднимай, двигай ими шибче, вот и не будешь получать пинки…». Или: «Будешь жонглировать мячом в штрафной, поднимать мяч выше колена – оторвут тебе когда-нибудь …».
Все у нас было хорошо, мы были неразлучной парочкой заводил, футболистов, гитаристов, и все такое… Но однажды разразился гром: отец нашел спрятанную на моей полке общую тетрадь с переписанными Саниной рукой дворовыми и «блатными» песнями…Там была вся классика жанра: «Серая юбка», «Зинка комсомолочкой была», «Кабачок одноглазого Гарри», « В лифте ехать интересно», «Дочь прокурора», «Искры камина догорают рубинами», «Срывайте розы в семнадцать лет!», песни тогда еще почти неизвестного Высоцкого (особенно возмутила отца песня «Идут по Украине солдаты группы Центр»)… Были там и слащавые песенки типа «Бен родился в Южном Конго, Там, где всегда заря, Там, где негры под звуки гонга пляшут вокруг костра, - и дальше шел убойный припев, когда все девчонки просто рыдали: «Ай лав Ю, Кэти, Вери-вери Ай лав Ю-ю –ю,  -Ну, кто же поверит, кто же поверит негру, Что белую девушку я люблю»…Не знаю, что уж такого плохого было в этой песне, повествующей  о суде Линча, ку-клукс-клане и борьбе несчастных негров за свои права.
Прочитав это, отец сверкнул глазами, процедил «Какая пошлость!» и потребовал немедленно призвать к нам Саню (а тетерадка была подписана, ибо Сане скрываться было не от кого, да  и в их районе эти песни были таким же обычным делом, как утренняя гимнастика под  радио у нас в семье)…Я позвонил другу, и кратко объяснил ситуацию. Саня приехал через час, уже вечером. Батя прочитал нам лекцию о преимуществах музыки Моцарта, Баха, Бетховена над «этой пошлятиной», мы, естественно, кивали, а потом отец заставил нас еще с полчаса слушать пластинки с записями Карузо, Собинова, Ведерникова… Потом мы все вместе поужинали, и Саня заночевал у нас: домой  ему на трамвае ехать было час,  время было позднее…
Не знаю, есть ли прямая связь, но на следующее утро по дороге в школу мы решили обязательно создать свой ВИА, чем и занялись вместе с Сережей Прониным и другими ребятами. Это был конец шестидесятых, в Челябинске восходила звезда «Ариэля», и, как сказали бы сейчас, все группы «косили» под этот классный коллектив,  каждый второй рассказывал байки про свои теплые отношения с самим Валерием Ярушиным  (руководителем «Ариэля»)…
Был свой ВИА и в нашей школе, руководил им Витя Поляк, сын маминой сослуживицы…Но эти ребята играли действительно неплохо, и, хотя по просьбе матушки Витя «прослушал» меня, дав задание …постучать по барабану, сказал «Спасибо» и  больше мы с ним о музыке не говорили, - дружбы у нас не получилось, и мы пошли другим путем.
По-моему, в 1969 году наша компашка – Саня, Серега Пронин, Боря Куслиев (умница и отличник)  и я через моих родителей умудрились достать в зимние каникулы путевки на турбазу «Увильды». Это такое очень красивое уральское озеро недалеко от Челябинска. Взяли мы с собой валенки, гитары аж три штуки (по 7 рублей, или даже меньше они тогда стоили), по-тихому, в складчину,  бутылку коньячного напитка «Южный» по 6 рублей, и отправились на заслуженный зимний отдых, суливший нам массу приятных впечатлений… Так, в общем, оно и получилось (если не считать мелких неприятностей типа вдрызг  разбитых в драках на танцплощадке турбазы гитар и окончательно сломанного в лепешку носа Сереги и травмы Саниной челюсти).
Начиналось все замечательно. В первый же вечер на танцах мы обнаружили, что гитаристов там нет, быстренько объявили себя «вторым составом «Ариэля» и уже назавтра жалостливо тянули грустную песню про «Алёшкину любовь», отдельные шедевры из Сашкиной тетради, и кое-какие простенькие песенки знаменитых земляков…И все было хорошо (дня три) – девчата, слезы, танцы, - пока не нашелся какой-то умник, громогласно объявивший прямо во время танцулек, когда мы упивались всеобщим обожанием, что мы – самозванцы, а никакой не «Ариэль»…Свой конфуз мы быстренько объявили розыгрышем, и, поскольку публике выбирать было не из чего ( или
мы, или местный баянист- затейник)  нас со сцены так и не прогнали…
Однако настроение было все же подпорчено…Да тут еще пошли набеги местных пацанов, пришлось создавать бригаду бойцов, во главе которой народ почему-то захотел видеть меня (болтал много, да и какие-то организаторские способности, видимо были), рядом были друзья с бесстрашным Саней, который вырос в атмосфере пролетарских драк, да и парни из числа новых знакомых подобрались хорошие: один, Алик Фалько, под два метра ростом, оказался чемпионом России среди юношей по боксу в тяжелом весе, кулаки имел с арбуз…Как оказалось, местные скорешились с другой турбазой, и уже оттуда совместными усилиями досаждали нам на танцах…Короче, мы задумали нанести упреждающий удар, и по льду, толпой, в валенках, а кое-кто и на лыжах, поперлись к вечеру в гости к супостатам…Как назло, те в это же время по лесной дороге отправились  берегом к нам, и только ближе к ночи, усталые, возвращаясь с набега домой, мы и схлестнулись со злодеями. Ледовое побоище отдыхает – дрались гулко, грубо, в кровь…По очкам, скорее, победили мы, но потери были тяжелыми – это мы увидели, правда, только утром, за завтраком: подбитые глаза,  разбитые губы, содранные в кровь костяшки пальцев у Алика (Он бил, пояснил нам,  в лоб – «по чайнику»)…
Хуже оказалось дело у Сани – ему сломали челюсть, и потом еще долго носил он жуткого вида проволочную конструкцию во рту, пугая девчонок и первоклашек в школе…Так что песни наши на турбазе как-то сами собой закончились, и остаток дней мы провели, танцуя под баян и пьяные частушки балагура-массовика…

Почему – то вспомнились события еще более ранние…Однажды летом мы с Саней поехали на озеро Тургояк – пожалуй, самое красивое озеро Южного Урала: чистое, глубокое, прозрачное, холодное. Там на берегу все лето находился палаточный лагерь миасской спортшколы, которым руководил муж сестры жены моего дядьки Стаса – дядя Петр Зайцев, в то время тренировавший конькобежцев…В этом лагере собрались ребята и девчонки, занимавшиеся всеми видами спорта – конькобежцы, легкоатлеты от спринтеров до толкателей ядра, многоборцы, но вот футболистов среди них не было…Мы же с Саней, как «родственники» начальника, да еще и футболисты, сразу получили некий особый статус: тренировки нам были не обязательны, зарядку можно было делать, не завершая ее обязательным для всех других ребят и тренеров кроссом на 5 или 10 километров, а, тем паче, не бегать вокруг Тургояка – а это было километров двадцать пять. Правда, Саня в первый  же день решивший показать ребятам из Миасса, что футболисты из Челябинска – это вам ни «хухры – мухры», рванул вместе со всеми вокруг озера, но вернулся уже минут через тридцать. Я же, как истинный центрфорфард, сказал, что мое дело – «Рывок, открылся, получил, ударил, гол!» – не стал из себя корчить марафонца и дожидался друга на пеньке, с удовольствием потягивая сладкую липучую жидкость из пробитой гвоздем банки сгущенки…
Вообще сгущенка – это совершенно особая тема…Дело в том, что палатка с продуктами стояла рядом с нами…О, там было все: тушенка, сгущенка, пряники, печенье, макароны…Нет – нет,  мы не злоупотребляли, но пару раз,  великодушно  соглашаясь на просьбы жившего с нами малолетнего Костика,  сына Петра Зайцева, - пару раз было, ну, было маленько…
Часами мы наблюдали за тренировками, особенно девчонок – прыгуний и многоборок. Саня даже пытался то ядро толкнуть,  то в высоту прыгнуть, - и всякий раз это вызывало смешки и подначки развитых не по годам спортсменок…Я так даже и не пытался поразить девчат гибкостью членов и силой мышц…Мой конек в те годы – гитара, песни у костра, анекдоты, «прихваты» (так тогда назывались сегодняшние  «приколы»)…
Короче, все было замечательно, пока вдруг не выяснилось,  что нам с другом нравится одна и та же девушка. Звали ее, как сейчас помню, Люда Зубова. Она была многоборкой, т.е. эта была девушка -  мечта: крупная, хорошо сложенная, сильная и очень красивая. А когда она заливалась звонким веселым смехом, действительно, в полном соответствии со своей фамилией,  «во все зубы» - крупные, белые, с симпатичной щербинкой – ею можно просто было любоваться…
Увы, но нам с Саней ничего не светило. Девушка была по уши влюблена в своего молодого тренера с фигурой Аполлона; в нее был влюблен самый перспективный лекгоатлет,  гордость школы  и кумир всех девчонок по фамилии Заварзин…Понятно, что в этом треугольнике мы с Саней могли нарисоваться только в комическом свете, тем более, что были на два-три года младше…Саня как-то смирился, я же тихо страдал. Более того,  увидев не очень – то скрываемые (а скорее, наоборот) мои чувства, девушка меня к себе как-то приблизила, что ли…Жила она в палатке одна, недалеко от нас, и  вот вечерами я читал ей лекции о морали, о  том, что она не должна так себя растрачивать на всякую любовь, а то останутся от нее одни зубы (?), и прочий бред под общим девизом «так не доставайся же ты никому!». Зрелище, как сейчас понимаю, глупое и беспомощное…С тех пор я в роли духовника ни у кого не выступаю…


Короче говоря, мы с Саней одновременно познали на вкус  и влюбленность,  и «трудное счастье неразделенного чувства». Но, ничего, справились…И, как прежде зазвучали над озером Тургояк песни про хулиганскую любовь паренька из Одессы, про дочь прокурора, про то, как «…пропеллер стал ему звездой…».
Вообще музыка, песни того периода (рубеж 60-х и 70-х) въелись в мою память намертво…  Ну, как забыть такое: в обеденный перерыв, когда мы привычно дожевывали пирожок с повидлом, запивая его компотиком или холодным какао с противной пенкой на мутном стекле граненного стакана,  начиналась репетиция школьного ВИА, готовящегося к какому-нибудь очередному конкурсу «Зримая песня» (сейчас кто-нибудь знает, что это такое?). Из радиорубки  тревожно, в такт нашим бьющимся сердцам, звучала бас –гитара, и кто – то с надрывом пел:  «Два окна со двора, И развесистый клён, Я как – будто вчера Первый раз был влюблен…Прибегал я сюда, Но звучало в ответ, И не то, чтобы Да, И не то, чтобы нет». Или песенка, вышыбающая слезы даже у самых круглых отличниц: «Я думал, это все пройдет, Пусть через месяц, через год, А вышло все наоборот, И вот, все ночи напролет Стою смотрю в твое окно Тебе, я знаю все равно, Тебе я знаю, все равно Ведь ты забыла (пару-рам) все давно…».
Иной раз, как бы подчеркивая отсутствие антисемитизма (а как могло быть иначе в действительно по тем  временам «элитарной» школе?) звучала песня про старого еврейского сапожника, который «в будке зеленой сидел. Чинил наши туфли, ботинки, гамаши (?), и песни еврейские пел…» - Дальше шел припев на идиш, как я сейчас понимаю…
Но больше всех везло старшеклассникам, которые, прогнав развесившую уши малышню, слушали почти запретные тогда вещицы недосягаемых битлов. Звучали и «Girl»,  и « Кен бай ми лав ноу»,  и, конечно, «Yesterday»…

Еще одним нашим с Сашкой увлечением был школьный театр, которым руководила фанатка этого вида искусства Людмила Николаевна Королева, красивая, умная, тонкая и очень энергичная учительница литературы…Я играл в двух спектаклях  - в «Ревизоре» доктора с одной,  по –моему фразой «Это – пройдет!», и в пьесе Горького «Враги» Захара Бардина, то ли купца, толи зарождающегося капиталиста. Сашка в этом спектакле воссоздал образ то ли слуги в доме Захара, то ли «че-ла –ека» из трактира, для чего был обряжен в шелковую красную рубаху навыпуск, расчесан на прямой пробор, и вообще был страшно доволен собой, к рольке своей относился очень серьезно, учил слова и, по-моему, даже пару раз лишнего под аплодисменты выходил на середину сцены с бессмертным монологом «Кушать подано!». Во всяком случае, на разборе после премьеры, Людмила Николаевна очень хвалила его за точное попадание в образ одного из представителей угнетаемого класса…
Со мной было сложнее…Людмила Николаевна непривычно долго подбирала слова,  и потом вымолвила: «Игорь…Достойно, вполне достойно…Не всякий в твоем возрасте умеет так долго и многозначительно держать паузу…». Кошмар! Ведь я просто от волнения забывал текст, и, вглядываясь в последние ряды зала, мучительно пытался  вспомнить слова…Иногда это удавалось довольно быстро, иногда я явно тормозил динамику спектакля…
С театром связана и такая история. Мне понравилась наша «прима», игравшая почти все главные роли, девчонка старше на  два года. Я провожал ее домой, жила она далековато – в районе ЧТЗ, и я придумал такой ход: ночевал под разными предлогами у Сани (его район был ближе к дому моей симпатии), рано утром,  с первым троллейбусом перебирался к ее дому, под ругань дворника-татарина укладывался на скамейку, давая понять  спешащей на троллейбус девочке, что я тут мерз и страдал всю ночь. Похоже, мне верили. Хотя не все: пару- тройку раз искренность моих чувств проверяли «че-те-зовские» пацаны, но я тоже умел драться, был уперт до занудства и как-то с теми пацанами даже «задружился».
Саня передавал мои стишки девчонке, она иногда отвечала.Но однажды мне нашептали доброжелатели, что ее …по утрам часто стали видеть с каким-то громилой…Парня этого мне любезно показали, и  приуныл: здоровый, черт! Но – драка была неизбежна, я не мог отступать. Этот парень был старше на год моей знакомой, то есть старше меня года на три-четыре. И вот, как-то на большом перерыве, заметив конкурента, играющего в настольный теннис, я стал возле стола,  скрестил руки на груди и стал натурально «задирать»  парня, всячески заковыристо комментируя его  игру…Развязка близилась, я был обречен, но вызов был брошен…И когда мы уже почти сцепились, появился друг Саня  и радостно сообщил только что добытые сведения: это  - ее брат, недавно переведенный в выпускной класс из другой школы…Так Сорока спас мою физиономию и мою репутацию.
Нашим любимым маршрутом после школы долгое время был вояж на Центральный Колхозный рынок: здесь Саня, озабоченно и деловито ходил по рядам, пробовал сало, ничего не покупая, и финишировал у теток с семечками. «Затаривался» во все карманы, и, ничего не заплатив, с достоинством удалялся. Шум, гам и крик потерявших копеек по десять из дневной выручки бабок Саня попросту игнорировал. Потом мы шли в обратную сторону, провожая уже меня домой, Саня смачно лузгал семечки, а я, так и не научившись этому делу до сих пор, жевал их вместе со скорлупой и заедал шоколадным мороженным в вафельном стаканчике. Такое, если угодно, вкусовое извращение…
У Сани была еще одна «коронка»: он никогда не брал билет на общественный
транспорт, причем это было не проявлением жадности (это чувство было ему вообще неведомо), а неким пижонством, желанием рискнуть и выйти победителем из любой ситуации. Как правило, его или вообще не спрашивали о билете контролеры, или же он пускался в такие дебаты с ними, что его отпускали на все четыре стороны. Я всегда, под смех Сани, брал билет или компостировал  талончик (и тогда контролёров в  троллейбусе вообще не было), или же – когда денег и вправду не было – опять же под хохот друга попадался контроллёрам с вероятностью 99%!
… А еще мы любили пройтись после занятий всей своей компанией (мы с Саней, Вова Мягков, Володя Штыров, Бориска Куслиев («Куся»),  Юра Лукин, Серега Пронин
по улице ЛЕНИНА  ДО ПЛОЩАДИ РЕВОЛЮЦИИ, ГДЕ В КУЛИНАРИИ РЕСТОРАНА  «ЮЖНЫЙ УРАЛ» ПОКУПАЛИ ВКУСНЫЕ ПЕЧЕНЫЕ ПИРОЖКИ С ГРИБАМИ; КАРТОШКОЙ, ПЕЧЕНКОЙ… ПОТОМ БОЛТАЛИ О ЖИЗНИ;О  ТОМ, КТО ЧЕМ БУДЕТ ЗАНИМАТ ЬСЯ  ПОСЛЕ ШКОЛЫ…
ОСОБАЯ ПОРА – ЭТО ВЫПУСКНЫЕ  ЭКЗАМЕНЫ.   СИЛЬНО ТРЕВОЖИЛА НАС ХИМИЯ: КАК-ТО НЕ СЛОЖИЛИСЬ У НАС ОТНОШЕНИЯ С Д. И. МЕНДЕЛЕЕВЫМ,  во сне придумавшим таблицу имени себя…Два последних года мы, сидя на самой галерке, именно на химии играли в покер или дурака с сидящими перед нами девчонками – Мариной Лебедь и Иринкой Сорокиной (совпадение фамилий совершенно случайно). Это отношение к химии буквально через полгода после окончания школы своеобразно «икнулось» мне, когда я, уже будучи первокурсником философского факультета УрГУ приехал на зимние каникулы в Челябинск и, согласно  традиции, отправился на вечер встречи выпускников в родную школу…На входе дежурила …химичка, которая, увидев меня с бородой и  трубкой во рту (а я тогда искренне полагал, что настоящий философ должен выглядеть именно так!),  радостно  прокомментировала: «Ну, Антонов не мог, конечно, не выпендриться! Бородатым в школе делать нечего!». С этими  словами эта правнучка Менделеева грудью стала в двери и; более того,  попыталась вытеснить меня на улицу. Саня, с которым мы пришли вместе, быстро сообразил, что надо делать, и исхитрился подозвать прекрасного человека и любимого всеми преподавателя истории и обществоведения Эрнеста Ивановича Кузнецова, бывшего подводника, по праздникам одевавшего  морскую форму капитана второго ранга и – замечательный кортик. Только вмешательство старого моряка и позволило мне пробиться на школьный вечер…
Но вернемся к выпускному по химии. Это был настоящий  судный час. Больше всех психует наш друг Вова Мягков, парень умный, но горячий. Он уже второй раз бросает билет, и со словами типа «А, идите Вы все…» выбегает из класса. А теперь он еще и поджег учебник по химии прямо в умывальнике в холле (в рекреации, - так нас учили говорить)…Наконец, пошли и мы с Саней… Теоретический вопрос я знал на твердую тройку, а вот практический (надо было что-то с чем –то смешать и получить что – то такое, о чем я и не догадывался…Ответив на первый вопрос, я взял колбы, пробирки, спиртовку и пошел к себе за парту…Проходя мимо отличницы Наташи Хайденко, шепотом спросил, что у меня должно получиться?  И – то ли я ослышался, то- ли  Наташка что-то перепутала, я понял так: в результате смешивания и подогрева должен получиться некий…запах…
Я бодро перемешал реактивы, какая-то муть всплыла на верх, и я с достоинством направился к комиссии, где, как и учили, поднес к носу химички колбу и, примерно, за двадцать сантиметров до настороженного лица учительницы стал помахивать ладонью и приговаривать, мол, чувствуете запах? Обойдя всю комиссию со своей абсолютно ничем не пахнущей колбой, потрясая ей как каким-то вещдоком, я вдруг понял: что- то  здесь не то…
Перепуганная моим агрессивным навязыванием результата эксперимента, учительница сказала: «Ты, пожалуйста, успокойся, но должен получиться не запах, а осадок!» Тут я совершил непростительную и уже вторую ошибку: быстро сообразив;  я закивал головой и стал толдычить: «Я и говорю – осадок, видите, он плавает?!». Это уже вконец рассердило учительницу: «Антонов! Осадок не может плавать; он на дне! Плавает, сам знаешь, что!». Но в итоге с тройкой в кармане я вылетел из аудитории.
В это время Саня, стоя у доски с картинкой, в который раз объяснял, куда идет производимый отечественной промышленностью капрон. «Чулки. Женские. Носки? – Нет? А, колготки!»…Комиссия требовала «еще!», Саня напрягался, но получалось, в лучшем случае, лишь изменить порядок упоминания знакомых Сане изделий… Короче, и
его с «тройкой» отпустили на волю, и то, лишь после того, как он вспомнил про «гольфы»…
Короче…Да, «короче» - это любимое словечко Сани Сорокина. Когда он что-то объяснял (например, мне что-либо по математике), и не встречал при этом должного понимания, следовало: «Короче, здесь пиши так, а здесь – вот так», я понимающе кивал и ждал следующего разъяснения.
Классе в девятом мы стали задумываться о будущем.  Я, в принципе, уже решил для себя:  что-то гуманитарное, типа  МГИМО, или МГУ, или УрГУ в  Свердловске, факультет – или исторический,  или географический, или философский, или – журфак. Саня думал напряженно – он без труда разбирался с математикой,  но и история ему вполне давалась. На всякий случай я затащил друга на лекцию в обществе «Знание» по международному положению, Сане понравилось, и мы стали почти еженедельно слушать про Китай, про различия между хунвэйбинами и цзаофанями,   про гипноз, про проблемы бессознательного, про мировое коммунистическое движение и про неизбежный вот-вот крах капитализма. Лекции и вправду были интересные, читали, как правило, москвичи, и было все хорошо, пока однажды Саня не вызвался выйти на сцену для участия в групповом сеансе гипноза, который давал какой-то гастролер из столицы. Короче,  Саня не дал себя «усыпить», но потом дня три ему было не по себе: до тошноты болела голова и, что уж совсем дико, он не хотел ни играть в футбол, ни пойти в «пельмешку», ни – съесть наше любимое, по 7 копеек, фруктовое мороженное, которым возле стадиона, по дороге из школы, сколько себя помню, торговала тетя Люба – толстая тетка, за неимением тогда фломастеров, цветными карандашами, облизывая для жирности цвета грифель, рисовавшая на ценниках розочки, солнышко, мишек, похожих на пингвинов, и при этом зазывно кричащая нам, пацанам, идущим с футбола или из школы невероятную по смыслу фразу: «Мороженное шоколадное, на вафлях!» (ударение, понятно, на последнем слоге, на букве «Я»). Иногда мы покупали там и такой деликатес, как кубики прессованного с сахаром сухого какао или кофе…Дешево (тоже копейки, толи 9, толи -14) и сердито: погрызешь – точно шоколадку слопал…
Вспомнилась еда тех времен. Часто, приходя после школы к нам домой, похлебав прямо из кастрюли холодного супа, мы ели вкусные бутерброды, и этому научил меня Саня: бутерброд из хлеба, сала и хрена; хлеб с сахаром (с маслом или без); хлеб с медом; хлеб с колбасой, салом и хреном; то же – но с горчицей…Белый хлеб с маслом, посыпанный какао-порошком «Золотой ярлык»: ешь и чихаешь, вкусно до безобразия. Так  мы и жевали эти бутеры до пяти или шести вечера, пока не придут с работы родители…Слушали наш семейный магнитофон «Айдас»,  на который я как-бы случайно записывал  песни Джанни Моранди, лауреатов фестиваля в Сопоте, Полада-бюль-бюль Оглы («Жил в горах… старичок по имени Шейк…»), Ободзинского («Льет ли теплый дождь…»). Чудное, прекрасное было время.
Классе в девятом мы с Сашкой, Серегой  Прониным и Володей Мягковым стали ходить на танцы в  Дом офицеров. Танцоры мы были аховые (я жалею до сих пор, что так и не научился танцевать и искренне завидую тем, кто владеет этим искусством), но там можно было весело провести вечер, девчат и женщин по-старше было заведомо больше, чем парней…Все было «ништяк», как тогда говорили, особенно если перед этим выпить на троих – четверых  бутылку «777», или «Солнцедара»…
После окончания школы мы еще пару-тройку лет…, да нет, пожалуй, больше, общались довольно плотно. Два года подряд (73 -74) я затаскивал Саню в наш стройотряд «Квадр», созданный на базе философского факультета. Но и здесь Саня не затерялся, а в футболе он был просто лучшим! Пел в ансамбле, играл на гитаре, ни с кем не ругался, хотя знали – в лоб дать может любому, кто хамит…Его и здесь все любили и я, признаться, даже как – то его ревновал: мой «личный» друг  - а стал другом почти для всех моих свердловских друзей и приятелей…Чушь, конечно, но ведь было, Игорь, было!
И не разу за всю нашу жизнь мы с ним не поругались, ну, нельзя на него было сердиться, такой он был искренний и непосредственный. Хотя, как то- раз я его и обматерил, но это – не считается. Судите сами. Наш ВИА  «Имени Людвига Фейербаха и конца немецкой классической философии» давал   …танцы в каком-то сельском клубе в Ирбитском районе Свердловской области. И вот, настраивая аппаратуру, я прошу Саню
проверить, дотягивается ли этот обрезок шнура до сети. Берусь за два оголенных конца и спокойно наблюдаю, как будущий инженер-строитель А.Сорокин тянет провод к стене, при этом весело балагуря с устраивающимися по-удобнее сельскими девчатами. Саня радостно кричит мне через весь зал «хватает!» и, улыбаясь девчонкам, втыкает вилку …в сеть! Я это вижу, как в замедленной съемке, и ни-че-го поделать не могу. Короче, танцевал я там с проводами целую вечность, а потом, когда Саня закончил беседу  с женским элементом и, не торопясь, выдернул вилку из сети, я и выдал ему все, что я про него сейчас думаю…Саня же, терпеливо,  как инженер гуманитарию, прочел короткую лекцию по охране труда при электротехнических работах, что –то там про изоляцию и резиновые сапоги и про «думать надо!», «каким же надо быть идиотом, чтобы за два конца, да голыми руками…».Короче, он меня  же и пристыдил за техническую безграмотность, а за мат – великодушно простил. Ну, нельзя было на него обижаться!...

Потом мы встречались в Челябинске зимой 1975 года, в каникулы. Играли в лесу в футбол с приятелями Сани по политеху, потом душ в общаге и чей-то день рождения в ресторане гостиницы «Турист», тоже стоящей прямо в лесу рядом с политехническим институтом. Какая-то непонятная ссора Сашкиного одногруппника с чужой компанией, и – понеслась…Драка (что? Кто? Почему? ) Я свою – то компанию еще толком не знал, и кто  кому врезал первым , я так и не понял…Милиция, гонки по кустам и кочкам, мордой в снег…Кое как оторвались…Пришли домой к нам заполночь, Сашкин нос разбит, губы – в кровь, у меня – явный вывих челюсти…Утро. В прихожей, почему-то, чужая кроличья шапка – ушанка. Трофей, что ли?  И   чего ради я связался с этими политехниками? Чуть что – сразу в драку…Не философы, точно…Нам бы вначале поговорить, найти компромисс, найти убийственные аргументы, и потом уже выпить «за смычку» (не важно, чего и с чем).
Последняя наша встреча была у меня с Саней на свадьбе, где он был моим свидетелем…А потом…- а потом мы потерялись, и вот так все и закончилось. Сани больше нет. Есть его жена, его  трое ребят, и есть память о нем, веселом, умном, обаятельном, честном, лучшем…Память о моем друге, Саше Сорокине.
Короче, всё.

Тольятти,  15 мая 2008 года