Обшаровка, Красный Сулин, Таганрог. 1940-41 г

 Итак, мы очутились на станции Обшаровка Куйбышевской железной дороги (Куйбышев в царское время назывался г. Самара). Дядя Ваня стал работать нормировщиком, а мама - кладовщицей. Я с Леной пошла в 4-й класс. Опять мы сидели за одной партой. Лена начала хорошо учиться. Мы вместе делали уроки и спали на русской печке, на которой помещались наши две кровати. Печка была огромная, зимой мы блаженствовали. В мае мы обе сдали экзамены за 4-й класс на "отлично" и обе получили похвальные грамоты. Тогда не было оценок цифрами, а было: очень плохо, плохо, посредственно, хорошо и отлично. Когда нас иногда дразнили "Пат и Пoташонок", Лена лупила мальчишек, хотя и ей доставалось: они дергали ее за косички, а она визжала на весь коридор, пока директор не выбегал из кабинета и не разборонял их. Oн отпускал Лену, а мальчишку тащил в кабинет на расправу. Как правило, вызывали родителей этого мальчика.
   На экзамене по христоматике мне попалась басня Крылова "Мартышка и очки". Кроме моей любимой учительницы Серафимы (отчество забыла) в экзаменационной комиссии было еще три представителя районо и облоно. Когда они увидели меня, я догадалась по их глазам, что они чуть не сказали вслух:"А это еще что за шибздик такой?" У меня мелькнула мысль, что я сейчас покажу какая я "шибздик". Я начала рассказывать и с каждым куплетом у них менялись взгляды. Когда я дошла до слова "тьфу", то я не сказала, а прямо плюнула в сторону от комиссии, а когда дошла до слов "о камень так хватила их, что только брызги засверкали", то я подняла руку, имитируя, как мартышка ударила очки о камень, и резко опустила руку. Я смело улыбалась, я была уверена, что "отлично" заслужила. "Бесподобно,"- сказала одна, "Ну и ну," - сказала другая, а третья оглядела меня с ног до головы, как буд-то только сейчас она меня увидела:"А-р-ти-ст-ка"- и шепотом обратилась ко всем. Я не поняла, о чем они шептали. Та, что сказала "бесподобно", посмотрела каждому члену комиссии в лицо  и сказала, что несправедливо будет, если мы поставим ей "отлично" как всем отличникам. Она заслуживает, мол, высшей оценки, а потому предлагаю поставить ей "безукоризненно". Все закивали головами в знак согласия. Вот так я впервые услышала это слово, но до сих пор не знаю, была ли в самом деле в Народном образовании такая оценка. Больше мне никогда такой оценки не ставили. Может такое было только в Куйбышевской области?
   Эту Обшаровку забыть невозможно. В холод, в стужу я ходила за молоком с 2-х литровым бидончиком в частный дом. У хозяйки был патефон, она разрешала нам слушать пластинки Ольги Ковалевой "Саратовские частушки" и "Сербиянку". Приходила соседка, жена милиционера и, накрыв плечи красивой шалью, показывала нам "цыганочку" с выходом. А мы ей плясали " яблочко" и пели:"Ах, яблочко, сверху скокнуло, буржуй рассмеялся - пузо лопнуло!" В те годы слово "буржуй" употреблялось часто.
   Однажды, когда мне пришлось идти по рельсам железной дороги, я услышала жуткий женский крик, несколько минут я не могла понять, потом увидела кровь и пальцы. Выяснилось, что женщина попала под поезд и ее протянуло 2 км.
   Праздновали Новый Год, в клубе. Ели, пили, веселились. А бухгалтер начал ухаживать за нашей мамой. Нагло. На виду у всех он схватил маму и посадил себе на колени, а тут-как-тут дядя Ваня. Он дал тумака бухгалтеру, схватил маму за руку и потащил домой. Я и Лена следом за ними.
   Дома он искал, чем побить маму; увидел одежную щетку и ею стал бить маму по лицу. Лена стала заступаться за маму. Мне тоже было жалко маму. Мысли у меня двоились. Во-первых, разве можно бить? Это же ужас! А во-вторых, зачем мама села бухгалтеру на колени, надо было ей вырваться от него и пожаловаться дяде Ване. Пусть бы они сами подрались. А мама была бы не виноватой. Всему этому была виною водка. Оба они были пьяны, а мама пострадала. Вот с этого момента я поняла, что пить водку плохо.
   В мае дядя Ваня опять завербовался, в этот раз  на стройку  в г. Сызрань, там мы пробыли всего неделю. Потом нас направили в г. Красный Сулин, где заканчивалось строительство какого то объекта. Никто тогда не знал, и в голову не могло прийти, что это наступил 1941-й год, год войны.
   Жилья не было и нам пришлось жить на частной квартире. Пока родители работали, Лена и я ходили на базар, покупали зеленый лук, квас, хлеб - это был завтрак. И еще помню ходили в аптеку за сен-сеном. Это было похоже на мышиные котяжки серого цвета. Они таяли во рту и приятно освежали, как мятой. Еще покупали морс, это был сладкий напиток фруктовый, разливной. Его мы тоже пили и заедали булкой.
   Однажды 22 июня я шла из аптеки с сен-сеном в руках, Лена ждала меня дома. Вдруг я увидела толпу людей, стоящих на площади у рупора (круглое, черное радио), у столба. Люди тревожно прислушивались к словам. Позже я узнала, что Молотов выступил по радио о вероломном нападении на СССР немецких фашистов.
  Это уже было начало мук, страданий, голода. Хотя настоящий ужас начался позже, в Таганроге, в период побега от немцев, но тревога чувствовалась в поведении родителей уже сразу после сообщения о войне. Свои отношения с мамой и с нами дядя Ваня решил узаконить: зарегистрировать брак и удочерить нас. Они с мамой расписались 22 июня 1941г. А Лена пригрозила мне, чтоб я не соглашалась на удочерение. Показала мне кулак и сказала:"Убью". Так мы с ней и остались Петряковы, а мама стала Медведевой, к слову сказать, до смерти. (Она два раза выходила замуж после войны, за Позднякова К. И., от которого уехала и деда Черного Тимофея Томофеевича, но не брала их фамилий, как верная памяти Ивана Яковлевича.)
   Тогда было ощущение страха от услышанного по радио. Но мы еще не могли тогда понять, что из себя представляет война. Из книг и фильмов мы знали, что врагов надо уничтожать, борясь с ними насмерть, не жалея ни сил, ни крови, ни жизни. Многие так и начали, а некоторые старались быть в стороне.
   На другой день было указание населению города копать окопы прямо у дома, чтоб прятаться от бомбежек. Мы начали копать. Помню, как мимо проходил мужчина и сказал таким злорадным, ехидным голосом:"Что? Копаете себе могилу? Копайте, копайте, немного вам осталось жить..." - и исчез. Через несколько дней в газете была статья о пойманном в горах (в 2 км от нас) шпионе и мы все узнали того мужчину пo фото, а рядом была у него рация; он передавал немцам о настроении населения и фотографировал объекты для бомбежек. А ведь война только началась. Вот почему немцы так быстро продвигались. Про себя я думала, какой шпион дурной. Разве ему полагалось разговаривать так с детьми? Видно уж очень злой был на Советскую власть.
   Пришел приказ  стройку прекратить, а Медведева И. Я. с семьей отправить в г. Таганрог на кирпичный завод номер 3 десятником-нормировщиком, где мама стала работать рядовой рабочей на транспортере, отправляла кирпичи на склад. Нам дали в общежитии комнату. Мы с Леной готовились идти в 5-й класс. В это самое время дядю Ваню отправляют на фронт. Его взяли сразу лейтенантом. Мама еще работала. В конце августа мы с Леной читали газету, на передовице было фото мамы и статья:"Такие женщины, как Медведева Анастасия Алексеевна, с оружием в руках пойдут защищать свою Родину." ит.д. и т.д. А мы то знали, что мама никогда оружие в руках не держала. Но политика в СССР была поставлена высоко.
   Когда с нами был отчим, мы не так боялись бомбежки, как без него. Он хватал меня на руки, а Лену мама за руку, и все бежали в общее газоубежище, ныряли под землю в толпу и потихоньку успокаивались. А когда отчима отправили на фронт, то мы с Леной в панике теряли маму и ревели часа 3-4, пока мама нас нe находила.
   1-го сентября 1941 г. мы с Леной в полном сборе, с сумками в руках, в белых воротничках пошагали в школу. Ни души. Школу разбомбили (вчера) и по радио сообщили, что немцы уже в 7-ми км. от Таганрога. Нам сказали, что на вокзале столпотворение, эвакуация населения затруднена; богачи (начальство) и евреи с деньгами, полными чемоданами оккупировали все вагоны битком. Даже нам, детям, было заметно, как люди возненавидели начальство, тех, кто спасал свою шкуру и свои капиталы не дав возможности спастись простым смертным с детьми, стариками и больными. В нашем представлении начальство разделилось на патриотов и хамелеонов-предателей. Что делать? Котельный завод наши подожгли, чтобы немцам не досталось. Пламя его, казалось, дошло до кирпичного завода. Мама схватила новое пальто дяди Вани, одеяло, взяла брынзу и таранку, немного хлеба. Я взяла свою одежду, Лена свою, обули ботинки с калошами (на улице была грязь) и побежали к шоссе, следом за другими беженцами.
   Часов у нас не было. Мы не знали, сколько пробежали. Уставая, садились у дороги отдохнуть. А Лена никак не могла подняться. Мама ее то ругала, то просила встать:" Посмотри, и я, и Галя встали, сейчас уйдем, а ты одна останешься на дороге," - но Лена не вставала. Мы с мамой пошли, надеясь, что она испугается, встанет и догонит нас. Когда мы оглянулись назад, то увидели грузовик с военными, который остановился, подобрал Лену и ехал в нашем направлении. Около нас грузовик остановился, кто-то сказал, чтоб потеснились и нас с мамой подтолкнули в кузов. Так нас подвезли до станции Синегорский. Военные рассказали, что увидели Лену и подумали, что возможно семью разбомбило и она осталась одна. На вопрос почему она сидит одна, Лена ответила, что мама с сестренкой ушли, а я не могу встать. Они дали ей хлеба, посадили в кузов и догнали нас. Они остановились на ночлег в одной избушке этой же станции Синегорский, кто-то сказал, что это 80 км. от Таганрога, что до Ростова уже недалеко, что уже темно и нам они предложили тоже переночевать, что утром нас они попутно довезут до вокзала Ростов-на-Дону, а там поездом доберетесь, мол, до своей Казани, на родину.
   Мама сходила по домам, предлагая обменять одеяло на хлеб. Ей дали буханку хлеба. Оставалось новое пальто дяди Вани, остальное все было старое, для себя. Калоши мы выбросили на дороге, остались одни ботинки. В дальнем пути даже иголка кажется тяжелой. А калоши новые были, тяжелые, но мы были вынуждены их оставить, сил не хватало даже себя тащить. Книги тоже я выбросила. Пищу сьели по дороге. У мамы остался небольшой чемодан, а у нас маленькие узелочки (кое-какие книги я оставила).