Глава 1
Я закрываю глаза. Темнота мгновенно преображается в образы. Они пугают меня. Они манят к себе. Они обещают покой, который не в силах дать. Сулят чувство защищенности, крошащееся в пыль, стоит лишь на мгновение отдаться противному природе желанию вновь стать маленькой, вернуться в детство, когда весь мир — это мама, а главное и единственное, познанное тобой чувство, - это любовь. Все обещания — ложь. Все посылы — пусты и жестоки. Они не имеют под собой ничего. Они манят, зовут, влекут — все для того, чтобы, только лишь ложное ощущение успокоения, навеянное ими, снизошло на тебя, немедленно обратить его в прах, и тем самым разрушить твой мир. Навсегда. Еще раз.
Навсегда и еще раз…
Снова…
Две маленькие девочки стоят на краю обрыва. Они стоят так близко друг к другу, что будь они юношей и девушкой, ни у кого не возникло бы и тени сомнения, чем они собираются заняться — вот-вот их губы сомкнутся в любовном поцелуе. Но перед моими глазами нет ни юноши, ни девушки. Я вижу девочек, два славных создания, розовые платьица которых нещадно треплет такой непривычно холодный для здешних мест ветер; и никакой любви между ними нет.
Я открываю глаза, и образы растворяются. Оглушающие крики девочек, кажется, все еще звучат в голове, но, постепенно затихая, превращаются даже не в воспоминание — в псевдовоспоминания, что служит лишь еще одним подтверждением призрачности и ложности их природы.
Сам собой с моих губ срывается полустон-полувздох. Я закрываю глаза. Я вновь пытаюсь вызвать образ дерущихся девочек, призвать обратно пронизывающий насквозь ветер, запах свежей листвы и низкий, сердитый непрерывный гул водопада, раздающийся, кажется, отовсюду и отдающий вибрацией во всем теле. Но на меня обрушивается нестерпимый жар непроветренного за день помещения. И чувство невосполнимой утраты, лишь усиленное яркими образами детства, захлестывает меня и на волнах печали уносит к берегам отчаяния и тоски. Чтобы выбраться на поверхность, освободиться от этого вязкого, лишающего воли ощущения, мне приходится широко распахнуть глаза, и я инстинктивно подаюсь вперед всем телом. Мои губы жадно ловят воздух, будто я и правда несколько мгновений пробыла глубоко под водой.
Я оглядываюсь вокруг. И мои глаза встречаются взглядом с глазами мужчины. Мужчины, который, кажется, был здесь всегда: так и стоял, не шелохнувшись, словно статуя, вылепленная и поставленная посреди комнаты каким-то безумным скульптором.
- Иван, - тихо-тихо, едва разлепляя пересохшие губы, шепчу я. Но мужчина не двигается. Он так и стоит посреди комнаты, не шелохнувшись, - памятник самому себе и всему тому, что могло быть, но так и не случилось между нами. Ни одного слова «люблю», но миллион «хочу»…
Я хочу, чтобы он ушел. Навсегда ушел из моей жизни.
Я хочу, чтобы он обнял меня. Прижал к себе и сказал, что любит и никогда не уйдет.
Я не понимаю себя и своих желаний. Будто черное и белое поменялись местами. И в этот момент чувство потери достигает своего апогея, и я до крови закусываю губы, чтобы не закричать. Просто потому, что, закричав, я не смогу остановиться. Я понимаю это так ясно, что не сорвавшийся с губ крик эхом отдается у меня в голове, грозя разорвать ее изнутри. «Мамочка, мамочка, мамочка, мамочка…» - снова и снова повторяю я про себя, крепче и крепче стискивая зубы, вонзая ногти в ладони, и я не чувствую боли. Физической боли в этот момент не существует. Все, что мне нужно, - это чтобы мамочка взяла меня за руку и объяснила, что хорошо, а что плохо. Сказала, как мне жить дальше. Я не смогу жить без нее. Я не справлюсь. Она всегда вела меня за собой. Она знала, что для меня лучше. И у нее всегда были решения. Какой бы неразрешимой ни выглядела проблема, я была уверена, что у мамы в рукаве припрятана парочка козырей. Так оно и оказывалось на самом деле. Козыри извлекались в нужные минуты, отводя от меня любую опасность… А теперь я осталась одна.
Меня бьет озноб. Не смотря на жару. Тем участком мозга, что еще может хоть как-то функционировать, я пытаюсь осмыслить поведение Ивана. Мне так нужны решения. Хоть какие-то. Необходима капля определенности. Что он значит для меня? Почему я пустила его в свою жизнь? Это только секс? Если да, то почему он сейчас здесь? А если он сейчас здесь, почему не сделает хотя бы один шаг вперед? Почему он не двигался, когда я бросала ему в лицо обвинения?! Не он виновен в смерти моей матери, но его вина есть, и она заключается не только в том, что он не сказал мне правду. По сути, он добровольно стал ее сообщником. Они оба действовали мне во благо, но… плевать на их мотивацию, моя мать и мой любовник собирались убить единственного человека, которого я любила! И сейчас, когда мой мир рухнул, соблазн ухватиться за ненависть, зацепиться за нее, словно за спасительную соломинку, отложить боль и страх, спрятать их глубоко-глубоко, иметь цель, пусть и разрушительную по своей природе, - все, чтобы не было так мучительно больно и страшно! - этот соблазн столь велик, что я готова отдаться ему здесь и сейчас, бездумно и целиком! Я хочу закружиться в своей ненависти! Хочу погрузиться в нее! Я хочу… и Иван — первый, на кого я могу излить свои страх, боль и… ненависть. Он виноват! Он виноват, и мы оба об этом знаем! Каковыми ни были бы его мотивы, он виноват передо мной, и он мне ответит! Здесь же! Сейчас! Прямо сейчас!!!
И меня выбрасывает из кресла! Я кричу бессмысленные и бессвязные фразы. Я швыряю их ему в лицо. И каждое слово кажется мне камнем. И каждое обвинение распаляет меня и лишает рассудка. Я понимаю, что теряю свое лицо. Понимаю, что теряю саму себя. Но не пытаюсь остановиться. Отпустить тормоза — это так просто. И в моей голове — нереальная легкость; совершенно отстраненно, будто происходящее меня не касается, я сознаю, что вот-вот потеряю сознание.
Я бросаюсь вперед. Я борюсь с дурнотой, я сопротивляюсь ей изо всех сил. И я бью, бью, бью, не разбирая, куда приходятся мои удары, я разбиваю в кровь его лицо и свои руки, а мои удары — они словно натыкаются на стену — уходят в никуда, растворяются, не оставляя следов.
Мужчина, застывший посреди комнаты, не двигается.
Я вдруг чувствую себя дурой. Избивать безжизненную статую — на редкость нелепое и бессмысленное занятие. Моя злость испаряется. Еще несколько минут я стою перед ним. И я не знаю, что я жду: объятий, пощечины или плевка в лицо. Я вела себя с ним как мразь, и я заслуживаю хорошей взбучки. Перед моим мысленным взором встает полное ненависти такое любимое лицо… Рафаэл… парадокс или нет, но всякий раз, когда он бил меня по лицу, я испытывала чувство сродни счастью, потому что только тогда он был со мной, видел перед собой меня, только меня, а не своих Луну, Серену или деву Марию. Он ненавидел меня в те моменты, и я это понимала, но ненависть — это тоже чувство. Пусть ненависть… ненависть много лучше холодного безразличия… безразличием с его стороны за те годы, что мы прожили под одной крышей, я наелась до тошноты!
Не решаясь поднять на Ивана глаза, я стою перед ним и не знаю, куда деть руки. А ладони уже начинают болеть. «Я отбила об него все руки», - думаю я, и от этой мысли хочется смеяться. Но я сдерживаю себя. Я боюсь, что, начав смеяться, уже не сумею остановиться. И не сорвавшийся с губ смех эхом отдается у меня в голове.
Я возвращаюсь обратно в кресло и забираюсь в него — как ребенок, поджав под себя ноги. Я смущена и потеряна. Злость, затмевавшая мое сознание еще минуту назад, испарилась так же внезапно, как и возникла. Даже горечь потери притупилась, и я не могу объяснить странное ощущение свободы, которое вдруг овладевает моим существом. Я еще не готова к самоанализу. И обхватив плечи руками, я закрываю глаза.
На этот раз картинки из прошлого возникают тут же, стоит ресницам сомкнуться, - и вот уже, будто в реальности, всем телом я ощущаю вибрацию и непрерывное гудение несуществующего водопада. Нет, существующего. Точнее, существовавшего. Водопада, который так сильно пугал нас с Луной, когда мы с ней были детьми. Разбивается ли вода о камни до сих пор, или водопад давно иссох — не имеет сейчас никакого значения. Существует он или нет, для меня важно лишь одно, когда-то с его помощью мы с Луной получили первый и очень важный жизненный урок. И перед моим мысленным взором расцветают яркие и пугающе живые образы. Две маленькие девочки, сцепившиеся в недетской схватке. Их волосы и юбки развиваются. Звонкие голоса заглушаются непрерывным рокотом водопада… И вот одна девочка, та, что повыше, постарше и посильнее, одерживает победу… и эта девочка — я.
Я очень хорошо помню тот летний день. Луна и ее мать приехали рано утром, и в доме, конечно же, царила атмосфера праздника. Бабушка суетилась и светилась счастьем. Мама делала вид, что счастлива, но не считала нужным притворяться уж очень усердно, и я, еще совсем ребенок, понимала, что приезду Луны и тетушки Агнес в нашем доме рады только бабушка и служанка. Я же всегда испытывала зависимость от чужого мнения, вот и в тот день никак не могла определиться — радоваться мне или злиться. Помню, что, пообщавшись с бабушкой, я и сама переполнялась предвкушением чего-то прекрасного и волшебного и хотела, чтобы Луна поскорее приехала, а, заметив поджатые губы матери, испытывала желание запереть все двери в доме, чтобы сестра и тетя, натолкнувшись на это препятствие, развернулись и уехали домой. И никогда не возвращались.
А потом, уже после того, как праздничный обед был съеден в самой торжественной, или, как мне тогда представлялось, царской, обстановке, тетушка изъявила желание отдохнуть с дороги и написать письмо мужу. У моей матери мужа не было, и мне не нужно было смотреть в ее лицо, чтобы увидеть ее реакцию: поджатые губы и фальшивая приклеенная улыбка. Я так хотела крикнуть в холеное и довольное лицо тетушки, чтобы она заткнулась и убралась подальше вместе со своим мужем, который не пьет, не лезет под каждую юбку и не оставляет ее одну и без всяких денег, но зная, какую трепку задаст за такие слова бабушка, я промолчала. В то время я еще не до конца поняла, куда и почему исчез папа, почему он оставил нас без всяких денег и что он мог искать под женскими юбками, но, остро чувствуя настроение матери и каждодневно слушая ее жалобы, я на всю жизнь прониклась идеей, что за мужа нужно держаться изо всех сил, а его потеря — величайшее поражение и трагедия женщины. А еще мыслью, что женщины, сумевшие мужа удержать, - первые враги своих менее удачливых товарок. Я промолчала, и тетушка величаво удалилась в спальню. Бабушка и мама по доброй семейной традиции затеяли послеобеденную перепалку, а мы с Луной оказались предоставлены сами себе.
Описать свои отношения с кузиной мне сложно даже теперь, спустя столько лет с ее смерти. Я любила ее. Я восхищалась ею. Но я так же ненавидела ее. И я так же ее презирала. Эти разно-полярные чувства переплетались внутри меня, словно клубок змей, которые беспрестанно шевелились, и оттого, какая змея-эмоция поднимет голову в данный конкретный момент, зависело мое отношение к Луне. Как я уже сказала, иногда я испытывала к ней любовь, но чаще — ненавидела. Ненавидела и презирала. Презирала, как мне казалось, заслуженно, за слабость. Если бы в то время я понимала, что подобного рода слабость — величайшая сила женщины! А может, в том, что я принимала за слабость, и заключалось величие души Луны, благодаря которому в нашей жизни, спустя годы, появилась Серена? И, возможно, отказ Рафаэла смириться со смертью Луны — тоже дань той силе, что была заключена в моей кузине? Впрочем, я всегда туго соображала, когда дело затрагивали эмоции. В отличие от моей матери. Дебора умело сопротивлялась чувствам, и эмоции не становились препятствием на ее пути к достижению цели. Минимум порывов, максимум прагматизма и трезвого расчета.
В тот день, когда взрослые избавили нас с Луной от навязчивой опеки, внутри меня подняла голову нехорошая змея, змея, отвечающая за ненависть. Луна, которая умела чувствовать настроение других людей и обладающая хорошо развитой интуицией, сразу сообразила, что происходит, и подключила все свое обаяние, чтобы я сменила гнев на милость, и мы смогли поиграть в нашу любимую игру: две светские дамы, усталые от жизни, готовятся к очередному опостылевшему балу. Как всегда, игру в нашу жизнь привнесла Луна. Фантазия у нее работала отменно, да и жизненного опыта у девочки, живущей в богатой семье и в большом городе, неизменно оказывалось больше, чем у меня, даже самой себе казавшейся на фоне кузины непроходимой деревенщиной.
Мне тоже хотелось играть, но я отчаянно сражалась с этим желанием. Мне нравилось мучить Луну, впрочем, страдать от этого мне тоже нравилось. Как и у всех девочек, в те годы моя голова была набита романтическими бреднями, и я обожала представлять себя мученицей. Причем мученицей непременно за правое дело. Пусть я слабо представляла себе, в чем заключалась суть дела и его правота, - мне ничто не могло помешать получать удовольствие от разыгравшегося воображения. Не смотря на то, что в начале лета мои кудряшки были безжалостно подрезаны, я так и видела себя: развивающиеся длинные волосы, печать страдания на лице и — два непременных атрибута — высокомерная, презрительная улыбка и переливающееся алое платье точь-в-точь как у тетушки Агнес, холеной великосветской богини.
Как мне в голову пришла идея отправиться к водопаду, наплевав на запреты взрослых, категорически не разрешавших нам выходить за пределы сада? Дать ответ на этот вопрос я не могла даже тогда, когда с моих губ сорвалось: «А я знаю, что ты никогда не решишься уйти из дома, не спросив у мамочки!». А дальше, как всегда бывало, если в мою голову приходила какая-нибудь пакость, все произошло стремительно и по-дурацки. Луна сопротивлялась до последнего, но мои будущие насмешки пугали ее куда сильнее гнева родителей. Поэтому, наскоро составив план действий, мы выбрались за калитку и побежали. Мы неслись над мостовой, почти не касаясь ее ногами, и я не могу сказать, чтo толкало нас вперед: страх быть застигнутыми на месте преступления или извечный дух соперничества между нами. Изредка я бросала взгляд на летящую рядом Луну: длинные развевающиеся на ветру волосы, изящные, грациозные движения — она выглядела столь очаровательно и пластично, что мое сердце разрывалось на части от противоречащих друг другу чувств — безграничной любви к ней и яростной, почти животной ненависти. Луна была младше меня и ниже ростом, но чтобы угнаться за ней, мне приходилось прикладывать нечеловеческие усилия. Обливаясь потом, я задыхалась, и лишь чудом мне удавалось сохранять вертикальное положение — ноги так и норовили зацепиться одна за другую, грозя моему уже тогда хорошенькому личику встречей с каменными плитами мостовой.
Но как же восхитительно оказалось покинуть раскаленную улицу и бежать уже не по сбивающим в кровь ноги булыжникам, а по мягкому изумрудному травяному ковру! Не сбавляя темпа, мы пронеслись по петляющей между деревьями тропинке и, не сговариваясь, одновременно рухнули в прогретую солнцем высокую траву. Пряные и свежие ароматы смешивались и накладывались на звук с шипением разбивающейся о камни воды; и чувство свободы, помноженное на пьянящее чувство собственной смелости, создавало вокруг нас ауру волшебства; мир ощущался бесконечным и безгранично прекрасным, таким, как окружающая нас природа… впереди у нас был весь день… и вся жизнь.
Повернув голову, я увидела Луну, которая, широко раскинув руки, смотрела в синее, без единого облачка, небо. Всякий раз, когда позднее я думала о нашем с ней детстве, перед моими глазами вставало ее лицо, половину которого занимали полные сумасшедшего восторга глаза. И, словно почувствовав мой взгляд, Луна вскинула руки к небу и расхохоталась. Ее смех, подхваченный ветром, разнесся над деревьями, в абсолютной гармонии сливаясь с окружающими нас звуками: птичьим пением, рокотом водопада, шелестом листвы… Луна, изнеженная городская девочка, не казалась чужеродной в этом первозданном, не тронутым человеческой рукой мире, напротив, создавалось впечатление, что без нее, хохочущей, наполовину скрытой высокой травой, невероятно счастливой, окружающий пейзаж выглядел бы незавершенным, - она была украшением этого места, самым ярким штрихом, завершающим аккордом… Поддавшись волшебству и совершенству момента, я невольно протянула к ней руки, и Луна прыгнула в мои объятия.
Мы смеялись, катались по траве, обнимали друг друга, выкрикивали что-то бессвязное в отливающую синевой высь, упиваясь летним днем, красотами природы, так стремительно убегающим детством… и сам воздух вокруг нас переполнялся и искрился чистым, без малейших примесей других чувств, восторгом. В этот момент я любила Луну. Любила ее так безоговорочно и крепко, что готова была отдать за нее жизнь! Без капли сомнения! В тот момент…
После мы еще долго лежали рядом, глядя в небо и изредка перебрасываясь ленивыми, кажущимися неподъемно тяжелыми фразами, борясь с подступающей сонливостью. Засыпать было нельзя. Времени у нас оставалось все меньше, очень скоро служанка должна была подать ужин, и на наши поиски бросился бы сначала весь дом, потом улица, а стоило нам задержаться еще на часок, то и весь город.
Кожей чувствуя быстротечность времени, я первая поднялась на ноги и протянула руку Луне. Та отблагодарила меня своей самой обаятельной улыбкой, от которой оттаяло бы любое сердце, даже ледяное. И не улыбнуться в ответ было невозможно. Взявшись за руки, мы приблизились к обрыву. Одно неловкое движение, и десятки маленьких камушков посыпались в пропасть. Невольно я сделала шаг назад и скосила глаза на Луну, заметила ли она мою слабость? Но Луна смотрела не на меня. Пнув ногой камень покрупнее, она как завороженная следила за его падением.
- Словно заглянули в пасть дьяволу… - прошептала Луна, и мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать ее слова.
Как всегда, когда Луна в чем-то опережала меня, в моей груди шевельнулась и недовольно зашипела разбуженная змея-ненависть. Луна умела находить название всему, что видела, - ее еще один маленький-скромный талант.
- Чертова пасть, чертова дьявола… - произнесла я, стараясь усыпить проснувшуюся голодную змею, требующую свой завтрак в виде безобразной ссоры, и усмирить гордыню. Я не хотела портить замечательный день… и рвать тонкую ниточку доверия, связавшую нас с Луной. Я ведь на самом деле дорожила ее дружбой. Никто из знакомых мне детей не мог сравниться с ней в качестве партнера по проказам и играм. А самое главное, я просто ее любила. И я ни минуты не сомневалась в ее любви ко мне. Извечные соперницы — да, но так же и любящие сестры, мы были одной семьей, и уже тогда нас связывали тысячи секретов и секретиков — та самая жизнь, что протекала в тайне от взрослых, бурлила незамеченной прямо у них под носом, сближая посвященных в нее. Пароли, тайный язык жестов, понятные только нам словечки — все это было у нас с Луной, не смотря на редкость встреч и на небольшую разницу в возрасте. Поэтому я затолкала обиду поглубже — в глотку голодной гадине и, сплюнув, повторила. — Чертов дьявол.
- Чертовы камни летят прямиком в чертову пасть! - подражая мне, Луна сплюнула вниз и восторженно проводила плевок взглядом. — Мы плюнули в пасть дьяволу!!!
- Чертову дьяволу, - подтвердила я, непроизвольно задумавшись, что стало бы с бабушкой и тетушкой, услышь они, как из ангельского рта их маленького сокровища срываются противные Богу слова. Но нам, и мне, и Луне, доставляло удовольствие повторять запретное слово, смакуя, бросать его друг в друга и наслаждаться ощущением безнаказанности и собственной смелости. Полгода назад, в день моего рождения, когда Луна гостила у нас вместе с обоими родителями, и ее поселили не вместе с матерью, как обычно, а уложили в одну постель со мной, мы провели эксперимент. Поздно ночью, убедившись, что взрослые затихли в своих комнатах, мы тихо-тихо произнесли слова «черт» и «дьявол» и всю ночь ожидали возмездия, прижавшись друг к другу и сотрясаясь от страха. Однако под утро мы обе провалились в сон, и ни одной из нас не приснился даже кошмар. Так был развенчан еще один миф мира взрослых: Санта-Клауса нет, дети появляются из живота, а не из капусты, а при произнесении слова «черт» тебя не поражает молнией ни в ту же секунду, ни три часа спустя.
Нам нужно было возвращаться домой, где уже наверняка заметили наше отсутствие. Взбучка была неминуема, но, как ни хотелось ее оттянуть и всласть, про запас надышаться свободой, пора было уходить. Луна тяжело вздохнула:
- К черту… надо идти. Мама уже точно проснулась! Представляю, как нам влетит…
- Ну, мы скажем, что это я заставила тебя выйти из дома. И попадет только мне… - я со злостью пнула камушек, и через мгновение он исчез из виду, скрывшись под бурными водами журчащей внизу речушки. — В любом случае, мне достанется за двоих. К черту… скажем, что ты не виновата. Я же, и правда, придумала это дерьмо.
- Я пошла с тобой добровольно! И я не хочу, чтобы наказывали тебя одну! Я скажу, что я виновата не меньше тебя! - воскликнула Луна, и мои внутренности скрутило в тугой узел от очередного проявления ее благородства. Я представила, как Луна делает шаг вперед и, глядя в глаза бабушке и тете, твердо произносит свой монолог, желая одного — добиться справедливости. Но я знала и правду: после слов Луны ее наградят поцелуем, а меня, нерадивое дитя, уже доставшее всех выкрутасами, - подзатыльником, и обязательно лишат ужина и прогулок.
- К чертям! Как я сказала, так мы и скажем! Все равно бабушка тебя не наказывает!
- Бабушка и тебя не накажет, она добрая, - наивно, но уверенно произнесла Луна, которая никогда не жила рядом с нашей бабушкой дольше двух месяцев. Я никогда не считала бабушку недоброй, но на собственной шкуре знала, что, желая вырастить из внучки человека, она никогда не чуралась ни воспитательного кнута, ни поощрительного пряника. И порой ее слова причиняли боль сильнее, чем могла бы нанести розга. Бабушка была доброй христианкой, добропорядочной женщиной, полной всяческих достоинств, и я не всегда понимала, почему она, будучи столь ласковой к Луне, строга по отношению ко мне. Часто ее строгость оправдывалась моим поведением, но… даже когда я вела себя паинькой, очень редко удавалось добиться от бабушки доброго слова или похвалы. Она всегда искала подвох даже в самых невинных моих забавах и словах, будто знала, что внутри меня живет червоточинка, которую ни в коем случае нельзя поощрять лаской и нежностью, но нужно искоренять строгостью и порицаниями.
- Тебя бабушка и не накажет! Разве Луну когда-нибудь кто-нибудь наказывает?
- Почему ты опять на меня злишься?! - в голосе Луны зазвенели нотки гнева, и я поняла, что зря усмиряла змею внутри себя — сегодня она не останется голодной. — Мы только приехали, а ты уже на меня злилась! Что я опять сделала не так?! Черт тебя возьми!
- Да ни черта ты не сделала. Ни хорошего, ни плохого! Оставь меня в покое. Нужно идти домой… - я все еще пыталась держать себя в руках, но одного моего желания было недостаточно. На мою грубость Луна со стопроцентной вероятностью могла ответить только лишь грубостью…
- Кристина! Вернись! - крикнула Луна и дернула меня за руку, ее волосы взлетели вверх под порывом вдруг усилившегося ветра. — Ты будешь стоять здесь! И ты мне скажешь, что я, черт тебя подери, сделала, что ты ведешь себя со мной как последняя сука!
- Чт; ты сказала?! - не в силах скрыть возбуждение в голосе спросила я, вновь и вновь повторяя в уме ее последнее слово. Я и не знала, что Луна употребляет такие слова!
- То, что ты слышала! Сколько можно! Я не могу постоянно оправдываться перед тобой, что меня любят больше, что я живу в другом городе! Почему я вечно должна чувствовать себя виноватой?!
- Из-за того, что я такая убогая, а ты такая умная? - моя попытка произнести фразу без горечи не увенчалась успехом. — Не вини себя, Луна. Тут никто не виноват. Может, только дьявол…
- Кристина! Ты дура! - горячо заговорила Луна, срываясь на крик. — Ты красивая! Ты умная! Ты так хорошо играешь на рояле…
- Уже не играю. Не могу слышать, насколько «Луна делает это лучше меня». Бабушка повторяет это каждый раз, стоит мне подойти к роялю.
- Ты переполнена ядом, Кристина! - уже не сдерживаясь, кричит Луна мне в лицо. И волна ненависти поднимается во мне, словно чья-то невидимая рука хватает меня за горло, не давая вдохнуть.
- Да! Потому что мне постоянно говорят о Луне! Куда бы я ни пошла, что бы я ни сделала, все всегда плохо! Все всегда хуже, чем у тебя! - ору я в ответ и двумя руками отталкиваю ее от себя, но Луна изо всех сил упирается в землю ногами и остается на месте.
- А если я скажу, что мне ставят в пример тебя?!
- Я тебе не поверю!
- А мне и не ставят! Меня любят! Любят за то, что я есть, а не за то, что я что-то сделала! - кричит Луна, но что-то в ее глазах подсказывает мне, что она говорит неправду. Впервые в жизни я задумываюсь над тем, а так ли уж хорошо быть Луной, как я всегда представляла…
- Луна… - еще раз, последний за день, я делаю шаг к примирению, но…
- Ненавижу тебя, Кристина!!! Иди ты к черту!!! - Луна захлебывается в собственном крике. — Ты… двуличная! Ты всегда притворяешься! Я никогда не знаю, врешь ты мне или нет! Ты никого не любишь! Ни-ко-го!!!
Глава 2.
От несправедливости последних слов Луны у меня темнеет в глазах. Я снова толкаю ее — прочь от себя — теперь уже сильнее. И я ору ей в ответ, уже не отдавая себе отчет, что говорю и думаю ли я так на самом деле. Мне хочется сделать ей больно, найти болевую точку и нанести удар — сокрушительный и ведущий к полной безоговорочной победе.
Мы кричим друг на друга, стоя на самом краю бездны, куда любая из нас может сорваться в любую секунду, и не сразу замечаем, что и в окружающей нас природе ничего не осталось от недавней гармонии. Даже солнце спасовало перед налетевшим из ниоткуда ледяным ветром — оно больше не согревало землю, надежно спрятавшись в густых, похожих на вату, облаках. Воздух вокруг нас, казалось, стал плотным, словно мы наэлектризовали его своей ненавистью.
Мы стоим на краю обрыва, крича друг другу страшные вещи. А вокруг нас клубятся неведомые человечеству злые силы, питающиеся нашей болью, крепнущие от каждого нашего слова… И когда в запале с губ Луны срывается слово «безотцовщина», каким-то чудом я понимаю, что виновата совсем не Луна, а это самое нечто, темная тварь, которая избрала нас своими жертвами. Но понимание, холодком пробежавшее вдоль позвоночника, не спасает меня от боли, которую причиняет это острое, словно бритва, слово. «Безотцовщина» - обвинение, ярлык, клеймо, которое поставили на меня, не спросив разрешения. Я уже слышала это слово от разных людей по отношению к себе. И уже тогда хорошо понимала, что услышу его еще не раз. И я не знаю, есть ли моя вина в том, что я стала такой, безотцовщина — и словно тысячи иголок впиваются в тело; вне себя от ярости я обрушиваюсь на Луну, стараясь ударить побольнее — в самые уязвимые места.
Этот образ, четкий как фотография — две девочки, дерущиеся над пропастью — стоит перед моими глазами. Развивающиеся юбки и волосы. Две девочки, окутанные ненавистью, словно саваном. И вот одна девочка одерживает победу. А другая — теряет равновесие и оступается. Ее маленькие ножки, обутые в маленькие розовые башмачки, скользят вниз, увлекая девочку, хорошенькую темноволосую девочку, любимицу всей семьи, девочку, чей музыкальный талант проявился, едва она научилась стоять и говорить, - вниз, в бездну, к смерти.
Я соображаю, что происходит. Мгновенно. Понимание вспыхивает в моей голове даже раньше, чем Луна, пошатнувшись, начинает скользить к краю обрыва. Вот чего добивалась от нас эта тварь! Вот какое пиршество она себе приготовила! Я уже вижу, как Луна, будто сорвавшийся вниз камушек, падает, переламывая кости в муку, ударяясь о камни, и остается лежать там, внизу, такая маленькая, но уже не живая и не хорошенькая, и все ее мечты и таланты разбиваются на молекулы и рассеиваются в воздухе, словно их никогда и не существовало. Я чувствую на губах горечь потери, хотя Луна все еще здесь, со мной, но остается так мало времени! Я не имею возможности обдумать свои действия. Промедление — это смерть. Неминуемая смерть Луны. Оттолкнувшись от земли обеими ногами, я падаю вперед и… в самую последнюю секунду успеваю ухватить Луну за руку.
Мы замираем на несколько мгновений, которые длиннее самой вечности. Луна висит над бездной, ее ногам не на что упереться, и крепко сжимает мою руку. Ее расширенные зрачки ни на секунду не отрываются от моего лица. Она словно спрашивает меня, что мы здесь делаем. И так же беззвучно я отвечаю ей — одними глазами — «не знаю». Я не хотела ссориться с ней, день был слишком хорош для выяснения отношений. А Луна… эта девочка скроена из другого теста, чем я. Она не выносит ссор и всегда старается решить дело миром. И при ней всегда ее оружие-аргумент — ее улыбка. Чудесная, солнечная, обезоруживающая улыбка Луны.
Я чувствую вес Луны и понимаю, что моих сил не хватит, чтобы вытащить ее. А еще я понимаю, что если не отпущу ее, она утянет вниз нас обеих. Но самое страшное, что это понимает и Луна. И безмолвно она благословляет меня на поступок, который никогда не совершила бы сама. Она дает мне разрешение спастись. Я читаю это разрешение в ее лице, и облегчение, которое охватывает меня, пугает так сильно, что я еще крепче вцепляюсь в руку Луны. Я не желаю ей смерти, но куда больше я боюсь самой себя. Боюсь, что способна на этот чудовищный поступок — отпустить потную ладошку сестры и остаться жить. Жить, зная, что бабушка оказалась права — червоточинка внутри меня существует и она победила!
Луна пытается помочь мне и спаси нас обеих, ее свободная ладонь взлетает вверх и пробует зацепиться за пологий склон. Из-за ее неловких движений из потайного кармашка платья Луны высовывает кудрявую головку Луиджи, маленький фарфоровый пупс, бывший когда-то моим. Их было двое, в свое время подаренных нам с Луной крепышей. Моего звали Анна, не смотря на голубые панталоны и мальчишечьи вихры. Я больше любила девочек и не желала иметь с мальчишками ничего общего. Луна же, обозвав своего фарфорового друга Луиджи, в тот же вечер навзрыд оплакивала его кончину. Как она умудрилась раздолбать бабушкин подарок так быстро, не укладывалось в моей голове, как и то, что за этим последовало. Сначала, как обычно, меня обвинили в кончине Луиджи, а, когда из рева Луны выяснилось, что Кристина (в кое-то веки!) оказалась невиновна, бабушка заставила меня отдать Анну. И ни мои протесты, ни слезы не помогли оставить игрушку себе. Аргумент был один и железным: «Луна младше тебя». Таким образом Анна сменила не только хозяйку, но и имя. История успела подзабыться, и до сегодняшнего появления Анны-Луиджи я и понятия не имела, что Луна до сих пор таскает пупса с собой. Она казалась такой зрелой для своих лет, что Луиджи совсем не вязался с образом взрослой и умной девочки, интересующейся всем, кроме глупостей.
Секунду Луиджи балансирует на краю пропасти, будто сомневаясь, делать ли решающий шаг, а затем совершает самоубийство. Его головка разбивается в фарфоровую крошку, едва соприкоснувшись с первым же камнем. Я, не дыша, слежу за его падением. И на месте Луиджи я вижу Луну.
Когда ночью мы впервые решаемся заговорить об этом, я говорю Луне, что ее спас фарфоровый пупс, и мой голос дрожит. Я не знаю, что стало бы с нами, если бы не Луиджи и его трагическая гибель. Возможно, я так и сжимала бы ладонь Луны, пока ее вес не утянул вниз нас обеих. А возможно… Но об этом «возможно» я не желаю думать и сейчас.
Проводив взглядом Луиджи в последний путь, я прошу Луну помочь мне. Заклинаю ее сделать все, чтобы мы обе выжили. И я начинаю вытягивать ее из лап смерти. Продолжаю тянуть ее даже тогда, когда косточка в моем запястье с хрустом и ошеломляющей болью ломается под весом Луны. Врач, тем же вечером осмотревший мое запястье, зафиксировал перелом в двух местах и наложил гипс, который из-за сложного перелома сняли лишь полтора месяца спустя.
До сих пор мне страшно вспоминать тот момент, когда Луну отделяли от смерти лишь моя рука и горячее желание ее спасти. Даже теперь, когда Луны уже давно нет в живых. Я так же, как и тогда, боюсь отпустить маленькую ручонку, разжать пальцы и потерять навсегда не только доверившуюся мне Луну, но и… себя. Я не боялась за свою жизнь. Все произошло слишком быстро, чтобы я успела задуматься о собственной безопасности. Но я боялась убедиться в бабушкиной правоте. Боялась понять, кто я есть на самом деле. И если внутри меня обнаружилась бы та чернота, о которой мне твердили с самого моего детства, как бы сильно я ни пыталась быть и выглядеть хорошей девочкой… тогда я не представляла, что с этим знанием возможно ужиться. И лишь после убийства Луны, годы спустя, я поняла, что — возможно. Не всем дано быть чистыми и хорошими как Луна, можно пытаться стать такими, но… стоит оступиться — и ты один на один с осознанием кто ты есть. Чудовище в обличие человека. Но осознать ты можешь. Смириться — нет, и потому обречен всю жизнь притворяться перед собой, перед людьми, каждый раз страшась, как бы маска, уже, казалось бы, приросшая к лицу, не сползла, обнажив черноту твоей души…
Мы вернулись домой — оборванные, перепачканные в земле и траве, с разбитыми в драке лицами, я и Луна. И пока мы шли, прохожие шарахались от нас как от прокаженных. И дело наверняка было не в нашем виде, а точнее не только в нем. Что-то изменилось в нас, раз и навсегда. Мы видели смерть, она оставила на нас свои метки, и после встречи с ней мы уже не могли быть детьми. Внешне оставшись все теми же девочками, которые так необдуманно покинули безопасный мирок своего сада и побежали, ни на секунду не задумавшись о том, что могло ждать нас за поворотом, мы повзрослели и, уже бредя домой, понимали, что больше никогда не станем играть в «светских дам» и собратья Луиджи нам не понадобятся… И я не знаю, поняли ли что-то взрослые… скорее всего, нет. Их всегда больше волновали телесные раны, нежели внутренний мир детей. Нас наказали, умыли, переодели, залатали порезы и ссадины, силой оттащили меня к врачу, который вернул меня матери с отвратительным гипсом на руке… и никто из них ничего не спросил. Ни мама, ни тетя, ни бабушка. Словно они были готовы к такому исходу. Как будто ничего страшного не случилось — обычные детские шалости. А я так боялась задать самой себе вопрос, а что изменилось бы, если бы этим вечером я вернулась домой одна?
Больше мы с Луной никогда не ходили к водопаду. Может, только глубокой ночью, в самых темных кошмарах, которые не оставляют после себя воспоминаний — только пустоту и страх. И до сих пор мысли о водопаде вызывают во мне иррациональный ужас. И я вижу перед собой не разбивающуюся о камни воду, я вижу сгущающуюся темноту. Воронку, грозящую затянуть в себя весь мой мир, все, чем я когда-либо дорожила… И этой темноте нужна я.
- Кристина.
Я вздрагиваю. Возвращаться к реальности трудно — словно протискиваешься по узкому темному туннелю; и нестерпимо больно.
- Кристина.
Голос не приближается и звучит так же ровно, как и в первый раз.
Что со мной было? Сон? Транс? Я была там… стояла у водопада еще минуту назад… мои ноздри вдыхали запах пота и страха, когда я тащила вверх руку Луны… а мое запястье…
Я опускаю голову так резко, что едва не теряю сознание от накатившей дурноты. Но я отбрасываю ее в сторону, я ничего не замечаю, я способна лишь вглядываться в тоненький ободок браслета, оплетающий мое запястье. А вторая рука уже ощупывает его, не веря в целостность косточек…
- Кристина… - на этот раз в голос добавляется другая, новая интонация, которой я не в состоянии дать трактовку. Я поворачиваю голову, мои движения замедленны, будто я продираюсь сквозь толщу воды.
Несколько секунд я не решаюсь встретиться взглядом с глазами Ивана.
Я боюсь прочитать в его глазах… любовь? Страсть? Ненависть? Безразличие?..
- Ты пила из бокала, который дала тебе мать? - спрашивает Иван, и хотя его голос не дрожит, что-то в нем заставляет меня забыть о своих страхах. Я поднимаю голову, и его пронизывающий взгляд сообщает мне все ответы, вопросы к которым я не решалась задать даже самой себе. Мне больше не нужно ни о чем спрашивать.
- Иван, - невольно я улыбаюсь ему и своим мыслям, и хотя сначала мой голос звучит глухо, с каждым произнесенным словом он крепнет, и я не верю, что совсем недавно я была уверена, что моя жизнь кончилась. Я была уверена, что вместе с матерью я навсегда потеряла ориентиры и цели, я пыталась зацепиться за что-то привычное и знакомое, подсознательно стараясь следовать заветам матери, всему тому, чему она меня учила. И, конечно же, я выбрала ненависть…
И, конечно же, была неправа.
- Иван, - повторяю я и легко поднимаюсь на ноги. Мои движения ничто не сковывает, словно после долгих лет мне удалось скинуть с себя тяжелые оковы. — Прости меня… пожалуйста, прости меня… я была так неправа, Иван. Я ошибалась… я так чудовищно ошибалась…
- Ты пила из этого чертового бокала?! - Иван срывается на крик, и я понимаю, что он не слышит меня. Его глаза смотрят, но не видят. Он все еще в шоке… в шоке от одной мысли, чтo он мог сегодня потерять. — Ты могла умереть!!! Ты понимаешь, что могла умереть ты, а не твоя чертова мамаша, гореть ей в аду!!!
От его слов, но больше из-за выражения его глаз, во мне медленно поднимается уже знакомое тепло, сладостно отзываясь внизу живота обещанием нереального блаженства… Я знаю, какое наслаждение может подарить лишь одна близость этого мужчины. Мне знаком каждый миллиметр его тела, я выучила наизусть каждую родинку, изучила каждый шрам, каждую впадинку. Я, словно мореход, составляющий карту неизведанных до него морей, рисовала свой атлас, отмечая на нем проливы и реки удовольствия, сантиметр за сантиметром исследуя кажущееся безбрежным совершенное тело моего мужчины, в глубине которого билось любящее сердце. Сердце любящее меня. И если когда-то в своей жизни я была в чем-то уверена, то здесь и сейчас — в его чувствах ко мне. Слова могут лгать. Глаза — нет.
Ивану не было суждено стать моим первым мужчиной, но именно он разбудил во мне Женщину. Открыл мне горизонты собственной чувственности, о которых я боялась просто подумать. Я бросилась в его объятия, как мне тогда казалось, от отчаяния. И я свято верила в то, что нас с ним связывает секс, страсть, и ничего кроме секса и страсти. Перед моими глазами всегда был пример Луны и Рафаэла. Их чистая, кажущаяся непорочной, любовь. Я не могла предложить такой любви Рафаэлу, как бы ни хотела и как бы ни пыталась… Во мне не было того света, который освещал Луну изнутри с самого детства, этот свет лучился в ее глазах, в ее улыбке… и он превращал ее из миловидной девушки в настоящую красавицу; украшал ее так, как не смогло бы украсить ни одно самое модное и утонченное платье, ни одна прическа, ни одна шляпка… Я всю жизнь пыталась прыгнуть выше головы, чтобы хотя бы внешне соответствовать Луне, когда… нужно было всего лишь быть собой. Собой, такой, какая я есть. И не нужно было гнаться за мужчиной, принадлежащим другой женщине даже после ее смерти! Мне просто нужно было дождаться того единственного… своего…
- И теперь ты собираешься мстить ему? Своему мужу? - требовательный голос Ивана вторгается в мои мысли, и я отвечаю ему тут же, не задумываясь над ответом. Отвечаю, застигнутая врасплох его вопросом.
- Иван! Рафаэл никогда не был моим мужем! - отвечаю я… и замираю, пораженная своими словами куда сильнее Ивана.
- Не был?
Я смотрю в его растерянные глаза и киваю. Впервые в жизни я честна и с ним, и с собой.
- Я не нужна Рафаэлу. И я никогда не была с ним как женщина. И даже если бы у меня получилось… если бы нас связывали сексуальные отношения, это не сделало бы меня его женой, - спокойно и уверено отвечаю я, поражаясь прозвучавшей в собственных словах житейской мудрости. И лишь на секунду задумавшись, добавляю. — Женами не становятся на бумаге. Женами становятся здесь.
Он стоит так близко ко мне, Иван, что мне остается лишь протянуть руку. И я дотрагиваюсь до его груди, ощущая сильное, но совсем не размеренное сердцебиение.
- Женами становятся в сердце, Иван, - я подтверждаю свое действие словами. А по моему телу волнами разливается жар желания, когда я чувствую, как убыстряется ритм его сердца, стоит моей руке коснуться его, даже сквозь рубашку…
Я сознаю, что никогда не стану такой, как Луна. И впервые в жизни мне становится радостно от этой мысли, впервые я примиряюсь с ней, примиряюсь с тем, кто я и кем я никогда не буду. Во мне нет и никогда не было света Луны, но… во мне горел и продолжает гореть огонь. Огонь, почти истлевший за годы добровольного заточения в склепе, в который Рафаэл превратил их с Луной дом. Я теряла саму себя, предлагая ему без остатка всё, что имела, - свою страсть, свою жизнь, свою преданность. И почему я отказывалась видеть, что ему ничего от меня не надо? Что он не способен принять от меня даже малости, и меньше всего Рафаэл был готов принять мой внутренний огонь, жар которого грозил опалить не только тело, но и душу… Невольно я вспоминаю о пожаре, устроенном мной в комнате Луны, и мое сердце сжимается от боли и ужаса.
- Иван, мне не за что мстить! Я была такой слепой… я совершила столько ужасных вещей… кошмарных… о которых мне страшно даже подумать! - слова срываются с моих губ и повисают в воздухе — между мной и Иваном, тогда как моя рука все еще покоится на его груди. Слова ширятся и растут, обретая плоть и заполняя собой всю комнату. Я могу потрогать их руками… но я трясу головой — изо всех сил, сбрасывая наваждение. И я повторяю. — Я не стану никому мстить. Я не хочу больше этой жизни. Я хочу быть женщиной. Просто женщиной.
«Я хочу быть любимой», - собираюсь сказать я, но не успеваю. Его губы опережают меня; они накрывают собой мои, и мне хочется плакать от счастья и наслаждения. Я отвечаю на поцелуй. Я не сдерживаю себя. Я не боюсь напугать его своим желанием. Мне не нужно думать о том, что я выгляжу слишком раскованной, слишком свободной для приличной женщины. Я знаю, что Иван готов принять меня такой, какая я есть. Настоящей. И я счастлива уже оттого, что мне больше не нужно притворяться, как я делала это всю свою жизнь, ведь я всегда была слишком чувственной, земной, у меня были желания, которых меня приучили стыдиться, желания и потребности, которые я научилась прятать под тяжестью маски искусственной добродетели.
Луна и Рафаэл… его любовь к ней… мои ошибочные ориентиры. Я была другой. Просто другой, что не было ни хорошо, ни плохо, и мне не нужно было из кожи вон лезть, чтобы пытаться им соответствовать. И даже встретив Ивана, мужчину, от близости которого у меня перехватывало дыхание от желания — быть с ним, отдаваться ему без остатка и столько же брать… брать и давать… бесстыдно предлагать ему всю себя; даже встретив его, который и не думал скрывать свою страсть, я не смогла перестать притворяться, не смогла перестать сравнивать. И мне в голову не могло прийти, что страсть может обернуться любовью. Я никогда не видела между Луной и Рафаэлом этой животной, всепоглощающей страсти. Я знала, что сексуальные отношения между ними были, и Фелипе являлся тому живым доказательством, но всякий раз, когда я видела их вместе, у меня возникали мысли лишь о духовной близости, связывающей двух этих людей. Единение душ и тел, союз, заключенный на небесах, родственные души — именно такую близость всю свою жизнь я полагала любовью. О такой близости говорилось в сказках, которые читала нам бабушка, о ней же позднее я читала в романах; ни в одном из них не писали о пламени, которое может бушевать внутри женщины, о ее желаниях, будто все, связанное с сексом и страстью, было постыдной и запретной темой.
Я пыталась подарить Рафаэлу себя, пламя, сжигающее меня изнутри, но… Рафаэл не желал иметь дело с огнем. Ему нужен был свет, просто свет… и иногда мне казалось, что даже огня свечи, которую зажигают, чтобы поставить к образам в церкви, для него будет слишком много. Без всяких сомнений, у Рафаэла возникали плотские желания, но они всегда уступали его духовности, подчинялись воле разума. За те восемнадцать лет, что мы прожили с ним под одной крышей, я ни разу не видела рядом с ним женщины. Возможно, он посещал их тайно, но я не уверена, что Рафаэл был способен отдаться физиологическим потребностям мужчины без любви. Я требовала от него слишком много. И я слишком много хотела ему предложить. Много больше, чем такой человек, как он, был способен принять от женщины, которую не любил. А, может быть, он не принял бы от меня этот дар, даже если бы смог заставить себя полюбить меня. Огонь и риск, всегда идущий с пламенем рука об руку, страшили Рафаэла и были противны его природе. И не случайно розы, которые он вырастил для Луны, ставшие символом их любви, были девственно белоснежны. Тогда как моим цветом мог быть только красный, алый цвет пламени и обжигающей душу страсти.
Руки Ивана блуждают по моему телу. В голове не остается ни одной мысли. Только желание. Ничем не прикрытое, бесстыдное желание — принадлежать ему, здесь, сейчас, без остатка. Я хочу почувствовать его в себе, ощутить его твердую плоть, слиться с ним, стать единым телом, одним организмом… Пламя бушует во мне, и я срываю ненужную, сковывающую нас одежду — так, что ткань трещит и рвется по швам, пуговицы разлетаются в разные стороны; мои ногти впиваются в его кожу, оставляя следы, которые хочется зализывать и целовать, снова и снова, сходя с ума, отдаваясь волнам чувственности, позволяя им уносить себя за пределы реальности, за границы дозволенного.
Я, словно тигрица, кусаю, царапаю такую сладкую и желанную плоть, и его стоны — удовольствия, а не боли — сладостно отзываются внизу живота и разжигают огонь, пылающий в моем сердце, всполохами вспыхивающий перед моими глазами. Я вбираю в себя его запах; я хочу пахнуть им, своим мужчиной. Я хочу принадлежать ему. И мы падаем на пол, там, где стояли, посреди комнаты, и нам нет никого дела — прилично это или нет; для того, чтобы придаваться любви, нам не нужны кровати и закрытые двери спальни. И когда он врывается в меня, я кричу. Кричу — и мне нет никакого дела, услышат ли меня, сбежится ли на мои крики весь город. Я ни о чем не думаю. Я не сомневаюсь и не стесняюсь. Я впервые в жизни предлагаю себя другому человеку — такой, какая я есть, без прикрас, без напускной стыдливости, не отшлифованную запретами и воспитанием. И Иван берет меня. Берет меня настоящую. А я кричу. И мои бесстыдные, первобытные крики сливаются с его стонами. Мои ногти впиваются в его тело, я тяну его на себя, я хочу его, хочу сильнее с каждой секундой, хочу чувствовать его вес на себе, хочу вобрать его в себя — всего, сделать его моим… и мы кончаем — одновременно, только так и должно быть. Он изливается в меня, и мы падаем, обессиленные, в объятия друг друга. И через мгновение я проваливаюсь в сон. В сон без сновидений. Сегодня был слишком длинный день. Я потеряла мать, но заснула… абсолютно счастливой и удовлетворенной женщиной. Впервые в жизни…
Глава 3.
Приходил Рафаэл, - сообщает мне Иван, когда я просыпаюсь. Первое, что я замечаю, - он полностью одет, а сквозь зашторенные окна пробиваются тоненькие лучики солнца.
- Я долго спала… - произношу я без вопросительной интонации в голосе; мне не нужны часы, чтобы убедиться в том, что уже далеко за полдень.
- Приходил сеньор Рафаэл, - повторяет Иван. Он продолжает стоять у окна, всем своим видом демонстрируя невозмутимость и безразличие; а его глаза жадно скользят по моей обнаженной груди. Я не изображаю смущение и не поправляю сползшую простыню.
- Так непривычно просыпаться совсем без одежды. Даже в детстве мне запрещали ложиться в постель, не надев рубашки… - я ловлю себя на мысли, что мне нравится дразнить его. — Ты не нашел моей ночной рубашки, Иван? Или… ты решил, что ее и не стоит искать?
- К тебе приходил твой муж, Кристина, - голос Ивана по-прежнему ровный, а тон уважительный и нейтральный, и я невольно вспоминаю, что б;льшую часть своей жизни этот гордый и своевольный юноша вынужден был работать шофером, год за годом осваивая нелегкую науку — скрывать свои чувства, прятать и обламывать амбиции. Быть незаметным и оказываться рядом в нужную минуту — главное и единственное, что господа требуют от прислуги. Ну, и конечно, держать язык за зубами, дабы за порогом дома никто и никогда не узнал о секретах и порой вовсе даже не маленьких хозяйских слабостях…
Я решаю больше не мучить мальчика и выскальзываю из постели, пытаясь размять одеревеневшие после долгого сна мышцы.
- У тебя плохая память, Иван? - спрашиваю я, приближаясь к нему; провожу пальцами по лацкану его отутюженного пиджака, и шофер исчезает из комнаты, будто его тут никогда и не было. Руки Ивана властно и требовательно обхватывают меня за талию и чуть пониже нее, и он прижимает меня к себе, так крепко, что у нас обоих перехватывает дыхание. Я покоряюсь — с готовностью и наслаждением, смехом встречая появление мужчины, который вчера ночью любил меня прямо посреди гостиной. Своего мужчину… Тем не менее, я пытаюсь продолжить диалог, с удивлением отмечая, как буднично и спокойно звучит мой голос, не смотря на бушующее внутри меня пламя. — Разве еще вчера мы не выяснили, что у меня нет мужа?
- По закону он будет оставаться твоим мужем, Кристина, пока ты не поставишь свою подпись на документе. В присутствии свидетелей и адвокатов. Да еще и с разрешения судьи!
Я слушаю Ивана, но скольжение шершавой ткани его костюма по моей обнаженной коже превращают произнесенные им фразы в бессмысленный набор слов.
- Я подпишу все бумажки, как только мне их дадут, - сглотнув, выдавливаю я из себя, и собственный голос слышится мне словно издалека… Его губы лишь усугубляют ситуацию, слегка касаясь основания моей шеи, и начинают медленно продвигаться выше, прокладывая дорожку из нежных, невесомых, сводящих с ума поцелуев… Я вспоминаю о необходимости дышать, только когда Иван на мгновение отстраняется от меня, чтобы заглянуть в мое лицо.
- Я заставлю тебя подписать эти бумаги, даже если мне придется силой вложить ручку в твои пальцы и самому водить твоей рукой над бумагой, - растягивая гласные, произносит Иван, медленно, но уверено; и его слова сладостной тяжестью оседают внизу моего живота. Госпожа и слуга поменялись местами. Но, не смотря на слабость в ногах и отсутствие в голове хотя бы одной связной мысли, я сознаю единственную актуальную для меня сейчас истину — четко и ясно, принимая ее без тени сомнения и возражений, - все богатства мира я отдала бы за возможность быть рабыней этого мужчины. Я не хочу быть хозяйкой, да и Иван больше не мой шофер…
- Для тебя это так важно, Иван? - я не могу не задать этот вопрос. Мой голос звучит глухо, и я из последних сил пытаюсь собрать в кулак последние оставшиеся в голове мысли. — Ты сомневаешься во мне? Ты — мой единственный мужчина, другого нет и не будет…
Его возможный ответ пугает меня, но… не сильно. Я, человек, не доверявший в своей жизни никому, даже самой себе, верю этому мужчине, верю безоговорочно; и мое доверие непоколебимо, оправдано и безгранично.
- Для меня важно другое, - отвечает Иван, в паузах между словами лаская губами мочку моего уха. Эти медленные поцелуи — словно пытка, они сводят меня с ума, я больше не могу ждать, но Иван крепко держит меня, и я не могу даже пошевелиться… Мое желание настолько сильно, что я не в состоянии думать о чем-то еще, и смысл произнесенной им следующей фразы не сразу доходит до моего затуманенного сознания.
- Кристина, твоя свобода важна для меня потому, что я собираюсь жениться на тебе, как только твой развод будет оформлен, - говорит Иван и, не дождавшись понимания в моих глазах, смеется, прижимая меня к себе — осторожно и нежно, словно хрустальный сосуд, способный разбиться от одного неверного движения. — Я никогда не думал, что сделаю предложение в такой ситуации. По меньшей мере, я рассчитывал на то, что моя избранница будет одета в свое самое нарядное платье… знаешь, чтобы отдать дань торжественности момента… Ну или хотя бы, что она вообще будет одета.
Предложение? - выдыхаю я, и сказать, что я шокирована его словами, значит, не сказать ничего! Мое состояние ближе всего к трансу; я не знаю, что думать, и я полностью лишаюсь дара речи. Выйти замуж?! За Ивана…
Если бы еще вчера он сделал мне предложение, я расхохоталась бы ему в лицо. И ни на секунду не сомневалась бы в своем ответе. «Нет, я никогда не стану женой нищего шофера!» - таким и только таким мог быть мой ответ… вчера.
Я впервые задумываюсь, на какие деньги, поженившись или не поженившись, мы будем жить. И поражаюсь, что мысль о деньгах пришла в мою голову только сейчас. А Иван словно подслушивает мои мысли:
- Я найду работу! На первое время у меня есть кое-какие сбережения, кроме того, родители оставили нам с Зулмирой небольшой домик, он стoит немного, но, если сестра согласится его продать…
Я слушаю его и понимаю, что мне нет никакого дела, где и на что мы будем жить. Главное — это быть вместе, а деньги… деньги всегда найдутся. В конце концов, кое-какое наследство досталось и мне. Эта квартира, например… весьма и весьма дорогая квартира…
На моих губах расцветает улыбка, но Иван неверно трактует ее смысл.
- Нет, Кристина! Ты ничего не возьмешь у своего мужа! Скорее я пойду на улицу грабить прохожих, чем позволю тебе взять у этого ублюдка…
- Иван… - я аккуратно высвобождаю свою руку и прикладываю пальцы к его губам, призывая к молчанию. Нехотя, но Иван подчиняется. Все еще улыбаясь, я спокойно встречаю его злой взгляд; но злость направлена не на меня, и я ни секунды в этом не сомневаюсь. — От «этого ублюдка» мне ничего не нужно. Я не хочу его денег. Они достались бы мне слишком дорогой ценой…
Мне не нужно заканчивать фразу, Иван понимает меня без слов.
- Шшш… - он бережно прижимает к себе мою голову, и мои слезы лишают его открахмаленную рубашку девственной белизны. — Дона Дебора сама сделала свой выбор…
Я изо всех сил трясу головой, чтобы он замолчал. Я не готова к этому разговору. Знаю, что отложить его не удастся, что уже сегодня мне придется лицом к лицу столкнуться с неизбежным… но не сейчас! И я пытаюсь максимально отсрочить свое горе, что получается, но не до конца, потому что на периферии сознания я постоянно думаю и не могу прекратить думать о матери. Моя потеря слишком велика. Я потеряла мать, подругу, соратницу, единственного близкого мне человека, и если бы не Иван, сейчас я стояла бы на пороге тотального одиночества. Потому что кроме него и матери у меня никого не было и нет.
- Кристина, - тихо зовет меня Иван и легонько дует мне в волосы, словно отгоняя от меня горькие мысли. — У меня небольшая проблема. Я сделал предложение самой красивой обнаженной девушке на свете, а она, по всей видимости, не находит слов, чтобы послать меня ко всем чертям.
- Похоже на то, что у твоей обнаженной девушки ограниченный словарный запас… может быть, она просто блондинка? - неуклюже пытаюсь отшутиться я, и мои слова звучат глухо, потому что я по-прежнему прячу лицо на его груди. Я старше Ивана, но сейчас, в его руках, я чувствую себя девочкой, маленькой и избалованной любовью; эти ощущения новы для меня: ни в детстве, ни став взрослой, я никогда не испытывала ничего похожего; и я прижимаюсь к нему, одурманенная его близостью и незнакомым мне чувством защищенности, а он убаюкивает меня в своих объятиях.
- Ты выйдешь за меня замуж, Кристина? - шепчет он мне в волосы, и мое сердце замирает, чтобы через мгновение забиться с утроенной силой
Только не становись на колени, а то я и так чувствую себя дурой, - произношу я, не испытывая и тени смущения или неловкости. Мне настолько комфортно рядом с Иваном, что у меня не возникает потребности скрывать или украшать себя тканью.
- Да, - говорю я ему. — Я выйду за тебя замуж, Иван.
Я говорю, а перед моими глазами стоит воспоминание-образ — коробочка, переданная мне в руки, дорогое кольцо, которое мужчина, сидящий напротив меня, - самый дорогой для меня мужчина, как я наивно полагаю, основываясь на своем не соответствующем возрасту жизненном опыте, - не собирается надевать мне на палец. Безразличный взгляд мужчины, и мои попытки обмануть себя и его — так мастерски сыграть детский восторг, чтобы, прежде всего, самой поверить, что кольцо, которое я сама вынуждена надеть на свой палец, - это счастье. Счастье, а не оскорбление.
С точки зрения соблюдения правил хорошего тона, предложение, сделанное мне Рафаэлом, было обставлено безупречно. Было выбрано красивое место, мы подобающе оделись, кольцо, купленное им, соответствовало моменту и нашему социальному статусу, хрусталь сверкал, открахмаленные скатерти благоухали чистотой и тоже были безупречны. Как и шампанское, что мы пили, и как розы, что украшали наш стол… А вот с точки зрения влюбленной и любимой женщины, предложение Ивана, которое скорее было похоже на шутку, чем на серьезно взвешенный и обдуманный шаг, - не просто казалось идеальным предложением руки сердца, оно им и было.
Предложение Ивана — лучшее, что случилось со мной в этой жизни. Застигнув меня врасплох, Иван снова преподал мне очень ценный урок, доказав, что антураж и самые красивые ритуалы, придуманные людьми, ничто, если в сердце нет главного — любви.
И прежде чем губы Ивана завладели моими, лишив меня возможности сказать три слова, которые я хотела, но так и не смогла произнести вчера вечером, я поднимаю лицо вверх и встречаюсь взглядом с его горящими, абсолютно счастливыми глазами.
- Я люблю тебя, - говорю я и отдаюсь во власть самого сладкого поцелуя в своей жизни. И мне кажется, что он длится вечность, наш бесконечно сладкий поцелуй…
Глава 4.
- Тебя не волнует, зачем приходил Рафаэл? - первое, что произносит Иван, когда мы понемногу начинаем приходить в себя. Его пальцы берут меня за подбородок и заставляют посмотреть ему в лицо. Взгляд Ивана настойчив и требователен. Мне становится смешно, и я сейчас настолько расслаблена, что не могу контролировать свои эмоции. От моего смеха губы Ивана обиженно дергаются.
- Глупый… ты все еще ревнуешь… - я перекатываюсь на кровати, чтобы удобнее устроиться у него на груди, и каждое мое движение сладкой истомой отдается во всем теле. До встречи с Иваном я и подумать не могла, что могу быть такой ненасытной в постели. Рафаэл не подпускал меня к себе на расстояние вытянутой руки, а Гуту… я знала, что он испытывал ко мне влечение, но для меня этот человек навсегда остался убийцей Луны… Мне нравилось подчинять Гуту своей воле, нравилось читать в его глазах восхищение, смотреться в них, словно в зеркало, которое говорило, что на свете нет женщины прекрасней и желанней меня… А другие мужчины — краткие ничего не значащие эпизоды моей жизни — появлялись и исчезали, не оставляя после себя даже воспоминаний. Я была зациклена на Рафаэле, помешана на нем, я реально сходила по нему с ума, а он не хотел меня ни как спутницу жизни, ни как женщину, и я поставила на желаниях и потребностях своего тела большой жирный крест. И сколько же лет я растратила на наивные мечты и пустые ожидания?!
- Сеньор Рафаэл очень настаивал, чтобы я тебя разбудил, - говорит Иван, и я с ужасом понимаю, что никакими путями его не удастся свернуть с этой темы. «Бога ради, Иван, - так и хочется простонать мне, - мне сейчас так хорошо, так какого черта я должна говорить и думать о Рафаэле?!». Но вслух ничего подобного я не произношу. Иван имеет право говорить со мной о том, что его волнует. И раз его так волнует Рафаэл… к сожалению, волнует!.. то мы будем говорить о Рафаэле.
- Он пришел рано утром? - озвучиваю я вдруг пришедшую в голову интересную мысль, и когда Иван согласно кивает, я не могу удержаться от смеха. — Надеюсь, ты надел брюки, когда шел ему открывать?!
- Ну, я не успел их найти. Кроме того, я боялся, что стук в дверь тебя разбудит. Он был так настойчив, а ты так много плакала вчера… - губы Ивана касаются моего виска, и мое сердце отзывается на его поцелуй щемящей нежностью.
- Спасибо тебе… - шепотом произношу я. Больше всего я благодарна ему за новую жизнь, двери в которую распахнула для меня его любовь, но… я не чувствую себя готовой к серьезному разговору и добавляю, прежде чем Иван успевает что-то сказать. — Ты не оставил меня вчера спать на твердом полу…
- Кристина! Ты снова спряталась от меня в свою раковинку… - говорит Иван и шутливо шлепает меня по носу. — Когда-нибудь ты научишься мне доверять?
- Я доверяю, Иван! - без паузы отвечаю я, и я абсолютно искренна с ним сейчас. — Я… просто я… - я пытаюсь начать фразу еще раз, но снова сбиваюсь. И тогда я говорю первое, что приходит мне в голову. — Можно я расскажу тебе сказку, Иван?
Я заглядываю ему в лицо. Судя по выражению его глаз, я произнесла последнее, что он ожидал от меня услышать.
- Эту сказку рассказывала нам бабушка… мне и моей сестре, когда мы были маленькими. И это не просто сказка… это… как… она словно своеобразная проекция моей жизни… - путано и слишком сложно пробую я объяснить свои мысли, но снова сбиваюсь и оставляю эту затею. — Просто послушай меня, Иван. Хорошо? Просто послушай…
Я дожидаюсь его кивка и медленно начинаю повествование. Сначала мой голос звучит робко и неуверенно, я словно пробую сказку на вкус, осторожно и боязливо, но… даже столько лет спустя, я помню каждое слово, произнесенное когда-то бабушкой. И я снова ощущаю горечь и страх, как тогда, в детстве, когда я впервые поняла, чт; это за сказка и зачем мне ее рассказали…
- Ты знаешь эту сказку, Иван. Ее читают всем маленьким детям… хотят они того, или нет. Жила-была королева. И однажды, зимним деньком, в то время как снег валил хлопьями, она сидела и вышивала под окошечком, у которого рама была черного дерева. Она засмотрелась на снег и нечаянно уколола палец иголкой. И подумала королева про себя: «Ах, если бы у меня родился ребеночек белый, как снег, румяный, как кровь, и чернявый, как черное дерево!» И желание королевы исполнилось. Она родила доченьку — белую, как снег, румяную, как кровь, и черноволосую. Посмотрела королева на свою дочку, на ее белоснежную кожу… и назвала ее…
- Белоснежка, - выдыхает Иван, как зачарованный внимающий моему голосу. Смутившись своего порыва, он извиняется и замолкает.
- Правильно, Иван. Королева назвала свою дочку Белоснежкой. И имя ей подошло, Иван. Потому что девочка была чиста и бела не только кожей, но и душой. Это бабушка подчеркивала всякий раз, когда доходила до этого места…
«И в этот момент она всегда смотрела на Луну. С любовью», - хочу добавить я, но уже знаю, что промолчу. Я не хочу вызывать у Ивана ненужную жалость. Все, чего я хочу, это рассказать ему сказку…
- А когда доченька родилась… к слову о плате за наши желания, Иван… королева-мать и умерла. Год спустя король женился на другой. И эта его вторая жена была красавица, но и горда, и высокомерна, и никак не могла потерпеть, чтобы кто-нибудь мог с нею сравняться в красоте, - и я непроизвольно делаю паузу там же, где всегда ее делала бабушка. В этот момент она устремляла на меня выразительный взгляд и добавляла, что не в красоте счастье. «Красота лица — причина многих людских пороков, тогда как истинная красота — всегда скрыта внутри, - говорила бабушка и гладила по голове свою любимицу, Луну. — Но если внутри ничего нет, даже самые красивые люди не способны привлечь к себе внимания…».
- А у королевы было говорящее зеркальце, - забавно хмуря лоб, вспоминает Иван, и лицо его озаряет улыбка узнавания. Я понимаю, что он, как и я, мысленно перенесся в свое детство. Каждого из нас связывают с «Белоснежкой» свои ассоциации и воспоминания; я смотрю на его счастливое лицо, и мне хочется узнать, кто рассказывал маленькому Ивану эту сказку? Покойная мама? Зулмира? Кто бы это ни был, Иван очень любил этого человека, эта любовь читается во всем его облике…
- У нее было такое зеркальце, Иван, - я киваю, и на моих губах невольно появляется ответная улыбка. Несомненно, с этой сказкой Ивана связывают самые счастливые воспоминания… и я рада, что решилась ее рассказать; во что бы ни вылилась моя затея, сейчас я испытываю радость и ничего кроме радости: смотреть на счастливую улыбку самого дорогого тебе человека и знать, что именно ты — причина ее появления… возможно, и я сама никогда не была так счастлива, как в этот момент, рядом с ним…
Мне хочется замолчать, не рассказывать дальше, прижаться щекой к груди Ивана, слушать биение его сердца… я хочу задержать это упоительное мгновение полного единения с другим человеком, когда мысли, чувства, сердцебиение, дыхание — всё сливается воедино… я хочу остановить это счастье, продлить его, растянув на всю оставшуюся жизнь, но…
- Я постараюсь рассказать покороче и побыстрее… - мой голос вторгается в блаженную тишину нашей близости, вдребезги разбивает царящую вокруг и внутри нас гармонию; а ведь я даже не договорила свою фразу… - Сегодня я должна быть рядом с матерью, Иван.
- Я понимаю, Кристина, - шепчет он мне в волосы, а его пальцы находят и нежно пожимают мою ладонь. — Я буду рядом до конца. Пока буду нужен тебе… А сейчас я буду тихо лежать и слушать. И я обещаю, что больше ни разу тебя не перебью.
- У злой мачехи было такое волшебное зеркальце, перед которым она любила становиться, любовалась собой и спрашивала: «Зеркальце, зеркальце, молви скорей, Кто здесь всех краше, кто всех милей?». И отвечало ей зеркальце: «Ты, королева, всех здесь милей». И она отходила от зеркальца довольная-предовольная и знала, что зеркальце ей неправды не скажет. Белоснежка же между тем подрастала и хорошела…
И я продолжаю рассказывать о хорошей и доброй девочке, Белоснежке, и говоря о ней, я вижу перед собой улыбку Луны, ее лицо, лучащиеся внутренним светом глаза, не по возрасту мудрые, но в то же время такие невинные; я рассказываю о друзьях Белоснежки, добрых гномах, которые горой вставали на ее защиту, но не сумели уберечь девушку от козней злой мачехи… красивой, но пустой и холодной женщины, напролом идущей к своей безумной цели, сметая на своем пути все истинно прекрасное, калеча и ломая судьбы близких людей, своими руками отталкивающей от себя счастье… И вот в моей сказке появляется прекрасный принц, призванный самой судьбой развеять и отвести от Белоснежки злые чары; я продолжаю говорить, а перед моими глазами встает лицо Рафаэла, лицо юноши, который, улыбаясь, приближается к нашему столику, обходит меня, сидящую в своей идиотской короне и верящую, что красота, официально признанная столькими людьми, непременно сделает меня счастливой, и… протягивает руку моей кузине. А я все смотрю им вслед, и мне все уже ясно, я вижу — как на экране кинотеатра — свою дальнейшую жизнь; уже тогда я понимаю, что сказочное пророчество бабушки сбудется, и как бы я ни пыталась выстроить свое будущее, как бы ни пыталась обмануть судьбу, избежать трагического финала у меня не получится. Белоснежку пробудит от смерти поцелуй прекрасного принца. И для злой мачехи уже готова ее «награда»…
- Свадьба Белоснежки и принца была сыграна с большим блеском и великолепием.
На это празднество была приглашена и злая мачеха Белоснежки. Принарядившись на свадьбу, встала она перед зеркальцем и сказала: «Зеркальце, зеркальце, молви скорей, Кто здесь всех краше, кто всех милей?». Но зеркальце ответило ей: «Ты, королева, красива собой, а все ж новобрачная выше красой». Злая баба, услышав это, произнесла страшное проклятие, а потом вдруг ей стало так страшно, так страшно, что она с собою и совладать не могла. Сначала она и вовсе не хотела ехать на свадьбу, однако же, не могла успокоиться и поехала, чтобы повидать молодую королеву. Едва переступив порог свадебного чертога, она узнала в королеве Белоснежку и от ужаса с места двинуться не могла, - мой голос начинает дрожать и, чтобы справиться с волнением, мне приходится сжать руку Ивана. Я стискиваю его пальцы — все крепче и крепче, а он прижимает меня к себе, но даже его объятия не способны унять бьющую меня дрожь… - Но для королевы-мачехи уже давно были приготовлены железные башмаки и поставлены на горящие уголья… Их взяли клещами, притащили в комнату и поставили перед злой мачехой. Затем ее заставили вставить ноги в эти раскаленные башмаки и до тех пор плясать в них, пока она не грохнулась наземь мертвая.
Мои последние слова повисают в комнате, они словно гири сковывают движения; и мне приходится сделать над собой нечеловеческое усилие, чтобы прошептать слово: «Конец».
- Кристина… - только и произносит Иван, и я понимаю, что это все, что он в силах сказать. И я не виню его, он не меньше меня подавлен рассказанной мною историей… а ведь Иван не знаком и с половиной страшных подробностей моей жизни.
- Мы с сестрой, Иван, слушали эту сказку всякий раз, когда Луна, моя кузина, покойная жена Рафаэла, приезжала к нам вместе со своей матерью… доной Агнес. Ты очень хорошо знаком с ней, Иван, а еще ближе ты знаком с ее мнимым шофером, с Сиру… - усилием воли я заставляю себя замолчать и прекращаю свой бесконечный список имен. — Луна очень любила слушать сказку про Белоснежку и всегда просила бабушку рассказать именно ее. А я… я боялась признаться даже самой себе, как сильно она меня пугает. Если бы я хотя бы раз попросила бабушку остановиться… или хотя бы не рассказывать страшный финал сказки, мне пришлось бы посмотреть правде в глаза, Иван. А правда, она проста. Кристина — злая и завистливая королева-мачеха. Луна — прекрасная принцесса, Белоснежка, которая умирает, чтобы воскреснуть после поцелуя своего принца. В то время я и подумать не могла, что Луна на самом деле умрет так рано, да еще и… и… что она погибнет по моей вине. Но жизнь не отходит от сюжета сказки ни на миллиметр. Белоснежку погубила зависть злой мачехи. Я завидовала Луне всю свою жизнь. И в конце концов, моя зависть убила ее.
- Кристина… - Иван вновь пытается что-то сказать, но лишь прикасается губами к разгоряченной коже моего лба.
- Злая мачеха, она хотела быть самой красивой. Ничего больше ей не было нужно. Она не хотела жизни Белоснежки, не хотела ее мужа, ее дома… А я превзошла ее. Я хотела и дом, и мужа, и любовь, и сына… я хотела все, что было у моей сестры, как в детстве я хотела играть только ее игрушками. Но на самом деле… то, что я на самом деле хотела, мне не досталось бы никогда. Я хотела свет Луны. Злой мачехе нужна была внешняя красота, а мне… мне нужна была красота души. Я всегда была красива, Иван. Не утонченная и хрупкая, как моя кузина, но более яркая, привлекающая внимание, куда бы я ни пошла. Еще будучи девочкой, я ловила на себе восхищенные взгляды мужчин, и я не стану врать, что они мне не нравились. Но в Луне был свет, внутренний свет, он освещал ее изнутри… и ее все любили, Иван! Ее любила бабушка, родители… даже прохожие! Все, кто видел Луну, ее любили… А я тоже хотела любви… хотя бы толику любви, но… по-настоящему меня любила только она, Луна. Понимаешь, как это страшно?! Ты понимаешь, что я сотворила с нашими жизнями?! В сказке нам ничего не говорится о чувствах мачехи. Я не знаю… может, у нее их никогда и не было, но у меня-то они были! Я любила Луну. Правда… Я очень ее любила. Она была моим ангелом-хранителем. Ты вряд ли поймешь меня сейчас, Иван… но со смертью Луны я лишилась ее света, и меня уже ничто не могло спасти! И хотя я с самого начала знала, какой конец меня ждет, сердцем я верила, что пока есть Луна, темнота не поглотит меня. А еще я так хотела любви Рафаэла… даже не физической любви, черт уж с ней, раз он не мог мне ее предложить! Я хотела с его стороны просто внимания. Немного заботы. Да к черту! Чтобы он просто знал, что я есть! Что я рядом! Что я существую! Чтобы он не сидел днем и ночью в своей душной студии, смотрел на меня хотя бы изредка… на меня, а не на портрет женщины, которая никогда не изменится, не состарится, не разочарует и не надоест. Я не могла соперничать с живой Луной, так куда же я полезла тягаться с ней мертвой?! Я дура… дура, дура, Иван! Я непроходимая дура!!! Разрушить столько жизней… и ради чего?! Чтобы на свадьбе с чертовым принцем он смотрел на меня с отвращением, а потом плюнул мне в лицо, когда я только лишь намекнула на первую брачную ночь?! - я захожусь в кашле от собственного крика, но когда Иван делает попытку помочь мне, отталкиваю от себя его руки. Я не хочу, чтобы он касался меня сейчас. Я боюсь испачкать его… я чувствую себя такой грязной… - Не надо, Иван! Не жалей меня… я прошу тебя! Не надо меня жалеть… Я знаю, как легко начать жалеть себя. Сразу же находятся оправдания: тут меня недолюбили, тут мне недодали, здесь подставили, здесь обидели, но… мы сами стоим перед выбором — совершать подлость, или нет, сдержаться, или пойти на гнусный, низкий поступок… я сама сделала шаг в пропасть, Иван. Меня никто не подталкивал туда. Если только мои амбиции и неосуществимые надежды… А теперь меня ждут раскаленные на углях железные башмаки. И как же мне хочется сказать, что я их не заслужила… но я не могу.
Иван смотрит на меня, несколько мгновений сомневается, а потом легко преодолевает мое сопротивление и прижимает меня к себе. Крепко и бережно. И когда он начинает говорить, голос его переполнен теплотой и любовью.
- Кристина, прекрати мучить себя. Пожалуйста… сказка — это только сказка. Ты не злая мачеха, а твоя кузина не Белоснежка…
- Нет, Иван. Знаю, что ты мне не поверишь… Я и сама себе не верила, но… мир много сложнее, чем мы привыкли думать. Люди придумали науку и объяснили с ее помощью все, что их пугало. Дождь, гром и молнии? Облака, тучи и электричество. Привидения? Не существует привидений! Многие не верят ни в Бога, ни в дьявола. Так проще. Земное существование теряет смысл, но… согласись, что верить, что за твои поступки не последует наказания, много проще, чем вечно трястись в ожидании божьей кары. Я… я старалась не верить. Старалась спрятаться за науку, за отрицание, но не смогла. Мистика всегда была рядом со мной. Иногда я чувствовала, как что-то злое — наш мозг не способен даже представить, насколько злое! - толкало меня на поступки, которые я не хотела совершать… и даже боялась. Однажды мы с сестрой чуть не погибли… и я видела эту тварь. Я не говорю метафорами, Иван. Я видела!!! Я заглянула в ее глаза… только у нее нет глаз, у этой твари… Ну… по крайней мере, глаз, какими мы привыкли их видеть… Эта тварь хотела забрать мою душу. Девушка… жена Эдуардо, сказала, что у меня нет души. Я не знаю… возможно ли это… и как такое возможно, но одно я знаю точно. Темнота всегда была рядом со мной. Или внутри меня… Я не знаю. Для меня это слишком сложно! Ты можешь мне не верить! Можешь объединиться с Рафаэлом и вместе с ним упрятать меня в психушку! Я видела Гуту. После его смерти. Чаще всего он просто смотрит на меня. Иногда разговаривает… а однажды он пытался меня изнасиловать. Ты должен помнить, как я тогда кричала…
- Когда мне пришлось сломать дверь твоей спальни? - очень серьезно Иван смотрит на меня, и его зрачки чуть расширены. Я не знаю, от страха или от жалости. — Ты кричала и показывала в угол. И там никого не было.
- Я знала, что ты так скажешь… - медленно говорю я и пытаюсь высвободиться из его объятий. На меня накатывает смертельная усталость. Я понимаю, что никто никогда не поймет меня и не поверит мне.
- Я почувствовал, что там что-то было, Кристина. Я бы и самому себе в этом не признался. Но там было… я не знаю, что. Какой-то холод. Совсем недолго. А потом пропал. Будто ничего не было. И я предпочел сделать вид, что тебе все привиделось. Так проще. Проще и безопасней… И, главное, я думал, что для тебя будет лучше забыть и никогда об этом не вспоминать…
- Иван! - облегчение растекается внутри меня, как если бы мне в вену ввели чудодейственное лекарство… - Если бы ты знал, как много значат для меня твои слова…
- Если бы я не знал об этом, то никогда не произнес бы ничего подобного. Кристина, я не хочу даже думать о таких вещах. Не то что говорить. И мне бы очень хотелось, чтобы и ты выкинула из головы все эти ужасы.
- Ну как ты не можешь понять, что «эти ужасы» находятся вне моей головы!!! - мой голос срывается на крик, но мне удается совладать с эмоциями. Я понимаю, что дорог; Ивану и что он просто пытается меня защитить… так, как умеет. И я сбавляю тон, заглядываю ему в глаза и стараюсь сделать свой голос бархатным и нежным. — Иван… послушай меня… то, что я сейчас сказала… если тебе будет проще, забудь. Просто забудь. Я справлюсь. Я живу с этим чувством всю жизнь. Ты единственный человек, с кем я смогла поделиться. Не могу сказать, что мне стало легче, но я буду счастлива, по-настоящему счастлива, если между нами не останется никаких тайн… Я совершила столько ужасных вещей… и ты тоже из-за меня и, конечно же, из-за своих амбиций, я всегда знала, что они у тебя есть, сбился с пути. Может быть, и тебя надо показать жене доктора? Интересно, что она скажет про твою душу.
Иван смеется над моими словами, и меня охватывает чувство невероятной легкости. Я знаю, что разговор еще не закончен, но, оглядываясь назад, понимаю, какой длинный путь мы прошли, начиная со вчерашнего вечера… и с каждой минутой во мне растет и множится уверенность, что у нас есть шанс одолеть как своих внутренних демонов, так и любую опасность из вне. Вместе.
- Ты сказал, что моя жизнь не похожа на сказку. Но я хочу, чтобы ты посмотрел в лицо фактам. И не говори, что я слишком впечатлительна, или что я вижу то, чего нет. Выслушай меня. Я буду предельно краткой. Только факты.
Я глубоко вдыхаю и начинаю говорить. И с каждой произнесенной мной фразой лицо Ивана мрачнеет, а когда я заканчиваю свой монолог, на него и вовсе страшно смотреть. Я говорю:
- Бабушка рассказывала нам эту сказку так часто, что даже сейчас, спустя годы, я помню ее наизусть. Но! Бабушка рассказывала нам и другие сказки. Но я сомневаюсь, что смогу воспроизвести хотя бы основные сюжетные линии. Далее. Бабушка выделяла, и это не было для нас с Луной секретом, кого из нас она видит в образе Белоснежки, а кого считает отрицательным персонажем. Я не знаю, как сказка могла предопределить наши с Луной жизни… но… суди сам! Не вдаваясь в детали, Иван. Злая королева убивает Белоснежку, но та с помощью влюбленного в нее принца возвращается к жизни. Луну убивают по моей вине, Иван. Я могу сколько угодно говорить, что я не хотела этого убийства, но… мы говорим о фактах. Факт один. Из-за меня, моей обиды на бабушку, Луна погибает. А Рафаэл, всегда держи в уме прекрасного принца, возвращает ее к жизни. Почему в нашей жизни появилась Серена? Потому что Рафаэл не отпустил свою Белоснежку. И Луна вернулась к нему. А я… Иван, а ты никогда не задумывался, кем я приходилась Фелипе? Рафаэл не женился на мне, и формально я не являлась Фелипе мачехой, только тетей, но… именно мне Рафаэл доверил воспитание их с Луной ребенка. Я не считаю, что я была для Фелипе злой мачехой, я любила его, не спала ночами, когда он болел… возможно я не смогла дать ему той любви, какую дала бы ему Луна, но я заботилась о нем, как умела. Просто я видела так мало любви в своей жизни, что, скорее всего, мое сердце обледенело… Однако статус мачехи я получила, Иван. И после недавних событий, Фелипе со стопроцентной вероятностью назовет меня злой. Так что все сбылось и исполнилось. Мне осталось только посетить свадьбу Серены и Рафаэла. Как думаешь, как долго женщина моего возраста и комплекции сможет танцевать в раскаленных на углях железных ботинках?
- Кристина… - произносит Иван, и мне приходится напрячь слух, чтобы разобрать его слова. Он выглядит таким потерянным сейчас, что мне нестерпимо хочется взять его на руки и убаюкивать, словно ребенка… - Зачем ты говоришь эти ужасные вещи?
- Иван, я впервые в жизни честна сама с собой. Согласись, что совпадений слишком много, чтобы продолжать считать их совпадениями. И в последнее время произошло слишком много странных и необъяснимых вещей. Я очень хотела бы, Иван, списать все на свой пошатнувшийся рассудок, но… эта девушка, Алесандра… как быть с ней, Иван?! Я видела, как из розы Луны, которую я срезала, потекла кровь. Настоящая кровь!!! Ты мне не поверил! И никто в здравом уме не поверил бы, но… Алесандра знала и о цветке, и о крови… и Гуту она тоже видела! Или ты полагаешь, что сумасшествие — заразная болезнь, и я могла подхватить ее от Алесандры?!
- Кристина, я понятия не имею! Мне хочется сказать, что я просто шофер, но… тебя ведь не удовлетворит такой ответ? Я не знаю, что с этим делать. В моей жизни все всегда было просто и ясно. Да, у меня есть амбиции. Да, мне всегда хотелось больше, чем я имел. И, да, я не чурался нечестной игры и запрещенных приемов. И, да, Кристина, да, ради тебя я готов пойти и пойду на любое преступление. Понимаешь? Мне хочется сказать, что ты ждешь от меня слишком много, потому что я слишком прост и примитивен для такой умной, образованной и роскошной женщины, как ты, но… Я скажу другое. Две вещи. Только две… - в этом месте Иван делает паузу. Я назвала бы ее театральной, но я вижу в глазах Ивана решимость, и знаю, что он абсолютно серьезен в этот момент. Я понимаю, что он собирается с духом, чтобы произнести главные слова в своей жизни. Моими главными словами были «я люблю тебя», его… - Я верю тебе, Кристина. И я буду с тобой. Что бы ни случилось.
Вместо ответа я молча беру лицо Ивана обеими руками и крепко целую его в губы. У меня не осталось и тени сомнения, что он — мой мужчина, еще вчера ночью, и сейчас его слова лишь подкрепляют мою уверенность. Я сама не знала, чего ждала от него, когда ступила на столь скользкую и опасную тему, но он произносит единственно правильные слова, и все вдруг становится на свои места. Я уже знаю, что нужно делать, понимаю, как поступлю и чем рискую. И без него ничего бы не было. Без его любви, без его поддержки, без его безоговорочной веры — финал моей жизни мог быть только один. Я танцевала бы свой последний танец, злая мачеха из страшной детской сказки, и ни одна живая душа не оплакивала бы мою агонию. А сейчас… впервые я чувствую, что могу повлиять на свою жизнь, что в моих силах изменить концовку сказки.
Железные башмаки накаляются на углях. Но мне кажется, я нашла способ избежать примерки.
- Иван, мы не можем весь день провести в постели, - произношу я и выскальзываю из его объятий. Я поднимаюсь на ноги и только тогда вспоминаю, что со вчерашнего дня я питаюсь только любовью. Мой желудок сводит от голода, и, слава богу, Иван понимает мое состояние и поднимается следом за мной.
- Ты так и не спросила меня, чем закончился утренний визит твоего муженька, - говорит Иван, застегивая рубашку.
- Ты съездил ему по физиономии? - рассеянно спрашиваю я, продолжая обыскивать шкаф в поисках подходящего черного платья.
- После того, как я съездил ему по физиономии, а он попытался дать сдачи.
- Иван, ты ударил… Рафаэла?! - до меня не сразу доходит смысл его слов, и я так и застываю с ворохом разноцветного тряпья в руках. — Попытался дать сдачи?! Иван! Если ты спустил его с лестницы, тебя же посадят за преднамеренное убийство!
- Зато ты останешься очень богатой вдовой, - торжественно и серьезно произносит Иван, но прежде чем я успеваю составить в уме план побега, он смеется, и я через всю комнату швыряю в него свои платья. Я честно пытаюсь казаться обиженной, но от облегчения мне хочется смеяться, и я ничего не могу поделать с этим желанием; оно настолько сильно, что совладать с ним у меня не находится сил.
Мы оба смеемся, и Иван в лицах пересказывает свой утренний диалог с Рафаэлом. А затем он привлекает меня к себе. Его губы застывают в миллиметре от моих губ. Не отрываясь, бесконечное мгновение он вглядывается в мои глаза, словно хочет заглянуть ко мне в душу.
- Рафаэл ничего для тебя не значит, - наконец говорит Иван. — Теперь я в это поверил.
- Дурачок, - шепчу я и первая нахожу губами его губы…
Глава 5.
Я приближаюсь к воротам дома, который так и не стал моим.
На мгновение я оборачиваюсь. Иван стоит около машины и смотрит мне вслед. Я кожей чувствую его взгляд, не взирая на сгущающуюся темноту и расстояние между нами. И не смотря на щемящий страх, сердце мое наполняется теплом и нежностью, я знаю, что стоит мне подать знак, и этот человек горы перевернет, чтобы спасти меня. Любовь Ивана придает мне решимости, и я распахиваю калитку. Знакомые ароматы окутывают меня, едва я ступаю на подъездную дорожку, ведущую к дому.
Не замедляя шаг, я прохожу вперед и лишь краем глаза замечаю свет в оранжерее. Это меня устраивает. Я не собираюсь говорить с Рафаэлом. Мне нужен не он. Все, что я хочу от него, чтобы он не мешал мне, дал выполнить то, ради чего я пришла в его дом. Возможно, в последний раз.
- Кристина! - окрик настигает меня на пороге дома. Резкий мужской голос заставляет мое сердце на мгновение остановиться. Я оборачиваюсь, уверенная, что не сдамся, полная решимости бороться до конца. Рафаэл может попытаться не пустить меня, но у него ничего не получится! Я войду в этот дом любой ценой!
- Фелипе, - выдыхаю я и невольно хватаюсь за стену, чтобы не упасть; от захлестнувшего меня чувства облегчения у меня подкашиваются колени.
- Зачем ты пришла? - спрашивает он, делая шаг вперед. Мне больно слышать грубость в голосе мальчика, и я не могу смотреть в его перекошенное злобой лицо. Но я понимаю, что другого обращения я не заслуживаю.
- Мне нужно поговорить…
- С папой? Его нет в доме!
- С Сереной, Фелипе, - говорю я вслух
«С Луной», - произношу про себя.
Я смотрю в лицо Фелипе и вижу, как злость на нем уступает место страху.
- Я не пущу тебя в дом, Кристина! Я вызову полицию, ты меня слышишь?! Ты не причинишь зло Серене! - он хватает меня за руку чуть повыше локтя и притягивает к себе, грубо, намеренно причиняя боль… и не только физическую. — Я убью тебя. Я просто убью тебя, если ты что-то сделаешь Серене.
Его шепот впивается в сердце, будто лезвие ножа, ледяное и острое. Я чувствую, как в моих глазах появляются первые слезинки, а ведь еще минуту назад я была уверена, что выплакала все слезы над гробом матери.
- Пожалуйста, - шепчу я в ответ, и, видя мой умоляющий взгляд, Фелипе выпускает мою руку и отступает назад. Мое сердце переполняется жалостью и нежностью по отношению к мальчику, который напуган своим взрывом куда сильнее меня. — Милый… пожалуйста, позволь мне поговорить с Сереной. Я клянусь тебе, что не собираюсь вредить ей, твоему отцу или тебе. Я клянусь своей матерью, Фелипе. Я только что со службы… Теперь я тоже знаю, чт; значит остаться без матери…
- Кристина, я не могу больше верить тебе… ты своими руками уничтожила мое уважение, мою веру тебе, - тихим голосом произносит Фелипе, но в его взгляде больше нет ненависти, только тоска, делающая его глаза не по возрасту мудрыми и бесконечно печальными.
- Я все знаю, Фелипе, - говорю я, смахиваю застилающие глаза слезы и делаю попытку обнять его, но Фелипе вежливо отставляет от себя мои руки.
- Когда-то я очень хотел, чтобы ты была моей мамой. Я даже просил папу на тебе жениться.
Я смотрю на него — такого взрослого, но вижу перед собой мальчика, каким он когда-то был. И нахожу в себе силы только кивнуть.
- Я любил тебя, Кристина. Наверное, потому что мне больше некого было любить. Я не был нужен моему отцу. У отца на первом месте всегда было его горе. Я не был нужен бабушке. Всякий раз когда она смотрела на меня, я видел боль в ее глазах и понимал, что своим присутствием заставляю бабушку вспоминать о маме. У меня была Зулмира, но она была…
- Всего лишь служанкой… - заканчиваю я его фразу. Мне так хочется прижать его к себе — крепко-крепко, сказать, что он любим — сейчас и всегда, но я понимаю, что он не позволит мне дотронуться до себя. И от этого становится еще больнее; кажется, что весь мир вокруг нас состоит из одной беспрестанной, неизбывной боли.
- Служанкой. И у нее был Иван. Брат, о котором она заботилась. А обо мне заботилась только ты.
- Фелипе, я очень тебя любила! Я наговорила тебе столько страшных вещей, но тебя не за что было не любить. Ты был добрым, умным, нежным мальчиком…
- Я знаю, что Кристина меня любила. Та Кристина, которую я помню. Кристина, к которой я прибегал с разбитыми коленками, и она утешала меня и пела моему колену песенку, чтобы рана скорее зажила. Та Кристина сидела над моей кроватью ночами, когда я болел, и я знал, что, проснувшись, увижу ее рядом. Знал, что смогу взять ее за руку, если станет страшно. Она даже выглядела по-другому, моя Кристина. Она тоже была красива, но не этой высокомерной и холодной красотой. Моя Кристина носила простые и легкие платья, и мне казалось, что она не ходит, а летает. И она всегда улыбалась. Улыбалась даже тогда, когда ей было больно. И я скучаю по ее улыбке. Для меня улыбка Кристины и улыбка мамы, которую я почти не помню, слились в одну — материнскую улыбку. Я просил разрешения у моей Кристины называть ее мамой. И она позволяла мне это, но только не на людях, потому что боялась, что нас неправильно поймут. А потом моя Кристина пропала. Однажды утром я вбежал в ее спальню и нашел там тебя. Женщину, которую я не знаю и не хочу знать. Холодную постороннюю женщину, которая улыбалась улыбкой моей Кристины, которая пахла как моя Кристина, но… это была ты, а не она. Я не знаю, что с тобой произошло, Кристина. Я не знаю, куда делось то хорошее, что в тебе когда-то было. Я чувствую людей. Я знаю, когда они притворяются. А еще я знаю, что не желаю иметь ничего общего с холеной и злобной стервой, в которую ты превратилась! И я никогда не прощу тебя за убийство мамы. Ты отняла у меня жизнь, которую я мог прожить, купаясь в любви моих мамы и папы.
- Я прошу у тебя прощения, Фелипе, - хриплым, чужим голосом произношу я. Мне хочется кинуться ему в ноги, вымаливать прощение, убеждать, что я изменилась, но… я лишь поднимаю на него мокрые от слез глаза и прошу. — Позволь мне поговорить с Сереной. И я клянусь, что ты больше меня не увидишь.
С минуту он смотрит на меня, а затем отступает в сторону.
И пропускает меня в дом.
Глава6.
В гостиной никого нет. Но я знаю, где найду Серену. Существует только одно место, где может состояться наш разговор. Все всегда возвращается к истокам. И я направляюсь в студию Луны.
Я захожу в комнату без стука. И Серена, конечно же, здесь. Я жду привычной неприязни и ненависти, но ее вид не вызывает во мне никаких чувств.
- Смотрю, вы хорошо поработали. Комната смотрится как новенькая.
- Кристина… - Серена оборачивается ко мне. Ни в ее лице, ни в голосе нет удивления, словно она ждала моего появления. Я догадываюсь, что она видела нас с Фелипе из окна. — Ты пришла за драгоценностями?
- Нет. Я пришла поговорить…
- Понятно, - губы Серены расползаются в неприятной усмешке, и в другое время мне непременно захотелось бы разбить их в кровь, но… в настоящий момент мне наплевать на Серену. Наплевать на ее слова и ужимки. Я пришла не к ней. — Это означает, что пока ты будешь говорить, твой любовник перероет наш дом в поисках драгоценностей?
- Мой любовник, Серена, ждет меня в машине. За воротами.
- Очень интересно… Я не привыкла играть в ваши словесные игры. Так зачем ты пришла на самом деле, Кристина?
- Я пришла поговорить с Луной.
Впервые на лице Серены отражается замешательство, но в тот же миг исчезает, будто только привиделось мне. Я готова отдать должное выдержке девушки. Но ведь Луна и не могла переродиться в абы кого…
- Луна мертва, - медленно произносит Серена, и я не могу не улыбнуться.
- Серена, я тоже не собираюсь играть в словесные игры. Ты — это переродившаяся Луна. И пусть ты не умеешь играть на рояле, твои глаза и поступки говорят о том, что Луна — это ты.
- Во мне душа Луны, но я не Луна, Кристина! - Серена смотрит на меня, и я не могу истолковать выражение ее глаз, смотрит ли она на меня с жалостью или со страхом.
У меня вдруг начинают дрожать колени, и я лишь чудом успеваю добраться до кресла, а не падаю на пол на радость Серене. Тяжесть этого бесконечно длинного дня обрушивается на меня. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать в голос.
- Серена… мне нужна Луна… пожалуйста… - удается выдавить мне, и я не узнаю собственный голос.
- Что с тобой? Ты такая бледная… - в голосе Серены слышится волнение, и она опускается передо мной на корточки. — Позвать врача, Кристина?
Собрав последние силы, я подаюсь вперед и хватаю ее за руку. Серена вздрагивает, но не отстраняется от меня.
- Мне не нужен врач… - я тяжело дышу, цепляясь за руку Серены как за спасительную соломинку. — Я должна поговорить с Луной!
- А ты поговори со мной, Кристина, - говорит Серена и вдруг проводит рукой по моим волосам. В жесте этой чужой мне девушки столько нежности, что мои глаза сами собой наполняются слезами. — Со мной… с Сереной.
Я всматриваюсь в светлые глаза этой странной девушки, которую привыкла считать дикаркой и своим врагом. Но в Серене нет враждебности. Как нет в ней и ничего дикого. Ее глаза лучатся нежностью, заботой и… светом. Не задумываясь над тем, что делаю, я бросаюсь вперед и стискиваю ее в объятиях. Серена не колеблется ни секунды. Ее руки гладят меня по спине, по волосам, и я плачу, уткнувшись лицом в ее платье, все еще не веря в реальность происходящего.
- Как я могла быть такой слепой? - спрашиваю я, когда снова могу говорить. — Я видела то, что снаружи… Как я могла не узнать твой взгляд?.. Луна?
Я отстраняюсь от Серены, чтобы еще раз заглянуть ей в глаза. У нее другая прическа, другое лицо, цвет глаз, даже пахнет она не как Луна, но… взгляд девушки, полный и мудрости, и невинности, заставляет мое сердце забиться как сумасшедшее.
- Луна… - повторяю я, а из моих глаз ручьями льются слезы. Впервые за вечер — слезы счастья.
- Ты очень любила Луну, Кристина, - без вопросительной интонации произносит Серена.
Я не нахожу в себе сил на ответ. Я могу только кивнуть.
- Ты все еще хочешь эти драгоценности? - спрашивает Серена, и когда я отрицательно трясу головой, облегченно вздыхает. — Я хочу продать их. Они прокляты, эти драгоценности. На них лежит печать зла. Мне даже страшно до них дотрагиваться. Болит. Вот здесь, - Серена кладет руку себе на грудь и вдруг улыбается счастливой улыбкой. — За драгоценности можно получить много денег. А на деньги построить школу, куда могли бы ходить дети, у родителей которых нет денег, чтобы платить за их обучение. Ты считаешь, это можно будет сделать?
Я не имею ни малейшего представления о том, сколько нужно денег, чтобы построить школу, и лишь пожимаю плечами. Но идея хорошая, достойная идея благородного человека. Я говорю об этом Серене и добавляю, улыбаясь ей сквозь слезы:
- Я знаю, кто даст тебе денег, если школа окажется слишком дорогой. Рафаэл. Он любит совершать великодушные и благородные поступки.
- Потому что он добрый. Рафаэл, - произносит Серена, и все ее лицо озаряется светом, теперь я знаю это, светом любви.
- Наверное… - тихо отвечаю я, пытаясь вспомнить случай проявления этой доброты по отношению к себе… и мне ничего не приходит в голову.
- Ты хотела поговорить, Кристина. Ты… хочешь говорить о Рафаэле?
Наверное, у меня слишком потрясенный вид, потому что Серена начинает смеяться.
- Ты больше не хочешь его добиваться?
- Нет, - она так заразительно смеется, что я невольно присоединяюсь к ее смеху. — Ты думаешь, это известие его огорчит?
- Кто знает? - Серена пожимает плечами, и ее лицо вновь становится серьезным. — Если не о Рафаэле… о чем ты хочешь поговорить со мной?
- Понимаешь… - медленно начинаю я, но сбиваюсь на первом же слове. Когда я шла сюда, я предполагала, что разговор не станет легким… но и подумать не могла, что будет так тяжело. — Я хочу попросить прощения. Наверное, это глупо звучит. Прийти и сказать: «Привет, прости, что я тебя убила!»… Нет, не так… Я хочу рассказать, что со мной было… когда Луны не стало. Она… Луна была моим светом. Я понимаю, что говорю путано, но…
- Я понимаю, Кристина, - останавливает меня Серена и осторожно пожимает мою ладонь. — Свет — это любовь. Луна любила тебя. И ты тянулась к ее свету.
- Серена! - я пораженно смотрю в ее чистое и такое юное личико. — Ты так молода! Откуда в тебе эта мудрость?!
- Я не знаю, Кристина, - Серена улыбается мне, и от ее улыбки способно оттаять любое сердце, даже ледяное.
Серена улыбается мне улыбкой Луны, и я чувствую, как внутри меня что-то изменяется, груз вины, который я носила в своем сердце столько лет, пусть даже и замаскированный под ненависть, наконец, начитает меня оставлять… И больше всего на свете я хочу стать свободной!
- Возможно, - продолжает Серена, - жизненный опыт Луны и даже тот опыт, что она получила после смерти, наложился на опыт Серены. Я, правда, не знаю…
- Луна была мудрой… не по годам. Я часто завидовала ее зрелости, ее изобретательности, быстроте ума, но… обычно я просто ею восхищалась. Ты можешь не верить мне, Серена, но нас с Луной очень многое связывало. Не только плохое. Я… я не знаю, как она ко мне относилась. Знаю, что я была дорога ей, знаю, что Луна любила меня, но… возможно, она жалела меня. Я не была так умна, благородна и талантлива, как она, я росла в обстановке неполной семьи… и меня очень мало любили. И совсем не баловали. Думаю, жалость — это самое верное слово.
- Нет! - ладошка Серены, сжимающая мои пальцы, вдруг становится ледяной. Я вскидываю голову, чтобы посмотреть в ее лицо… и… несколько пугающих, но невыразимо прекрасных мгновений я вижу перед собой лицо Луны. Ее глаза, черные, как тлеющие угольки, ее мягкие волосы, уложенные как на портрете, который я уничтожила… А затем Луна исчезает. И я вижу перед собой лицо Серены. Но когда она открывает рот…
- Кристина, - невольно я подаюсь назад, когда слышу голос умершего более восемнадцати лет назад человека. А губы Серены продолжают двигаться, и словно во сне я ловлю каждое слово, сказанное мне… Луной. — Ты помнишь, что я сказала тебе у водопада? Ты начала жаловаться, а я назвала тебя дурой. И я готова повторить свои слова сейчас. Ты недооценивала себя. И сейчас, и тогда. Я не знаю, кто в этом виноват. Бабушка, твоя мать, твой отец, который бросил тебя, когда ты была совсем ребенком. А может быть, виновата в этом ты сама, Кристина. Ты была красивая и умная. Всегда. Но это не главные твои качества. В тебе была сила, Кристина. Сила, которой не было у меня. Воля к жизни. Ты могла свернуть горы ради другого человека. Не спорь. Я знаю тебя лучше, чем ты сама знала себя. Жадность, зависть, обида, злость — ничего этого не было в тебе как основы, эти чувства пришли извне, и меня удивляло, как долго ты им сопротивлялась. Тогда, у водопада, ты спасла мне жизнь. Я видела, как ты борешься. И я ощущала рядом что-то злое. Не в тебе. Вокруг! И оно хотело получить тебя. Хотело, чтобы ты поддалась, отпустила мою руку. Ему не нужна была моя смерть. Ему нужна была твоя душа. В тебе всегда был свет, Кристина. Всё заставляло тебя стать плохой. Оступиться. Но ты всегда боролась с этим. Я знаю.
- Луна… - имя застревает у меня на языке, и мне приходится приложить нечеловеческие усилия, чтобы задать свой вопрос. — Ты погибла по моей вине, как же ты можешь говорить, что во мне есть свет?
Ледяные пальцы Серены дотрагиваются до моей щеки, невольно я вздрагиваю, но не от ужаса. От ощущения великой и всепрощающей любви, которое подарило мне прикосновение Луны.
- Ты человек, Кристина. Людям не дано постичь тайн, выходящих за пределы привычного вам мира. У каждого человека есть миссия, с которой он рождается, но исполняют свое предназначение не все. Единицы. Люди, способные открыть свои сердца свету. А свет — это любовь. Пока я была рядом, Кристина, ты тянулась ко мне, подсознательно тянулась к любви. Но существуют и другие силы. Ты знаешь это. Хорошо знаешь. Есть Тьма. И Тьма помечает души. Слабый человек, явившийся в этот мир с такой отметиной, обречен. И лишь у сильного есть шанс спастись. Но единственный путь к спасению — это любовь. Любовь — это главный дар человечеству. Прими это за главную истину и двигайся к свету, Кристина. Ты уже стала на путь света, путь любви, когда вошла в эту комнату и попросила прощения.
- Луна! Но если Тьма внутри меня, как я могу бороться сама с собой?!
- Тьма никогда не была в тебе, Кристина. Тьма лишь расставляла ловушки. Тьма добивалась тебя. Тьма может вмешиваться в ход нашей жизни. Тьма заманивает соблазнами. Тьма оглушает потерями. Но Тьма не способна влиять на Свободу Выбора, которая дарована каждому человеку. Ничто не предопределено. Судьба существует, и у каждого из нас — свой путь. Но мы всегда можем свернуть с дороги. У человека есть Выбор, Кристина. И ты сильная. Ты по-настоящему сильная, и только поэтому ты сейчас здесь. Ты сделала шаг в Темноту. Темноте удалось загнать тебя в ловушку, и ты поддалась ей. Но сейчас ты здесь. И вокруг тебя свет. Свет, Кристина. Только свет…
- У меня есть миссия? - я пытаюсь вобрать в себя слова Луны, хочу осмыслить их, понять. Смысл сказанного ею ускользает. То, что она говорит так просто, но и одновременно так сложно…
- Я не могу сказать больше, чем знаю, - глаза Серены грустнеют, и я чувствую, как в ее руку, все еще покоящуюся в моей ладони, возвращается тепло. Я понимаю, чт; это значит, но я так не хочу ее отпускать! Луну… мою Луну! - Наше время кончается, Кристина… Ты должна знать, что я любила тебя. И всегда буду любить. Я прощаю тебя. И ты тоже должна простить меня и отпустить. Найди свой свет, Кристина. Найди любовь.
- Луна, не уходи… пожалуйста, не оставляй меня снова, Луна… - шепчу я, зная, что мои уговоры ничего не изменят. И от этого знания становится еще больнее…
- Я вернулась, чтобы помочь тебе, Кристина. Белоснежка возродилась не только, чтобы вернуться к прекрасному принцу. Белоснежка хотела сказать злой мачехе, что она вовсе не злая. Зло не в тебе. Зло рядом. Я вернулась, чтобы спасти тебя. Вытянуть тебя из пропасти, как ты когда-то вытянула меня. Не взирая ни на какие препятствия. Ни на сломанное запястье, ни на сгущающуюся вокруг нас темноту. Помни, что ты хорошая, Кристина, помни, чтo бы тебе ни говорили. И кто бы ни произнес эти слова. Тогда у обрыва с тобой говорила не я. Моими устами Тьма заманивала тебя в свой капкан. Я мешала Тьме. Я вела тебя к свету. И Тьма убрала бы меня со своего пути. Как бы мы ни сопротивлялись. И она должна была убрать меня твоими руками. У обрыва ты одержала победу, Кристина. Но она была временной. И ведь мы обе тогда это почувствовали? Твою душу можно спасти. Тьма всегда рядом. Тьма читает мысли. Тьма знает о твоих желаниях. И твои амбиции, недобрые мысли, зависть — все это играет ей на руку. Ты сама толкаешь себя в пропасть, Кристина, когда поддаешься Тьме.
- Я не умею сопротивляться ей… - голосом маленькой девочки говорю я, и губы Серены изгибаются в улыбке.
- Умеешь. Только поддаться — гораздо проще. Не жалей себя, Кристина. Забудь о прошлом. Поставь точку и двигайся дальше. В новую жизнь.
- Да… моя старая жизнь не задалась… - говорю я, поражаясь, что способна шутить в таких обстоятельствах.
- Это мне всегда в тебе нравилось, - улыбается мне Луна, и я не могу не улыбнуться в ответ. — Твоя способность с юмором относиться к самым серьезным и сложным вещам. «Старая» жизнь — твой жизненный опыт. Цени свой опыт, Кристина. В конечном счете, смысл земного существования — обрести опыт, научиться чему-то важному, чтобы в итоге понять самого себя. Тьма поставила на тебе метку. И у тебя не могло быть другой судьбы. Не могло быть другой матери, которая не научила бы тебя зависти. Матери, которая не толкала бы тебя на совершение аморальных поступков. И наша бабушка… самая добрая и замечательная бабушка для меня, для тебя обернулась самым страшным проклятием. Она рассказала нам сказку. Она не дала тебе и толики той любви, что дала мне. Она подарила мне пр;клятые драгоценности. Но… это не делает ее плохой. Бабушка любит тебя, Кристина. И ты знаешь это. И она, и ты, вы обе могли быть тысячу раз неправы, но вы любите друг друга. И, может быть, когда-нибудь ты это поймешь…
- Луна, - я крепко сжимаю ладони Серены, чувствуя, что Луна уходит. Я больше не пытаюсь ее удержать. Я прощаюсь с ней.
- И, Кристина, спасибо тебе, что позаботилась о моем мальчике. Об обоих моих мальчиках… пока я была далеко…
- Луна! - кричу я, вдруг вспомнив о главном. — Девушка, которая общается с духами, сказала, что у меня нет души! Как же мне бороться с Тьмой, если она уже победила?!
- Твоя душа была окутана Темнотой, словно саваном. Девушка ошиблась, Кристина. И ты это знаешь. Человек не может жить без души. Когда душа покидает тело, человек либо умирает, либо впадает в кому… Мне нужно идти, Кристина… отпусти меня…
Я выпускаю руки Серены и закрываю лицо ладонями. Оно все горит, мое лицо, как если бы я страдала от высокой температуры. Но я не больна. Я уверена в этом. Никогда я не чувствовала себя лучше, чем в этот момент.
- Ты разговаривала с Луной, Кристина? - сонным голосом произносит Серена. Я смотрю на нее и убеждаюсь в том, что она не только говорит, но и выглядит так, будто проспала несколько суток кряду.
- Да, Серена… я разговаривала с твоей душой… - мне жалко девочку, и я помогаю ей подняться с пола и усаживаю на свое место. — Как ты себя чувствуешь? Я могу позвонить Эдуардо и попросить приехать к тебе…
- Мне не нужен врач… - начинает говорить Серена и вдруг обрывает саму себя на полуслове. — Врач! Доктор, Кристина! Доктор Жулиан сказал, что я пойму, в чем заключается моя миссия, когда придет время! Я ее исполнила! Господи! Моей миссией было помочь тебе, Кристина!!!
- Серена… - я наклоняюсь и прижимаю взволнованную девушку к своей груди. — Ты пришла, чтобы спасти стольких людей! И Фелипе, и Рафаэла, и Агнес, и меня… Я уверена, что тебе предстоит помочь еще очень многим людям! У тебя золотое сердце, Серена.
- Эдуардо говорит, что у меня может быть порок сердца… - усталым голосом произносит Серена и вдруг подмигивает мне. — Хорошо звучит: порок золотого сердца!
Глупышка… - я искренне смеюсь над ее шуткой, но за моим смехом легко читается грусть. — Прости меня, Серена. Я поддалась низким чувствам. Мне так хотелось быть любимой, что я подтолкнула к смерти единственного по-настоящему любящего меня человека. И твое сердце… оно болит в том месте, куда ранили Луну. Куда ее ранили по моей и только моей вине.
- Я справлюсь, Кристина! - говорит Серена, и румянец возвращается на ее щеки. Она оживает, эта девочка, оживает с каждой секундой. — Я сильная! У меня есть Рафаэл и его любовь! Ты права, на свете столько людей, которым может быть нужна наша помощь! И я так счастлива, что мне удалось помочь тебе. Это трудно объяснить, но… Луна очень любила тебя. И я тоже тебя люблю. Хотя в отличие от Луны я не видела от тебя ничего хорошего.
- Знаю… прости меня, Серена. Я падала в пропасть и пыталась утянуть за собой как можно больше людей. Прости…
- Я прощаю, Кристина! Я прощаю тебя! - горячо говорит Серена и заключает меня в объятия. Я уже сбилась со счета, сколько раз мы с ней обнялись за этот вечер. И мне невольно становится смешно. Серена не спрашивает меня, почему я смеюсь, она просто присоединяется к моему смеху. Непосредственно и невероятно искренне.
- Наверное, мне пора уходить… - я осторожно высвобождаюсь из объятий Серены. Мы смотрим друг на друга, и я вижу грусть в ее светлых глазах. Я понимаю эту грусть. Расставаться больно и страшно. Ведь ни я, ни Серена не знаем, увидимся ли мы еще когда-нибудь… в этой жизни.
- Ты уедешь, Кристина?
- Да. Мы с Иваном собираемся начать новую жизнь, - говорю я и невольно взмахиваю рукой в ответ на ее невысказанный вопрос. — Только не спрашивай меня, где! Сначала мне нужно похоронить мать. Разобраться с ее делами… Но мы уедем. Обязательно уедем из этого города. Мне нужно было сделать это раньше. Много раньше! Но я не могла. У меня были свои обязательства. Перед Луной.
- Ты должна была хранить ее очаг, Кристина? - спрашивает Серена, и в ее глазах блестят слезы. Слезы благодарности. — Потому что в глубине души ты знала, что Луна вернется домой?
Я смахиваю с глаз набежавшие слезы, не веря, что все еще способна плакать. Я столько плакала в эти два дня, что, казалось, исчерпала весь запас, имеющейся во мне жидкости.
- Думаю, что ты права, Серена, - я уже собираюсь уйти, но меня останавливает чувство, что я недоделала еще одно важно дело. И я оборачиваюсь к Серене. — Я хочу попросить тебя об услуге. Это важно. Бесконечно важно для меня, Серена! Мне нужно, чтобы ты напомнила Фелипе и Рафаэлу один случай. Возможно, тогда они найдут в себе силы простить меня. Или хотя бы их ненависть уменьшится… хотя бы на толику…
- Я сделаю, что ты просишь, Кристина, - Серена смотрит на меня серьезно и сосредоточено, и я знаю, что могу на нее положиться как на саму себя.
Глава7
- Я спасла жизнь Фелипе. Когда ему было двенадцать лет. И жизнь Рафаэла я тоже спасла. Ты пробудила его к жизни, Серена. Но я заставила его собраться с силами, чтобы он смог дождаться тебя, - говорю я. И Серена понимающе кивает в ответ. — Все считали и продолжают считать, что я хотела от Рафаэла только его деньги. Это не так. Я сама поверила, моя мама мне постоянно это внушала, что деньги Рафаэла — моя конечная цель. Но нет, Серена. Это неправда. Напомни Рафаэлу одно имя. Фабио Родригес. Когда-то этот человек был его лучшим другом. Уверена, что Рафаэл вспомнит его без труда. А так же… вспомнит, как его друг вернулся в город. И каким богатым он вернулся. Фабио бредил мной, был одержим мною. Он был красив, амбициозен… но я хотела только Рафаэла. Поэтому соврала Фабио, что не могу быть с ним, потому что мы оба бедны. И Фабио уехал из города. Исчез на долгие годы. А у нас произошло столько несчастий, что мы и думать про него забыли. Я и Рафаэл. После смерти Луны я поселилась в этом доме. Фелипе бросил мне в лицо сегодня, что тогда я была другой. Наверное, он прав. В то время я не успела пропитаться тоской Рафаэла. Но каждый прожитый под этой крышей день забирал у меня частичку тепла. Я искала любви. Но ежесекундно наталкивалась на безразличие Рафаэла. Он жил в студии Луны. Он там спал. Он там ел. Мне приходилось обманными путями вытаскивать его оттуда, чтобы Фелипе смог хотя бы на пять минут увидеться с отцом. Но даже стоя рядом с нами, Рафаэл нас не видел. Он не мог сделать элементарных вещей. Похвалить сына за хорошие оценки в школе. Пожалеть его, когда Фелипе падал и набивал синяки и шишки… Рафаэл не жил. Он существовал. Существовал в своем горе. Упивался им. Им одним. И только им одним. Я хотела уехать. Несколько раз. У меня были драгоценности. Ты правильно решила продать их, Серена. Они прокляты. И я даже не уверена, что на деньги, вырученные от их продажи, можно построить что-то хорошее. Проклятие может передаться стенам твоей школы. Я думаю, самое лучшее, что можно с ними сделать, бросить в реку, закопать, выбросить и забыть о них. Потому что они прокляты, Серена. Прокляты, и проклятие их все еще действует… Так вот, я пыталась уехать. Но я не могла. Я представляла, что станет с Фелипе, когда он останется в этом огромном доме совсем один. Моя мать все время пела, что я должна подождать, что Рафаэл вот-вот очнется от горя, что он посмотрит на меня, увидит мою красоту и то, как я забочусь о его сыне… она постоянно говорила, что я должна притворяться, что люблю Фелипе, но… мне не нужно было притворяться! Фелипе был золотым мальчиком! С ним не было никаких проблем! Да, он был нерешительным, стеснительным, но с такой судьбой, как у него, ребенка нельзя было в чем-то упрекнуть! Я, правда, любила его. Возможно, плохо показывала свои чувства… я не знаю. Честное слово, не знаю, Серена. Но, наверное, я не была так уж плоха, потому что Фелипе очень хотел, чтобы я стала его мамой. Он так часто меня об этом просил! Бедный мальчик, он даже набрался смелости и поговорил об этом с отцом. Один Господь знает, чтo сказал ему Рафаэл, но когда Фелипе вышел из студии, на него было страшно смотреть!.. В доме не хватало любви, Серена. И мы с Фелипе чахли от ее нехватки. И он не мог не начать болеть физически. Когда я вспоминаю, как он болел в то лето, когда ему исполнилось двенадцать… мне становится страшно, Серена! Я была уверена, что никакие врачи не сумеют вытянуть его из этих непрекращающихся, накладывающихся одна на другую болезней. Он практически переступил черту между нашим миром и миром теней. Я делала, что могла. Я перестала спать. Я сидела рядом с ним ночами, держа его руку, и только и делала, что молилась… Эдуардо приезжал к нам каждый день. Я даже предложила ему комнату, потому что было глупо постоянно уезжать от нас, чтобы через час ехать обратно, когда Фелипе вдруг становилось хуже. Он горел… бедный мальчик буквально сгорал на моих глазах! Я не могла сбить его температуру, врачи не могли ее сбить… А Рафаэл отказывался выходить из студии Луны. Его сын умирал, а он продолжал себя жалеть!Боже… если бы меня спросили тогда, люблю ли яего, я со стопроцентной вероятностью сказала бы, что ненавижу Рафаэла всем сердцем. Ненавижу за то, что он делает со своим сыном. За то, что он делает со мной. И как раз в это время в город вернулся Фабио. Очень хорошо помню его появление в нашем доме. Сначала во двор въехала машина, которой, судя по ее виду, не было цены. Потом перед моими глазами предстал он сам. Роскошный мужчина в ослепительно белом костюме. В шляпе и с тросточкой. В любое другое время один его вид сразил бы меня наповал, но… я не спала дней десять. Даже не представляю, как я тогда выглядела… То есть я следила за собой. Каждое утро я надевала новое красивое платье, деньги на них у меня всегда были, Рафаэл хорошо мне платил, этого у него не отнять. Я надевала новое платье, чтобы сохранить иллюзию, что все в порядке, что наш мир не катится ко всем чертям… Я заставляла себя краситься, наряжаться… цепляла на лицо улыбку и шла в студию к Рафаэлу. Вытаскивала его к завтраку или приносила еду прямо туда, наверх. Но принести было мало. Я должна была убедить его поесть. И он ел, но стоило мне отвернуться, как он прекращал есть. И я ненавидела его за это! А еще он смотрел на портрет Луны! Не отводя глаз! И я чувствовала себя дурой… такой дурой… но продолжала настаивать, чтобы он поел. Рафаэл заканчивал завтрак, и я бежала в комнату Фелипе, чтобы мой мальчик не проснулся, пока меня нет рядом. Я жила в таком кошмаре в то лето… мне даже казалось, что я искупила свою вину перед Луной… хотя, наверное, никакими страданиями такую вину искупить нельзя. До конца. Вот, и Фабио приехал, чтобы сделать мне предложение, разбогатевший, как я от него требовала когда-то, весь сияющий от своей любви и предвкушения взаимности. И, знаешь, Серена, я думала о том, чтобы уехать с ним. Я хотела выйти за него замуж. Но не из-за денег. Я хотела сбежать из склепа, в котором жила. Очень хотела. Всем сердцем. Но я осталась. Я послала к черту свою жизнь. Наплевала на свое будущее. И… сейчас я не жалею. Сегодня я смотрела на Фелипе и думала о том, что я сделала правильный, единственно правильный выбор. Если бы тогда его покинул единственный человек, которому он не был безразличен, мальчик бы умер. Он уже переступил черту. Он балансировал на ней. Я видела, как он соскальзывает от меня, из мира живых… к смерти. Смерть постоянно была рядом. Дышала мне в затылок, пока я сидела над кроватью Фелипе и держала его за руку. Я боялась отпустить эту невесомую ручку, боялась уступить ее смерти. И я сказала «нет» мужчине, который меня любил, мужчине, который предлагал мне обеспеченное будущее, собственных детей… Я сказала нет возможности новой жизни. Фабио уехал. Я даже не знаю, что с ним стало. Я никогда его больше не видела… - на секунду я замолкаю, чтобы перевести дыхание. Но Рафаэл может вернуться в любую секунду, и я тороплюсь закончить свой рассказ. — Я отпустила Фабио, по сути, я прогнала его из нашего дома. А он все повторял: «Ты так и останешься тут экономкой! Неужели ты не видишь, что Рафаэл никогда не увидит в тебе женщину?!»… Но, если честно, в тот момент мне было глубоко наплевать, кого видел во мне Рафаэл. Меня волновал только маленький умирающий мальчик. И вот наступила решающая ночь. Я знала, что она придет. Я ее ждала. Но… я не была к ней готова. Фелипе стало хуже. Казалось, что хуже быть просто не может, но… он умирал. И ему становилось хуже с каждым вздохом, с каждым ударом его маленького сердечка… И тогда я встала и пошла в студию. Рафаэл спал. Ты можешь себе представить, Серена?! Сын, единственный сын, последнее живое напоминание о драгоценной Луне, умирал! Он должен был заботиться о нем!!! Фелипе — единственное, что оставила ему Луна! А этот подонок спокойно спал! Спал, когда в соседней комнате умирал его ребенок! Умирал в мучениях!!! И все, чего маленький мальчик хотел, чтобы рядом был его папа. Рафаэл спал, а в его руках был зажат портрет Луны. Фотография в золотой рамочке. Какая же меня охватила ненависть, Серена… Я видела перед собой только черноту в тот момент… И я вырвала фотографию у него из рук и швырнула ее в стену. Рафаэл проснулся. В тот же момент. Он вскочил с дивана и принялся скакать над осколками, словно взбесившаяся обезьяна! Начал причитать и заламывать руки! А я схватила еще одну фотографию, которая стояла ближе ко мне, на рояле. И швырнула ее прямо в портрет Луны. Тот, что висел в этой комнате до пожара… И тогда Рафаэл повернулся ко мне. Вот тогда он впервые после смерти Луны увидел меня. Он смотрел на меня, а глаза его наливались кровью. Я даже успела подумать, что не выйду из студии живой. Но… в этот же момент я поняла, чт; может заставить его проснуться. Ненависть. Очень сильная эмоция. Так похожая на электрошок. Я не успела сделать и шагу назад, как его кулак врезался в мое лицо. Я не ожидала такого удара. Он мог стать сокрушительным и для сильного мужчины… а я была всего лишь женщиной. Не знаю, какие силы удержали меня на ногах. Наверное, очень добрые силы. Я пошатнулась, но устояла. И тогда Рафаэл дал мне пощечину. Господи! Как же я разозлилась в этот момент! Я схватила вазу, первое, что попалось мне под руку, и расколотила ее об его голову. Рафаэл пошатнулся. Но устоял. В его глазах не было ни единой мысли. Но… в него возвращалась жизнь. Я поняла это. Не представляю, как до меня это дошло. Я не самый мудрый и находчивый человек, Серена. Но я видела, что Рафаэл начинает приходить в себя. Помню, что, когда я ударила его вазой, Рафаэла качнуло, и он вдруг посмотрел на меня абсолютно нормальным взглядом. Как смотрел на людей раньше, когда Луна была жива. Это длилось мгновение, но… я так растерялась, Серена. Я стояла, смотрела на него и понятия не имела, что делать дальше. Но… он перевел взгляд на портрет. И я поняла, что нужно сделать, чтобы его отвлечь. Я начала орать, Серена. Господи! Я и не предполагала, что у меня может быть такой пронзительный и мерзкий голос! Я кричала, чтобы он вспомнил о сыне. Я называла его подонком, ничтожеством, я орала совершенно жуткие вещи о Луне… и только тогда он сосредоточился на мне. Когда услышал имя Луны. И я принялась злить его. Я хотела, чтобы он вышел из себя, потому что только тогда я смогла бы до него достучаться! И мы стали драться, Серена… Ты можешь себе это представить?! Причем я первая кинулась на него. Рафаэл был сильнее меня, он мог отшвырнуть меня как пушинку, но…
- Ты билась за своего ребенка, Кристина. Я видела, как львицы защищают своих детенышей. В этот момент на них снисходит невероятная сила… - тихим голосом произносит Серена, и я киваю ей, благодарная за помощь. Серене передался главный талант Луны, судя по всему, она тоже умеет находить названия всему, что видит.
- Ты замечательно сказала, Серена. Именно это со мной и произошло. На меня снизошла сила. И Рафаэл уступил ей… Помню, что в какой-то момент, когда я уже была близка к обмороку, он вдруг замер. Посмотрел на меня. Посмотрел абсолютно адекватными глазами. Осторожно отодвинул меня в сторону и вышел из комнаты. Несколько минут я просто стояла, не зная, что думать и что делать дальше. Но… Фелипе оставался в своей комнате совсем один. Я отпустила Зулмиру на эту ночь. И мне нужно было возвращаться. Я заглянула к себе в комнату, чтобы переодеться и хотя бы немного привести себя в порядок. То, что я увидела в зеркале, Серена… это была не я! На лице, казалось, остались только глаза. Да и то один глаз заплыл в безобразном фингале… Но делать было нечего, и я, нацепив вместо порванного платья какой-то халат, побежала в комнату Фелипе. И… то, что я там увидела… Серена, я позволила бы Рафаэлу бить меня лицом о стену до самой смерти, если бы знала, что после того, как закончит со мной, он пойдет к нашему мальчику… Рафаэл сидел над кроваткой Фелипе. А тот… сжимал его руку своей исхудавшей ручонкой. И он выглядел в этот момент таким счастливым, что я поняла, он останется с нами. Фелипе выбрал мир живых, шагнул обратно, когда отец взял его за руку. И улыбнулся ему. Помню, как Рафаэл повернулся ко мне, и я прочитала в его глазах такой ужас, что поняла, что он меня не узнал, - я смеюсь в этом месте, и я не могу не смеяться; и Серена смеется вместе со мной — сквозь слезы, бегущие по ее лицу. И ее смех такой же счастливый и искренний, как и мой. — И мы сидели над кроваткой Фелипе, пока не взошло солнце. А когда солнце взошло, ребенок проснулся и впервые за долгие недели попросил кушать. Я положила руку на его лоб…
- И температура была нормальная! - восторженно воскликнула Серена и… в какой уже раз за этот бесконечный вечер, бросилась в мои объятия.
- Нормальная! Нормальная, Серена! Эдуардо, который приехал в то утро, был в ужасе и от нашего с Рафаэлом вида, и от того, что ребенок, обреченный на смерть ребенок, радостно смеется в своей постельке и уплетает приготовленный Зулмирой завтрак… А потом… потом произошло то, что держало меня рядом с Рафаэлом еще столько лет. Той ночью он пришел ко мне в спальню. Подошел ко мне, прошептал спасибо и уткнулся лицом мне в шею. Это было невероятно трогательно, Серена. Когда он ушел, я прорыдала всю ночь… но я плакала от счастья. Меня никто никогда не благодарил так, как он тогда. Так искренне… как ребенок! И я не смогла бы уйти из этого дома, даже если бы захотела… - я смотрю на часы и понимаю, что задерживаться еще, даже на несколько минут, нельзя. — Мы никогда не говорили с Рафаэлом о том случае. Но я уверена, что он ничего не забыл. Напомни о нем и ему, и Фелипе. Я не хочу, чтобы они считали меня монстром. Я не самый лучший человек, но… я их любила. И его, и Фелипе. И мы были одной семьей тогда. Пусть мы и не занимались с ним любовью. Но я чувствовала себя его женой. А Фелипе был моим сыном. Потом все изменилось. Пошло прахом… Я закрылась в своей раковине. Рафаэл вернулся к своему портрету и розам. А Фелипе… Фелипе смирился и уже не пытался ценой собственной жизни получить от нас с Рафаэлом немного любви.
- А потом вернулась я.
- Да, Серена. А потом вернулась ты, - говорю я и быстро стискиваю Серену в объятиях. Последний раз. — Мне нужно идти, Серена. Если Рафаэл застанет меня в этой комнате…
- Да… - она с нежностью гладит меня по волосам и опускает руки, - ты должна идти, Кристина. Тебе давно нужно было оставить этот дом, жизнь Луны и идти своим путем.
К свету, - улыбаюсь я.
- К любви, - улыбается в ответ Серена. А затем в ее глазах появляются шаловливые искорки; точно такие же искорки когда-то плясали в глазах маленькой Луны, когда в ее умненькую головку приходила очередная проказа. — Твои амбиции пошли прахом, Кристина? Ты променяла прекрасного принца на простого шофера?
- Он не простой шофер, Серена, - отвечаю я, и на моих губах расцветает загадочная улыбка. — Он мой шофер.
Я прощаюсь и уже берусь за ручку двери, когда Серена окликает меня. Я оборачиваюсь и не могу понять, кого вижу перед собой: Луну, мою кузину, или Серену, мою подругу. Облик двух женщин сливается в один. И я говорю «прощай» им обеим. Серене. И Луне.
- Впусти любовь в свое сердце, Кристина. Двигайся к свету, - говорят они мне на прощание.
***
Уже выйдя из дома, стоя на крыльце, я в последний раз поднимаю глаза вверх. Я смотрю на дом, в котором была глубоко несчастна. Я смотрю на дом, в котором была счастлива. Когда-то этот дом был моим. Но… он так и не стал моим домом. Я больше не хочу этой двойственности. Я больше не хочу жить жизнью Луны. Я хочу жить жизнью Кристины. И я отворачиваюсь от дома и ухожу.
Я слышу, как голос Рафаэла, такой знакомый и родной, окликает меня.
Но я не поворачиваюсь на этот чужой голос.
Я продолжаю идти.
В свою новую жизнь.
***
Я смотрю на маленькую темноволосую девочку.
Ее маленькие ножки, обутые в крохотные розовенькие ботиночки, осторожно ступают в такт звучащей из приемника незамысловатой мелодии.
Моя дочка танцует свой первый в жизни танец.
Она такая забавная, моя маленькая Луна!
Моя Луна, которая всегда будет рядом.
Мой свет.
Мой ангел.
И тьма отступила…
Звук падающей розы
© Copyright: Олеся Вайнбранд, 2011
Свидетельство о публикации №211080400148
Свидетельство о публикации №211080400148
Рецензии