Отражение

Глава1
«Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи. Я ль на свете всех милее…?». Нет, это не обо мне. И не о моей сестре Агнес. Вот оно, моё лицо – узкое, сухое, с загнутым, словно у хищной птицы носом и мрачными глазами. Впрочем, сегодня у них нет причины выражать что-то, кроме тревожного ожидания. Надеюсь, новый день всё изменит. Странное чувство – мой двойник за стеклом кажется в этот вечер иным, отличным от меня существом, готовым выслушать мою… исповедь? Не потому ли я задержалась у зеркала, размышляя о прошлом, что делаю не так часто? О прошлом далёком и совсем недавнем, ведь то, что было вчера, или сегодня утром уже отодвинуто в область воспоминаний. И это тоже произошло…
Мне тринадцать лет. Я сижу за столом и учу урок о французской революции. Одиннадцатилетняя Агнес, в саду, впервые испытывает свои чары на мальчике, сыне маминой подруги, пришедшей к нам в гости. Со мной, до сих пор, не происходило ничего похожего – я не умею так смеяться, что-то шептать на ухо и чувствую неловкость, когда застаю за этим других. Они же ещё дети, почему бы им просто не поиграть в салки? Можно подумать, у них какая-то тайна, о которой не должны знать посторонние. У меня такие тайны есть, но я отнюдь не собираюсь ими с кем-то делиться, в этом мне видится что-то глупое и… и… (пошлое – слово мне пока неизвестное). Я закрываю книгу и холодным взглядом меряю с ног до головы служанку. Впервые ко мне приходит мысль, что с прислугой нужно вести себя именно так, держа на коротком поводке. Все эти горничные и лакеи, насквозь лживые паразиты, дай им волю, и они уничтожат нас, своих хозяев – разве не об этом говорится в учебнике? Матушке не нравится моя новая манера, но я уже достаточно взрослая, чтобы настоять на своём и она, вздохнув, оставляет меня в покое.

Мне тринадцать лет. Я сижу за столом и учу урок о французской революции. Одиннадцатилетняя Агнес, в саду, впервые испытывает свои чары на мальчике, сыне маминой подруги, пришедшей к нам в гости. Со мной, до сих пор, не происходило ничего похожего – я не умею так смеяться, что-то шептать на ухо и чувствую неловкость, когда застаю за этим других. Они же ещё дети, почему бы им просто не поиграть в салки? Можно подумать, у них какая-то тайна, о которой не должны знать посторонние. У меня такие тайны есть, но я отнюдь не собираюсь ими с кем-то делиться, в этом мне видится что-то глупое и… и… (пошлое – слово мне пока неизвестное). Я закрываю книгу и холодным взглядом меряю с ног до головы служанку. Впервые ко мне приходит мысль, что с прислугой нужно вести себя именно так, держа на коротком поводке. Все эти горничные и лакеи, насквозь лживые паразиты, дай им волю, и они уничтожат нас, своих хозяев – разве не об этом говорится в учебнике? Матушке не нравится моя новая манера, но я уже достаточно взрослая, чтобы настоять на своём и она, вздохнув, оставляет меня в покое.

Мне девятнадцать, Агнес семнадцать. Балы стали для меня чем-то привычным и лишь иногда, во время танца, сердце моё замирает, вовлечённое в ликующий полёт. Возможно, если бы эти эмоции отражались на моём лице, я бы уже привлекла чей-либо интерес, но я остаюсь неизменно сдержанной, хорошей ученицей преподавательницы танцев, только глаза горят в такие минуты внутренним огнём, а этого очень часто мало для достижения успеха у мужчин. Моя острая на язык сестрица называет меня «кардинальшей». Точно подмечено – у меня тонкая, прямая фигура, я себя несу, как оно и подобает девушке моего происхождения, будущей даме. В чём мы похожи с сестрой, так это в умении говорить колкости, но язычок Агнес рапира мушкетёра, а мой, спрятанный под плащом, или в складках платья кинжал. В Агнес вообще есть нечто солдафонское, она крупная, для своего возраста, не слишком изящная, почти лишена талии – вылитый гренадёр. И всё же… Стоит ей рассмеяться, обернуться навстречу вновь подошедшему и она без труда находит себе очередного воздыхателя. Вот волосы действительно её украшение – длинные, густые, сбегающие по плечам своевольными волнами. Между нами идёт скрытое, молчаливое соперничество, обрывающееся кратким перемирием, когда требуется дать отпор признанным красоткам Розейрала, рискнувшим отпускать шпильки в наш адрес. Словесные поединки неизменно заканчиваются нашим триумфом, и мы переглядываемся: сигнал к сворачиванию белых флагов. Звучит музыка. Я откидываю со лба локон (каждая прядь волос, каждая нитка должна быть безукоризненна) и направляюсь в зал.

Это не сон. Мой партнёр по мазурке Леополду Пинту приходит к родителям, просить моей руки. Я стискиваю на коленях ладони, стараясь унять дрожь в пальцах. Он красив, нет, ослепителен – прекрасен точно греческое божество Гелиос или Аполлон. Я влюбилась в него с первого взгляда и, уходя с бала, чувствовала, что умираю. Он был очень мил со мной, но я ему безразлична и этот вечер для него лишь незначительный эпизод. Агнес ничего не заметила, мама, тем более – они редко понимают, что со мной на самом деле творится, обе слишком заняты собственными переживаниями, а впрочем, я на них почти не смотрела и не нуждалась в участии. Однако запомнила, что ни мать, ни сестра его ко мне не проявили. Потом это стало важно, как и многое другое.

Ночью, глядя сухими глазами в потолок, я не знала, как справиться с собой, что делать дальше. Но наступило утро и он здесь. Каким-то чудом мне удаётся не изорвать свой батистовый платок, пока отец и матушка приходят к единому мнению. Мой избранник (с каким наслаждением я произношу мысленно эти слова) не так богат, как хотелось бы того папе, однако матушка сумела его убедить, не желая, как мне теперь ясно, дочерям повторения её судьбы.

Свадьба. Агнес подружка невесты, ей так идёт голубой цвет. Она ничуть мне не завидует, поглощённая новым увлечением. Кажется, это серьёзнее, чем её предыдущие флирты. Что ж, нам больше нечего делить. Я счастлива и хочу видеть счастливыми остальных. Священник перед алтарём соединяет руки нам с Леополду. Никогда ещё тишина в храме не казалась мне такой торжественной. «Дебора Сабойя, согласна ли ты взять в мужья…». «Согласна». «Отныне и вовеки веков. Аминь».

Глава2
Женщина

Сказки, рано или поздно заканчиваются, но никто не верит, что и его коснётся эта несправедливость. Не верит, пока длится чудо. Мой рай, мной самой придуманный, моими руками создававшийся, просуществовал ещё относительно долго – до рождения Кристины, такого же золотоволосого ангела с полотен Возрождения, как её отец. Возможно ли было представить себе большее счастье? Мой роскошный дом в Рио-де-Жанейру, мой муж, наша дочь. Прочие – соседи, светские знакомые, меня мало занимали. Сборище лицемеров, за моей спиной обсуждавших, как долго продержится этот брак, нелестно обо мне отзывавшихся. Презрительное равнодушие, вот всё, что я ощущала на этих праздниках, приёмах. И я могла бы поучаствовать в турнирах злословия, но, зачем? У меня был Леополду и эта награда компенсировала мелкие булавочные уколы. Вскоре после появления на свет моей дочери состоялась свадьба Агнес (отец ждал, пока сестре исполнится восемнадцать) с тем самым молодым человеком – Энрику Невешем. Я вполне искренне за неё порадовалась и это была одна из последних не отравленных неприязнью, переходящей в ненависть, мыслей об одном из наиболее близких мне по крови человеке. Одна из последних мыслей женщины уверенной в том, что принесёт ей завтрашний день. Остатки наивной веры, во что бы то ни было, покинули меня в двадцать лет.
Леополду стал часто отлучаться куда-то по вечерам, возвращаясь далеко за полночь. Объяснения всегда были одни и те же: приглашение приятелей, затянувшаяся партия в карты. Естественно, приходя домой в три часа утра он засыпал, едва раздевшись, даже не поцеловав меня. Я гнала от себя подозрения. Обнаружив пропажу нескольких ценных вещиц, рассчитала всю прислугу и наняла новую. Это было проще, чем поверить в очевидное. Пелена спала с глаз, когда мой муж, потеряв осторожность, явился однажды, распространяя вокруг себя запах дешёвых духов и, вдобавок, навеселе. В тот день он в первый раз поднял на меня руку.

Тайны кончились. Как же слепа я была! Не понимала, что Леополду выбрал меня, а не резвую и более привлекательную Агнес, как старшую дочь, за которой давали богатое приданое, включавшее фамильные драгоценности. Не было ни любви, ни простого увлечения. Не было и не могло быть, о чём шептались во всех светских салонах, искоса поглядывая в нашу сторону. Он вёл себя осмотрительно, усыпляя мою бдительность, пока я не родила. Материнство на несколько месяцев полностью поглотило меня, развязав ему руки.

Я держалась ещё почти год. Унижалась, умоляла, выслеживала, устраивала сцены и терпела побои. Как-то, я проследила Леополду до заведения, где он был постоянным клиентом, и увидела на его коленях эдакую пышечку – цветущую, кровь с молоком, продажную девицу, вульгарно смеявшуюся какой-то шутке. Я словно обезумела. Вернувшись, Леополду застал меня сидящей в кресле в гостиной, посреди усеянного осколками пола. То же было наверху, в спальне, в других комнатах. В этот вечер я, в приступе ярости, разбила в доме все зеркальные стёкла, до последнего, как через густой туман слыша крики прислуги и испуганный плач Кристины. Крушила, чтобы не видеть свою худобу, протянувшиеся к углам губ уродливые складки – печать оставленная на моём лице замужеством.

Леополду взбежал наверх, потом спустился и ушёл. Больше я никогда его не видела. Он исчез, прихватив всё, что не успел пустить по ветру. Сама я ни за что не смогла бы его отпустить, навсегда потерять это лицо, эти глаза, эти волосы, сиявшие точно нимб. Одному Богу известно, чем бы это закончилось.

С той ночи я перестала верить в любовь. Сразу, как отрезало. Мир невероятно циничен, любые отношения ненадёжны, особенно отношения между мужчиной и женщиной. У меня есть только моя дочь. Я сделаю всё, чтобы Кристина была счастлива, а она, став взрослой, вернёт нам то, что мы потеряли. Мы связаны навеки и нет уз прочнее.

Мать

Разумеется, не стоит воспринимать мои слова буквально. Эти мысли обрели форму много позже, тогда же я лишь осознавала, что Кристина отныне единственное близкое мне человеческое существо. Родители и сестра не были такими ни для меня, ни, в сущности, друг для друга. Леополду я просто придумала, щедро наделив чертами, которыми тот не обладал. Но, чужие или нет, только родственники могли спасти нас от нищеты. Я вернулась в дом матери. Отец уже скончался, его сердце оказалось слишком слабым, не вынеся скандальных слухов о моём разваливающемся браке. Я переступила порог дома моей юности, сгорая от стыда из-за унизительности собственного положения. Однако мне и в голову не приходило, что это лишь прелюдия.
Матушка приняла меня с печалью, но, словно бы, от всего сердца желая помочь мне и своей первой внучке. Очень скоро выяснилось, что помощь она понимала, как крышу над головой, а отнюдь не как возвращение мне прежнего положения в обществе. С одной стороны, я и сама отдавала себе отчёт в недостижимости этого. С другой же… Что ей мешало приложить хоть какие-то усилия, чтобы смягчить остроту ситуации? Но она, как будто и не замечала этих острых углов – не в неё же они впивались. Она, оправившись (весьма быстро) после смерти папы, продолжала ездить на балы, вести светский образ жизни. Я сидела дома с дочерью. Позднее, втянувшись, спасаясь от пустоты, в чтение переводных романов я поразилась схожести своей судьбы с героиней «Унесённых ветром»: ей так же навязывали правила поведения благочестивой вдовы, как мне «благородную бедность». Ханжи. Предполагалось, что я ещё и благодарна должна быть. О, нет, что бы там ни думала матушка, она не дала бы мне этого понять, при её-то деликатности. Зато, с этим отлично справилась моя дорогая сестрица.

Агнес появилась в Розейрале, когда Кристине исполнилось четыре года. Выглядела сестра неважно – бледная, с тенями под глазами и сжатым в портившую лицо жёсткую прямую линию ртом. Ни следа былого жизнелюбия, на смену ему пришла раздражительность, стремление на ком-то сорваться. Я представления не имела, что за шлея попала под хвост Агнес, однако приняла как факт, что наше, на сей раз продлившееся несколько лет, перемирие, снова завершилось. У меня, в свою очередь, тоже не было причин бережно относиться к её любимым мозолям. Теперь я знаю, что незадолго до возвращения в Розейрал (временного) она лишилась сына, о существовании которого знали только наши родители, а мне как-то забыли сообщить. Но это знание ничего не меняет. Человек, ждущий участия и сам, как правило, проявляет его, разве нет? Конечно, моё отношение не вполне согласуется с библейскими заповедями, такими как: «Любите врагов ваших», так мы и не были врагами, а уж от родной сестры я вправе была ожидать большей тактичности. Хотя, такт и Агнес понятия несовместимые, она всегда отличалась прямолинейностью, громко заявляя то, что думала. В данном случае, о моём статусе нахлебницы. Подумать только! Ей всё прощалось, пусть не сразу, мне же ставилась в укор любая мелочь, включая мой несчастный брак. Даже Бог был снисходителен к её проклятиям и отречению от него, вернув ей погибшую дочь. Впрочем, я отвлеклась.

В мою жизнь вернулась Агнес, а в жизнь Кристины вошла её кузина Луна – маленькая тихоня, тут же завладевшая вниманием бабушки. Наши дети играли вместе, и с малых лет Кристина видела разницу между собой и двоюродной сестрой. У неё никогда не было таких игрушек, и платья ей дарили проще. Луну больше ласкали, чаще хвалили, она казалась идеальным ребёнком. Однажды моя дочь отобрала у кузины новую куклу и швырнула её в пруд, заливаясь звонким хохотом. Я стала случайной свидетельницей этой сцены. Ликующий смех заставил сердце болезненно сжаться от сострадания – мне ли было не понимать, что она чувствует и это в пять лет! Луна никому ничего не рассказала – легко быть добрым, когда, по первому требованию, получишь другой, ещё более роскошный подарок.

Шли годы. Агнес овдовела, что не улучшило её характер. Она взяла себе в привычку, приезжая в гости, подчёркнуто сравнивать девочек, естественно, сравнения всякий раз были не в пользу Кристины. Луну это, как будто, смущало, но, возможно, она лишь искусно притворялась, скрывая тщеславное удовольствие от своего превосходства. Кристина, подобно мне, научилась маскировать обиды – её ответные выпады выглядели нечаянными, как, например, опрокинутый на праздничное платье юной именинницы бокал с фруктовым соком. Моя красавица и умница, заслуживающая много большего, чем имеет. Ничего, скоро она займёт достойное место, и мы навсегда забудем о нужде и подачках.

Мои надежды оправдались – к шестнадцати годам Кристина превратилась в самую красивую девушку Розейрала. Ею восхищались, но никто не собирался предлагать руку и состояние бесприданнице. Матушка, потихоньку сетовавшая на недостаток сердечности у внучки, считала совершенно естественным, что та сама будет зарабатывать себе на жизнь, вести, так называемое, достойное и полезное существование, я же продолжу прозябать в милостиво отведённых нам двух комнатках. Посмотрела бы я на неё, если бы без средств оказалась превозносимая до небес Луна. Она одним своим кротким взглядом открыла бы сундуки и, отказываясь от любой помощи, получила бы её немедленно. Это ли не настоящее лицемерие? И именно оно нравится людям, называющим благородством то, что в лучшем случае является глупостью. Кристину, не соответствовавшую пожеланиям, не ласкавшую подаренных котят, не изображавшую чрезмерную привязанность благочестивая дона Аделаиди мягко, осторожно отстранила. Ей предстояло стать «нужной», искупив, таким образом, свои недостатки. Разумеется, Агнес всячески поддержала решение матери, выделив значительную сумму на образование племянницы – очередной способ указать нам на нашу зависимость.

Кристина, получив диплом преподавательницы, снова вернулась в город. Она ещё больше похорошела, расцвела, и, вместе с этим, в ней заговорила кровь Леополду, проснулась жажда поклонения, толкающая на необдуманные поступки. К моему ужасу дочь, за неимением претендентов нашего круга, начала встречаться с неким Гуту – парнем из бедного квартала, промышлявшим тёмными делишками (я навела справки, несколько раз увидев их вдвоём). По слухам, достоверность которых трудно было подтвердить, он даже участвовал в ограблении. Кристина Сабойя гуляет по улицам Розейрала с уголовником, объясняя мне, своей матери, что проводит с ним время от нечего делать! С легкомыслием и недальновидностью молодости она не желала слушать мои доводы, и я не могла воспрепятствовать этим свиданиям, по крайней мере, пока всё не заходило дальше флирта.
К счастью, вскоре Кристина перестала думать о жалком прощелыге, пусть и не по тем причинам, на какие я рассчитывала. Дом матушки посетил с визитом сеньор Рафаэл, владелец богатейших розовых плантаций, но совсем ещё молодой мужчина. Кристина влюбилась мгновенно, как это когда-то случилось со мной. Однако она оказалась удачливее: Рафаэл был известен серьёзностью, чтобы не сказать замкнутостью и для него, чаще общавшегося с цветами, нежели с людьми из плоти и крови, значение имели чувства, а не деньги будущей невесты. Небывалое везение! Дело оставалось за малым – он тоже должен был полюбить Кристину. При её красоте не приходилось сомневаться, что ожидание продлится недолго. Нашу уверенность подкрепило поведение Рафаэла, начавшего обращаться с моей дочерью, как с доброй приятельницей. Там, где есть общность, возникнет и увлечение, тем более, у него не так много знакомых девушек на выданье. Он стал бывать в доме мамы, последовали и ответные посещения. Да, именно такой дворец подходил Кристине, именно она заслуживала стать хозяйкой этого великолепия и изобилия. Кристина полностью соглашалась со мной, но ей было не достаточно богатства, она хотела завоевать Рафаэла. Ну что же, пускай тешит себя фантазиями, юности это свойственно. Они пройдут, а деньги, положение и недалёкий муж, которым легко управлять останутся. Так же как самым важным человеком в жизни Кристины всегда буду только я – не постель, не кольцо на пальце, а откровенность и взаимопонимание залог истинной любви и преданности. Нет, определённо, сегодня меня одолевают странные размышления. Столько шума вокруг «родственных душ» Рафаэла и дикарки Серены, что я вдруг поймала себя на мысли: мы с Кристиной являемся половинками друг для друга. Никто иной не подберёт к нам ключа, не составит с нами единого целого. И она это понимает, но не настолько ясно, как я. Ей казалось и всё ещё кажется, что главное в её жизни любовь Рафаэла. Тянется к нему, точно ребёнок к красивой игрушке. Бог свидетель, я желала исполнить её прихоть, однако теперь… Иногда лучшее, что может сделать мать, это увести ребёнка от манящей витрины, не слушая его протестующих криков и рыданий. Опять я забегаю вперёд, пропуская целые десятилетия, в то время как мне следует пристально вглядеться в них. Для чего? Сама не знаю, но чувствую, что это необходимо и не терпит отлагательства.

Всё шло прекрасно, и тут на сцене вновь появилась Луна. Они с Агнес окончательно перебрались в Розейрал, племянница занималась балетом и давала сольные выступления в театре Сан-Паулу, что являлось предметом особой гордости её матери. У Агнес произошёл настоящий сдвиг на почве восхищения талантами дочери, она её буквально восхваляла и я замечала обеспокоенные взгляды матушки и грустные глаза самой Луны, когда сестру в очередной раз начинало нести. Возможно, ей не хватало того же, что и Агнес в её возрасте – простой и естественной материнской любви, а не идолопоклонства. Впрочем, какая разница? Славословия сестры лишь усиливали моё раздражение в адрес Луны, традиционно противопоставляемой моей дочери, не наделённой, разумеется, ни такими дарованиями, ни такими добродетелями.

А для Кристины, между тем, настал знаменательный день. Её избрали королевой праздника роз, где не мог не присутствовать Рафаэл. После торжества он весь вечер будет её кавалером в танцах и, совсем не исключено, сделает ей, наконец, предложение. Разделить свой триумф, а вернее, бросить его им в лицо, Кристина позвала тётку и кузину. Мне эта идея казалась превосходной. Разве мы могли представить, какой катастрофой всех планов и надежд обернётся это торжество?

Войдя в зал, Рафаэл едва кивнул Кристине, провозглашённой мэром прекраснейшей из горожанок. Он смотрел только на Луну, а она на него, словно оба знали друг друга целую жизнь. Они тут же ушли, оставив Агнес в удивлении, меня в замешательстве, Кристину в ярости, вернувшись же, сообщили о заключённой несколько минут назад помолвке. Кристина билась в истерике до утра, я не знала, как её утешить, не находила слов. Что было в неяркой, слишком худой Луне, чем не обладала бы моя девочка? За что подобная несправедливость? У дочери Агнес и так есть всё, почему же ей делают ещё один подарок, а Кристина лишается, быть может, единственного шанса? Почему так поступают с ней… и со мной?

Год остался позади. Для новобрачных он, видимо, пролетел, как на крыльях, для нас тянулся, точно беспросветно-серый дождливый день. Кристина не находила покоя, рядом был только Гуту, что привело к возобновлению их встреч. Она стала злой, постоянно взвинченной и не хотела даже слышать о попытках подыскать другую выгодную партию. У Рафаэла и Луны родился сын, а через короткое время матушка собрала всю семью в своей гостиной и объявила, что внучка сделавшая её прабабушкой, по семейной традиции, получает фамильные драгоценности: ожерелье, серьги и алмазную тиару. Бриллианты были великолепны. Кристина, я это видела, с трудом изобразила улыбку, поздравляя кузину. Её, старшую внучку, опять обошли. Честно говоря, о так называемой традиции я узнала впервые и не удивилась бы, если бы мама сама это придумала, чтобы порадовать любимицу. Выжившая из ума, сентиментальная старуха.

Тем вечером, войдя в нашу комнату, я застала дочь сидящей в темноте, перед горящей на столике свечой. Она обернулась и, на мой вопросительный взгляд, почти прошипела:
- Я бы душу дьяволу продала за эти драгоценности. Они должны принадлежать мне.
Я осенила себя крестом.
- Не призывай дьявола. Он может тебя услышать и согласиться на сделку.
Кристина вскочила, словно пожираемая изнутри огнём.
- Я знаю, что мне делать!
И она выбежала на улицу, а потом вернулась, как будто придя в себя. Её удовлетворённая улыбка мне не понравилась, однако расспрашивать я не решилась. На следующий день Луна танцевала премьеру, надев по этому случаю драгоценности. Когда она выходила из театра в окружении друзей и родственников, на них напали двое мужчин в масках, вооружённых пистолетами. Рафаэл попробовал сопротивляться и был бы убит, но жена успела заслонить его собой. Рана оказалась смертельной, украшения исчезли вместе с грабителями. Это произошло так сразу после опрометчивых слов Кристины и её странной отлучки… Я терзалась подозрениями и они, к сожалению, оказались верны. Дочь сама показала мне шкатулку с похищенными бриллиантами. Она попросила об этой маленькой услуге Гуту, ни один из них не предполагал, что всё зайдёт настолько далеко. Бедняжка даже не понимала, что не сможет распорядиться драгоценностями находящимися в розыске, ею руководило слепое желание, как в детстве, отнять у кузины вожделенное сокровище. Я увидела, что заблуждалась. Кристине не добиться всего собственными силами. Слишком она слаба, подвержена эмоциям, ей всегда будет нужен кто-то, кто бы её направлял, иначе, идя от ошибки к ошибке, она упадёт в пропасть и погибнет. Не она, повзрослев, поможет мне, как некогда я надеялась, а я помогу нам обеим. Вскарабкаюсь наверх и втяну её за собой. Первым шагом в наших новых планах стало устройство Кристины в дом овдовевшего Рафаэла, воспитательницей маленького Фелипе. Горе утихнет и он вспомнит о том, что их связывало, поймёт, что мальчику нужна мать, а ему супруга и лучшей претендентки на эту роль не найти – надо лишь выждать время.

Глава3
Преступница

Похоже, я, наконец, нашла ответ, в чём смысл этого ночного бдения. И ответ обернулся новым вопросом: почему? Почему я ещё раз собираюсь поступить так, как уже поступила недавно? Я, всегда бывшая намного религиознее, чем Агнес. Да, не видевшая большого проку в доброте и милосердии, этого не отрицаю. И не раз грешившая, что называется, в помыслах, ведь мысли и отсутствие доброжелательства никому не причиняют реального вреда, и наказание полагающееся за них я считаю выдумкой. Но то, что совершила Кристина, меня испугало. Нормально стремиться к богатству путём законного брака (хотя кто-то и это назовёт алчностью), пускаться на ухищрения, стараясь поймать золотую рыбку, но нанимать головореза, становиться соучастницей преступления… Безумие. Отражение смотрит на меня и без слов спрашивает, отчего же я больше так не думаю? Возможно, виною тому возраст. Где-то между молодостью и старостью легко быть разумным рационалистом. Кристина, тогда, 18 лет назад, ещё не научилась ждать, а я уже не в состоянии себе позволить подобную роскошь. Всё и без того чересчур затянулось. Годы и годы Рафаэл был не в себе и я, командир нашего маленького отряда, сама сдерживала Кристину, ибо поспешность могла дорого обойтись. Продолжала жить под одной крышей с Агнес, перенося её попрёки и оскорбления, выклянчивая деньги на любую мелочь. Я устала и измотана. Будучи на два года старше сестры выгляжу сверстницей своей моложавой матушки. И, когда, казалось, конец унижению так близок, снова остаться среди руин? Есть от чего пойти на отчаянные меры.
Начиналось это довольно невинно. Приезд в Розейрал Серены, существа по простодушию и глупости не уступающего Рафаэлу, факты, недвусмысленно свидетельствующие, что она является ни кем иным, как реинкарнацией Луны (я же не идиотка, чтобы не верить очевидному!). Я находила развлечение (несмотря на опасность положения) в том, чтобы подстраивать неуклюжей индианке ловушки, вспоминая приёмы из моих любимых романов, вроде «Ребекки» Дафны дю Морье. А как взбесилась моя дорогая сестрёнка, увидев Серену одетую в платье Луны, на приёме устроенном Рафаэлом! Я не удержалась от смеха, к счастью, хохотали, глядя на эту корову все и моё злорадство не бросалось в глаза.

Более серьёзные проблемы несла Оливия, подруга Луны, возомнившая себя душеприказчицей покойной. Она задалась целью помешать моей дочери добиться свадьбы с Рафаэлом. Но и её мы убрали с пути, разработав изящную комбинацию, стоившую зазнайке семьи и обеспеченной жизни. Настоящим кошмаром было возвращение Гуту, от которого Кристина ловко избавилась через несколько дней после гибели Луны. Мерзавец попал в тюрьму и, удачно для нас, провёл там много лет, однако теперь был намерен потребовать свою долю от ограбления, а заодно её взаимности.

Дальнейшее напоминало гиньоль. Встречи в церкви, угрозы, шантаж. Подонка сдерживало только желание, испытываемое к Кристине, но долго кормить его обещаниями не удалось бы. Скрепя сердце я согласилась на их близость. Один раз, не больше. Во-первых, это заткнуло бы Гуту рот на какое-то время, во-вторых, дочь сможет забеременеть и выдать ребёнка за плод ночи с Рафаэлом, а уж, чтобы они её провели, я позабочусь. Безнравственно? На войне, как на войне, а нам поздно было поворачивать вспять. К тому же Кристина проявляла готовность к любым жертвам, если они помогут заполучить Рафаэла.

Мы добились того, что представлялось почти невозможным: очернили Серену, вынудили Рафаэла жениться. Я переехала к дочери и взяла на себя отбившуюся от рук прислугу. Сбылись самые заветные мечты – я чувствовала себя той же, кем прежде, знатной дамой, рождённой отдавать приказы, представительницей высшей касты. Одно омрачало моё счастье, ибо я была счастлива: страдания Кристины, получившей фамилию, но не тело и тем более не сердце мужа. Мы, разумеется, не собирались сдаваться, однако рок играл против нас, избрав орудием ничтожного Гуту. Иногда я думала (и даже намекала на такую возможность Кристине), что следовало бы убить его, смахнуть, как пыль с подоконника, достойная судьба шантажиста, постигающая подобных типов в английских детективах. Но жизнь, не книга, понадобилось нечто поистине сокрушительное, чтобы изменить мои представления о допустимом и недопустимом. Мне нужно было увидеть мою девочку, распростёртую у подножья лестницы, изломанную, полумёртвую, а вслед за тем узнать, что негодяй арестован и намеревается окончательно погубить нас, рассказав всё. И я должна была бездействовать?

Собственно и это напоминало игру. Жутковатую, но далёкую от слова «убийство». Визит к старухе, торгующей снадобьями и зельями, поручение молодому шофёру Ивану передать заключённому корзинку с едой и бутылкой вина, куда я всыпала лошадиную дозу порошка усиливающего работу сердца. Я практически ничего не сделала сама, а Гуту был мёртв, через какие-нибудь пятнадцать минут, после своего последнего завтрака. До чего же просто. Так же легко всё пройдёт и завтра.

Почему? Потому что Кристина не забеременела, Рафаэл раскрыл обман, и мы снова изгнаны в убогую тесную квартирку. Последняя милость матери, отрёкшейся от двух паршивых овец – дочери и внучки. Но её ужас и негодование меня трогают меньше всего – они безнадёжно запоздали. С нами остался лишь Иван, его привязывает та же похоть, что и Гуту, однако, он смазливее и наглее и его ласки мою дочь не отталкивают, нет, она отвечает на них с каким-то извращённым удовольствием. Боже. Как шлюха. Как Леополду, которого всегда тянуло к плебейкам.

Кристина… Ты же знаешь, что всё, что я делаю, ради тебя, для твоего блага. И та пощёчина тоже. Как иначе я могу удержать тебя от очередной глупой выходки? Но ты, в последнее время, бываешь так жестока. Назвала меня некрасивой, лишённой всякой привлекательности и с детской безжалостностью напомнила, что я никогда не пробуждала любовь в мужчинах. Я задета совсем чуть-чуть, ведь ты в отчаянии, а контролировать его не умеешь, вот и выплёскиваешь, на всех без разбора. Хотелось бы признать, что мы обменялись ударами и на том остановиться, однако, увы, мне предстоит нанести тебе ещё один, последний. Чтобы покончить с бедностью. Чтобы увезти тебя из города, где ты начинаешь сходить с ума. Чтобы с корнем вырвать из твоей души болезнь, имя которой – Рафаэл. Будет тяжело, но, в конце концов, ты поймёшь, что я была права. Ты что-то подозреваешь, спрашиваешь, в чём заключается мой план, а я улыбаюсь в ответ и, пусть ненадолго, успокаиваю твоё недоверие. Сейчас уже далеко за полночь – день подписания бумаг о разводе наступил, только свободу он принесёт отнюдь не Рафаэлу. Спи, мой ангел. Я люблю тебя, и нас ждёт прекрасное будущее.