Степной. Побег от немцев. Дуся Акимова. 1942 г

   Мы уходили в тыл. На нашей возилке поместились три семьи: мы, Родины и Акимовы. Акимову тетю Дусю взяли за пастуха, так как 2 парня пастуха перешли на сторону немцев, предали нас, польстились немецким  пайком. Предателей немцы хорошо одевали и кормили. На других возилках были семьи других доярок. Всего доярок было 10. На каждую доярку приходилось 20 коров. Махота тетя Федора была телятницей. Мужчин с нами было всего 2 человека это бригадир Бакан и зоотехник Чубатый, но он ужев дороге заменил себе фамилию и сказал всем, что он не Чубатый, а Кубатый. Он от страха начал нас учить молиться, заставил выучить "отче наш". Пoказал нам свой крестик на шее, рассказал, что его отец священник. А мы то знали, что он коммунист.
   Колька Родин (1928г. рождения) взял вожжи в руки, крикнул "Цоб-Цобэ", и быки тронули. Я не понимаю, что означало "Цоб-Цобэ", а еще добавляли "Робэ-Гэй". То ли от страха, что на быках далеко не уйдешь от немцев, то ли в памяти снова воскрес Таганрогский побег, но я ничем не интересовалась, была напряжена, и все поправляла солому, чтоб мягче было сидеть и спать на возилке. Заезжая в какое-то село,  мы ложились спать, так как и коровам нужен отдых. Днем было жарко, душно, дождя не было. Доярки, гнавшие коров, не успевали их доить. Это была страшная картина. Коровы, с переполненным молоком выменем, кричали жалобно, умоляя их подоить. Кроме Акимовых детей, все дети помогали доить коров. Мы знали, что  без коров и нам нечего будет есть. Мы их любили. Я могла доить только одну корову "Газету". Она была мягкососая, спокойная, не бодалась и не брыкалась. "Газета, моя хорошая, сейчас я тебе помогу," -ласкала я ее и доила прямо на землю. Степь, сдавать молоко некуда и некому. Напивались сами, как пауки, наполняли корыта, тазы и купались в молоке, а потом выливали на землю. Особенно тети Дуси мальчик лет шести и девочка Люба лет четырех  не вылезали из молока. Болтаются в молоке, а захотят пить, прямо в корыте и напьются.
   Временами налетали немецкие самолеты. Издалека услышав душераздирающие звуки "У-у-у-у-у-у" мы готовились бежать в укрытие, а единственным укрытием в степи было кукурузное поле. Однажды стадо с доярками ушло на большое расстояние от нас, а мы, дети, с быками плелись сзади, нам было страшно отставать от них, но что можно было сделать с быками, есло они, уставшие тащить возилки, еле передвигали ноги, тяжело дыша. И как только самолеты бросали бомбы, быки рвались в разные стороны от страха. Правда, с нами на возу появилась одна женщина учительница с дочкой лет 10-ти. Но чем она могла помочь нам, детям? Грузная, весом килограмм 100 чемоданы и хрупкая, худенькая девочка, в общем килограмм 200 прибавилось быкам тащить, но мы ничего не могли поделать, не оставлять же их на дорoге, плачущих. У них был чайник, полный вареных яиц, и они без конца лупили яйца и ели, вызывая у нас слюни изо рта. Я не помню, чтоб они кому-нибудь дали хоть одно яичко. А мы их поили молоком.
   Вдруг очередной налет бомбардировщиков. Сыпанули десятки бомб "пятитонок", их узнавали по огромным ямам, широким и глубоким, которые от них оставались. Если такая бомба попадала в дом,  то ни дома, ни двора больше не было, а вместо них лишь круглая, огромная, наполненная водой яма. Нам показалось, что бомбы упали на стадо и на наших матерей. Мы подняли плач в шесть голосoв, это был жуткий вой. Акимовы: Bова и Люба. Родины: Колька и Манька. Медведевы: Лена и я. Не плакала только посторонняя девочка, а чего ей плакать - мать рядом, они уткнулись в одеяло, чтобы не слышать взрывы бомб и снарядов.
   Хотя мы с Леной были Петряковы, но в совхозе нас называли "Видмедивщыны дивчата", по фамилии мамы Медведева. Родиных детей звали "кацапськи диты", а детей тети Дуси Акимовой "бисови диты". Ох уж, эти хохлушки! Добрые... Так вот, мы кричали на разные голоса :" Ма-а-ма, ма-а-а-мочка, ой-ой, да их совсем не видно, может уже их нет в живых, ой, что нам делать?" И совсем забыли, что надо молитву "отче наш" читать. А наш "учитель" зоотехник Кубатый драпанул к немцам, пользуясь нашей суматохой. А в это время бригадир на коне мчится к нам навстречу и уже издалека кричит:"Не плачьте, не ревите, живы ваши мамы и коровы, я вас еле еле нашел!"- и он рассказал, что на развилке 2-х дорог одна повернула направо, куда нам надо было гнать коров, а другая налево:"Вы повернули налево, вот почему вы с нами разошлись уже давно. Во время бомбежки мы были в стороне и прятались в кукурузе. А там ваши мамы плачут за вами. Они считают, что бомбы упали на вас. Сейчас мы повернем направо,  и догоним их через 2-3 часа." Мы не могли успокоиться. Вскоре учительница с дочкой доехали до своего села и слезли с возилки. А мы, помогая быкам, шли пешком рядом с ними, отдав вожжи в руки малышам Вовке и Любе. Они забыли про горе и, взяв вожжи в руки, без конца кричали:"Цоб-Цобэ", "Цоб-Цобэ", а Любочка вместо "Робэ-Гэй", пищала тоненьким голоском:"Лобе-гей".
   Нашу встречу со стадом и матерями описать очень трудно. Это надо было видеть. Мы кинулись в объятия, обнимались, целовали друг друга, а плакали не в шесть голосов, а в девять. Прибавилось три наших мамы. "Tеперь мы не будем спешить гнать стадо, иначе спасем стадо, а детей потеряем; начальство нас бросило, а мы коров не можем бросить. Где справедливость? Дали быков вместо лошадей, курам на смех, позор!," -кричала тетя Дуся Акимова.
   После горячей встречи мама рассказывала, как они тоже в три голоса выли и проклинали высшее начальство за то, что сами самолетом да машинами уехали, а доярок с детьми заставили на быках убегать. Главное, что все возилки, кроме нашей, поехали за скотом вслед, а наша тяжелая возилка утомила быков, а быки были старые. Вот как это все произошло.
   Молоко по-прежнему некуда было девать. Тетя Дуся сказала бригадиру, что наши раненые бойцы едут в госпиталь в нескольких вагонах, их очень много, что сухого пайка не хватает, а молоко им бы ох как кстати. Эта тетя Дуся уже успела на коне бригадира съездить на железную дорогу и увидеть все. "Бидоны у нас есть",- сказала она,- "дайте мне вашего коня и двуколку. 4 бидона по 37.5 литров молока это будет 150 литров. Вы только подумайте, сколько солдат мы напоим парным молоком, сразу после утренней дойки." "Ну и бикса же ты, Дуська!"- обрадовался бригадир,- "Бери коня, запрягай двуколку, возьми себе помощника и дуй на станцию." Потом добавил:"Да гляди там, бойцов с ума не своди, а то я тебя знаю." Потом я долго думала, почему тетя Дуся "Бикса", может это что-то плохое. И только лет в 30 я услышала от фронтовиков, что "бикса" это сумка санитара, где все есть и бинт, и вата, и мазь и другие принадлежности для спасения раненых. Ну а тетю Дусю сравнивали с этой сумкой, потому что в ней все было и для мужчин, и для работы, и для дома.
   Тетя Дуся меня очень любила, я сама не знаю, за что. Она обрадовалась, что бригадир разрешил ей ехать на станцию с молоком и позвала меня:"Все равно Галчонок ты здесь ничем никому не поможешь, а Лена сможет гнать коров и помочь маме. Поедешь со мной поить раненых молоком?" Я согласилась с радостью. Я умылась, расчесалась, выпили по стакану молока. И поехали. Я держалась за ручки бидонов, чтоб они не тряслись, а тетя Дуся взялась за вожжи. По дороге мы пели:"Ой вы, кони, вы кони стальные, дорогие друзья трактора" и т.д. Она сама была трактористкой. Ходила всегда в комбинезоне. Ей он был к лицу. Ей было лет 30, мужчины к ней липли, как мухи на мед. А муж воевал на фронте. Однажды он с фронта приехал проведать ее с детьми и застал ее с другим. Он так безумно ее любил, что избил соперника-любовника, выгнал его, а ее даже не тронул. Слух прошел по совхозу , все узнали, даже мы дети, ведь она в нашем бараке жила, как жена фронтовика. Но все ахнули, когда он снова уезжал на фронт. Он обнимал и целовал ее у всех на глазах и, обращаясь ко всем, сказал, чтоб берегли его Дусю, а того кацапа, которого он не добил, не допускать в совхоз ни на шаг, иначе будее иметь дело со мной. Вот так. Она была всегда веселая. Когда она проходила мимо нас, мы громко с нею здоровались:"Здравствуйте, тетя Дуся!", а она отвечала:"Здоровеньки, мои милые" Не по украински "Здоровэнькы булы", а именно "Здоровеньки" с ударением на второе "о".
   Мы подъехали к составу эшелона как раз к обеду. Мы не знали, обедали раненые или нет, но они выползали, выбегали, почти все были перевязанными, кто на костылях, кто хромая на одну ногу. Но, увидев, что перед ними  молодая женщина, а рядом 4 бидона, они, улыбаясь, стали подходить к нам. Тетя Дуся:"Живей, живей подходите, мы вам парное молоко привезли, чтоб скорее выздоровели и опять отправились на фронт гнать врага, а не убегать от него." Кто имел фляжку, наливали в нее, кто-то просил тут же выпить, тогда мы наливали в свою кружку и они по очереди пили. Но их все больше подходило к нам, мы не успевали с одной кружкой всех напоить и в ход пошли крышки от бидонов, а один крикнул:"Да лейте мне прямо в пилотку,"- и подставил головной убор. Тогда все закричали:"И мне, и мне в пилотку!" Tак мы раздали 4 бидона, то есть 150 литров. Все это время бойцы шутили, называли тетю Дусю красавицей, кто просил ее адрес, спрашивали, есть ли у нее кавалер или муж. А увидав меня, замухрышку, спрашивали, не сестренка ли. "Это моя помощница,"- гордо отвечала она. Мы, довольные, стали отъезжать, а раненые долго махали нам вслед своими мокрыми от молока пилотками. Не сомневаюсь, что пока я разливала молоко, она кому-нибудь обязательно дала адрес. Помню, как она говорила женщинам:"Мужа нет со мной, а военные такие красивые, что не устоишь."
   Мы еще два раза приезжали к железной дороге, но военные уже были другие. Отступали, немец приближался. У раненых не было котелков, ведь их везли в госпиталь. А когда бойцы отступали, то у них были с собой котелки, мы им наливали полные котелки, некоторые говорили:"О, та цього хватэ на двох, спасыби, дивчатка, спасыби..." Мы пели с ней:" И пошли вперед расторопные полки, немцев бить и гнать до конца. Не метель метет, вьются белые штыки, льется песня разудалого бойца!" и т.д.
   Подъезжая к своему стаду, мы увидели немцев около телег.