Глава 2

- Лучше гор могут быть только горы, - изрек пан Станислав.
Вот уже третий год каждое свое утро он начинал с этой фразы, и с каждым разом она звучала все менее убедительно. Дни пан Станислав проводил однообразно: в вытачивании из камня фигурок голых панночек, скачках на одной ноге, игре на отобранных год назад от скуки у какого-то путника гуслях и издевательствах над без того несчастными драконами. Изредка он хаживал проведать так называемых соседей: скрывающегося в горах за страшные злодеяния разбойника Ковальского или чудаковатого пана Жижку, сожительствующего с покорной и, самое главное, немой от рождения драконихой, а в дни особо невыносимые и безрадостные забредал даже в негостеприимные пещеры Прекрасных Гоблинов. И нынешний день обещал относиться к последним.
Пан Станислав, проснувшийся в глубокой задумчивости и оттого с утра вступивший в драконье дерьмо, вдруг с грустью вспомнил юность: как он своим исполинским ***м околачивал груши, а также прочие свои легендарные подвиги; как написал восхитительную поэму «Вертел я на хую дракона», цикл лирических стихотворений «За Гранью Хуя Моего» (за который изрядно натерпелся критики и во гневе грозился всем доказать наличие грани у своего хуя), и даже раннее и трогательное «Тебе, Таинственная С., Чье Имя Для Меня Загадка» (впрочем, и в нем он не преминул упомянуть слово «хуй» и парочку рекомендаций по обращению с ним для таинственной С.).
Теперь пан Станислав уже не верил в чистую любовь, как в те давние годы.
Опечаленный непрошенными воспоминаниями и едкостью драконьего дерьма пан Потоцкий ввечеру вознамерился податься к Прекрасным Гоблинам и потешиться, доводя их до исступления своим красноречием, однако планы его были нарушены: знатная шляхтецкая семья прислала ему в ученики юнца, изводившего родителей тем, что он «с утра до ночи околачивал ***м груши». Эта формулировка, да и сам факт прибытия отрока в столь тягостную пору, заставили прославленного драконоборца вмиг возненавидеть как родителей новоявленного ученика, так и его самого. И проскакать еще кружок на одной ноге.

Даже самую зачерствевшую душу, как, к примеру, у пана Станислава Потоцкого, не смогли бы оставить равнодушной любовные элегии Стася-упыря (впрочем, это субъективное умозаключение Стася-упыря, да простит его Господь). Он с недавних пор читал в «Драконьей Чарочке» по вторникам, чем мог бы усугубить дурную славу трактира, однако хозяин питейной Хромой Стась по доброте душевной, которая крайне редко бывала за ним замечена, по вторникам вывешивал на двери заведения табличку с красноречивой надписью «Achtung!» Именно поэтому в вышеописанный вечер в трактире было столь малолюдно – лишь самые отчаявшиеся (как сраженный любовью Стас-Пидарас), либо неместные (как панна Станислава), либо, в конце концов, слабовидящие (как кошмарный Стась) собрались там в тот вторник. Роковой час близился. Никого из вышеозначенной троицы это, естественно, не занимало, однако на голове трактирщика заранее начали шевелиться редкие волосы. Он буквально кожей чувствовал, что уже спустя секунду отворится деревянная дверь трактира, и…
- Написал стих, - без церемоний заявил Стась-упырь и прошаркал в помещение.
- Креста на тебе нет, - буркнула дворовая девка Стаська и проворно сбежала в погреб.
Стась-упырь нисколько не смутился. Он подошел к единственному занятому столу, прочистил горло и возвестил:
- Посмотри на небо! Льются капли свысока…
- Где дракон?! – с неожиданной прытью вскочив со скамьи завопил кошмарный Стась, отбросил носовой платок и, не задумываясь, ударил кулаком по лицу поэта.
- Тише, тише, душка! – в испуге всплеснул руками Стас-Пидарас и попытался усадить друга на место. – Малышуня такой зайчик! Это не дракончик, это ну просто куколка!
- Не дракон? – на всякий случай уточнил кошмарный Стась, убавив пыл.
- Не дракон, - голосом знатока сказала панна Станислава. – Драконы… побольше. Да и поталантливее.
- Я всегда говорил: бабы ничего не смыслят в искусстве, - элегантно утирая рукавом плаща кровь с лица пробормотал Стась-упырь.
- Сударь, простите мне мою промашку… не в том смысле этого слова, - спохватился кошмарный Стась. – Но, коли уж вы действительно не дракон, могли бы и уважительно отзываться о дамах.
- Я лучше продолжу, - сухо молвил Стась-упырь. - Я не знаю в чем проблема, не убрать улыбку мне с лица…
Вновь было занесшего кулак кошмарного Стася схватил за плечи и усадил на скамью Стас-Пидарас.
- Мальчик просто немножечко почитает, и все. Ну, тихо-тихо. Он, по-моему, уже закончил, ведь так, мой сладкий пирожок? – и он подмигнул поэту.
- Скудоумная баба, челядь, машущая кулаками, и самодовольный педераст, по всей видимости, полагающий, что я готов подставить ему свою августейшую задницу за двусмысленный… даже не комплимент. Ну и аудитория! Неблагодарен труд поэта…
Взглядом кошмарного Стася, обыкновенно мутным и слезливым, в тот миг можно было сжечь деревеньку-другую. Панна Станислава с удивлением отметила про себя, что у ее нового знакомца есть глаза. Два нормальных, здоровых, не заплывших бельмами глаза. Черных, как… как… как качественный драконий помет. Панна Станислава залюбовалась. Из задумчивости ее вывел голос поэта, внезапно продолжившего:
- Посмотри на землю! Мрачной грязи пелена…
Кошмарный Стась держался из последних сил. Стас-Пидарас, уступавший закаленному в боях другу сноровкой, тоже.
- Я хочу зажечь лучину! – звенящим от вдохновения голосом продолжил Стась-упырь. - В глубине души тебя!
- Все, бля! – заорал кошмарный Стась, вскочил со скамьи, оттолкнув товарища, и молниеносно всадил поэту в шею вилку. – Ща я ему лицо обглодаю!
- Как всегда точен, - заключил, подымаясь с пола и потирая ушибленную об скамью голову, Стас-Пидарас.

У кошмарного Стася не было литературного вкуса.
Маменька его, пани Станислава Шиманская, дама романтичная и склонная к приступам меланхолии, в юности частенько хаживала на поэтические вечера, и к двадцати пяти годам достигла таких вершин понимания поэзии, что выстояла даже на ежегодном фестивале драконьей сентиментальной песни «Я Отравлюсь Туманной Ночью», что по древней традиции длится пять дней и пять ночей. Шутка ли - редкий дракон доживал до конца фестиваля! Пожалуй, именно этот случай ее и сгубил. Мало того, что несчастная пани Станислава начала писать сама (верхом ее литературного мастерства стало восьмистраничное стихотворение «На Головке Твоей Вижу», взятое впоследствии за основу знаменитой драконьей баллады), так еще и решила приобщить к прекрасному своего сынишку.
«Колокольчики Проймут» - именно так по насмешке судьбы назывался первый поэтический вечер маленького, тогда совсем еще не кошмарного Стася. Давеча дедушка Станислав, весьма озабоченный хилостью и худобой малыша и напрямую увязывая эти качества с общей недоразвитостью, подарил шестилетнему Стасю игрушку «Колокольчики». «Игрушка способствует развитию моторики и осознанию причинно-следственных связей», - сухо сказал старый пан Станислав; увидав на лице внука слезы (от которых лицо мальчика, впрочем, не просыхало), он с напряженной улыбкой добавил: «Колокольчики можно вынимать и весело звонить ими по отдельности».
Стась вынул. Позвонил ими по отдельности. Стало весело. С ними и пошел, держась за мамину руку, на концерт. Пани и панычу Шиманским, единственным отважившимся посетить это мероприятие не-драконам, выделили почетные места у самой сцены.
Поэтический вечер «Колокольчики Проймут» задумывался, как мероприятие увеселительное, в связи с чем проходил в местности, в которой самоубиться не смог бы ни один, даже самый находчивый, дракон: вокруг импровизированной сцены, насколько хватало глаз, простиралось чистое поле. Было ясно, безветренно. Участников и слушателей набралось в общей сложности не больше двух сотен голов (малочисленное сборище избранных). Все обещало пройти если не позитивно, то хотя бы без жертв.
- Благодарен всем, кто нашел минуточку и зашел на наш концертик, - открыл вечер жеманного вида дракон. - Если будет время, жду всех также на своем бенефисе «Я Вошел, А Ты – Не Знаю». А сейчас я представляю уважаемым гостям нашего первого поэта с его веселым, легким стихотворением «Зато Красиво».
Стася вдруг охватило странное, неведомое ему давеча ощущение. Мальчик крепче сжал мамину руку. Не дождавшись маминого отклика, испуганно вынул спрятанные было за пазуху колокольчики. Позвонил ими по отдельности. Полегчало.
- Я хочу засыпать утыкаясь в твое плечЁ… - так начиналось стихотворение «Зато Красиво».
На затылке малыша выступил холодный пот.
- Ещё… Я хочу чтобы ты… а впрочем, я не хочу…
Стась еще раз позвонил колокольчиками – чтобы заглушить звук.
- У меня кончаются пальцы, конечности под загиб… - выл пиит.
Колокольчики уже не веселили. И конечности действительно сгибались – в кулачки.
- Одуванчиком чёрным - седеют от всех утрат, - продолжал дракон свой позитивненький стих.
Стась отчаянно звякнул всеми тремя колокольчиками сразу, наплевав на дедов наказ звонить по отдельности. «Убить», - промелькнула в голове малыша мысль, напугавшая его.
И поэты пошли нескончаемой чередой. Маленький Стась изо всех сил зажимал уши и звенел колокольчиками, но, уставая, слышал:
- Казалось, что вот оно, счастье наше, и я целовал тебя в нос...
- Ты что-то такое во мне пробудила, став словно частью меня…
- Любовь - она не умирает…
- Ну что ж душа твоя так наглухо закрыта, что ты мне ничего не говоришь?
- В любовь играет с головой, обман её большие муки…
Стась сам не понял, как это произошло. Он просто устал терпеть и сказал маме: «Сейчас я их всех убью». И метко швырнул один из колокольчиков выступавшему дракону в глотку. Дракон судорожно пытался втянуть в легкие воздух, но маленький Стась уже сидел на его загривке, сжимая ручонками шею животного и злобно вопя: «Колокольчики, значит, проймут?! Хвостатая скотина!»
На глазах у опешивших драконов ребенок удушил семерых. Громко вопила возмущенная таким моветоном мать, но ее крик заглушали вопли чада: «И тебя проймут, тварь чешуйчатая! Всех проймут!»
Вскочив на спину восьмой предполагаемой жертвы, мальчик устало вздохнул, и, глянув на толпу в ужасе взиравших на него драконов, проговорил: «Иисусе сладчайший, ну как же можно писать такое говно?!»
Один из драконов, стоявших поблизости, робко спросил:
- А как Вам понравились мои стихотворения о солнце и светилах? Неужели, - пробормотал дракон, превозмогая рыдания, - и они… говно?
- Да все ваши стихи – говно! – внятно сказал ребенок.
За этой фразой не последовало ни столпотворения, ни свойственного драконам плача. Они просто и покорно перегрызли друг другу глотки.
Стась достал колокольчики. Позвенел ими по отдельности. Стало весело.
А вокруг Стася простиралось бескрайнее поле, усеянное трупами драконов.
- У мальчика совсем нет литературного вкуса! – заламывая руки, металась по поместью несчастная мать, пани Станислава, пока маленький сын не на жизнь, а насмерть сражался с подхваченной во время концерта, прозванного в народе «Кровавый перезвон», лихорадкой.
А старый дед со слезами умиления на глазах перечитывал инструкцию к колокольчикам и радостно приговаривал: «Развил-таки моторику, шельмец!»
В возрасте двенадцати лет прославленного мальца отправили в ученики к пану Станиславу Потоцкому, любителю гор и изощренных упражнений. С тех пор минуло уже пятнадцать лет, однако и по сей день вспоминает пан Потоцкий кошмарного Стася, ставшего ему верным другом. Чего пока никак нельзя было сказать о юном Свербжинском, доставленном нынче вечером в горы к пану Станиславу с двумя ведрами золота и письмом от отца, в котором тот просили сделать из «этой златокудрой принцесски» храброго воина.
В успех мероприятия пан Станислав не верил. Хмуро косясь на Свербжинского, которого иначе как златокудрой принцесской было и не назвать, наставник вытачивал что-то из камня и между делом проводил с ним первую воспитательную беседу, периодически ударяясь в воспоминания.
- Мой лучший ученик… как бишь его звали-то? – задумался пан Станислав, не глядя замахнулся и всадил свое примитивное орудие в спину тихонько напевавшего что-то за кустом дракона. – Славный был паренек. Только раздражительный.
Пан Станислав вспомнил, как в первую же неделю обучения отправил кошмарного Стася, изрядно расстраивавшего наставника своей немощностью, в драконью пещеру за сокровищами, где, насколько знал пан Станислав, ставили жутчайший по силе воздействия на человеческую психику (и вообще жутчайший) водевиль. Наставник с облегчением решил, что больше никогда не увидит своего недужного ученика, принятого по настоятельной просьбе деда-героя. Однако в ту ночь кошмарный Стась вернулся здоровехонек, а водевили пещерные драконы больше не ставили: юноша голыми руками перебил свыше сорока драконов и на глазах потрясенных зрителей принялся жонглировать наиболее аккуратно отделенными от тел драконьими головами, яростно вопя: «Ща я вам, уроды, покажу, что такое искусство!» Тогда стало ясно, что у юного Стася нет не только литературного, но и любого связанного с драконьим творчеством вкуса, а также то, что у пана Станислава появился достойный ученик.

В глубине пещеры, в окружении пары десятков перепуганных и оттого молчаливых драконов, пан Станислав восседал в позе лотоса и перебирал гусельные струны.
- И сегодня, мои благодарные слушатели, я, преисполненный грусти оттого, что мне в ученики вновь прислали недоразвитого идиота, спою вам свою новую балладу «Я Устал И Бороться, И Жить, И Дрочить».
- Но, сударь, - робко прервал его один из драконов, - это любовная баллада. По исконным обычаям драконьего жанра она должна быть посвящена причинно-следственной связи между любовью и самоубийством!
- А причинно-следственной связи между усталостью моей правой руки и самоубийством какого-то очередного юного кретина она может быть посвящена? – поинтересовался пан Станислав с претензией на юмор.
- Вы влюблены? – не сдавались драконы.
Пан Станислав еще разок с грустью провел пальцами по струнам, поднялся на ноги и играючи перебил насмерть всю свою несостоявшуюся аудиторию гуслями.
- Влюблен? – горестно вопросил пустоту пан Станислав. – В кого?! Лучше гор, - твердо сказал он, - могут быть только горы.