Город съехавших крыш

Здравствуй, Питер, город дождей,
Город белых ночей.
Здравствуй, Питер, город ветров,
Город дворцов и мостов...
(«Котуйская история». «Шаман»)




Глава 1. «ТЕБЕ НЕ ПОНЯТЬ…»

       Есть в Москве среди многолюдных, сверкающих стеклом и сталью, железнодорожных вокзалов один неприметный, крохотный вокзальчик, затерявшийся где-то между Садовой и Московской кольцевой. Статусности ему что ли не хватает называться столичным, да только ощущение складывается такое, что перенесли его, как есть, в совершенно нетронутом виде из какого-нибудь провинциального подмосковного городка, вроде Углича или Кашина.  Пыхнет гудком неспешный состав, замашут редкие провожающие, кто-то пустит слезу, и загромыхает он колёсами по стыкам, минуя столичный муар. А потом потянется вдоль железки длинная, размытая дождями и грузовиками, грунтовка среди бескрайних русских лесов. Покажется и исчезнет ровный канал с рыбаками. К слову сказать, самый дальний поезд с этого вокзала - питерский. Долго он будет кружить окольными путями, пробираясь мимо озер и болот, через глухие тверские и новгородские земли, чтобы доставить утомлённых дорогой путников из одной столицы в другую.
       Меня тронули за плечо. Я разлепил сонные глаза и по-гестаповски  уставился на своего обидчика. На поверку (при ближайшем рассмотрении) им оказался сосед по плацкарту, добродушный бородач с дипломатически поставленным голосом, подсевший в Твери.
       - Приехали, - виновато улыбнулся он, и словно почувствовав мою недружелюбность, поспешил испариться вместе с чемоданом.
       Я мгновенно стёр с лица налёт враждебности, на скорую руку заменив его опальной улыбкой а ля «я добрый и пушистый». С такой пантомимой я проследовал к перрону и слился с шумной разноцветной толпой.
       Северная столица встречала гостей города своим привычном репертуаром. Едва не задевая шпиль Петропавловской крепости, мохнатые тучи сочились мелким противным дождём, заприметив ещё с горизонта московский наш тихоход. На Ладожский вокзал поезд прибыл по расписанию. У меня оставалось полчаса до закрытия метрополитена, а учитывая, что я уже был у касс метро, всего в двух шагах от ленты эскалатора, перспектива опоздать на последний поезд меня не пугала. Но я всё-таки опоздал. Выуживая из карманов мятые купюры, я просунул в охапке зажатого кулака кровные дензнаки в узкое окошко кассы и пискнул: «На все». Кассирша, женщина в годах в немодной пуховой шали, поёживаясь от сквозняков, всем своим довольным видом дала мне понять, что жетоны закончились и слащавым голоском, каким, должно быть, кошка пела мышке в небезызвестном стишке, пролепетала:
       - Попытайте удачи в других кассах, молодой человек!
       Попытать счастья в других кассах молодой человек не успел. Словно из ниоткуда, передо мной выросли два внушительных силуэта в мышиной форме. Один из них, козырнув, прожевал дежурное приветствие, положенное по уставу, и выплюнул мне его в лицо. Второй при этом с интересом рассматривал меня и мой рюкзак.
       - Документы, пжста… откуда… куда…
       Видно было, что говорить ему совсем лень и не интересно, но надо, а поэтому он говорил, но получалось из ряда вон как плохо. Впрочем, смысл был вполне понятен, и я поспешил в карман за документами.
       Билеты, паспорт и командировочное предписание не убедили блюстителей порядка в искренности моих намерений заснять панораму акватории города для издательства журнала «Катера и Яхты», где на благодатной ниве штатного фотокорра трудился я. А вот бумажник с авансовыми деньгами их заинтересовал куда больше, и разговор уже пришлось продолжить в специально отведённой для этого комнате. Казуальная комнатушечка, выдержанная в спартанском стиле, с голой 60-ваттной лампочкой под потолком, двумя стульями, столом и шкафом могла быть названа очень метко как «Пыточная», но в моём случае оказалась «Взяточной». Концептуальное «Вор должен сидеть в тюрьме» справедливо подмеченное героем Высоцкого, реализовывало себя в полной мере именно в этих стенах. Это было прологом к любой истории с криминальным оттенком. Здесь рождались, росли и пухли папки «Дело №», здесь не сеяли разумное, доброе, вечное, но зато охотно брали рублями.
       До съёмной квартиры на Васильевском острове пришлось добираться пешком. Метро уже не ходило, а такси, после встречи с питерскими полицмейстерами, мне было совсем не по карману. Тогда я подумал о том, что велосипед напрокат – это великолепная идея, которую я начну претворять в жизнь прямо с утра. Пока же я до самого носа застегнул «молнию» нейлоновой ветровки и нахлобучил на голову капюшон.
       Полтора часа пеших прогулок по ночному Петербургу в разгар белых ночей – это как раз та разовая доза удовольствия, которую мечтает получить любой уважающий себя ценитель прекрасного. Но сейчас ситуация обязывала раздувать своё альтер-эго до невидимых высот, корить перипетии судьбы, винить жернова фортуны, что не смогли, не потрудились для меня смолоть горстку, краюху, самую толику удачи и везения. Я был мокрым, одиноким и несчастным странником, прикомандированным в самое несправедливое место на Земле. Я был зол. Картинка вселенской несправедливости была неполной, если бы маэстро не дополнил её ещё одним штришком. К тому времени, как я добрался до Благовещенского моста, узкой полоской бетона разделяющего Васильевский от остальной части города, часы показывали без четверти два. Влюблённые парочки, не испугавшиеся дождя, облюбовав на пристани знаменитых египетских сфинксов, в это самое время уже двадцать минут как наслаждались видом разведённого моста. Я собрал остатки воли в кулак и из последних сил рванул к запасному варианту - Дворцовому мосту на юго-восточной оконечности острова, который был теперь моим единственным пропуском в мир горячей ванны, сухой уютной постели и чистой шелестящей пижамы. Шлёпая по лужам сношенными кедами, озябнув до самых костей, я героически шагал по Адмиралтейской набережной.
       Сопротивляться судьбе оказалось выше моих сил, когда из туманной дымки показались половинки вздыбленного к небу Дворцового моста. Всё! Я сел на бордюр, который здесь правда величали поребриком, и решил, что непременно расплачусь как пятилетний мальчуган без мамки, если только не произойдет какое-нибудь чудо. В ответ косые линии дождя с утроенным злорадством зашуршали по тонкому напитавшемуся влагой нейлону. Чуда не случилось. Предательски захолодило шею, тонкие струйки устремились за шиворот, отбирая последние крохи тепла.
       - Что, дружище, выгнали из дома?
       Я вздрогнул. Вопрос принадлежал молодому парню, стоящему немного поодаль, с початой фляжкой третьесортного коньяка. Одет он был крайне неряшливо и безвкусно: в армейские штаны цвета хаки,  полосатый жёлто-коричневый бадлон, штопаный нарочито крупными заплатами в двух-трёх местах, и стоптанные кеды, как две капли воды похожие на мои. Поверх бадлона красовалась хлопчатобумажная насквозь промокшая куртка. Голову от дождя прикрывала вельветовая шляпа с широкими полями, обтянутая чёрной лентой, за которой просматривалось гусиное перо. Помятое лицо, тронутое щетиной недельной давности дополняло картину, рисуя образ классического бродяги. Я нарочито громко вздохнул. Вот они, сливки питерской богемы, зиждутся на задворках судьбы, с тоскою подумалось мне. А вслух сказал:
       - Не-а, тебе не понять…
       Я решил, что подобный ответ аннулирует любые попытки продолжать бессмысленный разговор. Тем более я догадывался, чем могли закончится подобные задушевные беседы. О, как я ошибался…
       - Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, но потому что сии вещи не входят в круг наших понятий, - парировал незнакомец, удобно устраиваясь рядом со мной на поребрике. Он заискивающе посмотрел в мои уставшие налитые кровью глаза и, кажется, всё понял, всё прочитал в них. Поэтому больше не произнося ни слова, молча протянул мне плоскую бутылочку со спиртным.
       - Ого! – выдохнул я, облизнул посиневшие губы и оцепеневшими пальцами ухватился за флягу. – Сильно загнул… с понятиями.
       - А-аа, - отмахнулся незнакомец в вельветовой шляпе, - это не я, это Козьма Прутков.
       Я отхлебнул коньяк и поморщился. Всё-таки гадость несусветная, но желудок согрело. Пересилив, я влил в себя ещё некоторое количество алкоголя, закашлялся от горечи во рту и вернул бутылку обратно владельцу.
       - Так себе пойло, - честно признался я и посмотрел на Дворцовый мост. При всей трагичности ситуации, залитый огнями, в отражении чёрной Невы, он был великолепен.
       Незнакомец согласно закивал головой и, допив остатки коньяка, метнул бутылку в урну. Пролетев по дуге метров пять, она влетела в мусорный бак, как мяч в корзину, торжественно завершив свой недолгий полёт глухим стуком. Я молча позавидовал меткости порядком захмелевшего любителя красивых цитат и дешёвого спиртного. Эко он её! Коньяк всё же сделал своё коварное дело, и я окончательно проникся симпатией к незнакомцу. Протянул мокрую ладонь, представился:
       - Антон.
       - Карлсон, - он улыбнулся и вложил свою ладонь в мою, энергично затряс её.
       - В смысле? – не понял я.
       - Карлсон… ну, тот… который живёт на крыше.
       - А-аа… - протянул я и задумался. – А пропеллер где забыл? У Малыша? – И мы оба рассмеялись.


Глава 2. «О ПОЛЬЗЕ ПЕРЕПЕЛИНЫХ ЯИЦ»

       Как известно, на всякого доктора Джекила найдётся свой мистер Хайд. Эта мудрость справедлива даже тогда, когда её читают задом-наперёд. Мой доктор Джекил не замедлил встретить меня прекрасным началом нового дня. Я открыл глаз, другой, сладко потянулся и сел на измятой постели. Лучи яркого июньского солнца путались в тяжёлых пыльных шторах, развеваемых бризом. За окном щебетали птицы, жужжали машины и чей-то матёрый голос крепким нелитературным словцом призывал граждан к порядку. Ах, культурная столица! Люблю тебя! Мир был прекрасен и полон приятных ощущений, и я теперь даже смутно мог припомнить проделки мистера Хайда накануне.
       Первым делом я принял контрастный душ. Нагишом прошлёпал на кухню, где, к глубокому разочарованию, убедился в своих худших опасениях. Из еды в огромном белоснежном холодильнике отыскалась только упаковка галет и пачка йодированной соли. Попытки заказать пиццу по телефону успехом не увенчались. Городской телефон был отключен, а мобильный требовал денег не только за пиццу, но и за вызов абонента. Мои авансовые деньги, любезно выданные редактором перед отъездом в Питер, после вчерашних инсинуаций немного обмельчали, но!  Это вовсе не означало, что я могу отказать себе в таком маленьком удовольствии, как завтрак в кафе. На этой до невозможности позитивной мысли я решил покончить с плохим настроением раз и навсегда.
       Квартира, которую издательство постоянно снимало для сотрудников, командирующихся в Питере, находилась на Большом проспекте, который полностью оправдывал своё название. Он по праву считался главной улицей острова. Ширина магистрали в иных местах достигает 85 метров. Чтобы перейти на противоположную сторону нужно сделать ножками четверть тысячи шагов и затратить на это полторы минуты. Подобный гигантизм, если верить историкам, объясняется очень легко. В своё время Пётр I видел Санкт-Петербург Северной Венецией, а потому в начале 18 века приступил к масштабному строительству судоходных каналов. В конечном счёте, каналы в Петербурге так и не появились, но просеку на месте будущего Большого проспекта проложить успели. Из окна квартиры, располагающейся на 12-ом этаже, открывался поистине потрясающий и живописный вид. Отсюда был виден Финский залив, а немного в сторонке утопал в зелени предмет гордости городских зодчих -  Андреевский собор. Как фотограф, отметил материал для съёмки.
       Фотография во многом отличается от традиционных изобразительных искусств, однако, например, с живописью и графикой её роднит единство предметного языка, на котором все они говорят. И как любое другое искусство, фотография является гибкой, пластичной, почти неуловимой. Любой момент, впечатанный в матрицу или плёнку, может стать шедевральным, надо только успеть этот миг вырвать из череды обычных. И как рыбак, никогда не выходящий на промысел без своих снастей, так и фотограф, будучи в море возможностей потенциально интересного снимка, никогда не должен расставаться со своим инструментом. Моя «снасть» Leica M9, предмет зависти любого «рыбака», уже ждала меня на столике рядом с ключами, телефоном и бумажником.
       Раскидав по карманам ключи, мобильник и деньги, а камеру, повесив на плечо, я выскочил на лестничный пролёт и, игнорируя лифт, перепрыгивая через три ступеньки, помчался вниз. При хорошей погоде на уютном для пеших прогулок Андреевском бульваре рядом с фонтанами играют уличные музыканты. Сегодня это был джаз. Саксофон надрывался так, что сердце щемило от нежности. Не размениваясь на сантименты, я разменялся на две сотенных купюры мелочью у цветочного киоска и щедро одарил звонкой монетой уличных музыкантов. Пару монет приберёг для себя и, нашептав заветные желания, закинул в фонтаны с искрящейся на солнце прохладной водой. Андреевский бульвар словно создан для неспешных уютных променадов. Здесь нет шума от транспорта, а сам бульвар буквально утопает в густой сочной зелени. Гулять сегодня под кронами многовековых деревьев было сплошное удовольствие, и я невольно вспомнил вчерашнюю прогулку, поёживаясь от воображаемого холода. Спасибо Карлсону за лекарство, что не дал заболеть. Кстати, спохватился я, как там он? Мы много болтали, он сыпал цитатами и заученными наизусть стихами, поражая своей эрудированностью, а расстались мы уже под утро, когда свели мосты. И каждый пошёл своею дорогою.
       В поисках маленького уютного кафе на террасе, я не заметил, как вышел к началу бульвара, к памятнику Василия Корчмина. Одна из легенд гласила, что Васильевский остров был обязан своим названием именно этому командиру артиллерийской батареи, которому Пётр I писал письма с пометкой

«Василию на остров».

Взгляд невзначай упал на ресторанчик, как раз с симпатичной терраской увитой плющом. Немного удивило, но не оттолкнуло, название заведения –

«Саквояж беременной шпионки».

В подтверждение слов, под вывеской на короткой цепи висел потёртый клетчатый саквояж с перламутровыми ручками. Впрочем, беременной шпионки поблизости видно не было (вычислить её не составило бы никакого труда!) и удивление быстро переросло в интригу. Из глубины ресторана слышалось пианино, тихо кто-то наигрывал фокстрот. Я не рискнул окунуться в тёмную прохладу огромного зала, где музицировали на зависть прелестно, а прошёлся вдоль столов с накрахмаленными скатертями, расставленных в шахматном порядке на летней площадке, стилизованной под мансарду архаичного особняка. Цветы в горшках, канделябры на столах и декоративный плющ, зелёным коконом окутавший террасу, вызывали только приятные эмоции. Я в очередной раз порадовался жизни и аккуратно  устроился на краюшке плетёного стула.
       Минуту спустя надо мной склонилось широкое лицо официанта с круглейшими очками. С тревожно-ласковой улыбкой на лице он осведомился о моём заказе, и я, особо не церемонясь, ткнул пальцем в меню.
       - Мне это, вот это…. и это!
       Спустя четверть часа, перекусив на скорую руку, я уже направлялся к Финскому заливу. Моя дорога к заливу не ознаменовалась ничем примечательным: так же светило солнце и пели пташки. Чудеса начали происходить, едва я оказался в прибрежной зоне. Только что солнечный день заливал светом набережную, он струился неиссякаемым потоком прямо на пристань, задевая брызгами прохожих, но едва мне стоило подойти вплотную к кромке воды, как набежали скверные пунцовые тучи, и стало хмуро и серо. Я знал, что погода в Питере меняется с завидным постоянством, но чтобы вот так прямо на глазах, в считанные минуты. Я охнул. Вода недружелюбно отливала сталью, а крохотные судёнышки, высыпавшие на воду, тут же заспешили обратно на пристань яхт-клуба. Снимать красочные паруса без яркого солнца и дарящего им упругость ветра  - это как полистать жёлтую прессу, в надежде отыскать там стихи Бродского или Ахматовой. То есть - шансов никаких. В неравной борьбе с казусами погоды я потерпел фиаско: обложка журнала только что помахала мне ручкой. В подтверждение моих домыслов полил дождь.
       Мне ничего не оставалось, как сломя голову, нестись обратно к памятнику Василия Корчмина, откуда я начал своё путешествие после завтрака. Где-то на середине пути, когда дождь достиг своего апогея, и я промок до нитки, я сбавил темп, обнаружив, что теперь убегать от дождя как-то бессмысленно. Задержался у длинной вереницы терминалов платёжных систем. Пополнив счёт на телефоне, сделал звонок. Он был адресован моему куратору в издательстве. Я не дока в телефонных переговорах, поэтому диалог состоялся, но он был краток. Приехал. Заселился. Готовлю съёмки. Из-за погоды, возможно, задержусь ещё на один день. Всё.
       Я отключился, спрятал телефон в карман пиджака и в этот момент дождь угомонился до шелестящей мороси. Уютнее от этого, правда, не стало. Зубы стали выбивать чечётку и в голове промелькнула мысль, что не помешало переодеться в сухую одежду. Я поднял голову и посмотрел на низкие тучи, быстро убегающие на восток. Я отказывался понимать капризы здешнего климата, всё на что сегодня можно рассчитывать и чего можно желать  – это вкусная стряпня, тёплый плед и мурлыкающий на ухо ящик.
       Дорогу домой я выбрал через Андреевский рынок, прикупив по пути лоток перепелиных яиц, томаты черри и пакет обезжиренного молока. Если уж речь зашла о вкусной стряпне, то выбор можно остановить на омлете. Это просто как карандаш. И вкусно как… как омлет! Ну и конечно чрезвычайно полезно. О пользе перепелиных яиц известно давно. Вот так вот триста лет назад Пётр строил Петербург и думал: «Строю стольный град во имя благополучия будущих поколений. Пусть живут и здравствуют и жуют перепелиные яйца. Они чрезвычайно полезны». Историками не установлена точная причина феномена первого российского императора, но мне думается, что здесь явно не обошлось без перепелиных яиц. Зафиксирован же факт того, что Пётр I любил Екатерину I. Так почему бы ему не любить и перепелиные яйца? Во всяком случае, одно другому не помеха.
       Течение подобных мыслей, которые могут попасть в категорию «милые бредни», меня всегда отвлекают и позволяют переключиться на нужный лад. Так я не заметил, как с продуктами доплёлся до своего подъезда. Мигнул огонёк замка подъездной двери, я проник внутрь и, решив снова проигнорировать лифт, стал подниматься на свой этаж по лестнице. Миновав несколько маршей, я неожиданно услышал откуда-то сверху  непонятный шум. Звук пугающе нарастал и спустя несколько мгновений не замедлил явить себя миру. Замелькали красные и жёлтые пятна в квадратах решётчатых пролётов лифтовой шахты. Мазки выровнялись и тут же превратились в сегменты вязаного красно-жёлтого полосатого шарфа. Шарф этот, повязанный вокруг тонкой мраморной шеи, лихо развевался за сбегающей по ступеням длинноногой шатенкой. Девушка, на вид лет восемнадцати, была одета в голубую ветровку на «молнии», потёртые джинсы цвета хаки с лохматыми прорезями на коленках и уже упомянутый шарф. Девица гулко цокала каблуками и кричала какие-то несуразности. А следом за ней, перепрыгивая через три ступеньки, настигали беглеца её преследователи – бравые молодцы в форме доблестных блюстителей порядка. Когда девушка поровнялась со мной, наши взгляды всего на долю секунды пересеклись, и в этих бездонных грустных глазах я прочёл мольбу о помощи. Подумать я не успел, дальше действовал просто на уровне рефлексов. Выпростав вперёд руку с продуктами, я демонстративно завалился на бок и разжал пальцы именно в тот момент, когда полицейские, тяжело дыша и топоча казёнными ботинками, вереницей пробегали мимо. Содержимое пакета вмиг оказалось на полу. Преграда из разбитых яиц и томатов оказалась столь неожиданной, что преследователи не успели предпринять ровным счётом ничего в попытке предотвратить надвигающуюся катастрофу. А она, катастрофа, с отвратительной неминуемостью, не замедлила себя явить этому миру. И вот, словно в замедлённой съёмке, мелькнули бляхи и кокарды, грузные тела поднялись в воздух и застыли там невесомо и таинственно.  Один из догоняющих схватился руками за воздух, словил растопыренными пальцами складки моей одежды и увлёк следом. Наша троица дружно осела на ступени, заскользив по разбитым скорлупкам и томатным шкуркам. Затем всё стихло. Некоторое время стены трогало эхо удаляющихся каблуков, потом хлопнула подъездная дверь, и мир, казалось, оглох. Впрочем, нет. Над самым своим ухом я услышал злобное дыхание, а перед лицом неожиданно возникли налитые кровью лица представителей закона. Не без труда я узнал их и внутренне съёжился до размеров горчичного семени. Никогда меня так остро не разрывало желание провалиться сквозь землю, как сейчас. Я судорожно сглотнул. Встреча на Эльбе состоялась: это были мои злопыхатели из метро.


Глава 3. «БЕГЛЯНКА»

       Культивирование законопослушности на этот раз отложилось за отсутствием состава преступления. Когда, провожая ненавидящими взглядами, эти двое были вынуждены меня отпустить (я выдал длинную гневную тираду в адрес производителя некачественных пакетов!), то обнаружил страшное. Моя камера отныне являла собой две части уже не единого целого. После столь неудачного приземления, она приказала долго жить и испустила последний вздох благополучия. Я потерял своего единственного помощника, и это было  хуже не придумаешь. Мой импульсивный поступок, в правильности которого я теперь сильно сомневался, лишил меня не только камеры, но и омлета. Идти снова за продуктами на рынок я не мог, я был сломлен, раздавлен морально, а оттого сил хватило только на чашку крепкого кофе и горячую ванну. Остаток дня я убил за прослушиванием любимых аудиозаписей, но и это не принесло должного облегчения. Мои мысли снова и снова возвращались к беглянке, что волею судьбы оказалась на злополучном лестничном пролёте именно в тот момент, когда там проходил я. Почему она убегала от полицейских, совершила ли она тяжкое преступление против человечности или просто разукрасила стены дома цветным маркером, мне было неведомо. Но выход на мезонсцену героя в моём обличии не добавил ситуации и сотой доли благоприятного исхода. Я остался без камеры, а значит без работы, а девчонка всё равно не оценила моей джентльменской выходки. Это был провал, полный ales Gonzales!
       Вечером я забронировал билет на поезд на утро следующего дня, и чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущих меня мыслей, решил посвятить этот вечер городу. Вынул из-за пазухи телефон, отыскал в книге номер куратора, нажал кнопку вызова, но, тут же передумав, сбросил. Набрал на клавиатуре семизначный номер городской справочной и дождался ответа оператора. Девушка на том конце провода вежливо поинтересовалась, чем  может быть полезна. Через минуту с её помощью я выяснил месторасположение ближайшего от меня пункта аренды транспортных средств. Чтобы заполучить заветный сверкающий хромом 17-скоростной велосипед, пришлось спуститься на станцию метро «Василеостровская» и проехаться до станции «Маяковская». Там перейти с третьей на первую линию метро, и уже с «Площади Восстания» добраться до «Чернышевской».
       В этой части города оказалось шумно, путано. Не без труда отыскав нужный мне адрес, я уткнулся в крохотный стеклянный павильончик, заваленный велобайками и скутерами. Вошёл внутрь и двинулся к ресепшену, занимающему добрую треть площади павильона. За стойкой из бежевого рифлёного пластика стояла симпатичная девушка в фирменном комбинезоне лазурно-синего цвета и делала записи в формуляре, аккуратно выписывая данные с экрана ноутбука. Она подняла голову, улыбнулась и… я обомлел. Улыбка тут же исчезла с её лица, так как и она узнала меня.
       - Вот так встреча! – выдохнул я. За стойкой ресепшена стояла та самая пигалица, что удирала от полицаев.
       - Вот так встреча! – повторил я, протянул руку для знакомства и представился.
       Пигалица, проигнорировав дружеское рукопожатие, перевесилась через стойку и наклонилась к самому моему уху, горячо зашептала:
       - Я благодарна! Я в восхищении!
       Пахнуло головокружительным ароматом изысканных духов, и в голове вдруг пронеслась мысль, что только вот ради этих слов, ради этого горячего шёпота и благодарной полуулыбки можно расстаться и с камерой, и с омлетом без тени сомнения. Она быстренько накропала замусоленным карандашом на газетном клочке короткую записульку и сунула в протянутую мною ладонь.
       - Вот! – подытожила она. – А сейчас мне как бы работать надо!
       - Да и я так-то не в гости зашёл! – вдруг обиделся я и после секундной паузы заявил: - Мне нужен велосипед для прогулок… до утра.
       Оплатив моей таинственной незнакомке сутки аренды и, оставив мизерный залог, я оседлал железного коня и двинулся в путь, который пролегал в обратную сторону к Васильевскому острову, на залив. Уже завернув за угол, скрадывая записку от посторонних взглядов, я развернул её и прочитал всего одну-единственную строчку, небрежно накарябанную неровным почерком:

«Дождись меня, я скоро освобожусь. Настя».

       Некоторое время я размышлял над запиской. Глубокого смысла в написанном, впрочем, не было, оставалось только решить, насколько велико моё любопытство и как далеко я могу зайти ради его удовлетворения. Оказалось: достаточно, чтобы дождаться симпатичную беглянку. Когда она, спустя три четверти часа появилась в дверях павильона, я давал пятый круг по кварталу, разминая озябшие от сырой погоды мышцы. Настя успела переодеться, и теперь была в тех же джинсах, куртке и шарфе, что и в подъезде моего дома. Я взвизгнул тормозами и с благородным шипением скатов об асфальт заломил крутой вираж прямо перед ней.
       - Ну, как? – уточнил я, демонстрируя ей всё мастерство своего таланта.
       Она подошла к спортивному, видавшему виды велосипеду, пристёгнутому замком к скобе водосточной трубы, отстегнула его и присовокупила:
       - Сплошной облом! Кататься ты ни фига не умеешь!
       - Эй! А что же ты можешь предложить?
       Она улыбнулась.
       - Как насчёт прогулки в облака?
       - Звучит почти безупречно! Наверно, я соглашусь, но… при одном условии!
       Она презрительно фыркнула.
       - Будет он мне тут ещё условия ставить… - Но после секундного замешательства, небрежно уточнила: - Какое?
       - Поеду с тобой при условии, что ты не международная террористка!
       - Хуже! – крикнула она и с этими словами рванула с места.
       Оставалось только недоумённо пожать плечами и последовать за ней. В конце концов, терять мне было нечего.


Глава 4. «ПРОГУЛКА В ОБЛАКА»

       Мы двинули к Васильевскому и очень скоро оказались у памятных мне по прошлой ночи сфинксов. Солнечный вечер заливал светом створу Благовещенского моста, он струился неиссякаемым потоком прямо на пристань, задевая брызгами хмурых египетских стражей. Настя махнула рукой, давая понять, что нужно сделать остановку. Мы оставили велосипеды в стороне у кованой решётки ворот, подошли к памятникам. Настя похлопала одного из них по холёному каменному боку.
       - Мало кто знает, - сказала она, - что эти милые «симпатяшки» - самые старые памятники в городе, они старше города на несколько тысяч лет.
       - Ну да! Я, например, не знаю! – ответил я и, немного поразмыслив, последовал её примеру: погладил одного из сфинксов.
       - Они были найдены, - невозмутимо продолжала она, - в 1820-ом году при раскопках в египетском городе Фивы. На пристани сфинксы были установлены двумя годами позже и с тех пор являются одним из неофициальных символов нашего города.
       - Ух, ты! – неподдельно удивился я.
       Она отдернула руку от стража и бросила короткое «Поехали». Мы снова оседлали велосипеды, пересекли мост, свернули на Университетскую набережную, где возвышалось здание Академии художеств.
       - Если мне не изменяет память, - прокричала она через плечо, указывая на здание Академии, - оно была построено в 70-х годах 18-го столетия по проекту Валлен-Деламота, жутко раскрученного по тем временам чувака из Франции.
       Мы снова задержались, но лишь на мгновение, на этот раз у ворот академии, и Настя, потерев пальцем шершавый камень фасада, добавила:
       - Такие именитые художники, как Репин, Суриков, Брюллов учились в своё время в этих стенах. Покатили дальше.
       Я послушно налёг на педали. Отсюда на противоположный берег открывалась изумительная панорама со зданием Сената и Синода и тем самым Медным всадником, изображённом на каждой второй питерской открытке. Чуть поодаль виднелись остроконечные шпили Исаакиевского собора. В этот момент я жутко пожалел об упущенной возможности сделать прекрасный снимок.
       Миновав дворец Меншикова мы уткнулись в Манеж Первого Кадетского корпуса. Здесь на набережной аккурат напротив здания Манежа должен быть оформлен выступ. Когда мы подрулили вплотную к кромке, его мне показала Настя.
       - Ну, точно! – изумился я.
       - У этой, на первый взгляд, ничего не значащей выемки своя история, - шёпотом произнесла она. - Экскурсоводы почему-то о ней совершенно ничего не упоминают в своих рассказах о городе, а я упомяну. Именно здесь был построен первый мост через Неву – Исаакиевский.
       - А давно это было?
       - Случилось это уже после смерти Петра I, а при жизни государя мостов не строили, правитель считал это моветоном. Предполагалось, что горожане обязаны хорошо управлять лодками и мосты им совершенно ни к чему.
       - Какое нелепое заблуждение! – сказал я и прыснул со смеху. Настя захихикала со мной на пару и согласно закивала головой.
       - Мнение Петра I многие не разделяли, в их числе был и Меншиков, которому ничто не помешало после кончины основателя Петербурга соорудить переправу прямо напротив своего дворца. В то время постоянных мостов строить не умели, создавали наплавные плашкоутные мосты из поставленных поперёк течения реки барж. А вот первой постоянной переправой через Неву стал Благовещенский мост, который строили долгих восемь лет.
       Я восхищённо посмотрел на неё.
       - Ух, ты! Настоящий кладезь знаний!
       - Я просто люблю историю своего города, - улыбнулась она и добавила: - Собственно, мы уже почти на месте.
       Я растерянно огляделся по сторонам.
       - На месте?...
       - Да, мы на финишной прямой! А теперь не отставай!
       И снова заскрипели втулки шестёрен, наши железные кони со всего маху влетели в ближайшую арку и мы помчали сквозь питерские дворы. Калейдоскоп нагромождений маргинальных дворов, двориков, колодцев, чисто Питерских. Этакая изнанка города через которую мы продирались добрую четверть часа. Уже после первых десяти поворотов я совершенно сбился с пути и теперь слепо следовал за своим проводником – рыжеволосой девушкой по имени Настя. Тот самый шарф, безумный осенний микс жёлтого с красным, манил и дразнил, он не давал упустить её из виду, хоть это и оказалось совсем не лёгкой задачей. Именно здесь, в жутких лабиринтах питерских трущоб, талант Насти раскрылся в полной мере, и я понял, что в самом деле ни фига не умею кататься. Ветки хлестали по лицу, и я едва успевал оглядываться по сторонам, наслаждаясь таким  Питером. Сейчас он был милее протоптанных проспектов, где всё напоказ, с гулом и шумом. И как чувствуется разница, стоит лишь войти в мир дворов. Мы же не вошли, мы просто ворвались в эту стихию, чтобы на исходе пятнадцатой минуты оказаться перед обычной металлической дверью обычного питерского дома.
       - Ничего себе, финишная прямая! – шумно выдохнул я, когда гонка наконец закончилась, и мы отбросили велосипеды в сторону. Сердце колотилось так, словно собиралось вот-вот выскочить из груди.
       - Мне тоже понравилось! – Настя ехидно улыбнулась и набрала на клавиатуре подъездного замка номер квартиры 48.
       Почти тут же, без промедления, голос из динамика сквозь треск помех пробубнил «Вэл кам!». Дверь запищала противным зуммером и нехотя отворилась. Настя с изяществом кошки просочилась внутрь, а следом, медведем гризли в подъезд продрался я. Внутри стоял густой сумрак. Под потолком формальности ради одиноко горела пыльная лампочка в 60 свечей, толку от которой не было ровно никакого. Мы поднялись по широким лестничным пролётам на восьмой этаж к двери, обтянутой пожухлым коричневым дерматином. В центре красовался металлический ромбик с лаконичным «кв.№48». Из приоткрытой двери на заплёванный кафель лестничной площадки выбивался косой луч яркого света. Видно было, что нас уже ждали. 
       Я поёжился. Липкий тягучий страх стал проникать в мою душу, до этого почивавшую в кулуарах спокойствия и безмятежности.  Вдруг с тоской подумалось: «Чёрт возьми, я же пацифист». Мои убеждения не позволили бы даже дать достойный отпор возможному неприятелю, а меж тем дверь квартиры 48 неминуемо приближалась. И неожиданно она распахнулась, и на залитом светом пороге появился, ну кто бы мог подумать, мой недавний знакомый Карлсон в домашних трениках и мохнатых тапочках с ушами на босу ногу. Вся моя напряжённость тут же ушла, испарилась, будто развязали ниточку шара. А он меня сразу узнал и подмигнул как старому знакомому. Настя чмокнула Карлсона в небритую колючую щёку и представила меня:
       - Мой спаситель!
       - О-оо, скромненько, но со вкусом! – засмущался я. – Можно просто – царь!
       - Мы знакомы, - кивнул Карлсон, - достойный человечище!
       - Эй! Вам, что: доплачивают за комплименты! Так-то приятно конечно, но могу и привыкнуть. К хорошему быстро привыкаешь…
       - Для хорошего человека и хорошего не жалко! – Карлсон порылся в карманах брюк и выудил из их глубин порядком измятую пачку сигарет. Закурил. Вдруг спохватился и быстро заговорил.
       - В дом не приглашаю, бабушка отдыхает.
       - Тогда предлагаю на крышу!  - вставила Настя, и Карлсон согласно закивал головой.
       В книге «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше, говорится о некоем «само», которое живет в голове человека и говорит тому, что и как. Вот именно в этот миг, именуемый моментом истины, мой само нашептал мне на ухо, что я оказался втянут в какую-то авантюру. 
       - Кто вы? – осторожно спросил я, понимая, что ответ мне может не понравиться.
       - Недобитые романтики каменных джунглей, - парировал Карлсон. В его словах не было шутки. Всё было взаправду. Всё было всерьёз.
       Сграбастав с вешалки гардероба коричневую с капюшоном толстовку, Карлсон щёлкнул замком двери и увлёк нас с Настей на верхние этажи подъезда. Миновав шесть или семь лестничных маршей, мы очутились перед дверью на чердак. После нехитрых манипуляций с замком, дверь чудесным образом отворилась, гостеприимно приглашая нас внутрь.
       - Родной замок я срезал автогеном, - пояснил Карлсон, поигрывая брелоком с ключом, - а на его место аккуратненько повесил свой!
       Через тёмный чердачный ход проникаем в логово летучих мышей, а оттуда через разбитое окошко пробираемся на покатую железную крышу.
       Крыша…
       Такие моменты фотографиями воспоминаний врезаются в нашу память и остаются там на всю жизнь. Размытой пеленой на глазах, приятной истомой в ногах, щемящей ностальгией в сердце. Крыша встретила нас пленительной романтикой красного диска солнца,  невинным испугом вспорхнувших сизых голубей, шелестящей нежностью тонких струй норд-веста. Это пьянящее ощущение свободы и полёта над суетным грешным мирозданием. Сверхскоростной переход от городского шума в уединённость, почти тишину и… полный дзен.
       - Петербург – главный по крышам! – сказал Карлсон. - Где еще ходить по ним, как не в городе - музее под открытым небом!
       - Щенячий восторг! – выдохнул я. – Полное восхищение!
       - Мы с Карлсоном – крышелазы, - пояснила Настя. – Питерская застройка уникальна! Дома здесь стоят плечом к плечу, плотно, без зазора. И так на протяжении километров.
       - Поэтому эти двое в мышиной форме пытались тебя поймать? – догадался я. Настя утвердительно кивнула.
       - С твоей крыши открывается восхитительный вид на Андреевский собор, - пояснил Карлсон, - Но Настя оказалась там впервые, к тому же без меня.
       - Теперь понятно! – утвердительно кивнул я. – И история с побегом, и твоё имя.
       - А что моё имя? – усмехнулся Карлсон. – Оно ко мне прилепилось гораздо раньше, чем появилась жажда уединения и высоты…
       - Он очень любил в детстве мультики про Карлсона, Малыша и домомучительницу фрекен Бок! – рассмеялась Настя. – Затёр любимую кассету буквально до дыр.
       - Эва как! – Похоже всё-таки меня разыгрывали. Докапываться до правды не стал. Карлсон - и Карлсон. Мало ли на свете странных имён.
       Я подошёл к самому краю крыши. Надо мной простиралось полотно города. Исаакиевский собор, Адмиралтейство и Дворцовая набережная восхищали своими пропорциями и филигранной органичностью, с которой они вписывались в экстерьер огромного мегаполиса. В стороне возвышался Спас-на-Крови, а ещё дальше блестел в лучах низкого солнца багровый залив. Под рукой не было моего надёжного помощника, чтобы запечатлеть этот момент. Но момент был внутри меня, его не смог бы скопировать ни один фотоаппарат в мире. Тогда я пальцами, большим и указательным, сложил рамку и посмотрел сквозь неё на город. Сделал «щёлк» и оставил этот кадр и это настроение навсегда в своей памяти, в своём сердце и душе.


ВМЕСТО ЭПИЛОГА.

       По прошествии двух месяцев ощущение «крышности» не прошло. Оно только усилилось! Моя прогулка в облака, моя интимная близость с небом стала не просто эпизодом из жизни, а знаковым событием в нём. Я ещё не готов окончить свой путь, я только начинаю его. Я был и остаюсь романтиком, и прошу запомнить меня таким, какой я есть. Искать свободу, мечту, любовь -  не модно, но так приятно. И приятность это особенная, усиленная сто крат, в тот самый момент, когда осознаешь, что ты в своих поисках не одинок.



2011, август