Возможности фотошопа

1

Кондрат Рудольфович удивлялся своему племяннику Вовке. Приехал отдохнуть, а за порог — ни-ни. Сидит дома, уставившись в компьютер. Тыркает кнопки, утюжит ладошкой стол и всё пялится в экран, пялится.
 
— Ты бы лучше с девками пошёл почудил, пентюх. Что за интерес дома торчать? — подтрунивал дядька.
 
Но «пентюх» только отмахивался, а на третий день сам подозвал.
 
— Дядь Кандрэ, иди глянь.
 
Мальчишка развернул дисплей, крутанулся на стуле, закинул на его круглую спинку руку и, как нетерпеливый шахматист, предвкушающий скорую победу, застыл в торжественной позе.
 
Увиденное на экране, озадачило Кондрата. Он в сомнении покачал головой и простодушно поинтересовался:
 
— Ну, и что это за хреновина?
 
На картинке мускулистая леди вознесла огненный меч, явно желая садануть им по рогатой голове поросшего шерстью тяжелоатлета. Бедняге совсем недолго оставалось рыхлить копытами зелёные луга прекрасной горной долины. С такой данностью и не желала мириться сердобольная натура первого зрителя.
 
— Наворочено с дикаря, — хмыкнул Кондрат, — а что к чему – не пойму.  Да ты не обижайся, — повысил он голос, заметив, что Вовкина горделивость сменилась скорбью, а осанка сдулась. — Пойдём, лучше, хряпнем. Катюха на веранде собрала.
 
За столом, в предвкушении гарантированных ста граммов, настроение критика приподнялось. Жена Екатерина напекла гостю блинов, выставила сметаны, варенья, нарезала сала и солёных огурцов. В большой тарелке блестел салат из помидоров, а по соседству — в кастрюльке — благоухал присыпанный укропом молодой картофель.

Довольный Кондрат добродушно покосился на племянника и примирительно спросил:
 
— Твоё художество?
 
— Какая разница? Тебе ж не понравилось.
 
— Как сказать? Чудно. Если бы она его, допустим, сковородой огрела на кухне, тогда…   Катерина!  Видала? Пойди, посмотри, что он там наваял.
 
— Посмотрю ещё, — пообещала жена. — Отстань от мальчика, кушайте.
 
— Бой в Крыму, всё в дыму, — не унимался дядька.
 
— Так ведь это боевое фэнтези, крутые разборки, — оправдывался ущемлённый автор.
Но Кондрат перебил его:
 
— Здоровый уже лоб, а сказками балуешься. Ладно. Ты мне вот что скажи: как ты это сочинил? Откуда всё взялось?
 
Вовка ожил. Замаячил шанс отыграться за досадный творческий провал.
 
— У меня фотошоп на компе стоит. Программа такая — графический редактор.  Хочешь — компилируй, хочешь — создавай своё. Чумовая вещь…
 
Кондрат Рудольфович слушал залихватскую тарабарщину и дивился тому, как легко мальчишка ориентируется среди мудрёных слов, и, главное, с какой охотой подрядился на роль просветителя. Пришлось напрячь мозги, чтобы в общих чертах понять возможности открываемого ему явления.
 
— Так ты хочешь сказать, — раздумчиво произнёс он, наконец, — что этим твоим шопом любые фотки можно варганить?
 
Воображение на миг оживило странную фантазию племянника, и вместе с ней радостная догадка пришла к Кондрату. Впрочем, это можно было назвать и озарением. По мощи интеллектуального возбуждения он ничего подобного прежде не испытывал – не исключая и те редкие случаи, когда без посторонней помощи удавалось решить весь кроссворд.
 
Защекотало в носу. Приятное предвкушение готово было вылиться в чих, но Кондрат подавил соблазн, выскочил из-за стола, а через минуту вернулся с зажатой в руке небольшой фотографией.
 
— Взгляни, Вовча.
 
С черно-белого, три на четыре, снимка пристально смотрел молодой Кондрат Рудольфович.
 
— Здесь мне сорок. На новый паспорт фотографировался, — деловито пояснил он племяннику. — Мог бы причесать этот портрет?

В другой ситуации ему хватило бы и малозначащего маячка: лёгкого кивка, ободряющей улыбки, но сейчас от Вовки ожидался только однозначный — утвердительный ответ.
 
— Можешь, нет? — нетерпеливо допытывался Кондрат.
 
Компьютерный гений к тому времени уже махнул злой дядькиной самогонки, и первая волна безотчетного веселья успела приподнять юношу над обыденностью. Он задорно хохотнул и заверил:
 
— Легко, дядь Кандрэ. Хочешь, Рэмбо из тебя сделаю?
 
— Не надо. Ты меня изобрази красиво: среди гор, моря, чаек. Был у меня один такой замечательный снимочек, но заныкали куда-то мои гаврики.

— А тебе зачем?

— Ты, как еврей, Вовка, честное слово, — вопросом на вопрос отвечаешь. Я же тебя спрашиваю: потянешь? — разозлился Кондрат.
 
— Есесенно, — самодовольно улыбнулся Вова и, влекомый окончательно накрывшей его семидесятиградусной волной, зачем-то брякнул кончиками пальцев по краю стола.
 
— Ты чего пристаешь со своими вопросами? — заподозрила неладное Екатерина.
 
До неё доносился разговор мужа с племянником, а когда Кондрат смотался в комнату и шёл назад на веранду, зажимая в пальцах знакомый ей бумажный прямоугольник, она поняла, к чему клонит её дорогой супруг.
 
— Что б я ничего не слышала про твой бред с надгробием. Мальчик отдыхать приехал – пусть отдыхает. А со своими глупостями к нему не лезь! — предупредила Екатерина мужа.
 
Её решительность лишь только раззадорила тёпленького Кондрата.
 
— Мой племянник, что хочу, то и говорю.
 
— Тогда и обед ему готовь, стирай его портки, раз ты такой главный.
 
— Не утрирый! И не надо свои бабские штучки: обед, портки. Одно к другому не идёт. Я, что ли, фотографии терял?
 
— Да какие фотографии? Тоже мне — член политбюро. Хоть бы на одной на человека был похож! То косой, то кривой, то пьяный в стельку. Вот и все твои фотографии…

Если бы не обидный тон, которым жена повела дискуссию, то Кондрат мог согласиться, что фотогеничности ему всегда не доставатало. Горькая получалась картина: жизнь, вроде бы, уже прожита, а предъявить себя во всей красе не представлялось возможным.  Ошибки прошлого и невезуха были тому виной.
 
— А Крым? Я — в Крыму. Ты забыла? — с трагическим надрывом вырвалось из Кондрата.
 
Екатерина жалостливо посмотрела на мужа.
 
— Иди отдыхать уже.
 
— Пойду, пойду, — он упёрся взглядом в пол и с упрямой верой в голосе произнёс:
 
— Ты знаешь? Этого кибернетика мне сам Бог послал.
 
— Уснул он. Напоил мальчика, пень, — кивнула в сторону веранды жена.

2

Вся жизнь Кондрата Рудольфовича Сумина, запечатлённая в фотографиях, помещалась в двух небольших, пожелтевших от старости плотных полиэтиленовых пакетах. Время от времени мешки извлекались на свет божий из низин платяного шкафа для ревизии и наведения в них хоть какого-нибудь хронологического порядка.
 
Светлая мечта — что все родственники будут аккуратно разложены по годам и, наконец, встретятся в подобающих им стопках — так и не случилась. Из вороха чудных мгновений моментально всплывал какой-нибудь кадр, который самого пловца заставлял тонуть в тягучих водах прошлого. Барахтанье среди ушедших событий утомляло. Кондрат уставал, и заскорузлая бумага без церемоний отправлялась назад в шкаф. Как дворник, устраняющий последствия листопада, он жменями фасовал фото, злился, когда те сопротивлялись, цепляясь загнутыми углами о края мешков.
 
От этого фотографии ещё больше путались, и уже никто в доме не мог четко сказать: где лежат снимки тёти Лиды, приезжавшей пятнадцать лет тому назад со всем своим семейством праздновать Пасху, школьные фото детей или редкие кадры стройотрядовской эпопеи студента Кондрата Сумина.
 
Последний раз фотохроника понадобилась ему в день похорон школьного друга, Сашки Шульца, ушедшего, как и другие сверстники, неожиданно и совсем не ко времени.
 
Возвратившийся с кладбища Кондрат принялся лихорадочно тасовать пухлые колоды, беспрестанно бормоча что-то себе под нос. Со временем голос его становился громче, и вскоре жене пришлось заглянуть в комнату, где на полу, среди разбросанных фотографий сидел и непонятно чему возмущался её обычно кроткий супруг
.
— Ты что, с ума сошёл? — прикрикнула Екатерина.  — А ну, собери всё! Устроил бардак.
 
— Где моя фотография где я в Гурзуфе отдыхаю? — не унимался Кондрат, и как будто совсем не замечал совершенно понятного требования хозяйки. — Была же здесь, я помню.
 
— Какой Гурзуф? Какая фотография? Тысячу лет уже в Крыму не были, а он вдруг вспомнил! Убирай быстро всё за собой, - приказала жена и поспешила к зазвонившему телефону.
 
«Никогда не дослушает, зараза, — обиженно сокрушался Кондрат. — Вот где искать эту чертову фотку?»
 
На снимке он был запечатлён в том замечательном возрасте, когда борода почти не старит человека, а во все ещё ясном взгляде уже нет следов наивности. Бьющиеся о скалы волны, угадываемый сквозь глянец загар лишь добавляли образу мужественности.
 
Кондрат надрывно рыкнул и стал наводить порядок. Тут-то и выскользнуло из стопки небольшое фото.
 
«Это я таким был?», — удивился Кондрат и побежал к Екатерине, чтобы показать находку.
 
— И что ты мне притащил? — едва взглянув на фото, недовольно спросила жена.
 
— Ты смотри. Даже не верится, что это — я.
 
— Зато я хорошо помню. То был единственный день в году, когда ты трезвый домой пришёл. Забыл? А к вечеру опять умотал и только через три дня домой явился.
 
— Нашла чего вспомнить, дура, — виновато огрызнулся Кондрат.

— Даже смотреть не хочу. Убери от меня эту… — не договорила Екатерина и отвернулась от мужа.
 
Разговор откладывался надолго. Кондрат затосковал. Мало того, что гнёт траурных панихид и мрачной кладбищенской атмосферы он вынужден был переживать один, так ещё и о задумке своей не мог поведать.
 
Блуждая по новому городскому кладбищу среди крестов, обелисков, гранитных и мраморных памятников, враставших в землю до самого горизонта, Кондрат Сумин впервые подумал о собственном надгробии. Блажь появилась внезапно и совершенно обыденно, как иногда приходят идеи запастись гречкой, ввернуть в туалете энергосберегающую лампочку, обзавестись любовницей или собакой.
 
«Я бы себе такое не хотел», — мысленно отбраковывал Кондрат варианты кладбищенской архитектуры, как будто подбирал себе на зиму шапку.
 
Он перемещался по погосту и тужился представить могильный камень, который придавит его однажды раз и навсегда. Воображение не порождало мистических страхов, связанных со смертью, зато заставляло внимательней приглядываться к пристанищам тех, кто уже получил полный комплект дат.
 
Некоторые памятники возбуждали почтительное любопытство, сродни тому, с каким люди, имеющие скромный достаток, заглядывают в дорогущие авто, припаркованные в неожиданном месте. Противоположные чувства возникали при виде заброшенных могил с насквозь проржавевшими оградками.
 
Кондрат решил, что достойней смотрятся черные обелиски с изображенными на них людьми. Наблюдательному мужику нравилось, что на камень можно было переносить любой портрет, не особенно подгоняя его под возраст.
 
Неторопливые рассуждения сами собой привели к мысли о старой гурзуфской фотографии. Вот то единственное, что идеально подходило для увековечения любимого мужа и отца.

3

Если бы Кондрат страдал, допустим, грыжей и в самый критический момент к нему явился знахарь, готовый навсегда избавить от неприятного недуга, то и тогда он обрадовался бы меньше, чем сейчас радовался появлению родного племянника с его сказочным фотошопом.
 
Идею о собственном надгробии он выплеснул на Вовку сразу, как только тот окончательно пришёл в себя после памятного обеда. Поначалу реакция юного собутыльника не понравилась Кондрату. По глупости и малолетству тот не обрадовался возможности поработать над новым образом своего дядьки. Племяш даже повёл себя обидно: перебивал, ёрничал, задавал идиотские вопросы.
 
— Не рано ты себя в жмуры записываешь?

— Нормально, — скрывая раздражение, ответил Кондрат. — По нашей жизни ко всему нужно быть готовым. Тут, дело в том, что только на два шага отойди от дома — и в какую-нибудь пакость попадёшь. Это сейчас запросто. Начеку нужно быть, Вован. Так что, давай, думай, как дядьку получше отразить.
 
— Рёхнулся наш Кондрат Рудольфович, — подключилась к разговору Екатерина, — с дуба рухнул.
 
— Да, дядя Кондрат, ты конкретно чудишь.
 
— Слушай, кибернетик, ты чертей всяких на компьютере чертишь — я тебе говорю, что ты ненормальный? В твоём возрасте женский пол не на компьютере надо иметь, а…

Кондрат нарочно поперхнулся, чтобы лучше сообразить, как без лишних потерь закруглить обидный для Вовки намёк, и перевёл внимание на жену:
 
— А тебе лучше не встревать, когда люди говорят. Правильно, Вовчинский?
 
Племянник неуверенно пожал плечами, но означало это только одно: ничего правильного он в дядькиной затее не находил.
 
Сопротивление удалось сломить лишь после того, как Кандрат стал сомневаться в компьютерных способностях хакера. Обвинения в профессиональной импотенции хоть и скрывались за туманными намёками, но звучали обидно и ранили Вовкино самолюбие.
 
— Объясни, чего реально ты от меня хочешь, — сдался племянник.
 
— Разговор не мальчика, но мужа, — тут же польстил Кондрат.
 
Он себе всё ясно представлял, и на словах сумел оживить картинку такими подробностями, что и слепому могло показаться, что описываемую идиллию он видел в собственных снах. Вовка почти физически чувствовал, что это он брал в фокус фотоаппарата своего родственника, вышивавшего на гурзуфских пляжах во времена, когда стоимость поллитровки составляла четыре рубля и двенадцать копеек.
 
Легендарный снимок рождался заново. Зажатый рамками фотографии на паспорт, Вовка, как настоящий художник, смело вносил в образ Кондрата черты и Джека-воробья, и Шурика из «Кавказской пленницы». Он бесконечно экспериментировал. Неказистое фото обогащалось то атрибутами любимого Вовкой фэнтези, то приобретало готический налёт. Заказчик многие идеи губил на корню. Всякая отсебятина пресекалась. Единственное, что Кондрат разрешил оставить, — это кокосовые пальмы и океанские волны под Медведь-горой, обеспечивавшие дальний фон на его портрете.
Заглядывая в компьютер через плечо племянника, Кондрат всё больше веселел.
 
— Тут Штирлица недавно разукрасили. А я, ядрёна мать, тоже, вроде, неплохо получаюсь в цвете. Солидол. Молодец ты, — нахваливал он племянника. — Как, говоришь, это у вас там называется — вэбмастер? Лихо.
 
— Сейчас любой, кто знает программу, может такое делать, — скромно парировал Владимир.
 
— Запиши меня тогда в подмастерья. Мы с тобой Катюху на метле изобразим, — мстительно пошутил Кондрат. — Пусть летит фотки мои старые искать.
 
Не было конца радости, когда Вован завершил работу, а потом ещё, из уважения к дядьке, распечатал, как фотографию, и посадил в рамку. Даже Екатерина одобрила портрет, но, при всём том, ни в какую не хотела вешать его на стену.
 
— Пусть хоть в золотой раме будет. Видеть не хочу, — упрямилась жена.
 
Потом, когда племянник уехал, Кондрат иногда доставал из укромного угла свой прототип и в одиночку любовался им. Грезилось, как выигрышно будет смотреться на черном мраморе столь искусный портрет, доведённый до совершенства высокими технологиями.
 
«Будут проходить люди мимо, — думал он, — посмотрят и скажут: солидный человек здесь покоится. Кем он был? Путешественником? Дипломатом?»
 
При мыслях о добрых прохожих на глаза его наворачивались слезы. Не такой уж и пропащей казалась жизнь. А будущее, при наличии Вовки и фотошопа, Кондрату представлялось светлым.