Общага

В юности я прошла «суровую» школу семейной жизни. Ну как «суровую»… для моей ранимой,  почти детской в тот момент психики – наисуровейшую. Так вышло, что замуж я «выскочила» довольно рано – в 17 лет. Дабы не пугать читателей, помимо наличия в моем резюме  такого, как бы подтверждающую несформировавшеюся угловатую личность, факта раннего замужества (что для многих является критерием глуповатой романтичной натуры), описанием того – с чего же вдруг понятие «общага» может расцениваться для молодой девушки переходным этапом, переломным моментом типа мирового экономического катаклизма в Западной Гваделупе, наверное, поясню. А потом уже начну рассказывать.

Вступление

Я, как и большинство обычных девчушек, до 17 романтичных воздушных лет проживала с родителями. Причем мое отрочество проходило в деревне, небольшом районном центре на севере России. Все тихо, спокойно, размеренно. У меня, конечно, были свои домашние бытовые обязанности, но, по сути, они все равно как то были налажены. Поэтому не считается. А по окончании школы «облупленный коричневый чемодан» в зубы и – ну здравствуй, взрослая самостоятельная жизнь. К чему все эти вступления? Наверное, для того, чтобы в двух словах можно было описать мое состояние и отношение к действительности в тот момент моего существования. Среди толпы шумных и деловитых горожан я была как «свежепойманная» в саванне лань, которую поместили в зоопарке в клетку рядом с коренными их жителями – морскими свинками, деловито жующими морковку, и шимпанзе в бархатных штанишках.. Всю свою сознательную жизнь, прожившая в собственном доме с баней, огородом и прочими атрибутами сельской «инфраструктуры», я как то не очень была готова морально к автобусам, лифтам, толпе, ритмичным строем перебегающей дорожное полотно прямо под колесами автомобилей на уже желтый сигнал светофора отнюдь не по пешеходной «зебре». И в довершение всех испытаний, вызывающих в моем сознании приступы клаустрофобии и психосоматических ступоров, дальнейшая моя жизнь планировалась в общежитии. Планировалась – это тоже не точно было бы сказано. «Житие мое в общаге» было решено  постфактум и никаких комментариев с моей стороны даже существовать не могло. Я как бы получила повестку в определенный срок прибыть в определенный пункт назначения – «при себе иметь две смены белья, зубную щетку и сухой паек на неделю» и «провожающих прошу освободить вагоны». Если уж быть наиболее точной, то жить мне предстояло в семейном общежитии Завода железобетонных изделий №3. Суровая действительность в тот момент моей жизни настолько накрыла меня с головой, что я уже не могла, как тот самый Мюнхгаузен вытащить себя за косичку из весело обгладывающего мой мозг, мои привычки, мою наивность, мои понятия о жизни, правилах этикета, взаимоотношениях, болота типичной постсоветской общаги. Я прожила в ней 6 лет. О чем не жалею. В чем то она научила меня жизни, развеяла призрачные детские мечтания. Все было как нужно.

Ареал обитания

Ну а теперь частности. Общежитие, как я уже сказала ранее, принадлежало одному крупному заводу. Находилось это девятиэтажное кирпичное здание – «свечка» - в рабочем районе. Каждая автобусная остановка в этом районе называлась в соответствии с тем, что находилось рядом – завод, фабрика, комбинат. Редкие вкрапления обыкновенных «квартирных» домов в этой фабричной зоне количеством проживающих в процентном соотношении с населением, что ютилось в рабочих общежитиях, пансионатах, «малосемейках», расположенных буквально каждую сотню метров, даже сравниться не могло. Район был уже старый, многометровые тополя, высотой более девятого этажа, каждую весну по колено заваливали своим пухом окрестности. Разбитые еще советские детские площадки со скрипящими качелями без сидений, облупившимися проржавевшими насквозь металлическими горками, мало скрашивали окружающую действительность. Перед зданиями общежитий «модерновая советская» открытая эстрадная площадка, предполагающая проведение культурных мероприятий с танцами. Замызганные, перекрашенные кирпичные остановки с большой качающейся на ветру буквой «А». Почти не засыхающие глубокие лужи-болотца в тени ветвистых деревьев. И серые нахмуренные лица кругом. Совдеп. Рабочий район. Добро пожаловать.Welkom!!

За комплексом общежитий, принадлежащим этому заводу, находились автобусный и троллейбусный парки. Каждое утро, начиная примерно с 4-5 утра, дребезжащий из за устаревшего оборудования «громкой связи», строгий колос разбитной диспетчерши в годах бодренько  давал текущие установки водителям о направлениях, пересменах, вызовах к телефону (Смирнов, вам звонят из города. Паааааавтарррряю, Смирнов, вам звонят из города) и на ковер к начальству. К окончанию шестилетки проживания в общаге мне стало казаться, что в моей памяти четко зафиксирован поименный список всех водителей автопарка с отметками о семейном положении, состоянии в профсоюзной организации, «приписке» к определенному маршруту и автобусу с указанием государственного знака, а также примерный график отпусков. С началом морозов к этой радиотрансляции «утренней гимнастики» прибавлялись звуки постоянно работающих двигателей автобусов, водители которых уже завелись и выкатились из боксов в автопарке, но на время оформления путевых листов, опасаясь поломки, оставляли их заведенными. Вместе с грохочущими звуками в воздух в избытке поднимались выхлопная гарь и сизоватая дымка. Так сказать неотделимые улучшения работы советского автобуса «ЛИАЗ». Троллейбусный парк располагался чуть дальше. Там, где заканчивались натянутые над полосами движения троллейбусные провода. Примерно одну остановку от общежитий. Туда не ходят поезда… И не летают самолеееееты. То, что автопарк был прямо за нашим общежитием, иногда все таки выдавал приятные моменты на-гора. К примеру, когда осенним промозглым вечером водитель автобуса на остановках бодренько объявлял: - «Я в парк!», а ты, внутренне задохнувшись от радости, удовлетворенно киваешь: - «Нам по пути, парень…»В то перестроечное время автобусы не ездили с таким же энтузиазмом как сейчас, обгоняя друг друга в надежде отбить дополнительных пассажиров. Автобусы были редкостными, ходили по расписанию и часто ломались. Поэтому такое явление хоть немного, но успокаивало. Направление троллейбуса в парк наоборот обламывало по самое не хочу, ибо до общаг оставалась одна самая длинная остановка.

За автобусным и троллейбусным парком находились железнодорожные пути. Вагоны мчались по всем направлениям, изредка рассекая воздух тревожными предупреждающими гудками. Все таки двигались они в жилой зоне, опасность в виде перебегающих пути бесстрашных городских жителей присутствовала всегда. Настолько бесстрашных, что иногда, для экономии времени, когда пешеходные железнодорожные мосты располагаются далековато и очень хочется домой после тяжелого трудового дня, а дорогу перегораживает ожидающий освобождения путей «товарняк», очередные взмыленные «тетки» и осунувшиеся прокуренные мужики запросто перелезали под сцепкой вагонов. Это очень опасно. Знаю. Сама ползала пару раз. Но такие товарняки иногда могут стоять часами. А если объезжать нагромождение железнодорожных путей официальным путем, пересаживаясь с одной ветки на другую, то милый дом, стоящий на расстоянии в двести-триста метров, покажется далеким и призрачным миражом. Вот вроде вот он, и крыша его виднеется – ан нет, добираться часа полтора-два минимум.  И… «Под товарняк?...»

На железнодорожный мост мы ходили гулять вместе с моим будущим мужем. Стоять на грохочущей махине, смотреть на проносящиеся внизу поезда казалось достаточно романтичным занятием по сравнению с прогулками по замусоренным проулкам.

Справа от общежитий находился комвольно-суконный комбинат (да, да, я тоже долго заучивала расшифровку этой аббревиатуры). Высокий бетонный забор на всем протяжении, а за ним осыпающиеся, давно требующие ремонта, махины зданий с трубами, изрыгающими в зависимости от происходящих внутри процессов серый и черный дым. Я недавно проезжала мимо этого рабочего комплекса. Запустение и частичная разруха все так же довлеет на этой территории. Хм, прямо напомнило мне молодость. Вдоль всего забора (а территория комбината была значительной) был расположен загаженный в то время донельзя опять же тополиный «лесок». Заостряю на нем внимание в силу воспоминаний о животном страхе во время пересечения этой местности темными промозглыми вечерами. Иногда мне приходилось задерживаться на учебе или в гостях, а троллейбус, на котором я ехала, вдруг заворачивал в парк и мне надо было либо ждать следующего на трескучем морозе (что грозило немалыми последствиями для моего здоровья, ибо я уже к тому моменту была похожа на ледышку – автобусы и троллейбусы в то время часто бывали без отопления), либо устраивать бег с препятствиями по пересеченной местности. Хотя при выборе второго пункта здоровьем я тоже рисковала. Не нарушением психики от давящего страха и наступления внезапного инсульта, а, наверное, больше получением физических увечий различной тяжести от мающихся бездельем «реальных пацанов».

Напротив комвольно-суконного комбината возвышался как бы ему в насмешку процветающий завод медицинского оборудования. И если комбинат не смог сориентироваться вовремя и продолжал выпускать товар по типу фабрики «Большевичка», то завод Медоборудования своевременно заключил контракт на выпуск одноразовых шприцев большими партиями. Дело пошло, заводик восставал из мертвых, украшая свои здания еврофасадами и кокетливыми парко-культурными насаждениями.

Далее, ближе к общежитиям располагались несколько НИИ, в одном из них какое то время работала и моя тетка, устроившая мое явление общаге. Похожие на большие пчелиные улья, ячеистые дома, кладезь умов, проектные институты, затухавшие от безденежья, в мое время потихоньку сдавали все возможные «лишние» помещения в аренду мелким предпринимателям. Поэтому первые пару-тройку этажей сплошь укрывала наружная реклама мелких контор и забегаловок. В настоящее время ситуация изменилась кардинально. «Мозги» стали цениться все больше, а если учесть, что половина из этих институтов занималась проблемами разработок нефти и газа, то можно понять, когда именно состоялся переломный момент в их истории.

С левой стороны присутствовали завод электро-механических изделий «Электрон», оптовые базы, какие то более мелкие механические мастерские. Перед общежитиями более менее «приличный район» пятиэтажных хрущевок. Он нес окрас рая для заводских рабочих, потому что по наступлении  определенных трудовых достижений первооткрывателям заводской эпохи «светила» реальность в виде личного санузла и кухни в пять квадратных метров.  Текущие обитатели общаг понимали, что им уже ничего не перепадет, молчали враждебно, слегка насупившись.

Общежитие

А теперь займемся красочным описанием внутренней обстановки. Когда я жила в общаге, мне казалось все окружающее меня абсолютно естественным. И район и внутреннее «убранство» и даже его обитатели. И я сама как то очень быстро «выварилась» в одну с ними консистенцию и булькала единой бесформенной массой на злобу дня. Сейчас каждое посещение общежития (просто в ней все еще остались проживать кое какие мои родственники в свое время устроившие меня туда – повторяюсь в который раз) оставляет в моем разуме маленькую зарубку удивления самой себе «тогдашней» и даже немного уважение к себе и гордость. Общежитие оно и есть общежитие. И если в простом многоквартирном доме всегда есть личности, которые разрисуют подъезд и умудрятся нагадить на лестничной площадке, то подобных деятелей в общаге на квадратный метр на порядок больше. И не потому, что люди там живут плохие или низкокультурные. Вовсе нет. Просто там живет ОЧЕНЬ много людей. Очень, очень, очень много. Но когда каждый день смотришь на обстановку, поневоле привыкаешь и она не кажется тебе убогой. Уже не хочется, поджав хвост, стремглав бежать из этого «ада». Нормально. Тихо. Спокойно. Уютно даже где то. Мои друзья, такие же лимитчики, как и я, реагировали абсолютно адекватно. Они тоже жили в общагах, пансионатах, малосемейках, снимали комнаты в квартирах со стервозными, порой уже выжившими из ума, пенсионерками. Обыкновенное студенческое состояние приезжих из деревни. Местные, маменькины дочки, всю жизнь прожившие под крылом родителей, где всегда тепло и чисто, где мама приготовит вкусный ужин и погладит вовремя любимую кофточку, а папа встретит на машине с учебы с последней пары, с испугом озирались на эту «квинсистэнцию зла», по какой то необходимости иногда попадая в мою общагу.

Сами общежития находились в типовых девятиэтажных зданиях «свечка», состоящих из двух, соединенных между собой лестничными пролетами с лифтом и мусоропроводом, корпусов. Общежитий завода ЖБИ-3 было 4. Один комендант на 4 здания. Сама она проживала в одном из них, в переделанной из комнат (блока) квартире на первом этаже с отдельным входом и кокетливой резной верандой. «Кабинет» располагался в нашем здании, такое маленькое весьма захламленное помещение с совдеповским столом, объемным несгораемым шкафом-сейфом и нетленными бархатными знаменами с изображением Владимира Ильича с его знаменитым хитрым прищуром. Я посещала кабинет коменданта один раз в месяц, приносила «мзду» - плату за «квартиру». На самом деле комната, которую мы снимали, по документам числилась кладовкой коменданта, в которой она должна была хранить всякие там лопаты, ведра и прочие атрибуты хозяйственной жизни. Поэтому, соответственно, плата за комнату шла лично ей в карман. Но, как полагается, мне выдавалась квитанция на руки, символизирующая добросовестное исполнение мною финансовых обязательств. Я не возражала, даже степенно все 6 лет бережно складывала их в укромном месте, так сказать  на случай «ядерной войны». Все на словах, доказать потом без этого клочка бумажки, что я не «ишак» и «все уплОчено» я бы и не смогла. Поэтому… Береженого бог бережет, как говорится. Кстати и наш экстренный выезд из общаги произошел вследствие очередной проверки. Мы как то слабо походили на лопаты и ведра, поэтому и произошла срочная наша эвакуация.

Общежитие начиналось с лестницы. Высокой, почти парадной, монументальной. Причем на каждое здание полагалось по две лестницы, по одной на каждый корпус, но в виду аварийного состояния одной из них (сквозь бетонные ступени которой можно было видеть ее внутреннюю личную «жизнь») функционировала только одна. Поэтому для того, чтобы попасть в наш корпус, необходимо было войти через «рабочий» вход, миновать подсобные помещения и фойе. Самое странное, что на текущий момент (то бишь в настоящее время) в фойе открылся большой продуктовый магазин и в связи с этим перекрылся доступ в дальний корпус здания. Выход нашелся быстро – просто напросто открыли «аварийный» вход. Ремонта не производили. Обычная жизненная ситуация. С тех пор каждое возвращение домой для жителей общежития является одновременно развлекательным аттракционом и игрой в русскую рулетку – рухнет ли сегодня под тобой одна из ступеней лестницы и ты провалишься в многометровую мглу или все таки повезет.

Каждому общежитию полагалось что то типа «смотрителя». Это называлось емким словом– вахта. В принципе само слово вахта несет в себе один основной смысл – дозор, контроль, режим и прочее. В студенческих общежитиях вахта работает обычно на вход/выход. То есть посторонним вход воспрещен, выход из общежития после 22.00 вечера равносилен расстрелу, что в переводе на материальные эквиваленты равноценны спиртосодержащей жидкости в зависимости от градуса различного объема. В семейном общежитии, каковым считалось наше, понятие «вахта» несло несколько другой окрас. Я, правда, до сих пор не понимаю цели ее существования, если честно. Маленькое помещение на самом входе с большим окном, выходящим на парадное крыльцо. На этом окне обычно по краям располагали входящую корреспонденцию жильцов – различные письма, открытки, почтовые уведомления. Каждый заинтересованный жилец перед входом в общежитие изучал внешнюю сторону этого окна на предмет наличия своей фамилии в строке «адресат». Если такой факт присутствовал, необходимо было зайти в общежитие, открыть дверку (специально уплотненную какими-то приспособлениями) на вахту и попросить свое письмо. А также раз в неделю на вахте можно было взять бесплатную газетку с программой передач внутри. Если повезет, конечно, и они останутся к вашему приходу. Властительницей вахты в нашем здании была мощная яркая татарка неопределенного возраста и  последнего номера одежды в размерной сетке. Она была просто необъятна по своим параметрам, передвигалась по пересеченной местности с превеликим трудом и все свое время (с раннего утра до позднего вечера) восседала на вахте. Мне в эти моменты она напоминала большую тканевую куклу в кокошнике, которыми обычно накрывают самовары или чайники. Я не знаю, была ли у нее семья, но найти «смотрителя» на вахте можно было почти всегда. Вахтершу звали Руфа. На вахте у нее было все для приятного времяпрепровождения – горячий крепкий чай, вазочка с печеньем и конфетами, рукоделие и самое главное – сплетни. Старожилы считали посещение Руфы не только знаком уважения к ней, но и показателем высшей степени приближения к касте «важных людей». Ну, естественно, в пределах общежитий и  завода. Руфа – это человек, «второй» после коменданта. Ей можно пожаловаться на соседа, то бишь настрочить донос, тем самым поспособствовать, по крайней мере, проблемам соседа с администрацией общежития и самого завода, а в высшей мере даже с последующим его выселением. Руфу знали все и все ее боялись. Сейчас мне кажется, что Руфу можно было сравнить по степени влияния с ЧК во время холодной войны. Она была как большой откормленный паук в крепкой добротной сети в дальнем углу террариума. Можно жить довольно спокойно и беззаботно, летать мимо нее, практически не обращая внимания на ее присутствие. Но стоило хотя бы только одной лапкой коснуться натянутой струнки паутины с липкими слезинками клея и все – «ты попал».

Между двумя корпусами был холл – очень большое помещение. Мы называли его «фойе». Квадратов, наверное, 100-150. Точно не скажу никогда. В свое время по какому то доброму умыслу видимо там собирались устроить игровую комнату для детей. Поэтому стены в фойе разрисовали яркими детскими картинками – всякими там зайчиками, грибочками и прочим, прочим, прочим. В принципе было красиво. Но, если учесть обширность помещения, высоту самого фойе примерно в два этажа и такие же высокие окна, первый этаж и бетонный пол, теневую сторону здания, то можно примерно рассчитать среднегодовую температуру, царящую там. А если еще и вспомнить, что совсем недалеко от фойе были входные двери, сквозь которые постоянным потоком входящих/выходящих людей впускался морозный воздух, то сразу станет понятным,  насколько быстро завязла эта идея. Но для проверяющих «все пучком» - поставьте «крыжик» напротив пунктов «развитие культурной жизни общежитий» и «обустройство игровых мест для детей». У меня с фойе связана смешная фраза – прямо в мозг врезалась. Мой будущий муж был очень пунктуальным (я, кстати, тоже), при этом на сборы тратил времени по минимуму и всегда заканчивал со словами – «Жду тебя в фойе». Меня это чрезвычайно раздражало и одновременно дрессировало. Но если подойти к этому моменту с юмором, то практически каждый день мне назначали свидание в фойе.

Лифт. Обычный советский лифт с прожженными зажигалками пластиковыми кнопками и похабными надписями. В этом отличий от обычного дома было мало. У него была единственная особенность и, в общем то, очень важная. Лифт находился в общежитии. Все, этим все сказано. 9 этажей, 18 блоков, примерно по 20 человек в каждом из них. Вспоминаем основные догмы арифметики. Ранее утро, все торопятся на работу… Либо вечер, час пик, все возвращаются… Картина маслом. Ломался, правда, очень редко, это да. Плохая черта у нашего лифта – по нему была выведена куда то отдельная кнопка вкл/выкл (я всегда подозревала, что на вахту) и в момент переноски/перевозки особо тяжелых предметов, как то – холодильники, шкафы, диваны, происходил фокус весьма логичного порядка. Лифт вдруг волшебным образом отключался. А когда переезд заканчивался – включался заново.

На каждом этаже опять же согласно проекта располагалась прилифтовая площадка общей площадью, наверное, метров 30. Для чего она была предназначена изначально архитекторами мне лично совершенно непонятно. Может быть для формирования очереди на лифт? Или для танцев во время проведения «общеблочных» застолий? Сие мне неведомо. При всем при этом окна на этой площадке занимали в стене более 70 процентов и в высоту и в ширину. В мое время прилифтовые площадки оставались только на 2-3 и 8-9 этажах. На остальных этажах площадка была ровно заложена бетонными блоками или несколькими рядами кирпичей, отгораживая, таким образом, дополнительную комнату. Туда прорубался дополнительный вход из одной из прилегающих комнат и получалась почти квартира. Единственная сложность – это утепление стены со стороны улицы в виду наличия такого огромного окна. На сегодняшний момент прилифтовых площадок нет ни на одном этаже. Везде сделаны комнаты. Кстати формирование таким образом «почти» квартир было весьма распространенным явлением в общаге. Если по каким то причинам жильцам удавалось «выбить» дополнительную комнату рядом, то одна из дверей закладывалась, межу комнатами пробивался связывающий вход. Получалось вполне прилично. Моя  «общажная» тетка жила по такому принципу. Ее муж был «афганцем». Квартира по очереди им все никак не доставалась, но по закону ему были положены улучшенные условия проживания.

Мое воспоминание из молодости, как я стояла на нашей прилифтовой площадке на бордюре у окна, прижавшись носом к стеклу, и смотрела на улицу на остановку. Высматривала своего задержавшегося где то молодого человека, своего будущего мужа. Скучала, переживала, нервничала. Очень простое воспоминание, малоромантичное. Но когда я вспоминаю его, понимаю, что в нем было заключено море нежности и заботы.

Мой блок

На каждом этаже корпуса общежития находился «блок». Это восемь разных по квадратуре комнат (12 и 18 м2), расположенных по кругу. В центре находились комнаты общего пользования – «умывалка» на 4 раковины, два туалета и душевая. Если описывать территориально, то с каждой стороны находилось по две «больших» (18 м2) и «маленьких» (12 м2) комнаты. Ремонт в блоке производился один раз. В момент строительства самого общежития, я так полагаю.

 С одного края, у входа, расположен холл с общей дверью и оставлено место для кладовок, которых по принципу строителей должно было хватать на всех жителей пропорционально комнатам. На самом деле практически единовластными их хозяевами являлись «старожилы», прожившие в общаге более 10 лет. «Новоселам» приходилось хранить вещи «для кладовок» у себя в комнатах.

С другой стороны, параллельно холла, находилась общая кухня. По идее там жильцы блока должны были готовить себе еду на общих плитах, которые уже давно пришли в негодность, хранить продукты в холодильниках и мыть посуду в двух раковинах. Плиты за старостью были утилизированы. Поэтому приготовление пищи и ее хранение также происходило у каждого в своей комнате. Соответственно кухня как таковая использовалась только для мытья посуды в общих раковинах, которые редко кто убирал за собой, а также для взаимного общения во время совместного выкуривания пары-тройки сигарет. Для этой цели на кухне имелась большая деревянная, отполированная долгими годами сидения на ней сотнями поп, лавка. Историю возникновения сего предмета общественного обихода на этом месте не помнил никто. Все углы на кухне также были забиты собственностью старожил общаги - сломанными холодильниками, старыми шкафами с амбарными замками на них в качестве кладовок и столами-пенсионерами. Таким образом, вновь въехавшим жильцам приткнуть даже какую-нибудь элементарную тумбочку 20 на 20 сантиметров практически было неосуществимо. Подвинуть в захламлении блока кого-то из местных даже гипотетически было страшно. Хотя если вспомнить старые фильмы о коммунальных квартирах (что весьма похоже), то в нашем случае никто не весил на стенах в коридоре санок, велосипедов и старинных тазиков. Получается как бы наш коридор выглядел немного поприличнее. Но это было отнюдь не из за любви проживающих к уюту и правильным пропорциям помещения. Это было скорее страх перед воровством. Район рабочий, неспокойный, двери в блок редко закрывались днем, только на ночь. Хотя белье вешали. И никто не воровал, что интересно.

 Большое, вечно затянутое паутиной окно на кухне выходило на балкон, которые  жильцы должны были использовать для сушки выстиранного белья. Первое время я не могла на него даже смотреть, а не то, что смело выйти и распределить свои свежесполоснутые вещички на просушку. Сам балкон в длину был где то метра три, он был полностью сварен из толстых металлических прутьев. Здесь я опять же буквально рукоплещу фантазии и мастерству архитекторов этого здания и, если честно, весьма удивляюсь согласию на такую конструкцию государственных органов, смелым росчерком проставляющее свое «ДА» на этом госплане. Находясь на этом балконе, если смотреть вниз, можно было увидеть людей, чинно расхаживающих на нижних этажах. Учитывая то, что блок находился на 9 этаже, это головокружительное ощущение нахождения буквально в воздухе заставляло мои колени ходить ходуном от страха. Надежности он не внушал абсолютно. Самое смешное, что когда я уже все таки (с трудом) могла передвигаться по балкону, то «по первости» очень переживала за свой вид «снизу». Ведь я находилась на самом верхнем, последнем балконе и при моем дефилировании в процессе выполнения наклонов/подъемов с целью «пристегивания вещичек» находящиеся на балконах ниже (а это все!) проживающие любого пола имели возможность свободно лицезреть мое нижнее бельишко и прочие прелести. Поначалу стыдливость по этому поводу меня просто съедала. Впоследствии я уже не обращала на такую мелочь особенного внимания. Сейчас понимаю, что в принципе мой стыд не был актуален. Во-первых, кому оно надо сидеть на балконе «в засаде» часами в надежде «зазырить» мельком труселя проходящей по балкону женщины? Какой в этом интерес? А во-вторых, даже если и что то все таки было видно, то рассмотреть это что то можно было только с расстояния на один-два этажа ниже, не более того. Ну, или используя бинокль. В крайнем случае подзорную трубу. Стоила ли такая игра свеч?  Скорее всего, нет. Итак, летом белье сушилось на балконе, а зимой на веревках, натянутых вдоль коридора. От того, стирались сегодня мои соседи или нет, зачастую зависело мое вечернее времяпрепровождение. Все по принципу – кто успел, того и тапки (читай веревки). А поскольку в коридоре и кухне постоянно кто-то курил, иногда готовилась на выносных плитках особо пахнущая еда (по типу жареной мойвы), кто-то мылся, брился – запах у высушенного белья отнюдь не пах горной свежестью. Но со временем ко всему привыкаешь. И сушить в комнате в 12 м2, в которой как бы был и коридор и кухня, и гостиная и спальня и даже кабинет, было достаточно глупо.

В холле помимо кладовок находился большой самодельный жестяной туалетный лоток кота Барсика, который царствовал в этом блоке. Он принадлежал самой «старейшей» жительнице блока, Соньке, никто не смел его обижать, ну и в принципе заводить кого то помимо Барсика, было, по крайней мере, опасно. Почему – поймете позже.

Туалетов было два. Когда то давно… Потом в какой то определенный момент один из них пришел в негодность (когда и что именно сломалось -  история умалчивает). Постояв некоторое время в таком непотребном одиноком состоянии и потеряв все надежды на помощь от коменданта общежития, туалет плавно перешел во владение опять той же самой Соньке. В дверь был врезан замок и больше никто из блока кроме Сонькиного семейства, состоявшего из трех человек (не включая Барсика, имевшего собственное отхожее место), пользоваться им возможностей не имели. А поскольку остальных проживающих в блоке было примерно от 15 до 25 человек (в разные периоды времени), очень часто приходилось ожидать своей очереди. Сам туалет всегда находился в очень запущенном состоянии. На него нельзя было не то, что присаживаться, преследуя определенные низменные цели, но и просто в принципе провести там долгое время, да еще и с открытыми глазами. Туалетный утенок отдыхает. После этого туалета у меня до сих пор сохранилось трепетное ощущение к слову «унитаз». Мой личный унитаз в настоящее время по своей сути как кисейная барышня. Я его холю и лелею. Он мой лучший друг. Ведь кроме моей семьи к нему в гости больше никто не приходит.

Душевая. В то время, когда я еще только заехала, она почти бесперебойно функционировала. Если не замечать комья плесени на потолке и в углах и странноватую зеленоватую слизь на стенах, она даже была относительно чистой. Особенно если ходить мыться в резиновых тапочках и держать предметы первой необходимости (как то – мыло, шампунь, мочалку) в полиэтиленовых пакетиках. Затем в какой то один несчастный год в общежитие нагрянула санитарная проверка. Посчитав состояние труб и канализации в аварийном состоянии, она вынесла постановление о немедленном капитальном ремонте душевых. Поскольку денег у общежития естественно не было, администрация не нашла другого выхода, как в один прекрасный день, так сказать без объявления войны, в дневное время, когда все проживающие преимущественно пребывали на работе или учебе, срезать в душевой все трубы, поставляющие горячую и холодную воду. Длительное время помыться не было вообще никакой возможности (вот тут то уж точно было нарушение всех санитарных норм), затем на первом этаже в холле в бывших подсобных помещениях устроили общественные душевые с отгороженными по бокам кабинкам. Душевые были холодными, промозглыми, с закрашенными болотной краской окнами и плохо работающим стоком. Поэтому если в них набиралось более пяти одновременно моющихся людей, грязная вода могла набраться по щиколотку. Это очень неприятно. Но в принципе другого выхода не было. Поэтому кто мог, принимал водные процедуры «на стороне», либо выбирал время для помывки так сказать не в «час пик». Особо продвинутые жильцы обратились со взяткой к коменданту общежития и по ее благостному умолчанию восстановили водоснабжение в душевых в блоках, произвели косметический ремонт и, соответственно, навесили на нее замок. А теперь на счет три, угадываем, кто же был таким активным человеком со связями в нашем блоке? Прррррравильно. Мадам Сонька. В этот раз только своими силами она произвести эту махинацию не смогла, но не по причине отсутствия достаточного количества связей и денег на ремонт, а в связи с подросшим «авторитетом» некоторых семей. В итоге три комнаты владели вожделенными «золотыми» ключами. Впоследствии, еще пару семей, заручившись опытом проворачивания этого дела, переоборудовали маленькие кладовочки рядом с умывалкой под мини-душевые метр на метр, в которых можно было мыться строго в вертикальном положении, ибо даже поднять упавшее мыло не позволяло расстояние между стенами. Ради этого они, конечно, пожертвовали кладовкой, но это их не особо ущемило, кладовок у них было несколько.

Исходя из вышесказанного, старожилы имели в блоке отдельные кладовки (порой даже не одну), разделочные столы на кухне, туалет и душевую. Недавно въехавшие недовольно пыхтели, но помалкивали. Причем теория относительности здесь не работала. Недавно въехавшим мог считаться и человек, проживший в блоке пару лет и, как мы, 6 лет и даже больше. Дедовщина процветала и благоухала буйным цветом. Но привыкнуть в принципе можно ко всему. В свое время мне вообще не казалось это чем-то из ряда вон выходящим.

Уборщицы, согласно регламента общежития, не полагалось. Уборщицы убирали только внешние территории, то бишь лестницы, фойе и прилифтовые площадки. В этом не скажу ничего плохого. Всегда было довольно чисто, на текущий момент в настоящее время этого не скажешь. В общем, уборщица в блоке не входила в стоимость проживания, впрочем, как и ремонт. Поэтому дежурили по очереди. Каждая комната ровно одну неделю мыла полы в блоке, сантехнику и выносила «туалетное ведро» из общественного туалета (последнее не распостранялось на комнату Соньку, потому что к «загаживанию» общественного туалета ее комната отношения не имела). Если произвести нехитрые математические расчеты, то мыть приходилось один раз в два месяца. При наличии животного в комнате, как то – кота, собаки, хомячка и прочее, устанавливалась очередь на уборку жестяного лотка господина Барсика, потому что считалось, что любое животное, не взирая на размеры, обязательно тут же принималось справлять нужду в это «чистилище ада». Доказывать обратное не имело смысла. Во-первых, потому что Сонькой устанавливалось чуть ли не посменное дежурство около лотка с целью доказать факт испражнения в оное вашим  питомцем и, как бы вы не прятали его в своей комнате, сию аксиому опровергнуть еще никому не удалось. Проверено лично. Во-вторых, личное знакомство Соньки и почти что дружба с комендантом общежития и знаменитой Руфой, навевали неприятные опасения и не способствовали рождению желания в противоборстве и восстановлении человеческих прав согласно гражданского кодекса.

Соседи

Начнем по порядку. Нумерация в общежитии  была своеобразная. Не по порядку, а в зависимости от расположения комнаты. Одно здание общежития – два корпуса, в каждом из корпусов правая и левая сторона. Итого 4 направления. Номер комнаты присваивался в зависимости от корпуса, этажа и сквозной нумерации комнат. Итого наш, самый дальний корпус – 4, номер этажа – 9, в блоке 8 комнат. Нумерация в наших комнатах, таким образом, была с 491 по 498.

Комната 491. Квадратура 18 м2. Семейство Симоновых.

Когда я думаю об этой семье, мне иногда становится страшно от осознания того, в какую безысходность иногда может попасть человек. Не от ужаса, что такое могло случиться, а от того, что в принципе ситуация то не очень и страшная, но выхода из нее нет вообще. В свое время в далекие счастливые советские времена Серега Симонов был разухабистым деревенским парнем. Этакой увалень, рубаха с плеча. Веселый, озорной, ярко-рыжий, центровой веселых посиделок и застолий. Жена его Татьяна была скромной, милой деревенской простушкой. Впрочем, на таких, обычно, и женятся деревенские весельчаки. Все шло по стандартному пути. Свадьба, застолье, работа в колхозе на МТС, двое сыновей. Один внешне похож на мать, второй на отца. Деревенский уютный домик, корова, свиньи, куры на подворье. Летом грибы и ягоды, сенокос, зимой банька и спокойные семейные вечера у телевизора. Затем внезапно наступили голодные 90-е годы. Колхоз развалился, работы на деревне не стало. А жизнь то продолжалась. И тогда они решились на самый отчаянный в своей размеренной спокойной жизни шаг. Они уволились из агонизирующего колхоза, продали свой немудреный домик в деревне и двинулись на заработки в город вместе с двумя малолетними  детьми. Устроились работать на завод, им дали комнату в общежитии. Перспектив к расширению площади никаких. Планов на дополнительные заработки соответственно тоже. Так и жили вчетвером в одной комнате. Со временем Серега уволился с завода и устроился водителем в автобусный парк, что находился рядом. Жена продолжала свою тихую трудовую деятельность на заводе. Я до сих пор не знаю - кем она там работала. Дети подрастали, места становилось все меньше и меньше. Комната у них была разгорожена шифоньером, за ним находился кухонный уголок – холодильник, плита и обеденный стол. Все вместе обедать они не могли, просто не помещались, ели по очереди. В другой части комнаты находились два дивана, на одном из них спали родители, на втором мальчики. Вечером, разложив оба дивана для сна, комната превращалась в один «диванный» полигон, практически без какого то дополнительного прохода между ними. У окна маленький телевизор. Вот и все премудрости. Кладовки у них не было, где они хранили свои вещи в этой маленькой комнате, я представляю с трудом.

 С годами от осознания того, что его семья никогда не станет жить хоть немного лучше, Серега стал конкретно закладывать за воротник. В такие моменты я его боялась. Просыпалась его загнанный в дальний угол угрюмости деревенская общительность. Он приставал с какими то глупыми разговорами ко всем, случайно встреченным в коридоре, дико ржал и лез обниматься. Самым любимым развлечением его в эти моменты было гоняться по кругу по коридору за теми из женщин, кто не обладал достаточной храбростью, чтобы дать ему отпор. Если задуматься, то, наверное, такой в то время была только я. Этакие гонки по горизонтали, юркнуть в дверь удавалось не всегда. До сих пор помню, как я прислушивалась к своей тонкой фанерной дверке, пытаясь уловить любые шорохи и по ним определить, насколько безопасно выйти на кухню помыть посуду или тупо сбегать в туалет.

Жена его отличалась гипертрофированной кротостью. За все 6 лет соседства с ней мы не разговаривали ни одного раза. Какой то странной бестелесной тенью (учитывая ее довольно внушительные размеры) она передвигалась по блоку незаметно, не привлекая ни секунды твоего внимания.  Всегда в серо-коричневых скромных одеждах, мышиный хвостик, правильная до щиколотки длина юбок, полное отсутствие макияжа. Потом в один период времени она чуть было не попалась в сети свидетелей Иеговы. Люди такого типа обычно очень легко подпадают под их влияние. Мужчины и женщины с отсутствующим взором приходили к ней довольно часто примерно полгода, они полушепотом общались в темном коридоре, приносили ей какие-то брошюры, убеждали прийти на собрание. Сначала она было поддалась, потом видимо все таки поняла, что это не выход и прекратила взаимодействие с ними. Еще примерно полгода сектанты приходили к ней под дверь и долго стучались, бывало не уходили по полчаса, ожидая в коридоре. Татьяна в это время сидела дома, замерев, боясь хоть шорохом выдать свое присутствие.

Сыновья были похожи характером на мать. Их тоже было и не видно и не слышно. Складывалось такое ощущение, что за них за всех в активности общения и аморальных поступках отдувался отец. Еще я знала, что они его стыдились. Очень часто, когда глава семейства в очередной раз напивался и собирался устроить пьяный дебош, сыновья (видимо по просьбе матери) приглушенно уговаривали отца утихомириться и сопроводить его домой, в комнату. Удавалось не всегда, но все же. Впоследствии мальчишки так же тихо отучились в техникумах на какие то рабочие специальности, отслужили в армии. Я в принципе и не знаю, как дальше сложилась их жизнь. Но я понимаю, что им наверняка было очень трудно создать свои семьи, если они все таки у них состоялись.

Комната 492. Квадратура 12 м. Саша. Сашка. Санька.

Сашка была крепкосбитой когда то тоже деревенской девчонкой, но в отличии от семейства Симоновых где то вполне довольная своей жизнью. Точнее она жила по принципу, что нужно не плакать и переживать, а к чему-то стремиться. А если не получается, то радоваться тому, что все таки случилось. Когда я только-только въехала в общежитие, Сашке было около 30, она считалась старожилом (жила в блоке примерно лет 8) и работала на заводе на какой-то рабочей (не конторской) специальности. Но завод со временем загибался, денег совершенно не хватало, прописка в паспорте оставляла за ней комнату на веки вечные и в один прекрасный день Санька уволилась. Быстро прошла курсы продавца продовольственных товаров и устроилась в магазин. Работала сменами, жила чисто и аккуратно. В своей маленькой комнатке смогла так уютно обустроиться, что я, иногда забегавшая к ней за солью или стрельнуть сигаретку, невольно ее уважала. За то, что вот вроде одна, а оптимизма при этом не теряет. Ведь на мой восемнадцатилетний взгляд Сашка была уже совсем старой девой и надеяться ей в принципе было не на что. Модельной внешностью она не отличалась, но была чрезвычайно обаятельна. Ни разу не слышала, чтобы она с кем то в блоке ругалась, Сашку любили. Иногда у Саньки случались загулы, в принципе не так уж и часто. К ней приезжали ее подруги (постоянных было две, я знала их по именам и здоровалась, встречая в коридоре), они накрывали стол, всю ночь пели и танцевали. Стены ходили ходуном, но при этом вне стен ее комнаты никто не проказничал. Мне, например, совсем не сложно было иногда потерпеть одну ночь под звуки музыки, поскольку это было совсем не противно, а даже как то заразительно. И Санька и ее подруги были очень веселыми и открытыми, заводными.

У Сашки был постоянный мужчина. Точнее не так. Сашка была постоянной многолетней любовницей женатого мужчины. Он был ненамного ее старше. Довольно привлекательный мужчина, очень общительный, дальнобойщик. В блоке все его знали, мужчины здоровались за руку при встрече. Вернувшись с дальнего рейса, он первым делом спешил к Сашке, жил у нее сутки или двое, подкидывал деньжат, дарил подарки, помогал по дому, смотря на нее при этом безумно влюбленными глазами. Не знаю, что у него там было в семье, какие проблемы или обязанности, что его держало, почему он не мог уйти. А Сашка просто жила. Не надеясь на что-то большее, не стараясь увести его из семьи окончательно. Жена этого мужчины знала о Саньке. Иногда, когда муж был в рейсе, страшно напившись, она приезжала в общагу и колотилась в Сашкину дверь всю ночь напролет. Саша не открывала, просто не видела смысла разговаривать с ней в таком состоянии. Я не знаю, как и что происходило в этом любовном треугольнике, но тогда я была за Сашу, просто потому что жила рядом с ней и знала ее только как доброго и открытого человечка. Сейчас, несколько повзрослев и «помудрев» (ха ха), я не принимаю ни одну из сторон. Не правы были все. Но, раз они жили так много лет, не выпутываясь, значит, их это устраивало.

Спустя несколько лет Сашка родила дочку. Уже для себя. Поняла, что мужчина к ней никогда не уйдет, а жить вот так, чего то ожидая, достаточно глупо. Имя ее дочки уже стерлось из моей памяти, когда мы уехали, ей было где то полгодика, но такой очаровательной крошки я потом долго не встречала. На Сашу она не походила совсем. Саша ушла в материнство всей душой. Я думаю, что этого было достаточно Саше для счастья. Во всяком случае, вспоминая ее, я улыбаюсь. Мне приятно вспоминать об этой доброй девушке.

Комната 493. 12 м2. Это была наша комната. О ней чуть позже.

Комната 494. 18 м2. История 1. Семейство Лебедевых.

Лебедевы были молодой супружеской парой с ребенком, дочкой Леночкой, которой на время моего въезда в общагу было года три. История их была немного банальной, но весьма распространенной. В конце 90х годов таких семей было множество. Главу семейства звали Валера. Высокий, довольно спокойный, с точки зрения мужской красоты достаточно привлекателен. Но вот дочка была похожа на него как две кали воды и при этом хорошенькой я уже ее не смогла бы назвать. То есть Валера был чуть красивее обезьяны, но при этом немного выделялся внешностью среди остальных обезьяньих самцов. В общем, что-то среднее. Жена его, Рита, Маргарита, была худенькой девушкой с тоненькими птичьими косточками и огромной копной кудрявых волос. В целом основными достоинствами в ее внешности была ее хрупкость и волосы. Познакомились они в своей деревне, откуда также бежали в поисках счастья. Если перекладывать их историю на «американизированный» манер, то они были школьной элитой. Он что-то типа командира школьной команды по бейсболу, а она глава «черлидеров». Тут опять же нужно сделать небольшую поправочку на время и место происходящих событий. По степени популярности оно было конечно как в кино, а по причинам, сказавшимся на ее росте, зависело от атмосферы именно 90х годов в российской деревне. Он, глава местной минишайки, державшей школу и ее окрестности в подчинении и страхе. Песни под гитару, дискотеки в местных клубах, дешевое пиво и первые пробы наркотиков различного действия. Круть, одним словом, ну как не запасть на такого. Ей быть может и досталась бы лучшая доля, но, увы и ах, время было такое. Во всяком случае, Маргарита была более перспективной девушкой. Я и сейчас вижу вокруг себя таких парней из 90х, уже постаревших, тридцати-тридцатипятилетних, которые как бы застыли в своем развитии на том «крутом» уровне. Они не знали, что делать дальше, как жить и к чему стремиться. Да и в принципе им это было лень. А унижаться (все мы начинаем с нуля) на первой ступени какого-нибудь дела, профессии, карьеры, чтобы, в конце концов, стать достойным человеком, после головокружительного уважения им было «слабо». В общем и целом, он был одним из «пацанов на районе» на деревенский манер, не перестроившимся в определенный момент своей жизни на дальнейшее свое развитие. Ритка была более бойкой, она постоянно что то делала, пыталась к чему то стремиться, развиваться. Вот это их несовпадение, в конце концов, и привело к разводу. Сначала и Валера и Рита оба работали на заводе, затем, после получения постоянной прописки, оба уволились. Ритка устроилась в автопарк кондуктором.  Валера лежал дома. Работу особо не искал, перебивался случайными заработками. Начались первые ссоры по поводу его безработности. В их комнате постоянно были какие то люди, друзья, как и полагается нормальному «пацану». Не делали ничего особенного. Валялись на диване, «терли» за жизнь, пили чай литрами и подъедали всю приготовленную Маргаритой еду, купленную опять же за ее деньги. Замкнутый круг. В конце концов, после пары лет такой неопределенной жизни, Маргарита увезла дочь в деревню к матери, уволилась с автопарка и пошла работать на открытый уличный рынок продавцом. Помогла ей в этом как ни странно, Сонька. Возможно увидела, что Ритка начинает откалываться от семьи, потому что Валеру Сонька категорически терпеть не могла, в основном из за постоянной толпы «неопределенных» парней, толкущихся в нашем блоке. Да так плотно они задружили с Сонькой, что очень скоро практически все свободное время Маргарита проводила у нее в комнате, затем даже получила дубликат от ключа в туалет. Еще спустя некоторое время Рита подала на развод, их очень быстро развели и они съехали. Каждый разошелся в разные стороны, Валерка уехал долеживать свою молодость в деревню к матери, Ритка осталась в городе, дочь Леночка жила у бабушки, Ритиной мамы. Спустя несколько лет, в ту пору, когда продовольственные открытые уличные рынки уже практически прекратили свое существование, я встретила Маргариту на «блошином» рынке под железнодорожным мостом. Стихийное место торговли различными мелочами для дома, в основном для ремонта и хозяйства. Дело было зимой, в тридцатиградусный мороз, что я лично там делала – уже и не помню. Ритка мне обрадовалась, но разговор не клеился, потому что я просто не знала, как реагировать. Я то помнила ее веселой молодой девчонкой, она была старше меня всего на пару-тройку лет. А там, на рынке, я увидела взрослую, рано постаревшую от работы на открытом воздухе и непогоде и постоянных проблем женщину с красным обветренным лицом, одетую в тяжелый объемный ватный комбинезон, уже перенявшую манеру общения «базарных торговок». Поздоровавшись и стандартно перекинувшись фразами по типу «как дела» и «все нормально», мы расстались, так и не поняв, что мы почувствовали от этой неожиданной встречи.

Еще одни постоянно непостоянные жители этой комнаты в свое время – братья. В этом семействе был прямо их переизбыток. У Валеры двое и Маргариты один, итого трое. По воспитанию они походили на своих родственников. Ритин спокойный и более рассудительный Сергей, который совсем немного «потусил», затем нашел работу и женился. И Валерины обалдуи – тоже Сергей и Ромка. Так как Сергеев было сразу два, их как то нужно было различать. По странному стечению обстоятельств Маргарита Лебедева в замужестве носила тоже пернатую фамилию Воробьева. На том и порешили – один Серега Лебедев, второй Воробьев. Со временем фамилии сократились до прозвищ – Воробей и Лебедь. Серега Воробей исчез из комнаты быстро, но за вторым Сергеем так навсегда и осталось это имя, по другому его вообще и не звали. Лебедь впрочем, даже после развода брата из общаги никуда не пропал и практически всегда жил в блоке. Но об этом чуть позже.

История №2. Семейство №2.

Долго вспоминала, а как же их звали. Не смогла. Видимо память поставила блок на неприятные воспоминания. Семейство вселилось примерно через месяц после того, как разъехались Лебедевы. Он, она и годовалый сын. Вот сына помню, как звали – Саша. И то только потому, что любимой игрой его родителей было периодическое произношение с равными интервалами – А где у Саши поооооооооопа? А где у Саши пууууууууууза? А где у Саши и далее по списку весь учебник анатомии. Могли играть в эту игру до умопомрачения, по полчаса и более того. Слышимость итак замечательная, а поскольку у многих жителей общаги (особенно в жаркое время) была привычка оставлять двери в комнату распахнутыми, слегка занавесив их шторкой для проветривания, то вся эта мозгодробильня происходила буквально у тебя перед носом. Очень часто хотелось сорваться с места и показать наконец то неуемным родителям месторасположение жизненно важных органов у их отпрыска. Особенно его самый главный стратегический объект, поисками которого они занимались чаще всего, то есть ягодицы.

«Он» (в связи с забастовкой, происходящей моей памяти, будем именовать его так) устроился сантехником в общежитии. Тут же провел какую то хитроумную трубу от умывалки в комнату и установил все, что можно было – раковину и стиральную машину. Унитаз от чего то устанавливать не стал. Шучу. Не знаю, потому что приглашения посетить их я так и не получила. Но в то время это было нонсенс – раковина и «стиралка» прямо в комнате.
Мы не дружили. Ну, вот так вышло. «Она» оказалась маленькой истеричной женщиной, довольно таки склочной и в целом неприятной. За счет вот такого характера выглядела очень взросло (хотя как я однажды узнала во время проведения в общежитии всероссийской переписи населения -  она была моя ровесница), тут же «задружила» со старожилами, которым в принципе было очень выгодно с ней иметь хорошие отношения. Ведь ее муж сантехник общежития, в котором они жили. Ну вот. В принципе о них все. В моем понимании такие люди как раз и созданы для жизни в таких вот общежитиях. Они везде смогут устроить быт таким образом, что им станут даже немного завидовать местные, но на этом все и к чему то большему стремиться они бы и не стали. Хотя, возможно, я и ошибаюсь. Но они так гармонично смотрелись в общаге, такие деловитые, самодостаточные. Им там было комфортно по самое не могу.

Комната 495. 18 м 2. Валера, Ольга, Настя

Заметила, что описание каждой семьи я начинаю с того, что родом они из деревни. Но если задуматься, то в принципе это логично. Что-то я как то слабо представляю, чтобы дети местных городских жителей переехали из квартир родителей в семейное общежитие, предварительно устроившись на работу на завод. Поэтому это абсолютно естественно, что жителями общежитий обычно являются бывшие «селяне» и их дети в первом поколении.
Валера был крепким немножко кривоногим коротышкой. Жена его, Ольга, при этом была довольно крупной женщиной. Располневшая в результате гормонального сбоя после родов, по общей массе тела она была примерно процентов на 40-50 больше своего мужа и выше его на голову. В девичестве она, очевидно, была из породы стройных ланей, если судить по ее сестре Ленке и брату Сереге (еще один), которые некоторое время кантовались у них. Потом получили от завода комнату на пятом этаже и жили уже там. Все трое были такими прямыми ровными тополями. Высокие, с узким тазом, нечеткой линией талии, у девчонок небольшая грудь. При этом у всех был апатичный взгляд человека, не особо стремящегося к саморазвитию. Думаю из всей встречающейся на их жизненном пути литературы они все читали только программу передач из бесплатной газетки.  Слабо представляю, как смог очаровать  в свое время это длинноногое эфемерное создание, какой была в молодости Ольга, этот низенький быдловатый паренек. При всем при этом, если не замечать располневшего тела, Ольгу можно было считать красивой женщиной. У нее были русые волосы, большие серые глаза и довольно правильные черты лица. Первое впечатление немного портила простое деревенской воспитание – как говорит одна моя знакомая «колхоз восьмое марта», но в целом она была неплохим человеком. Дочка Настя при этом была абсолютная копия папы, такая же мелкая, кареглазая, пакостливая девчонка. Об этой семье не могу сказать ни плохого ни хорошего. Они жили как жили, никому не мешали, ни с кем особо не дружили, но и не скандалили, общались, смеялись. Готовили еду только в комнате, не занимали лишних кладовок, не выживали, не враждовали. На правах старожил отремонтировали с Сонькой душевую, но мне иногда кажется тут больше пригодилась Валерина «рукастость». Валера умел многое, просто ему не всегда хотелось это что то делать. Он работал где в автомастерской поблизости, Ольга трудилась продавцом. Вообще они жили по принципу, озвученной героиней Ирины Муравьевой в кинофильме «Москва слезам не верит» - «Сначала они будут копить деньги на холодильник, потом на телевизор, скукота…». Обычная жизнь, обычные потребности и радости. Потом, уже спустя несколько лет, я узнала, что в их семье родился еще мальчик, такая же еще одна маленькая копия Валеры.

Хотя нет, если задуматься, была у этой семьи одна особенность. Не знаю, хорошая или плохая. Каждому свое. В их внутренних взаимоотношениях Ольга любила, а Валера позволял себя любить. Она относилась к нему с такой простоватой деревенской нежностью, немного угловато, простовато. Ревновала практически к каждому шороху в коридоре. Стоило Валере только выйти на кухне покурить и побалагурить с мужиками о том о сем, то буквально через пару секунд на кухню выскакивала Ольга, проверяла текущую ситуацию, оценивала обстановку на предмет оперативного соблазнения ее мужа и только при вынесении отрицательного вердикта удалялась прочь. Если же в этот момент на кухне находился кто-то из более молодого состава, например я или мои подруги, подруги Саши и прочий «моложавый» контингент, то Ольга ни в коем случае не покидала свой «боевой» пост. Оставалась до конца и гори они все остальные домашние дела синим пламенем, когда тут семейное спокойствие в опасности. Со стороны это, конечно же, выглядело смешно, но сейчас я понимаю, что этим, наверное, она, во-первых, выражала свою любовь. Выражала, как умела. А, во вторых, быть может, когда то давно Валера необдуманно проявил отрицательную свою натуру и был замечен в порочных взаимоотношениях с противоположным полом и таким образом Ольга старалась удержать тотальный контроль во избежание повторения ошибок. Кто знает. Но она всегда держала руку на пульсе.

Комната 496. 12 м2. Лена.

Лена была очень красивой. Мне она всегда нравилась. Даже когда мы еще совсем-совсем не общались – был такой период.  У нее была именно природная красота, немного измученной усталой женщины, но это ей даже шло. На ее нелегкую судьбу выпало не мало трудностей и всюду она «выцарапывалась» одна, но в большей степени она была несчастна не в материальном каком то плане, в жилищном и прочее, а именно по-женски.

Лена вышла замуж рано, лет в 18-20, точно не знаю. Муж был старше ее лет на 10, он забрал ее из деревни и привез в общагу. Почти сразу родилась Дашка. Очень красивая девочка, с большими бархатными глазами олененка Бэмби и густыми каштановыми волосами. Особенно заметно это было, когда Дашка играла в коридоре с соседской девочкой Настей, дочкой Валеры и Ольги. По сравнению с Дарьей Настя красотой категорически не блистала.
Семья жила в общаге, растили Дашку, муж работал. Тут Ленка впервые столкнулась с бедой. Муж оказался страстным любителем женщин. Причем он именно тупо соблазнял все, что просто проходило мимо его воспаленного сознания. Даже когда однажды за рюмочкой вина Ленка мне рассказывала все это, я не могла понять – как можно гулять на сторону от такой красивой женщины. Он гулял напропалую, никаких серьезных отношений, так – одноразовый секс, не более того, но тем более обидно. Дошло до того, что он стал наведываться в соседнюю комнату, где до Валеры с Ольгой проживали четверо молодых заводских девчонок (которых позднее расселили). В комнату, за тонкой стенкой которой были слышны все звуки. Я не видела, как они жили, и потому судить не берусь. Я никогда не была с ним знакома, никогда его не видела. Однажды он умер. Довольно в молодом для мужчины возрасте, в 30 с чем то лет, от сердечного приступа. Даже и не знаю, к лучшему это было или нет. Ленка осталась одна на руках с маленькой Дашкой, практически без средств к существованию.
Когда мы въехали в комнату, Дашке было года 4, наверное. Ленке в то время материально помогали родители, она водила Дашку в садик и училась на парикмахерских курсах. У Ленки была очень легкая рука, ей все удавалось, впоследствии она очень быстро наработала свой личный круг клиентов.

Ленка очень легко меняла имидж. Она могла быть платиновой скандинавской блондинкой с мелированными ледяными прядями в длинных волосах с густой челкой. Через короткий промежуток времени она могла превратиться в легкую задорную девицу с золотистыми кудряшками. А потом стать женщиной-вамп со строгим темным каре. В связи с профессией мамы Дашка уже лет в 10 щеголяла цветными локонами в густых волосах.

Затем в жизни Ленки появился Лебедь. О нем я уже рассказывала.

В свое время до, того как мы заехали в общагу, в нашей комнате жила моя сестра. Тогда Серега Лебедь начал за ней ухаживать, довольно быстро переместив свой нехитрый скарб на ее территорию. Поначалу жили неплохо. Было весело. Лебедь, уже познавший к тому моменту город, знакомил мою сестру с веселой студенческо-городской жизнью. Затем пошли проблемы. По большей частью нестыковки в понимании жизни, каких то взглядах, привычках, ситуациях. Ругались. Мирились. Опять ругались. Было практически все. В принципе именно из за Сереги Лебедя сестра в свое время и съехала из общаги. Попросту сбежала. Он был недоволен этим. Его то устраивала такая веселая бесшабашная жизнь, наполненная эмоциями и адреналином. Да и злило немножко. Сбежав от него, по сути, если задуматься – она его бросила. Некоторое время он ее разыскивал, а ей приходилось скрываться. Поэтому потом несколько лет она приходила в общагу, озираясь, перебежками, с низкого старта.

К чему это все. Ах да. Такое шикарное наследство и досталось Ленке. Моя сестра с общаги съехала, родной брат Валерий был в состоянии практически развода со своей женой, Маргаритой. А жить то где-то надо было. Не возвращаться же в деревню. А тут, практически под боком, довольно привлекательная женщина в годах. Ну и что, что старше, ну и что, что с ребенком. Это все абсолютно нормально. Не скажу, что Лена была в восторге от этих внезапно вспыхнувших отношений. Просто истосковалась на тот момент «без мужика в доме».  Одной тяжело. Чисто морально хочется, чтобы мужчина прибил ей гвоздик. Или смотреть, как он голодный «после смены» ест котлеты с картофельным пюре, слегка чавкая и вытирая масляные руки о кухонное полотенце. Вот такое вот женское счастье. Правда такого состояния «после смены» у Сереги то периодически не случалось, то быстро приедалось и исключало свою необходимость. Он давал Ленке то, что ей было нужно – много приятных женщине слов (уж что что, а уболтать любую он умел так, что не каждая в процессе понимала, когда ж она сказала «да»), ощущение мужчины в доме, наличие выстиранных мужских носков на бельевой веревке, кучу прибитых гвоздиков и съеденные с аппетитом котлеты. Ах да, еще немного ощущения молодости в виде хорошего секса, а также походов в ночные молодежные клубы.

Серега Лебедь был немного наркоманом. На системе не сидел, героином не ширялся, просто потому, что по уровню достатка немного не тянул. Но наркотики в принципе любил. Ленке это не нравилось, хотя периодически, когда Дашки не было дома (в той же деревне),он уговаривал ее принять «таблеточку» или выкурить пару косячков и после был улетный секс. Это  сочетание нежелаемого с приятным тоже ее нервировало. Вроде как бы она не приемлет наркотики и при этом секс с ними ей очень нравится.

Дашка против Лебедя не протестовала. В принципе он существовал всегда в ее жизни, просто в один определенный момент из веселого соседа по блоку он превратился типа в «папу».
Потом Дашка попала в аварию. Первый класс. Школа прямо через дорогу. Светофор. Водитель-лихач. Сложный перелом ноги, больше полугода дома в гипсе. Серега тогда конечно очень помогал. Когда, наконец,  гипс сняли, Даша еще долго не могла ходить по улице одна. Боялась движения. Лена водила ее в школу лет до 9. И забирала тоже. Переводила на светофоре через дорогу за руку.

Так и жили. Спокойная сытая безработная Серегина жизнь иногда для разрядки накаленной атмосферы во взаимоотношениях перемежалась с рабочими буднями. Но ненадолго и опять начиналось все снова. В конце концов они разошлись. Если быть точнее, то Ленка его выгнала. Он пытался вернуться, скандалил у закрытой двери или, наоборот, делал какие то приятные вещи. Иногда получалось, но чаще всего нет.

Комната 497. 12 м2.

Статус этой комнаты мне неизвестен. Так никто постоянно не жил. Иногда у меня создавалось мнение, что это еще одна «кладовка» коменданта. Комната могла порою пустовать месяцами, а потом в нее въезжали сразу несколько человек. Командировочные или по другому «вахтовики». Усталые потасканные мужики вваливались в блок глубоко под вечер, стирали носки прямо в раковине, там же мылись, потом готовили какую то немудреную еду и проваливались в глубокий сон. Иногда несколько месяцев подряд с короткими перерывами на поездку домой контингент не менялся и с ними уже даже начинали здороваться «местные жители». Такое случалось редко. Один раз с толпой мужчин там проживала женщина.
В принципе по событиям и трагедиям человеческих судеб, наверное, это была самая неприметная комната. И не потому, что она была насквозь положительная, скорее наоборот. Просто мы с ними практически не пересекались. И эта была единственная комната, в которой я не была ни разу за все шесть лет моего проживания в общаге. Хотя нет, в гостях у Соньки я не была тоже, но хотя обстановку ее жизни можно было увидеть в открытую дверь, иногда проходя мимо нее по коридору.

Комната 498. 18 м2. Сонька.Сания.

Сонька была из местных сибирских татар. Когда иногда я смотрю какой-нибудь фильм про нашествие на Великую Русь татаро-монгольского ига, то я всегда вспоминаю именно ее. Такая же уверенная мощь собственного превосходства, внутренняя сила и наглость. Такой особе сам черт не противник в битве. И не потому, что они априори сильнее, вовсе нет. У каждого есть свои слабости. И у нее они были. Просто задор и внутренняя моральная сила в ней была видна издалека, сквозь прищур узких хитрых глаз. Они словно бы ощупывали тебя, оценивая на предмет противостояния. Не знаешь чего ждать и потому опасаешься.

Когда я заехала в общагу, мне было 17 лет. А в этом возрасте все, что старше 25, это уже глубокая старость. Поэтому сейчас, честно, я даже представить не могу, сколько же тогда было Соньке. К тому же у всех у них (я имею в виду азиатские народности) с точки зрения русских людей (впрочем, как и у татар в отношении русских) есть одна национальная особенность, что просто по внешнему виду определить возрастные рамки, под которые подпадает указанная конкретная личность, довольно трудоемко. Поэтому определим для нее ступень в тот период времени кратко – от 30 до 40.

Сонька была как сорока из мультика. Яркая, эмоциональная, самобытная. Ее было много. Стоило ей оказаться дома, как все ее семейство начинало бурно крутиться вокруг нее. Сама она была как исконная сибирская татарка без каких либо посторонних примесей – широкое скуластое лицо, черные густые волосы (преимущественно длинная  коса как у деревенских татар), слегка полноватое (но не рыхлое) тело с достаточно большой (но не огромной и запущенной) грудью, широкими бедрами и кривоватыми ногами, крикливая, маленького роста, всегда в ярких одеждах с большим количеством золота и украшений. Такое ощущение с ней при встрече было всегда, как ни глупо и плоско всегда звучит это шутка, что она действительно только что слезла с коня и сейчас набегами  и поборами порушит мое царство-государство. И никакие высокие заборы, рвы и котлы с кипящей смолой ни фига не помогут.  Чувство опасности возникало тот час же, хотелось бежать, сломя голову и прятать свое бренное грешное тело под матрас.

У Соньки был муж и сын, но при этом это были совершенно раздельные понятия. Они не были друг другу кровными родственниками, не соприкасались, не дружили и не враждовали. Они сосуществовали рядом друг с другом. Каждый был «при» Соньке и одновременно отдельно. Каждого мало интересовала жизнь и эмоциональное состояние «соседа» по комнате, у них была одна крепко связующая их нить и большего для удержания их рядом и не нужно было.

Сын. Эдуард. Эдик. Тщедушный длинный абсолютно непривлекательный татарчонок подросткового возраста. Вечно какой то нескладный, прыщавый, не притягивающий особого внимания парень. Передвигался по блоку перебежками исключительно для каких то своих надобностей, все остальное время он проводил в комнате. Недолгое время дружил с Симоновыми, потом прекратил – не его уровень. Он был вроде тихим и спокойным, но все таки он был сыном своей матери однозначно. И, впоследствии, при взрослении гарантировал стать по характеру, пробивной силе и энергии таким же, как она. Я наблюдала со стороны становление этой личности. Немного напоминало историю про гадкого утенка, вот только никто не обижал его. Гадкий утенок в этой сказке играет роль злодея, а в остальном очень даже похоже.

Муж. Сожитель. Газинур. Гена. Газинур был из казанских татар. В отличие от сибирских, которые обычно очень похожи на азиатов своей малорослостью, чернявостью, узким размером темно-карих «воловьих» глаз, казанские татары очень часто трудноотличимы от простого русака. Светловолосые – темно-русые или яркорыжие, со светлыми оттенками глаз – голубые, серые, зеленые, довольно часто с другими пропорциями тела – высокий рост, отсутствие криволапости, ширококостности. Газинур был как раз таким. Очень высокий под два метра статный представительный мужчина. Не поджарый или худой, но и без излишка подкожной жировой массы. Как раз столько сколько нужно. Узкие серые глаза и рыжий цвет волос, которые он брил очень коротко, почти наголо и широкие рыжие усы. Он был абсолютно спокойным, как удав, не повышал голоса даже в ссорах, пользовался авторитетом у местных жителей. Но все при этом понимали, что главная то в этом тандеме, конечно же, Сонька. Ярким пятном в его внешности была массивная как у братков из 90х толстенная золотая цепь на шее, почти ожерелье. На его бычьей, увитой мускулами шее, она совсем не выглядела вульгарно, анахронично. Она была дополнением к Газинуру, а он был аксессуаром к ней. В те редкие моменты, когда он снимал ее для того, чтобы почистить и долго болтал ее ложечкой в стакане с каким то специальным чистящим составом, сидя на кухне на скамье (видимо чтобы не шуметь в комнате), он выглядел почти голым. При этом при всей своей представительности – он был ПРИ Соньке, а не она ЗА НИМ замужем. Кстати, я даже и не знаю, были они официально женаты или нет. В блоке всего звали просто Гена, он со всеми общался, но при этом тон его был не дружественным, а каким то величавым что ли. Трудно объяснить. Это как на корпоративной вечеринке на работе или на общественном каком то выезде вместе с отделом/подразделением/департаментом на природу. Вот он твой начальник – пьет водку, танцует ламбаду в конкурсе, самозабвенно трескает сосиски и купается в бассейне вместе с тобой. Простой парень/девчонка вроде, но ты то при этом знаешь, что нееееееет, он начальник. Как то так. Вот он вроде Гена, Геннадий, сидит с тобой рядом на лавке, курит сигаретку и ржет над анекдотом и при этом – ну нееееееет, он мужчина Соньки. Ну нафик, свят, свят. Соньке при этом нужен был именно вот такой вот мужчина – важный, солидный, но при этом зависящим от нее. Самое оно.

Сонька пахала на рынке и довольно таки по видимому неплохо зарабатывала. Чем занимался Газинур – я не помню. При этом они усиленно строили дом в пригороде, переехали туда года через два после нашего отъезда. Тихая татарская деревенька в 15 минутах езды от города. Перед этим Сания смогла выбить у коменданта право занять прилифтовую площадку, в принципе тут ничего не скажешь. По архитектуре здания только она могла ее к себе присоединить. Она пробила вход и получилась уже двухкомнатные хоромы. При условии отдельного санузла и почти «самоличного» душа очень даже неплохо. Это наследство доставалось Эдуарду и, я думаю, он должен был быть благодарен матери, это неплохое начало для последующей жизни.

Эдик также тихо завел себе подружку. Русскую, длинную, такую же нескладную, как и он, не очень красивую девочку в очках. Он то ее любил это точно, про нее не знаю. Девочка проводила его в армию, при помощи матери он служил совсем где то недалеко от дома. Потом после армии они также тихо поженились и остались жить в общаге. Больше о них я ничего не знаю.

Если задуматься вскользь – не такая уж она и была плохая – Сонька. Добивалась того, чего ей хотелось в жизни. Немного перегибала палку, но по другому она не умела. Вот эти все реверансы – Пррростите пожалуйста, рррразрешите пррррройти – явно не укладывались в ее мозгу. Не понравилось – подошла и сказала. Четко, прямолинейно, без ужимок и кривых поз. Не подбирая слов и не боясь обидеть. А вот так и все. Просто для того, чтобы ужиться с такими жизненными принципами, нужно понимание круговорота мыслей в таких людях. А еще немного бесстрашия, немалой толики «пофигизма», бронебойность и остроумность. Но такие качества человеку приходят с возрастом мне кажется. Я то тогда по сути была совсем еще ребенком.

Наша комната

Комната 493. 12 м2.

Повторюсь опять же, перед тем как мы въехали, комната была кладовкой. Поэтому перед заселением в ней практически отсутствовал ремонт, а также двери в комнату, не было верхнего света и вообще, в целом, существовала проблема с электроснабжением и отоплением. Заселялась в эту комнату до меня моя сестра, она прожила там год, поэтому перед ее заездом мой отец приехал и сделал в комнате все, что мог. А мог, в связи с финансовой составляющей, он очень немного, поэтому комната очень скоро обзавелась только тоненькой фанерной дверцей и элементарным плафоном на потолке. Сестра прожила еще несколько месяцев, потом с помощью меня, приехавшей на каникулы, поклеила обои, с которыми мы жили потом оставшиеся шесть лет.

Мебели изначально не было. Комендант общежития выделила только старую полуразвалившуюся кровать – односпалку. Ее кстати мы оставили, когда выезжали.

Не буду описывать примерный ход и стиль жизни моей сестры в общаге, ибо полагаю, что хотя это, конечно, в какой то степени влияет на описание «жизни комнаты», но все же немного не о том. Ведь я пишу о своей жизни в общаге, а не жизни общежития в целом.
Комната была общей площадью в 12 квадратных метров. При этом сама комната выходила окнами на «задний» двор, то есть на гаражи, пустыри, уже описанный мною автопарк (я именовала его «мпатэпэ тире раз» - МПАТП-1) и вдалеке виднелись железнодорожные мосты, железнодорожные пути и спальные микрорайоны. Подоконник был очень широким, поэтому, раскрыв настежь окно, с учетом расположения комнаты на 9 этаже, можно было сидеть на подоконнике целиком, вытянув ноги, не боясь, и при этом ловить внутри себя ощущение полета. Особенно приятно было так сидеть поздно вечером в темноте или даже ночью, когда просыпался ночной город с его огнями. Светящиеся окна «микрашей», огни и гудки проезжающих мимо поездов, сигнальные маячки высоких труб-башен  теплостанций. Просто и безумно красиво.

Сторона, на которой располагалась комната, была солнечной. В связи с этим было очень жарко почти всегда в светлое время суток. Шторы всегда были задернуты плотно, но и это порой не спасало. Был один такой день, когда я вернулась с учебы из пыльного раскаленного душного города, чрезвычайно вымотанная расплавленным асфальтом и «потными» автобусами, обнаружила, что мой молодой человек в два часа дня беспробудно спал. Потому иначе что то делать в этой «душегубке» было просто невозможно. Он спал на полу, затенив окно старым покрывалом, стащив с кровати матрас. Ни слова ни спрашивая, я разделась донага и улеглась рядом. Так мы и спали весь текущий день и потом плавно перешли спать еще и ночью. Цветы в таком аду не выживали ни под каким предлогом. Им было абсолютно все равно на мое рвение в ухаживании за ними, различных удобрительных компонентах, щедро вливаемых моей твердой рукой в горшочки, опрыскивания и искусственные затемнения их от прямого солнца. Они как бы удивленно спрашивали у меня – «Ты ЧО, мать, с дубу рухнула? В такой жаре мы существовать отказываемся!». У меня естественно пропадала всякая уверенность в собственном амплуа в качестве цветовода-озеленителя и поневоле со временем я должны была сдаться под таким натиском очередного разочарования в виде пожухлого ростка жизни, кричавшего мне в лицо – «Ну убей уже меня! Прекрати мучить меня!». Я не сдавалась, я делала это снова и снова. Результат каждый раз был катастрофически похож на предыдущий. Сейчас я живу «в умеренном» климате. Цветы у меня живут какой то своей отдельной жизнью, протягивая хищные зелено-жилистые лапы к свету и расталкивая своих собратьев в процессе заполнения окружающего пространства своими ловушками для «хлорофитрума». И уже сейчас я иногда с трудом нахожу время, чтобы полить все до одного горшочки. А они все продолжают расти и редким гостям у меня дома иногда кажется, что они попали в амазонские джунгли.

Поскольку мы сами были студентами и не имели посторонних источников поступления «оборотных» средств, а наши родители в связи с вкладыванием опять же в наше обучение обладали низкой финансовой ликвидностью, то, с точки зрения сторонних наблюдателей, обстановка в комнате была несколько убога и, хотя в принципе нас это нисколько не пугало. Этакий минимализм в пространстве, местами плавно перетекающий в аляповатость. Я постоянно как то пыталась немного украсить свой быт наивными почти детскими украшениями в виде самолично связанных крючком из разноцветных остатков пряжи занавесочек, отгораживающих, например, темный угол под кухонным столом.

Начну по порядку. Как в принципе я и занималась на протяжении всего этого опуса. Будем логичны и последовательны. Описание поведем строго по часовой стрелке.

Дверь. Если вернуться к принципу построения часового механизма, то она, конечно же, располагалась на показателе главной стрелки на шесть часов. Дверь, как я уже сказала ранее, была тоненькой, фанерной из жатого ДСП, с облицовкой из каких то цельных досочек. Она была вся такая золотистая, наивная, где то даже немного родная. Но если задуматься сейчас, то она было столь ненадежна и нелепа в этой «обители зла». Общага с тысячным населением, многие из проживающих постоянно находились дома в безработном бестолковом  бездействии, не делая каких либо попыток в поисках источниках дохода. В нашем блоке в виду наличия «Сереги Лебедя» находилась постоянная туса гопников и наркоманов. И эта фанерно-бумажная дверь с самым дешевым элементарным замком, который в принципе можно было бы открыть булавкой. И еще постоянно незакрытая дверь в блок и сохнущее белье на веревках в коридоре. Хм… Смешно и наивно. Отвлеклась. Дверь.. Когда то давно, уж не знаю кто это сделал сестра или папа, но на двери появилось изображение льва. Родом лев был где то из 70х годов, наверное. Чеканная дутая объемная и пустая внутри круглая голова льва. Тогда вообще были в моде изделия из чеканки. У него было все, как полагается. Косматая шикарная грива, злые глаза, торчащие клыки. В пасти он держал кольцо. В диаметре эта «штуковина» была ориентировочно сантиметров 8-9. К ней я до сих пор испытываю ностальгические чувства. Когда, потом, мы переехали – первым делом мы взяли эту голову с собой. Она и сейчас, наверное, лежит где то схороненная. Что то из разряда совершенно не нужных, но чрезвычайно дорогих сердцу «штучек».

Дверь открывалась внутрь. Обычно все двери открываются наружу, у нас почему то было наоборот. Никогда не задумывалась о причине. Иногда это мешало.

В левом углу у нас была «гардеробная». Поначалу там располагалась только вешалка для верхней одежды. Потом, с годами, мы все таки осознали категорическую необходимость в нашем пространстве плательного шкафа, но опять же из за нехватки средств и особенно места  пришлось делать «шкаф» из подручных средств. Поэтому в этом углу было отгорожено шторочкой мини-пространство ориентировочно в один квадратный метр (может и меньше), внутри которого на натянутой металлической цепочке, одной стороной прикрепленной к стене, другой все к той же вешалке с верхней одеждой, висели наши вещи. Внизу на полу стояла простая голубая детская пластмассовая  ванночка, которую купила моя мама. Зачем – не помню. Может быть для стирки. В ней мы хранили картофель, морковь и свеклу. Вот такое интересное соседство чистой отглаженной одежды и не очень стерильных корнеплодов. Но кладовки у нас не было, а значит и другого выхода, соответственно, тоже. Как в рекламе йогурта – под толстым слоем белоснежного и воздушного творога (читай чистой и отглаженной одежды) находится насыщенный и густой вишневый/малиновый/клубничный джем (картофельно-морковное ассорти). Главное не перемешивать. Ешьте осторожно.

Далее, рядом с этим отгороженным углом, стояла моя стиральная машинка – раритет. Первое время я пыталась стирать вручную, но вскоре поняла, что либо я довольно таки скоро смозолю свои бедные маленькие ручонки до самого локтя в попытках качественно выстирать постельное белье и большие полотенца в маленьком тазике в умывалке. Поэтому в скором времени для стирки крупных вещей я была вынуждена обращаться к тетке. Приходилось тащить тяжеленную стиральную машинку «Сибирь» к нам на этаж, а потом производить действия обратного порядка. Но это было далеко не легче. Да и как то не очень удобно постоянно пользоваться чужой бытовой техникой. Поэтому, спустя некоторое время, семья моего молодого человека произвела инвентаризацию всех своих стратегических «кладовых» запасов, сформированных по принципу «авось пригодится» на случай мирового катаклизма или ядерной войны и извлекла на свет божий побитую ржавчиной, но еще сносно работающую, старинную круглую стиральную машинку. Пыталась вспомнить название, дабы особо дотошные читатели смогли визуально представить этого монстра, но не могу. Хотя в памяти четко пропечатываются эти выгнутые литые буквы, прикрученные где то на боку, но сложить их в слова не очень то и выходит. У нее даже был такой агрегат сверху для ручного отжима, механизм которого состоял из двух валиков, сквозь которые необходимо было пропускать свежевыстиранное белье и как бы «прокатывать», выжимая лишнюю влагу. Правда резинки на нем за давностью лет ссохлись, растрескались и потому пришли в негодность, поэтому в дальнейшем этой дополнительной функцией моей машинки я не пользовалась. Ржавое покрытие на машинке было зачищено, машинка практически сверху донизу была вновь выкрашена обыкновенной белой эмалью и приобрела довольно приличный вид. Мой любимый антиквариат в общем. Но я была очень рада и этому. Ведь ОНО стирало. Чтобы эта «радость цивилизации» не портила в целом эстетический вид комнаты, так сказать не нарушала ландшафтный дизайн и не портила ауру согласно Фэн-шуй, я соорудила для нее весьма незатейливый чехол. Машинка была высотой ориентировочно в 1,2 метра, круглой по форме с большой железной крышкой. По диаметру верхней крышки я связала, опять же крючком из остатков пряжи, что то такое психоделическое ярко-полосатое и круглое, а вниз уже ушла ткань с кокетливо продернутым шнурком по канту для предотвращения «задирания» ткани и явления мировому сообществу всей подноготной агрегата. Получалась, что по верху она выступала дуэтом все с теми же шторочками под кухонным столом, а по ткани с моей «гардеробной». Ха, дизайнеры пусть отдыхают. Хэнд-мейд рулит.

Далее по композиции на этой стороне комнаты располагался журнальный столик и одинокий стул. Столик в нашем случае использовался как обеденный. Если сесть на стул с одной стороны и на кровать с другой, получалось очень даже неплохо. Внизу столик, опять же был обтянут шторочкой. Таким образом, создавалось дополнительное место для хранения. Сейчас задумываюсь об этом и понимаю, что для системы хранения в этой комнате я использовала в свое время практически каждый миллиметр. Столик был красивый, ажурный, покрытый лаком, как многая мебель родом из 70-80х годов. На непокрытом столе такого толка обедать было не очень удобно, да и дном горячих тарелок и кружек можно было катастрофически и невосполнимо угробить полированное покрытие  а-ля «красное дерево», поэтому сверху всегда была накидка-скатерть. Мое ноу-хау тех времен – связанные крючком (как же я только не извращала свой мозг и руки в ту пору, крючок для вязания был буквально раскален и отполирован моими идеями) салфетки поверх плотной скатерти. Крошки во время обеда попадали внутрь между скатертью и салфеткой, были незаметны первому взгляду и при этом внешний вид «обеденной зоны» оставался достаточно  аккуратным.

Кровать. Уже повторюсь, она была односпальной, древней, как гробница Тутанхамона и принадлежала общежитию. Поверх родного матраса мы клали дополнительный,  так как не готовы были еще пока в столь раннем возрасте покинуть мир, случайно зарезавшись в ночи пружиной. В то время далекое юное время спать на такой кровати вдвоем нам казалось очень даже удобно. Мы спали много лет практически в обнимку, переворачиваясь строго по команде на счет – иииииииирррраз, на автомате в полусне. Я потом долго еще несколько лет не могла привыкнуть спать, не ощущая всем телом близкого человека, прижатого ко мне по принципу «сэндвича с тунцом».

На стене у кровати висел светильник. А над ним сворованный моей сестрой из брошенной в блоке моей тетки комнаты большой пластмассовый букет цветов. Ну как сворованный… скорее забытый. Соседи съехали, от комнаты пока не отказывались – а вдруг удастся приватизировать и продать квадратные метры. Поэтому просто хранили там вещи. Моя сестра, пока еще не был решен вопрос с комендантом общежития о выделении ей в пользование нашей комнаты-кладовки, с разрешения съехавших жильцов жила там некоторое время. Так что вины за ней и собой в судьбе этого букета не вижу, скорее он восстал из забвения прожил довольно таки нужную и счастливую жизнь. Это был такой букет из больших красных роз, очень объемный и красивый, который плавно переходил в шатер из веток со множеством листьев, покрытых еще и мелкими красными мини-розочками. Кто помнит перестроечные времена, помнит и такие искусственные цветы, тогда это было модно. Крепился букет за светильником, таким макаром, светильник получался как бы внутри шатра, а этот мини-шатер располагался как раз над кроватью. Это было очень уютно и даже где то романтично. Вечером я практически никогда не включала верхний свет, просто потому что не хотелось нарушать эту атмосферу с красными бликами сквозь лепестки роз и тенями листьев на потолке.

Сразу под светильником была полустертая надпись. Она появилась во время проживания в комнате моей сестры и ее «товарища» как раз почти сразу после окончания процесса наклеивания обоев в результате шутки в виде написания на дремлющем и спокойном теле (конкретно на спине) мужчины ярко-красной помадой его имени. Тело проснулось и, не замечая подвоха, уселось на кровати, прислонившись спиной и, соответственно надписью на ней, к стене. Заштамповал, так сказать, сие обиталище. Поставил пробу. С годами поблекшие и затертые грязно-розовые буквы, составляющие в целом слово «СЕРЕГА» тоже составляли часть декора комнаты.

Над кроватью висела угловая двухъярусная полочка. У меня там стояли иконки. И еще будильник. В виде домика. Дешевая китайская конструкция часто ломалась и давала сбои. Когда мой молодой человек переехал ко мне, он принес с собой второй такой же. Тогда они продавались на каждом углу и пользовались обширной популярностью в силу своей дешевизны и простоты. Его домик с трубой был фиолетового цвета, мой розовый, покрытый ради шутки однажды перламутровым лаком для ногтей.

За кроватью в силу расположения там батарей и невозможностью придвижения стенки кровати вплотную оставалось дополнительное свободное место. Извиняюсь за столь интимные подробности, но этот мини-закуток использовался нами для хранения вещей, предназначенных для стирки.

Далее окно. Его я уже описывала. Поэтому заострять на нем внимание не стоит. Отмечу только, что на батарее у окна присутствовала конструкция, опять же собственное изобретение, состоявшее из досочек, предназначенное для сушки обуви. Поставить сушить обувь просто у батареи мы не могли, поскольку, во-первых, такой процесс занял бы очень много места в нашей площади, во-вторых, опять же испортил внешний вид. А тут, как бы за шторкой, обувь на батарее была незаметна, при этом она не стояла непосредственно на металлических ребрах и, таким образом, не портила ни внешний вид обуви, ни батареи - ни остатками грязи на обуви, ни случайным конфузом в результате излишней раскаленности металла.

Правая сторона комнаты. Шкафы.

Шкафы, как и письменный стол, были родом из моего детства. Был такой в советские времена набор детской мебели, состоявший из двух шкафов «под дерево», имеющих посередине шкафчики с дверцами, вверху и посередине открытые полки, а внизу шкафа имелись отдельные «выкатные» устройства на колесиках. Эти шкафы долго стояли в нашей с сестрой детской комнате, поэтому содержали на своем «теле» различные корявые надписи фломастерами и карандашами (первые попытки писать и рисовать), а также несмывающиеся «элитные болгарские» наклейки в виде Дональда Макдака и еще каких то мультяшных персонажей. Качественные все таки в советское время производили наклейки. Шкафы стояли вдоль стены прямо напротив кровати, а между ними находился письменный стол со стулом, на котором мы, будучи студентами, занимались, писали курсовые и так далее.
Первый шкаф был предназначен для вещей. На полках мы хранили одежду, а в выкатных ящиках постельное белье и полотенца. На втором шкафу на верхней полке стояли различные книги и учебники, дверки от шкафа были сняты и на этом пространстве располагался телевизор и магнитофон, а в ящиках мы хранили различные крупы, макароны и так далее. Над столом висело зеркало. Небольшое, сантиметров 40 в высоту, еще бабушкино. Ну и обычные принадлежности письменного стола – различные сувениры и ненужности, стакан с ручками и прочая дребедень. Прилегающая к столу поверхность шкафа слева была занята под нашу коллекцию проездных билетов. В то время их как раз только ввели отдельно для студентов и городские власти постоянно пытались их как то украсить. Поэтому проездные билеты всегда были какими то тематическими, с изображением писателей, столиц мира и исторических событий, яркими, цветными с голограммами и прочими атрибутами «ценных бумаг». За шесть лет проживания в общаге данная коллекция значительно выросла и занимала практически всю стенку шкафа. Все проездные были наклеены на стену в строгой хронологии, пропусков в месяцах почти не было за исключением каникулярных летних месяцев.

Под столом свободное место было опять же отгорожено шторочкой. Что я там хранила – уже и не помню. Но что то точно там лежало.

Магнитофон был из самых ранних агрегатов, появившихся в постсоветское время. Когда моему молодому человеку, в то время подростку, его подарила его мама, он был чрезвычайно счастлив. Телевизор. Это было уже мое «приданное». По-моему мне его отдал мой дед. Обыкновенный маленький черно-белый «Горизонт». Он был уже довольно стар, естественно, не имел пульта управления, «фонил» звук и показывал только две программы передач – первый и второй государственные каналы. Мы особо не жаловались. Был рады и этому, у некоторых студентов той поры не было и такого счастья. Одно время телевизор сломался и, на время его ремонта, мы почти два месяца жили в полной информационной изоляции. Слушали музыку и радио, читали книги и практически каждый вечер играли в карты.

Кухонный уголок. Сразу же за вторым шкафом стоял холодильник, не помню чей. Небольшой советский холодильник, нам хватало. Больше о нем, в принципе, ничего и не скажешь. На холодильнике опять же (о боже) салфетка, связанная крючком и старинная металлическая хлебница. Тоже раритет, отмытый и покрашенный белой эмалью.

В углу, впритык к стене, был втиснут кухонный стол, подпиленный со всех сторон, для уменьшения размеров. Над столом висел очередной мини-шкафчик из моего детского набора мебели, в нем мы хранили посуду по типу кружек и тарелок. Магнитики у дверок, не позволяющие им  реять в свободном полете и не распахиваться попусту, давно изжили свой «магнетический» век. Поэтому дверцы между собой крепились какой-нибудь резинкой за крючочки.

На кухонном столе располагалась обыкновенная маленькая электроплитка, на которой мы готовили (электроплита с духовкой, побольше чем плитка размером появилась только на последнем году нашей жизни в общежитии), и электрический самовар. Самовар я особенно любила, он был очень красивый, выпукло-ажурно-резной, с большой короной сверху и кокетливым краником. Помимо того, что мы использовали его в качестве нагревательного прибора, сверху прямо на него я ставила емкость с дрожжевым тестом, когда он был еще теплым, чтобы оно дошло. В то время я буквально блистала талантом кулинара, профи по домашней выпечке. Ставило тесто сама, пекла плюшки и булочки в различных вариациях. Причем производила сие действо в «чудо-печке». Кто не знает, описываю примерно устройство этого чуда техники и инженерной мысли. Это была такая глубокая металлическая «посудина» с пластиковыми ручками, сверху на которую водружался нагревательный элемент от электросети. Таким образом, процесс выпекания надо было построить, учитывая, что запекалось то оно только сверху и довольно таки в непосредственной близости. Температура при этом не регулировалась. Но я умудрялась печь в ней, все, что только осуществимо. Запекала овощи, мясо и рыбу. Пекла пироги, булочки, шанежки, печенье, торты. Хитом моего рукоделия были круасаны с повидлом. Мы ели эту выпечку килограммами в то время, поэтому пекла я практически через день. Тесто делала на раз. Сейчас мне такого подвига уже и не совершить, не помню даже, когда я в последний раз я ставила дрожжевое тесто. Как сказала однажды моя подруга, в свое время тоже прошедшая очень раннее замужество – «До сих пор удивляюсь своей наивности и целеустремленности в ту пору обустроить свой быт. Домострой правил моей жизнью. Я вязала носки километрами, пекла булки тазами и вырезала сердечками свеклу для борща». Я в то время жила по такому же принципу. И то ли это мы еще не наигрались в дочки-матери, то ли влюбленность до такой степени захлестнула нас с головой, что хотелось сделать все невозможное для объекта обожания. Ну и еще и принцип гнездования по-видимому срабатывал, ведь по сути это было первое самостоятельное жилище. В родительской квартире никогда не будешь убираться и украшать окружающее пространство с такой страстью и рвением, как свое собственное. Даже при условии, к примеру, если твое пространство это просто угол в коммуналке.

Сразу под кухонным столом стояла тумбочка по типу советских пионерских лагерей или военных казарм. С тумбочкой такой конструкции по-моему знаком каждый гражданин нашей великой и необъятной страны, родившийся до 90х годов. А уж мужчины, служившие в армии, наверняка воспринимаются сей предмет мебелировки с щемящим ощущением ностальгии в груди. Как раз и забыла, это было еще кое что, принадлежащее общежитию и доставшееся нам вкупе с кроватью. В общем и целом тумбочка была стандартной, в ней хранилось все, необходимое для поддержания личной гигиены – зубные щетки, паста, мыло, туалетная бумага и прочее.
Еще одна немаловажная деталь под кухонным столом – это батарея полуторалитровых пластиковых бутылей из под различных напитков, наполненных водой. Сей факт очень легко объяснялся месторасположением нашей комнаты. Мы жили на 9 этаже в огромном рабочем общежитии, столь густо населенном человеческими индивидуумами, что порою довольно таки часто система водоснабжения, не подвергавшаяся какой либо модернизации, начиная с момента ее построения, попросту не справлялась. Если сказать по другому, на верхних этажах в такие моменты не хватало напора, либо попросту не было воды. Такое случалось довольно таки часто, особенно в «час пик» - раннее утро, когда люди собираются на работу, принимают различные водные процедуры и готовят завтрак – и поздний вечер – когда они начинают стирать, готовить, мыть посуду и выполнять прочие домашние дела. И если утром наличие воды не так важно, поскольку нужно только умыться и бежать скорее по делам, то вечером наличие такой проблемы, когда воды порой не было часами (каждый!!!! день), весьма мешало. Поэтому я старалась стирать и готовить преимущественно днем, когда была такая возможность.

По периметру вроде бы все. В центре лежала обыкновенная ковровая дорожка. Ну и коврики у входа.

В принципе вот так как то быстро я и описала свою комнату, мое обиталище на шесть долгих лет. Вроде бы маленькое пространство для двоих человек, при этом настолько забитое вещами, но нам при этом было достаточно комфортно и уютно.

Прочие соседи

Немного заострю внимание на нескольких именно «общажных» историй, которые может быть, конечно, и могли произойти в обыкновенных квартирах, но это была бы уже редкость.

Тараканы.

Тараканы в общаге неистребимы. В принципе. Это их территория. С тараканами в общаге бороться просто напросто невозможно. Так скажем экономически нецелесообразно и неоправданно. Это их ареал обитания. Для людей, выросших и проживших всю свою жизнь в квартире, наверное, будет не совсем понятно. Попробую объяснить эту неопровержимую аксиому. Как всем известно, тараканы в помещениях заводятся только по одной причине. И она банальна. Они появляются от грязи и запустения. И даже если вы супер-пупер чистоплотны и брезгливы, ваше жилище в общежитии это не спасет. Поскольку в непосредственной близости от вас, во-первых, проживают еще несколько десятков человек (согласитесь – это все таки не квартирный комплекс), при этом степень их чистоплотности варьируется совершенно на разных уровнях. Но это только один момент. Ибо вполне возможно вам повезет и именно в вашем блоке случится подбор людей, самозабвенно любящих чистоту и уют. Я не буду судить уж о моих соседях в этом плане, они все разные, но уже только наличие в блоке хотя бы комнаты с вахтовиками, которым после тяжелого трудового дня было уж  совершенно точно наплевать на всю окружающую их обстановку, уже о чем то говорит. Второй момент – это общага. Слово общежитие по сути своей производное от двух составляющих – жизнь и общественность. Что означает наличие территорий в совместном – общественном – пользовании. А уж на примере простой советской действительности очень легко понять, все что общественное, то есть ОБЩЕЕ, то уже не МОЕ. И отношение к этому соответствующее. И как бы человек не был морально и физически несгибаем с точки зрения внутренней самодостаточности в отношении к окружающему миру, чистоплотности и трепетного отношения к уюту, переломить в себе вот это похабное халатное бездействие к ОБЩЕМУ он вряд ли сможет. Это сидит в постсовестких людях уже где то на генном уровне. И, поэтому, сделав один лишь шаг за пределы СВОЕГО пространства, он будет вести себя совершенно иначе. Выход из такой ситуации есть. Но он чрезвычайно сложен. Для этого нужны крепкие дружественные связи внутри блока, по типу пчелиной семьи, когда все поддерживают друг друга и движутся к одной цели. Но, распознавая реальности жизни, понимаешь, что в таком понятии как общежитие, эта картинка не осуществима. Пытаться можно, но это сработает лишь на короткий временной и пространственный промежуток. Уничтожение этого постоянства произойдет от одного натяжения нитей взаимодействия и дружественного отношения друг к другу, одной недомолвки, обиды. Хотя в общаге я видела один такой блок, со свежеокрашенными в чистенький голубой колер стенами, цветами на окнах и домоткаными ковриками на полу. Но в этом блоке жило всего несколько семей (например, одна семья проживает в двух комнатах), внешне благополучных, они проживали совместную жизнь уже не первый десяток лет. По сути своей они были уже одной семьей. Когда то вместе начинали, находили свои половинки, гуляли на свадьбах, рождениях детей, крестинах, хоронили близких, переживали проблемы и так далее. Но этот пример нонсенс. Ну, так к чему я это все… Вернемся к нашим тараканам. Итого – тараканы заводятся в основном от наличия грязи в общественных местах. При «общажном» отношении к местам общего пользования, как то – кухня, умывалка, туалет, душевая и общий коридор, обеспечить ее наличие было весьма нетрудно. При условии отсутствия ремонта в общежитии со времен ее создания, ее качество и количество, в смысле грязи, только росло и приумножалось. Полноценная стабильная среда для размножения этих членистоногих паразитов была настолько благоприятной, что если задуматься, они в этом плане были примерно на равных условиях с человеческим родом. Они процветали – это кратенько. Далее по списку – комнаты. Вы можете как угодно хорошо и часто производить санитарную обработку своего жилища, использовать различные средства против насекомых и прочие меры в этой великой войне. Но! Если за пределами ваших квадратур они бушующим шквалом сметают все на своем пути, то рано или поздно они вернутся. По принципу морских приливов и отливов. При этом есть один немаловажный факт. Эти существа имеют одну довольно таки не приятную особенность – они подвержены постоянной мутации. И то средство, которое еще месяц назад довольно эффективно справлялось со своим предназначением, спустя совсем короткий промежуток времени уже не оказывало даже малейшего воздействия на жизнеспособность этого минисоциума. Тараканы могли только нагло посмеиваться, наблюдая из своих темных уголков за тем, как в очередной раз жители пытаются выпроводить их с помощью того же самого вида бытового яда. В данном случае средство от тараканов это как антибиотик широкого спектра действия, их нужно менять постоянно для достижения какого то эффекта выздоровления. Дополнительно помимо химических средств в постоянной борьбе с тараканами использовались также и другие средства, например «раскурочивание» полностью всей комнаты, с выносом малогабаритных предметов мебели на мороз (в холодное время года), обработка пылесосом каждой щелочки и закутка (вплоть до страниц в книгах и тетрадях) и так далее. Спасало даже это всего лишь ненадолго.

Ну, к чему я это все. Я стараюсь в своем рассказе описать именно жизнь в общежитии, а не свою, особо яркие моменты и истории. Эта ночь мне запомнилась. Въелась в память. В те далекие 90е годы на рынок бытовой химии в продажу «выкинули» новое средство против борьбы с паразитами-насекомыми. Это было средство в пастообразной консистенции в большом пластиковом шприце. Мы с моим молодым человеком, уже попривыкнув к тому, что уже все перепробованное нами на тот момент  жизненных коллизий в общежитии уже не действовало, в общем как мертвому припарка, что есть, что нет, обреченно выдохнув, щедрой рукой обработали всю территорию вне всякой меры. Не жадничали, в общем. Как на пилоте-автомате тупо «выполнили заданную программой функцию санобработки внутренних помещений корабля во избежание заражения опасными внеземными бактериями». Дело было вечером и, проведя эту вылазку в тыл врага, мы, не думая ни о чем плохом и гнетущем, со спокойным сердцем уверенно отправились на встречу с радужными снами. Но враг то не дремал! Использование этого средства произвело на него эффект сравнимый по своей мощи наверное только с воздействием сброса ядерной бомбы в воды атлантического океана. Им было настолько плохо и невыносимо, что они пытались спастись бегством, не дожидаясь прямого воздействия этого яда на их закаленный организм. Они чуяли его на расстоянии и, трепеща и моля о помощи, насколько это можно вообразить воспаленным сознанием, бежали от действительности. Правда, они не просто тупо и тихо умирали как обычно, они реально пытались сбежать. А поскольку рука наша ни разу не дрогнула и обработано было ВСЕ и ни одной щелочки, лазеечки, пути выхода не было, то тараканам оставалось только одно – сдохнуть. Но насекомые оказались ужасно вредными, чувство самосохранения в них было развито на уровне природных инстинктов. И они убегали. Толпами, нестройными шеренгами, табунами. Мы проснулись ночью от странных ощущений. Тараканы ползли наверх. Если вспомнить биологию, раздел насекомые, можно понять. Тараканы умеют ходить/ползать/передвигаться не только по перпендикулярной/наклонной полу поверхности, но даже по потолку. Сначала мы пытались их «схлопнуть» пылесосом, одичавших от запаха яда и не скрывающих свои тщедушные тельца. Потом устали. Была ночь, нам жутко хотелось спать. Мы отодвинули кровать от стены во избежание непосредственного контакта с дезертирами и задремали неспокойным тревожным полузабытьем. Мы не учли один факт. Тараканы, конечно, не плохо умеют передвигаться по отвесным поверхностям, но достигнув потолка, где ароматное средства уже не раздражало их сущность, они замирали в безвыходности, повиснув на потолке. Идти им дальше было некуда. И, повисев таким образом непродолжительное время и потеряв последние силы, они падали назад, вниз, на пол. Снова спасались бегством, по инерции заползали на потолок и, повторно растратив силы, свергались в бездну отчаяния. И так до бесконечности, пока силы уже окончательно не покидали их. Так продолжалось всю ночь. Этот нескончаемый «тараканий» моросящий дождик не прекращался до самого утра. Сейчас вспоминаю это и смеюсь, было весело. Тогда мне было совсем не до шуток. Наверное, эту идею стоит продать как эпизод либо в фильм ужаса, либо в юмористическое шоу. По-моему будет уместно в обоих случаях.

Мыши.

В нашем общежитии постоянно водились мыши. Именно мыши, мышки, мышата, а не противные отвратные крысы. Таких я тоже встречала в других общежитиях, намного более запущенных по сравнению с нашим. Крысы живут обычно рядом с мусоропроводами, мусорными баками, в коридорах и подвалах. Они довольно крупные по своему телосложению и поэтому им нужны большие пространства для жизни. Мы в общаге жили на девятом этаже и, видимо, поэтому с ними и не встречались. Возможно, на первых этажах они и были, но мне сие не ведомо. У нас зато были мыши.

Общежитие было довольно старым зданием и поэтому в нем был применим принцип внутренней отделки немного с советским уклоном. Вот по незнанию сейчас обязательно ошибусь в строительных терминах и прочих применениях деепричастных оборотов и морфологических фразеологизмов, но попробую хотя бы на пальцах донести – что же все таки я имею в виду. Давайте представим наш последний ремонт в квартирах (у кого было). При черновой отделки остаются голые плиты стен и пола/потолка, то есть перекрытий. Стены затем штукатурятся, шпатлюются и далее по списку. А вот с полами немного другая история. На пол необходимо укладывать стяжку – это смесь из «шлакогравия», песка и цемента, затем уже сам пол и половое покрытие из различных материалов. Я, конечно, не заправский строитель и могу очень сильно ошибиться в объяснении, поэтому не нужно строго меня судить. Я рассказываю в данном случае четко только то, что видела сама. В советское время перекрытия в зданиях, наверное, тоже как то утепляли и прочее и прочее, но именно у нас в общежитии верхним слоем был простой пол из обрезной доски, который в свою очередь был установлен на полу на определенной высоте над «основным» бетонным полом. Этого расстояние было вполне достаточно для перемещения ползком впритирочку маленьким домовым мышатам. Это по видимому самая мелкая порода мышек, в высоту не больше 3-3,5 сантиметров, в длину сантиметров 5-6, не более. Их было не слышно и не видно практически, за пятки они не кусали, жить не мешали, но вот пищу в открытом виде оставлять было нельзя ни в коем случае. Впрочем, эти же меры безопасности были предприняты нами уже от тараканов. Все остальные продукты, хранившееся не в холодильнике, обязательно было закрыты/закупорены в емкостях и стеклянных банках. Оставлять на полке с продуктами, что то просто в пакетике (по типу макаронных изделий, крупы, муки и прочего) было, конечно же, нельзя. Иначе спустя  совсем короткий промежуток времени от этих показателей ударной работы пищевой промышленности нашей великой страны остались только бы труха и пыль. А также все рабочие поверхности перед непосредственным приготовлением пищи необходимо было обрабатывать влажной тряпкой. Ну… в целях санитарной гигиены. Вдруг тут мышка бегала.

А однажды в выдвижном ящике одна мышка свила себе гнездо из моих собственных полотенец. Мышат родить не успела, но вещей мне попортила уйму. Я негодовала. Травить их как тараканов мы боялись. Боялись именно того, что семейство мышек от съеденного ею яда могло умереть не снаружи, у всех на виду, облегчив упокоение ее праха путем отправления в мусоропровод, в «под полом», в подземелье в страшных муках. А затем, тлетворно разлагаясь, могло на значительно долгий период времени отравить нам существование. Поэтому в борьбе с мышами мы применяли только механические способы борьбы, как мышеловки.

Впрочем, с этими мелкими обитателями моего жилища мы практически и не сталкивались. За все годы проживания я видела их, быть может, чуть больше десятка раз. С живыми… Иногда мы встречались в мышеловке. И так бывало. Многие могут назвать нас живодерами и посюсюкать над этими крохотными созданиями. Но уж поверьте, это могут сделать только те, кто не жил в общаге с мышами, не ел практически с ними из одной тарелки и не пил из одной кружки, а самое большое на что был способен – это завести мышат в декоративной клетке. Ну да ладно.

Расскажу пару историй очень необычных встреч с ними. Точнее очень редких способов ловли мышей. Каждый раз в качестве главного ловчего выступал мой молодой человек. Не женское видимо это дело. Хотя мышей я не боюсь.

Первую историю можно шутливо назвать «самый нелепый уход от преследования».  Дело происходило вечером в сумерках. Уже темнело, в комнате как всегда был полумрак, так как я не люблю верхний свет в принципе. Мышка тихо мирно бежала куда то по своим делам, точнее кралась и тут оба-на, на встречу ей попался человек. Мышонок очень шустро развернулся и побежал куда то видимо к одной из щелей в полу, в надежде спастись. И ему однозначно  это бы удалось, но вот незадача – на пути его следования лежал обыкновенный полиэтиленовый пакет. Видимо что-то было принесено из магазина и пакет попросту не успели убрать. На полной скорости мышонок вбежал прямо в эту преграду и с превеликим ужасом обнаружил, что он в ловушке. Надо отдать должное моему мужчине, реакция его не замедлила ждать. Очень быстро перехватив пакет в руки и перекрыв все пути отхода оперативно выкинул его в окно. Почему в окно? Ну просто с мышами из мышеловок он встречался как то и подпривык, а вот что делать с живым мышеем, да еще барахтающемся в пакете – и не знал. Не знаю – какая смерть все таки легче – от яда, от мышеловки, в водовороте унитаза и или в полете в черноте морозного вечера.

Вторая история менее душещипательна, но более жизненна, как бы что ли. Это действо происходило утром тоже зимой. Было еще довольно темно.  Как сейчас помню, мы уезжали куда то далеко и нам нужно было очень плотно поесть в дорогу. По моему мы возвращались к родителям в деревню, быть может на каникулы или просто на праздники. Поэтому из холодильника был извлечен мини-казанчик с крышкой, в котором было приготовлено домашнее рагу. Чугунная сковорода была водружена на плитку. Рагу помешали и прикрыли крышкой, оставив щелочку только на ширину ложки, по максимум буквально сантиметр, но  думаю меньше. Плитка у нас еле работала и не имела режимов. Она работала по принципу вкл/выкл. Включил – ожидай, когда нагреется. Нагреется сильно - выключи, пусть немного остынет. И так далее. Ну, в общем и целом, произведя эти обычные действия, мы продолжали заниматься утренними водными процедурами и так далее. Наконец то дошло время до завтрака/обеда. Мой мужчина подошел к плитке и подняв прихваточкой крышечку сковороды, отскочил назад вместе с ней от неожиданности. Ибо навстречу из под крышки на него метнулась одуревшая «полуподжаренная» мышь. Видимо она забралась в сковороду перед включением плитки, а обратно выбраться уже не могла. И продолжала оставаться там, внутри, а степень нагрева все увеличивалась и увеличивалась. Не знаю, выжила она после этого инцидента или нет, наверное это навсегда останется тайной.

Эпилог

В принципе на этом все.

Я, как могла, полно описала физическое и эмоциональное содержание моей жизни в общежитии на тот момент моего существования. Многим будет непонятен такой подход к повествованию, описание каждой мелочи, каждого события, характер окружавших меня персонажей. Но все это сделано лишь для того, чтобы не упустить ни одного фактора, влияющего на восприятие цельной картинки.

В процессе я очень часто задумывалась, для чего мне это. Почему так сильно пульсировало во мне желание написать этот опус. Ведь по сути это всего лишь веха в моей истории. Это даже не рассказ или мини-роман, это детальный разбор задачи с определенным набором условий. В результате прочтения невозможно сделать какой-то вывод, сопереживать героям в ожидании хеппи-энда, немного примерить на себя эту жизнь. А потом поняла. Я ничего не придумываю, не фантазирую, не утрирую. Я просто пытаюсь описать свое состояние. Ведь именно в тот момент своей жизни я была максимально счастлива. Такое низменное простое где-то достаточно наивное счастье. Когда сознание еще не опорочено желаниями жить более полной в финансовом плане жизнью, иметь какие-то блага цивилизации, стремиться, идти по головам, ломать через колено себя и соперников на своем пути. По сути своей такое понятие счастья применимо к поговорке, когда с милым рай и в шалаше.

И пусть сейчас я имею больше, хотя это тоже довольно спорный вопрос. Сейчас я тоже в какой то степени счастлива, просто немного с другим набором достоинств и недостатков. Есть только одно различие и оно играет решающую роль.

Я была счастлива тогда, не задумываясь ни секунды о том, что есть у меня и чего еще нет.

И в этом вся суть.