Глава двадцать третья. Экзотика и шаманизм

К площади Кюнхайт процессия Голубого карнавала двигалась неторопливо и уже не тем путём, что в первый раз. Вокруг расстилались старинные кварталы Краузштадта. За процессией карнавала наблюдали с подозрением и настороженностью городские стражи.

Дама Арцт в этот раз не скрывала лицо полумаской, но этого ей и не требовалось: её лицо и так выражало слишком мало эмоций. Колдун спросил её о стихотворении, которое родилось в вечер годовщины. Ведьма ответила, что уловила некоторые нарушения стихотворного ритма, а вот смыслом и настроением осталась очень и очень довольна.

Позади оставался оживлённый, чистый, словно отутюженный мундир, центральный квартал Краузштадта. Площадь Кюнхайт постоянно менялась. По ней кружили наездники на колесницах, тут и там стояли свободные художники и просто наблюдатели. Кюнхайт не принадлежала никому, пусть рунные маги и думали совершенно иначе, оставляя на гладком камне воззвания к Меланхолю. Впрочем, руны были не столь однообразны. Встречались и послания к неизвестным людям, и воззвания к другим дэвам, и родовые гербы, набросанные в спешке и потому очень небрежно.

Голубые накидки (для плащей они были коротковаты), которые развевались за спинами Абентурера и Глаубен, оказались почти незаметны. Многие по случаю карнавала облачались в голубые одежды, а кроме того, никто из людей не мог тягаться блеском облика с феечками, которые нет-нет, да и взлетали над процессией.

Колдун познакомился со своим собратом, который, как и он, вместо родового имени использовал прозвание Шаман. Оба имени, конечно, были нарицательными, и в Краузштадте можно было отыскать немало дворян с такими же или похожими прозваниями, но к счастью, колдовская гильдия всё же собрала не так уж много последователей.

Шаман был человеком высокого роста, слегка худощавым, но поджарым. Он носил мантию, а на поясе — меч в ножнах и аметистовый шаманский жезл. Колдуну не так уж много пришлось потратить времени, чтобы вспомнить, что аметистовое навершие — один из инструментов прикладной монстрологии и служит обычно для призыва Гегенсинна, одного из самых сильных воруртайлей. Конечно, Гегенсинн не отличался очень уж большими размерами, как тот же Райхтум, или неукротимым нравом, как Унбезамбар, но недаром ведь его классифицировали, причислив к самым сильным воруртайлям.

— Вы и правда обладаете властью над Гегенсинном, уважаемый собрат? — спросил Колдун.

— Над ним не бывает власти, он слишком самолюбив, — ответил Шаман. Его волосы покрывала ранняя седина, поблёскивавшая сейчас голубыми отсветами. — Но действие он способен оказывать потрясающие. Особенно если вызвать его и натравить на себя самого. А потом сразиться с ним на глазах у удивлённых людей. Если заклинатель сам на себя призвал Гегенсинна, то враждебно настроенные маги основательно задумаются, прежде чем нападать.

Трубадур, Фарбе и Ведьма стояли спинами друг к другу, составив странный круг, а точнее — треугольник. Натуры-художники и натуры-рисовальщики так и суетились вокруг, торопясь запечатлеть этот момент.

— Включите фантазию, дорогой коллега, — предложил Шаман. — Представьте, что мой веер — это огненный гладий. Я вызову вас на дуэль, а вы будете защищаться.

Колдун знал, что всё это — лишь игра. Но за его плечом уверенно прошептала несколько слов мистичка, и магические строки сами собой выстроились в голове. В его руках вырос длинный огненно-рубиновый клинок, а Шаман выставил вперёд свой веер, который, обрастая бирюзовым и зелёным свечением, превратился в гарду, а от неё, как длинный стебель, вытянулось длинное лезвие, похожее на рапиру. Поскольку клинки были эфемерны, никто не смог бы увидеть их точную форму и уж тем более классифицировать их. Шаман и Колдун схлестнули их несколько раз, делая нарочно замедленные выпады, чтобы дать возможность натурам-зарисовщикам схватить момент. Зелёный и огненный клинок сталкивались, как настоящие, только без звона, а от столкновений в воздух взлетали разноцветные вспышки.

Абентурер стоял неподалёку, заложив руки за спину. Ветер развевал его волосы и лазурную накидку за спиной. Золотой крауз на его запястье вспыхивал при каждом столкновении воображаемых клинков.

— А что экзотические саги? — спросил Шаман наконец, когда их импровизация завершилась. — Прелестная дама Арцт говорила мне, что вы интересуетесь экзотикой.

В голосе Шамана прозвучала лёгкая ирония.

— Седой господин явно переусердствовал в призывании Гегенсинна, на нём его проклятье, — прошептала мистичка над ухом. Колдун недовольно шикнул на неё.

— В экзотике мало необычного, — учтиво ответил он. — Учёная Ведьма и сама очень увлекается ею. Мы узнали об интересах друг друга почти случайно. Разговор и вовсе начался с садового ножа.

— У меня тоже есть нож, — сказал Шаман. — Куда крупнее обычного садового ножа. В одичавших садах бывает полезен, когда нужно расчистить себе чащу для поисков.

Колдун подошёл к самому парапету. Трубадур к этому времени уже стоял там, на самом краю, его держала за руку дама Аттраппе. Над ней одна из услужливых натур держала огромный зонт, хотя на дождь не было и намёка. В этом Колдун и многие другие усматривали нотку той эксцентричности, что всегда встречалась на таких собраниях, как Голубой карнавал.

Внутренние стены были высокими. Ворота, через которые дорога вела вниз, были открыты и почти не охранялись круглые сутки. Колдун смотрел вниз. Немного неуютная высота открывала взгляду множество растянутых, извивающихся улочек, а ещё ниже — окружённое по периметру факелами озеро Шмириггросс и огни купальни на берегу.

Колдун сдержанно кивнул самому себе, признавая, что пока не готов встать на самый край на открывающейся высоте. Он смотрел ещё дальше — там, за лесистыми склонами предгорий, где не так давно нёс их Унбезамбар, в дымке и во мгле тонули северные укреплённые бастионы Краузштадта.

— А что вы скажете насчёт новелл, добрейший Колдун? — сдержанно поинтересовалась дама Арцт. Процессия карнавала обходила по большому полукружию георсамитский собор, подсвечивая деревья аллей перстнями и изредка — свечами.

— Величайшее творение искусства, высокородная госпожа, — ответил за Колдуна его сказочник. — Мой господин всегда ценил подобные виды искусств и очень хорошо разбирается в них. Он выращивал цветы, делая это столь же искусно, как та героиня Чёрной новеллы, что исполняла странные танцы.

— Выращивал цветы? Неудивительно, — усмехнулась Ведьма. — Вы растили одинокий волюстиг, насколько я понимаю, добрейший Колдун.

— Чёрная новелла вдохновляет на это, — поклонился тот. — Я подтвержу слова своего натура, хотя он иногда слегка преувеличивает.

Бородатый сказочник, добродушно улыбаясь, зажёг свою трубку и блаженно затянулся. Трубадур, который слышал их разговор, успел только усмехнуться.

— Неужто экзотика и правда так захватила вас, друзья мои? — удивился он. — Она рассказывает про ядовитые растения, одинокие волюстиги, растения таких странных оттенков, которых и в жизни-то не встретишь, а простую красоту обходит стороной.

Ведьма тонко улыбнулась, а Колдун по своему обыкновению вступил в спор. Он в последнее время довольно часто спорил с Трубадуром об искусстве. Вот только белую даму эти споры, похоже, ничуть не привлекали: она, сопровождаемая своим неизменным телохранителем, ушла вперёд.

Голубой карнавал завершался не так поздно, как в прошлый раз. Может быть, этому способствовала погода, а может быть — присутствие кого-то или чего-то незримого, о чём, впрочем, ни монстрологи, ни волшебники даже не догадывались. Шаман и Абентурер, чтобы избавиться от чувства духоты, пили из кубков и закусывали под навесом на бульваре Ауфштанд. Колдун расположился между ними. Правда, со своей закуской он покончил куда быстрее, и теперь сидел в тихой задумчивости. В таком положении их и запечатлел рисовальщик дамы Арцт — это был его последний набросок за этот день. Увидев, что натур белой дамы совершает пассы над журналом, Колдун удивлённо приподнял бровь. Он ещё не знал, что именно это его выражение лица останется на сделанном наброске.

Он ещё раз посмотрел на Шамана. Тот явно не был типичным представителем колдовской гильдии. Он говорил, что тоже использует бубен для заклинания духов, но дело было не только и не столько в этом. Шаман явно отличался куда более широким кругом интересов. Невольно приходили на ум слова Трубадура о том, что кто-то должен помочь белой даме.

Трубадур надеялся на Колдуна. Сам он на себя надеялся в этом гораздо меньше.