Глава двадцать первая. Годовщина в полутишине

Снова раздавался шёпот в глубине волшебного зеркала. Трубадур говорил о даме, вместе с которой пытался разыграть сцену на лестнице Эвигфламме. Дама именовала себя Аттраппе, хотя это явно было не родовое имя. Она казалась необычной, хотя и сравнительно молчаливой, и всюду её сопровождали две натуры-служанки в балахонах с сумами. Казалось, Аттраппе могла отыскать там всё необходимое на все случаи жизни, поскольку сама предпочитала носить лёгкую полупрозрачную накидку или куртку, которая несколько даже не шла её облику.

— Как проходят твои беседы с учёной Ведьмой? — спросил вдруг Трубадур. — Это не праздное любопытство. Хотя я не скрываю, что мне интересно. Но я надеюсь увидеть больше, чем то, что происходит сейчас.

— Больше, чем сейчас, едва ли возможно увидеть, — прошептал в зеркало Колдун. Он сидел на подушках перед кальяном в тишине своих апартаментов.

— Её хефтиги слишком мелкие для неё. И невзрачные, милый друг. Она слишком часто подрезает их. Что она делает с другими цветами, боюсь даже предположить. Сомневаюсь, что она правда выращивает ядовитые растения, очень сомневаюсь. Всякие вьющиеся — вполне. Ей нужен всего лишь смыслящий в цветоводстве человек, который посоветует ей, как ухаживать за семенами и выращивать их. Мне интересно будет пронаблюдать за этим.

— Думаю, нескоро ещё отыщется столь знающий человек. Её ситуация сложна. Кто, по-твоему, друг, сможет помочь белой даме в этом?

— Ты сам, мой милый друг, ты сам.

— Всякое возможно, друг. Но я не стал бы на это надеяться. Как я и сказал, ситуация сложна.

— Мне порой казалось, — раздался шёпот Трубадура, — что в её заражённых радиацией апартаментах вообще никакие цветы расти не могут, кроме хефтигов. И эти бесцветные феечки — монстрология про них так мало знает, что только руками развести. Кому уж тут стараться, как не магам и колдунам?

— Скорее магам, чем колдунам. Колдовство творит совершенно иные вещи. Здесь нужны не заклинания, а ведьмовской дух. Это не по мне, друг…

Они долго говорили. Колдун убедился, что несмотря на события, которые творились на его глазах в апартаментах белой дамы, интересная Клюген не перестала быть интересной лично для Трубадура. Разочарование ничуть не убавляло значимости Ведьмы в его глазах.

Близилась торжественная дата — годовщина основания поместья. Старинное, но ещё не набравшее большого веса поместье Троттеля. Его успехи на службе графа Штольца прибавили к последнему прошедшему году ещё два, остальные владыки пока безмолвствовали. Так что Троттелю, который назывался в свете Колдуном, предстояло отметить девяносто восьмую годовщину.

С Гернегроссом он виделся очень мало. Накануне годовщины они повстречались неподалёку от Амфитеатра. Гернегросса сопровождала Зига. Колдун даже несколько удивился этому — он слышал, что их совместному цветнику пришёл конец. Драконица Герни всё ещё оправлялась от полученных ран. Совместная немногочисленная свита, сопровождавшая Гернегросса и Зигу, казалась какой-то обленившейся. Гернегросс рассказывал о прорытых его горняками за последнее время катакомбах, о совместных планах с другими горняками, о мысли наладить торговлю с дальними городами, и прочее, прочее, прочее…

Колдун слушал с рассеянным интересом. Над головой Зиги стайкой кружили небольшие, похожие на оводов, воруртайли — ленивые и отъевшиеся. Часть из них нападала и на Гернегросса. Он старался отмахиваться от них, но они атаковали слишком плотно.

Эта встреча стала единственным интересным событием накануне годовщины. Акробатка писала Колдуну, просила отправить курьера за самоцветами, которые она передала Трубадуру. Самоцветы, как следовало из её рассказа, так и светились фиолетовым и рубиновым светом, поскольку хранили воинственные хроники и саги. Но все курьеры Акробатки были заняты поручениями, никто не мог даже отправиться к Трубадуру за самоцветами.

Колдун вспоминал Голубой карнавал. Тогда Трубадур явно избегал встречи с Акробаткой, когда была вероятность встретиться в вечерний час близ площади Кюнхайт. Да, ситуация начинала проясняться. Почему Трубадура некоторые его друзья называли Садовником, было ясно. Новые цветы появлялись в его апартаментах после знакомств с новыми интересными дамами. Сколь много было этих дам — столь разнообразен был и цветник. Цветы эти в основном были недолговечны и быстро увядали.

Трубадур оглядел стены своих сравнительно скромных апартаментов. Кроме ковров с мягким ненавязчивым узором, ничто не скрывало их наготы. Цветы Трубадур уже долгое время растил в одиночестве. Это были кустистые голубые траумы и мелкие, рассыпанные гроздьями цветы шеу, над которыми кружили стайки совсем уж крошечных воруртайлей. Они были так малы, что им не было нужды нападать на Колдуна или на его натуров. Хватало пыльцы шеу. Иногда среди траумов вырастали хефтиги — правда, их было совсем мало, не то что у дамы Арцт. В последнее время всё больше стало люгнеров: алых, рубиновых, нежно-розовых. Колдун находил их приятными, хотя он прекрасно помнил, какой дурманящей силой обладает их аромат, когда они начинают цвести все вместе.

В вечер годовщины почтовые духи доставляли поздравительные письма и открытки. Колдун, усмехнувшись непривычным для себя мыслям, уселся за кальян и, отыскав в астрале замок Гарн, тихо вошёл в свои апартаменты. Там поздравлений оказалось больше. Он прочёл их, каждое одарив дежурной благодарностью. Всё, что он видел, свидетельствовало о том, как астрал захватывал умы людей. Такие владыки, как барон фон Дуссель, говорили об этом прямо, не стесняясь.

Покинув астрал, Колдун взглянул на открытый ларец с самоцветами. Два серебристых камня, которые исписали новеллами духи у дамы Арцт, так и лежали на самом верху. Новеллы оказались преинтересными. От их чтения вслух тени огненных волюстигов так и возносились перед глазами. Один из них даже вырос в небольшой оранжерее на балконе Колдуна — конечно же, выращенный в одиночестве. Волюстиги он недолюбливал.

За небольшим праздничным столом он восседал один, не считая, конечно, свиты. В честь праздника он позволил им сидеть за столом, как гостям. Ведь благородных гостей всё равно не было — ни одного.

Вкруг стола сидели: поэтесса, бледная и меланхоличная; актриса, тоже бледная, с подрагивающими губами; алхимик, уставивший взгляд в стол. Рядом с ним дремали травница и старичок-аналитик; музыкант что-то напевал под нос. Уверенный в себе и подозрительный, как обычно, страж сидел по левую руку от хозяина, а по правую — добродушный сказочник с широким улыбчивым лицом и окладистой бородой; сразу за ним — гном-шахтёр, который даже за столом не забывал поглядывать за тем, как рдели угольки в кальяне. Чуть дальше пристроились новички, появившиеся в свите не так давно: специалист по кинжалам и студент-цветовод. Прямо напротив Колдуна сидела его мистичка. Держалась она, пожалуй, увереннее всех. Она даже произносила самые звучные тосты, когда кубки снова заполнялись белым вином. Тост за хозяина успели поднять все крепостные, когда очередь снова дошла до мистички.

— Я желаю процветанию вашим талантам, господин, — сказала она, поднимаясь. Её белые волосы стелились по плечам. — Ведь недаром говорят, что только натуры могут владеть одним ремеслом. А благородным господам надо владеть всем и сразу. Вы знаете это, мастер. Вы мастер мистики. И не только мистики. Мы все помогаем вам…

Она обвела взглядом других натуров. Поэтесса по её совету уже сочиняла стихотворение в честь обожаемого хозяина, у актрисы на глазах почему-то появились слёзы. Сказочник рассказывал что-то стражу и цветоводу. Оружейник уже клевал носом, и только шахтёр сохранял деловитую сосредоточенность.

— А пока мы помогаем вам, ваши таланты растут. Мы учимся у вас, а вы у нас. Так пусть же это никогда не прекращается. Пусть ваши таланты растут, и наши пусть — тоже.

Она, как всегда, была проста в выражениях и прямолинейна в высказываниях. Поэтесса даже взглянула на неё с некоторым укором. Колдун, впрочем, склонил голову в знак благодарности и поднял кубок с белым вином. Он ещё не заметил, как среди его цветов в оранжерее, часть которой виделась сквозь просторный холл, появился новый росток.

Уже за полночь поэтесса прочла, наконец, вслух стихотворение. Правда, перед этим она покраснела и сообщила, что получилось не совсем торжественно и празднично, но вполне соответствовало замыслу подавшей творческую идею мистички.

Стихотворение было посвящено радиации, обрушившейся на мир. Конечно, оно не призывало Моргенштерна, ведь натуры ничего не знали о владыке бесстрастия. Точнее, не знали его имени и прочего. Колдун удивлённо переводил взгляд с тонких пальцев поэтессы, держащих свиток, на поблёскивающие алмазным блеском глаза мистички, которая слушала, кажется, с истинным упоением.

— Это великолепно, господин, — сказала она, когда поэтесса с волнением в голосе закончила. — Это и есть гимн подлинному безумию и ода вашим мистическим талантам. Ваши заслуги перед графом Штольцем будут неизмеримы. Ваш плащ прикуёт всеобщее внимание.

— Я, пожалуй, прочту это стихотворение даме Арцт, — задумчиво сказал Колдун. — Благодарен тебе, поэтесса. — Та густо покраснела. — И тебе, беловолосая. И вам всем, — сказал он уже громче. — Послезавтрашний день уже сулит нам новые интересные впечатления. Голубой карнавал должен обрести продолжение. В замке Гарн уже развешены праздничные приглашения. Правда, скреплены они двумя разными печатями. Это разные свитки, ибо два знатных человека не могут поделить между собой голубой плащ распорядителя карнавала. Я очень надеюсь, что они найдут проблеме решение. А вы… вы готовьтесь, слуги мои. Вам предстоит помочь мне на этом карнавале.

Утренняя звезда ещё не всходила. Колдун говорил, тяжело роняя слова. Может быть, дело было в белом вине, выпитом за вечер, а может — в мрачности прочтённого стихотворения. Росток во время чтения строк успел вырасти и распуститься широкими мохнатыми лепестками. Так в цветнике Колдуна вырос немалых размеров трюбсинн. Цветок редкого сорта для этого времени года. Перстень светился тускло и разгорался неуверенно. Ещё медленнее, чем Утренняя звезда близилась к невидимому горизонту.

Краузштадт ждал новых событий.