Сожжённая нитка

Мы можем помолчать, мы можем петь,
Стоять или бежать, но все равно – гореть...
Lumen

Витольд закинул рюкзак за плечи, надел наушники. На электронном табло тускло светились стройные цифры – 8:30, самое время выходить из дому. За окнами было светло, хотя надвигалась осень. Коварное время года! Осень, лукавая плутовка, не сразу и резко, а понемногу убавляла протяжённость дня, и никто не мог уследить, как сгорают дни и наступает темнота. Будто нитку в руках случайного путника, Осень сжигала светлую лазурь неба и листья на ветвях клёнов. И в один прекрасный момент забывшийся, суетный человек вдруг ощущал, что огонь обжигает руки – и тогда-то, рассеянный, спохватывался, что нет больше нитки в руках, что нет больше тёплого лета! Но поздно было хвататься за голову, поздно было убирать ладони от огня и тушить костёр. Оставалось только смириться – и тяжело вздохнуть, подняв глаза к дымному осеннему небу.
«Должно быть, за ночь похолодало», – подумал Витольд. А затем надел куртку и вышел из квартиры. Закрыл плохонькую дверь на замок, спустился по тёмной лестнице, открыл дверь, ведущую в подъезд, и шагнул на улицу.
Хитрая – и такая холодная – Осень обдала его пронизывающим ветром. Витольд, поёживаясь, едва стиснул зубы. Рука ловко достала из кармана дешёвенький плеер, купленный подержанным, и, быстро нащупав кнопку, снова юркнула в карман. Холодно всё-таки. Осень.
Витольду так не хотелось выходить на улицу! Ему хотелось лишь сидеть дома и читать газеты, а потом за чашкой чая думать, какая же у него пустая и серая жизнь. И так не хотелось идти на работу, которая уже осточертела. Да и приятного в ней было очень мало, не от хорошей жизни Витольду пришлось устроиться в крематорий.
Отец Витольда умер, когда мальчику было четырнадцать лет. Осталась мать, слабая и хрупкая женщина, и сестра Витольда, которой тогда едва исполнилось тринадцать. Это было тяжёлое время, но испытания сильно сплотили маленькую семью. Витольд и его сестра Ася ещё детьми зарабатывали, как могли, приносили домой продукты и другие необходимые вещи. Брат и сестра, и до смерти отца дружные, теперь стали единым целым. У них было всё на двоих – переживания и впечатления, деньги и – зачастую – даже одежда и пища. В маленькой однокомнатной квартире, в тесноте и в бедности, эти дети рано взрослели и рано становились сильными.
Несмотря на то, что часто приходилось жить впроголодь, соглашаться на любую работу и не спать ночами, Витольд всё-таки сносно закончил школу и смог устроиться на завод. Он выполнял внеурочные нормы, пытался подрабатывать в выходные. Витольд очень хотел, чтобы его сестра, талантливая и способная девушка, смогла поступить в институт. Он уже собрал довольно большую сумму, но тут внезапно умерла их мать. Большая часть денег ушла на похороны.
Тогда-то, изучая, как бы обойтись с ритуальными услугами, чтобы всё вышло не так дорого, двадцатилетний Витольд и узнал о том, что в его городе есть крематорий. С работой на заводе начались проблемы, у начальства что-то не ладилось, и Витольд был  опять в поисках места, куда требовались свободные рабочие руки. Вот и результат – крепкого и выносливого юношу взяли в крематорий на вполне законных основаниях.
И теперь каждый день Витольд вот так, с рюкзаком за плечами и в наушниках, вновь и вновь отправлялся на рабочее место, а когда приходил домой, читал книги, слушал музыку, отсыпался. Иногда встречался с друзьями, но это случалось редко, да и друзей-то у Витольда было очень мало. Когда-то у него была и любимая девушка, но – не сложилось. Эта девушка, Виола, тоже была из бедных, а её семья всё время переезжала, вот влюблённым и пришлось расстаться. А сестра Ася всё-таки поступила в институт, но жила в общежитии на другом конце города. Так что Витольд проводил свои вечера не в таком уж гордом одиночестве, которое всегда тяготило и навевало скучные, медлительные, апатичные мысли.
…Мерзавка Осень поддувала в спину и в бока, толкала и набрасывалась на Витольда. Пока юноша шёл до крематория, он успел несколько раз подумать, что уже простудился. Но рядом с топками всегда тепло, может, и обойдётся.
Витольд повернул за угол, и тяжёлая громада крематория, как обычно, мертвенно встретила его своим извечным серым камнем. Юноша поднял глаза к небу, которое затягивалось сизыми тучами, и поднялся по ступенькам. Вот и начинается новый рабочий день.
– Привет, Витольд! – окликнул юношу ещё один работник, Артур, такой же молодой, но не такой угнетённый жизнью парень. В чём-то даже весельчак, хотя странно было бы видеть душу компании работающим в крематории… Артур был намного более открытым и общительным, чем Витольд. И если последний часто ходил угрюмым, погружённым в свои мысли, то Артур чаще улыбался, чем грустил.
– Доброе утро, – ответил Витольд, не поднимая глаз.
– Слушай, тут у нас такое было, – поведал Артур. – Ты ещё не пришёл, а я иду в крематорий и смотрю – стоит компания и держит девушку на руках. Женщина лет сорока, может, чуть старше, и мужчина такой же, и парень типа тебя, а девушка у них на руках молодая-молодая. Я и говорю, мол, что вы тут стоите? А они мне – у нас, мол, даже на гроб для дочери денег нет, помогите, чем можете.
– Да уж, – пробормотал Витольд, внимательно слушая, но всё так же не поднимая головы. – И что же ты им сказал?
– Я так и сказал, мол, гроб надо принести обязательно, да и вообще намекнул, как они с покойницей на руках по улицам ходить собираются? Но я им это тактично сказал, да им и не до меня было. Такие все грустные, худые. Жалко мне их.
Витольд едва заметно вздохнул, представив себе эту незатейливую картину бедной обречённости. На душе стало грустно, но это чувство не так сильно омрачило состояние юноши. Такая уж у него работа – надо учиться не подпускать близко к сердцу все смерти, не срываться, когда видишь бесконечные слёзы и беспросветную скорбь на тусклых, выцветших лицах.
– Ну что, скоро у нас первые покойники? – спросил Витольд, оправившись от минутного порыва ностальгии и мрачной задумчивости.
– Как водится, – ответил Артур, слегка приподняв углы губ. – Хотя сегодня работы не так много будет, по-моему. Мы ещё полчаса можем сидеть просто так.
– Эх, опять… – вздохнул Витольд. Ему было скучно и тоскливо – и очень не хотелось без дела сидеть в мрачном здании, где всё пропитано смертью.
И тут дверь крематория открылась, и Витольд воочию увидел картину, которую ему только что так красочно и проникновенно нарисовал Артур. Перед глазами двух молодых людей предстали отец и мать девушки, а также крепкий и высокий парень. Только мёртвой девушки на руках уже не было, а у ног этой троицы стоял до боли неуклюжий, полуразвалившийся гроб, самый хлипкий и бедный гроб в мире.
– Пожалуйста… – только и смогла выдавить из себя уничтоженная горем мать.
Витольд остановился, как вкопанный, не зная, что сказать и что сделать. Но Артур быстро сообразил, что к чему, хотя, казалось, был поражён не меньше Витольда.
– Я вам искренне соболезную, – заговорил он, приближаясь к немногочисленной семье усопшей. – Но, вообще-то, так не делают… Этот гроб… – тут Артур замялся, но нашёл в себе силы продолжить дальше. – Он же развалится, мы даже поднять его не успеем. – Взгляд молодого работника крематория встретился с тупым, затуманенным взглядом матери и отозвался болью в сердцах обоих. – Ладно, мы сделаем, что сможем. Ваши документы?
Витольд всё так же стоял на одном и том же месте, поражённый и даже испуганный. Но теперь он был удручён не только этим горем, которое было так сильно, что само будто бродило среди каменных стен. Витольд узнал этих людей, которых ему уже приходилось видеть, и не раз. Это были родители и брат его любимой девушки, Виолы.
– Эй, Витольд! – крикнул Артур, поворачиваясь в сторону юноши. – Иди сюда, давай поднимем его поаккуратнее!
Юноша не двигался с места.
– Витольд! Эй, ты меня слышишь?
На этот раз призыв подействовал. Витольд машинально пошёл к дверям, машинально поднял гроб, у которого тут же едва не отвалилась крышка. Юноша не смотрел на родителей Виолы, но чувствовал, что они его не узнали. Или просто не смогли узнать – в силу своего состояния. А вот брат девушки всё время провожал Витольда глубоким проницательным взглядом.
Витольд и Артур молча поставили гроб на отведённое место. Витольд, уставившись в одну точку и вовсе потерявшись в пространстве, молчал, потому что он просто не мог говорить. Артур молчал, потому что тут нечего было сказать.
Крышка гроба, лежавшая на всём сооружении пластом, едва приоткрывала тело, лежавшее внутри. Артур пошёл за гвоздями и молотком.
– Эй, ты будешь крышку забивать или как? – окликнул он своего коллегу.
Витольд не разжимал губ, напряжённо вглядываясь в маленькую щелку между крышкой и неуклюжим деревянным сооружением.
Артур недоуменно пожал плечами и приготовился вбивать первый гвоздь. И тут Витольд подбежал к нему и яростно вырвал инструменты.
– Не смей!!! – закричал юноша на всё здание.
Ломаясь, еле унимая дрожь в руках, Витольд сбросил крышку гроба, которая с оглушительным грохотом свалилась на пол. Взгляду юноши предстала та самая девушка, которой он когда-то – так горячо и ласково – твердил полные нежности и сердечного жара речи, держа её руку и гладя её чёрные волнистые волосы.
Витольд моментально съежился, прогнулся, как будто неожиданный удар поразил его ноги. В беспамятстве он сел на корточки, прижимая к груди намертво переплетённые руки. Из глаз рьяно потекли безумные, шквальные слёзы. И вот Витольд в одно мгновение стал таким же, как отец, мать, брат Виолы – с затуманенными глазами, бледный и испуганный, пронизанный горьким озарением своей боли.
Артур, ничего не понимая, ошалело наблюдал, как Витольд корчился на полу и рыдал, ничего вокруг не видя и не слыша. Но вскоре логика взяла своё, и Артур хотя бы приблизительно понял, в чём дело. Теперь и второго работника крематория охватил ужас. Артур растерялся, не зная, что ему делать.
В голове мелькнула мысль о том, что они теряют время – да, чувства чувствами, но, промедлив сейчас, они не успеют кремировать остальных покойников… И Артур, не выходя из шокового состояния, начал методично заколачивать гвозди – под мученические слёзы и тихие возгласы-причитания беснующегося Витольда.
И вот уже последний металлический человечек впился в деревянный остов. Артур, надрываясь, попытался поставить гроб на каталку, но одному работнику это было не под силу. И сознание этого сообразительного человека, способного за доли секунд находить правильное решение, опять заметалось. Ему не хотелось беспокоить Витольда, сотрясающегося в судорогах.
Однако Витольд неожиданно встал, поднял гроб и вместе с Артуром положил на каталку. И Виола, уже бездыханная, Виола, которая больше никогда не обнимет своего любимого, отправилась туда, где её тело должно было выгореть дотла и стать пеплом.
Витольд ещё долго смотрел на то место, где только что был гроб. Такое неуклюжее сооружение, которое едва не развалилось в его руках. И вот теперь… Витольд опустил глаза вниз, а слёзы ещё долго путешествовали по его лицу, рассекая кожу всё новыми и новыми солёными дорожками.
Только теперь Витольд сообразил, что всё это время на него смотрели родственники умершей, её самые близкие люди. И своими  бескрайними слезами Витольд щедро высыпал им на воспалённые раны сразу несколько пудов отменной соли, с адской болью разъедающей плоть.
«Что же делать?» – думал Витольд, настолько, насколько он вообще мог думать в таком положении. Ему хотелось развернуться и просто уйти, но тогда вся работа крематория застопорится. Да и про сестру забывать не стоит, ведь если Витольда уволят… И юноша гигантским усилием воли сжал свои чувства, выдавил из них весь сок и оставил такими – выжатыми и сухими. Боль всё ещё наполняла каждую клеточку его тела, но Витольд гасил её – вопреки, а может, и благодаря своему аффекту (как знать?), гасил, как гасят окурки об асфальт. Надо. «Такая уж у меня работа», – вспомнил Витольд, и новая эфемерная мысль застыла в его сознании.
Виола сгорела достаточно быстро, и вскоре её прах уже вынесли маленькой семье. Витольд едва не повернулся, чтобы посмотреть в глаза этим несчастным людям. Но устоял. Сумел.
И ещё час сумел выстоять несчастный Витольд, и два, и три. И всё своё рабочее время сумел выстоять юноша. Но перед глазами всё так же стояло безжизненное тело, на которое ему больше никогда не взглянуть.
…Когда крематорий закрывался, и работники расходились по домам, Витольд подошёл к Артуру и прошептал:
– Прости меня. Я сделал настоящую глупость. Но она была моей любимой девушкой. Прости.
И сообразительный Артур опять не знал, что сказать. И от этой рассеянности, ему абсолютно не присущей, юноша растерялся ещё сильнее.
– Соболезную, – только и сумел сказать Артур.
Но Витольд уже обогнал его на дороге и уверенно зашагал домой под маршевые ритмы музыки, звучащей в наушниках.
Витольд чувствовал, как Осень опять ловит его в свои ледяные объятия, но вновь и вновь безжалостно отталкивал эту похотливую девицу. А она всё равно то леденила, то выжигала дотла. И Витольд теперь явно ощущал, как в его руках горела нитка, как огненным вихрем хромированной печи Осень опалила всё его прошлое – и взялась за настоящее. Вся жизнь стала огнём, а он безуспешно – и слишком поздно – пытался тушить огромный костёр парой лёгких слезинок.
Витольд поднял глаза к чёрному городскому небу и увидел на нём пару маленьких звёздочек. Где-то там теперь была и его Виола.
В обожжённом, присыпанном пеплом сознании пронеслась мысль о том, что этот юноша не один. Что у него ещё остался близкий человек – его сестра Ася. И она обязательно поддержит и поймёт, а вместе они разделят эту скорбь, и будет уже не так пусто – и одновременно тяжело.
А всепожирающий огонь взялся и за эту мысль, шутя  уничтожая последние соломинки, за которые хватался Витольд. Только эту соломинку языки пламени никогда не смогут сжечь до конца.
Витольд повернул на другую улицу, и из-за угла на него снова накинулась бессовестная развратница Осень. А юноша вновь её оттолкнул – и пошёл дальше. И его снова провожали домой бодрые звуки марша и неотступный призрак огня, вновь и вновь представавший перед глазами.