Лексан и Рига

Я не бегу близости людей: как раз даль, извечная даль,
пролегающая между человеком и человеком,
гонит меня в одиночество.
Фридрих Ницше

Рига придирчиво осмотрел комнату, усыпанную лепестками красных роз, ещё раз убедился в том, что и бокалы, и нарядные блюдца стоят на своих местах. Шторы приоткрыты, и из окна виднеется умиротворённый ночной город, а в комнате едва слышно звучит приглушённая музыка, – всё, как любит Лексан.
Вообще-то, Ригу сложно было назвать убеждённым романтиком, но он бы не простил себе, если бы в такой день не подготовил для Лексана сюрприз. Ведь сегодня исполнялся ровно месяц с того самого момента, когда Лексан и Рига познакомились.
Их встреча была более чем необычной и в любой другой момент могла бы не состояться, но теперь они вместе, и каждый новый день кажется им чудом… Рига до сих пор не мог до конца поверить, что это произошло именно с ним. Вот и теперь, в ожидании Лексана, Рига блаженно прикрыл глаза и вновь и вновь стал в мельчайших подробностях вспоминать тот день, когда впервые увидел Лексана, впервые с ним заговорил.
Но вот раздался условный звонок в дверь, сигнал, известный только им двоим: три коротких звонка и один длинный. Рига встал и направился к двери. Сердце замирало – и одновременно бешено, шквально билось, будто пытаясь по кусочку вместить в себя весь мир...
– Лексан!!!
Не успев даже закрыть дверь, Рига насмерть обхватил Лексана своими крепкими руками. Вся вселенная для них теперь уместилась в этом безумном объятии, всё наследие тысяч веков нашло выражение только в одном телодвижении, упоительном и всеобъемлющем. И эта домашняя обстановка, пол, усыпанный лепестками, приоткрытая дверь – всё это убаюкивало и вселяло бесконечное тепло, разливалось внутри, как сладко разливается то самое спокойное алое пламя, которое неизменно течёт по венам.
Жаркие объятия сменились не таким жарким и продолжительным, словно сквозным, поцелуем, который быстро иссяк, оставив терпкое послевкусие. Только теперь Лексан смог хорошенько оглядеться вокруг – и застыть, поражённый великолепным убранством его квартиры.
– Рига… – Лексан не верил своему зрению, осязанию, мышлению – всему, что помогало ему ориентироваться в пространстве и времени. – Рига, это… Это что?!
– С праздником тебя, Лексан! – Рига трогательно улыбнулся и опустил глаза.
Лексан неловко передвигался по квартире, разглядывая свои хоромы и не зная, в какую комнату ступить, куда повернуть голову.
– Рига, это… У меня слов нет! – задыхаясь в своём изумлении, шептал Лексан.
А Рига, с неподдельной радостью наблюдая за восторженным аффектом Лексана, всё так же улыбался своей заманчивой влюблённой улыбкой.
– Ты моё сокровище! – в конце концов, выдал Лексан и вновь кинулся к Риге. И они оба еле сдерживали счастливые слёзы, и оба кружились в одном на двоих, замкнутом – и одновременно таком бесконечном – мире.
…Когда двое влюблённых, наконец, уселись за праздничный стол, Рига первым откупорил бутылку шампанского и разлил по бокалам пенистый напиток, в котором будто были растворены мельчайшие крупинки золота.
– Лексан, – начал он едва дрожащим от волнения голосом, словно он пребывал не на романтическом ужине, а на сцене перед сотней слушателей. – Я бесконечно рад, что мы с тобой встретились, что это чудесное событие всё-таки произошло. Но ведь это именно ты меня нашёл, а я, выходит… Я никогда не искал своего счастья. Лексан, спасибо тебе за это…
Два бокала соприкоснулись, породив гулкий торжественный звук. Лексан лёгким взмахом руки вернул на место свои густые чёрные кудри, неловко наклонившиеся над столом, и выпил шампанское – до дна.
Беззаботный ночной город спал, как спят тяжело больные дети – несчастные, но по ночам уносящие себя за тысячи миль от всех реальных бед в миры своих мечтаний. И Рига и Лексан – незаметно для себя – чувствовали, что они не одни в этом мире, что мир с ними, и как бы в жизни ни было грязно и тошно, они в любой момент могут вот так уйти от всего дурного – и назло всем бедам рассыпать по полу алые лепестки роз.
***
А началось всё с одиночества, когда Лексан сидел на лестнице богом забытого дома в богом забытом городе – и сам тоже богом забытый, потерянный, окружённый только пустотой, безотрадной и безжизненной. День выдался такой же пустой, серый и пасмурный. Пустые, некрасивые облака, будто продавленные изнутри, уныло и тупо смотрели в мир, и на каждом камне, на каждом росточке в асфальте лежала серая пустая тень.
Лексану было очень одиноко, впрочем, одиночество было привычным его состоянием. Этот девятнадцатилетний юноша, красивый и статный, но несколько мрачный и угрюмый, никогда не мог похвастаться тем, что у него была насыщенная, содержательная жизнь. У него так и не появилось по-настоящему близких друзей, хотя имелась куча мала разношерстных «хороших знакомых» на любой вкус и цвет. С родителями у него были неплохие, но не слишком доверительные отношения – отец ушёл из семьи ещё очень давно, и Лексан так и не почувствовал духовной связи с ним. Мать же была очень милой и скромной женщиной, и Лексан очень её любил. Но он не мог никому открыться, когда на душе было плохо – безобразно и уродливо пусто.
Впрочем, одиночество не смогло заново перекроить – и изуродовать – внутреннюю сущность Лексана, обезобразить его мир, как это часто бывает с другими людьми. Человеческие чувства имеют очень характерную особенность, которую, однако, способны заметить не все люди. Дело в том, что чувства, когда они не находят своего выражения, начинают разлагаться и мерзко перегнивают, перерождаясь в уродливых мутантов. Так детская радость, не нашедшая когда-то поддержки, становится завистью и озлобленностью; так самая тёплая любовь, подрубленная на корню, становится мучительным адом, преисподней, в которой чертями копошатся самые гнилые мысли. И люди, несчастные, ничего не способные понять, слепые люди становятся безропотными рабами своих пороков – только потому, что слишком рано переболели любовью и теплом своих душ.
Примерно об этом и думал Лексан. Его мысли, неуловимые, но гнетущие и тяжёлые, как обезображенные сизой краской тучи, всё давили и давили на него своим грузом, а он ничего не мог поделать. Ощущение какого-то бесчувственного вакуума душило изнутри. Лексан был готов многое отдать, чтобы выбраться из него, чтобы наполнить свою жизнь чем-то свежим, искристым, с перламутровым оттенком.
«В мире есть очень много самых разных средств, способных сократить расстояние между людьми, – думал Лексан, – но большая часть населения всё равно чувствует одиночество, одиночество среди близких и среди знакомых, одиночество дома и на улице. Интересно, почему так? Наверняка каждый второй человек из числа тех людей, которые сейчас проходят мимо меня, находится в подавленном состоянии и нуждается в поддержке. Но разве люди примут мою помощь, если я подойду и просто заговорю с ними? Разве они не отшатнутся от меня, как от душевнобольного, если я положу свою руку кому-нибудь из них на плечо, хотя в глубине души они именно этого и хотят?
Все одинокие плачут ночами, мечтая о загадочном незнакомце, который вдруг появится и утешит. И все они убиваются, не находя такого незнакомца. А причина – не в том, что его нет. Причина – в том, что одинокие сами не готовы принять помощь стороннего человека, когда знакомые уже не могут утешить.
Всем нам твердят с детства: будьте добрыми, умейте поддержать в трудную минуту, не отказывайтесь протянуть руку! Но разве проблема в этом? Никто не задумывается, что слишком многие протягивают руки, но только единицы хватаются – и вылезают из своего прогнившего болота.
Все мы умеем быть вежливыми, но разве многие ответят мне на улице, если я начну со всеми здороваться – просто от избытка чувств? Меня посчитают ненормальным! У многих из нас разрывается сердце, когда мы видим на улицах плачущих детей, но что будет со мной, если я подойду и поинтересуюсь, в чём дело? Ничего хорошего! И даже у самых близких людей мы зачастую не можем попросить прощения. Дочь раскаивается в оскорблении, которое пять лет назад в порыве чувств нанесла своей матери, и эта вина не даёт ей спать по ночам, совесть грызёт её, как дождевой червь грызёт сырую почву; и мать не может забыть ужасную ссору, которую пять лет назад она едва сумела «замять» – но разве мать и дочь поймут друг друга, если снова заговорят об этом? Ведь обе подсознательно уверены, что уже поздно просить прощения!
А между тем, именно эти чувства, не выпущенные на волю, не излитые наружу, не вышедшие вовремя на все четыре стороны, переплавляются в абсолютно другие чувства и эмоции, а там берутся и за изменение всей человеческой сущности… Перегнившее раскаяние становится неконтролируемой злобой, не выплеснутая в мир доброта становится показным цинизмом. Проблема всего человечества – не столько в том, что мы не умеем слушать своё сердце, а в том, что мир заставляет нас это самое сердце изолировать, надёжно спрятать, закопать в себе же».
Серое небо будто бы молчаливо соглашалось с Лексаном. Казалось, что этим – абсолютно не привлекательным с эстетической точки зрения – облакам тоже было грустно, ведь каждую минуту их, как батут, неизменно продавливали своими ногами падшие ангелы, которые уже не вернутся на седьмое небо, но и на землю пока упасть не могут, потому что не в силах прорвать собою покрывало, сотканное из туч.
Весь мир потерял всякие краски. Тёмно-серая куртка Лексана и большие сапоги на платформе, его роскошные чёрные кудри, серый камень ступенек, сизые тучи – всё было чёрно-белым, до боли монотонным. Ни одного красочного пятнышка, ни одной капли шампанского…
И Лексан решил, что ему уже нечего терять. Юноша встал и пошёл в спонтанно выбранном направлении, в сторону природного парка. Повернув за угол, он заметил красочное зелёное дерево, сумевшее вырваться из монотонной гаммы чёрного и белого, что немного его приободрило.
А если удача не улыбнётся, то он хотя бы попытается. И ни о чём не пожалеет, не упустив свой шанс стряхнуть, словно сигаретный пепел, опостылевшее одиночество.
***
Сизые тучи, очевидно, устав прогибаться под прыжками падших ангелов, потихоньку стали рваться, рассекая друг друга на равные части. Сначала этих частей было всего две, и каждая – в полнеба. Затем пропасть между ними всё росла и росла, а во внутренних рядах каждой половины начались междоусобицы. И вот уже всё небо покрылось примерно равными по величине клочками, которые были обречены на распад – но всё ещё держались, не оставляя себе никакой гордости, как единственный вояка, пошедший против всего войска.
На скамейке в парке сидел молодой мужчина, на вид ему было не больше двадцати трёх. Его русые взъерошенные волосы, не короткие, но и не длинные, небрежно и вихрасто ложились на широкие плечи. Мужчина смотрел вдаль, рассеянно наблюдая за таким же рассеянным движением машин по автомагистрали.
Затуманенный, но какой-то слишком тяжёлый взгляд, маленькая морщинка на лбу – всё это без слов говорило о том, что мужчине сейчас было действительно несладко. Постоянные проблемы, дела – и отсутствие человека, который поддержит и поможет, изматывали и точили камень его души.
Глубоко погрузившись в матрицу своих мыслей, мужчина абсолютно потерял себя в пространстве. Казалось, на скамейке осталось только его тело, а сознание находилось бесконечно далеко. И вдруг мужчину вырвал из этого несладкого забытья неожиданный, как удар молнии, голос.
– Ты одинок? – заговорил кто-то рядом с ним.
Мужчина вздрогнул и ошарашенно обернулся. Рядом с ним стоял молодой человек в тёмно-серой куртке, с выразительными печальными глазами. По его плечам во все стороны великолепным драгоценным покрывалом рассыпались тёмные кудрявые волосы – настоящее произведение искусства.
– Что?! – ошалело спросил незнакомец, вырванный из своего задумчивого мира и потерявший всякий контакт с реальностью.
– Ты одинок? – переспросил юноша полным светлой надежды голосом.
– Что? – опять спросил незнакомец, лихорадочно соображая, как ему ответить. – Вообще-то… Да. Но кто ты?!
– Послушай меня, – каким-то странно умиротворённым голосом говорил юноша с чёрными кудрями. Наверное, так разговаривают ангелы… – Каждый из нас одинок, и каждый мечтает, чтобы появился новый человек в его жизни. Который поймёт и поддержит. Каждый мечтает о собственном ангеле-хранителе, который нагрянет в его жизнь внезапно, как буря, как гром среди ясного неба. Но никто не готов к тому, что его мечта вдруг окажется явью. Ты понимаешь?
Мужчина молчал, не зная, что сказать. Юноша немного приостановил свой голос, попридержал, как ласковое ручное животное, а потом вновь выпустил на волю.
– Все мечтают, – говорил юноша, – но все сами заранее знают – не появится вдруг, не низринется с небес человек, который заранее узнает всё о твоём одиночестве – и найдёт тебя в толпе, и вдруг возьмёт за руку, и без слов поведёт за собой. Но если вдруг этот мечтатель и ощутит чужую руку в толпе, он же испугается, он же сам не поймёт и не примет помощь! – Голос очаровывал и проникал куда-то глубоко, даруя невесомое озарение. – Ты понимаешь? Люди желают того, чего они не готовы принять!
– Да, кажется, я понимаю, – всё ещё ошалело, но уже более трезво ответил мужчина. – Ты прав…
– Тогда будем знакомы? Я Лексан, – и юноша протянул свою утончённую руку.
– Лексан? – удивился мужчина, впрочем, радостно пожимая руку незнакомцу. – Что это за имя такое? 
– На самом деле я Александр. Сашка, – улыбнулся Лексан. И эта трогательная, абсолютно искренняя улыбка приятно задела мужчину, проникла куда-то вглубь и отразилась многоголосым эхом.
– Ха-ха, здорово! – едва рассмеялся мужчина с русыми волосами, рассмеялся тихо и добродушно. – Тогда я… – мужчина задумался, закатив глаза и сосредоточившись, выстраивая в своём сознании свежие логические цепочки. – Тогда я – Рига!
– Рига? – улыбнулся Лексан, глядя своему новому знакомому в глаза. – Что же это за имя?
– Григорий! – ответил Рига и одарил Лексана торжествующей улыбкой.
И, будто по тихому совместному сговору, Лексан и Рига одновременно поднялись со скамейки и пошли по серым аллеям сада. И с каждым новым словом их ненавязчивого разговора, который клеился на удивление легко и приятно, улицы окрашивались в новые цвета, а однотонная серая тень сползала и сползала.
В разноцветном саду, искусно и будто нарочито прилежно оформленном природой, два одиноких человека стряхивали своё уныние, как пепел, и их реплики, взгляды, улыбки врезались друг в друга, тая и оставляя неизменное тепло.
***
Два бокала снова соприкоснулись в своём моментальном гимне, их тонкое стекло блестело при приглушённом освещении в домашней обстановке, вокруг маленького незримого очага. Лексан снова что-то говорил, Рига ему отвечал, и каждое слово и жест были как новая радуга на небе, как новый цветок на роскошном поле.
И тут Лексан опустил бокал и пристально посмотрел в глаза Риги.
– Ты одинок? – серьёзно спросил юноша, изучая своего любимого человека взглядом, читая его мысли и чувства.
– Конечно, нет, – ни секунды не сомневаясь, ответил Рига – и блаженно улыбнулся.
Ночной город за окнами убаюкивал миллионы одиноких людей – и двух счастливых, тонущих в своём единстве.
Каждый из нас мечтает расстаться с одиночеством, но почти никто не готов это сделать. Именно поэтому в мире так много покалеченных, поломанных личностей. Но бывают и исключения, и они – счастливы. Назло всему остальному миру.