Камень преткновения

Ветер надежды с осадками на душе...
Ф. Е. Топорищев

Как любая среднестатистическая влюблённая девушка, не страдающая нестандартным мышлением или аутизмом, ещё за два часа до свидания Верочка, нервно суетясь и нещадно мучая паркет хлёсткими ударами каблуков, всё время смотрела на часы и прихорашивалась. Её утончённые кисти рук то дотрагивались до светлых, с рыжинкой, волос, осуществляя совершенно бессмысленные манипуляции с причёской, то одёргивали маленькую, под стать Верочкиному худому тельцу, белую футболку, то тянулись к мобильному телефону, маленькому недорогому приборчику с потёртыми матовыми клавишами, чтобы вновь убедиться в том, что любимый ещё не звонил, – твёрдый признак начинающего параноика. В конце концов, Верочка, навертевшись в столь неискусных пируэтах, садилась на низенький расшатанный стул около зеркала и столь же параноидально разглядывала своё отражение – но на неё всё так же неизменно смотрела пышущая молодостью и невинной, ничем не омрачённой свежестью девушка, почти что девочка, с милыми, мягкими, даже детскими чертами лица, добродушной улыбкой и большими тёмными, но не мрачными глазами, которые отражали одухотворённость и лёгкую задумчивость.
Верочка была дочерью добрых и порядочных, но довольно бедных родителей. Её отец работал самым обыкновенным слесарем, мать изредка подрабатывала, набирая тексты или выполняя другую несложную работу. Родители очень любили свою единственную дочь и относились к ней с неизменной теплотой, а девочка также любила родителей и не требовала от них много денег. Однако не самое лёгкое существование, а зачастую и баланс на краю разных социальных сфер не могли не затронуть Верочкин характер, не могли не войти в её мир тяжёлой печатью знаний и размышлений о мире. И хотя эта девушка жила в окружении света и надежды на лучшее, хотя её духовные глаза могли заметить красивое в любой обстановке, а сердце не разучилось трепетно биться и прикипать к другим, Верочка не была наивной и неискушённой. Ей нельзя было приписать сентиментальность, рассеянность и излишнюю мечтательность.
Вот и теперь, мечась из одной комнаты в другую, Верочка не просто сокращала время и выпускала в воздух свою лишнюю энергию, как это делают обычно другие влюблённые девушки, но и успевала деловито замечать, выключен ли свет в небольшой ванной, сколько аппетитных кусочков мяса лежит в миске у кошки, много ли всевозможных пакетиков и клочков бумаги накопилось в мусорном ведре. И снова и снова замечала, что свет не горит, мусора в ведре не так уж много, а пушистая домашняя зверушка точно не останется голодной в ближайшие три часа.
Но вот, наконец, зазвенел старенький телефон, и на всю комнату раздалась примитивная, да, к тому же, и некачественно воспроизведённая мелодия. Верочка ринулась к аппарату и ответила на звонок, ткнув аккуратно подстриженным ноготком в знакомую кнопку.
– Алло! – прозвучал из трубки нежный, но твёрдый, прямо-таки мужественный голос. – Верочка, выходи!
– Слава, я уже бегу! – едва скрывая зашкаливающее волнение, ответила девушка, ткнула в кнопку сброса вызова, потом параноидально ткнула ещё раз и, тщательно заперев дверь на оба замка, торопливо побежала вниз, по тёмной подъездной лестнице.
Когда Верочка безразлично и даже ожесточённо – впрочем, от всеобъемлющего счастья – отбросила назад тяжёлую дверь подъезда, она сразу же увидела своего любимого Славу и со всех ног побежала к нему, к его высокой стройной фигуре, к до боли знакомому силуэту, чётко и аккуратно вычерченному в уличной дали мегаполиса. А он уже ждал её, раскинув руки и добродушно, с капелькой весёлой гордости во взгляде, прямо-таки по-кошачьи улыбаясь.
– Слава-аа! – тихо и очень выразительно протянула Верочка, утыкаясь в красную клетчатую рубашку и топя свой голос в звукоизоляционной ткани.
– Верочка, – с искренней нежностью в голосе ответил высокий юноша, прижимая к себе крепкими руками маленькое, едва уловимое туловище. Однако он не был намерен растягивать нежности. Практичный и приземлённый – в большей степени, чем Верочка, – очень скоро Слава аккуратно высвободился из девичьих объятий и, неизменно улыбаясь, посмотрел ей в глаза.
– Ну что, пошли? Мы ведь хотели сходить в кафе… – деловито, но не наигранно заметил Слава.
– Да! – весело подтвердила Верочка. Она давно ждала этой встречи, ведь кафе, в которое они должны были пойти, располагалось в одном из самых дорогих районов, и девушке не терпелось увидеть другую, ещё не известную ей часть города.
И двое влюблённых, не говоря больше друг другу ни слова, пошли по незамысловатой асфальтированной дороге прочь из спального района, прямо к центру города, где ярко светились бенгальские огни прожигаемых жизней и непрерывно гремели пули, выпускаемые убийцами времени.
***
Слава, он же Станислав Михайленко, сильный и крепкий девятнадцатилетний юноша, не был выходцем из богатой семьи, но никогда не сталкивался, как Верочка, с угрозой нищеты и финансового краха. Он вполне мог позволить себе купить дорогую одежду и деликатесы – не каждый день, конечно, но мог – и вполне мог несколько дней не вспоминать о том, сколько там денег у него осталось в бумажнике. Такая независимость изменила его характер, и Станислав заботился куда больше не о чисто бытовых проблемах, а о своих личных принципах и взглядах на жизнь. А принципы и взгляды на жизнь у юноши были в полном порядке.
Слава имел свою точку зрения почти на любую проблему – от политики до искусства. Он, как сам о себе нередко говорил, жил «полноценной и независимой жизнью». Слава сам знал, как надо жить, сам расставил свои принципы и ориентиры, сам организовал свою систему ценностей, и его очень сложно было в чём-то переубедить – не потому, что Слава был слишком упрямым, а потому, что со своей гармоничной, полностью сформированной личностью ему было очень комфортно, это избавляло его от слабости и делало его цельной фигурой с внутренним стержнем.
Этот юноша был сильным и стойким, никогда не отрекался от своих мыслей и слов. Его никогда нельзя было упрекнуть в лести, – скорее, в излишней прямоте. Слава умел говорить правду в глаза, умел выдержать удар и не сломаться. Деловитый, умеющий поставить себя и заставить себя уважать, юноша был несколько скуп на эмоции, но и у него были друзья – и любимая девушка Верочка, которая сразу ему понравилась своей милой живостью и ловким, уверенным умом. Любил ли он её? Пожалуй, да. По крайней мере, относился к ней с неподдельной, хотя и грубоватой нежностью, не посягая на её девственную плоть и стараясь не ранить своими – зачастую циничными и резкими – словами.
Слава вообще довольно категорично и беспощадно относился к людям, хотя и старался быть обходительным и сдержанным. Его раздражали нищие, бомжи, наркоманы и проститутки, и он питал к этим людям, которые «промотались себе, а теперь весь город загаживают своей грязью», глубокую неприязнь. И хотя Верочка, раненная таким склизким, ядовитым отношением, пыталась донести до Славы – опуститься может любой,  юноша не желал ничего знать. Также Слава подмечал в каждом человеке отрицательные черты, всегда умел увидеть язвы в душе собеседника, хотя не любил компрометировать и не умел наслаждаться местью и унижением другого. Так что известный афоризм «любить – не значит встретить идеального человека, а значит не замечать его недостатки» Славе точно не подходил.
И вот Слава шёл по улице рядом с любимой девушкой, а слева и справа от дороги всё выпрыгивали и выпрыгивали издали рекламные щиты, удобренные изрядной подсветкой, и чем ближе они подходили к центру города, тем больше вульгарной, продажной рекламы бесцеремонно вторгалось в кругозор Славы, не успевающего сопротивляться столь масштабному зрелищу. Торопливые люди, направляющиеся куда-то по делу и без дела, обдавали Славу отвратной энергетикой тупой спешки, а тысячи самых разных звуков, которые хороши по отдельности, но только не в этой ужасной мясорубке из воплей и утробных стонов города, удручали и забирали в плен, изматывая душу. В другой день это вызвало бы у Славы бурю самых разнообразных скептических замечаний, но сегодня юноша был в хорошем расположении духа и воздерживался не только от комментариев, но и даже от самого чувства недовольной раздражённости.
А Верочка наслаждалась этим шумом, этой суетой и напыщенными лозунгами на рекламных щитах. Облик пустого, но такого яркого и весёлого города был близок её душе, её лучшим чувствам и надеждам. К тому же, не так этот город был и пуст… Спальные районы, в которых невзрачным цветком росла бытовая жизнь, обладали своей прелестью, но и центр завораживал и зачаровывал, у него была своя собственная душа, не продающаяся ни за какие блага. Спальный район можно было сравнить с глубокой философской книгой, а бульвар – с лёгким приключенческим романом. А кому иногда не хочется отвлечься от важных, но тяжёлых бытовых размышлений и окунуться в феерию?..
Город затягивал. Город пылал. Город принимал в свои объятия, впускал в себя, демонстрировал свои красоты, словно тощая модель на гламурном подиуме. Город, будто неумелый музыкант, извлекал изо всех инструментов вокруг спонтанные звуки. Город посылал воздушный поцелуй. Город заставлял забыться и отвлечься, как еретик уводит неискушённого человека вдаль от истинной веры. Город сиял – и гордо стоял особняком под чёрно-розовым сумеречным небом.
– Как же тут красиво! – тихо, не позволяя себе забывчивой восторженности, заметила Верочка.
– Да, очень, – с лёгкой ноткой безразличия ответил Слава. – Кстати, Вер, нам сейчас надо на автобус. Вон там, по-моему, есть остановка, пошли.
Пока влюблённые шли к маленькой металлической конструкции, полукругом нависшей над пустым вечерним пространством, Станислав ласково держал Верочку за руку и абсолютно искренне ей улыбался. Но тут произошло то, что заставило девушку едва заметно поёжиться, а юношу – брезгливо повернуть голову.
На пустой остановке сидел бомж с тёмным, будто покрытым слоем бронзы, лицом и с подслеповатыми глазами. Его лоб был несколько раз накрепко перетянут глубокими морщинами, взгляд не выражал никакого блеска – в нём были только просроченное ожидание лучшей жизни, далёкие следы несбывшихся надежд и жестокое осознание того, что все его пути уже навсегда зашли в глухой чёрный тупик. На подбородке красовалась взлохмаченная, вспенившаяся бородка, а отчаявшиеся руки, приютившие в себе привычный нервный тик, бессмысленно сжимали ручки небольшого полупрозрачного пакета, в котором виднелись бутылки и упаковки с дешёвой лапшой.
Заметив Станислава и Верочку, бомж, едва находя в себе силы приподнять голову, тупым, затуманенным и безнадёжным голосом попросил:
– Ребята… Подайте на пропитание.
 Слава крепче сжал руку Верочки и собрался увести девушку, но Верочка мёртвенным взглядом уцепилась за бомжа. В её душе мигом поднялись, взвихрившись, сочувствие и сострадание, и она с удовольствием отдала бы хоть тысячу рублей, если бы сама была не из бедных… Но рука так и не потянулась к сумке, потому что её сжимал Слава. Юноша, которому было бесполезно толковать о страданиях других людей.
– Пойдём отсюда скорей, что ты глазеешь! – шептал Слава на ухо девушке, а Верочка всё никак не двигалась с места, обронзовев вместе с этим несчастным, потерянным мужчиной.
Наконец, девушка всё-таки сделала несколько шагов прочь. В воздухе нависло намагниченное поле, будто между Славой и Верочкой были одинаковые по знаку полюса – и эти полюса их отталкивали и отталкивали друг от друга... Юноша молчал, девушка тоже ничего не говорила, хотя ей очень хотелось сейчас выразить, высказать всё своё негодование и сломить внутренний стержень этого сильного, но слишком циничного человека.
Наконец, Верочка первой разомкнула напряжённую цепь электронного молчания.
– Что ж ты ему не дашь денег? – тихо и осторожно, но уверенно спросила она, кожей и нервами точно чувствуя, каким будет ответ.
– Да ты же сама знаешь. Как им давать деньги? – ответил Слава, безуспешно пытаясь скрыть раздражение и неприязнь. – Он назавтра уже их пропьёт, и поминай как звали…
– А ты сам представляешь, что он чувствует, когда от него шарахаются люди?!
– Но он может быть опасен! – гнул свою линию Слава, впрочем, добавляя это бесперспективное замечание только для того, чтобы побыстрее закончить спор.
– Да какая от него может быть опасность, если он даже встать не может! – Верочка напирала и напирала. И ей хотелось сейчас же доказать свои слова делом, взять и вытряхнуть из кошелька всё, что было, под ноги бомжу, а потом безжалостно нажать на самые больные Славины места, вывалить на него всё то, что так давно копилось – и уже прогнило и сопрело внутри…
– Вер, автобус! – резко прервал её Слава. И два стройных бронзовых силуэта неожиданно легко сорвались с места и побежали к автобусу, запрыгивая в прорезиненные двери, которые так тесно сцепились в своей вынужденной синтетической страсти, что едва смогли оторваться друг от друга. И вот остановившиеся было колёса опять продолжили свой бессмысленный путь вперёд, скрипя старыми покрышками, а двери вновь сомкнулись в объятиях.
Подойдя к окну, Вера мельком – чтобы Слава не заметил – попыталась отыскать взглядом того самого бомжа. Но автобус уже удалился довольно далеко, покинув никому не нужную фигуру в не таком уж и гордом одиночестве. «Да, – думала Вера, – этот человек уже не станет полноценным членом общества. Но отчего бы не дать ему мельчайшую надежду, не убедить в том, что мир не взял его за шкирку и не утопил в неумолимых водах своего безразличия и брезгливости?»
А Слава с едва уловимой нервной рассеянностью сел на пустое сиденье. Любому стороннему человеку было бы сейчас понятно, что юноша переживает, что по его телу вовсю бегают маленькие разряды напряжения. «Мне так не хотелось ранить мою Верочку! – сокрушался Слава, методично разминая запястье. – Но я не могу допустить, чтобы она подходила к этим людям… Их даже и людьми-то не назовёшь! Бывают, конечно, и исключения, но сейчас никому нельзя верить».
Наконец, под умиротворяющий – и одновременно раздражающий воспалённые нервы – дорожный гул Слава прервал молчание.
– Вер, прости меня. – Юноша не раскаивался в своём поступке по отношению к бомжу, он раскаивался в том, что причинил боль своему любимому существу, этой чувствительной девушке, чья душа иногда напоминала ему одну большую зудящую рану.
Вера не отвечала, и глубоко в душе ей снова было больно, но это не была острая боль, как от неожиданного удара, это было тупое и тяжёлое чувство, как усталость от долгой ноши, как непрестанное биение об одну и ту же преграду. Задатки Станислава были ей уже давно известны. И хоть юноша относился к ней с непременной нежностью и верной, прямо-таки на зависть другим, заботой, за что Верочка его и ценила, со многими чертами характера Славы она просто не могла смириться. И это вечное противостояние могло закончиться только болезненной, на редкость мучительной поломкой в чьей-либо душе – либо расставанием, иначе никак.
– Вер… Вер! – Слава всё-таки переступил незримый порог,  и его внутренняя сущность поднялась против приобретённого чувства. – Ну сама посуди, зачем мы должны им помогать? Ну дашь ты ему сто рублей, а он что? Пропьёт! Я вообще не понимаю, как их Земля носит! Они же нормальным людям жить не дают, как на такого посмотришь, так потом три дня заснуть нормально не сможешь! Все они пьяницы, все они мерзкие, ничтожные люди! Ну скатился ты – ну и проваливай себе куда глаза глядят, не морочь голову мирным людям!!!
Верочка, не шелохнувшись, стояла у окна и слушала гневную тираду своего возлюбленного. Прохладный порыв воздуха, вырезанный из остального мира обоюдоострыми краями оконного стекла, нещадно задувал девушке в затылок, но это было ей только на пользу – так она могла остудить обожжённые чувства, опалённый яростью мозг. Ей было больно не столько от того, что Слава не дал денег бомжу, а оттого, что он теперь стойко и беспощадно, как святой проповедник, говорил такие слова – и оттого, что он никогда от них не отступится. Увы, Верочка слишком хорошо знала, как быстро можно «скатиться». Слишком хорошо знала, как сложно быть канатоходцем на тросе, протянутом между бедностью и достатком. И Славины рассуждения, его пыл, каждый маленький взрыв на заводе его реплик – всё это до боли метко ранило её рассекающими душу осколками.
Верочка молчала, потупив взгляд. Эта молодая девушка ещё не умела проявить силу, ещё не умела случайно найти в себе цинизм и внезапно обнаружить, что способна ненавидеть. Но где-то глубоко в её душе, на самом донышке сознания, глубоководными рыбами синего океана копошились странные, страшные, уродливые мысли, мысли-мутанты, новое поколение мыслей, пока ещё никому не открывшееся. Эти мысли твердили, кричали, вопили, яростно провозглашали, они учили и наставляли Верочку:
«Этот человек никогда не изменится к лучшему, а если и изменится, то не ты переплавишь его стержень в новую форму! Ты любишь Славу, и твоё сердце сразу радуется, когда ты слышишь его ласковые признания, когда он выходит встретить тебя и везёт на другой конец города; с ним ты чувствуешь себя защищённой и нужной – но так ли это на самом деле? Хоть вы и вместе, вы одновременно по разные стороны баррикад; эта любовь не имеет будущего! Ведь так и рушатся семьи, так и отрекаются от самых близких друзей, так любят – и одновременно терзают и мучают… Чего ты хочешь, Верочка? Ты хочешь заплатить за обречённое чувство и, слёзно умоляя его не истекать, не исчерпывать себя, не покидать, всё-таки затоптать свою любовь, как зажжённую сигарету, самодовольно размазав по асфальту его бездушный и безрадостный пепел?
Ты всё понимаешь сама, но до сих пор надеешься, а эта надежда – она как первый снег, который приносит столько детской радости, который знаменует собой целую эпоху в жизни! Твоя надежда выбелила твой мир, светлыми снежинками запорошила всё плохое, создала чистый лист твоей жизни… Но снег уже сходит, и сколько ни надейся – он сойдёт, вновь открыв безрадостный каркас, мертвецкий памятник того будущего, которое ты так хотела построить. А если ты не расстанешься с этой надеждой, ты никогда не сможешь обрести свой очаг. Всю жизнь тебе придётся перебираться по балкам и обломанным кусочкам плитки, по жалким ошмёткам того, что когда-то было домом твоего сердца…»
И – сама того не осознавая, отторгая мысли ещё до того, как они поступят в мозг и станут синтезироваться в чувства, Верочка смотрела на столь дорогого ей Станислава и думала:
«Безжалостный эгоист! Да ещё и жмот! Вот бы ты оказался на месте того человека – посмотрела бы я, как бы ты заговорил! Ненавижу, ненавижу!!!»
Автобус затормозил. Будто повинуясь негласному сигналу, девушка и парень синхронно вышли из дверей. Уставший асфальт равнодушно принял их шаги, а прорезиненные двери вновь слиплись в обречённом объятии, унося свой уставший жар вместе с автобусом на другую часть города. Далеко? Пожалуй, да. Бесконечно далеко…
– Вер, Верочка… Ну прости идиота...
Голос Славы звучал неподдельно ласково, выдавая всю его боль и сожаление. Искренние глаза, в которых было видно раскаяние, скованные движения, внезапно охватившие такого уверенного в себе человека, – всё это сразу же стряхнуло с Верочки странную серую пелену, в которой она только что барахталась. И правда, как она могла усомниться в своих чувствах? Как она только могла представить себе самое худшее!
Девушка с полным трогательной ласки взглядом повернулась к юноше – и уже не вспомнила о том, что царило в её душе всего несколько минут назад.
– Славонька!
Уже ни секунды не сомневаясь в себе, девушка легко кинулась в объятия Славы. Её воздушные прикосновения, её пронизанный нежностью тон голоса – всё говорило о том, что она простила. И, казалось, само сердце Верочки теперь расплывалось в улыбке, сама кожа впитывала всё доброе, жизнерадостное и тёплое, что только было в этом славном вечернем воздухе.
Юноша робко, как будто боясь причинить боль единым прикосновением, обнимал крохотную талию Верочки и гладил её светлые, с рыжинкой, волосы. Слава чувствовал безграничную ответственность за это крохотное существо, с характером, но всё равно такое слабое и невинное… И снова и снова горечь разливалась во всём его существе, и снова и снова Слава безжалостно четвертовал свою собственную душу за такую подлую жестокость, пусть и неумышленную, но всё же – жестокость...
Чёрно-розовое небо окутывало своим невидимым простором двух влюблённых, для которых было уже ничего не важно. А вокруг проносились машины, и ни один водитель не обращал внимание на застывшие силуэты, будто отлитые в бронзе. Правильно ли это? Пожалуй, да. Вот так отвлечёшься за рулём – и тут же обрадуешь своим визитом ближайший столб.
***
Когда Слава и Верочка переступили порог дорогого кафе, на них сразу же накинулись яркое сияние множества огоньков, привычный для ресторана звон бокалов и молчаливая суета, без которой также невозможно ни одно кафе. Навстречу им вышел официант, опрятный и вежливый юноша, который с завидным мастерством удерживал в руке не менее шести бокалов сразу, и свободной рукой аккуратно указал влюблённым, куда им нужно пройти.
Ловко юркнув за заранее забронированный столик, Верочка мельком отметила: как хорошо, что они додумались заранее заказать место! А ведь им мог бы и не достаться этот чудесный маленький уголок, этакая сторожевая башенка, с которой так удобно наблюдать как за незамысловатой, но тем и прекрасной, жизнью вечернего города, так и за суетной продовольственной жизнью, медленным потоком текущей в ресторане.
Но на этом все бытовые мысли Верочки иссякли и улетучились. Девушка закинула ногу на ногу и, едва удерживая пикантное волнение, стала осматривать роскошное меню, то и дело удивляясь названиям блюд, которые она встречала впервые в жизни.
Слава улыбался, оглядывая обстановку ресторанчика и незаметно любуясь Верочкой, будто мальчишка, который любуется яблоневым садом из-за забора. Он и не собирается красть яблоки, но как же прекрасно это плодовитое дерево… И как неудобно будет, если вдруг его увидит хозяин сада. Конечно, седой старичок в зелёных подтяжках ничего не скажет вслух, но зато намотает на ус и занесёт в своеобразный чёрный список потенциального воришку.
Прекрасный вечерний город всё так же сиял желтоватыми огоньками-светлячками, и всё так же парили в воздухе самые разные звуки, запахи и эмоции. Чёрно-розовое небо, всё ещё не решаясь смыть с себя великолепный узор отзвеневшего заката, расстилалось над головами сотен людей бесконечным узорчатым полотном. Всё движение замкнутого, ограниченного особыми рамками мира предстало маленькой бытовой утопией, неутомимо пульсирующей вместе с тысячами других сердец. А среди этих сердец были два влюблённых сердца – хрупкой девушки, уже познавшей многие стороны жизни, и самоуверенного юноши, которому не было чуждо чистосердечное покаяние и сочувствие.
Никто не знал, как сложится дальнейшая судьба этих двоих, которые были вместе, несмотря на многие разногласия, отрывавшие их друг от друга. А пока что они были счастливы в этом мимолётном и непростительно глубоком неведении. И весь мир вокруг радостно молчал, ни о чём не напоминая, как друг-заговорщик, который специально свел молодую девушку и паренька в укромном месте – и тихо удалился, радуясь их воссоединению.
***
Кончается ли на этом мой рассказ? Пожалуй, да.