глава 26. выход бриллиантовой королевы

Г Л А В А   26.  ВЫХОД   БРИЛЛИАНТОВОЙ  КОРОЛЕВЫ

По еврейским обычаям близкие родственники покойного в течение семи дней сидят дома, скорбя по ушедшему и принимая всех желающих выразить им свои соболезнования и разделить утрату. На мужчинах рвут рубаху, и они в эти дни не бреются. Женщины несут свою боль в себе, но иногда она с плачем и стенаниями вырывается наружу.
Я тоже плакала, но по ночам. А утром спешила на кладбище. Зачем мне было это нужно? Не знаю. Мне так хотелось. Я знала каждый букет, каждый цветок, положенный на его могилу. Убирала увядшие и находила свежие, положенные чьими-то заботливыми руками. Букеты были разные, от скромных, но составленных с большим вкусом и любовью, до шикарных, подчеркивающих положение той, что его положила. Это были цветы от женщин. От разных женщин. Иногда я сталкивалась с кем-нибудь из них у входа на кладбище, иногда кто-то терпеливо ждал, когда уйду я. Было ли у меня чувство ревности? Конечно, нет. Если они приходили сюда, значит, в свое время получили от моего Вальмона то, что не мог им дать ни один другой мужчина. И  если я не испытывала никакой ревности к прежним связям при его жизни, неужели буду страдать от того, что кто-то скорбит так же, как и я?
Мне было даже немного жаль этих несчастных. Во-первых, ни одной из них он не принадлежал так полно и безгранично, как мне. А во-вторых, они теряли его дважды. Я тоже очень, очень боялась его потерять. И хотя чувствовала, что я и есть та женщина, которую он ждал всю жизнь, сколько же мне  пришлось изменить в себе самой, в своих взглядах, привычках, предпочтениях, чтобы соответствовать его желаниям. И все же я его потеряла.
Неужели эта программа – страха его потерять – сработала так жестоко, и его забрала женщина, с которой не поспоришь? Хотя и на эту тему сказано все уже до меня. «Если Бог нас своим могуществом после смерти затащит в рай, что мне делать с земным имуществом, если скажет он: «Выбирай»?» Симонов выбрал «злую, ветреную, колючую, хоть не надолго», да его. И еще расставания, опасности, друзей, врагов и даже  курского соловья... Там все закончилось благополучно, земные привязки оказались сильнее, героя столкнули обратно на землю. Макс, может быть, и тебе следует хорошенько попросить? Я не была ни злой, ни колючей, и всегда была твоей, потому что любила, любила без меры. Я врала тебе, что не люблю, просто потому, что боялась заболтать это слово. Потому так редко произносила его. А сейчас говорила бы тебе его каждый день…
Так, или приблизительно так думала я и на седьмой день, когда утром пришла на его могилу и была поражена тем, что увидела. Цветы лежали совсем не так, как я оставила их накануне. Их было много, как обычно, но выложены они были по кругу, а не ровно по площади всей могилы. В центре же круга, в пустоте, в печали, во всем том одиночестве, навалившемся на меня, лежали два черных тюльпана. Мне не важно было, кто их сюда положил, кто постарался вот таким способом выразить свою боль. И уж конечно, я не страдала мистицизмом: дескать, мой любимый посылает мне свои приветы – хотя твердо знала, что его душа всегда рядом со мной. Я просто нашла зрительное выражение своих собственных мыслей, чувств, ощущений. И мне это настолько понравилось, что впервые за все эти горькие дни  испытала радость и облегчение.
Нет, это не мистика. Это знак судьбы!
Через час ко мне присоединились Мишаня и Алан, вызванные мною сюда, на могилу к Максу. Им не надо было долго объяснять. Они все поняли сразу. Новую коллекцию я назвала «Черный тюльпан, цветок скорби».
В одежде – оттенки только черного и серого цветов всевозможных видов тканей. И бриллианты. Черные бриллианты, с редким вкраплением белых, рубинов и изумрудов. А также детали ярко красного цвета, как капельки крови – губная помада, маникюр, туфельки.
Алан чутко уловил основную мысль: у каждой женщины были свои проводы любви. Неважно, какого стиля и направления в одежде она предпочитает придерживаться, чтобы оплакивать уход любимого и выразить свое горе.
   Труднее всего пришлось Мишане. За короткий срок он должен был создать абсолютно новые модели, совсем не похожие на те, что мы делали раньше. Для него я определила главную тему – цветы. И прежде всего тюльпаны, как основной символ. Важное условие: в украшениях должны быть использованы по преимуществу черные бриллианты.
Мишаня очень любил технику с горячей эмалью. Мне же работы с ней казались аляпистыми и безвкусными. Поэтому, придерживаясь своего главного принципа – не выпускать за пределы мастерской непонравившиеся мне изделия – я без всякого сожаления отклоняла Мишкины идеи использовать  эту разноцветицу. Но сейчас, после того, как он показал нескольких эскизов, я поняла, что она будет к месту, и предложила, наоборот, ее применять как можно больше. Это было колье из тюльпанов с черной и красной эмалью и черными, как сама скорбь, бриллиантами. А также из маков: по алой эмали россыпь черных сверкающих камней.
    Изготовление ювелирного изделия – процесс весьма трудоемкий. Хорошие мастера-модельщики всегда и везде ценятся на вес золота, с которым они работают. Но у меня были именно такие. Мы работали день и ночь. Через три месяца коллекция была готова.

В один из тех семи дней, когда я соблюдала траур и ко мне приходили каждый день десятки людей, пожелавших лично выразить слова соболезнования и печали в связи с  потерей такого замечательного человека, как Максимилиан Ландвер, Бетти сообщила, что она проводила в кабинет не совсем обычную посетительницу – Эстер Ландвер. Я заволновалась: «Жена или дочь?»
Меня ждала женщина лет двадцати пяти. Мы смотрели друг на друга с нескрываемым любопытством. Только видно было сразу, что у нее к этому примешана большая доля настороженности. Я же испытывала чисто женский интерес: насколько она похожа на него. Нет, внешнего сходства почти не было. Может быть, только глаза. И еще меня поразила в ней какая-то неуверенность, скованность или робость. Может быть, потому, что она стеснялась своего роста, которым тоже вышла в папу? А может быть, не по себе ей было оттого, что пришла сюда?
Я тоже не знала, как себя вести. Но секунду поразмыслив, решила, что  у меня нет перед ней никаких моральных обязательств, ее родители расстались совсем не по моей вине. Поэтому, легко протянув ей руку, усадила в кресло,  а сама села рядом. Она, не переставая меня разглядывать, вдруг сказала:
– Я знаю, папа вас очень любил. Мы редко встречались с ним, только когда у меня были какие-нибудь проблемы и требовалась его помощь, когда деньгами, когда советом. Но в мой день рожденья виделись всегда, так было с самого детства. А два года назад он забыл о нем. Так и сказал, что забыл, когда позвонил через три дня. А когда мы встретились, я его не узнала. Сколько себя помню, он всегда казался мне немного вальяжным, иногда циничным или грустным. Интерес женщин к себе воспринимал как должное. В последние годы выглядел уставшим. А в тот раз все было наоборот. Он улыбался, и все время извинялся за свою забывчивость. И вообще, был какой-то другой, как будто помолодел лет на десять. Не трудно было догадаться, что у него кто-то появился и что он очень счастлив.
– А что при этом чувствовала ты? – Спросила я напрямую, желая определиться в ее отношении ко мне.
–  Я была рада за него. – Потом она засмеялась и добавила: – Его забывчивость оказалась мне даже на руку. Желая загладить вину, он подарил мне машину, о которой я давно мечтала.
Она замолчала. Но ее упоминание об имуществе подсказало мне, что в первую очередь ее должна волновать эта тема.
–  Эстер, твой отец, хотя и был отличным адвокатом,  не оставил завещания. Но я думаю, будет правильно, если его единственной наследницей станешь ты. Между нами может быть только один спорный момент. Это – дом, который мы приобрели вместе. Но я выкуплю у тебя его долю, если ты не возражаешь.
   Она не возражала. Она не возражала и против того, чтобы его личные вещи я оставила у себя. Она только попросила вместе с ней съездить на его квартиру, тактично предположив, что, может быть, и там мне захочется взять что-нибудь себе.
   И вот я опять стою у дверей, за которыми пережито столько счастливых мгновений. В голову лезут слова, сказанные, конечно же, до меня: «Сто часов счастья… Разве этого мало?»  Правда, Вероника Тушнова, а вслед за ней и я, считали, что  этого количества с избытком, особенно, если гоняться за ним, сиротливо ждать, или намывать его по крупицам из горького горя. Теперь мне хотелось кричать, что это неправда. Что в нетопленном доме, сколько не колдуй, счастье не появиться. А сто часов – это всего лишь четыре дня! Вот бы удивился Макс, узнай он, что когда-то я была согласна на такое ничтожное количество счастья. Он  одаривал меня им щедро, горстями. Как будто знал...

Эстер никогда не была у него. В сущности, она его и не знала. Сейчас ей предстояло совершить одно из главных открытий в своей жизни. Бедная девочка! Поймешь ли ты своего отца? Отзовется ли в тебе его кровь, или вражда и ненависть твоей матери скроют все то светлое, что было в нем?
Мы вошли в кабинет, и Эстер, увидев фотографии на стенах, стала вспоминать, что раньше, в детстве видела их, а теперь у них в доме нет ни одной. Потом, поняв, что мне хочется остаться одной, пошла обследовать квартиру самостоятельно. Я села за письменный стол, где стояла моя фотография, а рядом лежало его кольцо. Мишаня тогда выполнил мою просьбу и создал-таки маленькое чудо. На передней поверхности кольца была продолговатая площадка, а на ней сверкал каратник. Но Миша поместилего не в центре, а немного сдвинул в сторону. Рядом же вставил еще один бриллиантик, но поменьше. А всю площадку залил черной эмалью.  Ведь кольца должны были одинаково подходить и мужчине и женщине. Как часто мы с Максом любили поспорить, кто из нас для кого больший бриллиант, а кто поменьше, каждый отдавая предпочтение другому. Поэтому и не стали заказывать Мишане новых обручальных колец – сочли, что они у нас уже есть.
 Сначала я хотела взять его кольцо с собой, повертела, покрутила, и поняла, что сойду с ума, если буду держать его у себя. Потом  сняла свое и положила рядом, решив, что они всегда должны находиться вместе.
    Тут до меня дошло, что в квартире стоит гробовая тишина. Ну, конечно, Эстер добралась до спальни! Я обнаружила ее в дверях этой комнаты любви. Когда она повернулась ко мне, лицо ее было искажено страхом и отвращением. Нет, правильнее так, отвращением к тому, что она увидела, и страхом, что это имеет непосредственное отношение к ее отцу.
–  Мама всегда говорила, что он развратник.
–  Не правда. – Я взяла ее за руку. Она не оттолкнула меня. Уже хорошо. – Ему были нужны от женщины и любовь, и уважение, и понимание, и, конечно, секс. Он умел любить. Твой отец был необыкновенный человек. Просто с твоей мамой у него не сложилось.
–  И вы знали про это? – Она резко кивнула в сторону зеркал. – Он водил вас сюда?
Как же ей объяснить, что для него эта сфера отношений была совсем  немаловажной частью жизни? Как ей сказать, что ее отец обладал необыкновенной сексуальной энергетикой? Что миллионы женщин мечтают о том, чтобы их спутники имели десятую, а то и сотую долю его возможностей. И что мне самой потребовалось достаточно много времени, чтобы в этом разобраться и понять, какое счастье выпало мне, женщине в сорок с большим хвостиком, быть любимой им.
–  Когда-нибудь ты поймешь, насколько счастлива женщина с таким мужчиной, как твой отец. Поверь мне, не каждый может дать женщине в постели то, что она хочет.
–  Но ведь это грязь! Мерзость и грязь! Неужели вы этого не понимаете?
Боже мой, девочка, ты и твоя мама ничего не перепутали? Это у нас, в России, секса не было, а у вас был, и даже сексуальная революция свершилась, к счастью для твоего папы, а то бы он, как истинный Вальмон, погиб гораздо раньше. Мне всегда казалось, что это про меня с моими комплексами Булат Шалвович написал: «Женщина, ваше величество, как вы решились сюда?.. Может, вы дверь перепутали, улицу, город и век?»…  А ты, оказывается, заморочена еще круче меня!..
–  Эстер, но ведь Бог зачем-то создал нас такими. И люди получают огромное удовольствие от близости.
   Макс, неужели ты хочешь, чтобы именно я объяснила твоей дочери, что  было от нее сокрыто за семью печатями, чтобы я пробила ту стену ханжества, которую ее мать строила все двадцать пять лет ее жизни? Ты в своем уме? Ну почему она так доверчиво на меня смотрит? Почему ловит каждое слово о тебе? Хорошо, я попробую. Я просто расскажу ей, какой ты был до меня и со мной. А главное, кем ты был для меня.
Мы проговорили полдня. Мне хотелось, чтобы она узнала о своем отце, о котором в ее семье в лучшем случае молчали, а в худшем – называли мерзавцем, каким он был на самом деле человеком, другом, мужем. Зачем мне было это нужно? Не знаю. Может быть, для него это значило бы больше, чем все мои слезы и скорбь.
 
«Моя скорбь», моя коллекция. Мы работали над ней уже два месяца, без выходных, только с перерывами на сон. За это время Эстер звонила мне несколько раз, но я не могла найти и минуты для встречи с ней, так как помимо всего прочего с головой окунулась в  освоение новой для себя профессии – эмальерщицы. Что это такое? Простая  ювелирная операция, к выполнению которой может быть допущен любой аккуратный человек.  Так как я таковой была, то допустила себя к наложению эмали на золото лепестков и листьев.
Эту идею подбросил Мишаня, решив таким образом занять пустоту моих вечеров.  Первая половина дня, а то и весь день незаметно уходили на массу организационных вопросов, связанных с работой мастерской и магазинов. Без Макса было трудно, многое он брал на себя. А вот ближе к вечеру и допоздна, руки, навострившись, ловко накладывали на золотые заготовки специальный раствор, чтобы Мишаня успел поставить их на всю ночь в печь, и назавтра мастера, зачищая и шлифуя, превратили бы их в предметы искусства и роскоши.
Но сегодня Эстер проявила настойчивость, свойственную Ландверам:
– Кэтрин, ваша занятость – это отговорка? Если нет, я приеду к вам на фабрику.
Она смогла выбраться довольно поздно, после шести. Мне было понятно ее желание и нетерпение увидеть то, чему ее отец посвятил последние годы жизни. И то, ради чего, собственно говоря, и погиб. Хотя дед и отец Эстер имели непосредственное отношение к бриллиантовому и ювелирному бизнесу, ее познания в этой области были весьма приблизительными, как у любой женщины, покупающей украшения в магазине. Она, как и Макс, получила юридическое образование и работала в адвокатской конторе, куда он ее в свое время и пристроил.
Я провела ее по всей фабрике, как правильно она сказала, потому что от того маленького помещения мастерской, с какого мы начинали три года назад,  уже ничего не осталось. Она своими глазами увидела, как из невзрачных и тусклых деталей, правда, отлитых из золота высокой пробы, спиленных с ювелирной елки после литья, с помощью  специальных машин и приспособлений, а главное, руками мастеров творятся чудеса.
Наконец, мы оказались в святая святых моего королевства, в моей пещере сокровищ –   комнате-сейфе.  Здесь было на что посмотреть! У меня уже накопилось некоторое количество готовых изделий. И Эстер, как любая женщина, принялась примерять их на себя. Ей все безумно нравилось, и тюльпаны, и маки, и незабудки, и розы, и неимоверные колье из переплетенных золотых ветвей, и масса других творений в сверкании черных бриллиантов. За этим занятием нас застал звонок Алана. Он сообщал, что закончил еще несколько моделей и хочет, чтобы я на них взглянула. Мы вместе с Эстер поднялась в его мастерскую на третий этаж.
У Алана также было свое святилище, где он хранил готовые модели, и охранялось оно так же строго, как я свое, разве что замков было поменьше и не таких сложных. Это была небольшая комната, по периметру увешанная его работами. В центре стояла передвижная вешалка на колесиках, на которой сиротливо  висели четыре изделия: два вечерних платья из темно серого шелка и два кожаных костюма, один с длинными брюками, а другой с шортами.
   Я аккуратно, боясь на них дышать, по очереди снимала одно за другим, разглядывая сама и показывая Эстер. Алан сокрушался:
–  Жаль, девчонки  уже ушли. Так хотелось, чтобы ты посмотрела.
И тут Эстер обратилась ко мне с просьбой, больше похожей на мольбу:
–  Кэтрин, можно я примерю, хотя бы одно?!
От неожиданности Алан замер и уставился на меня, выкатив в испуге глаза. Потом обмяк, суетливо отобрал у Эстер платье и отвернулся, предоставив мне самой отказать своей гостье в неуместной просьбе. Я же не могла найти слов, потактичнее объяснить ей, что модели одежды – это не изделия из золота. И налезают не на всех, да и подходят далеко не каждому. Но потом решила: как начнет примерять, все поймет сама.
– Хорошо, попробуй.
Алану было чего бояться. Эстер была одета настолько безвкусно, а главное, бесформенно, что даже он не смог определить, что же  на самом деле представляла собой ее фигура. Когда я впервые увидела ее в длинной юбке непонятно какого фасона, безразмерном блузоне и в грубых полуботинках, больше похожих на мужские, то с горечью подумала о том, что в формировании ее вкуса явно не хватало папиного участия. И перед глазами сразу же прошла вереница милых и смешных сцен из первой серии моего фильма: как Макс водил меня  по магазинам, безошибочно выбирая только то, что подчеркивало достоинства моей фигуры, и тем способствовало развитию уверенности в себе. Потом, освоившись в новой среде, поняла, что он сотворил из меня, как выделил на фоне англичан,  отдававших в одежде предпочтение темным тонам и скучному однообразию фасонов. То крупными мазками, то добавлением мелких, но точных  деталей, он создавал  из меня свой идеал женщины, и я помогала ему в этом, полностью положившись на его вкус. Как он тогда сказал? «Королева должна иметь соответствующий вид!» Но не будем о грустном!
Алан с нескрываемым раздражением из-за того, что я не смогла отказать в глупой просьбе этой непонятно откуда взявшейся особе, покатил вешалку в примерочную. И пока Эстер пыталась влезть в одно из его платьев, я отвлекала его просьбами показать мне готовые детали к другим моделям и их эскизы. Он, наверное, понял, что так ему будет легче переживать муки автора, чьи гениальные творения отданы на растерзания несведущей публике,  и стал уныло раскладывать передо мной листы с рисунками и объяснять уникальность своего кроя, отделок, рассуждать о качестве материалов и прочей ерунде, которая меня совсем не интересовала.
Когда его помощница подвела к нам тонкую изящную женщину в вечернем платье, я не сразу поняла, что это Эстер. Алан же врубился сразу, поэтому застыл на полуслове, выронив из рук папку с эскизами. Интересно, что его так заворожило: его творение на Эстер – или Эстер в его творении?
Как бы то ни было, перед нами была другая женщина. Ее длинные черные волосы, до этого собранные в низкий хвост, сейчас были высоко подняты и красиво заколоты, подчеркивая длину и грацию шеи. Я мысленно представила на этой шеи и груди черный блеск ожерелья, браслетов на тонких запястьях  и перстней на пальцах. В голове моментально сложилась картинка. Я подвела ее к зеркалу и попросила:
–  Эстер, вспомни что-нибудь с грустью о своем отце.
Эти печальные еврейские глаза. Вот она –  «Моя скорбь». Передо мной было лицо всей коллекции.

          И вот, наконец, настал день показа. Элизабет сработала на пять с плюсом. Информация была размещена во всех соответствующих изданиях, разослана каждому, кто хоть однажды сделал покупку в «Кремерз Хаус».  Более того, Бетти прекрасно поработала с траурными книгами, отправив приглашения всем, кто оставил запись с соболезнованиями. Не обошла вниманием и сайт Макса в интернете, куда до сих пор приходили стенания по его преждевременной кончине. Она и там поместила сообщение о показе с фотографией Эстер в колье из сверкающих черных тюльпанов, огромные печальные  глаза которой смотрели прямо в душу. Всем желающим предлагалось приобрести символ его утраты и потери – черный тюльпан, тем более, что «Кремерз Хаус» выпустил достаточное количество модификаций: букет, композиция из одного иди двух цветков, с разным количеством бриллиантов, что отражалось и на цене.
              И вот, зал полон, публика самая разнообразная. Тема грустная, но важная для всех – любовь и боль расставания с ней. Каждый человек, независимо от возраста, пола и социального положения, хоть раз в жизни  переживал это чувство – уход любимого человека. Кто-то – к другому или к другой, а кто -то, как я, – в мир иной. Не важно как, больно одинаково.
             На подиуме под медленную, торжественную и скорбную музыку Альбинони модели в темном, с редким вкраплением красного, в изумительных украшениях, сменяли одна другую. Публика во все глаза и бинокли рассматривала каждую деталь. Хотя это совсем не обязательно – после показа все изделия будут выставлены в специальных витринах.
             Эстер стояла за кулисами, то и дело промокая слезы. И вдруг ее глаза широко распахнулись от удивления и, как мне показалось, восхищения. Это она увидела меня. Я была последней моделью в этом показе – использовала, что называется, служебное положение. И как полагается последней модели, на мне было свадебное платье. То самое, что Алан сшил к моей свадьбе, из белого шелка с серебристым отливом. Оно было абсолютно закрытым спереди, даже воротник стойка прикрывал шею, и с огромным вырезом во всю спину.
             Когда в преддверии самого счастливого дня в моей жизни я заказывала Алану этот «шедевр», решила посмотреть, что же на этот счет имеется в списке под названием «мечты сбываются». И вспомнила, как в юности на меня, да и не только на меня,  сильное впечатление произвел наряд героини в одном из фильмов о высоком блондине. Правда, у нее платье было черного цвета, да  и вырез ниже копчика. Я на такой не решилась. Но и того, что получилось, было достаточно. Макс был бы в восторге. Я пошла на эту авантюру, зная, что при виде обнаженной спины ему лишний раз захотелось бы к ней прикоснуться, а мне, даже в самые официальные моменты брачной церемонии, почувствовать его руки.
И вот теперь я выходила на подиум в этом самом наряде. Но сверх оригинальной версии в нем были три добавления. Во-первых, у меня на груди сверкал символ моей скорби, колье-брошь: в круге из черных и белых бриллиантов два черных тюльпана. Во-вторых, на голове – тончайшая черная паутина покрывала,  в пересечение нитей которой  вставлена сотня бриллиантов,  играющих всеми своими бесчисленными гранями  в лучах прожекторов. И третье – я снимаю покрывало своего траура  и под ним – настоящая  бриллиантовая корона. Я долго ломала голову: для чего Максу понадобилась та груда  алмазов? Что он хотел из них сотворить? Какая такая задумка, на которые он был мастером, овладела им? Моей фантазии хватило на корону.
      Любовь моя, ты хотел видеть меня королевой? Я стала ей!
      Сзади меня выстроились модели в черном, а впереди я – Бриллиантовая королева в белом подвенечном платье. Зал, рыдая, устроил овацию.