Посвящается моим сокурсникам, факультету и кафедре.
Памяти соратников, так рано ушедших от нас.
Вячеслав Мотив
Технилище.
(Очерки студенческой жизни).
Предисловие
или Мужество, Воля, Труд, Упорство.
Пытаясь определить жанр, в котором писалась эта книга, я, в конце концов, пришел к выводу, что наиболее приемлемым вариантом будет «иронические воспоминания». Правда в отличие от традиционных мемуаров, вы не найдете здесь громадного количества имен, дат, событий, скрупулезного анализа периодов времени, что неизбежно делает этот жанр достаточно скучным и трудным для прочтения. Менее всего хотелось бы изваять некий бронзовый монумент, пусть и по достойному поводу. Кроме того, я не собирался и отчитываться за точность дат, имен и фамилий, номеров документов, потому что за ними пропадает, на мой взгляд, очень важное в книге – многообразная жизнь и «вкус» времени. По странной иронии судьбы, совсем недавно я был свидетелем, как один мой знакомый – бывший комсомольский работник институтско-областного уровня, с задором и рвением занимался выпуском некоего печатного труда с рабочим названием типа «Комсомол Н-ского университета». Процесс создания этой «нетленки» сопровождался довольно ожесточенными спорами по телефону с неизвестными соавторами о том, был ли Сидоров вторым или третьим секретарем в период с 1976 по 1978 год, и ушел ли он в инструкторы горкома партии или в обком. Я, таки представил себя читателем этого опуса - и скулы свело. Еще одной причиной не писать мемуары в обычном смысле этого слова, было стойкое нежелание называть конкретные фамилии фигурантов этой книги: во-первых, тем, кто знает этот период времени и место событий, вычислить их не представляется сложным, а остальным это и не важно, а во-вторых – возможно мое описание и стиль изложения кому-то из персонажей покажется обидным, или не совсем корректным, а посему - пусть уж они лучше окажутся недоназванными. По прошествии стольких лет все могут спокойно жить, работать, воспитывать детей и внуков, а я лишь надеюсь, что они узнают свои черты в портрете поколения. В принципе, можно было бы назвать книгу по-модному: дневниками или хрониками (сейчас они просто заполонили литературу и даже кино), но составлением дневников я никогда не баловался, а вот воспоминания, причем очень яркие и четкие, так и просят их зафиксировать.
Что же касается ироничности изложения, то это не дань моде, а скорее способ защиты от того негатива, который обрушился на всех нас за последнюю четверть века, от циничности и глупости власти, которая настойчиво борется с собственной технической элитой. Прошло всего 25-30 лет, но мы живем в совсем другой стране, в которой об описываемом периоде времени распространяется слишком много лжи. А ведь для нас – это просто юность, и все плохое уходит на задний план, а вот забавное и ностальгическое – остается. Кроме того, разговаривая с нынешними представителями студенчества, я сделал странный вывод: при всей кажущейся освобожденности и неполитизированности, их жизнь гораздо беднее и «серее», чем описываемая в этой книге. По крайней мере, мои рассказы о студенческой жизни в «тоталитарном» государстве воспринимались нынешним вузовским поколением, как суперинтересные и ныне недостижимые. Кстати, характерным показателем определенной деградации молодежной жизни стало отсутствие новых студенческих песен, да и старые почти забыты.
Время описываемых событий историки нынешнего холуйствующего безвременья обычно называют «периодом застоя». Не собираюсь дискутировать с ними по поводу этой характеристики, тем более что наиболее яростные сегодняшние «свободолюбы» в то время были самыми неистовыми «партолюбами», и попортили мне и моим соратникам немало крови. С точки зрения технической и студенческой этот период в жизни страны – наверное, один из самых успешных: реализовывались сложнейшие проекты, необходимость соревнования с капиталистической экономикой и техникой делала востребованной науку и технологии высшего уровня, что формировало особое внимание к молодым кадрам. Мы были нужны и уважаемы – именно этого и не хватает студентам нынешним, а подобный статус не компенсируется никакими свободами.
Что же касается главного героя предлагаемых мемуаров, то им без всякой иронии является Технилище, или Школа, или Бауманка, или «Могила, Вырытая Трудами Ученых» (МВТУ), впрочем, как только не называли лучший технический вуз страны, давший жизнь даже не единицам, а десяткам других вузов, НИИ, академий, а стало быть, и сотням тысяч специалистов. Когда-то на праздновании студенческого Нового года, ведущий вечера предложил состязание на придумывание расшифровки аббревиатуры МВТУ. Конкурс проходил весело, предлагались и «бородатые», взращенные поколениями студентов названия типа вышеупомянутого, были и экспромты. Продолжая традицию, я каждой главе этой книжки дал сопутствующие расшифровки, привязанные к содержанию и времени. Ведь Школа не просто объединила на шесть лет учебы меня и моих соратников, но сформировала наши характеры, создала базис строительства жизни, так что этой книгой я лишь отдаю маленький долг Alma mater. Любой монументальный труд на фоне 180-летней истории Технилища будет ничтожен, поэтому будем считать эту книжку небольшим сонетом или одой ему через призму одного поколения студентов, преподавателей, сотрудников. Насколько книга сможет передать «запах» времени – вопрос риторический, но если уважаемому читателю вдруг захочется найти свои старые записные книжки, и столь знакомые когда-то телефонные номера своих «одноШкольников», а потом и позвонить - я буду считать свои труды не напрасными. Надеюсь, что эти воспоминания будут и лучшими «стволовыми клетками» для заинтересованных читателей, которые вновь смогут почувствовать себя молодыми и фонтанирующими силами, идеями и чувствами. Для полноты ощущений при прочтении рекомендуется включить музыку: Deep Purple, Nazareth, Queen, Uriah Heep, Slade, T. Rex, Paul McCartney, G. Moroder, Smokie… можно долго перечислять властителей наших душ середины и конца 70-х. Да и рок российский начинался на наших глазах, но об этом – в специальной главе.
В книге дано описание объектов Технилища – то есть всего того, что нас в нем окружало и окружает, субъектов – людей, с которыми свела меня судьба и Школа, а также сущности того времени, или окружающей среды, формировавшей нашу жизнь и судьбу в полном соответствии с философским определением «материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях…».
Итак – вперед по этажам, лестницам, лабораториям, кафедрам и общагам Школы, из которых, как говорили, особенно хорошо виден Космос…
Объекты Школы.
Технилище монументальное
или Могила, Вырытая Трудами Ученых.
Статус ведущей технической школы страны формировался столетиями. Старое здание поучаствовало во всевозможных революциях и исправно вмещало и выпускало специалистов прямо на передовые индустриального прогресса. В 50-е статус Технилища получил монументальное воплощение в виде Главного корпуса, поглотившего и объединившего все старые помещения и мастерские. Вознесшийся над набережной как громадный замок, ГК был оформлен в соответствии со своим временем и сразу стал героем студенческого фольклора. Чего стоит одна скульптурная группа, на фронтоне, символизирующая неразрывную связь рабочих и интеллигенции. Всякий уважающий себя студент на коварный вопрос: «А сколько у нас непьющих?», должен был в любое время ответить: «Шесть», точно по числу этих статуй. Кроме того, видимо для признания больших заслуг выпускников Школы в деле выковывания обороноспособности страны, ближе к набережной стояли старинные пушки на постаментах. Совместно с присоединенными зданиями, лабораториями и мастерскими, Главный корпус образовывал причудливое переплетение коридоров, аудиторий и лестниц, некоторые из которых приводили всего в одно помещение. Вся эта сюрреалистическая композиция вводила студентов, особенно «козерогов», в благоговейный ужас, к тому же и нумерация помещений была довольно забавной: последовательность вдруг прерывалась, а продолжалась уже после спуска на этаж и проход по двум лестницам. Чего стоил женский туалет, на котором стоял номер, как на аудитории, так что не было более веселого занятия на переменах у старшекурсников, чем направлять ошалевших «первогодков» в эту учебную комнату. Монументальные колонны, лестницы, а также бережно сохраняемые аудитории (например, физическая) привлекали внимание кинорежиссеров и время от времени появлялись на экранах исторических фильмов. Особую революционность придавала Технилищу статуя известного большевика, погибшего от рук царских наймитов. Располагалась она в скверике возле старого входа. Бронзовый инженер – революционер казалось, делал шаг к будущей победе серпа и молота во всем мире, поэтому место у скульптуры получило у студентов кодовое название «у ноги». Здесь было несколько скамеек, стоявших друг напротив друга вдоль аллеи, поэтому скверик стал любимым местом «косивших» от занятий студентов и назывался «сачкодромом». Любимым занятием отдыхающих была игра «на деньги» - перебрасывание пятикопеечных монет с целью попасть в начерченный на песке квадрат, жаль только, что наиболее опытные игроки время от времени исчезали по причине отчисления из института. Мы застали время, когда на территории можно было обнаружить любопытные экспонаты, например возле литейных мастерских стоял на спущенных шинах мрачный черный автомобиль марки ЗИС. Он был наглухо закрыт, но снаружи были видно, что стекла имели непропорционально большую толщину, так что ходили легенды, что этот «монстр» принадлежал «лучшему другу пионеров» Лаврентию Палычу. Позднее автомобиль исчез, возможно, кто-то мудрый припрятал его, и теперь раритет привлекает народ на парадах старинной техники.
Внутри Главного корпуса было много «знаковых» мест. Общепризнанным информационным центром было помещение, где сходились нескольких коридоров, названное «красной площадью» из-за красновато-бурой окраски стен. Здесь всегда висели официальные и неофициальные объявления, здесь назначались встречи и свидания, обсуждались все вопросы, решались на ходу задачки. Тут же можно было позаимствовать, купить или выменять все, что угодно – от учебников до жвачки и дисков.
«Мозговым центром» Школы, несомненно, был читальный зал. Огромного размера, он вовсе не походил на известные нам по кино академично-скучные читальные залы с очкастыми обитателями, корпеющими над фолиантами. Это был живой и постоянно меняющийся мир: здесь читали и спали, делали задания и трепались, перекусывали и флиртовали. На столах вперемежку лежала одежда, книги, косметички, тетради, учебники, чертежи и тубусы. Забить место в читальном зале было трудно, для чего, собственно, и использовались все эти вещи, пока их обладатели отходили по делам. Зал гудел как улей, хотя этого гула особо никто и не замечал, зато спалось под него отменно. Вновь прибывающий после занятий народ тоже требовал своего места под солнцем науки, так что студенты отстаивали занятую территорию не хуже львов в прайде. Только здесь можно было разжиться дефицитными учебными пособиями и методичками, с помощью которых делалось бесчисленное количество домашних заданий. Сколько будущих «генеральных» и «негенеральных» директоров протирало здесь столы и скамейки, превозмогая «адские» первые два курса. В этом помещении уживались математика и «начерталка», термех и история КПСС, баллистика и английский язык, электротехника и философия. А сколько романов, интриг, комедий и трагедий, клятв и разочарований видели и слышали эти стены. Это вам не узкий индивидуальный мирок, сведенный до экрана компьютера, пусть даже и заваленного всевозможной информацией.
Наконец, нельзя не упомянуть культурное сердце Технилища, коим, несомненно, был большой зал Дома культуры (БЗДК). С этого места начиналась студенческая жизнь, так как именно в нем собирались абитуриенты, успешно сдавшие вступительные экзамены и их родители, для того, чтобы прослушать самую первую информацию для будущих студентов. Здесь же проходили и всевозможные массовые мероприятия – от просмотра фильмов до научных конференций. Директором ДК в наше время был уникальный мужик, который имел кучу связей в киношных и театральных кругах, а также контактировал со «святая святых» советского периода – Госфильмофондом. Именно благодаря его связям мы имели возможность посмотреть шедевры отечественного и зарубежного кино, голливудские боевики и мультфильмы, гонконгские и японские фильмы про каратэ и кун-фу. К нам в гости постоянно приезжали наиболее популярные артисты и барды, а также музыкальные ансамбли. Один из последних своих концертов перед смертью именно в этом зале дал Владимир Высоцкий. А что творилось во время выступлений легендарных первых рок-групп: «Аракса», «Ариэля» и других. Чего это стоило по тем временам, даже представить себе трудно. За билетами на подобные мероприятия приходилось стоять целый день – тут уж не до лекций. Зато какие «висты» мы приобретали в глазах девушек из менее просвещенных учебных заведений, когда чуть-чуть небрежно могли ввернуть в очаровывающую речь что-нибудь типа: «А вот на последнем концерте Высоцкого ….». Ну а уж если удавалось провести объект ухаживаний по чужому документу на концерт – успех у дамы сердца был тебе обеспечен. Так что спасибо деловому директору очага культуры могла сказать значительная часть целых поколений студентов. Романтический ореол Дому культуры добавляла и ведущая в него лестница, в укромных уголках которой было так удобно курить или обниматься.
Были в Главном корпусе и «нехорошие» места. Центральная лестница стала причиной смерти нескольких человек, которые упали с верхних пролетов и разбились. Один из них был знаменитым олимпийским чемпионом, так что эти происшествия до сих пор упоминаются всякими мистиками и фаталистами.
Новые учебные корпуса ряда факультетов строились уже строго функциональными, и не имели особой романтики, хотя и вносили свою лепту в легенды Школы. Так, по рассказам, из корпуса сугубо специального факультета как-то улетел реактивный снаряд, который пробил стену, проходящий трамвай (благо в нем днем было мало народа), и благополучно улетел в сторону строительной площадки нового корпуса. Вряд ли это правда, но вот то, что в сдаваемый факультетом металлолом время от времени к ужасу «особистов» попадали учебные «изделия», бывало. В этом случае начинались разбирательства, которые заканчивались наказанием не в меру инициативных сотрудников. Здания энергетического и машиностроительного факультетов будто бы символизировали собой переход от монументальных форм к бетонно-стеклянным «шестидесятым», а в качестве неразрывности технологического прогресса и преемственности поколений были соединены переходом, который открывался и закрывался по каким-то ему известным законам. Студенты, направлявшиеся в столовую или в аудитории соответственно, играли в занимательную игру – «угадайку» и фильтровались охранниками. Чем ближе к окончанию учебы, тем больше времени мы проводили в своем факультетском корпусе. Здесь тоже было место для общения – столовая и буфет, жизнь в которых бурлила с утра до вечера. Кормили в этом пищеблоке ужасно, но для преподавателей был выгорожен отдельный зал с обслуживанием, дабы наш разгильдяйский вид не портил им аппетит. Только безысходность и крепость молодых желудков могла подвигнуть на поглощение подозрительных щей и котлет, да и чистота посуды полностью зависела от совести мойщиков. В основном это были отчисленные или ушедшие в «академку» наши же соратники, которые таким образом отбывали трудовую повинность до своего восстановления. Уповать на их добросовестность было бесполезно, зато можно было поболтать и услышать массу информации. Буфет же был почти элитным заведением, здесь варили кофе, которым, в совокупности с кексом или «ромовой бабой», можно было попытаться растопить коварные сердца факультетских красавиц. Стены машиностроительного корпуса были увешаны кафедральной информацией, а также портретами заслуженных ученых и описанием их достижений, здесь же располагались подборки из малодоступных тогда зарубежных журналов по оборонной и аэрокосмической тематике. Иногда из-за приоткрытых дверей аудиторий и лабораторий выглядывали «образцы спецтехники», выкрашенные, как и положено, в армейский «болотный» цвет. Все это создавало какую-то ауру сопричастности к таинственному миру научности, секретности и исключительности. Уже позже, когда мы знакомились со всем этим «железом» конкретно, оказывалось, что многие образцы годились скорее для музеев, но свою лепту в формирование имиджа факультета они вносили. Особенно интересно было наблюдать, когда на День ракетных войск и артиллерии или День Космонавтики, коридоры alma mater наполнялись военным и штатским людом, увешанным наградами и лауреатскими значками. Тут же сновали сотрудники кафедр, а из-за дверей пахло не только закуской. Отвлекать преподавателей от мероприятий в это время не рекомендовалось, хотя кое-кто и умудрялся растопить их разгоряченные сердца, и получить вожделенную подпись или допуск.
Сегодня Школа обзавелась новым учебным корпусом, который строился лет двадцать с лишним и стал как бы переходом между советской и постсоветской историей. Затяжка строительства объяснялась отсутствием денег в стране сначала перед Олимпиадой, потом после нее, затем генсеки начали умирать пачками – не до того было. Дальше – больше: с перестройкой совпал период ректорствования в Школе известного космонавта. Он обладал харизматической энергичностью, умением пудрить мозги перестроечному партийному руководству, и высокомерно относился к некосмической науке и технологиям. Под влиянием свойственного тому периоду преклонения перед всем западным, возникла сколь неуместная столь же и дорогостоящая идея создать на базе Школы некий аналог Массачусетского технологического института. Располагаться он должен был в ближайшем Подмосковье, поэтому строительство нового корпуса остановили. На излете СССР последний говорливый генсек как-то очень быстро «проболтал» бюджет страны, и грандиозный проект подмосковного технического монстра канул в небытие. Ректор, которого за глаза называли «космический засланец», пропал в омуте смутных «девяностых», а вот достроили новый корпус только недавно. Но вот будет ли он мостом между прошлым и будущим Технилища - на это ответ могут дать только его нынешние обитатели.
Технилище экспериментальное
или Мать Вашу, Технологии Учите.
Одной из особенностей учебы в Школе были постоянные практические занятия в мастерских, лабораториях, на стендах. Первокурсники проходили последовательно все традиционные технологии «в натуре». Для этого существовали довольно древние помещения мастерских, частично пристроенные, частично отдельно стоящие во дворе Главного корпуса. Они сами по себе добавляли экзотики в процесс обучения, а поиск проходов и входов в них входил в обязательный минимум мучений «козерогов». Здесь они с разной степенью энтузиазма и умения делали литьевые формы, сваривали уголки, точили детали, ковали и штамповали. Пропускать эти занятия не рекомендовалось, так как их приходилось отрабатывать с другими группами. Оборудование мастерских было довольно допотопным, но зато жизненно-наглядным, с совершенно реальными ковшами с расплавленным металлом, формами для литья, сварочными аппаратами, станками, прессами и многим другим, что ассоциируется в нашем понимании со словом «производство». Даже «приколы» на занятиях были вполне реальными: так один из великовозрастных ребенков нашей группы на спор незаметно от преподавателя подбросил в ковш с расплавленным металлом «пятак», который тут же вызвал фонтанчик брызг и искр. Визг шарахнувшихся девушек, как аналог аплодисментов, он «сорвал», но был изгнан преподавателем, заметившим, тем не менее, наглядность проведенного эксперимента, доказывающего разницу в температурах плавления меди и железа. Оборудование той же литейной мастерской было, мягко говоря, не совсем передовым, хотя о самых перспективных разработках нам тоже рассказывали. Позднее, попав на практику в чугунно-литейный цех тракторного завода, мы поняли, что преподаватели просто морально готовили нас к реалиям массового производства с почти дореволюционными технологиями. По крайней мере, запах пригорелой земляной формовочной смеси преследовал нас потом еще долго. Оглядываясь сейчас на годы обучения, начинаешь подозревать, что еще одной целью наших страданий в мастерских и на заводах во время практики было прививание уважения к рабочему классу, который как- никак был в то время официальным «гегемоном». И надо отметить, прививка удалась. По мере нашего выгрызания «гранита науки», практические занятия перемещались на другие лабораторные стенды, которые были уже ближе к науке. Гордостью Школы была аэродинамическая труба, которая время от времени распугивала проходящий по набережной народ. Картинка была еще та: вдруг в тишине распахиваются створки - и ты, будто бы оказываешься бок о бок с небольшим торнадо, по крайней мере, рев раздавался очень похожий.
В шестидесятые годы на волне ракетно-космических достижений Технилище обзавелось огромной экспериментальной базой в Подмосковье. Сюда чуть ли не по прямому распоряжению Королева были перевезены уникальные образцы космической техники, начиная от легендарного «Востока» (в натуральную величину!), и заканчивая модулем, который создавался для высадки на Луну. Со временем отдельные кафедры построили на территории базы свои специализированные стенды, на которых отрабатывались самые перспективные технологии. На базу распределялось большое количество выпускников, которые в дальнейшем ставили здесь уникальные эксперименты и проводили значительную часть научных исследований. Попавших сюда студентов поражала территория, а также гигантских размеров конструкция из опор и труб большого диаметра, опутавшая весь экспериментальный центр. Для чего она строилась, не могли припомнить даже специалисты – то ли для отвода газов, то ли для подачи воздуха под давлением. По крайней мере, выглядело все это крайне внушительно и напоминало советские фильмы про работу физиков, или эпические ленты Тарковского «Солярис» и «Сталкер». Все эти монструозные артефакты наполняли сердца студентов чувством причастности к чему-то очень важному и секретному. На самом деле вдали от московской суеты и всевозможных ограничений, на базе очень комфортно и продуктивно работалось. Аналогичный дух научного творчества мне довелось ощутить позднее, пожалуй, только в Сибирском Академгородке. И там и тут во время подготовки и проведения испытаний не в счет были регалии и звания, а «понедельник на самом деле начинался в субботу», как в знаменитой книге Стругацких. Свободный обмен мнениями, идеи, которые тут же использовались для экспериментов, аппаратура, которая монтировалась и отлаживалась вручную – все это заставляло забыть о времени, так что испытания часто заканчивались за полночь. Контингент сотрудников базы состоял в основном из аспирантов и молодых специалистов, которые образовали некое братство, работали и отдыхали вместе – весело и насыщенно. Тут было время и для водных походов на катерах и байдарках, и для дискотек с использованием самопальных, но очень «продвинутых» стереосистем и светомузыки, привлекавших девушек со всего района. На основании экспериментальных результатов, полученных на стендах, было защищено большое количество диссертаций, научная жизнь бурлила, регулярно проводились конференции и семинары. На базу зачастили отраслевые специалисты, для проживания которых даже существовали две квартирки в построенной рядом с базой девятиэтажке. Квартирки эти пользовались весьма своеобразной славой, так как в них регулярно «обмывались» полученные экспериментальные результаты. Свежий воздух, наличие рядом воды для купания и леса для приготовления шашлыков – все эти сопутствующие факторы делали базу популярной и для студентов, и для специалистов. Наш бывший знаменитый завкафедрой, лауреат всевозможных премий и званий, любил привозить сюда военные делегации. Генералы ходили и оценивали предмет кафедральной гордости – моделирующие стенды, напичканные самой современной регистрирующей аппаратурой, слушали рассказы ученых и проникались греющим душу ощущением близкого выполнения директив партии «догнать и перегнать». Когда же эффект грядущих побед усиливался спиртосодержащими смесями (а для гурманов «цвета хаки» – и вовсе «чистым, как слеза»), заметно упрощалось и решение вопросов согласования финансирования новых научных исследований. Правда, в отличие от наших циничных дней, эти средства не разворовывались, а действительно шли на развитие науки. Экспериментальная база развивалась вплоть до начала перестройки, но наступившее впоследствии безденежье ее доконало. Сначала, как указывалось выше, многие работы начали сокращаться из-за того, что новый ректор заинтересованно относился лишь к технологиям «космического уровня», а к фундаментальным и прикладным исследованиям «земных» процессов относился свысока. К тому же планировался перевод лабораторной базы в подмосковную Щербинку вместе со всем Технилищем. Позже в безденежные 90-е, специалисты потихоньку разбрелись для выживания, техника обветшала и устарела. Уникальные исследователи ушли в финансовые организации, политику, торговлю, сервисные компании, даже в «казаки» подмосковного «куреня», оставшиеся же пытались просто поддерживать большое хозяйство. Постепенно экспериментальная база превратилась практически в исключительно учебно-демонстрационный центр, но до сих пор поражает новые поколения студентов своим размахом и сюрреалистическими конструкциями. Sic Transit Gloria Mundi…
Общаги
или Место Выживания в Тяжелых Условиях.
По многолетней традиции на первом курсе тех, кому повезло, селили в комплекс общежитий, расположенный в старом дачном поселке Подмосковья. Впрочем «повезло» - весьма спорное определение, так как «проживание» в этой общаге было очень похоже на «выживание». Дело было даже не в расстоянии до Москвы (многие ребята из Подмосковья тратили на дорогу и поболее), просто сами условия жизни здесь создавали повышенные требования к стойкости «козерогов». Во-первых, большинство из нас приехало из родовых гнезд, поэтому сам по себе переход на самообслуживание был делом непростым, во-вторых, навалившаяся куча заданий, чертежей, занятий требовала все большего времени нахождения в Школе, а нормальная столовая в этой общаге функционировала только до трех – четырех часов дня, что сводило вероятность получения регулярного и горячего питания к минимуму, в-третьих – купить что-либо съестное в глухом поселке вечером было почти невозможно.
С другой стороны, в связи с ограниченным количеством мест, попасть даже в такое общежитие было делом весьма непростым. При распределении учитывались следующие параметры: учеба на подготовительном отделении и служба в армии («старослужащие» и здесь были в «авторитете»), семейное и финансовое положение, прочие достоинства (спорт, комсомол и т.д.), и только потом – успешность сдачи экзаменов. Такой подход несколько отличался от официально декларируемого, в чем мне и пришлось убедиться. Будучи медалистом и сдав профильную физику на «отлично», я со всей своей абитуриентской наивностью посчитал, что мои заслуги автоматически трансформируются в ордер на поселение. Однако комиссия была другого мнения, о чем мне и было заявлено. Ситуацию спасло только то, что меня, быстро освободившегося от экзаменов, коварно «припахали» на почти месяц в студенческий строительный отряд, занимавшийся ремонтом Главного корпуса. Видя мой совершенно «убитый» вид, командир отряда потащил меня в студенческий профсоюзный комитет, где расписал во всей красе мои вступительные и трудовые подвиги. Так я попал в «квоту профкома», и снова успокоился, а зря. Произошла какая-то нестыковка, и из списка деканата моя фамилия исчезла, так что «в первый погожий сентябрьский денек», я оказался «нигде». Видимо, страх «бомжевания» добавил мне наглости и упорства, я мотался между комитетами, ректоратом и деканатом и писал громадное количество заявлений, прошений и проч. В конце концов, прожив несколько дней буквально в «углу под лестницей» подмосковного дома какой-то бабульки, я получил-таки заветный листочек, но при этом довел своего замдекана до «белого каления». Он даже пообещал припомнить мою наглость, когда, а это будет непременно, придется к нему за чем-нибудь придти в будущем. Угроза была высказана столь доходчиво и ощутимо, что я умудрился впервые обратиться к этому «гражданину начальнику» аж на третьем курсе, когда все уже позабылось. Вот так я и стал обитателем «двухкомнатного» номера, в малой комнате которого расположились «заслуженные ветераны армии и подготовительного отделения», а в проходной – «школьники»: двое из Средней Азии были помимо всего прочего кандидатами в мастера спорта, и только мы с Жорой вроде как «безродные», да еще и из относительно близкой области. Контингент других комнат был примерно таким же, так что «левых» и «блатных» не наблюдалось.
И начались суровые будни. Каждое утро начиналось одинаково: двадцать минут веселенькой ходьбы до станции, сорок минут на электричке и около получаса на троллейбусе или трамвае – и вот ты невыспавшийся и полуголодный сидишь и внимаешь лектору. Хорошо, если удавалось перехватить в станционном буфете засохшую булку, запивая ее сладким до липкости кофе, а то – жди большой перемены, чтобы добраться до буфета (для скорости студенческого перекуса делались еще выносные столы с неразлучной «парочкой»: лимонным напитком и сочником). Проторчав в храме науки до вечера и проголодавшись, ты был обречен на буфет в общежитии со своим незатейливым и стандартным набором: салат или винегрет и толстые сардельки, которые постоянно варились под руководством могучей буфетчицы. Возвышаясь могучими формами над стойкой, она зорко следила за нами, прикидывая, годится ли кто-нибудь в женихи ее созревшей дочери. Так что, если вдруг тебе ласково предлагали небольшую добавку, это значило, что ты признан потенциально «бракоспособным». Особенно был замечаем Леха с ласковым прозвищем «Глыба»: он был после армии (а значит – надежный), ростом под метр девяносто и весом под центнер (а стало быть – должен много кушать), да и силушкой бог не обидел (в хозяйстве пригодится). Так что Леха проходил у буфетчицы по «первому разряду». Конечно, все стали замечать, что порции салата или макарон, которые он получал, значительно превышали средне отвешиваемые при той же цене. Это вызвало кучу шуток и приколов, хотя и без особого усердия, все-таки Леха занимался боксом в тяжелом весе. Он, правда, старательно делал вид, что ничего не замечает, но через какое-то время встал перед нелегким выбором: или быть как все полуголодным, но свободным, или вступать на скользкую дорогу развития отношений с рвущейся к браку отроковицей и ее щедрой мамашей. Не обуреваемый высокими моральными принципами, Леха решил попробовать вариант «и мышку съесть, и…», что сразу же отразилось на размере его порций. Часть слабого духом народа ему завидовала, другая часть с интересом наблюдала за процессом. Время шло, наш потенциальный жених виртуозно в течение месяцев четырех умудрялся избегать более решительных действий, прямо как Кутузов с Наполеоном. Потом все же дело дошло до знакомства с девицей, домашних обедов, после которых Леха приходил с одной стороны сытым и расслабленным, с другой – озабоченным, видно обликом дочура уж очень походила на маменьку. Танцы на новогоднем вечере подтвердили наши опасения: несмотря на юность, формы девушки так и рвались наружу из одежды, и этот порыв должен был иметь какой-то выход. Конец истории был предсказуем: когда все шуточки уже стали стихать, и общество начало готовиться к потере товарища, между потенциальными строителями ячейки общества пробежало кто-то. В результате, какое-то время Леха вообще не рисковал появляться в буфете, а, появившись, удостоился порции такого размера, который явно не мог сохранять жизненную силу его могучего организма. Более того, разочарование несостоявшейся тещи было распространено и на весь наш подлый студенческий люд, что сразу отразилось и на наших желудках. Но молодость легко заживляет раны, а человек-то все-таки был спасен. На ближайшей пирушке Леха «проставился» за счастливое избавление от сладких, но тяжелых пут, хотя до конца нашего обитания в этой общаге гордо терпел и пищевые ограничения, и нелицеприятные комментарии буфетчицы.
Суровые будни дачного проживания имели и свои положительные моменты. На полпути до станции располагался неплохой стадиончик, на котором всегда можно было поиграть в футбол и/или распить горячительные напитки. Изолированность и удаленность от соблазнов большого города, давала возможность иногда сосредотачиваться на учебе, особенно когда дело касалось домашних заданий, а тут имелись и какой – никакой чертежный зал, и библиотека. Так что задания зачастую делались коллективно, а уж если особенно везло, можно было найти аналогичный вариант физики, математики или термеха, и договориться о совместном его решении со студентами, рассыпанными по факультетским корпусам. Перед экзаменами по общаге иногда ходили чудесным образом скопированные «билеты», которые изучались страждущим сообществом примерно так, как это изображено в гайдаевских «Приключениях Шурика». Неутомимая студенческая разведка очень скоро обнаружила чуть дальше от Москвы еще один интересный объект – мясокомбинат, который позволял время от времени не только наесться до состояния ограниченной подвижности, но и заработать за перемещение мороженых туш законные три рубля. Но не только эта сумма влекла нас в эту «страну чудес». Опытные соратники серьезно готовились к походу на мясокомбинат: одевалась одежка размера на два-три больше, штанишки «а-ля Чарли Чаплин», обязательно брались веревка и нож, а также много хлеба. Хлеб помогал проглотить огромное количество «тройного» бульона и вареного мяса под участливое приговаривание профессиональных грузчиков: «Ты, студент, на бульон, на бульон нажимай, от него самая сила и есть». А вот весь остальной «прикид» позволял вопреки моральному кодексу строителя коммунизма вынести под одеждой при удачном раскладе пару-тройку килограммов мясной продукции. Такой вот «мясной» человек обычно был встречаем дружбанами, которые помогали извлечь размещенные на теле и ногах куски мяса, колбасы и т.д., после чего в комнате общаги происходило пиршество. К самому факту «выноса» в то время относились достаточно лояльно, по крайней мере, штатные грузчики мясокомбината проделывали данные процедуры постоянно и были самыми изощренными консультантами для нас, «непосвященных».
Культурная жизнь в отдельно взятом местечке Подмосковья тоже имела место быть. В общаге по праздникам устраивались дискотеки к радости местного девичества. В связи с тем, что в суровые условия селили лишь мужской контингент, степень концентрации гормонов в отдельно взятой местности просто зашкаливала. Местные юноши и подумать себе не могли конкурировать с истомившимися студентами, так что конфликтов на этой почве даже не происходило. В качестве приманки для женских мотыльков использовался неплохой набор музыкальных инструментов и самородок – виртуоз по фамилии Биденко или просто Бидон. Он обладал внешностью Мулявина из «Песняров», пришел на учебу после армии и подготовительного отделения, а на соло-гитаре выучился играть сам. Иногда, особенно под действием горячительных напитков, Шуру начинала обуревать мания величия и, повесив «мулявинские» усы на микрофон, он выдавал такие «соляки», в стиле Блэкмора, что оставшаяся часть наскоро собранного ансамбля просто не знала, как ему соответствовать, а танцующая братия останавливалась и начинала бурлить и требовать вернуться на грешную ритмованную землю. Обычно в качестве реанимации выступали полстакана портвейна, и минут через пять Биденко вновь возвращался к творчеству Битлз, песни которых он знал в большом количестве. В любом случае для подмосковной глубинки он был почти гением, что, правда, не спасло его от вылета во втором семестре. Ближе к лету культурная жизнь получила развитие в виде посещения танцев в соседнем городке с авиационно-космическим названием. Как правило, туда отправлялся весьма внушительный отряд студентов, что в целом значительно меняло расклады на тамошних дискотеках, а местные дамы весьма благосклонно относились к появлению кавалеров с недосягаемым для местных IQ. Это в свою очередь приводило к определенным конфликтам, которые иногда переходили в драки. Как правило, они протекали по одному и тому же сценарию: вначале аборигены, имевшие локальный численный перевес, теснили удачливых чужаков, но затем срочно отправленные в комплекс общаг гонцы с криком «Наших бьют!» легко поднимали на ноги подавляющую часть проживающих, а далее сплоченный идеей отряд бойцов наглядно демонстрировал преимущества организованной дружины перед толпой, как когда-то римская когорта рассеивала варварские орды. Без лишнего шума, несколько десятков человек проносилось по танцплощадке и улицам городка аккуратно «укладывая» всю мужскую часть населения, которая потенциально могла относиться к обидчикам. После такой акции, в полном соответствии с правилами «зачисток», конфликты на танцах надолго прекращались, и мы могли спокойно купаться в женском внимании. К сожалению, ссылка в этот райский уголок полагалась только первокурсникам, и через год уже новому поколению обитателей приходилось напоминать аборигенам, что люди уезжают, а традиции остаются.
Почти обжившиеся в дачном «раю» и преодолевшие «мясорубку» первого семестра, ближе к лету мы столкнулись с одной дотоле скрытой угрозой. Когда солнце достаточно согрело землю, окрестности общаги заполонили дачники, истосковавшиеся за зиму по ползанию по грядкам. Они столь рьяно принялись поливать свои латифундии, что давление воды в водопроводе резко упало. Естественно, жители вторых этажей общежитий первыми поняли, что система канализации, слепленная умельцами, наверное, еще до войны, категорически отказывалась утилизировать естественные отправления полных молодого задора студенческих желудков. По коридорам поползли соответствующие запахи, а всевозможные ответственные лица только разводили руками. Правда, они еще не знали, с кем связались: неунывающая братия накатала на имя многозвездного генсека коллективное письмо, в котором в преддверие очередного съезда нашей партии выразила сожаление, что неправильные запахи мешают сосредоточиться на всестороннем изучении классиков марксизма – ленинизма, а также борьбе за победу коммунизма во всем мире. Как ни странно, послание сработало, в общагах появились скучные строгие люди, которые для начала пожурили писателей за то, что они отрывают занятых людей от каждодневных забот обо всем советском народе. Тем не менее, запах очень наглядно подтверждал «сигнал с места», так что на него надо было «реагировать». Поняв, что борьба с «первоисточником» возмущения невозможна без строительства новой системы водоснабжения (что само по себе являлось фантастикой), а победа над оным продуктом никаких регалий и карьерных передвижений не даст, бравые ребята нашли – таки гениальное по простоте решение. Дня через три на территории комплекса появилась бригада мужичков с одинаковыми лицами красновато-сизоватого отлива, вооруженных деревообрабатывающими инструментами. В рекордные сроки были сооружены несколько знаменитых сооружений выгребного типа, которые сделали нашу жизнь уж совсем дачной. Борьба за зачеты и экзамены пошла веселее, а мы получили наглядный пример, что безвыходных ситуаций не бывает.
Как ни странно, те из нас, кто перешел на второй курс, простились с подмосковной общагой не без некоторой грусти. Человеческая память склонна помнить хорошее (а разве в юности бывает плохое?), поэтому в дальнейшем дачные приключения вспоминались очень милыми. Позднее, проезжая по Казанке, я каждый раз смотрел в окно: вот стадион, вот забор и двухэтажные деревянные корпуса, а потом еще долго всплывали из закоулков памяти знакомые и всегда молодые лица моих друзей. Кстати, помимо закалки характера, я приобрел от пребывания в этом местечке стойкую способность на многие годы практически мгновенно засыпать в электричке, неизменно просыпаясь на нужной станции. Так, что академик Павлов был прав…
На втором курсе нас переместили из дачных мест в исторический центр Москвы, навечно связанный с именем соратника Петра Великого. Здание этой общаги было, судя по всему памятником эпохи «конструктивизма», да и не ремонтировалось, похоже, с той же поры. Оно стояло в ряду аналогичных и более поздних домов, в которых располагались студенты отпочковавшихся когда–то от Технилища учебных заведений: энергетического института, строительного, связи. Место было весьма неплохим: до Школы близко, тихо и зелено, ставшая известной позднее главная политическая тюрьма тогда была не упоминаема всуе, зато были бани, в которые можно было время от времени ходить, даже на студенческую стипендию. Наличие рядом общаг других вузов нас даже радовало, так как процент студенток в них был существенно выше, чем у нас, что давало возможность, в полном соответствии с дедушкой Мичуриным, осуществлять «перекрестное опыление» (так мы называли походы на танцы к нашим соседям). Студенческие городки того времени несли особый дух свободы и безопасности. Здесь можно было 24 часа в сутки встретить загулявших студентов, впрочем, вполне безопасных и без раздумий способных защитить тебя от хулиганов. Это разительно отличается от нынешней поры, когда и студентами становятся непонятно кто, и оно же проживает в студенческих общагах. Так оказавшись недавно в описываемом районе, не мог отказать себе в желании поностальгировать и пройтись по памятным местам, о чем и пожалел. Меж обшарпанных зданий наших общаг сновал кавказско-китайско-вьетнамско-неопределенный люд с баулами и без, грузились и отъезжали какие-то машины, а физиономии нынешних аборигенов совсем не располагали к общению. Проходя знакомыми дворами и арками, я не мог избавиться от ощущения, что чего-то не хватает, а от этого становилось еще тоскливее. Уже позже я понял причину дискомфорта: из окон совершенно не доносилась музыка, а ведь в наше, не избалованное музыкальными центрами время, каждый счастливый обладатель магнитофона или проигрывателя стремился порадовать окружающих любимыми мелодиями, хотя порой это делалось и слишком навязчиво.
Что касается интернационального окружения, то проживавшие в соседних общагах темно-, желто- и краснокожие представители дружественных нам стран поначалу даже заглядывали в наш буфет, правда при этом встречали удивленно-отстраненную реакцию, а посему постепенно исчезли. Объяснялось все просто: мы учились в «закрытом» вузе, что само по себе не располагало к общению, к тому же «залетные» позволяли себе тогда поощряемые вольности, а в нашей суровой среде они не проходили. Эти «моментики» обострялись летом во время сдачи сессий: кто-то учил, кто-то отдыхал, кто-то обмывал сдачу, из открытых окон неслись звуки жизни, а так как расстояния между корпусами были небольшими, создавалось впечатление большой коммунальной квартиры. Наши демократические и развивающиеся друзья особенно любили устраивать шумные гуляния под аккомпанемент женских визгов и диско, так что в ответ с нашей стороны порой раздавался крик души какого-нибудь страдальца, сдающего завтра сопромат, о том, что он думает о веселых иностранцах, их родственниках до седьмого колена, и даже о солидарности с народами Африки, Азии и Америки. Слово за слово, и вот уже к дискуссии подключались все новые участники, а иногда в «гуляющие» окна мог залететь и булыжник. Слово «толерантность» тогда мало кто знал…
Издержки архитектуры 20-х, 30-х годов на новом месте обитания мы поняли достаточно быстро: в сплошные вдоль всего фасада линии окон безбожно задувал ветер, а все места общего пользования были ну уж совсем «коммунными», то есть общими для всех и единичными на несколько этажей. Все это в совокупности с отсутствием ремонта со времен «волюнтаризма» явилось для нас новым, хотя и привычным уже испытанием. Порядки в общежитии были достаточно лояльными: на входе сидела бабуся – типичный божий одуванчик, так что пройти и, что более важное, провести можно было без проблем кого угодно. Оперативный отряд поначалу затеял некие обходы по проверке быта и санитарии, но был «не понят» старожилами, прошедшими через подмосковные испытания, а посему сам собой свернул фискальную деятельность. Здание местного магазина примыкало к нашему, так что некоторые студенты устраивались в него на работу грузчиками, а в комнату тянули провод со звонком, по которому их и вызывали, когда приезжали машины с товаром. В магазине царили могучие продавщицы, которые относились к нам вполне по-дружески и даже без просьбы нарезали покупаемые колбасу и сыр для вечернего «полдника». Коридорная система способствовала интенсивному общению, в коридорах болтали, пели, играли на гитаре, флиртовали, готовились к экзаменам. Сюда же выносились столы во время важных празднований, когда места в комнатах не хватало. Был момент, когда своеобразным украшением столов были трехлитровые банки с водкой, и это не было казусом торговли. Просто в числе знакомых представительниц прекрасного пола наших «послеармейских стариков» оказались скромные труженицы ликероводочного завода. Выносимые в грелках на их вечно тоскующих телах горячительные напитки сливались в банки и потреблялись нашим сообществом на различных мероприятиях, повышая заодно и градус любви. Однако такие емкости имели и опасную оборотную сторону: с ними было трудно определять выпиваемую норму, так что время от времени, чьи-то совсем расслабившиеся тела распределялись по комнатам. Время от времени из разных уголков страны в общагу приезжали родственники ее обитателей. На время этих своеобразных «побывок» комнаты приводились в весьма условный порядок, заслуженные работницы – «штуцерщицы» получали временный отпуск, из «гостевых» комнат разбредался народ с матрацами в поисках свободной койки, а по коридорам носились перемазанные в шоколаде неизвестные дети, а дамы в халатах и бигудях разыскивали их по всем закоулкам.
Спустя год после нашего вселения, руководство Школы вполне логично приняло решение наплевать на историческую ценность памятника эпохи, и общагу отремонтировали. Произошло еще одно локальное переселение, теперь уже до самого окончания института, и наше дальнейшее существование стало гораздо менее похожим на выживание.
Следует отметить, что основной студенческий городок Технилища располагался в парковой зоне, где целый квартал составляли корпуса разных факультетов. Место было приятное, располагающее к романтическим прогулкам и занятиям спортом. Мы какое-то время прожили здесь, а потом бывали наездами, так что проникнуться духом этого городка не успели. Думаю, лучше об этих общагах расскажут их обитатели…
Субъекты Школы
Школа – это, прежде всего люди, которые окружали меня и моих сокурсников. Они были разными: друзья, приятели, знакомые и незнакомые студенты, аспиранты, преподаватели, сотрудники, все те, кто собственно во все времена и составлял главное богатство славного вуза. Не претендуя на абсолютную точность описания и, не желая в какой-то мере затрагивать личную жизнь описываемых, я просто не могу не нарисовать некоторые типовые портреты окружавших меня людей, возможно собирательные, но оставшиеся в памяти особо яркими.
Серёги
или Моих Воспоминаний Тихий Уголок.
Трудно быть отстраненно-объективным при описании людей, с которыми прожил вместе не один год. В связи с тем, что на втором курсе ряды студентов существенно поредели, количество мест в общежитии увеличилось, соответственно, в дружные ряды прошедших подмосковное «чистилище» влились новые фигуранты, рассеянные до того по съемным площадям у «бабулек» и знакомым. Коллективы комнат создавались полустихийно: кто-то кого-то знал по учебе на одном потоке, кто-то – по совместной работе или спортивным занятиям. Вернувшись из заслуженного в стройотряде отпуска, в институте я попал уже к завершающей стадии формирования заселяющихся в комнаты общежития, так что обрадовался, увидев такого же озабоченного Серёгу, с которым мы вместе клали кирпичи и таскали бетон в подмосковном местечке с ласкающим ухо названием Струпна. Оказалось, что он был не один, а вместе с тезкой из их группы, так что я сразу понял, что загадывание желаний в ближайшей перспективе мне обеспечено. В связи с тем, что и внешние габариты, и массовые характеристики Серёг разительно отличались, буду для простоты называть их Большой и Малый. Так, в общем-то, случайная встреча объединяет людей, а потом уже и не мыслишь, что все могло быть по-другому.
Серега Большой был из плеяды детей «специалистов – подвижников», созданных советской властью и брошенных ею же в эпоху «большого развала». Его отец был одним из руководителей горнодобывающего комбината в Средней Азии, выдававшего «на-гора» ту самую руду, из которой ковался атомный щит нашей в целом миролюбивой страны. Вообще, структуры бывшего Минсредмаша с легкой руки незабвенного Лаврентия Павловича представляли собой совершенно уникальное явление: разбросанные по всему Союзу и его республикам, они были своеобразным «государством в государстве», даже законодательство на их территории было, как правило, российским. Специалистов в эти закрытые городки привлекали не только высокие зарплаты и быстрое получение жилья, но и определенный стиль жизни. Я думаю, что если бы можно было в то время провести модное нынче определение IQ у жителей этих поселков, он был бы просто на зашкаливающем уровне. Находиться в такой среде было интересно, как в большой и умной семье (желающие могут получить представление об этом, посмотрев потрясающий фильм «Девять дней одного года»). При этом неважно, чьи дети занимались в школах – главного инженера или экскаваторщика – уровень образования был в поселках достаточно высоким. Жители закрытых административных территориальных образований (ЗАТО) – кажется так они именовались официально – на территориях бывших советских республик, заметно контрастировали с окружающим населением, ломали почти средневековый уклад его существования и, по сути, несли цивилизацию в богом забытые земли. Тем неприятнее предательство со стороны когда-то великой страны и России, как ее правопреемника, которые при распаде СССР просто бросили свои лучшие кадры на произвол судьбы в среде вдруг осознавших свою национальную гордость аборигенов. По закону Ломоносова рост этой гордости привел к падению умственных способностей, поселки и производство при них пришли в запустение, а национальный контингент теперь гордится получением должности разнорабочих в российских городах. Но все это было потом, а в описываемое время Сергей Большой вносил в нашу маленькую семью теплое дыхание Средней Азии. По крайней мере, уже с февраля месяца мы начинали время от времени получать «витаминные посылки» с одуревающе-душистыми плодами Юга в виде редиски, лука, укропчика и других даров природы. В промозглой Москве это было сродни мандаринам на Новый год, а уж для наших авитаминозных учебных будней – просто солнечная отрада. Майские праздники, на которые простой студент Серега имел возможность слетать домой (мы ему особо завидовали, так как он делал это на сверхзвуковом ТУ-144), для нас означали последующее вкушение каких-то запредельных лакомств из абрикосов, клубники и проч. Именно вкушение, так как в условиях общежитейского братства наесться дарами не получалось: на ароматы будто невзначай заглядывали, казалось, все проходящие мимо обитатели. Но Большой достойно нес свой крест спасителя наших организмов, будучи от природы человеком спокойным и рассудительным. Было у Сереги еще одно качество, которое выделяло его из наших разношерстных рядов, - у него была большая школьная любовь, которая уехала учиться в революционную столицу нашей страны, обзывавшуюся тогда Ленинградом. Конечно же, все мы ему по-доброму завидовали, хотя и приходилось ему разрываться между столицами и далеким домом. Для нас такая любовь была как некий чистый родник отношений, даже эталон, так что мы по мере сил старались, чтобы никакие тучи не омрачали их взаимное стремление. Вообще только сейчас с высоты лет понимаешь, сколько работы души требовалось, чтобы сохранять такую любовь среди постоянно искушающего мира, да еще и во времена разудалой студенческой действительности. Мы же старались быть рыцарями – хранителями таких высоких отношений до конца, мужественно преодолевали неудобства во время их встреч в Москве, да и в периоды неизбежных размолвок помогали, как могли. Зато все и окончилось, как в красивых фильмах – настоящей студенческой свадьбой, а потом и последовательностью свадеб из разных материалов, вплоть до драгоценных. После распределения Сергей перебрался на свою малую родину в солнечную республику, сделал хорошую карьеру, родил сынов, а потом…. Потом были внутриазиатские разборки, похожие на войну, скоропостижный отъезд в «Россию девяностых», которая была как бы все время «с похмелья» и никому ничего не должна. Тем не менее, школьная любовь, окрепшая под эгидой Школы, все преодолела, так что остается только поклониться ее результативной стойкости.
В противоположность медлительно-рассудительному Большому, Серёга Малый был по-школьному изящен и порывист. Будучи выпускником специализированной физико-математической школы, он в группе был сразу отнесен к «вундеркиндам», с соответствующим отношением и «прикалыванием». У послеармейских «стариков» подростковость Малого вызывала чувства почти отеческие, у остальных – «старшебратские». По причине малой телесной массы, ему трудновато приходилось на наших студенческих «сейшенах», не отличавшихся трезвостью. Впрочем, у этого качества была обратная сторона: в то время как мы потребляли все большее количество спиртосодержащих напитков, приближаясь (а иногда – и превышая) допустимый литраж, Серый успевал за вечер «вырубиться», вздремнуть, отсидеться где-нибудь в ванной, и вернуться к почти трезвому состоянию. Последующее сопровождение наших расслабленных тел в общежитие было для него малоприятной процедурой, во время которой мы получали свою долю шипения по поводу нашего поведения и склонности к спонтанному и непрерывному смеху Серёги Большого. Хмурый утренний «бодун» всех нас подравнивал, и вчерашнее казалось не более чем еще одним приключением, а вот пиво – актуальным вожделением. Аналогичные трудности возникали у Малого и в части отношений с противоположным полом: большая конкуренция, закамуфлированная под стремление уберечь нашего «инфанта» от коварного женского влияния на его неокрепшую душу и организм, обычно приводила к тому, что девушек расхватывали более циничные и стойкие. Это глубоко возмущало Серегу, но сути не меняло. Так или иначе, наш вундеркинд, настрадавшись к третьему курсу положением младшего брата, вдруг взял … и женился. Как часто бывает в такой ситуации, в этом альянсе было трудно установить, кто из них кого нашел, но крепкая телом девушка овладела нашим соратником полностью и бесповоротно. Любовь со стороны Сергея протекала бурно – с признаниями обо всех предыдущих влюбленностях, включая артистку Веру Глаголеву, с прогулками по зимнему парку и валянием в снегу, детскими обидами на наше подтрунивание и отлыниванием от несения простых функций сожительства, связанных с уборкой комнаты и приобретением по очереди продуктов. Когда же у них «дошло до этого» и наш «взятый на грудь» Серёга явился просто светящимся изнутри и даже снисходительно позволил себе не обращать внимания на наши приколы, мы поняли: соратника не вернуть, а традиции Школы насчет ее студенток верны. Будущая теща закатила в небольшом городке веселую студенческую свадьбу, на которой вся группа гуляла так отчаянно, как это могут делать только студенты. Молодые поселились в освободившейся комнате в другом общежитии, так что наш друг «оторвался от взрастивших его корней». В дальнейшем, молодая супруга весьма эффективно ограничивала общение Малого с нашим не совсем высокоморальным окружением, и даже во время вполне безобидных совместных отмечаний праздников вроде бы незаметно отдавливала ему ногу, предостерегая от различных излишеств. Возможно, это было и правильно, так как впоследствии их ячейка общества прошла сквозь годы вполне успешно. Жизнь забросила Малого на цветущую и «салообразующую» Украину, где он совсем не затерялся, стал руководителем и заядлым рыбаком, хотя в наше время мы за ним такого хобби не замечали.
Были у Серег и другие общие черты, помимо имени, студенческих свадеб и последующего рождения двух сыновей. Оба просто сливались в экстазе на почве любви поспать. Занятия в Школе начинались довольно рано, поэтому каждый вечер наблюдалась одна и та же картина. Оба моих сожителя начинали просить разбудить их к первой паре, так как лекция (семинар) будет очень важной. Наученный горьким опытом, я дипломатично выражал сомнение в искренности этих заявлений, однако давал слабину и обещал разбудить столь тянущихся к наукам соратников. Утром же из раза в раз картина тоже повторялась: сначала на предложение подняться следовала тишина, затем невнятное бормотание спросонья о том, что я – садист, время слишком раннее, да и лекция в принципе ненужная и т.д. и т.п. Разозленный и исчерпавший даже недипломатичные методы убеждения, я давал зарок больше не заниматься таким бесперспективным занятием, но наступал вечер, и опять начинались старые песни. Но, пожалуй, лишь в этом вопросе наши часы работали вразнобой – все остальные вопросы решались совместно и вполне оперативно, так что с соседями мне повезло.
«Фигура»
или Математика Верховодит, Талант Уходит.
Все знали его больше не по имени – Юрка, а по прозвищу – «Фигура». И был он продуктом своего времени и тогдашней студенческой жизни, а также личностью, о которой потом годами передавались из уст в уста легенды. Такие люди были почти во всех вузах, и без них трудно передать дух того времени.
Когда мы пришли в Технилище, он уже учился несколько лет, за время, проведенное мной в вузе, сумел перейти с третьего на четвертый курс, отчисляясь через год, но неизменно восстанавливаясь, причем по слухам не без помощи ректората, и без всякого намека на «мохнатую руку» где-то наверху а, тем более, без взяток. Просто Юра был безумно талантлив, но столь же безумно и беспечно ленив и неорганизован. Бессменный «прима» институтской агитбригады, он легко доводил до колик зрителей, рассказывая что-нибудь из Зощенко, или скетчи из студенческой жизни, либо разыгрывая сцены из «Мадемуазель Нитуш». Кроме того, он пел, играл на нескольких инструментах, неплохо рисовал – словом был незаменимым атрибутом всей внеучебной жизни. К большому сожалению, описываемый период совпал с исчезновением такого явления как Клуб Веселых и Находчивых с телеэкранов и сцен, иначе Юрка, наверное, обязательно бы засветился среди его фигурантов. По крайней мере, на фоне нынешних «самородков» и резидентов «Комеди клаб» Фигура смотрелся бы абсолютно органично и современно. Помимо всего прочего он еще был и ангелом – спасителем для «козерогов», помогая им с черчением, математикой, термехом и т.д., при этом выполнение своих заданий во время очередного периода учебы оставлял «на потом». Где-то в Белоруссии на него давно охотились и военкомат и милиция, но он умудрялся раствориться в Москве. Жил он в общагах, естественно, на «птичьих правах», но это его нимало не смущало. Часто можно было видеть Юрку с матрацем и подушкой в руках, шествующего по коридору и заходящего в комнаты в поисках свободной койки. Отказать ему было невозможно, но при возвращении законного владельца, место освобождалось, и вновь маячила в коридоре его высокая фигура со спальными принадлежностями. Деньги у студентов Юрец старался не занимать, но сигареты «стрелял» постоянно, хотя и сам раздавал их с легкой душой, когда у него вдруг появлялись средства. Как-то по общаге пронесся слух, что группа замдеканов приедет, чтобы посмотреть на быт их подопечных. Фигура исчез куда-то и появился с красками и листами ватмана. Часа за три были нарисованы несколько картин в трудноопределяемом стиле, зато с броскими названиями: «Ужас», «Экстаз», «Похмелье» и т.д. и т.п. Картины были развешаны по комнатам и произвели неизгладимое впечатление на «замдеков», особенно «Похмелье», написанное не только с душой, но и с истинным знанием вопроса. Проявленный интерес наткнулся на встречное предложение продать шедевры по сходной цене, а так как члены делегации не могли «потерять лицо» перед внимательно наблюдающими за ними студентами, то все произведения «ушли» рублей за 20. Высокая комиссия, осчастливленная приобретениями, сконфуженно исчезла, а Юрка «накрыл поляну» и провозгласил тост за истинных ценителей искусства и регулярные приезды проверяющих (по странному стечению обстоятельств, замдеканов после этого очень долго в общаге не видели). На следующий же день он опять ходил по коридору и «стрелял» сигареты. Однажды Фигура уехал куда-то и исчез, наверное, операция по захвату его военкоматом прошла успешно…
Самородок
или Моментов Возмужания Тяжелые Уроки.
Генка был типичным представителем иногороднего студенческого племени, этаким «самородком» или современным Ломоносовым. Уж не знаю, чем Господь осенил многодетную семью из чувашской глубинки, но младший из трех сыновей не просто выделялся в школе, но и был принят в физико-математический интернат при местном университете, а затем поступил и в Технилище. Не любить его было невозможно, так как он походил на чистый родник. Светловолосый и коренастый, Генка занимался вольной борьбой, и поэтому состоял в основном из шеи. Полученных в интернате знаний в совокупности с природным умом ему хватало, чтобы с определенной легкостью преодолевать точные науки. Его небольшой и забавный акцент не раз веселил нас на семинарах: во-первых, он через слово говорил «в общем», которое звучало как «вошем», а к тому же в речи постоянно, хотя и неявно, уже тогда проскакивало слово «блин». Жил Генка трудно, помощи от многодетной семьи он, естественно, не получал, поэтому вопрос стипендии для него был наиважнейшим, да и подрабатывать он старался постоянно. На первом курсе это были периодические разгрузки вагонов, а перебравшись в московскую общагу, он устроился на часть ставки дворником и грузчиком в соседний магазин. Самым главным врагом Генки на протяжении всей учебы были общественные науки. По несчастью, период нашего пребывания в Школе совпал с расцветом «застоя» и сопутствующих ему «Истории КПСС», «Марксистско-ленинской философии», «Политэкономии социализма» и «Научного коммунизма». «Вошем, блин, не забалуешь…». Смотреть на Генкины страдания перед сдачей очередного «изма» было невозможно: ну не складывались у него в голове ленинские статьи с выступлениями генсека и материалами всяческих съездов, а уж если и складывались, то изложить их в сколь-нибудь последовательном виде он все равно не мог. Поскольку рассчитывать при сдаче очередной общественной «хрени» в семестре Генка мог максимум на «трояк», получение стипендии оказывалось под вопросом. Но тут на защиту самородка поднималась вся общественность – от старосты и комсомола до оперотряда, видным деятелем которого он являлся. Надо отдать должное, симпатией к Генке проникся даже наш замдекана, и именно его он конфиденциально отправлял за пивом, когда вел у нас лабораторные работы. Картинка была повторяющаяся: то, что у замдекана «горели трубы» было видно сразу по мрачному настроению, общей помятости и трудной речи. Нам быстренько раздавались пособия, а Генка отзывался в соседнюю комнату и исчезал. Появлялся он минут через тридцать, а кратковременно исчезал уже доцент, зато после этого лицо его с бисеринками пота выражало высшую форму умиротворения, а мы оперативно заканчивали лабораторную и отпускались на все четыре стороны. В группе практически все к Генке относились хорошо, но по-доброму подтрунивали над его наивной простотой, из-за которой он постоянно попадал в забавные истории, после чего получал определенное прозвище. Так на первом курсе он дал в долг десять рублей самому известному плейбою института Виталику (притом, что тот был должен, наверное, половине института). Такой героический, особенно для Генки, поступок закончился предсказуемо: денег он не вернул, зато получил прозвище «Червонец». Позднее, он научил нас ругаться матом на чувашском языке, что тоже было достаточно опрометчиво, так как одно из выражений сразу получил в качестве прозвища. Звучало все это достаточно забавно, тем более что большинство людей не понимали истинной сути слова, так что название прижилось и постоянно использовалось при обращении к Генке. Все бы было ничего, но зайдя однажды в его комнату в общежитии, я обнаружил компанию девушек и нашего героя за чинным чаепитием. Как только я, по сложившейся практике, обратился к хозяину с упоминанием выученного слова, в комнате словно сгустился воздух, а вся компания начала густо краснеть. Не придав такой реакции значения, я продолжал привычный треп, пока Генка не вскочил и не увлек меня в коридор. Все объяснялось очень просто: гостями были его одноклассницы по чувашскому интернату, которые понимали истинное значение столь беспечно упоминаемого при обращении прозвища. Конфликт списали на мое незнание иностранных языков, а прозвище, впрочем, так и осталось в нашем внутреннем обороте. Следует отметить, что Генка достаточно легко адаптировался к развеселой московской студенческой среде, но временами это принимало забавные формы. В какой-то момент, не удовлетворившись собственным, как это сейчас говорят, «имиджем», он вдруг одномоментно решил перестать быть блондином, и перекрасился в какой-то рыжеватый цвет (как гласила реклама – «цвет красного дерева»), что сделало его чем- то похожим на молодящегося сутенера. Фурор был произведен: устав в сотый раз принимать соболезнования по поводу содеянного, Генка через пару дней произвел операцию обесцвечивания с помощью популярного средства «Блондоран ликвид». Получившийся в результате платиновый цвет вызвал очередную порцию приколов, выдержать которую нашему экспериментатору было не дано, поэтому новомодный «хаер» был в тот же вечер безжалостно уничтожен с помощью ножниц и бритвы. Так он предвосхитил на четверть века моду на бритые головы, и получил вдогонку очередное и вполне заслуженное прозвище «блондоран».
Самым большим испытанием для Генки стал завершающий наше политическое воспитание курс «Научного коммунизма». Это было нечто: больше 120 вопросов, треть из которых составляли выступления любимого Леонида Ильича на всевозможных мероприятиях, начиная от всесоюзных пионерских слетов и кончая митингом узбекских хлопководов. Мозг с трудом выдерживал эту «атаку клонов», а уж Генкин и вовсе плавился. В связи с тем, что этому экзамену уделялось особое внимание, и даже ожидался приезд некой проверяющей нашу политграмоту высокой комиссии, риск получения «банана» и потери стипендии был как никогда высок. Спасая заистерившего приятеля, мной была разработана специальная метода постижения произведений плодовитого генсека. Я сумел уверить Генку, что: а) детально выступления Леонида Ильича не знает никто, включая преподавателей; б) необходимо как «Отче наш» выучить несколько ключевых фраз типа: «Экономика должна быть экономной» или «Мы советские люди, и смотрим в будущее с оптимизмом» и вставлять их в ответ по билету как можно чаще; в) нужно смотреть, на каком мероприятии выступил генсек, добавляя своими словами, о чем он мог говорить (среди военных – о вооружении и бдительности, среди пионеров – о воспитании будущих коммунистов, среди хлопкоробов – о выращивании «белого золота»). Разработанная стратегия сработала, Генка превозмог-таки «научный коммунизм», что мы и отметили весьма хорошо. Диплом мы делали и защищали вместе, и путь свой в Школе наш «ломоносов» завершил успешно. После учебы Генка решил послужить офицером в армии, а затем пошел в милицию. Попытавшись вернуться в постперестроечную «демократическую» Чувашию, он вдруг обнаружил в тамошнем МВД кучу возбужденных, охваченных вдруг проснувшимся национальным сознанием чиновников. Среди таких борцов за местечковую идею даже «испоконный» Генка оказался чужим, плюнул и уехал в Центральную Россию, где и реализовал себя на неспокойном милицейском поприще. К сожалению, времена цинизма в первую очередь губят цельных и чистых людей. Так и Гена ушел из жизни первым среди наших соратников, надеюсь, что его дети сохранят ту «искру божью», которой он был наделен…
Потомок Чингиз-хана
или Меняем Всяких – Тупых и Умных.
Махмуд тоже был «самородком» из «глубинки», но уж совсем далекой, затерявшейся в полупустынях на границе Казахстана и Узбекистана. Воспитанный в стране верблюдов и любимых ими колючек, он, скорее всего, никогда не смог бы поступить в Технилище, но в советское время заботились о выращивании национальных кадров. Судя по всему, его родитель был каким-то местным начальником, а посему Махмуд после окончания школы не только не попал в армию, но через год получил справку о двухлетнем стаже (кто ж ее проверит в пустыне), который позволил ему поступить на подготовительное отделение (ПОД). Вообще эта структура была призвана помогать абитуриентам с рабочим стажем или после армии поступать на учебу в лучший технический вуз страны, и работала весьма эффективно, по крайней мере, даже люди, напрочь позабывшие школьные предметы, через год тянули студенческую лямку почти наравне со всеми. Так, например, у нас после ПОДа сумел проучиться полтора курса парень с Западной Украины, который имел за плечами лет 5 – 6 обучения в церковно-приходской (!) школе в каком-то богом не забытом селе. На фоне такого контингента Махмуд не потерялся, и осчастливил собой кафедру космических кораблей и спутников. При этом получил приоритет при поселении в общежитие, где и приобщился к вольному студенческому духу. Следует отметить, что и по общесоциальному развитию он явно ничему хорошему у верблюдов научиться не мог, поэтому был принят в «сыны полка», не без приколов, но без обид. Мы действительно тогда не знали таких модных слов, как «толерантность», но и без этого никогда не преступали черту национального неуважения и какого-либо ущемления нацменьшинств - это считалось ненормальным и жестко пресекалось. Скажем, можно было подшутить над Махмудом, рассказывая ему о том, что онанизм – это современное прогрессивное молодежное движение в Африке, и сейчас особо важна его поддержка комсомольцами нашей страны. Но нельзя было назвать его «урюком» или отказать ему в участии в наших общих похождениях только потому, что он, мягко говоря, не вписывается в коллектив. Ему помогали с учебой постоянно, но и сам он тянулся изо всех сил, побеждая туповатость упорством. С деньгами у него особых проблем не было, деньги папа – начальник получал совсем неплохие и гордо поддерживал сына, который учится в «таком» вузе. И хотя поначалу он тратил их на благо коллектива неохотно, со временем при мягком осуждении, «крысятничание» в оправе национального колорита было изжито окончательно и бесповоротно. Ввиду полного отсутствия каких либо навыков общения с представительницами прекрасного пола, не говоря уже об основах сексуального образования хотя бы на уровне средних классов, за введение Махмуда во «взрослую жизнь» взялись лучшие «ходоки» общаги. Их труды не пропали даром и на практике после четвертого курса, колоритный потомок Чингиз-хана стал грозой женского общежития прядильной фабрики в Перми, вполне уверенно «заливая» его обитательницам про собственную кропотливую подготовку к работе в космосе и трудности нахождения в безвоздушном пространстве без женской ласки (видимо сильно мерзнут все конечности – от автора). Одновременно он вполне профессионально матюгался с работягами в цехе, производящем спецпродукцию, а также потреблял с ними технический спирт, забывая про свои мусульманские корни. Вообще отношение к религии в нашей среде никогда не выпячивалось и не осуждалось, поэтому все современные чудесные превращения советских людей в ортодоксальных верующих выглядят нелепо и искусственно. Вполне успешно доучившись и нарисовав в качестве диплома какую-то космическую ракету, выпускник Школы, а также нашей студенческой «школы жизни», Махмуд стал, надеюсь, хорошим специалистом, а может и каким-то деятелем с вдруг пробудившейся национальной идентичностью. Но в нашей памяти он останется человеком, сумевшим расширить свой мир от границ аула до просторов космоса.
Роман Иванович
или Магия Возникшей Тяги к Учебе.
Он был одним из наиболее интересных представителей так называемых «стариков» - тех, кто пришел в Технилище не сразу после школы. Роману было лет 28, когда он, повинуясь неведомым позывам, решил променять теплое место старшины милиции (!) в башкирской глубинке на бесшабашную студенческую жизнь. К этому времени у него уже были все атрибуты солидности: жена и ребенок, а также круглый животик и лысеющая голова. Вполне возможно, что от всего этого и рванул в Москву наш доблестный милиционер, хотя по характеру был человеком спокойным и абсолютно не склонным к авантюрам. Даже по сравнению с прошедшими службу в армии, Роман был человеком матерым, но в то же время к высшему образованию совсем не готовым. Подготовительное отделение, конечно, попыталось восстановить в солидной голове какие-то знания, но без личного «авторитета» пройти зубодробительные первые два курса Рома вряд ли бы сумел. Надо было видеть, как смущались, увидев на своих занятиях такого солидного человека, преподаватели и аспиранты, так что через месяц его иначе чем «Роман Иванович» никто и не называл. Группа взяла шефство над своим аксакалом, так что с домашними заданиями и чертежами он потихоньку разобрался, но сессия накатывала неумолимо, и тут уж надо было проходить через ее горнило лично.
Была у Иваныча одна интересная черта: он как то не очень доверял лекциям, предпочитая им солидные учебники. Вот и на экзамен по матанализу был прихвачен первоисточник размером в полкирпича. Засунутый под ремень, и прикрытый свитером, он потерялся в недрах Роминых раздобревших форм, но ведь это не «шпоры» - нужный раздел необходимо еще найти и как-то списать. В аудитории ветеран долго пыхтел за партой, пытаясь сохранить некое подобие приличия и скрытности. Понимая его смущение, молоденький преподаватель старательно прикидывался слепым и глухим, а потом и вовсе стал держать голову вполоборота, старательно отворачиваясь от Романа. В конце концов, часа через три, практически не скрывая учебник, уважаемый студент закончил списывание нужного раздела, собрал листы, сунул учебник на прежнее место и двинулся к преподавателю. По мере продвижения, в аудитории нарастал сдавленный смех и шепот, который достиг такого уровня шума, что Рома повернулся, и теперь уже ахнул преподаватель. Все дело было в том, что толстенный учебник торчал на его спине из-под ремня поверх свитера. Экзаменатор только и смог что произнести: «Ну, Роман Иванович…», но смутить, а тем более поколебать тягу ветерана к вожделенной «удочке» просто не посмел, разве что предложил извлечь первоисточник, так как сидеть с ним в «заправленном» положении было неудобно. А вообще рекордом для нашего «авторитетного студента» был трехтомник бородатого основоположника коммунизма, который был пронесен на экзамен по марксистско-ленинской философии и безжалостно использован под строгими взглядами общественно-политических теток – преподавательниц. Они даже собрали небольшой консилиум по поводу своей реакции на столь беззаветную тягу к классику, но потом решили не мешать интимному общению бывшего старшины и автора первоисточника. Вот таким образом и постигал науки солидный отец семейства, при этом никто и никогда не ставил его оценки под сомнение, ведь человек честно «пахал», а способности – они у всех разные.
Жил Роман Иванович в нашей общаге в комнате со стариками «армейцами», стипендию по причине семейности получал всегда, да еще и подрабатывал всяческим физическим трудом, так что прелестей студенческого бытия не чурался. Судя по всему, милиционер – студент был гордостью всей своей деревни, так что посылки с плодами земель башкирских шли к нему непрерывным потоком. Иногда - в сопровождении членов семейства: дородной дамы, бродившей по коридорам общежития в платке и разноцветном халате, а также пацаненка лет шести в тюбетейке. Вот уж кто чувствовал себя здесь как рыба в воде: он как хозяин заходил в любые комнаты, где получал презенты в виде конфет, печенья и прочих вкусностей. Измазанная в шоколаде физиономия «сына полка» мелькала то там, то тут, с гиканьем проносясь по коридорам и лестницам и пугая старенькую вахтершу. А сам Роман Иванович, основательный как всегда, с честью исполнял супружеский долг, для чего комната освобождалась от соседей, а кровати сдвигались. Надо отдать должное, аксакал никогда не злоупотреблял добротой своих «однокамерников», и через несколько дней начинал намекать «половине» о необходимости срочной концентрации на подготовке сложного проекта, а также проявлять заботу об оставленном супругой слишком уж надолго хозяйстве. Без пышных проводов, жена исчезала, чтобы появиться снова через несколько месяцев. Похоже, семье разлуки совсем не вредили, так как за время обучения Рома умудрился родить и посильно поучаствовать в воспитании еще одного сына.
На старших курсах жизнь аксакала окончательно стабилизировалась: родная кафедра рассматривала его как своеобразную достопримечательность, семья росла, а определенные вольности московской жизни никто не отменял. Даже непредсказуемый экзамен по научному коммунизму, ставший памятником политическому абсурду из-за всеобщего навязчивого внимания, прошел для Романа Ивановича относительно благополучно. Присланный для контроля профессор из общественного вуза был приятно удивлен тягой к «высшему техническому» бывшего милиционера, а также продемонстрированным им знанием некоторых цитат из нетленных речей бровастого генсека. Знал бы контролер, что это было практически единственное, что по нашему совету освоил Рома из всего научно-коммунистического наследия. Впрочем, победителей не судят, а дают стипендию.
Я не знаю, как сложилась судьба Романа Ивановича после прощания с Технилищем, хотя и не сомневаюсь, что абсолютно благополучно. Такое образование наверняка сделало его на родине звездой, а рассудительность и солидность помогли занять соответствующую выросшему за время обучения брюшку должность. Для нас же он навсегда остался неким дуайеном, одним своим видом символизировавшим тягу к новым научно-техническим высотам. За что ему, собственно говоря, честь, хвала и добрые воспоминания.
Вообще-то Роман Иванович во всей его красе был, наверное, наиболее «радикальным» представителем славной когорты «стариков» нашего курса. Как правило, представители «послеармейской» молодежи держались друг дружки, поэтому мы с ними общались не так тесно, как с ровесниками. Тем более что разница в три года в молодости была довольно ощутимой, особенно если она включала армейскую службу. Но никакой «дедовщины» не было: «старики» относились к нам слегка по-отечески, могли дать и мудрый совет, а могли и поспособствовать «алкогольно-половому взрослению». Мы же – «свежие десятиклассники», упакованные знаниями, физматшколами и олимпиадами, помогали заросшим мозгам ветеранов постигать сопромат, матанализ и т.д., терпеливо снося необходимость раз по пять повторять и вдалбливать казавшиеся нам очевидными расчеты и выводы. Зато, вместив за пять с половиной лет в свои «армеизированные» мозги фирменный набор знаний, наши старшие товарищи впоследствии становились одними из лучших специалистов. Если они попадали на производство, то армейские навыки и солидность помогали им быстро продвинуться «в начальники». В науке они тоже не терялись: привычка «вгрызаться» в задачи давала неплохие результаты, а упорство компенсировало пробелы в творческом «полете сознания». В этом плане интересна судьба двух Михаилов - приятелей и неформальных лидеров наших «стариков», пришедших на курс после подготовительного отделения. Один из них после окончания Школы успешно работал в оборонном НИИ, позднее был руководителем различных компаний, чиновником столичного правительства. В какой-то момент «рыночные гонки на выживаемость» настолько утомили его, что он с видимым удовольствием вернулся на должность начальника подразделения известного ракетного холдинга, воспринимая такой поворот в жизни, как подарок судьбы. Второй Михаил, который до армии успел еще и поиграть в футбол в команде мастеров, остался на взрастившей его кафедре, продвигал науку, защитился, учил новые поколения студентов, поигрывал в любимую игру, и был вполне успешен и уважаем.
Странно, но даже сейчас, когда прожитые годы совершенно нивелировали наши разницы в возрасте, одинаково проредив и посеребрив бывшие шевелюры, я на встречах выпускников всегда испытываю особое чувство благодарности, общаясь с нашими бывшими «стариками». Наверное, это потому, что именно они в какой-то момент жизни «слегка» заменили нам, 17-летним, оставленных дома родителей. И если бы меня попросили кратко охарактеризовать «послеармейский» контингент наших соратников, то я, прежде всего, вспомнил бы слово «Достоинство».
Боб
или Москва Верит Талантливым и Умелым.
Борис, или просто Боб вырос в семье московских технических интеллигентов, а посему его путь в Школу был вполне осознанным. Таких абитуриентов всегда поступало достаточно много, и всякий технарь здесь мог найти себе специальность по душе. Главной чертой Боба была капитальность, которая проявлялась во всем, хотя и была большой редкостью среди вчерашних школьников. Делал ли он домашнее задание, печатал фотографии, усовершенствовал бытовую технику – все производилось не спеша, «с подходцем». На втором курсе он поразил всех, получив от небезызвестной преподавательницы термеха «пятерку», которые она вообще-то не ставила в принципе. В то же время, Боб не был записным отличником, рассудительно полагая, что студенческая жизнь слишком короткая, чтобы сводить ее к одной учебе. Дверь небольшой родительской квартиры всегда была открыта для его друзей, и мало где в мире можно было чувствовать себя более умиротворенно. И в этом была, несомненно, заслуга его мамы, которая тихо, но твердо держала дом в своих руках. При этом она всегда была в курсе личной жизни товарищей сына, и очень корректно давала советы, ценность которых в полной мере мы тогда оценить вряд ли могли. Обладая поистине золотыми руками, Боб обладал незаменимым в то время качеством: он мог сшить штаны, напоминающие джинсы из материала заказчика. Надо сказать – это был процесс. Начинался он, как правило, в выходной день с утра, иногда с потребления пива, но неизменно неторопливо. Далее шло умственно-творческое осмысление и корректировка выкройки, элементы которой были выстраданы практикой и хранились, как высшая ценность. Где-нибудь к вечеру, элементы брюк вырезались, и начиналась настройка техники. Мечта женщин того времени - чехословацкая швейная машинка с ножным приводом была усовершенствована, ведь ей порой приходилось прошивать несколько слоев брезентовой ткани, а это было даже круче обычной «джинсы». Наконец и техника и элементы штанов были готовы, а процесс вступал в решающую фазу. К этому времени обычно уже наступала глубокая ночь, привыкшая к подобному развитию событий мама стелила постели заказчику и закройщику в маленькой комнате, где часа через три и завершалось таинство изготовления будущей гордости владельца – брезентовых «а-ля джинсов» от лучшего кутюрье курса. Утром заказчик умиленно рассматривал шедевр и просчитывал повышение своих шансов у прекрасной половины человечества после демонстрации такой красоты. Примерно по такой же схеме происходили и другие производственные процессы, например, печатание фотографий, при этом Боб не признавал магазинных химикатов, а сам развешивал и смешивал компоненты. Особой его страстью была особо дефицитная в то время электронная техника. На заработанные в стройотряде деньги Боб приобрел тогдашнее чудо магнитофонной техники первого класса марки «Ростов». Это был приличных размеров ящик, задняя крышка которого была сразу раз и навсегда снята, а внутренности подвергались постоянной доводке и совершенствованию. Венчали это чудо техники самодельные колонки, снабженные купленными из-под полы низко- и высокочастотными динамиками и всякими новомодными примочками типа фазоинверторов. Прослушивание записей, как правило, проходило по одной схеме: через некоторое время Боб начинал прислушиваться и недовольно хмуриться, после чего появлялась видавшая виды отвертка, которая куда-то вставлялась, после чего звучание видимо должно было улучшаться, пусть и слышал это только один хозяин. Он даже участвовал в конкурсах на самодеятельную разработку бытовой техники, и изготовленный им кассетный магнитофон имел едва ли не лучшие характеристики, но первого места не получил. На внешнее оформление времени и желания не хватило, а на удивленный вопрос конкурсной комиссии по поводу отсутствия передней панели, последовал простой ответ, что сделано это исключительно для лучшего ознакомления интересующихся с внутренним устройством магнитофона. Обтянутые капроном от темных колготок динамики не могли компенсировать «недостатки дизайна», но и при таких очевидных недоработках изделие все же было отмечено призом.
В стройотрядах капитальность Боба проявлялась еще более отчетливо. Стена, которую он клал, вырастала не самыми быстрыми темпами, зато была ровной и с аккуратно-необходимым количеством раствора. Это сразу вызвало уважение профессиональных каменщиков, после чего они обсуждали таинства «заведения углов» исключительно с Борисом. В подмосковном стройотряде мы реконструировали овощехранилище, представлявшее из себя сырой полуподвал, продуваемый к тому же насквозь через оконные проемы. Постепенно большая часть народа, выкладывавшего вентиляционный короб, начала чихать и кашлять и, как следствие, перебираться «на поверхность» поближе к летнему солнышку. В конце концов, короб мы с Бобом доделывали вдвоем, заполучив при этом прозвище «дети подземелья». Главной сложностью было состыковать разные участки конструкции: их клали разные люди и совершенно по-разному. Проблему быстро решил местный умелец - каменщик, который буквально тремя рядами выправил наше творение. В стройотряд на БАМ мы с Бобом также отправились вместе. Нужно отметить, что трех сотен бойцов оказалось многовато для небольшого Шимановска, так что нас постоянно перебрасывали на разные работы. В какой-то момент наш доблестный дуэт был передан в аренду бригаде кавказских шабашников, занимавшихся ремонтом дорог в городке. Все отказывались от такой «почетной» миссии, а мы с Бобом согласились – и все получилось достаточно забавным. Шабашники каждое лето «реанимировали» местный асфальтовый заводик, такой древний, что мы его звали «змей Горыныч», а потом с помощью произведенной из него субстанции заделывали дырки на дорогах и делали некоторое подобие тротуаров и дорожек. Руководил бригадой этакий «товарищ Саахов» из «Кавказской пленницы», только лет семидесяти, которому все остальные джигиты подчинялись беспрекословно. При знакомстве Ашик, Джамбулат, Гурген и проч. попросили их всех для простоты называть по-русски просто «Саша» и заодно ввели нас в курс незатейливой деятельности. Главной привлекательной чертой ее для шабашников было то, что во время выполнения, так называемого городского заказа, местные жители всячески уговаривали «асфальтировщиков» провести к их домам дорожки, закатать выезды и т.п., так что двери жилищ страждущих сами распахивались перед нами. Ведомые Ашиком – Сашей, мы позволяли угостить себя «чем бог послал», так что временами даже не ездили на обед в свой лагерь. Вечером же приходилось специально идти в отряд пешком через лес целый час, чтобы запах алкогольной части даров аборигенов не был слишком заметен, ведь в ССО был жесткий «сухой закон». И все же восхитительный запретный запах портвейна витал в нашей комнате, вызывая нездоровую зависть соратников. «Добил» же их наш с Бобом поход в настоящую городскую баню с парилкой и пивом (пусть и просроченным, ибо другого в этом населенном пункте попросту не было). Завистливый народ даже стал намекать удивленным командирам, что неплохо было бы проводить ротацию сданных в аренду ремонтников дорог, но те, несколько удивившись вдруг возникшей популярности нашего труда, напомнили, что в свое время все от него отказывались. Так или иначе, наше необременительное пребывание в статусе «детей улиц Шимановска» продлилось не очень долго: через пару недель отцы-командиры видимо не сошлись с джигитами в цене нашего трудового рабства, и нам пришлось покинуть бригаду «имени товарища Са…ах какого человека». Вспоминая то время, следует согласиться, что ничто так не сближает людей, как совместный труд, именно в ССО наша дружба с Борисом укрепилась и потом прошла все проверки временем.
Впрочем, не только к труду, но и к праздному проведению времени Боб относился серьезно и со знанием дела, сохранив это ценное качество на всю жизнь. Он неплохо играл в футбол, колесил по дорогам Крыма на велосипеде, рассекал склоны Джан-Тугана на примитивных тогда горных лыжах, позже взял в руки теннисную ракетку. В групповых мероприятиях Борис всегда был среди главных заводил, тем более что его коллекция рок-музыки была одной из лучших. Девушки его любили, иногда даже до крайних проявлений симпатий, но, как оказалось, в сердце еще со школы он носил лишь один милый образ, с которым и пошел по жизни.
Фантаст
или Мысль, Ворвавшаяся в Туманность Увлечения.
Он был одновременно и приезжим и столичным жителем: приезжим – потому что был родом из Ленинграда, а столичным – потому что его родитель, бывший полярником, каким-то образом получил комнату в Москве, в коей Саша и поселился. В отличие от нынешнего поколения «питерских», которые оккупировали Престольную и завезли в нее, в основном, неудержимое желание передела собственности и откровенный цинизм, Шура был для нас неким носителем интеллигентно-культурных традиций северной Пальмиры. Даже внешность его выделялась какой-то утонченной удлиненностью, увенчанной жестким ершом темных волос. Он хорошо знал английский, поэтому после свободной беседы на отвлеченные темы с преподавательницей был освобожден от тягот посещения соответствующих занятий, а для интереса стал изучать «с ноля» испанский. Экзамены по обоим языкам он позже успешно сдал, хотя вряд ли предвидя при этом, какую роль они сыграют в его дальнейшей жизни. Вообще для меня он является наглядным примером того, что Технилище, при всей сложности учебы, не угнетало истинно творческих людей, но давало им некую системную базу для развития таланта. Саша был лучшим знатоком западной рок-музыки, у него была самая большая фонотека, так что всегда можно было чего-нибудь переписать. Соответственно, все новинки мы тоже несли к нему, и процесс взаимного приобщения не прекращался. Музыка в его комнате звучала постоянно, благо соседкой была незаметная глуховатая старушка. Сашины записи сопровождали нас и в стройотрядах, правда, в качестве профилактики борьбы с преклонением перед влиянием Запада, приходилось разбавлять их нашей проникнутой энтузиазмом эстрадой. Никогда не забуду забавную, просто киношную картинку: стройотряд, БАМ, глубинка, ни души. Из хрипатого репродуктора на стоящем посреди студгородка столбе раздается божественный Deep Purple. Под столбом под проливным дождем стоит в плаще местная девушка и пританцовывает под тяжелый ритм. Вода струйками сбегает по лицу, но она их будто и не замечает.… Вот так и проникал прогрессивный рок в отдаленные российские районы.
Главной страстью Саши все же были книги. Он постоянно приобретал в специализированном магазине произведения зарубежных фантастов на английском языке, которые у нас не издавались. Выпускались они в формате «покет-бук», имели красивые глянцевые обложки и желтоватую бумагу, и стоили весьма недешево. Я под Сашиным влиянием в какой-то момент тоже купил несколько подобных книг, которые впоследствии оказались очень удобными для сдачи кандидатского минимума по английскому. Вместо банальных технических текстов я, к взаимному удовольствию, читал и пересказывал преподавательнице фантастические боевики Гордона Диксона и Азимова. Но это был всего лишь эпизод, а вот в судьбе Саши фантастика сыграла решающую роль. Распределившись в «почтовый ящик», даже в командировках на полигонах он продолжал читать любимых авторов. Библиотека его росла, творческое начало требовало выхода, и в какой-то момент он попробовал себя в качестве переводчика. Я помню его первую попавшуюся мне на глаза пробу пера, это был изящно-романтический рассказ в стиле почти неизвестного тогда «фэнтези». Когда же в процессе перестройки, деньги в оборонке совсем платить перестали, Саша с радостью сделал фантастику делом своей жизни. Он быстро установил контакты с известными и любимыми им зарубежными авторами и получил права на издание их книг в России, основал первое в стране литературное агентство, затем издательство, и вскоре был признан одним из ведущих фантастических «гуру» страны. Так что теперь даже боязно прикасаться к светлому образу, как раньше говорили «литературного деятеля союзного значения», но что поделать – память предательски хранит молодые и еще не залитые в гранит образы.
«ВундерЛев»
или Мастерская Высоколобых Технических Умов.
Появление Левы в Школе было делом случая. Во-первых, будучи скрытым гением точных наук, победителем всяких олимпиад по математике, и выпускником соответствующего интерната при главном университете страны, он, казалось бы, должен был остаться там же студентом и поражать мир доказательством всяких лемм и проч., но неожиданно решил проявить себя в деле освоения космоса и оказался в Школе. Во-вторых, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что «пятая графа» его паспорта образовалась не без участия одного «маленького, но шустрого народа», представителями которого в то время вдруг овладела «охота к перемене мест» жительства, вследствие чего их прием в ведущие вузы, связанные с обороноспособностью страны, был негласно ограничен. Так или иначе, благодаря своему уму и потере бдительности, мы получили Леву в сотоварищи, о чем, впрочем, не пожалели.
Стоит ли говорить о том, что с такими мозгами и после такой довузовской подготовки, все, что касалось математики или физики со всеми их производными, было для Левы абсолютно ясным и понятным. На подготовку к экзаменам, вплоть до последних курсов он затрачивал минимум времени, главное для него было найти нормальные конспекты лекций. Расположившись где-нибудь на перилах лестницы в общежитии, и не спеша потягивая сигарету, Лева пробегал глазами страницу за страницей, что-то бормоча себе под нос. В отличие от нас – обычных людей, он воспринимал математику и физику как естественный и понятный мир, по которому он и гулял свободно по своему желанию. Лева никогда не зубрил формулы и не запоминал уравнения, он всегда и все мог вывести, главное было понять логику и последовательность преобразований. Преподаватели от него либо были в восторге, либо в панике. Так он крепко озадачил преподавателя электротехники, когда для решения задачки на закон Ома и иже с ним, применил тройной интеграл, который сразу дал ему искомый ответ. Ошалевший доцент с трудом выдавил из себя: «В принципе – правильно, но можно было сделать как-нибудь проще…», на что получил искренне-наивный ответ необычного студента: «А что может быть проще тройного интеграла?», после чего быстро вывел в зачетке «отл.» от греха подальше.
Но ничто не совершенно под луной, или как заметил былинный российский гений Ломоносов, если где-то прибывает, значит где-то и убывает. Опасность подстерегла Леву с неожиданной стороны. Принимая решение об учебе в Технилище, он не учел, что бал в этом кладезе науки правит и такая дисциплина, как черчение. То есть с пространственным воображением, или описанием пересечения сложных поверхностей проблем не было, а посему начертательная геометрия была сдана «на ура», но вот начертить даже простые линии нормально он не мог физически (по предположению товарищей, Левины руки росли совсем не из того места). Даже просто изобразить рядом хотя бы приблизительно одинаковые линии было для него неподъемной задачей. Уже в начальном семестре простейшие чертежи, сотворенные Левой в результате долгих мучений, произвели на первом же зачете такое угнетающее действие на преподавателей черчения, что, несмотря на блестящий ответ по теории, больше «трояка» он не получил, чем осложнил процесс получения стипендии. Залив горе изрядным объемом пива, наш гений поставил крест на своих изобразительских способностях, но с учетом того факта, что заданий по другим предметам всегда было в изобилии, а мозги у соратников из общаги бывали в дефиците, он перешел на бартерные схемы оказания услуг. Была установлена условная «такса»: задание по математике на лист по черчению и так далее. Огрехи такой системы всплыли на очередном зачете: так как задание по черчению состояло из нескольких листов, их по бартеру делали, соответственно, разные люди. Лева не учел, что манера черчения у всех была разной, что и было незамедлительно отмечено преподавателем и оценено не более чем очередной «удочкой». Пришлось вносить изменения в систему и «бартерная» схема сменилась «договором комплексного обслуживания клиента»: все задания по математике и физике на все листы по черчению. Такое креативное решение позволило Леве, наконец, вздохнуть свободно и перестать опасаться за стипендию. Отличником, впрочем, он никогда не был, так как в Технилище всегда хватало предметов, которые нужно было просто «долбить», но вполне успешно закончил вуз. По линии мечты юности – космоса Лева не пошел, а по слухам стал «звездой» кафедры математики технического вуза в тихой и провинциальной столице Чечено-Ингушской Советской Республики…
«Ариец»
или Мужчины Высшего Товарного Уровня.
Александр был этаким столичным «образцом» мужской привлекательности, или как позднее стали говорить «мачо». Блондин с прозрачными глазами ростом «под метр девяносто», настоящий эталон моднейшего тогда типажа «шведский мальчик», он действовал на женскую половину столицы, как удав на кролика. Портрет дополняла «мурлычащая» речь и знание модных московских «фенечек» в виде ссылок на философа Сенеку (произведений которого он, возможно, и не видел), или на китайское учение «дзен» (тот же вариант). В западной музыке Саша разбирался хорошо, модные и «подпольные» книжки почитывал, так что вполне тянул на звание «мажора». Лидерские качества позволяли ему иметь постоянную «группу поддержки», которая и сопровождала его во время студенческой бытности. Следует отметить, что его лидерство не переходило в высокомерие, а умение «подкалывать» не переходило границы «обидности», так что для соратников Саня был вполне «своим». В ту эпоху длинных волос, он обладал еще одним ценным качеством – у него неплохо получались модные стрижки при минимальном количестве инструментов. Наверное, уборщицы мужских туалетов Технилища бывали весьма удивлены, обнаруживая целые кучи стриженых волос, хотя все объяснялось просто: значительная часть студентов нашей группы устраивала здесь коллективную корректировку своих грив.
К своей внешности Александр относился, как к естественному оружию, даже позволял ее «подпортить», занимаясь (и – небезуспешно) боксом. Самое смешное, что некоторая обманчивая «гламурность» притягивала именно к нему желающих испытать его мужественность на прочность. То, в известном всему Технилищу «пивняке», в обиходе известном как «гадюшник», к Саше привязался полутрезвый «абориген», то на «картошке» попытался «покачать права» излишне ревнивый студент с параллельного потока. Заканчивалось испытание примерно одинаково – глубоким нокаутом оппонента при полном нашем одобрении. В остальном, Александр был как все: тянул студенческую лямку, ездил в стройотряды и на «картошку». Правда, на втором курсе удивил всех, женившись на весьма импозантной дамочке, которая вела, как тогда выражались, «богемный» образ жизни. Ее папа был то ли «красным директором» - академиком, то ли партийным деятелем, что позволяло девушке реализовывать свои капризы и фантазии. Мы ее видели всего один раз в каком-то немыслимо-несоветском наряде, одетом с нарочитой небрежностью и сопровождаемом высокомерной полуулыбкой на лице. Обладать этаким сокровищем было затруднительно, им дозволялось лишь восхищаться, так что Саши хватило только годика на полтора, после чего последовал затянувшийся развод. Он неожиданно «аукнулся» ему позднее после распределения в одну закрытую организацию. Дотошные «местечковые» обитатели этой «конторы» сначала разнюхали данные о родственных отношениях высокопоставленного деятеля, имевшего непосредственное отношение к указанному «почтовому ящику», и экстравагантной супруги Александра, так что из желающих запечатлеть-таки, на всякий случай, свое уважение к нему чуть не выстроилась очередь. Зато потом, после поступления корректирующих данных о разводе, образовалась очередь уже из желающих как-нибудь нагадить (уже не опасно, но вдруг зачтется). В общем, «хождение в богему» довольно дорого обошлось нашему «мачо», зато послужило хорошим поводом переосмыслить ценности и обратить внимание на ту близкую и, как оказалось, единственную, которая его действительно любила, и стала впоследствии настоящей боевой подругой на всю жизнь.
Следует отметить, что специально использование своих «сексапильных» достоинств Саша не практиковал, но и против их помощи в учебе ничего не имел. Так что никто не удивлялся тому, что преподавательница английского далеко «постбальзаковского» возраста только к нему одному из всей группы обращалась исключительно по имени, которое произносила с особым придыханием, а ответ, каким бы он не был, всегда сопровождала одобрением. Полной противоположностью было отношение к Александру обитателей военной кафедры. То ли они чувствовали никак не сочетающийся со строевой подготовкой тонкий запах «богемы», исходивший от него, то ли шведская стрижка действовала на них как красная тряпка на быка, но на экзаменах и занятиях над ним постоянно сгущались тучи цвета хаки и сверкали молнии, материализовавшиеся в «трояки» и даже «бананы». Самое интересное, что в постинститутском периоде жизни Александра была, пусть и непродолжительная, попытка снискать офицерские лавры, что еще раз доказывает, что противоположности иногда притягиваются…
Никитин
или Миссия Выполнима: Трагедия или Успех?
Он, наверное, в наибольшей степени из всей нашей группы обладал набором качеств, которые могли продвинуть его в «герои перестройки»: ум в сочетании с авантюризмом, разнообразные таланты вперемежку с пороками, обаяние с приправой цинизма, коллективизм и эгоизм в одном флаконе. Почти в каждом вузе существовали такие полумифические личности: организаторы и бессменные участники всяческих загулов, спонтанных пьянок и авантюрных инцидентов. Молва награждала их поистине нечеловеческими способностями, как в области подготовки проектов или сдачи нескольких экзаменов за один день, так и в части потребления алкогольной продукции, и соблазнения представительниц прекрасного пола. Легенды описывали, как они, без особого ущерба для нетрезвого здоровья, выпадали из окон, на спор куда-то взбирались, или что-то переплывали, попадали в милицию или на закрытые территории и т.д. и т.п. Конечно же, они были обожаемы девушками и своими родителями, и ненавидимы деканатами и комитетами комсомола.
Родители Никитина были продвинутыми и «остепененными» научными сотрудниками подмосковного закрытого НИИ, людьми со связями и деньгами, обожающими своего первенца. Так что Серега произрастал по принципу «все для гениального мальчика». Был он по-настоящему талантлив, занимался всем и вся, хотя и не слишком глубоко и до конца. В школе учился легко, сильно не упираясь, все схватывал на лету, а посему был записан в «звезды». Диапазон интересов школьника Никитина простирался от «малин» с реальными «урками» до комсомольского оперотряда, и от спортивных секций до портвейна «три семерки». Взрослый мир оказался более притягательным, так что компания экс-спортсменов с развеселыми «чувихами» довольно рано довела Серегу до алкогольно-половой зрелости. Тем не менее, в Технилище он поступил без проблем, и первое время выезжал на заложенном интеллектуальном багаже и связях родителей. Полученный своеобразный опыт, модный «прикид», налет исключительности и порочности, слегка заикающаяся и проникновенная декламация ранних стихов Маяковского и поэмы «Флейта – позвоночник», - все это действовало на представительниц прекрасного пола, как танец Каа на бандерлогов, и приятно скрашивало скучные трудовые будни. Был, правда, один пунктик, который потом сопровождал Серегу всю жизнь: он просто «западал» на имя Оля. Стоило одноименной особе показаться на горизонте, и наш герой принимал охотничью стойку не хуже натасканного сеттера. Ранняя женитьба (конечно же, на Оле) в этих условиях была неотвратима. Брачные узы, быстрый ребенок, столь же стремительный развод – не лучшие помощники в учебе, а если приплюсовать сюда совершенно реальные традиционно русские запои, то можно удивляться только тому, что отчисление настигло Никитина уже на третьем курсе. Кафедральный преподаватель, который по выражению Пушкина был сам «не враг бутылки», по принципу взаимного отталкивания одноименных зарядов прописал Сереге двухлетнюю исправительную командировку в ряды Советской Армии. Связей и ресурсов родителей хватило на то, чтобы обеспечить не слишком отдаленное место службы и совпадение демобилизации с восстановлением в институте. Но вот надежды на исправление не оправдались: половые приключения с официантками, медсестрами, телефонистками и другими представительницами гарнизонного женского бомонда лишь регулярно понижали количество «лычек» на Серегиных погонах. Спасало его только регулярное выполнение домашних заданий и проектов для старших офицеров части, которые дружно учились в военных заведениях. Каждый загул заканчивался заменой «губы» на интеллектуальное рабство, а замкомполка вдруг поражал свою военную академию знанием математики, теоретической механики или баллистики.
Попав после армии на наш поток, Серега с удивлением обнаружил в лице замдекана своего заклятого друга, с легкой руки которого он и «трубил» два года. В группе же его приняли хорошо, мифический шлейф обеспечил ему особый статус центра притяжения и уважения. Нужно отметить, что никакого налета «мажорства» или «золотой молодежи» на нем не было: студенческую лямку он тянул наравне со всеми, в трудовых повинностях участвовал, общественной работы не избегал. Вместе со всеми отправился и на практически неотвратимые сельхозработы, которые стали для него весьма знаковыми. Во-первых, приехал он туда после вполне реального запоя, вследствие чего пугал нашу компанию видом человека, в мучениях запихивавшего в себя универсальное всероссийское лекарство, во-вторых, на бескрайних полях встретил девушку с параллельного потока с роковым именем Оля, на которой потом традиционно и женился. Все было бы ничего, вот только замдекана имел хоть и слегка отравленную алкоголем, но еще крепкую память… Схватив на пятом курсе пару «трояков», Серега поехал с группой на практику, где первым делом повстречал курирующего ее прохождение и совсем нетрезвого недоброжелателя. Тот сначала мучительно соображал кто перед ним, а потом счастливо улыбнулся и неуверенно изобразил рукой известный жест футболиста, забившего гол: «А-а-а, Никитин… Во тебе, а не стипендия!». Жест и слово «Во!» были столь убедительны, что Серега попросил вновь обретенную «половину» уточнить причину радости замдека, ведь «семейным» стипендию давали и с «тройками». Та была девушкой весьма пробивной, обнаружив реальное «Во!», пошла жаловаться во все инстанции. Справедливость была восстановлена, хотя и с задержкой.
Распределение и, соответственно, тему диплома Никитин получил неожиданные. По крайней мере, с нашей специальности заниматься созданием средств спасения космонавтов отправляли крайне редко. Повеселив дипломную комиссию «разработкой скафандра 54-го размера» вместо приевшихся оперативно-тактических «изделий», Серега попал в испытательный отдел. Подразделение это в КБ было на особом счету: здесь была возможность «подрабатывать собственным здоровьем» на испытаниях скафандров и прочего оборудования. Тут ты мог покрутиться на центрифуге, поболтаться в ледяной воде до сильной степени замерзания, потаскать в полной выкладке грузы по ступенькам лестницы, и даже побывать в невесомости в падающем в пике самолете. Изобретательность разработчиков нашей космической программы была на уровне, а вот ощущения от изощренности их умов почти всегда оказывались неприятны для организма. На какое-то время Серега даже окунулся в исключительно трезвую жизнь, так как эффект от совмещения похмелья и центрифуги означал часа два лежки в обнимку с тазиком и не совсем добровольное, но полное очищение желудочно-кишечного тракта. И это при том, что отдел испытаний был знаменит тем, что получал для протирки во время экспериментов всевозможных устройств и элементов спецкостюмов невообразимое количество спирта, который в то время был самой твердой, пусть и жидкой валютой. Например, во время неизбежных сельскохозяйственных работ, научные специалисты отдела прихватили пару канистр «технического», которые обеспечили им не только полную индульгенцию от прополочных и прочих работ по распоряжению местных агронома и бригадира, но и непреходящий праздник с катанием на тройке в компании гармонистов и представительниц прекрасного пола. Время шло, ситуация с козлом, запущенным в огород, все менее нравилась жене Никитина Ольге №2, тем более, что на горизонте замаячили новые обладательницы рокового имени. Наступление перестройки не только освободило его от брачных уз, но и вроде бы открывало необъятные возможности для склонного к авантюризму характера Сереги. Он с головой нырнул в лихие 90-е, обзавелся всеми атрибутами «крутизны», включая длинноногих секретарш, белый «Мерседес», офис непонятной конторы в центре столицы. Деньги вдруг спонтанно обрушивались на него, затем столь же стремительно исчезали, оставляя одни долги. Загулы от переизбытка чувств и адреналина при столь «полосатой» жизни приняли всемирный масштаб, так что исчезновения и пробуждения в мятом костюме «от Кардена» где-нибудь на Канарах стали обыденностью. Мы как-то пытались найти и пригласить его через «бывшую» на встречу выпускников, но бросили это бесполезное занятие, так как Никитин по ее словам в это время переживал очередной период, когда значительная часть «авторитетных» бизнесменов «чисто конкретно» гонялась за ним по столице, с целью взыскания долгов, возможно - и с помощью всяческих экзотических стимуляторов типа паяльника. Общение с Серегой в этот период было опасно для окружающих, так что мы бросили свои попытки. В конце концов, каждый из нас переживал изменения в стране по-своему, и вряд ли Никитин испытывал радость от того, что колесо нового времени, переехавшее судьбу практически любого из моего поколения, в его случае было от «шестисотого» Мерседеса.
В дальнейшем его следы терялись все больше. Как и где протекала эта похожая на фейерверк жизнь я не знаю, но на то он и был человеком – легендой, чтобы существовать отдельно от мучимого страстями тела в виде баек и мифов.
Преподы
или Мы Вас Тут Угробим.
Школа всегда вполне заслуженно гордилась своим преподавательским составом. Он сильно менялся по мере обучения в сторону узких специалистов, появлялись представители отраслей, но качество неизменно было высоким. На фоне общей благодарности, память чаще всего выхватывает забавные случаи в обучении, а также забавных субъектов этого процесса. С одним из них я столкнулся еще на вступительных экзаменах по физике. Был он довольно преклонного возраста с ветеранскими планками и довоенными усами. Свою весьма своеобразную речь он сопровождал выразительной мимикой, вращал глазами и пересыпал странноватыми фразами, которые сразу становились афоризмами в нашей студенческой среде. Для особой убедительности служила внушительных размеров линейка, которой он мог неожиданно шлепнуть, сопровождая карательное действие поучительной фразой типа: «У нас – как в джунглях: кто уснул, того и съели…» или «Не спи – замерзнешь…». На одной из первых лабораторных по измерениям, он, особо выразительно закатывая глаза, несколько раз с трепетным подвыванием произнес: «Это получается по нониусу…». Мы, естественно, прониклись благоговением к этому, видимо, великому ученому, но потом узнали, что имелась в виду шкала на штангенциркуле. Все его чудачества и непонятные вопросы пугали нас – первокурсников, но когда лабораторные закончились и мы перестали с ним контактировать, все вспоминалось уже по-доброму и с улыбкой.
Большое впечатление на «козерогов» производил и преподаватель химии. В лучших традициях русской профессуры на первой лекции он торжественно произнес для нас приветствие в стиле лицейских стихов Пушкина. Мы воодушевились «вхожденьем в славную семью» и начали влюбляться в старика. В дальнейшем он регулярно расцвечивал скучные формулы и реакции неожиданными отступлениями. Все дело в том, что главной страстью химика были взрывчатые вещества, которые он иногда и применял, видимо для наглядности и пробуждения от скуки и сна несознательных студентов. Ну а как было не проснуться, когда от легкого щелчка указкой по все повидавшей поверхности стола вдруг происходил небольшой разноцветный взрыв. А во время лекции по солям металлов, преподаватель вдруг начал увлеченно рисовать во всю доску формулу чего-то очень похожего на паука с кучей бензольных колец, водородных и азотных цепочек. Вся аудитория с сопением и чертыханием минут пятнадцать воспроизводила рисунок в своих тетрадях. Наконец удовлетворенный старик отошел, и, окинув взглядом свое творение, спросил: «А вы знаете, что это такое?». Судя по восхищению, это должна была быть как минимум формула ЛСД, но мы в этом уверены не были. Так и не дождавшись ответа, он с благоговением произнес сам: «Это сильнейшее бризантное вещество», затем выдержал паузу и добавил: «Впрочем, к теме лекции это не имеет отношение». Когда же он начал стирать свое творение, в аудитории вполне осязаемо прошелестело «Твою ж мать…». Несмотря на подобные чудачества, мы лектора любили, так как он не зверствовал на экзаменах, а на прощание даже сочинили ответное стихотворное произведение, чем его чуть не прослезили.
Полной противоположностью милого химика была знаменитая преподавательница термеха. Женщина она была крутая, по-моему, ее боялись даже на кафедре и в деканатах. Будучи абсолютно уверенной в том, что только она одна знает термех, на экзаменах даже отличников преподавательница скручивала в рулон и опускала с небес. Наверное, в ее жилах текла кровь инквизиторов, потому никакие мольбы и причины не срабатывали, поговаривали даже, что неизвестные регулярно прокалывали шины ее автомобиля на площадке перед Главным корпусом. Садистские наклонности усугубляла выдуманная самой преподавательницей особая система обозначения векторов, координат и прочей термеховской начинки, без применения которой при ответах на экзамене тебе ничего хорошего не светило. Увидев отсутствие оригинальных обозначений, дама последовательно и безжалостно выводила страдальцев на получение «двойки», хотя многие из нас пользовались институтским учебником по термеху, который был одним из наиболее удачных. Студенческая молва приписывала происхождение такого поведения учению дедушки Фрейда. Неукротимая дамочка по слухам вела бурную интимную жизнь: то сходясь, то расходясь то ли с мужем, то ли с сожителем. По нынешним временам, она, возможно, реализовалась бы в специальных салонах в роли, скажем, «мамочки – повелительницы», да еще бы и деньги за это получала, но тогда в стране «секса не было», а вот двойки по термеху были, поэтому зоркий взгляд студентов особо следил за «оперением» преподавательницы. Во время бурных «схождений», она надевала кофточки немыслимых канареечных и розовых расцветок, а на ногах появлялись туфли с кроваво-красными сердечками. В этот благословенный период мы имели неплохие шансы сдать домашние задания, зачеты и экзамены, но вот «светофор» менял цвет на черный и серый, что свидетельствовало об очередном расставании – и горе было подвернувшемуся под тяжелую дамскую руку в это время…
Особой кастой были преподаватели всевозможных политических наук. К несчастью, весь период нашего обучения прошел «под сенью» специального постановления ЦК КПСС «О всемерном повышении, усилении, изучении нетленного учения классиков марксизма – ленинизма в нашем институте и (вроде бы) Саратовском университете». То ли студенчество в проштрафившихся вузах больше других вместо политзанятий пило пиво на брегах Яузы и Волги, то ли зоркое око ЦК дотянулось только до нас, но кафедры общественных наук были усилены, и на них появились монументальные политдамы. Они явно были пристроены на непыльную работенку «по блату», не очень напоминали соратниц большевиков типа Н. Крупской, а скорее относились к типу любвеобильной И. Арманд. Для нас это означало одно: мы были обречены на приобретение больших букетов цветов на каждый экзамен и зачет. Несмотря на грозное постановление, особых политических репрессий мы не пережили, но вот на заключительном экзамене по научному коммунизму гром все-таки грянул. То ли вспомнив о постановлении, то ли усомнившись в способностях преподавателей Школы идеологически правильно оценить наши усилия по изучению бестселлеров научного коммунизма, на наши несчастные головы был десантирован политически подкованный чернявый мужичок с мохнатыми руками и усталым от непрерывного изучения марксизма-ленинизма взглядом. На улице было лето и тридцатиградусная жара, а в аудитории явно потянуло убийственным холодком. К сожалению, именно в это время «любимый Леонид Ильич» разродился трилогией мемуаров, которые вся страна была обязана изучать. Написанная, видимо, спичрайтерами генсека, эта «нетленка» и читалась как приложение к его выступлениям, а после прочтения в голове мало что оседало. Присланному идеологу на нашем экзамене видно было скучно, вот он и решил «порезвиться». Поинтересовавшись для начала у какого-то бедняги, в каком году собственно происходили события на Малой Земле, он сразу ввел его в состояние ступора просьбой назвать главных героев этого и других произведений. Пара минут – «банан» в кармане. Следующая жертва вспоминала уже героев целинных похождений генсека, затем пришел черед третьего, не сподобившегося перечислить всех членов Политбюро, коих, между прочим, было человек пятнадцать. Расправившись с очередной жертвой, мужичок слегка разомлел от жары и собственной активности, а посему далее не сильно вмешивался в течение госэкзамена. Кое-как мы забили последний гвоздь в гроб капитализма, и только несчастные обладатели двоек, сам факт получения которых рассматривался чуть ли не как измена Родине, поплелись в деканат на экзекуцию и получение допуска на пересдачу.
На старших курсах преподаватели по спецпредметам лютовали гораздо меньше, ведь с каждым семестром мы приближались к статусу, который назывался «коллеги», а многие из нас уже подрабатывали на кафедрах. Особенно интересны были «приходящие» преподаватели, которые работали в различных НИИ и КБ. Как правило, они были достаточно лояльны на экзаменах, но подсмеивались над нашими проектами, быстро определяя наметанным глазом попытки схалтурить. Особенно запомнился заместитель директора знаменитого КБ, лауреат всевозможных премий, профессор и доктор наук. Манера изложения материала у него была очень забавной, пересыпанной всяческими «фенечками», которые мы с радостью обсуждали. Так на протяжении нескольких лекций, он несколько раз называл странную аббревиатуру «РМЮ», а мы ее честно записывали в лекции, рассчитывая в дальнейшем разобраться, что сие значит. Наконец наша Леночка, бывшая мастером спорта по гимнастике, наивно-любознательно решила уточнить, что же это такое. Лектор очень удивился вопросу и произнес: «Разве вы не знаете.… Это же «розовая мечта юности»…». Нам же, видимо утратившим за время обучения эти самые мечты, не осталось ничего, кроме как лазать по лекциям и вымарывать эти образные три буквы. В процессе занятий, лектор порой изображал на доске ракету, но делал это столь криво, что каждый раз извинялся и пытался исправить рисунок, правда последующий уродец получался еще хуже. Вообще было не очень понятно, как он мог дойти до вершин карьеры в своем КБ при таких чертежных способностях, но потом мы узнали, что он был специалистом - «доводчиком», то есть тем, кто по результатам испытаний и тестов должен был вносить корректировки в разрабатываемую конструкцию и доводить ее до заданного уровня тактико-технических характеристик. Как правило, это были уникальные специалисты, имевшие большой опыт конструирования, знавшие устройство различных блоков, способные в любое время мчаться куда-нибудь на дальний полигон, чтобы там по останкам изделия определять дефекты и недоработки, а также принимать принципиальные решения по изменениям конструкции. Профессор обладал особым чувством рациональной красоты изделий, и, рассматривая очередной курсовой проект ракеты, казалось, физически страдал, если она была, по его мнению, слишком «толстая», или «тощая». Экзамены он принимал весело и беспечно, и нужно было очень «постараться» или обидеть лауреата, чтобы получить оценку ниже «четверки». Правда, на рассмотрении дипломов произошел случай, который еще больше закрепил его авторитет в наших глазах, но чуть не стал роковым для защищающегося. Девушка – круглая отличница, просидевшая пять с половиной лет на первой парте, неистощимый источник лучших конспектов для нас – разгильдяев, к дипломной работе подошла с особым энтузиазмом. Она разработала какую-то глобальную модель расчетов на ЭВМ, просчитала немыслимое количество вариантов и облекла все это в красивую чертежно-диаграммную упаковку. Блестящий диплом сопровождался блестящим докладом ровно до той поры, пока заскучавший до дремоты профессор вдруг, просматривая очередной лист, не оживился и задал всего один вопрос, но такой, который вдруг обнажил принципиальную ошибку, делавшую всю эту гору расчетов абсолютно бессмысленной. В аудитории повисла тишина, девушка была на грани обморока, а наш герой, выглядевший расстроенным от возникшей неловкости, которую сам и сынициировал, подвел резюме услышанному: «Впрочем, это не умаляет заслуг дипломанта, проделавшего огромный объем работы». Тут все облегченно выдохнули, девушка вернулась в сознание и получила заслуженное «отлично». Впоследствии мы узнали, что наш лектор тяжело пережил уничтожение плодов его работы, санкционированное пресмыкавшимся перед американцами первым и последним президентом Советского Союза. Фактическое уничтожение таких специалистов и привело к тому, что страна за последние десятилетия ничего принципиально нового не разработала, а пресловутая «Булава», например, на испытаниях регулярно самоликвидируется из-за нештатной работы. Тогда же, именно под влиянием общения с этим и подобным ему преподавателями, многие из нас стали понимать, что такое настоящий «инженер – конструктор».
Материя Школы.
Традиции и обычаи
или Мемориал Вековых Традиций и Устоев.
Легенды и обычаи сопровождали студентов Школы на протяжении всего обучения. Они были разными, формировавшимися в разные времена и даже эпохи, но сами по себе подчеркивали древнюю историю храма науки. Обычаи были короткими, как выражение «Сдал сопромат – можешь жениться», или длительными, как практически обязательные поездки в стройотряды после первого курса. Часть из них подхватывалась массами, как, например, прикосновение «на счастье и удачу» к носу бронзовой собаки на станции метро «Площадь революции», либо, наоборот, становилась необязательной, как торжественный спуск тубусов по Яузе после сдачи черчения (просто тубусы приходилось снова покупать, так как на старших курсах приходилось чертить не меньше). Способствовала возникновению легенд и обычаев и особая аура мрачноватых зданий старого корпуса вкупе с запутанной системой коридоров, проходов и лестниц – так возникали слухи о появляющихся призраках «вечного студента», «черного профессора» или «автомобиля Берии». Со временем обычаи Технилища стали неотъемлемой частью его жизни, и даже как-то встроились в учебный процесс.
Традицией, например, являлась диспропорция между количеством студентов мужского и женского пола, что, в свою очередь, породило легенды о том, что любая студентка Школы может выйти замуж. А вот в реальности, наши соратницы действительно были окружены повышенным мужским вниманием, что ни мало не мешало им быть «настоящими боевыми подругами», а студенческие свадьбы на старших курсах были нормой. Студенткам тяжеловато приходилось на празднованиях Дня советской Армии, но зато на восьмое марта они просто купались во всеобщем внимании. Перенасыщенность воздуха вуза мужскими ферамонами даже породила грубоватый миф о том, что та самая пушка на набережной возле Главного корпуса выстрелит только тогда, когда диплом получит студентка – девственница. Как говорили в Одессе: «Я за вас не знаю…», но в наше время пушка молчала…
Легенды о тяжелой учебе в Технилище имели под собой вполне реальные традиции очень интенсивного обучения на первых двух курсах. «Козероги» сразу попадали в процесс с большим объемом самостоятельной работы, причем проверку на прочность проходили не только мозги, но и способность «пахать», а также умение равномерно и правильно распределять свое время. «Отсев» примерно трети - четверти поступивших за два курса был обычным, что намного превышало уровень отчисления учащихся других вузов. Традиции выезда в стройотряды касались практически всех здоровых студентов, при этом после первого курса это было добровольно – принудительным явлением, а вот после второго – мы сами выбирали себе маршруты. Обязательный выезд на месяц на картошку доверялся старшекурсникам, хотя ненормальная активность партийных кураторов сельского хозяйства иногда приводила и к внеплановой краткосрочной битве за урожай.
Во время нашей учебы как-то незаметно из жизни страны ушли КВНы, но тяга к юмору была такой, что каждую весну проводились фестивали студенческих театров. Не случайно, что некоторых студентов Школы я потом встречал в появившихся тогда театрах-студиях, а наиболее талантливые представители нашего поколения впоследствии стали успешными актерами. Многие из них «пробивались» к театральному искусству в прямом смысле этого слова. Дело было в том, что в конце семидесятых приобретение билетов в театры (а, особенно на премьеры или «модные» спектакли) стало делом почти безнадежным или очень дорогим. А прикоснуться к искусству ну очень хотелось, ведь тогда многие ехали не «завоевывать» столицу, а впитывать в себя все новое, прогрессивное, интеллектуальное. Вот на волне таких настроений сформировалось интересное неформальное молодежное движение: некоторые (в основном, самые модные) театры столицы оказались «поделенными» между различными студенческими группировками, или как мы их называли – «конторами». Не было в этом никакого криминала, просто организовывались массовые походы на продажи билетов и брони на спектакли. В связи с тем, что распродажи осуществлялись в порядке живой очереди, важно было возглавить эти очереди и вести списки страждущих билетов. Это как раз было совсем непросто: часто заводилось по нескольку списков, проводились переклички, противоборствующие стороны всячески пытались «отодвинуть» конкурентов и внушить прибывающим гражданам, что именно твой список – главный. Даже обаятельные девушки могли оказаться конкурентками: вот одна как бы интересуется очередностью – миг, и драгоценная бумага рвется на мелкие кусочки, однако после почти артистической трагичной паузы извлекается дубликат списка, а прекрасные и коварные создания чуть не плачут от досады. В основном эти «конторы» подпитывались за счет обитателей общежитий, как наиболее сплоченных и организованных групп, а самая крупная в Школе «держала» Ленком. Каждая продажа билетов на декаду превращалась в тщательно планируемую операцию по защите «своего» театра от возможных посягательств. Первую группу составляли дежурные, которые уже накануне начинали вести списки и менялись в течение дня. Другая часть выходила «в ночное», то есть проводила около театра всю ночь, при этом менялись дежурные у заветного входа, а остальные спали в близлежащих подъездах. Был таковой и у нас в здании напротив Ленкома, причем мы сами установили в нем замок и раздали ключи жителям. Порядок в подъезде был «железный», так что граждане с пониманием относились к нашим бдениям, да и вездесущих алкашей мы распугивали. Обычно двух групп хватало, но если на закупаемый период времени попадали «знаковые» спектакли типа «Тиль» или «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», то резко возрастала угроза нападения со стороны конкурирующей «конторы», в связи с чем на усиление с первыми поездами метро прибывала группа «сдерживания». Всего могло набраться до сотни «бойцов», которые выстраивали целые линии обороны. Случались и схватки, во время которых действовал своеобразный «кодекс чести»: запрещались удары, использование предметов, срывание одежды и т.д., разрешались вытеснение и вырывание из рядов. Этакая русская «стенка на стенку» с призами в виде театральных билетов, кстати, никаких кровавых повреждений никто не получал. Следует отметить, что помимо нормальных «контор», которые имели устойчивые пристрастия в виде конкретных театров, существовали и «вольные» бригады, которые занимались налетами на чужие территории. Иногда они собирали весьма внушительные силы, так что остальные вынуждены были объединяться для противостояния этим «викингам». Внутри этого своеобразного движения любителей Мельпомены, можно было обменять добытые билеты разных театров, так что при удачных раскладах и активности, в течение пары лет можно было посетить основные спектакли столицы. Театры также были весьма разными с точки зрения обороны, легче всего было отстаивать входы, расположенные в нишах и имевшие поднимающиеся ступени. А вот у Театра Сатиры, имевшего большие стеклянные проемы, они как раз и регулярно выдавливались. Это ставило под угрозу саму продажу билетов, но и здесь все решалось полюбовно: победившая сторона по кругу пускала шапку и необходимые сто рублей быстро набирались, а местные стекольщики уже заранее готовили сменное полотно, которое и монтировалось в течение часа. И вот уже все проблемы и преграды позади, и ты получаешь свои законные две пары билетов. Ты в предвкушении действа, да еще не один - ну а какое девичье сердце могло выдержать такую культурную атаку, тем более, когда на тебе был модный пиджак и туфли на платформе, выделенные «счастливчику» братьями по общежитию. Если отбросить некоторые моральные издержки, то только благодаря «конторам» мы – студенты смогли посмотреть по-настоящему великие постановки Захарова, Плучека, Симонова, Любимова, и даже приезжавшего на гастроли Товстоногова. С позиции нынешней культурной пресыщенности, можно, наверное, осуждать нас, но что это стоит по сравнению с тем благодарным, переходящим в восхищение взглядом подруги… Уж такие были у нас обычаи – преодолевать все и вся на пути к прекрасному. Per aspera ad astra…
Комсомол
или Можно Все Только Ударникам.
Политический антураж нашей жизни того времени был представлен комсомолом. Это была та самая «объективная реальность», через которую проходили практически 100% студентов, так что всякие потуги вдруг «прорезавшихся» диссидентов преуменьшить роль и влияние комсомола на жизнь молодежи того времени считаю враньем. Другое дело, как мы к комсомолу относились…. Большинство рассматривало пребывание в этой организации как некие правила жизни, иногда досаждающие - в виде всяких обязательных мероприятий и наказаний, иногда привлекательные - в виде праздничных вечеров и дискотек, встреч с артистами, поездок по стране и за рубеж (тусуются же сейчас отроки за государевы и негосударевы деньги на Селигерах и других местах отдыха). Комсомол того времени выполнял и функции своеобразного «социального лифта», с помощью которого часть (и, зачастую, не худшая) получала возможность выстроить карьеру и повысить свой статус в обществе, проходя довольно жесткую школу управления и организации, чтобы в дальнейшем пополнить ряды партийных, советских или хозяйственных функционеров. Вопрос был в том, какими способами продвигался по карьерной лестнице тот или иной молодой человек, а также насколько его личные качества соответствовали ступенькам, на которые он взбирался. Мы их делили на «вожаков» и «вожачков». Первые были, по сути, представителями нашей среды: они «генерировали», «впрягались», «пробивали», «организовывали», «прикрывали на верху», «возглавляли», «делили тяготы и проблемы», добиваясь, в конце концов, каких-то результатов вместе со всеми. «Вожачки» - это особая категория, которая, получив указания или даже только намеки из вышестоящих инстанций, прежде всего, прикидывала, что можно с этого поиметь, после чего начинала изображать бурную деятельность, плодя большое количество лозунгов и призывов, мешая всем, а потом пристраиваясь где-нибудь с теплого бока ближе к начальству и рапортуя первым о «превозможениях» и достижениях. Самое интересное в том, что большинство нынешних обличителей «комсомольского стада» произошли именно из «вожачков», просто времена изменились, а они по-прежнему на плаву, как известная субстанция. Мы нормально относились к «вожакам» (люди сами выбрали себе такой путь), а тем более, к руководителям «первичек» - комсоргам групп, замполитам групп, членам факультетских комитетов, которые жили и учились бок о бок с нами, да еще и «отдувались» за нашу в разной степени «несознательность». «Вожачков» - активистов в нашей среде обычно тихо презирали, но иногда людей пробирало, и зарвавшийся карьеристик мог получить «темную», либо общественное противодействие, которое могло навредить его светлому будущему. Так что гнусный народец старался не обострять отношения с массами и обычно со временем мирно исчезал в укромное местечко.
После того как большинство из нас в массовом порядке были призваны в комсомол в школе, а потом были охвачены всяческими мероприятиями и инициативами в старших классах, институтская политическая деятельность была даже менее обременительной. На первых курсах в основном все сводилось к «накачкам» за учебу, да и то, в основном, после очередной сессии. В условиях «мясорубки» первых курсов, дополнительные политические «проработки» отстающих были малоэффективны: кто хотел и был способен, тот и так цеплялся за свою студенческую жизнь. Комсомольская деятельность проявлялась в зазывании в оперотряд, который занимался всяческими дежурствами на массовых мероприятиях, а заодно и выполнял роль внутренней «полиции нравов», участвуя во всевозможных проверках и рейдах в общагах. За это мы оперотрядовцев не любили, однако впоследствии приспособились: во-первых, старшекурсники имели уже совершенно другой статус, а во-вторых «свои люди» в отряде всегда предупреждали о готовящихся акциях, а в случае спонтанных задержаний и недоразумений всегда могли договориться с руководством о мирном разрешении конфликта. Еще одним проявлением политических обязанностей была повальная подписка на комсомольские издания, однако и здесь неунывающая братия обходилась минимальной кровью, выписывая себе странный по всем параметрам журнальчик с названием типа «Комсомольская жизнь» на полгода всего за рубль с небольшим. Читать это произведение было невозможно – сразу становилось понятно, что там трудились пристроенные по блату «вожачки» и был он настолько дебильно-неинтересный, что использовался лишь по одному известному предназначению (туалетная бумага тогда существовала для исключительных эстетов). Другие издания (в том числе и прославившийся позднее «Московский комсомолец» и даже «Молодой коммунист») несли в себе некую пользу хотя бы для изготовления домашних заданий или рефератов по политнаукам.
Руководящее звено «первичной организации» было представлено комсоргом и замполитом. На первого ложились обязанности посещать всяческие совещания, собирать взносы (на редкость муторное занятие в условиях молодецкого «пофигизма»), покорно выслушивать претензии комитета комсомола и деканата по учебным вопросам. Функции второго были вообще непонятными и связанными с подпиской на издания и проходившими время от времени политинформациями, заканчивавшимися зачастую в «пивняках», где слабоалкогольный напиток восстанавливал утраченные во время «пятиминуток гнева» мозговые клетки. Естественно на обе указанные позиции никто не рвался, так что выборы лидеров проходили долго и несознательно. Правда, на первом курсе в нашей группе оказался самовыдвиженец – им стал к всеобщему удивлению зачисленный по «спортивному набору» кандидат в мастера спорта по плаванию. Непонятно, что он хотел с этого поиметь, может подстраховаться от отчисления, однако его умственные способности, измотанные длительными тренировками, все равно не позволили ему продержаться больше одного семестра. Вылет его, правда не огорчил, так как за кого плавать: за институт, или военный округ, ему было совершенно все равно. Отряд не заметил потери бойца, а вот комсоргство повесили на шею мне, так что оставшуюся часть учебы пришлось повариться в каше «Всесоюзного ленинского…». Я довольно быстро набил руку на составлении всяких отчетов, протоколов, научился подделывать подписи вечно спешивших одногруппников в ведомостях сдачи взносов, а также эмпирическим путем убедил их в том, что правильное комсомольское собрание – это то, на котором за минимальное время единогласно принимается заготовленное решение. После этого обязанности организатора перестали быть очень обременительными, однако способности упрощать ситуацию и выдавать «на-гора» бумаги и результаты, вдруг сыграли со мной злую шутку. Курсе на третьем меня неожиданно дернули в факультетский комитет комсомола, где срочно формировали представительную комиссию по разбору критической ситуации в одной группе. Пребывал в ней некий студент, единственным достоинством которого были родственные отношения с каким-то референтом Брежнева. По этой причине недоросль не обременял себя учебой, да и вообще посещением Школы, а вопросы оценок решались в ректорате. Папа был все же дальновиднее отпрыска, поэтому решил «принять его в партию». Этот шаг требовал неких формальных процедур в виде рекомендации первичной комсомольской организации и соответствующих протоколов и характеристик. Отпрыск, судя по всему, был редкостным ублюдком, да еще и относился к одногруппникам высокомерно, так что на собрании его «прокатили». Разразился скандал, папа начал давить на все педали, дошло до того, что группе стали намекать на возможность расформирования. Ребята пошли на принцип, и нашей бригаде переговорщиков пришлось совсем не сладко. Пламенные речи приданного нам «вожачка» о том, что партия – наш направляющий и указующий перст, и не следовать его поворотам – это почти «антисоветчина», возымели обратный эффект и в воздухе запахло санкциями, тем более, что «кандидат в члены» вел себя вызывающе. Пришлось подождать, когда формальное собрание будет перенесено, а болтуны уберутся, после чего я пояснил представителям фрондирующей группы, что в их интересах избавиться от обалдуя, которого, по данным нам заверениям, партийный папик уже договорился отправить в более правильное учебное заведение типа высшей комсомольской школы или университета дружбы со всякими народами. Наш консенсус был закреплен по всем обычаям студенческой жизни пивом, а конфликт был исчерпан «при полном непротивлении сторон».
На старших курсах комсомольская деятельность повернулась еще одной неожиданной стороной. К этому времени наш неутомимый генсек на фоне прогрессирующего маразма воспылал странной любовью ко всем без разбору иностранным лидерам. Так что неотъемлемой частью их регулярных визитов помимо военного оркестра и поцелуев взасос, стали и ликующие группы населения. Естественно, что в условиях недостаточности пенсионеров и занятости трудящихся на своих местах, жертвами визитов стали студенты. Не было недели, чтобы нас не снимали с лекций и не отправляли на Ленинский проспект к столбу номер 178, дабы мы радостными возгласами и улыбками приветствовали очередного разноцветного «друга» нашей страны. Лимузины с экзотическими флажками проносились мимо на предписанной скорости 120 километров в час, а мы отправлялись… конечно же, праздновать визит столь любимого гостя. Особенных сложностей с организацией приветственных выходов не было – кому не хотелось «закосить» от занятий, правда, со временем до заветного столба стало добираться все меньше встречающих, но и в институте их не наблюдалось. В конце концов, от такой инициативы неизвестного партийного идиота взвыли преподаватели, чей учебный график начал рушиться. Посыпались «сигналы с мест» и наши легальная вольница прекратилась.
Ближе к окончанию Школы, самые расторопные из нас умудрялись проскочить в лазейку и вступить в партию. Дело было в том, что «наш рулевой» всегда очень внимательно отслеживал социальный баланс в рядах, искусственно поддерживая доминирование гегемона – рабочего класса. Посему всякая там интеллигенция, куда попадали практически все инженеры, служащие и прочая пусть даже и профессорская братия, годами стояли в формальных и неформальных очередях и списках на вступление. Зато студенты и аспиранты шли по категории «учащиеся», что было, несомненно, приоритетнее для КПСС, чем гнилая «прослойка». Главное было получить рекомендации комсомола и пройти всяческие комиссии, на которых ветераны разных форматов, которым пионерский галстук повязывал чуть ли не сам Лаврентий Павлович, с плохо скрываемым садизмом «кололи» тебя на знание ленинских работ и соответствие твоей сущности «моральному кодексу строителей коммунизма». Позднее, уже после окончания Технилища, я узнал, что в число «кандидатов в члены» умудрились проскочить не только активисты уровня факультета и института, но и ничем не проявившие себя, но оборотистые ребята. Знали бы они, как там будет в «девяностых»…
Черчение
или Мазохизм как Высшая Трансформация Усидчивости.
Черчение можно было считать и традицией, и духом, и материей Школы. Дело было не в архаичности и косности учебного процесса, а скорее в философии подготовки инженеров – конструкторов. Помнится в романе Бека (а также в фильме, поставленном по этому произведению), самородок – конструктор в качестве доказательства своей квалификации рисует «от руки» несколько идеальных окружностей. Не могу сказать, что все выпускники Технилища могли проделать подобное, но читать чертежи нас научили хорошо. Помимо черчения, на первом семестре все в обязательном порядке занимались и рисованием, так как существовало твердое убеждение, что настоящий конструктор должен «чувствовать» и уметь изобразить то, что он создает, будь то ракета, автомобиль или болт. Вспоминается первое задание по черчению, в котором всего-то и надо было изобразить буквы чертежного шрифта и простейшие фигуры. Я корпел над ним несколько часов в чертежном зале под ироничными взглядами старшекурсников, которые, в конце концов, раскрыли мне глаза на простые истины, начинавшиеся с особой заточки карандашей «лопаточкой», выбора готовален и циркулей, а также чертежных листов. Все это «вооружение» дополнял тубус, который и становился своеобразным личным «оружием» студента, особенно на первые два года. Постепенно отрабатывался и техпроцесс: сколько бессонных ночей проводилось в трудах над очередным заданием по черчению не потому, что мы все поголовно были «совами», а в силу невозможности чертить в общаге под комментарии неугомонной братии, а тем более под звук стаканного звона. Того, кто забывал выстраданные заповеди о плохой совместимости видов и разрезов с потреблением горячительных напитков, обычно настигало возмездие. Никогда не забуду, как проснулся как-то утром от шипящих ругательств интеллигентного и тихого соседа, который накануне не смог отказать соблазнителям, праздновавшим очередной день рожденья. Его скорбная фигура, склонившаяся над чертежной доской, принимала все более безнадежный вид по мере осознания того, что следы от стакана портвейна и веселые и разномастные «съезжающие» линии не будут оценены преподавателем по достоинству. Наконец, со стоном и лихорадочным взглядом безумца, он сорвал свое творение и стал последовательно и обреченно рвать его на части.
Преподаватели тоже вносили свою лепту в наши страдания. Можно конечно себе представить, как надоедали им за годы работы одни и те же муфты, редукторы, сборки и проч. Наметанный глаз сразу ловил огрехи и ошибки, самые большие садисты отмечали эти недочеты красным карандашом, что не позволяло в дальнейшем экономить время и силы, используя черновые листы. Особую ненависть испытывали преподы к копированию листов с помощью «скалодрала» - листа стекла и лампы внизу. Нужно было только разыскать более продвинувшегося студента с таким же вариантом задания, а дальше – договориться взять чертеж на ночь, и.… А вот далее варианты были разные: неопытные «халявщики» попадались на отсутствии дырок в листах, без которых, как известно, использования циркуля не бывает. Поэтому опытные студенты после копирования старательно накалывали отверстия в тех местах, где им положено быть. Но даже такой камуфляж иногда не срабатывал: либо линии спрягались уж очень гладко, либо копировальщик не ориентировался в чертеже и не мог ответить на коварные вопросы. Результат у разоблачения был один: такой красивый лист бросался на пол, а карающая нога преподавателя опускалась на него суровой поступью закона. Против фамилии несчастного в журнале ставился «зуб», который означал особое внимание к последующим листам, а в переводе на студенческий это означало удвоение упоительных ночей над ненавистным куском бумаги. Хотя скольких нормальных конструкторов эти процедуры сделали хорошими конструкторами, а многих – и очень хорошими. Высшим писком были, конечно же, чертежи, выполненные тушью, однако такой склонностью к мазохизму обладали немногие.
На самом деле, страдания над чертежной доской в дальнейшем здорово помогли нам на старших курсах при выполнении проектов по деталям машин, а также курсовых проектов по специальности. На вершине же этой карандашно-бумажной пирамиды красовался десяток листов с конструкциями дипломного проекта, так что анекдот про сексуальную жизнь студента Технилища: «Жене сказал, что провел ночь у любовницы, любовнице – что у жены, а сам чертил, чертил и чертил…» в общем-то, был недалек от истины. Наверное, был все-таки в процессе черчения некий элемент интимных отношений, когда на безжизненном куске бумаги в мучениях рождалось изображение конструкции, а воображение постоянно дополняло плоские изображения. И может быть нынешнее поколение студентов, предпочитающее «собирать» чертеж из элементиков и вращать детали в разных плоскостях не силой объемного видения, а посредством специальных программ, лишилось в своем техническом творчестве именно этого элемента близости с изображаемым объектом. Конечно же, прогресс остановить нельзя, да и в ретрограды записываться не хочется, однако «сделанная сердцем», хоть и уничтоженная потом Горбачевым, SS-20 до сих пор смотрится как произведение искусства, а вот компьютерно-холодная «Булава» рискует поменять название на «Геморрой». Неужели конструкторы разучились затачивать карандаши «лопаточкой»?
Практики
или Мучения Высоких Технических Умов.
Практики были неотъемлемой частью и продолжением учебного процесса, при этом давали живое представление о реальных технологических процессах, людях и производственной жизни страны. С наступлением лета вся студенческая масса приходила в движение: стройотряды, практики или военные сборы могли забросить тебя в самые отдаленные уголки страны. Это была своеобразная лотерея, хотя и не без элементов регулирования. Страна вовсю пользовалась временно свободными рабочими руками, поэтому мы редко пополняли свои будущие инженерные навыки в каких-нибудь конструкторских и технологических бюро, зато по полной программе погружались в рабочую среду, которая действовала как контрастный душ на будущее пополнение интеллигентской «прослойки».
Таким образом на технологической практике мы и стали жертвами орденоносного тракторного завода в лице его чугунолитейного цеха. Злые языки утверждали, что он единственный из всего завода специально был оставлен немцами во время войны в относительно целом виде, чтобы сорвать в будущем техническое перевооружение нашей страны. Здесь мы сразу поняли, что навыки древних народов, отливавших всяческие изделия из металлов в земельных формах, не канули в лету, но и не развились, а просто перекочевали на берега великой реки. Цех внутри производил сюрреалистическое впечатление: кругом летала пыль из формовочной смеси, клубился всепроникающий дым от выгорающего масла, грохотали набивные машины, а среди этого антуража ходили отчаянно жестикулирующие люди. Мы сначала думали, что так они приспособились к работе в постоянном грохоте, однако все было проще – это были глухонемые, специально набранные для этого специфического производства. В принципе, обычные люди, поработав здесь, тоже быстро переходили на язык жестов, тем более понятный, что через «слово» в нем использовался жест, хорошо знакомый зрителям футбольных матчей из серии «как я их …». Дружный коллектив цеха дополняли условно-освобожденные граждане, которые просто отбывали срок и напрочь были лишены производственного патриотизма. Появление студентов было воспринято ими сочувственно: «За что ж это вас…», и с интересом: «Как бы спихнуть на них часть своих обязанностей…». Мы, правда, довольно быстро во всем разобрались, а потом и овладели языком жестов. Нам даже зарплату положили, хотя и меньшую, чем старожилам. Благодаря воздействию окружающей среды, к концу смены все мы превращались в красногубых и белозубых «негров» (не путать с афроамериканцами), особенно те, кто попал на конвейеры с раскаленными деталями и кусками литьевых форм. Черная пыль и копоть смывалась в душевой, но запах горелой формовочной смеси еще долго преследовал нас и не хотел выветриваться из одежды даже в Москве. Досуговая часть нашей практики состояла из проживания в общежитии, купания в великой реке и посещения местных танцев, суровость обычаев на которых была под стать трудовым будням их посетителей. Завершающим аккордом нашей практики была грандиозная драка с поножовщиной между местной «урлой» и находящимися на практике выпускниками ПТУ откуда-то из солнечного Азербайджана. Мы в ней, естественно не участвовали, но отмахиваться от молотящих по всему вокруг соперников, кое-кому из наших пришлось. Так что можно считать, что наша «свадьба» с технологиями и жизнью одного из флагманов нашей индустрии полностью удалась.
Вторая практика была, что называется «ближе к теме», и протекала в цехах не менее знаменитого оружейного завода, попутно производившего, по моде того времени, еще и мотоциклы. Расположенный в регионе, закрытом для посещения иностранцами, город славного завода был обречен на крайнюю бедность магазинов, зато поезда и электрички в Москву не пустовали и пахли колбасой. Именно здесь мы познакомились со свойствами легендарного напитка «Солнцедар», разлитого, видимо для удобства потребления, в трехлитровые банки, которые в обрамлении «Кильки в томатном соусе» и сырков «Дружба» царили на прилавках местных магазинов и в натруженных «оборонных» руках. По странному стечению обстоятельств, либо в силу устоявшейся аномалии, практически все наше пребывание в славном городке сопровождалось дождями, при этом ни в недалекой Москве, ни в еще более близких местах они не наблюдались. Именно поэтому оружейная колыбель так и врезалась в память, как «город дождей, «солнцедара» и мотоциклов».
Производственная часть вновь свелась к погружению в пролетарскую среду, хотя условия работы не шли ни в какое сравнение с «чугункой». Все-таки это был оборонный завод, так что технологически он стоял намного выше тракторного. Часть народа была призвана «точить и фрезеровать», а мне выпало заниматься полугорячей штамповкой всяческих деталюшек. Через пару дней я уже безо всякого напряга стал делать норму, а потом и превышать ее, чем сразу насторожил рабочий контингент. Со мной провели профилактическую беседу на тему «ты уедешь, а нам здесь трудиться» и «не надо рваться в передовики, а то нам поднимут норму». Переговоры сопровождались самым понятным русскому сердцу дипломатическим этикетом и фразами типа «ты меня уважаешь?», так что в дальнейшем я спокойно давал 103% и ни граммом больше. Погружение в тонкости психологии «гегемонов» особенно усиливалось во время работы во вторую смену. Как только исчезли цеховые руководители, народ забурлил, скучковался и дружно скинулся по десять копеек. Образовавшаяся сумма была инвестирована в шоколадку «Аленка», которая в соответствии с теорией Маркса превратилась в целлофановый пакет с клеем БФ (ласково именуемый Борис Федорович), коим любящими сладкое работницами приклеивались какие-то резиновые детали в цехе производства мотоциклов. Далее с помощью популярной в то время технологии с использованием соли, ваты и шпинделя сверлильного станка, была отогнана мутновато-желтоватая жидкость, которую аборигены именовали «бабар». Знатоки утверждали, что она вполне сопоставима по питейным качествам с техническим спиртом, хотя по запаху как была клеем, так и осталась. Под хлеб и сырки «Дружба», напиток был немедленно потреблен, при этом мне была устроена настоящая «пролетарская» проверка. Посрамить высокое имя Технилища я, естественно не мог, а посему под внимательными взглядами, не дрогнув ни единым мускулом лица, потребил ужасно пахнущую жидкость «со всем уважением к присутствующим». На вкус она действительно была не намного хуже технического спирта, но запах преследовал меня потом еще очень долго. Хорошо еще, что к этому времени я уже сделал почти всю норму, так что на производственных показателях «бабар» не сказался, а вот уважение работяг было получено, да и во взгляде мастера на следующий день оно присутствовало. Хорошо еще, что такое бросание на амбразуры не пришлось производить регулярно, все-таки производство было серьезным, и дальнейших «проверок» не было.
Суровость производственных отношений нашла свое продолжение в нашем быту. Под проживание нам был определен спортивный зал некоего электротехнического техникума, который, похоже, не ремонтировался со времен своего создания в годы первых пятилеток. С учетом постоянных дождей, крыша зала постоянно подтекала, поэтому в разных концах постоянно стояли различные тазы и ведра, а капель заменяла музыку. Кровати обитателей жались к стенам, а в центре зала любители имели возможность играть в бадминтон. Охраняли наш покой гипсовые статуи учеников с книжками в руках и известными надписями на спинах, а также древняя вахтерша, дремлющая в своем закутке. Обеды нам давали на заводе, а в качестве завтраков и ужинов в основном были чай, кефир, баранки и привезенные из дома продукты. На выходные большая часть народа уезжала в Москву, оставшиеся же развлекались, как могли. Танцы в оборонном городе произвели на нас еще более угнетающе впечатление: мало того, что «экскаваторные» находились в перманентном «горячем» конфликте с «железнодорожными», так еще и местные хореографические изыски в виде хождения с притоптыванием вокруг центрального столба концентрическими кругами навевали мысли о «зоне», при этом попытки игнорирования столь «изысканного» стиля рассматривались, как повод к драке. Так что от массовых мероприятий мы быстро перешли к индивидуальным знакомствам и общению, пусть и в, мягко говоря, не совсем санитарных условиях техникума и прилегающей площадки детского сада. Однообразную жизнь на практике весьма оживил один случай. Вполне в традициях декабристок к нашему групповому сердцееду приехала из Москвы очередная пассия. Обстановка спортзала не давала возможности утолить сердечные и телесные позывы без намека на «групповуху», а посему мы, как борцы за здоровый секс, решили порадовать молодых отдельным «номером». С этой целью была проведена рекогносцировка учебного здания и обнаружено, что какие-то классы закрыты весьма условно. В один из них и была помещена кровать отсутствующего по причине болезни студента (благо родительница этого самого тихого и правильного нашей группы работала в поликлинике и решила на время избавить его от ужасов практики). Благодарная парочка через день убыла за продолжением в Москву, а про кровать мы как-то забыли. Скандал случился сразу после выходных. Техникумовскому руководству приспичило проверить готовность заведения к учебному году. Каково же было их удивление, когда в электротехнической лаборатории была обнаружена кровать с матрацем и сиротливо висящими носками. Высокая комиссия не оценила наш дар влюбленным, но догадалась о назначении инородного предмета. С криками: «Вы превратили советский техникум в публичный дом!» директор ворвался в наш спортзал, где был встречен дружным смехом. Угрозы «вызвать собаку» и вычислить злоумышленника – обладателя нехорошей кровати, довели смех до истерического, наше глумливое воображение так и рисовало картину, как несчастного вернувшегося после «болезни» собака, обнюхав компрометирующие носки, обличает в сексуальных бесчинствах. Крик директора перешел на визг, потом он успокоился, пообещал оценить нанесенный техникуму ущерб и бросился искать руководителей практики. Самое смешное, что он попытался обвинить нас в исчезновении из класса каких-то вольтметров и даже магнитофона (который, судя по хитрющей роже директора, уже давно играл в его собственной квартире), за что был нами послан далеко и надолго, а заодно и обвинен в предоставлении для проживания аварийного зала. Конфликт потихоньку сошел «на нет», а для уединений была переоборудована бойлерная - подальше от нежданных визитеров. В дальнейшем практика протекала без эксцессов и обогатила наш опыт выживания и изучения отечественной индустрии.
Завершающие процесс обучения практики проходили на полигонах, где мы получили представление о постоянно крепнущей обороноспособности страны и уникальных людях, даже после стакана способных поразить цель с одного пуска.
Стройотряды
или Мощным Войдешь, Тощим Уйдешь.
Стройотряды нашего времени представляли собой симбиоз полета идеологизированной души и материального, и столь необходимого, заработка. Некоторые жили на заработанные деньги потом целый год, но в основном они шли на приобретение статусных вещей: магнитофонов, проигрывателей, дисков, джинсов, а также на посещение столь же статусных заведений: кафе «Лира», «Синяя птица», «Метелица» и т.д. и т.п. Стройотряды имели свои рейтинги, которые соответствовали статусу в студенческой иерархии: так после первого курса в почти обязательные стройотряды отправляли в основном в Подмосковье и ближние области, а вот после второго курса все уже добровольно отправлялись на заработки в Сибирь и на Дальний Восток. Соответственно и командиры отрядов имели свои рейтинги, главным критерием которых была способность «делать» ставку (речь идет вовсе не о ставках в казино, а о средней ставке заработка, или «единичке»). Из уст в уста передавались легенды о командире, который даже из Подмосковья привозил «штуку», правда, после этого руководство колхоза почему-то привлекало внимание проверяющих органов. Да и как же его не привлекать, если командир «на спор» мог подписать у еле соображающих от потребления горячительных напитков руководителей хозяйств наряды на «перегонку облака вручную на три километра» и тому подобные документы. Способности командира - «легенды» были столь выдающимися, что впоследствии привели его на должность одного из административных руководителей Технилища, где он умудрился в условиях ограниченных средств производить большой объем ремонтных работ, закупать оборудование, за что и был вознагражден статьей в центральной газете и… несколькими годами отсидки в местах не столь отдаленных. Судя по тому, кем он стал в эпоху «дикого капитализма», деловые таланты легендарного командира получили в этих местах окончательную огранку и уважение. Вторым по важности для бойцов человеком был, несомненно, завхоз. Ведь именно его стараниями наполнялись вечно голодные студенческие желудки. Нам особо повезло с завхозом Витей в первом подмосковном отряде. Вначале он скромно и тихо отремонтировал старый грузовичок в колхозе, который и использовал для наших нужд. Витя постоянно чего-то доставал, привозил, обеспечивал, менял, а посему у нас постоянно были свежайшие продукты, фляга с молоком, птица, мясо, овощи. Местные поварихи готовили просто, но вкусно, так что на радость мамам и папам, все «бойцы» и «бойцыцы» (это выражение местного партийного начальника нам особо нравилось) умудрились «привесить» за лето по нескольку килограммов. В дальних отрядах с завхозами старались дружить особенно, ведь они распоряжались какими-то невиданными консервированными продуктами типа сыра в банках, бекона и тому подобного в то время дефицита. Как наследие славного советского прошлого в стройотрядах присутствовали такие непонятные люди, как комиссары. В суровые трудовые будни им делать было особо нечего, формально от работы их не освобождали, поэтому действовали они в зависимости от степени своей испорченности. Некоторые были «своими мужиками» и впрягались в работу наравне со всеми, не вмешиваясь в производственный процесс и не мешая бригадирам и специалистам. Но были и комиссары из «вожачков» - эти пытались везде лезть с лозунгами, мешались под ногами с идиотскими советами, а в свободное время как надоедливые мухи приставали к бойцам с политинформациями, стенгазетами, заодно всё вынюхивая и «постукивая» на нарушителей режима. Кстати, «сухой закон» был непреложным атрибутом работы в стройотрядах (официально потребление спиртного разрешалось только на завершающем банкете), нарушители закона изгонялись из отряда, невзирая на возраст, статус и производственные успехи. Например, в ССО на БАМе нарушивших «сухой закон» вольнонаемных поваров (!) формально отчислили из отряда за пару дней до отлета домой. Они после этого летели назад вместе со всеми, но за свой счет.
Стройотряд после первого курса, по сути, был принудительным, и «откосить» от него было достаточно сложно. Обычно, наши еще неокрепшие мускулы бросались в близлежащие регионы, где заработать большие деньги было проблематично. Мы работали в Зарайском районе Подмосковья в местечках с веселым названием Дятлово 1 и еще более веселым – Струпна. Разместился отряд в бывшей сельской больничке, бревенчато-древней с «удобствами» на два разделенных посадочных места во дворе. Нашу почти «безженскую» группу весьма дальновидно объединили с вполне обеспеченной прелестными созданиями специальностью, так что нам даже удавалось организовывать танцы в углу коридора, наслаждаясь полумраком, голосом сэра Пола Маккартни, и волнующей близостью пахнущих солнцем и травами Леночек и Танечек. Ничто так не объединяет, как совместный труд, так что даже будучи облаченными в футболки и выцветшие синие «треники» и стройотрядовские штаны, загорелые девушки выглядели исключительно сексапильно. Работа была не особенно творческой: мы делали земляные полы, клали кирпич, таскали бетон, они его разравнивали, при этом постигая секреты строительства на примере бригады шабашников. А вечером все собирались на скамейках вокруг «курилки» и в дело вступали гитары. Особо усердствовал прикомандированный к нам «врач» - студент медицинского института Гена. Маленький и усатый, он играл и пел ну очень «надрывным» голосом ну очень проникновенные песни, а в остальное время практиковался на нас в борьбе с простудами, нарывами и мозолями. Помимо этого, любимой медицинской темой обсуждения среди мужиков было: практикует ли доктор подмешивание брома в пищу для борьбы с нашим либидо. Шутки и полунамеки по этому поводу звучали столь постоянно, что одна из сердобольных девушек с обезоруживающей наивностью прямо спросила об этом Гену. Коварный эскулап ушел от ответа, правда, поинтересовавшись при этом у нее, есть ли личные претензии, на что и получил ответ, заглушенный взрывом хохота: «Нет, я-то ничего, а вот ребята - обижаются». Атмосфера в отряде была замечательная, так что даже повредившая ногу и вынужденная из-за этого уехать домой в Москву миниатюрная Танечка, сняв гипс, и не обращая внимание на мамины охи и ахи, на перекладных добралась в наш доблестный коллектив аккурат к завершающему банкету. Уже описанная продуктивная деятельность нашего завхоза привела к «нездоровым» соревнованиям: известный завсегдатай пивных Андрюха на спор за три часа подрядился выпить шесть литров молока. Тут же был составлен тотализатор, причем полупрозрачная комплекция спорщика ввела практически всех в заблуждение, и на него поставил только один человек. А зря: натренированный «Жигулевским» желудок, с трудом, но справился с задачей, и обогатил Андрюху «со товарищем» двумя бутылками коньяка. Последовали новые заявки на рекорды по поеданию двадцати вареных яиц и скоростное поглощение воды, но доктор, опасаясь желудочных эксцессов, «настучал» командиру, и специфические состязания прикрыли. Вместо этого нам были предложены настоящие спортивные соревнования – футбольный матч в расположенном по соседству пионерском лагере. Составленная из вожатых, местных деревенских хулиганов и пионеров весьма преклонного возраста, сборная оказалась «крепким орешком». Наши противники, судя по всему, проводили на кочковатом поле все свободное время, так что скоро мы безнадежно проигрывали 1:3. Минут за пять до конца довольные руководители лагеря отправились на кухню, чтобы распорядиться накормить расстроенных студентов. Тут-то и нашлась управа на «пионеров», уж в росте-то мы имели решающее преимущество: я навесил угловой и два раза выбросил мяч из-за боковой на торчащие у ворот головы соратников – и счет стал 4:3 в нашу пользу. Видели бы вы лица директора и старшей пионервожатой, когда они взялись утешать нас, не зная окончательного результата. В общем, матч было решено повторить через неделю, на него в лагерь собралась вся местная шпана, игра пошла принципиальная и «в кость», обстановка накалилась, и чтобы избежать драки, начальники попросили футбол прекратить. Потом была еще спартакиада в Луховицах, где мы тоже достойно участвовали, так что и трудовая и внерабочая жизнь у нас кипела. В результате наш отряд занял первое место среди подмосковных ССО, и позднее получил приглашение на популярную телепередачу «От всей души», посвященную как раз стройотрядам. Съемки проходили в ДК железнодорожников довольно долго, но, к нашей радости, сопровождались продажей какого-то импортного пива в буфете, так что народная тропа к источнику не зарастала. Позже мы, известив всех знакомых и родственников, смотрели передачу, но своих крупных планов не нашли, может, когда снимали зал, мы как раз отлучились за дефицитом.
На втором курсе мы уже считались проверенными бойцами и могли выбирать себе отряд. Обычно при этом руководствовались возможным заработком, а также знакомством с командирами, так что наши пристрастия в основном разделились между Норильском и БАМом. И вот уже транзитом через Хабаровск мы добираемся поближе к знаменитой магистрали. На самой трассе мы не работали, а строили в Шимановске домостроительный комбинат, который должен был обеспечивать жильем всероссийскую стройку. На месте нас ждал барак, комната с помостом на шесть матрацев… и неожиданно большое количество представительниц прекрасного пола. Оказалось, приборостроительный факультет решил разбавить наш тяжелый труд еще и бессонными ночами, набрав почти половину своего отряда из «бойцыц». Собственно, мы были не очень против, но вот командиры испытывали сложности с видами и объемами работ, которые они могли бы выполнять. В результате, выйти на «хорошие деньги» в основном помог специальный «бамовский» зарплатный коэффициент – 1,8, а также то, что часть нашей бригады трудилась над возведением и отделкой скромных по нынешним и нескромных по тем временам дач местного строительного и партийного начальства. Вообще жизнь большого (около 400 человек) отряда существенно отличалась от «камерного» подмосковного. Появилось большое количество начальников разного уровня, распоряжения которых иногда противоречили друг другу. А представьте себе дежурство на пищеблоке, которое превращалось в непрерывное мытье громадного количества баков и кастрюль, и горы картошки, которую было необходимо почистить. Были, правда, и положительные моменты: к сводному отряду была прикомандирована агитбригада и вокально-инструментальный ансамбль, так что на наши танцы прибывали солидные десанты из расположенных недалеко ССО Благовещенского и Хабаровского пединститутов. Тем самым трудовые будни скрашивались приятными минутами, а наличие в местных магазинах всяких заграничных дефицитных товаров и вовсе привело к экономическим парадоксам. Наш народ стал получать от родственников небывалое количество почтовых переводов, японские зонтики, платки, европейская одежда стали стремительно исчезать с прилавков, так что местные торговые работники стали прятать товары, несмотря на перевыполнение плана. В полтора месяца стройотряда уместились и тяжелые бетонные работы, когда мы просто валились с ног, и развеселый совместный труд с кавказскими шабашниками, и сутки бессонного дежурства на кухне, и вечерние прогулки с девушками после танцев, и долгое возвращение назад, и радость встречающих родственников, одаренных нами приобретенным дефицитом.
К сожалению, наши последующие летние периоды были заняты практиками, и поездка в стройотряд осложнялась необходимостью их переносов и отработки. В основном, на старших курсах в ССО ездили командиры, комиссары или мастера с производственным и комсомольским опытом. Остальные же, в соответствии с философией Школы, последовательно переключались с физического труда на умственный.
Может быть, с высоты прожитых лет и изменившейся страны, деятельность стройотрядов выглядит как еще один пример «неэффективной и затратной» экономики, но то, что это была своеобразная школа жизни, которая учила работать – сомнению не подлежит. Видимо, поэтому и предпринимаются попытки возродить это движение, но вот можно ли изменить самих студентов – вопрос…
Картошки
или Мама, Вышли «Трешку» - Умираю.
Картошки занимали в студенческой жизни некое промежуточное положение между стройотрядами и учебой. Это определялось не только временем – сентябрь и начало октября, но и своим статусом «добровольно-принудительного» мероприятия. То есть туда ехали практически все, даже те, кто не работал в стройотряде. В принципе, по состоянию здоровья, от них можно было «откосить», но таких хитрецов очень не любили, и они запросто могли оказаться изгоями в группе. Так что даже заболевшие во время осенней страды зачастую возвращались после выздоровления на чавкающие грязью поля. В этом не было идейно-политического фанатизма, просто был такой своеобразный «тест на вшивость», вроде бы и не очень умный с точки зрения экономической целесообразности, зато очень хорошо характеризующий товарища. Все, в общем-то, понимали, что обезлюдевшие подмосковные хозяйства без студенческой братии не смогли бы собрать урожай. Так что в осенние приключения все пускались дружно и, по возможности, весело, так что жизнь в колхозах и совхозах била ключом. Ковыряться в глинистой земле, извлекая из нее картошку, морковку и прочие овощи на пронизывающем ветре с утра до вечера, потом танцевать на спонтанных дискотеках в коридорах или комнатушках бараков, а потом еще и осуществлять романтические прогулки под луну, звезды и стога сена – такое могла вынести только фонтанирующая молодость.
В Школе существовал строгий регламент: на картошку ездили не восторженно-бестолковые «козероги», но умудренные опытом и сплоченные совместным питием четверокурсники. Наверное, это было правильно, закаленные стройотрядами и борьбой с черчениями и сопроматами, мы уже достаточно уверенно смотрели в светлое инженерное будущее и привыкли выживать в любых условиях. По причине своей однообразности и тупости, трудовые подвиги на полях теперь как-то не особенно вспоминаются, сливаясь в некий серый антураж, а вот вся сопровождающая жизнь осталась в памяти яркими мазками с элементами ностальгии.
Первое, что поражало на картошке, были места обитания. Здесь было полное разнообразие: тут и спортивные залы, и клубы, и библиотеки и общежития барачного типа, в общем - все, что могло быть освобождено для временного пребывания нашего брата. У этих помещений было одно общее свойство – в них было плохое отопление, правда понимали мы это не сразу, а с приходом холодов. Кроме того, они не были рассчитаны на длительное проживание и соответственно все устройства жизнеобеспечения находились на улице. Понятно, что мужская часть коллектива, памятуя о признаках настоящего «мачо», пахнущего чуть лучше козла, относилась к своему редко мытому состоянию философски, но вот как наши боевые подруги умудрялись сохранять свою сексапильность в этих полевых условиях – предмет особого исследования и нашего восторга. Обживание помещений начиналось обычно с изготовления нехитрого нагревательного устройства из ведра (банки – для эстетов), спичек, двух бритвенных лезвий и проводов. Этот кипятильник не имел себе равных по мощности, правда, освещение во время его работы заметно «подсаживалось». С его помощью можно было и чай приготовить, и картошку сварить, лишь бы электросеть выдержала. После решения материальных проблем, наступало время создания духовных ценностей. Неотразимыми приманками для измученных полевым трудом особей противоположного пола были: а) магнитофон, и, б) гитара. На первую приманку мы добровольно скидывались еще в Москве и брали ее на прокат, при этом все захватывали с собой по мере возможности катушки с записями, вторая приманка требовала наличия хоть какого барда, с репертуаром, способным растопить застывшие на ветру сердца боевых подруг. При наличии двух таких составляющих никто не замечал заклеенных полиэтиленом от сквозняков окон, наваленной вечно непросохшей одежды, страшноватых на вид полотенец и прочих жилищных красот. Хотя я буду неискренен, если не упомяну третью практически неизбежную составляющую осеннего бытия, совмещающую свойства лечения и тела и души. И не важно, в какую оболочку, то есть тару была облечена эта составляющая, главное, что именно на картошке ее согревающе-единящие свойства были особо востребованы. Алюминиевая кружка с водкой каширского разлива или крепленым плодово-ягодным напитком под яблочко из соседнего сада – это «жесть», которая не снилась нынешним сникерсно-коктейльным студентам. И вот уже затуманились простуженные взгляды, а хриплый голос шестиструнно затягивает «Ланку»… Далее не продолжаю, не в силу излишней скромности, а дабы не быть обвиненным в воспевании нездорового образа жизни (хотя интересно, как бы эти обличители выжили в описываемых условиях, да без спиртного).
Второй важнейшей составляющей полевой жизни были места кратковременного посещения, к коим относились столовые и объекты личного туалета. То, что официально считалось едой на картошке, представляло из себя щи, суп, каши (в основном – перлово-зерновой направленности), макароны с вкраплениями мяса, а также котлеты с подавляющей долей хлеба. Запитая жиденьким чаем или компотом эта смесь должна была обеспечивать минимально необходимую трудоспособность молодых организмов, но не жизнь в целом. Вообще аборигены, которые и подрабатывали поварами, рассматривали студентов, как избалованную и потому никчемную часть общества, предназначенную для извлечения дополнительного заработка и пополнения собственных продуктовых запасов, что приводило к спонтанным бунтам и бестолковым проверкам. На какое-то время в еду возвращались следы мяса, но потом она опять становилась сугубо постной. К вопросам санитарии, в столовых относились весьма равнодушно, поэтому попавшие в еду посторонние предметы и представители фауны не были самой большой опасностью. А вот разбавленные сырой водичкой перед ужином щи нейтрализовывались только определенным количеством водки, поэтому проповедникам трезвого образа жизни оставалось только не потерять штаны во время вынужденных ночных побудок. Не надеясь на массовое питание, мы первым делом искали в деревне хозяйку с коровой, чтобы покупать молоко. Такая была найдена, и молоко у нее при общей неказистости хозяйства было отменное. Вдобавок к молоку имелась в наличии дочка – десятиклассница, скучающая в приокской глуши. Кормежка впроголодь подвигла обитателей нашей комнаты к разработке коварного плана: отряженные за молоком, мы дуэтом стали петь об ужасной пище и в результате были приглашены на вареную картошку с солеными огурцами. Не бог весть что, но все же разнообразие в капустно-макаронном рационе, поэтому на совете комнаты было принято решение чередовать пары, отправлявшиеся за молоком. Платой за невинное вымогательство была необходимость слушать слегка матерное щебетание отроковицы, читать стихи из ее дневника – тетрадочки, и получать легкие тумаки, которые, по местным представлениям, считались флиртом. Прогулки под луной по раскисшей дороге тоже были неизбежностью за молочную лояльность, при этом девушка, невзирая на погоду, неизменно одевала на них свои любимые босоножки. Единственный скандал случился из-за трехлитровой банки, которую мы опрометчиво дали в соседнюю комнату, где наш однокурсник использовал ее для изготовления коктейля из смеси одеколонов и воды. После этого от банки шел такой духман, что хозяйка категорически отказалась ее брать на обмен, пришлось срочно купить в сельмаге трехлитровую банку березового сока и выпить ее на двоих.
Места общего пользования на сельхозработах были одной и весьма ужасной песней. Ветхие и кое-как сколоченные и установленные будки вызывали законные опасения в своей надежности, тем более что провалиться во что-то дурнопахнущее можно было запросто. Что собственно и произошло однажды с сотрудником кафедры, который по совместительству был сыном заместителя министра образования (даже теоретически интересно представить нынешнего отпрыска чиновника такого ранга – да в колхозе). Обалдевший от ужаса провалившийся потом час безуспешно мыл ногу, брюки и сапоги, приговаривая с округлившимися глазами: «Не, ну вы видели, там, это, просто ужас…». Неунывающие студенты выходили из ситуации простым и естественным способом – с помощью «зеленого друга». Природа, простор, бездонное звездное небо, ночь тиха.… Насчет умывальников устроители работ вообще не заморочивались: конструкции в виде труб с дырками стояли на улице, так что в ненастную погоду и холод мы лишний раз на улицу старались не выходить. Радовались только любители моржевания, либо быстрого протрезвления, правда иногда можно было и на девушек произвести визуальную атаку, подставляя под ледяные струю обнаженные торсы. По большим праздникам страждущие чистоты могли посетить деревенскую баню, если она вообще существовала в местах дислокации. Это заведение тоже требует отдельного описания. Обычно в нем присутствовали находящиеся в состоянии сильного подпития мужички, которые, тем не менее, умудрялись даже в парной распевать песни и разговаривать сами с собой, явно пребывая в виртуальном мире. Парная же наполнялась мокрым обжигающим паром прямо из трубы, так что выносить эти условия могли в основном только аборигены. В остальной части так называемой бани было холодно и грязно. Но даже такие «мелочи» не могли победить наш оптимизм, молодость и тягу к «чистому и прекрасному».
Что же помогало преодолевать указанные трудности? Прежде всего – любовь, которая везде и всегда. В условиях, приближенных к боевым, чувство прекрасного обостряется, гормоны пьянеют от свежего воздуха, и хочется теплоты, пусть и небольшой. Масштаб Технилища подразумевал и масштабы отрядов, да еще возникали и неожиданные встречи на грядках с представительницами других учебных заведений, в общем, романтика била ключом. Вечера располагали не только к потреблению горячительных напитков, но и к постижению прекрасного (а чаще – к тому и другому). Отмахать километров семь в соседнюю деревню в гости к очаровательнице с соседней грядки хотя бы для того, чтобы увидеть удивленно-благодарный взгляд – легко! Ну а если кроме взгляда обламывалось еще что-нибудь, то и ночь не ночь. А вокруг еще и подружки мелькают, хихикают и кокетничают… Нужно место для уединения – вот поле с бездонным небом, а вот стога с душистым сеном, так что многие и многие студенческие брачные союзы имеют «картофельные» корни. Пользуясь наличием музыкального агрегата, мы заманивали прелестниц на танцы в коридоре барака под поскрипывающий катушечный «Маяк», одинокую тусклую лампочку вместо цветомузыки и диско, диско, диско… И было в этих дискотеках столько скрытой энергии и рвущихся ферамонов, что мало кто обращал внимание на окружающий антураж. А сколь развитым должно было быть воображение, чтобы прочувствовать дрожь девического тела под слоями рубашек, свитеров и прочих изделий «с начесом» и без. Наверное, именно в этом была главная прелесть картошек, сколь далекая столь и непостижимая нынешним «поколением Пепси».
Во время пребывания в колхозе, нас приятно удивил сельский магазин, находившийся (наверное, для удобства) прямо напротив барака. Скудность товаров компенсировалась тем, что наиболее популярный продукт (водку «Русская» и «Старорусская») нам регулярно давали в долг (!), правда под запись фамилии и не более двух бутылок на нос. Пришлось перевыполнять нормы и требовать премиальных, чтобы погасить постоянно набегавшую задолженность, но каков сервис (а еще говорят, что в СССР не было потребительского кредитования). После бурного отмечания этого открытия с пением песен под гитару и аккомпанемент ударной установки из ведер и ножей, командир отряда сделал нам замечание о том, что мы «шокируем местное население», так что основные последующие празднества мы перенесли на «явочную» квартиру, которую снимали наши соратники по вынужденному сельскому труду – Толя и Степаныч (в просторечье – «Стаканыч»). Эти доблестные представители Московского часового завода умудрились дважды за месяц попасть в вытрезвитель, после чего от греха подальше были направлены руководством на исправление в колхоз, где и трудились пастухами. Двое из нашей комнаты помогали им в этом непростом деле, так что выделенная часовщикам комната в избушке с глухой бабулей идеально подходила для проведения «пикников на природе». Мы называли этот объект «изба – читальня» и даже могли приготовить там некое подобие закуски. Единственным отрицательным моментом был «Стаканыч», который быстро переходил в состояние «ты меня уважаешь…», сопровождавшееся бессмысленными рассказами о «гадюке – жене» и «сволочи – мастере». Правда, период этот был не долгим, а стаканчик портвейна, который мы называли «кинжал милосердия», значительно ускорял переход Степаныча в храпообразное горизонтальное состояние за занавеской. Так что «изба – читальня» скрашивала наши рабочие будни до самого отъезда в Москву, а прощание с коллегами было бурным и трогательным.
И вот на дороге показывались вереницы автобусов, которые отвезут нас в Москву, картошка, как очередная студенческая легенда, уходила в прошлое, но милый взгляд из-под пушистых ресниц сулит продолжение «полевого» знакомства уже под сенью аудиторий Школы…
Джинсы
или Модный и Великий Трущийся Уравнитель.
Джинсы для жителей нашей эпохи были не просто элементом одежды. По аналогии с Диким Западом, где «великим уравнителем» был револьвер, джинсы играли такую же роль в советских 70-х. Это была мечта - затратная, далекая, но и вожделенная. Обладатель штанов цвета индиго сразу повышал свой рейтинг, особенно в глазах девушек, просто приковывая к себе ранее равнодушно скользящие взгляды. Счастливчик, отдавший за джинсы 3 – 4 своих стипендии, автоматически становился участником дискуссий о преимуществах той или иной марки, знатоки изучали качество строчки, заклепок, наличие «лейблов». Наверное, в нашем пресыщенном мире даже появление на новом спортивном автомобиле не сравнится с эффектом появления на лекции в новеньком «левисе», или «вранглере». Аутсайдерам оставались только подделки, но не турецкого, а тем более китайского производства (тогда эти «законодатели мод» пребывали в глубоком социальном и экономическом отстое). Нет, это были знаменитые «самостроки», пошитые умельцами из различных тканей, начиная от брезента и кончая редким вельветом. Брезент в стране рабочих и крестьян в принципе водился, но вот его благородные разновидности были достаточно редки, да еще и выкрашены, как правило, в болотно-зеленый цвет. Так что для изготовления «почти фирменных» штанов нужно было сначала обесцветить раздобытый материал (что, в общем-то, плохо влияло на структуру ткани), а потом выкрасить в синий цвет в домашних условиях, используя ширпотребные красители. Такие штаны безбожно линяли, а во время стирки выдавали такой синий раствор, что им самим можно было красить ткани, так что стирать вместе с этим произведением искусства другие вещи даже черного цвета не рекомендовалось. Ношение подобных брюк в дождь и жару приводило к тому, что ноги и прочие нижние части тела приобретали синюшный оттенок, который, если его не смывать, переносился на нижнее и постельное белье. Но такие мелочи не могли поколебать упорного стремления народа к американской рабочей одежде, а линька ткани была почти похожа на «вытирание» джинсов. На фоне индигового безумия случались и казусы: однажды я застал нашего «штатного» институтского «фарцовшика», в совершенно расстроенных чувствах. Оказалось, что он приобрел джинсы вполне приличного вида, но обладающие ужасным свойством – они НЕ терлись (!). В конце концов, он их пристроил каким-то приезжим, но сам факт надолго выбил его из колеи, и в дальнейшем он тщательно изучал приобретаемые штаны чуть ли не с лупой и даже разработал некий регламент их экспресс-проверки. Помимо ткани, очень важен был стиль джинсов, поэтому выкройки плотно облегающих своих обладателей вверху и расклешенных книзу брюк были большой ценностью. Помнится, когда моя мама осчастливила меня куском какого-то «благородного» брезента и уступила моим просьбам сшить штаны по выкройкам моего приятеля, она по наивности решила их примерить на отца, прежде чем отсылать мне их в стройотряд посылкой. Родитель, чертыхаясь, натянул их на бедра, после чего дело застопорилось и свелось к ненормативной лексике по отношению ко всем джинсам мира и западным проискам. Мама сильно засомневалась в своем произведении и даже заказала телефонный разговор, во время которого я смог ее убедить в абсолютной правильности выкройки. Штаны были получены по почте, вполне одобрены студенческим сообществом (а главное – девушками на танцах), и служили мне потом много лет. Легенды о том, что настоящие джинсы необходимо было надевать лежа (только так они налезали), были в общем правдой, поэтому сплошь и рядом встречались счастливые обладатели трущейся мечты, глядя на которых создавалось ощущение, что швы вот-вот разъедутся от напора рвущегося на свободу тела. Да и вторая часть легенды относительно того, что настоящие джинсы должны были стоять в углу в ожидании своего хозяина, тоже вполне соответствовала истине: во-первых, брезентовые штаны действительно могли стоять «колом», а во-вторых, счастливые обладатели продукта «загнивания Запада» готовы были не снимать его сутками напролет и зимой и летом, не утруждая себя стиркой.
«Охота» за джинсами тоже была занятным мероприятием. Время от времени общественность будоражили слухи, добытые через вездесущих «фарцовщиков» или работников торговли, о том, что в универмаге «Н» будут продавать или уже «выкинули» польские (индийские и т.д.) штаны. Мгновенно бросалось все, и страждущие наполняли указанные торговые точки, но чаще всего тревога была ложной, либо дефицит разлетался между «своими». Так же регулярно из уст в уста передавались легенды о демонстрации на выставках возможностей зарубежного текстильного оборудования, которое шило джинсы, раздаваемые потом посетителям в качестве рекламы. Было это или не было, но всякие подобные выставки ломились от народа, а пригласительные билеты на них были неплохой наживкой, например, на ловлю девушек. Так или иначе, реальное снабжение молодежи джинсами осуществлялось оборотистыми ребятами по соответствующим опасности бизнеса ценам. Сделки осуществлялись через посредников, где-нибудь на нейтральной территории с примеркой, оценками приглашенных соратников. Выбора особого не было, и несчастные, которым изделие не подходило, пытались уговорить сами себя, что можно его расставить, удлинить, ушить и т.д. и т.п. Студенты, правда, оказывались в выигрышном положении, так как у них был еще один источник джинсов – интернациональные стройотряды, в которые бойцы из стран «соцлагеря» привозили вожделенный продукт для продажи. Огорчало только то, что отягощенные будущей или реальной «подпиской о неразглашении», мы в нашей Школе привлекались в интеротряды выборочно и исключительно «по комсомольской линии», так что шансов «прибарахлиться» у нас было меньше.
Шло время, джинсовые потоки в страну нарастали, и в преддверии Олимпиады у нас появилось некое подобие западных образцов – чудное творение фабрики «Рабочая одежда», изготовленное, конечно же, из «нетрущейся» ткани, зато с «косичкой» на заднем кармане. Игривая мысль отечественного производителя даже помещала на них популярные «лейблы» типа «Ну, погоди». Эти произведения позднего социализма потребители покупали для повседневного ношения, но в нормальной компании они считались признаком дурного тона. Перед самой Олимпиадой створки импорта слегка приоткрылись, и счастливчики смогли оценить произведения индийского джинсового производства. Они несли все признаки настоящих штанов и были вполовину дешевле «фирменных», но покрой оставлял желать лучшего. Тем не менее, работавшие в торговых студенческих отрядах смогли приодеть своих соратников к неудовольствию «фарцовщиков».
Еще через несколько лет, рынок стал постепенно наполняться разномастной джинсовой продукцией и «великая мечта» превратилась в обыденность.
Питие мое
или Мало Выпьешь – Трудно Учиться.
Как ни пытаюсь я, рассказывая о времени и Школе, сформировать образ правильного и трезвого образа жизни, однако ничего не получается, и в каждой точке объективной реальности жизни любимого вуза почему-то всплывает тема пития. Пусть простит меня нынешнее молодое поколение (кстати, зачатое и выращенное нами же), но так уж сложилось, что потребление спиртосодержащих напитков было объектом жизни Технилища. Начиная от крылатой фразы завкафедрой, заслуженного деятеля науки и техники, ногой открывавшего двери в чиновничьи и генеральские кабинеты: «Алкоголь – друг научного сотрудника», и кончая обязательными ритуалами посвящения в технические специалисты с помощью технического же спирта. Тот, кто рассказывает о нашем времени с позиций героя анекдотов - пионера Миши Горбачева, тот просто врет.
Вряд ли мне удастся столь смачно описать процесс потребления алкоголя, как сделал это в своей книжке А. Макаревич, но в Технилище были свои особенности. По сравнению с гламурными архитектурно-культурологическими персонажами певца, адепты Школы имели явный перекос в область крепости потребляемого. Близость к индустриальному дыханию страны ковала кадры, способные, если нужно, пить все, что горело. Доминирующим был лозунг: «Портвейн – девушкам, Токай – любимым девушкам, водка, пока есть, - остальным». Сочетание «пока есть» верно отражает извечную беду застолий – «водки бывает мало, либо очень мало». Продолжение процесса как раз и поддерживалось в зависимости от возможностей и пристрастий участников. В Технилище ходила легенда о завлабе, который в глазах всех сотрудников был обладателем несказанного сокровища – ежемесячно выписываемой бочки технического спирта для проведения учебных пусков жидкостного ракетного двигателя, где продукт использовался в качестве одного из компонентов. С учетом того, что на любом заводе умельцы за литр спирта могли тебе изготовить самую сложную запчасть для автомобиля, бочка спирта «худела» с космической скоростью. Не знаю уж как работал на разведенном до невозможности спирте реактивный движок, но тому, что даже ректор писал этому завлабу записки с просьбой «смазать» прохождение в цехе какого-нибудь научного заказа, очень даже верю. На родной кафедре, когда во время инспекционных приездов больших генералов, водка, случалось, тоже заканчивалась, выручал завлаб Костя, у которого для этих случаев всегда водился спирт. А во время подготовки к Олимпиаде запасливый завлаб приватизировал где-то несколько сорокалитровых фляг, на треть заполненных остатками густого концентрата только появившегося в стране напитка Пепси. Разведенный спиртом концентрат имел крепость градусов под 70 и коричневый цвет, был душистым и сладковатым на вкус, после чего получил прозвище «Костин коньяк» и стал подлинным хитом кафедральных застолий, несмотря на коварные свойства быстро и приятно доводить до отключки даже испытанных военных. Интересно, а нынешние генералы, подсевшие на заморские «Хеннесси» и вискарь, способны проглотить неразбавленный или нет. Порой и спирт, который был своеобразной конвертируемой валютой нашего времени, в силу своей востребованности имел тенденцию кончаться в неподходящий момент. Но не бывает безвыходных ситуаций, есть люди, не умеющие из них выходить. Так на одной из практик нас поразил сокурсник, которого все звали «Большой», и он этому полностью соответствовал, будучи кандидатом в мастера спорта и ростом за метр девяносто. В самый разгар веселья, когда все кончилось, он просто реквизировал имеющуюся у народа парфюмерию и изготовил адскую смесь из «жасминов», «орхидей», «ландышей» и воды. Свой продукт Большой называл «озверин», и его действие соответствовало брэнду, так что ужасное похмелье потребителям коктейля на следующий день было гарантировано. Уже потом, читая Венечку Ерофеева и его «Москва – Петушки», я обнаружил, сколь изысканным и творческим может быть подход к созданию коктейлей из, казалось бы, несовместимых напитков, и вспомнил наших умельцев. Уровня «Слезы комсомолки» они, конечно, не достигли, но ведь кое-что могли…
Пиво нашей эпохи существовало в двух категориях. Первая подразумевала посещение заведений, полных мужичков разной степени трезвости или похмелья, где автоматами или тетками неопределенного возраста разливалось разбавленное пиво, сопровождаемое кусками селедки или «хитом» времени – сушками с солью. Эта категория подразумевала общение с большими стеклянными кружками в руках на темы учебы, личной жизни. Иногда представитель опустившегося культурного андеграунда мог прочитать здесь стихотворные вирши или спеть. Издержками данного времяпрепровождения были хулиганистые завсегдатаи заведений, чей нездоровый интерес иногда приходилось пресекать физическим воздействием. Относительно безопасным было посещение пивняков, расположенных недалеко от Школы, так как там всегда были соратники по учебе. Пиво второй, более высокой категории состояло из бутылочного напитка, как правило, называвшегося «Жигулевским», а также чешского напитка, продававшегося в Парке культуры. Здесь сложность заключалась в том, что для каждого подхода необходимо было отстоять длинную очередь, зато заведение и контингент были намного приятнее. Сидячие бары были воплощением элитного сектора пивного потребления, а посему в них ходили, как в музей.
Я не буду особо касаться вин, так как пресловутые портвейны воспеты многими и многими представителями культурного андеграунда того времени, видимо он лучше согревал их томившиеся в невостребованности и протестующие дома под одеялом души. Как ни странно, в Москве того времени можно было найти неплохие венгерские, румынские, болгарские и даже португальские вина (особенно, после прихода к власти там то ли коммунистов, то ли социалистов). Отечественный же производитель и вовсе научился делать вина из всего, что росло на бескрайних просторах 1/6 части суши. Виноградную тематику ввиду ее очевидности мы опускаем (действительно, чего уж тут уметь делать вино из винограда), но вот изобретения умельцев из плодово-ягодного сырья действительно поражали спектром вкусов и географии. Тут вам и вишневочка из Поволжья, яблочная настоечка из Прибалтики, и «солнцедар» вообще непонятно из чего и откуда. Стоили эти произведения дешево, пились легко и даже без закуски, за что и получили прозвище «плодово-выгодное». Но уж если быть честным до конца, ни водка, ни портвейн не выдерживали конкуренции в расчете рубль на градус с некоторыми импортными напитками – символами нашей горячей интернациональной дружбы. Так кубинский ром «Гавана клаб» оглушал любителей истинно «нашим» размером в 0.7 литра и стоил сравнимо с поллитровкой. Но самым выгодным оказался таинственный египетский аперитив с историческим названием «Абу Симбел», продававшийся по цене полусухого вина в емкостях 0.8 литра и имевший крепость под тридцать градусов. Конечно, бедуины и представить себе не могли, что где-то в далекой северной стране их настойки на травах не будут использовать как лекарство, а, напротив, станут потреблять стаканами, занюхивая хлебной корочкой. Правда период такой студенческой радости эконом-класса был недолог, видимо все запасы арабского аперитива были распробованы и истреблены интернационалистами нашей страны.
Пару лет назад в предновогодний период я наткнулся на передачу, в которой участвовали А. Панкратов-Черный, В. Смирницкий, Б. Хмельницкий и кто-то еще из актеров – известных ветеранов питейного фронта. Высокая комиссия была в весьма расслабленном и слегка помятом состоянии и вспоминала о том, какие напитки существовали и уничтожались ими в советское время. Телезрителям предлагалось дозваниваться в студию и дополнять экспертов. Я сумел прорваться в эфир и назвал перечисленные выше «хиты», но почему-то не сумел достучаться в уголки памяти артистов, видимо их по молодости слишком избаловали столь часто упоминаемые портвейны. Что ж, сердцу, как и печени, не прикажешь…
Музыка
или Мелодии, Взрастившие Технических Умельцев.
Эта объективная реальность особая, бесконечная, и чем-то очень схожая с темой джинсов. Музыкальные пристрастия студентов 70-х были сплошной «фрондой». Отечественная рок-музыка, как и секс, отсутствовала, вернее, зарождалась потихоньку в клубах, домах отдыха, котельных, «на флэтах» и прочих очагах культуры. Полуподпольные записи были малочисленны и ужасного качества. Официально признанные вокально-инструментальные ансамбли типа «Веселых ребят», «Песняров» и иже с ними, как бы существовали в двух разных мирах: первый состоял из утвержденных всяческими комиссиями песен, звучавших на радио, телевидении и официальных концертах, и в том, что они играли на неофициальных мероприятиях, удаленных от всепроникающих и указующих органов культуры. Особняком стояли группы, которые формально относились к каким-нибудь организациям, но не испытывали постоянного государственного контроля. У этих групп и аппаратура была получше, и колонки помощнее, они могли экспериментировать, придумывать различные модные тогда электронные «примочки». К ним относился, например, ансамбль «Аракс», который был в штате театра «Ленком» и использовался в появившихся тогда новых спектаклях, а в остальное время выступал с концертами, хотя и не часто. Вспоминаю выступление «Аракса» в нашем Технилище, когда после первого официозного часа концерта с песнями умеренно-лояльного содержания, второй час был посвящен западной рок-классике в виде песен Deep Purple, Uriah Heep и иже с ними. При этом исполнители старались скопировать оригиналы максимально достоверно, так что мы могли получить представление о том, как это звучит где-нибудь «за бугром».
Время от времени «по цепочке» в Школе проносился слух, что какая-нибудь группа будет выступать в отдаленном Доме культуры или кинотеатре (либо на окраине столицы, либо – в Подмосковье). Появлялись билеты, стоившие немаленькие тогда 2-3 рубля, которые продавали общественные распространители. Они весьма рисковали, так как «стукачки» не зевали и тоже подрабатывали, так что вероятность того, что вожделенный концерт состоится, составляла 50 на 50. И вот часов в 10 вечера ты летишь в какой-нибудь кинотеатр «Ереван» и обнаруживаешь толпу молодежи, толпу милиционеров и ошалевших от страха работников кинотеатра, которые каждые две минуты делают объявления, что купившие билеты на вечерний сеанс могут заходить и просмотреть фильм типа «Премия». Естественно, что никто из обладателей заветных билетов в кинотеатр не заходит, все ждут и поглядывают на стоящий в отдалении «уазик», в котором можно различить аппаратуру и колонки, а также рок-кумиров. К ним подходят и здороваются, о чем-то спрашивают и отходят с разочарованным видом. Время идет, милиция не уезжает, время сеанса уже прошло, но администрация по-прежнему зазывает всех на кино. Становится понятно, что концерта не будет, и все потихоньку расходятся, чтобы снова увидеться в другом месте месяца через два. Деньги за билеты, как правило, возвращались, либо менялись на билеты на другой концерт. Вообще-то ситуация в тогдашней отечественной музыке замечательно описана Макаревичем в его книге, так что остается только присоединиться к мэтру и вспомнить «те» группы и «тех» самодеятельных продюсеров, которые помогали нам прикоснуться к едва забившим родникам отечественного рока.
С западной музыкой все было одновременно и проще и сложнее. Проще – потому что фарцовщики и люди, посещавшие иной мир, трудились в поте лица, завозя и распределяя «пласты» западных рок-групп. А сложнее – потому что стоимость пластинки любимой группы обходилась в полторы стипендии. Так что берегли такое сокровище как зеницу ока. Приобретались пластинки из-под полы в разных известных узкому кругу местах, при этом сделка превращалась в экстремальный акт, так как проверить качество музыки было невозможно. Поэтому рассматривались и дорожки (нет ли царапин), и бумажный пятачок с надписями. Были умельцы, которые переклеивали эти бумажки с фирменных пластинок на отечественные – с аналогичным количеством дорожек, так что легко можно было под видом Beatles приобрести ансамбль Советской Армии. А видели бы нынешние меломаны, избалованные халявной музыкой из интернета, лица двоих наших незадачливых приятелей, которые скинулись на двоих и приобрели фирменный диск с оперой «Иисус Христос – суперстар»… на немецком языке. Они потом месяц кочевали по толкучкам, пока не пристроили его каким-то ребятам с Урала. Если же все проходило нормально, владелец диска становился центром всеобщего внимания. Характеристики проигрывателей и магнитофонов тогда оставляли желать лучшего, поэтому каждое новое переписывание заметно ухудшало качество записей. Кое-кто пытался на этом выстроить некое подобие бизнеса, беря за запись до пяти рублей, так что приобретение довольно быстро окупалось, хотя и «запиливалось» нашими «вертушками» неизвестного класса. Если же пластинка попадала в общагу, то очередь из друзей и знакомых на запись к владельцу пластинки выстраивалась мгновенно, а далее начинался особый ритуал. Робкие попытки владельца сокровища извлечь из него какую-то выгоду достаточно твердо пресекались – «ведь все здесь свои». В комнату набивалось человек двадцать страждущих услышать новинку. Торжественно находился и устанавливался стереофонический проигрыватель «Аккорд», при этом для снижения давления на иглу и, соответственно, «запиливания» диска к звукоснимателю приделывался противовес, в качестве которого иногда использовалась… ложка. Подключался магнитофон, устанавливалась катушка с пленкой… и таинство начиналось. Слушатели замирали, и все движение замирало, так как от небольшого толчка уравновешенный звукосниматель мог скакнуть, а из динамиков уже рвался голос Гилана и гитара Блэкмора. Музыку не обсуждали – ее Слушали. Разговоры о прозвучавшем начинались потом, когда подключались новые магнитофоны и появлялись новые участники таинства. В общем, обитатели комнаты могли прослушать диск несколько раз, а остальные расходились, унося свежую запись, которая начинала раздаваться из всех комнат. Много лет спустя, взяв сына, я ходил на концерт Nazareth в ДК им. Горбунова. Шотландские старички шуровали старательно, публика ностальгировала, в конце выступления гитарист разбрасывал медиаторы с фирменной надписью, и я вместе с сыном собрал их штук пять. Так вот после концерта, вспоминая студенческую молодость, я сказал ему: «Знаешь, если бы в 70-е к нам приехал Nazareth, то парк у «Горбушки" наверное бы вытоптали, а уж если бы кому-то достался медиатор, то его бы показывали в общаге как национальную реликвию». В том, как мы слушали тогда рок-музыку, не было рыданий, сопливых сердечек на плакатах, истерических подвываний за очередным прыщеватым кумиром на одну песню, просто все пытались впитать и осмыслить услышанное, а, те, кто играл в ансамблях - копировать. В любом случае через студенчество диски и магнитофонные записи расползались по стране, а созданные для стройотрядов агитбригады Школы все лето наяривали Beatles и Creedence от Смоленска до БАМа. В принципе, спорадически собираемые рок-группы были на каждом факультете и в каждой общаге. Технически грамотные обитатели Технилища собирали аппаратуру с миру по нитке, сами паяли, находили на толкучках динамики и прочие запчасти. Время от времени эти «самопалы» выходили из строя, но к этому-то все привыкли и на официальных концертах. Зато в глубинке, наличие в стройотряде ансамбля мгновенно становилось событием года, на танцы собирался весь окрестный люд, приезжали и из других городов. Пока бойцы работали, агитбригада давала концерты на всяких разных предприятиях и полевых станах, хотя в оставшееся время артисты работали со всеми вместе.
Монополия рок-музыки на наши души была поколеблена в конце семидесятых появлением и внедрением диско. Здесь не надо было следить за изменением ритма или гитарными изысками впадающих в экстаз соло-гитаристов, все очень просто – притоптывай и все. Новый стиль очень легко завоевал страну, именно его ждала русская душа, не склонная к психоделическим изыскам. Власти тоже смотрели на диско достаточно снисходительно: во-первых, все эти разноцветные представители Ямайки, Индии и прочих борющихся за свое освобождение (от кого – непонятно) народов, вполне хорошо вписывались в рамки интернационализма, а во-вторых – наш «пипл хавал» новый стиль с большим энтузиазмом. В барах появились группы девушек, которые синхронно выполняли под Boney M однообразные движения – смотрелось необычно и прикольно. Наверное, именно тогда зародилась отечественная «попса», вернее почва для ее последующего расцветания. По крайней мере, концерт Boney M в Москве перед Олимпиадой превратился в «ярмарку тщеславия»: в зале было полным полно партийных и хозяйственных отпрысков вперемешку с торгашами, валютчиками, фарцовщиками и представителями околокультурных кругов. Объявление в кассах зала «Россия» про выступление "ансамбля с Карибских островов" (?!) породило гигантские очереди, которым бросили мизерную часть билетов – остальное разошлось «по своим». Вся эта джинсово-бриллиантовая тусовка гордо наблюдала за ужимками Фаррела, имитацию пения под «фанеру», сопровождаемую «живыми» выкриками «как бы ямайских» исполнительниц про Кремль и водку. Восторженная от пребывания в первом ряду, вечно молодая артистка кино, на вопрос телевизионщика о впечатлениях от концерта, пафосно восклицала: «Я как будто побывала на деревенском празднике!». А ведь оказалась права, нет теперь в России деревни, где бы ни выступали BM. В целом же мы нормально относились и к диско и к поп-музыке в исполнении ABBA или Smokie, и лихо отплясывали под них на танцах. Да что говорить, посетите нынешние ретро-концерты с участием описываемых фигурантов, и вы поймете, что старая любовь – чистая и бескорыстная не проходит.
Я буду неправ, если не упомяну нашу «музыку для души», которую называют бардовской. Сколько девичьих сердец было разбито простыми гитарными аккордами и простуженными голосами, поющими про горы, походы, войну, далекие страны, и, конечно же, про любовь. В основном, песни передавались из уст в уста, многие, считавшиеся «народными», оказывается, имели авторов, но в процессе своего распространения они изменялись и дорабатывались иногда до неузнаваемости. Вообще авторская песня имела в технических вузах очень питательную и благодарную среду, поэтому барды появлялись с концертами в Школе регулярно. Именно здесь, в зале дома культуры, дал один из своих последних записанных концертов Высоцкий, неоднократно выступали Визбор, Никитины, Берковский и другие. Многие из моих знакомых входили в различные «кусты» клуба самодеятельной песни и каждый год мотались на фестивали. Это были без преувеличения грандиозные мероприятия, собиравшие десятки тысяч человек, причем безо всякой рекламы. Знающая аудитория бурлила задолго до назначенной даты, энтузиасты – организаторы искали подходящее место. За день (!) до слета, руководителям «кустов» становилось известно секретное место, они передавали его по цепочке. И вот уже дальняя электричка вдруг оказывается набитой «под завязку» тысячами молодых людей с рюкзаками и гитарами. Что же творилось в маленьком пригородном поезде, едущем по ярославской глуши – вообще трудно представить. В двери войти было уже нереально, все стояли впритык, люди лезли в окна, а одуревших от неожиданного ажиотажа местных жителей на остановках передавали к выходу на руках. И вот, наконец, в полночь - заветная станция, и несколько тысяч человек движутся в одном им известном направлении, туда, где время от времени взлетают ракеты. Даже деревенские собаки не тявкают, забившись в подворотни, а людской поток обтекает милицейский «газик» и ошалевших от увиденного участковых, которые охрипшими голосами пытаются призвать всех возвращаться по домам, ведь «все отменили». Но вот после ночного марш-броска показывается берег реки, сколоченная эстрада, море палаток, а впереди два дня и две ночи песен.
Авторская песня была своеобразной субкультурой, в которой было много искренности, всем понятных недомолвок, определенного фрондирования. В отдельно взятом вузе она трансформировалась и обогащалась новыми, присущими только этому месту, красками. Наверное, из-за своей принадлежности к обороноспособности страны, в Технилище были очень популярны песни с ракетной тематикой, которые нынешние абсолютно толерантные борцы с шовинизмом заклеймили бы, как проявления империалистической психологии. Нам же на это наплевать, поэтому и сейчас мы с удовольствием поем: «Медленно ракета уплывает вдаль…», или «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» в трактовке «гимна кафедры».
Сейчас, имея возможность найти и скачать любую песню в Интернете, мы несколько утратили тот восторг, который охватывал нас при появлении нового диска. Послушный робот может месяцами сканировать сеть и записывать интересующие нас файлы, объемы коллекций занимают гигабайты, но почему-то пронзительно хочется слушать песни из той, студенческой эпохи, когда в большом зале Дома культуры нашей Школы ансамбль «Аракс» сразил нас наповал, «врезав» «Easy leaven» от «Uriah Heep».
Объективность романтическая
или Мыслей Вожделеющих Трудно Устоять.
Уже описанная мной традиционная диспропорция между мужской и женской частью студенчества Школы вовсе не формировала из нас неких примитивных мужланов с кувалдой в одной руке и стаканом в другой. Хотя то, что почти все девушки умудрялись найти себе супруга среди бесчисленных мужских стад Технилища – тоже правда. Просто за время совместного выживания в вузе критерии выбора своей «половины» у студентов Школы зачастую смещались из зоны розовых и смазливых полувоздушных существ в область настоящих боевых подруг, проверенных в условиях физического и душевного труда, выполнения кучи заданий и проектов и противостояния непогоде на картофельных полях. О сентиментальных вечерах в стройотрядах и колхозах я уже частично повествовал, при этом борьба за привлечение лучших представительниц прекрасного пола в условиях дефицита была весьма ожесточенной. Кстати, советская власть была весьма мудрой, когда располагала недалеко друг от друга учебные корпуса и общежития технических и педагогических или медицинских вузов, «перекрестное опыление» еще Мичурин воспевал. Так что при необходимости мы «добирали» женские взгляды и ласки вне монументальных стен Школы. Вспоминается поездка на танцы во 2-й Медицинский институт, где нашему совсем неизбалованному взгляду предстало такое количество прелестных созданий, что глаза разбежались. Вот уж где мы смогли почувствовать себя настоящими суперменами, особенно на фоне редких смешанных отечественно-иностранных медицинских юношей. При этом удовольствие портил только престарелый отпрыск какого-то арабского семейства с пролысинами и тростью. Он вроде как тоже учился в «меде», но на танцах решил устроить что-то вроде митинга солидарности с борющимся с сионизмом палестинским народом (ха-ха – это в медицинской-то alma mater, где будущих переселенцев в Землю обетованную было – через одного). Так вот вся ненависть этого недо-шейха свелась к рассказыванию какого-то пошловатого и несмешного анекдота про евреев и песне его дружков в традиционных «арафатках». Сионизм он не сокрушил, а вот танцы испортил – и время занял, да и проверяли всех особенно тщательно, и "стукачки" шныряли на этом международном мероприятии. Тем не менее, гормональную силу медичек мы оценили, жалко только, что парня, который нам организовывал танцевальный поход, потом отчислили.
Еще более забавным было наше посещение педагогического заведения. На втором курсе самому большому увальню и сугубо московскому маменькиному сынку нашего потока «повезло»: его заприметила и быстро «взяла на грудь» крупная женщина, обучавшаяся в государственном «педе» имени повсеместного Владимира Ильича. Проживала она в общаге на ВДНХ и столь стремительно стала посвящать Костика в таинства костромского секса, что он, заплутав в углах кровати с панцирной сеткой, забросил учебу и был отчислен из наших рядов за неуспеваемость. Перед тем как покинуть групповой коллектив, он решил осчастливить нас щедротами педагогического вуза, а посему завлек страждущих в поход в поглотившую его «обитель порока». Это потом мы узнали, что принимающая сторона обучается на «дошкольном» факультете, а поначалу все выглядело заманчиво: неистощимые женские ресурсы, состоящие из истосковавшихся ввиду полного отсутствия мужиков-сокурсников студенток. Мы, естественно, захватили с собой, хотя нас заверили, что мероприятие почти официальное и будут организованы «праздничные столы». Сомнения в затее стали закрадываться на входе в педагогическую общагу, где нас тщательно зарегистрировали как участников «мероприятия». Далее нас встретил Костик со своей пассией и блаженной улыбкой мартовского кота. Для мероприятия в коридорах были действительно поставлены столы с салатиками, напитком «Буратино» и одинокой бутылкой шампанского (на всех!). У стен стояли достаточно симпатичные представительницы приглашающей стороны, надевшие в честь такого события свои самые любимые вещи. А вот дальше началось самое веселое: то ли девушки слишком сильно прониклись изучаемой психологией детей дошкольного возраста, то ли им не на ком было практиковаться, но нам предложили сыграть в разные игры – «ручеек», «угадайку» и проч. Мы вначале думали, что это такие прикольчики, но девушки увлекались все больше, и на наши робкие предложения разбавить игровой ряд хотя бы «бутылочкой», неизменно и гордо отвечали отказом – мол, в программе мероприятия это не предусмотрено. А тем временем Костик со своей партнершей смылся под шумок «в нумера», и нам стало совсем тоскливо. Хорошо еще, что «у нас с собой было», так что, выходя по очереди из «ручейков» и «караваев» в туалет «попудрить носик», мы там же благополучно «промачивали горло». Печенье со столов было превращено в закуску и употреблено, настроение поднялось, и дабы не портить его неистовыми играми, мы дружно снялись из слишком гостеприимного гнезда последовательниц Макаренко и поклонниц Агнии Барто, попросив при этом передать инициатору мероприятия Косте, что «мы с ним завтра поговорим насчет воспитания подрастающего поколения». Девушки расстроились, а мы, вырвавшись из «дошкольных» пут, тут же отправились в пивняк «Шайбу» на ВДНХ снимать полученный стресс. Там же мы единогласно приняли решение отлучить Костика от нашей компании за «неслыханное динамо» до тех пор, пока не исправится.
Эта история получила своеобразное продолжение на празднование Нового года, только мы уже выступали принимающей стороной, а знакомые нашего приятеля Толика теперь уже из Пищевого института – гостьями. Мы серьезно готовились к приезду: готовили нехитрый стол, закупили какую-то редкую прибалтийскую водку и вино, освободили одну из двух комнат для танцев и праздничного стола. «Пищевые» девушки были вовсе не похожи на педагогинь, а так как их было пятеро на наших шесть бойцов, намечалась даже своеобразная конкуренция. Но видимо прибалты уже тогда нас не любили: после третьего тоста Серега Малый беззвучно «прилег отдохнуть», затем пригласивший девушек Толян, выйдя на минуточку из комнаты, вернулся в состоянии, позволившем ему только не замечая никого пройти и рухнуть на кровать. Его поместили в соседнюю комнату под бочок к Малому, но Новый год уже шагал по нашей общаге во всю свою разрушительную силу. Поздравив соседей, я вернулся и застал ужасную картину: в резервной комнате количество отрубившихся удвоилось, а в «праздничной зале» пять разгневанных дам под музыку сидели(!) и сверлили (!) неутоленными и распаленными шампанским взглядами Серегу Большого, который не мог охватить своим расслабленным мышлением обрушившегося на него женского внимания. Совместно мы еще попытались хотя бы танцами по очереди ублажить приглашенный коллектив, но чем дальше, тем труднее было выдерживать баланс сил и нарастающее недовольство. Кончилось все печально: девушки непреклонно заявили, что уезжают первым же трамваем к себе на Сокол, мы с Серегой Большим с похмельной тоской оценивали перспективы переться на другой конец Москвы, но тут возник Малый – протрезвевший и злой от осознания потерянной возможности прикоснуться к женской ауре. Мы, к тому времени уже пресытившиеся оным, стали предлагать ему наверстать упущенное, сопроводив соратниц по Новому году к теплым местам их обитания, но наша податливость и лесть его настолько насторожили, что он пошел в глухую «несознанку», а провожание все равно пришлось осуществлять нам. Это празднование было последней попыткой группового прикосновения к женскому обаянию, и в дальнейшем мы как-то незаметно перешли в индивидуальный разряд. Кстати, наши боевые и все понимающие подруги по Школе после всех этих приключений с представительницами «женских» вузов, значительно выросли в наших глазах, сердцах и прочих органах.
Честно говоря, мне не хотелось бы, чтобы у читателей сложилось превратное мнение, что в Технилище произрастали существа, заменявшие свои душевные потребности спиртным. Напротив, романтизма в нас бродило – через край, а так как «секса в нашей стране в то время не было», то, наверное, была его разновидность – «секс романтический», то есть бесплатный. Нет, жрицы любви существовали, но они работали с совершенно другим контингентом, а в студенческой среде, в общем-то, старались особо не светиться и уж тем более не гордиться своими навыками. Мы же прошли все институты работы души, связанные с любовью: страдания неразделенного чувства, упоение страстью, расставания из-за глупости и обстоятельств, осознание неправильности существования друг без друга, недооценки и переоценки себя и других. Каждый шел к своему счастью своей дорогой: двое наших одногруппников прошли через первые и, наверное, скоропалительные браки, чтобы после диплома соединиться и жить счастливо. Уже описываемый Сергей пронес через годы еще школьное чувство, преодолел временные размолвки и расстояния и вырастил двух замечательных сыновей. Один из наших «ветеранов», пришедший в институт после армии и женитьбы, встретил свою настоящую любовь уже в Москве, прошел вместе с ней все мытарства «лимитчиков», но только закалился – и счастлив до сих пор. Главное, что чувства были искренними, а деньги и прочие блага в отношениях играли совсем не первые роли. И пусть кто-нибудь скажет, что это плохо и не правильно…
Иногда мне кажется, что свои идеалы красоты и изящества форм, которых нам порой недоставало в институте, выпускники Технилища переносили потом на создаваемые системы вооружения, поэтому-то наши ракеты и поныне обладают такой магически-хищной и притягательной красотой. Это, конечно, шутка, но с долей правды.
Спорт
или Можно Вылететь от (без) Тренировок Упорных.
Было бы неправильно, если бы у читателя возникло ощущение, что наша студенческая жизнь протекала между Сциллой изнурительной учебы и Харибдой соблазнов в виде вечеринок и девушек. Здоровый дух требовал соответствующего тела, формированием которого занималась в советское время физическая культура. Для фиксации процесса самосовершенствования существовала целая система под названием ГТО («готов к труду и обороне»). И вся страна от «первоклашек» до солидных дядек время от времени по зову партии (комсомола, пионерии) пыхтела и тужилась на беговых дорожках, лыжнях и перекладинах, демонстрируя нашу силу и здоровье «потенциальному противнику». Над этим можно смеяться, но, сравнивая свое поколение с нынешним, нужно признать, что мы были более физически развитыми. Я, кстати, не могу себе представить, чтобы кто-то из ребят нашего двора (класса, группы) вообще не умел играть в футбол – он просто был бы постоянным объектом насмешек. С плаванием и лыжами было сложнее, многое зависело от места проживания, но для этого в институте и существовала целая система «исправления физических недостатков».
В Школе было много различных спортивных секций, так что можно было выбрать себе занятие по душе. Те, кто не мог (или не хотел) пройти отбор в секции, попадал в группы так называемой общефизической подготовки (ОФП). Как же жестоко обманулись «халявщики» на поприще спорта, ожидавшие, что в этих командах «дистрофиков и толстяков» они запросто получат зачет. Преподаватели ОФП были как на подбор садистами по натуре и требовали постоянного посещения занятий, а пропущенные - должны были отрабатываться. Кроме того, повышение общефизической подготовки производилось в основном на свежем воздухе и в любую погоду. Вспоминается, как красавец – мужчина с нашего потока, имевший разряд по вольной борьбе, решил не утруждать себя потением на ковре, а пошел и записался в группу ОФП. Весь первый семестр он подсмеивался над нами и не мучил себя посещением физкультуры, рассчитывая легко сдать нормы «хиляков». Веселился он ровно до зачетной недели, когда его физическая форма никого не вдохновила, зато пропущенные занятия пришлось отрабатывать бегом на длинные дистанции. Теперь уже мы наслаждались видом нашего атлета, нарезающего круги по обледенелой набережной между мостами, под строгим взглядом тренера с пятого этажа Главного корпуса. Профилактика желания «халявы» дала удивительные результаты: страждущий зачета похудел, обветрился, набрал хорошую форму, а в начале следующего семестра бросился в ноги тренеру по вольной борьбе и в дальнейшем с удовольствием возился на ковре, вспоминая общефизическую подготовку как кошмарный сон.
Обязательная сдача норм ГТО изначально содержала забавные моменты. С приходом зимы особенно весело было наблюдать за студентами, приехавшими из южных районов страны и пытавшимися освоить лыжи, которые почему-то постоянно норовили наехать друг на друга. Здоровенные мужики, стараясь и чертыхаясь, падали через каждые несколько метров и к концу занятий выглядели довольно комично. Достаточно быстро уяснив, что сдать нормы такими темпами нереально, а зачет получать необходимо, страдальцы обратились к неиссякаемому источнику студенческой солидарности, бившему, как правило, где-то недалеко от пивных автоматов. Так что мне, как и многим другим «северянам», пришлось (естественно – небескорыстно) отмахать пять километров по лыжне как минимум еще за троих, благо при регистрации на старте студенческий билет не спрашивали. Главное было при этом не переусердствовать, дабы не подвергать результат сомнению. А то уже упоминавшийся мной Малый, который по причине маловесной изящности организма и в соответствии с законами физики просто не мог толкнуть ядро дальше трех метров, для сдачи нормы ГТО обратился за помощью к здоровяку – одногруппнику. Тот, благополучно назвавшись чужой фамилией, зашвырнул железяку сколь легкомысленно, столь и далеко. На следующей тренировке в футбольной секции, где мы все занимались, появился взволнованный тренер легкоатлетов, который стал упрашивать нашего наставника отпустить Серегу на соревнования, так как показанный им результат по толканию ядра оказался где-то недалеко от рекорда факультета. Наш "коуч" долго уточнял, о ком именно идет речь, и нет ли ошибки, но все же пошел навстречу коллеге и подозвал «рекордсмена». Какое же разочарование было написано на лице представителя «королевы спорта», когда он увидел «нитевидные» мускулы Малого. Хорошо еще, что преподы не злобствовали и не принципиальничали, а посему результаты были зачтены, нормы сданы и даже «серебряные» или «золотые» значки ГТО получены.
По существовавшей тогда практике, спортсмены уровня кандидатов в мастера спорта и выше, имели определенные преимущества при поступлении, но в дальнейшем без нормальной успеваемости очень быстро вылетали из института. Были, впрочем, и исключения: ходили легенды, что один знаменитый фигурист как-то незаметно учился в Школе несколько лет, и что волейбольная команда, бывшая тогда призером союзного чемпионата, постигает науки в основном через «двойной блок» и атаки «первым темпом». Может быть, но ведь двое из той команды входили в основной состав сборной страны, которая даже «серебро» Олимпиады оценивала, как неудачу. В Технилище всегда была очень сильная боксерская секция, через которую прошли многие чемпионы. Тренерами этой секции работали уникальные люди (чего стоил, например, один, всегда моложавый чемпион Спартакиады народов СССР времен первой пятилетки), да и по сложившейся традиции спорт в вузе возглавляли боксеры. Меся весь первый курс грязь на футбольных полях, и не успевая при этом ни нормально поесть, ни помыться, мы с завистью наблюдали за нашими соратниками, записавшимися в боксерскую секцию и стучавшими по грушам в уютном спортзале в Главном корпусе. Брали туда практически всех нормальных и здоровых, единственным условием было раз в году обязательно выступить на соревновании «Открытый ринг», где новички с энтузиазмом молотили друг друга в борьбе за получение зачета. В конце концов, и мы с приятелем решили, что время от времени случающиеся синяки и шишки не очень большая плата за нормальные условия сочетания спорта и учебы, так что оставшееся время мы тоже провели в обществе перчаток и груш. Портило идиллию только наличие в секции двух «чудиков», которых мы между собой называли «шкаф» и «комод» за квадратность фигур и несоразмерность длины рук. То ли их в детстве уронили, то ли это были генетические мутации, но они настолько балдели от возможности помахать руками, что даже тренерские указания им были нипочем. В результате с ними никто не хотел тренироваться в паре, предоставляя им возможность долбить друг друга «по полной». Практически после каждой тренировки они уходили с разбитыми носами и прочими следами неуемного применения силы при слабости мозга, но при этом абсолютно довольными. Мы же благополучно прошли обязательную физкультурную программу, а полученные навыки бокса в нашей стране никогда не были лишними. В целом же спорт всегда оставался где-то рядом с нами, так что время от времени футбольный, волейбольный или баскетбольный мяч извлекался из-под кровати, а бросить клич в общаге или в стройотряде и набрать желающих поиграть, было несложно. В этом плане вспоминается своеобразная спартакиада, которая случилась, когда мы были на строительстве БАМа. Местный трест прикормил неплохую (как считал) волейбольную команду и рассчитывал разгромить студентов из ССО, однако не учел волейбольные традиции Школы. У нас нашелся достойный ответ в лице двухметрового кандидата в мастера спорта по прозвищу Мамонт "со товарищи". Уж и порезвился он, раз за разом засаживая в первую линию мячи, да еще и поверх блока, так что местные вожди очень быстро погрустнели, проспорив ящик пива.
К московской Олимпиаде Школа получила шикарный подарок в виде спорткомплекса, так что последующие поколения студентов даже не подозревали в каких маленьких зальчиках, расположенных в закоулках Главного корпуса нам приходилось заниматься. И сейчас, участвуя в ветеранских турнирах памяти знаменитого завкафедрой и призера Олимпийских игр, невольно вспоминаешь и футбольные матчи на офицерском стадионе, и многосерийные баскетбольные «рубки» между сотрудниками нашего факультета и кафедрой физвоспитания, и многолетнее волейбольное чемпионство нашей кафедры. О спорт – ты мир…
Кафедра
или Мастерская Выдумывания Тактических Устройств.
Начиная с третьего курса, наши закаленные в борьбе с науками и угрозами отчисления мозги попадали в объятия родной кафедры. Первым предвестником выбранного пути стал неунывающий аспирант – куратор нашей группы, которого мы звали Карлыч. В принципе он должен был стать нашим постоянным талисманом на оставшееся время обучения и иногда мог даже помочь в плане получения допуска на пересдачу или установления контактов с преподавателями родной кафедры. Мы, в свою очередь, понимали свою роль дополнительного геморроя для молодого ученого, и не сильно расстраивались, если он исчезал на непозволительно долгое время. Вторым предвестником нашего созревания стал курс введения в специальность, где мы посредством недоговорок и полунамеков лектора прониклись большой важностью и секретностью стоящих перед нами будущих задач и вызовов со стороны заграничных милитаристов. Когда же мы стали обладателями «красной книжечки» обитателей спецзала, то осознали свою причастность к чему-то большому и закрытому, где инструкция братьев Стругацких «перед прочтением – сжечь» воспринималась почти не как юмор. Ощущения подкреплялись лабораторными стендами, на которых пылились разрезанные и не очень, когда-то летавшие и стрелявшие железяки, подходы к которым охранял суровый и чем-то похожий на небезызвестного мифологического персонажа заведующий этим хозяйством Николай Васильевич – главный враг праздношатающегося студенчества. Честно говоря, образцы «изделий» и тогда имели довольно преклонный возраст, но в целом давали представление о внутреннем устройстве и инженерных решениях, воплощенных в них. По мере продвижения к диплому мы более подробно ознакомились с натурными образцами техники в кафедральном учебном корпусе на экспериментальной базе и поняли, что случись 41 год, с помощью только его содержимого можно было бы довольно долго сдерживать коварного врага на подступах к столице. Ну а кафедральные испытательные стенды на базе без всякой иронии были одними из самых «продвинутых» в отрасли и позволяли проводить уникальные эксперименты.
Как дань прогрессу на кафедре существовал вычислительный центр, оборудованный гордостью советской электроники того времени – ЭВМ «Наири». Горячие кавказские умельцы не только сумели склепать нечто с множеством лампочек и съемных блоков, занимавшее половину обычной аудитории, но и придумали какой-то свой язык программирования с аббревиатурой ЯАП. Лаборанты расшифровывали это как «язык армянского программирования» в связи с большим количеством команд «введем» и «вставим». Мы гоняли на этих монстрах разные задачки под пулеметный стрекот печатающих устройств, параллельно постигая особенности отечественной техники. Когда машина «зависала», печать прекращалась, а всяческие лампочки начинали мигать, появлялся лаборант – инженер Николай и слегка небрежно, но точно бил рукой или ногой по только ему ведомому съемному блоку, после чего «Наири» обычно выходила из ступора и снова начинала считать и трещать. Работа на ЭВМ тогда была самым «писком» научно-технического творчества, сродни нынешним упражнениям с «нанотехнологиями», поэтому по мере продвижения к диплому в воздухе все больше витали завораживающие слова Алгол, Фортран, PL1 и т.п. Позднее на факультете появились машины серии ЕС, и мы гордо таскали здоровенные стопки перфокарт в пластиковых обложках, интимно перетянутых позаимствованными у женского мира резинками. Перфокарты были бумажными и часто заминались при загрузке, поэтому их постоянно приходилось перебивать. Зато когда удавалось что-нибудь посчитать, мы чувствовали себя первопроходцами, ведь сопутствующий инструментарий тогда был почти не развит, так что каждая программа несла в себе уникальные черты (куда там нынешним обладателям «персоналок», которые скорее «пользователи», чем «творцы»). Кстати, именно тот факт, что наши инженеры, аспиранты и ученые зачастую совмещали в себе физика, программиста и отладчика при решении сложнейших задач, всегда удивлял зарубежных исследователей, которые решали те же вопросы целыми коллективами. Все это происходило не только от нашей «бедности», но и «от большого ума», своеобразного научного нахальства и стремления «догнать и перегнать».
Организационно наша кафедра представляла собой некий центр научной мысли, «головной» в отрасли по подготовке специалистов для создания нескольких классов «газоимпульсных» систем. Такое положение обеспечивало связи не только с профильными отраслями, но и с аналогичными центрами на базе региональных вузов из Питера, Томска, Самары, Ижевска, Новосибирска и других городов. По ключевым направлениям исследований, государство финансировало многолетние темы, в рамках которых ученые обменивались полученными результатами. Для этого существовали семинары, которые по названию самой темы («Дерево») получили прозвище «деревянные». Порой эти встречи были столь плодотворными и горячими, что участники и впрямь впадали в состояние, соответствующее прозвищу. В связи с тем, что эти семинары пользовались популярностью еще и у военных, позднее было принято решение перенести мероприятия на подмосковную экспериментальную базу, где вдали от столичной суеты на свежем воздухе уже ничто не мешало общению разноведомственных специалистов. Обсуждение научных и околонаучных вопросов облегчалось тем, что многие из участников были выпускниками Школы и нашего факультета, и им было что вспомнить. В нынешнее время в условиях падения уровня преподавания и необходимости восстановления научного потенциала учебных заведений, может, имеет смысл вернуться к своеобразной пирамидальной структуре взаимодействия профильных вузов, в которой Технилище могло бы играть роль концентратора научной мысли и регулятора учебных процессов.
Преподавательский состав кафедры состоял из специалистов достаточно широкого круга задач – от приложений теории вероятности и колебаний до газодинамики и автоматизированного проектирования. Возглавлял ее заслуженный деятель науки и техники, доктор наук и профессор, автор основополагающих трудов и теорий расчета, которого на кафедре звали Шеф. Нужно отметить, что помимо всего этого набора регалий, исходя из нынешних критериев, был он еще и грамотным менеджером, руля практически всеми процессами на вверенном ему участке. В свое время, для прихода к власти во времена «волюнтаризма» пришлось решительно и в полном соответствии с законами того общества указать на недостаточное внимание предшественников к ракетной технике, которую «кукурузный» генсек очень хотел выпускать «как колбасу». Затем, после смены вождя, пришлось отбиваться от недоброжелателей и обличать «недальновидных» товарищей, недооценивших уже артиллерию, которая еще «очень и очень». Все эти войны были выиграны завкафедрой просто с блеском, а уж какой авторитет у военных был обретен – нечего и говорить. При этом он не был (!) членом той самой Партии, что по тем временам и представить-то трудно. Как раз для решения «вопросов партстроительства» на кафедре был «штатный» комиссар, разруливавший по распоряжению Шефа возникающие проблемы «чисто и конкретно». Почти гениальной была и кадровая политика. Понимая, что без притока мозгов наука деградирует, а без связей и благосклонности чиновников и генералов не будет чем кормить те самые мозги, великий стратег поддерживал устойчивый баланс «умных» и «блатных» сотрудников. Довольно часто эти качества совпадали, все же в Школе слабые не выживали, однако отдельные экземпляры отпрысков «от лампасов» и даже «от черной икры», попадались. В связи с тем, что места в аспирантуре и преподавательские должности в то время считались исключительно престижными, своеобразный бартер позволял Шефу взаимовыгодно обменивать «живой товар» на новые темы, испытания, оборудование, укрепление влияния и связей кафедры (но не на личное обогащение, что характерно для нынешнего времени). Интересен был процесс подготовки диссертаций сотрудниками и аспирантами. Сначала соискатель, как обычно «неприкаян и пинаем», маялся пару лет, пытаясь нарыть материала, и хоть как-то привязать свои измышления к оборонным нуждам. Когда же отчаяние и сомнения начинали одолевать беднягу, а на горизонте уже маячил конец аспирантуры, Шеф обращал на него высочайшее внимание. Собирался консилиум, на котором все раскладывалось по полочкам, устанавливались жесткие сроки, давались нужные контакты в отраслевых НИИ и КБ, определялись оппоненты и рецензенты – и работа закипала. И вот уже какие-нибудь вероятностные математические приложения оказывались внедрены в «предварительную комплексную оценку тактико-технических характеристик изделия №…», в отраслевых журналах и сборниках выходит пара статей, а разброс отклонений изделий при натурных штатных испытаниях «полностью соответствует модели, разработанной автором». Еще несколько завершающих «мазков великого мастера» - и на картине появляется обалдевший от счастья свежеиспеченный кандидат наук. Но только не думайте, что таким образом в науку попадали бездари, за таких завкафедрой не брался, просто громадный опыт и авторитет позволяли ему точно просчитывать необходимые действия, а вот это тогда не покупалось ни за какие деньги. Кстати, нарушители установленного Шефом порядка, столь же решительно «ставились на место», рискуя получить на защите перебор «черных шаров». Примерно так выковывался коллектив кафедры, многие годы занимавший ведущие позиции в прикладной науке, костяк которого сохранился и до сих пор. А вообще Шеф был удивительным жизнелюбом и настоящим мужиком. На кафедре ходили легенды о его любимом коктейле: граненый стакан наполнялся на треть тертым хреном, заливался водкой, все это перемешивалось и выпивалось залпом. Поговаривали, что сотрудники, не способные оценить прелестей этой смеси, весьма рисковали своим научным будущим. Крутой характер Шефа в совокупности с недюжинной силой иногда проявлялся с совершенно неожиданной стороны. На банкете в ресторане по случаю защиты очередной диссертации, подвыпивший молодой и здоровый завсегдатай заведения повздорил с ним и решил проучить «дедушку», но был тут же отправлен в нокдаун. Началась заварушка, пришлось заслуженному деятелю науки и техники в чужой одежде скрываться от вызванной пострадавшим милиции. Ну что тут можно сказать: «Гвозди бы делать из этих людей…». Умер же «Ученый с большой буквы», как и жил: его сердце остановилось на кафедре…
Случались, правда, и в столь отлаженном механизме интересные отклонения от «генеральной линии». Так аспирантом у нас был сын заместителя министра, компанейский парень и «диагональный» чемпионской кафедральной сборной по волейболу. Будучи человеком увлекающимся и почитывающим в то время всякую диссидентскую литературу, он решил ни много ни мало – изменить систему преподавания. Обобщив всяческие высказывания сотрудников о студентах, их желании (а вернее – нежелании) учиться, и т.д. и т.п., он «родил» и напечатал на машинке в трех экземплярах некий «труд» под условным названием «Как нам реорганизовать высшее образование». Движимый самыми лучшими намерениями и будучи даже членом КПСС, знатный аспирант вынес свой крик души на народное и партийное обозрение. Реакция «товарищей» была ожидаемо-суровой. Лучше всех высказался доцент, и по совместительству сын бывшего главного политрука всего нашего министерства обороны: «Он же нас всех тут с г..ном смешал!». Остальные высказались не так образно, но единодушно-осуждающе. Вредоносный труд автору было предписано собственноручно уничтожить, а перед партией – покаяться, даже несмотря на актуальность поднятых вопросов, и «такого уважаемого» родителя. Самое интересное, что один экземпляр успел раствориться в коллективе, и время от времени «всплывал», веселя кафедральный люд оригинальными идеями и узнаваемыми персонажами.
Я же могу только благодарить судьбу, которая свела меня с людьми, которые и теперь во времена цинизма и научной серости продолжают выковывать в кафедральном горниле настоящих специалистов. Не потому ли в попечительском совете факультета, в который входят и ученые, и руководители, и предприниматели, доля выпускников нашей кафедры весьма значительна.
Ты слышишь, как грохочут сапоги…
или Мыслей Военных Труды и Утехи.
Военная кафедра была такой же традицией Школы, как оборонно-космический уклон специализации подготовки специалистов. Даже знаменитый «поплавок» - значок об окончании высшего учебного заведения, который в то время с гордостью привинчивали к лацкану пиджака, в Технилище трансформировался в овал зеленоватого цвета, с ветвистой растительностью и красной звездой, которая обычно красовалась на знаках только выпускников военных училищ. Соответственно и обзывался наш знак «капустой», тогда еще без всякого намека на доллары.
Объективная реальность в виде военной кафедры, начиная с пятого семестра, имела в наше время и свой визуальный образ, деливший нас на два лагеря – длинноволосых студентов начальных курсов, и стриженых старшекурсников, заматеревших в борьбе с науками и строевой подготовкой. А ведь это было время, когда ходить с короткой стрижкой было почти неприлично. Процесс борьбы с собственной шевелюрой был мучительным, волосы оставлялись максимально возможной длины, зачесывались, подравнивались, но не прекращали свой предательский рост. Каждое занятие на военной кафедре начиналось одинаково: раздавалась команда «Кругом!» и офицер начинал визуальный осмотр. Как же мы тянули шеи, пытаясь приподнять кромку волос над воротником, но раздавалось безжалостное «Выйти из строя, кругом марш!», и ты в сопровождении других пострадавших отправлялся в хорошо знакомую ближайшую парикмахерскую. У меня вообще сложилось впечатление, что эта цирюльня выполняла свой план исключительно за счет слушателей военной кафедры Школы. Единственное успокаивало: здесь не нужно было объяснять, какая тебе нужна стрижка, все мастера пытались оставить тебе максимум растительности, сосредоточившись на ровной окантовке. Для них-то в этом была прямая выгода – ты быстрее вновь попадал во власть ножниц. Так что после непродолжительной процедуры мы возвращались в военные пенаты, и после вторичного контроля допускались к занятиям. По нынешним временам, у парикмахерской и военной кафедры сложился коммерческий альянс, и люди в погонах вполне могли бы претендовать на часть прибылей, но в условиях бритоголовой современности, боюсь, вопрос стрижек потерял свою актуальность.
Формально военная подготовка считалась отделенной от учебного процесса, вроде как церковь у нас была отделена от государства, но фактически она каждую сессию добавляла нам экзамен и пару зачетов, которые совсем не были легкими. Автоматически они добавлялись к пяти максимально разрешенным по остальным предметам, плюс защиты проектов и «зачеты с оценкой», которые ничем не отличались от экзаменов, так что нынешнее поколение студентов и представить себе не может нагрузки, которые мы преодолевали в конце каждого семестра. Особый статус военной кафедры подтверждался и уровнем командно-преподавательского состава: наверное, в единственном гражданском вузе ее возглавлял аж генерал-майор. Соответственно и преподаватели всячески старались донести до нас всю значимость такого положения, хотя сами попадали в Школу разными путями: кто-то из строевых частей, другие – из летных, попадались и кандидаты наук. Так что все они вносили своих «тараканов» в мучительный процесс рождения новых офицеров. Один майор «из летных» обожал носить сапоги, блестящие и поскрипывающие, а также галифе как будто из военных фильмов. Когда мы выезжали на недельные сборы, он торжественно вручал группе позаимствованный из какой-то пионерской комнаты барабан, и в дальнейшем «тащился» от вида марширующих под его дробь двух десятков мужиков во время следования на занятия и обратно. Впрочем, такой способ передвижения иногда был и необходим, так как позволял нам встряхнуться. Несмотря на вечерний контроль, мы расписывали «пулю» до поздней ночи или раннего утра, а потом весь день мужественно боролись со сном. А вот это было совсем непросто: в командную машину набивалась куча народа, а монотонный голос преподавателя в дополнение к гудящим и помигивающим приборам «вырубал» нас минуты за три. Если повезет, можно было ухватиться за какие-нибудь ручки и изображать увлеченный процесс изучения показаний приборов, правда с закрытыми глазами, но голова все равно предательски кивала. Так что, выйдя на минутку, офицер застал нас уже глубоко и безнадежно спящими, что и вызвало карательные меры – дополнительные полчаса занятий за счет обеденного перерыва. При этом он еще постоянно и внимательно смотрел за нашим состоянием, и весьма эмоционально взбадривал клюющих носом. Никогда больше я не испытывал такого всепоглощающего желания спать, но приближался предательский вечер и опять преферанс, и опять безжалостное утро. На обратном пути в Москву мы массово и мгновенно «вырубились» в электричке и нас еле растолкали сердобольные пассажиры, да и мои Сереги потом заволновались, когда я после этой поездки проспал часов пятнадцать кряду.
Завершающим аккордом нашей военной подготовки были полуторамесячные сборы, на которые мы были направлены на территорию «незалежной» Украины, где-то между Кременчугом и Полтавой. Именно там, среди полей и водохранилищ, мы должны были проникнуться духом службы в части ПВО дальнего радиуса действия. Доставившие нас к месту службы майор и подполковник мгновенно растворились в богатой украинской природе, а вот местное командование особо нас не ждало. Нам отвели место на задворках части и поместили в большую палатку с двухъярусными кроватями. Затем выдали форму образца 43-го года, одев которую мы сразу стали похожи на фигурантов фильмов о войне и поняли, почему сборников называют «партизанами». Кстати, гимнастерка жива и до сих пор, в ней дети в школьных спектаклях изображали героев Отечественной. Дальше началась жизнь с утренними пробежками, непонятной едой, в которую «щирые» украинские поварихи вбухивали много комбижира, вызывавшего даже у нас, привыкших к студенческим столовкам, мучительную изжогу, а также строевой подготовкой и передвижениями неприкаянных групп между различными площадками дивизиона. Для начала к нам даже пристроили майора, боевого офицера с орденом. Он нам поведал про то, как выполнял интернациональный долг в стране фараонов и даже сбивал сионистские «Фантомы», но жене надоело ждать героя, и она исчезла. Обычно после такого рассказа майор исчезал и «нарезался» в стельку. Мы его честно прикрывали, но он умудрился в запое накуролесить и влезть в драку, после чего был офицерский суд чести, и бравого наставника от нас убрали. После этого мы вообще бродили неприкаянными, а в основном – загорали. В связи с тем, что на площадках подготовки и хранения не было даже солдатиков, появилась мода загорать голышом. На тридцатиградусной жаре это было опрометчивое решение, и к вечеру самые нежные и обычно закрытые места обгорели в первую очередь. Вечером в палатке разыгралась трагическая история. Инициатор военного нудизма попросил народ дать ему какой-нибудь детский крем, дабы смягчить жжение, но в темноте перепутали тюбики и дали произведение болгарских умельцев – зубную пасту «Поморин». Эта едкая субстанция изготавливалась с помощью каких-то минеральных солей и содержала довольно много спирта, так что алкаши даже разводили ее и пили. Тиха украинская ночь, но жуткий вопль ее прорезал. Потом он перешел в упоминание родственников коварного «данайца дары приносящего», и даже исправление ошибки не принесло облегчения страданий. Конец нудизму положило незапланированное появление на складах жены одного из офицеров, которая наткнулась у особо охраняемого объекта на группу раскинувшихся мужских тел, заорала от неожиданности и «ломанула» через кусты в штаб. Там она наябедничала, нас отругали и отдали от греха подальше молодому лейтенанту, который был нашим сверстником. Перед ним стояла задача наблюдать за демонтажем радиолокационной станции, которую предполагалось разобрать, переместить по частям на новую более высокую насыпную гору недалеко от старой, а там вновь собрать. Тут уже у нас сработало инженерное мышление, мы прикинули возможность передвижения РЛС в собранном виде с помощью рельсов, бревен, тросов и двух танков. Главное было убедить руководство части вопреки правилам сделать это, и решающим аргументом послужил наш довод, что передислокация станции за неделю вместо четырех месяцев по регламенту, обязательно добавит звезд на погоны заместителю командира части. Танки были взяты в соседней части, рельсы, бревна и тросы нашлись, так что через пару дней, как в старом фильме про строительство моста, РЛС стронулась со старого места и поползла к новому. Здесь ее посадили на закладные болты, и она стала красоваться над лесом, наполняя наши инженерные сердца гордостью. Ошалевший от счастья лейтенант получил поощрение и обещание внеочередного представления на должность, а мы от него – килограмма три конфет. Далее в части на нас смотрели уже достаточно лояльно, даже разрешили играть с солдатами в футбол, однако в конце сборов произошли события, нарушившие плавное течение службы.
Сначала командование части решило нас использовать для шефских работ в близлежащем колхозе. Там были поля с овощами и сады с яблонями, грушами и сливами, продукцию которых на маленьком заводике перерабатывали в консервы и даже вино. Естественно солдаты во время шефских работ напивались до бесчувствия, поэтому и было принято решение бросить на прорыв нас, неизбалованных и ответственных (?). Мы, конечно, неплохо поработали, тем более что украинский колхозный борщ с баранинкой был таким, что заставил нас мы просто выползать из столовой. Заодно с собой каждый нарвал, чего ему и сколько хотелось. Вечером все проигнорировали ужин, а в палатке объедались прихваченными фруктами, что в целом произвело всеобщий слабительный эффект, так что ночью вход в палатку не застегивался. Положительный и трезвый выезд воодушевил командование, и нас через пару дней снова направили на работы. Но вот тут уж подготовленные и обогащенные опытом, мы поставили процесс на поток, фрукты были упакованы в ящики и наматрасники. Как назло, когда мы их, надрываясь, тащили в палатки, навстречу попался командир части с сопровождающими. Наверное, мы напомнили ему отступающие от Москвы наполеоновские (а может, немецкие) войска, так что слова «мародеры» и «крохоборы» в устах полковника были единственными нематерными. Потом было построение, приказ сдать продукты на кухню (который мы не исполнили), и наряды на дежурство. По стечению невеселых обстоятельств в день моего дежурства получили заслуженную увольнительную сдававшие кровь четверо наших студентов. Это была суббота и местный день свадеб. Одетые в форму времен войны, наши партизаны были затащены прослезившимися ветеранами на свадьбу и упоены горилкой до невменяемого состояния. Конечно же, вовремя из увольнения никто из них не вернулся, так что я был обречен каждые полчаса бегать на доклад к дежурному по группе дивизионов. Разными путями, собрав все силы в кулак, доблестная четверка часам к четырем ночи в буквальном смысле этого слова приползла-таки на свет прожектора, правда, потеряв при этом сапог и две пилотки. Утром как «двое из ларца» по сигналу полковника «нарисовались» наши кураторы с кафедры, обсудили с командованием варианты наказаний, и сошлись на самом садистском. Оставшиеся три дня наши «свадебные шаферы» копали громадную пожарную яму шесть на шесть и два в глубину. Закончились сборы без потерь, так что через неделю мы все сдавали заключительный экзамен, радуя неведомо как попавшего на него старенького генерал-лейтенанта фразами типа «Наши доблестные войска опрокинули противника, и вышли на оперативный простор…». Офицерские чины были заслужено получены, а виртуальные лейтенантские звездочки – успешно обмыты. Многим они, кстати, пригодились в последующей жизни: кто-то ушел в военные НИИ, кто-то в МВД или КГБ. Так что уроки военной кафедры мы запомнили надолго…
Диплом
или Маленький Выхлоп Титанических Усилий.
Завершающим аккордом постижения Школы, несомненно, являлся дипломный проект. Именно эти полгода работы впервые за годы разъединяли состав группы: остававшиеся на кафедрах продолжали исследовательскую работу, которую начинали ранее на четвертом и пятом курсах, распределенные на фирмы, как правило, делали там же и свои дипломы. Нужно отметить, что перечень тем был весьма нескучным, наряду с достаточно надоевшими за время обучения летающими и стреляющими «спецсистемами» попадались совершенно экзотические проекты типа «возьми то, не знаю что, построй то, чего никогда не было». Теперь я понимаю, что это была не блажь кафедр, просто «незашоренные» мозги студентов действительно позволяли по-новому взглянуть на, казалось бы, не решаемые проблемы. Так что никто из нас не удивлялся, увидев в специальном чертежном зале неунывающего соратника, разрабатывающего проект космической станции на тысячу человек, который в списке использованной литературы указывал популярные журналы типа «Техника – молодежи» и «Space technologies». Оттуда прямо на листы перекочевывали устройства для создания искусственной гравитации, маршевые и корректирующие плазменные двигатели, которых реально не было, но которые должны были быть. Соответственно, и защиты проектов протекали по-разному. Так «семеро смелых» из нашей группы, распределившиеся в знаменитое КБ, дружно извлекли из его архивов и перенесли на ватманские листы «изделия», похожие как клоны, отличавшиеся только размерами, немного компоновками, немного деталями, немного технологиями. На защите очередной оратор шел вдоль шести скрепленных листов и, тыкая в разные места, увещевал высокую комиссию, что все это будет замечательно лететь туда, куда нужно партии и советскому народу. Откровенно скучавшие присутствовавшие согласно кивали головами, и время от времени задавали как бы каверзные вопросы. Предопределенное течение мероприятия неожиданно прервал преклонного возраста заслуженный преподаватель, лауреат всяческих премий и соратник всяческих академиков. Изучая последовательность листов, представленных бодро вещающей студенткой с нашего потока, прищурив подслеповатые глаза, он дошел до венчающего ватмана и замер у него на подозрительно долгое время. Что могло его там заинтересовать – непонятно: лист как лист, верхушка ракеты, заостряющийся обтекатель выходил из одной стороны чертежа и закруглялся к его середине – тонкий корпус, наполнитель в разрезе, - в общем, ничего особенного. Девушку пробил холодный пот, а в аудитории повисла тишина. Дедушка видимо и сам понял, что все сосредоточились на нем, и вполне серьезно сказал: «Уж очень у вас на этом листе торчит как то эротично, вы бы милочка на предыдущем разрывчик бы сделали, да и засунули туда все это, ну как обычно делается…». Бледность дипломницы сменилась малиновым румянцем, члены комиссии дружно хмыкнули, а ветеран, даже не поняв двусмысленности произнесенного, и вполне довольный собой, отошел-таки от чертежей и сел подремать.
Другое дело, когда ты попадал в организацию не совсем по профилю, или когда занимался нестандартными проектами. Я уже описывал, как главного заводилу по части женитьб и потребления спиртной продукции из нашей группы распределили в уникальную «контору», которая занималась средствами спасения всяческой летающей братии, соответственно и дипломом стал скафандр во всем своем великолепии. Назначенный соруководителем его проекта начальник отдела испытаний подошел к оказанному ему доверию излишне серьезно. Узнав, что помимо самого изображения (на чертеж скафандр с его произвольными складками походил весьма условно), в диплом должны были войти расчеты прочности, воздухообмена, теплообмена, технологии изготовления и даже экономической целесообразности, руководитель сначала не поверил, что все это можно сделать за три месяца. Серега его успокоил тем, что он «ракету за две недели делал и сдавал», но мудрый начальник переформулировал свои опасения по-другому: «Если ты все это можешь посчитать один, то чем мы тут все занимаемся?». Наш соратник пообещал сильно не умничать, а в своем труде обязательно с благодарностью упомянуть всех руководителей до седьмого колена. После этого начальник успокоился, а Серега, прислонив скафандр к стене, начал свою нелегкую чертежную работу. Понятно, что и защита его диплома проходила весьма весело, члены комиссии разбрелись по листам и заинтересованно расспрашивали о всяких нарисованных «прибамбасиках». Особенно всех заинтересовал регламент чистки элементов «изделия» во время проведения натурных испытаний, в котором значилось, что «промывка рукавиц после проведения испытаний испытателями проводится путем налива этилового спирта». С учетом размера этих самых рукавиц, научные умы членов приемной комиссии тут же оценили расход «родного» на одно изделие, умножили на количество необходимых испытаний – полученная цифра наворачивала слезу на глаза непричастных к такому источнику. «Да уж, богата наша страна…» произнес председатель комиссии, на чем, собственно, дипломник и получил свою «пятерку».
Мне же «повезло» еще больше… Недоброй памяти президент Рейган как раз объявил нас империей зла и благословил так называемую программу «звездных войн», против которой наши начали придумывать адекватный ответ. Тут-то и подвернулся я со своим желанием защитить диплом, а посему был делегирован на передний край борьбы с империалистическими угрозами. Была сформулирована некая сверхзадача – обеспечить очень быстрый поворот в любую точку полусферы ну очень тяжелой массы. В связи с тем, что применение мыслимых механизмов было невозможно из-за исходных скоростей и возникающих моментов инерции, пришлось довольствоваться немыслимым. Отринув использование для поворота ракетных двигателей из-за разброса и нестабильности параметров, я в результате соорудил монструозного «тянитолкая». Тут было все: громадные аккумуляторы давления, немыслимые поворотные механизмы, муфты, обеспечивающие передачу и торможение, газораспределительные органы и прочий набор несуществующей техники. Все это выглядело ну очень непонятно и устрашающе, даже наш привыкший ко всему народ в чертежном зале подходил, смотрел, пожимал плечами и спрашивал: «А что это вообще такое?». Хорошо, если бы я и сам знал, для чего это вообще придумывается, но отступать нам было некуда. В результате мы с моим сострадальцем по диплому Генкой защищались в присутствии только допущенных к секретам Родины членов комиссии, что нас, конечно, наполняло некоторым подобием гордости и сопричастности, но не очень успокаивало. Как ни странно, все прошло довольно мирно, наверное, высокая комиссия и сама не очень врубалась в изображенное на чертежах. Получив «отлично», мы успокоили удаленных на время нашего доклада одногруппников, что над нами не проводили закрытых допросов с пристрастием, и нам вовсе не нужно будет съедать секретные записки, а затем мы все дружно отправились отмечать рождение новых инженеров – исследователей в кафе. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил впоследствии свои разработки, которые сам, честно говоря, считал полубредовыми, во вполне научном кафедральном отчете на тему борьбы с потенциальными звездными агрессорами. Естественно, после такого диплома нам никакой «забугорный» черт был не страшен, так что лозунги «догнать и обогнать» какого-нибудь «ботаника» из Левермора или Лос-Аламоса были для нас обычным лейтмотивом последующей работы в «оборонке». Именно так Школой ковались кадры, которые не только опережали «заграницу», но и обеспечили задел, который используется страной до сих пор. Это вовсе не мания величия, просто я в рамках научно-консультационной помощи своему отпрыску, представляющему новое поколение студентов Школы, произвел поиск в Интернете публикаций и разработок по своей бывшей тематике и был поражен тем, что ничего (!) нового за 20 лет создано не было, только тиражировались аналоги и применения. По некоторым вопросам новые исследователи даже не знают достигнутых нами результатов. Причем оскудение научно-технической мысли относится как к нашим многострадальным исследованиям, свернутым в недавнее безвременье, так и к зарубежным разработкам. Поэтому становится особенно обидно от понимания того научно-конструкторского фундамента, который мы потеряли. А ведь нынешние дипломники Технилища не стали глупее, наоборот они могут использовать уникальные возможности компьютеров, да и весь прикладной инструментарий. Они как в добрые описываемые времена рассчитывают посадку на спутники Марса и вхождение в атмосферу Венеры, но между нашими поколениями есть большая разница: несмотря на устремленные в будущее темы дипломов, им в жизни постоянно дают понять, что страна не очень заинтересована ни в них, ни в их идеях. Образовался громадный разрыв между всяческими громкими обращениями Президента вкупе с псевдограндиозными инновационными и нано-программами - с одной стороны, и реальными предложениями зарплаты и перспектив в оборонке и «космосе» - с другой. Молодых специалистов теперь трудно обмануть, они гораздо практичнее нашего поколения. Остается надеяться, что мы все же доживем до торжества «серого вещества» над офисной серостью. Ну а от невеселых надежд недалеко и до завершения повествования...
Заключение.
Думы легкие
или Мать Восьми Технических Университетов.
Эти главы, как итог, не получаются ироничными, ведь они касаются не тех давних и грустно-неуловимых лет, а оценки событий нынешних, происходящих в совершенно другой стране. Вот здесь-то и появляется опасность скатиться в область брюзжания и никому не нужных поучений, бессильных и скучных. Но воспоминания и сравнения, пропущенные через мозг и душу, стучат в моем сердце и заставляют задуматься.
Перечитывая написанное, вдруг поймал себя на мысли, что «погружение в эпоху» получается, возможно, слишком легким, похожим на сценки студенческого театра, типа «от сессии до сессии живут студенты весело, а сессии всего два раза в год». Конечно же, это неверно: любой «бауманец» за время учебы постиг главное – в основе официального слогана Технилища ключевыми словами являются «Труд и Упорство» с «мужеством и волей» или без оных – это уж как кто может. На первых курсах достаточно монотонный, изматывающий график просто не оставлял времени на «расслабуху» и «раскачку», заставляя тебя быть трудолюбивым и правильно распределять свое время. Не принимающие такие правила игры, надолго не задерживались, какими бы «продвинутыми» они не были. Зато когда на старших курсах на заложенный трудовой базис накладывались элементы научного творчества и определенной технической дерзости и самостоятельности – именно в этом сплаве и рождались специалисты, которые могли и коровники оборудовать и космические корабли запускать. Но поверьте, если бы я начал вспоминать количество сданных в третьем семестре домашних заданий, или ночей, необходимых для сдачи сборочного чертежа, боюсь, что вы бы не дочитали данный опус до этого места. Что же касается некоторых затронутых проблем предательства перестроечных правителей по отношению к собственной науке и технике, то эта тема требует особого осмысления и, возможно, другой книги. Хочу только спросить у власть предержащих, а с кем они собираются совершать прорыв «Россия – вперед!» и модернизировать экономику – неужели с юристами, маркетологами, консультантами и экономистами – обладателями купленных дипломов, роящимися в виде «офисного планктона». Извините, господа, но они вас «не накормят, не оденут и не защитят» - просто не умеют. А вот тем, кто еще может обеспечить прогресс России, нужны не подбадривающие лозунги, а реальное и материальное Уважение и Доверие, иначе они найдут себя в совсем других местах и странах.
Не покривлю душой, если скажу, что одним из самых потрясающих событий за последние годы для многих стало празднование 175-летия Бауманки. Даже узнав от уважаемого проректора, что оно будет проведено как «день открытых дверей», я не мог предвидеть, насколько потрясающим будет это зрелище.
На всем пути от метро «Бауманская» до Школы стояли люди с плакатами, на которых были написаны года учебы и номера групп. Обтекая их, шел непрерывный поток людей, образовывая завихрения и стихийные компании с братаниями, объятиями, радостью и смехом. Поток энергии единения просто зашкаливал и ощущался физически, все было похоже на встречи ветеранов 9 мая, даже строчки: «это праздник со слезами на глазах», подходили к нему в неменьшей степени. Люди, собравшиеся «у ноги», вернулись в свою молодость и студенчество, здесь не было возрастов, специальностей, проблем – здесь была только Школа и ее даже не ученики – дети. Вот где был настоящий цвет научно-технических специалистов - создателей фундамента экономики страны, не осыпавшийся даже в эпоху великих предательств и цинизма. Толпа охнула и зааплодировала, когда на историческую лестницу поднялись студенты 30-х (!!!) годов, и я видел КАКИМИ глазами смотрели на них еще совсем недавние выпускники Технилища, стоявшие рядом. Все кафедры в этот день были открыты для посещения, кругом были незнакомые, но родные лица, повсюду праздновали. Говорят, все торговые точки в округе выполнили месячный план по продаже выпивки и закуски, однако все были хмельными не по этой причине, а от того ощущения всеобъемлющего братства, которое все подзабыли со времен своих стройотрядов и картошек. И вот уже выправилась осанка, и морщины исчезают, а глаза – молодеют и молодеют. Позже все разошлись и продолжили отмечать встречу и юбилей в ресторанах, кафе, да кто его знает, где еще. Ресторан «Старина Мюллер» был переполнен, рядом со столом нашей группы оказался наш же выпуск, только с другого факультета, далее по залу можно было видеть практически все поколения бауманцев. Тосты поднимались всеми и непрерывно, и все они, так или иначе, касались нашей «alma mater». И самое главное, глядя на этот праздник, становилось понятно, что Школа не умрет, так как выпускники по-прежнему несут в сердце ее вековую Мудрость. И от этого на душе становится легче, даже в наше непростое и перманентно кризисное время. Надеюсь, что и эта книжка станет своеобразными стволовыми клетками, способными взбодрить и омолодить выпускников той давно ушедшей эпохи.
Технилищу удалось сохранить свою марку, и в этом – низкий поклон, прежде всего, сотрудникам и преподавателям. Это они являются носителями тех знаний и духа, которые взращивались в старых и новых стенах годами, десятилетиями и столетиями, несмотря на дующие вокруг политические ветры. Это они остались на верхушке пирамиды оборонно-космического комплекса страны, когда недо-экономисты и просто недоученная серость откусывала куски индустрии. И по-прежнему востребованы выпускаемые специалисты, и марка Школы – узнаваема и признаваема и в стране и за рубежом. И вот уже наши дети шагают по ностальгически знакомым коридорам, продолжая традиции. Они и сейчас выделяются из напыженной толпы как бы экономистов, не знающих ничего сложнее формулы сложных процентов, или юристов, которые вообще поверхностно знакомы с законами, или «менеджеров», которые не знают самого понятия этого слова. Школа укрепила свои позиции ведущего технического университета страны, да и научные разработки продолжаются. На юбилеи факультета и на заседания попечительского совета собирается цвет руководящего звена экономики, это и ученые и руководство предприятий и предприниматели из всего спектра нашего бытия, и чиновники высокого ранга. Их слово весомо, их решения двигают страну вперед, они и хранители, и продолжатели, и основатели нового.
Я старался наблюдать за поколением студентов, которое грызет науки в Технилище нынешнем вместе с моими сыновьями. Они – другие, где-то лучше (и уж точно – трезвее нас), легко рулят громадными информационными потоками, более раскрепощенные и, в то же время, практичные. Компьютер сделал процесс учебы, осмысления и творения более похожим на игру, чем на работу. Даже подработка протекает в основном в области офисно-курьерско-сисадминовских функций – не очень обязательных и обременительных. Но, возможно, главное, чего им не хватает – это трудностей, которые преодолеваются всеми вместе, работы до хруста костей, превозможения обстоятельств, погруженности в решение поставленных задач, упоения исследованиями и испытаниями, зачастую опасными, и гордости от полученных результатов. Потому-то так загорались их глаза, когда я рассказывал о нашей студенческой жизни, «отстрельных» первых курсах, бессонных ночах, разгруженных вагонах, стройотрядах и картошках, опасных экспериментах, где неверный расчет или движение могут стоить жизни, а результаты – уникальны и в мире еще никем не получены. Как ни странно, они не знают наших студенческих песен, а новые – не создают, и это – тоже знак, ведь и песня «строить и жить помогает» тогда, когда поется всеми вместе.
Так думы легкие выносят меня в область мечтаний о том, что Школе необходимо, так или иначе, объединить энергетику своих детей не просто в варианте сайта выпускников, но хранилища традиций, достижений, творчества, научно-технической информации, мыслей и песен, вакансий и возможностей, поиска идей и соратников, инвестиций и технологий, ностальгии и общения. В этом случае гигабайты информации наполнятся духом Технилища – великого и щедрого…
Думы нелегкие
или Могущество Восстановят Только Умные.
Веселое окончание не получается, невольно ход повествования сбивается на сравнения и умозаключения, которые, увы, не выдерживают иронии. За прошедшие годы Школа стремительно постарела, не знаю точных цифр, но, по словам знающих людей, средний возраст сотрудников и преподавателей обосновался где-то в районе 60 лет. Я могу радоваться, видя знакомые мне лица профессоров и доцентов, но время берет свое, да они и сами растеряны из-за отсутствия смены. В каких недалеких умишках родились реформы, уничтожившие престиж преподавателей высшей школы, которые за десятилетия труда и научных достижений получают меньше, чем мелкие офисно-банковские клерки. Какие стимулы могут удержать их на уровне мировых стандартов, и как они могут готовить специалистов научно-технического прорыва, без которого у страны нет будущего. Давно уже не работают уникальные стенды, на которые приезжали проводить испытания даже специалисты оборонных отраслей, и в которые в свое время вливали немалые средства. Светлые и просторные помещения нового корпуса не могут компенсировать старое оборудование лабораторий, где экспонаты за четверть века почти не поменялись. И речь ведь идет не о нефтедобыче или сталепрокатных производствах (пусть на меня не обижаются их работники). Технилище всегда готовило специалистов для высших, запредельных технологий оборонного комплекса и космоса. Это инженеры штучные, в них годами вкладывались самые передовые знания. Такие и за рубежом ценятся выше всего. Вот всего два реальных случая из моей практики. В первом, ко мне подошел посоветоваться молодой и как бы перспективный начальник отдела стратегического развития строительной компании. Он закончил один из бесчисленных ныне «университетов глобального менеджмента и экономики» и подвизался «менеджером» в региональном отделении консалтинговой компании, прежде чем попал в Москву. У него возникло похвальное желание получить второе образование – строительное или техническое. Я поинтересовался у него, представляет ли он что такое начертательная геометрия, сопромат или термех, не говоря уже о численных методах расчета прочности конструкций и колебаний. Ничто не дрогнуло на светлом челе «менеджера», а глаза выражали лишь желание управлять чем угодно, так что я вполне откровенно сказал ему, что вряд ли он потянет указанные предметы и посоветовал пойти на кафедру экономики производства в Плешку, глядишь мозгов, а главное денег, и хватит на вторую «корочку». Во втором случае я сам поинтересовался у выпускника – отличника Финансовой академии, победившего в каком-то престижном отборе и проучившегося еще года три в Оксфорде: «Специалисты каких российских вузов более всего ценятся западными компаниями». Ответ меня удивил: оказалось, выпускники наших пафосных и запредельно дорогих экономических школ там не очень интересны, так как на Западе считают, что у нас не готовят нормальных экономистов, а только «политэкономистов» (браво!). А вот самыми ценными считаются выпускники хороших технических вузов: Бауманки, Физтеха, естественных факультетов МГУ, которые в дальнейшем проходят дополнительное обучение в ведущих западных экономических и управленческих школах. Именно в сплаве развитого логического и математического мышления «технаря» и знания законов рынка рождаются лучшие аналитики и администраторы. Страна, которая унижает свою научно-техническую элиту, не имеет будущего, и иностранцы это хорошо усвоили. Поэтому и толкутся на «ярмарках вакансий» в Бауманке кадровики европейских и американских компаний, поэтому корейский Samsung проводит собственный многоступенчатый отбор, по результатам которого, несколько десятков студентов получают двухгодичный контракт на работу в Корее с оплатой в разы превосходящей зарплату наших оборонных и космических НИИ. Неужели до властей до сих пор не дошло, что уже давно нужно перейти на целевой отбор, сопровождение лучших выпускников и направление их в "прорывные" научно-технические направления. При этом должны создаваться межведомственные рабочие группы с участием лучших ученых, профессоров данного направления, в общении с которыми молодые специалисты должны расти и совершенствоваться.
Вообще на фоне общего падения качества образования, Технилище представляется островком сохранения традиций. Восстановить утраченные научно-технические позиции в масштабах страны можно, лишь целенаправленно проведя реконструкцию сети региональных технических вузов. Возможно, сейчас пришло время, чтобы Школа возглавила работу по разработке и сертификации учебных и научных планов для технических вузов страны, дабы из них не выпускались специалисты, не имеющие понятия о сопромате и термехе. А лучшие региональные студенты и аспиранты должны иметь возможность в рамках государственной программы пройти стажировку в Технилище. Сконцентрировать в одном месте самые передовые технологии и экспериментальную базу гораздо проще и дешевле, да и научный опыт будет передаваться эффективнее. Только такие специалисты, которые получат представление о современной научной планке, смогут создавать технологии двадцать первого века.
И все же, если наши дети еще выбирают Технилище для обучения, если на юбилей Alma mater приходят десятки тысяч выпускников за последние полвека, если еще проходят конференции для молодых ученых и Королёвские чтения, если родители по-прежнему волнуются и роятся у приемных комиссий и ограды Старого корпуса – значит университет живет, а с ним будет жить и техническая наука под строгими и понимающими взглядами великих ученых с портретов и старых фотографий в коридорах, куда мы входили когда-то робкими посетителями, и в которые готовы возвращаться снова и снова как члены Великого Братства Бауманцев.
Приложение.
Ну а в качестве эстафеты новым поколениям студентов великой Бауманки, и для того, чтобы они лучше понимали нас и наше время – образцы народного творчества: песни, которые мы пели когда-то:
Гимн МВТУ
(на мотив известной песни Городницкого «Атланты держат небо…»)
«Когда ты поступаешь, чудак в МВТУ,
Ты сам того не знаешь, что будешь жить в аду:
Ведь в мире обстановка давно накалена –
В ракетных установках нуждается страна (два раза).
И вот в двадцатом веке у нас в МВТУ,
Не боги – человеки, привыкшие к труду,
Сидят над сопроматом и долбят ТММ
Отличные ребята на факультете «М» (два раза)
Протянутся недели, семестры и года,
И группы поредеют от тяжкого труда,
Нам жизнь такую братцы закончить бы скорей –
Довольно загибаться за полста-пять рублей (два раза).
А летом (как придется) поедешь на Восток,
Там кое-кто загнется всего лишь за «кусок».
Рассветы нас не радуют, нам ночью не до сна:
Нас комары уродуют с утра и до темна (два раза).
Когда же ты вернешься в родной МВТУ,
В учебу лбом упрешься – и снова ты в аду:
И старые зачеты, и новые хвосты,
Во что бы то ни стало, выкручивайся ты (два раза).
Как в страшном сне промчатся пять с половиной лет,
И будет трепыхаться в рубашке лишь скелет.
Придет пора прощаться с родным МВТУ,
Мы будем защищаться с испариной на лбу (два раза).
Под гром аплодисментов диплом получишь свой –
Теперь мы не студенты, товарищ дорогой,
Теперь мы инженеры, привыкшие к труду,
Но сохраним мы в сердце родной МВТУ» (два раза).
И еще один гимн – кафедры М-6 (версия для печати):
(на мотив «Артиллеристы, Сталин дал приказ…)
«Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас:
Орлов и Мазинг впереди, блестят награды на груди,
Так берегись теперь заморский Фантомас.
Быть может, был ты неплохой пилот,
Но разорвало в клочья самолет,
Ведь прямо в дюзы залетев, взорвалась наша Р3С –
Фигово ты закончил свой полет.
Быть может, был ты неплохой танкист,
Но ПТУР в броню вогнал артиллерист.
Весь экипаж объят огнем в разбитом «Шермане» своем –
Фиговым оказался ты, танкист.
Быть может, был ты нефиговый «мен» -
Рабочий, бармен или бизнесмен,
Но полк, в котором ты служил, мишенью нефиговой был –
Поэтому «накрылся» «Темпом М».
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас,
И за ее свободу, честь готова кафедра М-6
Врагу любому на теле выжечь шерсть!».
Оглавление
Предисловие или Мужество, Воля, Труд, Упорство. 1
Объекты Школы. 3
Технилище монументальное или Могила, Вырытая Трудами Ученых. 3
Технилище экспериментальное или Мать Вашу, Технологии Учите. 6
Общаги или Место Выживания в Тяжелых Условиях. 8
Субъекты Школы 14
Серёги или Моих Воспоминаний Тихий Уголок. 14
«Фигура» или Математика Верховодит, Талант Уходит. 17
Самородок или Моментов Возмужания Тяжелые Уроки. 18
Потомок Чингиз-хана или Меняем Всяких – Тупых и Умных. 20
Роман Иванович или Магия Возникшей Тяги к Учебе. 21
Боб или Москва Верит Талантливым и Умелым. 23
Фантаст или Мысль, Ворвавшаяся в Туманность Увлечения. 26
«ВундерЛев» или Мастерская Высоколобых Технических Умов. 27
«Ариец» или Мужчины Высшего Товарного Уровня. 28
Никитин или Миссия Выполнима: Трагедия или Успех? 29
Преподы или Мы Вас Тут Угробим. 32
Материя Школы. 35
Традиции и обычаи или Мемориал Вековых Традиций и Устоев. 35
Комсомол или Можно Все Только Ударникам. 37
Черчение или Мазохизм как Высшая Трансформация Усидчивости. 40
Практики или Мучения Высоких Технических Умов. 42
Стройотрядыили Мощным Войдешь, Тощим Уйдешь. 45
Картошки или Мама, Вышли «Трешку» - Умираю. 48
Джинсы или Модный и Великий Трущийся Уравнитель. 51
Питие мое или Мало Выпьешь – Трудно Учиться. 53
Музыка или Мелодии, Взрастившие Технических Умельцев. 56
Объективность романтическая или Мыслей Вожделеющих Трудно Устоять. 59
Спорт или Можно Вылететь от (без) Тренировок Упорных. 62
Кафедра или Мастерская Выдумывания Тактических Устройств. 64
Ты слышишь, как грохочут сапоги…или Мыслей Военных Труды и Утехи. 67
Диплом или Маленький Выхлоп Титанических Усилий. 71
Заключение. 73
Думы легкие или Мать Восьми Технических Университетов. 73
Думы нелегкие или Могущество Восстановят Только Умные. 75
Приложение. 78
Гимн МВТУ (на мотив известной песни Городницкого «Атланты держат небо») 78
И еще один гимн – кафедры М-6 (версия для печати):(на мотив «Артиллеристы, Сталин дал приказ…) 79
Технилище
© Copyright: Вячеслав Мотив, 2011
Свидетельство о публикации №211080700050
Свидетельство о публикации №211080700050
Рецензии