Солнце в кармане. политический триллер, криминальн

Оглавление.


Глава Первая. Москва.                3 стр.
Глава Вторая. Нью Йорк.                42 стр.
Глава Третья. Берлин.                73 стр.
Глава Четвертая. Сибирь.                101 стр.
Глава Пятая. Берлин и его окрестности.                156 стр.
Глава Шестая. Не близко. И дальше далекого от Берлина.                196 стр.
Глава Седьмая. Сибирь-Москва.                275 стр.
Глава Восьмая. Берлин Одиночества.                307 стр.
Глава Девятая. Чехия. Схождение одиночеств.                320 стр.
Глава Десятая. Сибирь. Теплые истины.                333 стр.
Глава Одиннадцатая. Берлин. Казнь.                372 стр.
Глава Двенадцатая. Берлин. Аут.                379 стр.
Глава Тринадцатая. Где-то в Америке. Полигон.                382 стр.
Глава Четырнадцатая. Чехия. Дар.                388 стр.
Глава Пятнадцатая. Берлин. Шоу.                394 стр.
Глава Шестнадцатая. Берлин. Пустое место.                400 стр.
Глава Семнадцатая. Берлин. Искушение.                402 стр.
Глава Восемнадцатая. Берлин. Осадок.                407 стр.
Глава Девятнадцатая. Берлин. Казус.                410 стр.
Глава Двадцатая. Путь к Берлину.                415 стр.
Эпилог.                417 стр.


"Вся описанная ниже история сочинена еще до кризиса,
 относится к жанру научной фантастики
 и любые совпадения имен и событий с реальными
прошу считать чисто случайными".
Автор.


Глава Первая.
Москва.

Егора вызвали к редактору.  Для начала похвалили за последнюю статью. Статья была  об успехах популярных персон из артистов, политиков и прочих медиа-персон на стезе  фундаментальных наук. В статье отделялось золото от золотарей, которые  при власти, стали сплошь докторами и кандидатами, да плюс к тому по несколько книжек в соавторстве, у каждого. Написал и об их антиподах, с реальными достижениями. Например: о гитаристе группы «Куин» Брайане Мэйе и мэре российской столицы.
Потом началось главное, для чего и позвали. Редактор предложил посидеть с ним, «покумекать» над темой новой статьи. И чтобы обязательно на тему энергоресурсов – «пора чаще закидывать спасительные красные буйки фарватера Российского общества в Будущее. …  Надёжить надо читателя. Широки, мол, перспективы. Неисчерпаема фантазия Кулибиных, как наши недра», и прочий пафос.
 Егор принялся лениво подкидывать сюжеты.
-  Переработка горючих сланцев в нефть. Выход под 80%.
- Не то.
 - Энергопотенциал Джунгарских ворот  сравним с мировым производством гидроэнергетики!
- Не для нас.
 - Наши угли, и не только бурые, элементарно превращаются в бензин. Дешево и сердито, на три столетия точно хватит!
- Нет, это еще немцы делали, в Великую Отечественную.
- Кстати, о немцах. Опыты с обыкновенной водой как топливом оказались не напрасны, их военные наработки, доводят до ума в закрытых НИИ.
 - Вот, уже кое-что. Интрига есть. Есть взгляд с необычного ракурса на привычное. Но – немцы. Нужны наши.
Наступила пауза: и Егор, и редактор погрузились в интернет, каждый в своем ноутбуке.
- Гоша, ты не знаешь что такое Синергетика? Это не из области атомных электростанций?
- Нет. Это из краев вселенской энтропии и первородного хаоса.
- Слушай, а если поступить как в сталинские времена. Просто представь: Иосиф Виссарионыч ходит мягким шагом по огромному кабинету. Совнарком навытяжку. Внемлет. А он, посасывая трубку, дает установку: создать к  ноябрьским праздникам такого-то года Изделие. Эксклюзивный Продукт, отвечающий таким-то характеристикам: А, Бэ, Цэ…. И так далее. …  Вообще ты автор, ты талант. Ты – распишешь. А расписав – найдешь.

*

Сказано – сделано. «Сталинский» подход к делу оправдал себя. Егор для начала стал строг к окружающим, но прежде всего к себе. Взглянул на себя как на Туполева с Королевым. В одном лице и за одной решеткой. Зашторил до сумрака окна. И поставил себе Задачу.  Исходя из государственной, то бишь военной и экономической необходимости.
 А поставив задачу, написал некое подобие Госзаказа, с описанием характеристик Изделия. А сформулировав характеристики, попробовал найти воплощение, хотя бы приблизительное, но возможное в современном научно-техническом мире.
Получился некий цилиндр, килограмма два весом (вариант: полкило), с металлическими (из золота!) разъемами и оптическими (из искусственных бриллиантов!) выводами. Напряжение и сопротивление на выходе регулируемое. Мощность немереная. Ну, и много всяких предположений о внутреннем устройстве нафантазированного Изделия. Но всё согласно с наукой, или около неё.
Статью Егор назвал: «Карманное солнце. По штуке в одни руки.»
Статья получилась на зависть, растянулась в продолжения и ответы на письма читателей. И пошло: «вода как топливо» - русские «левши» из читателей тут же подкинули оригинальных разработок. Водородные двигатели, запас хода легковушки – 350 км. Другие читатели написали о каком-то Газо – Био - Литаноле. Третьи предложили вместо рапса, кукурузы и пшеницы использовать  исконные опилки и буреломы. … И всё наше родное. Пусть, есть аналоги за рубежом - нашим умельцам давно не надо ворованных чертежей. Только намёк на возможность применения того-то и того-то. Сами до всего допрут и опытный образец создадут за свои кровные.
 Более полугода Егор ощущал под собой поток, стремнину - и снимал сливки. Забыл, что такое творческое бессилие и потуги родить хотя бы одно более, менее связное предложение с заданным смыслом. Особенно с похмелья.
Читатели все делали за него. Егор только составлял их  заметки в свои статьи. Создавая то  изящные, то  хмурые, то  крикливые пазлы. Слегка подкрашивал своим ироничным авторским стилем. Плагиатом не маялся – честно указывал фамилии в тексте, а те, что не вставлялись, указывал в окончании. Скопом и с благодарностью.
Егор уже подумывал о новой серии статей в развитие первой. Энергетическое выживание в случае цивилизационного краха. И назвать – «Если Завтра Война …». Где создать некую энциклопедию по доставанию энергии из ветра, воды, недобродившего коровьего дерьма и тэ дэ..
Но стопорилось. Ничего более разумного и действенного чем вопль: «Запасайтесь Генераторами!» не выходило. Все казалось лживым. Будто бродишь, отчаянный, в темном туннеле. А в  краешке глаза отсвет широкого светлого коридора, пропущенного в панической торопливости. А впереди все гуще и гуще тьма.



*

Однажды вечером, сбежав из кабака, Егор вернулся в  редакцию поработать. То есть выпить кофейку, бездумно полистать сайты, постучать по клавиатуре. Вообще: расслабится, оторваться от ежедневной выматывающей деловой суеты. То есть – попоек, девок, займов и долгов. И сплетен, сплетен, сплетен.
 Редакция, имела четкий распорядок дня и рабочей недели. И строго его придерживалась. Так считали граждане, не имеющие редакционных пропусков. Внутри же кто-то постоянно ошивался. Но вызвать какого – либо Пашу или Валю  в неурочное время было невозможно. Охрана, молча, указывала на вывеску «Вход Строго По Пропускам» и разводила руками.
 Редакция была убежищем от ревнивых жен и скучающих любовников. Человек, от чего только ни было, сбегал сюда  перевести дух или просто вздремнуть. И, о, чудо! К утру заканчивалась два месяца терзаемая статья или рождалась новая. Пусть и не столь глубокая, зато за несколько часов - в чистую, без помарок, в свеженьком файлике. Здешняя аура журналистских прозрений по чудотворности своей была не слабее веками намоленных мест.
Нынче, который уж вечер, торчал здесь Хотенко, находившийся в долговременной ссоре с женой.  Да кто-то клацал на старинной машинке, оставшейся в наследство от одного мэтра журналистских расследований. Верно, кто-то пытался приманить его Музу – старушку, на клавиш знакомый звук. Все привычно.

А вот толкнув дверь своего, на пару с Ульчинским кабинета, от чего-то оказавшемся не запертым, Егор обнаружил нечто новое в редакторском вечернем быте.
В ящиках кабинетной мебели увлеченно рылись два низкорослых типа  в синих технических халатах. Оба компьютера были включены и на их экранах двигались ползунки закачек файлов. Они были столь заняты, что не обратили на Егора никакого внимания.
 Егору пришлось громко прокашляться и спросить:
- Господа Уборщики, чё мы тут ищем?
Фигуры замерли. Повернулись головы, и на него уставились две одинаковые монголоидные рожи.  На каждой роже по три щелки - для глаз и рта. И больше ничего лишнего.
- Уборка, Начальника.
- Уборока, господина.
Пролепетали близняшки.  Но чуть поддатого Егора это не убедило. Он решительно применил власть. То есть воздел руки в боки, сохмурил брови и рыкнул:
- Чё лепите!? А ну стоять! Руки за голову!
«Уборщики» отвернулись от него, и синхронно, как по команде  каждый взял под мышку по ноутбуку, а в руку по мешку с бумагами. И оба, с высокого старта рванули к двери.
- Куда! – успел вскрикнуть Егор и развести в стороны руки. Но тщетно. Два азиата, вынесли Егора в дверь и катком прокатились по нему, сбитому с ног. Мелькнули по коридору и пропали.
На шум выглянул Хотенко, а из-за двери с антикварной машинкой Шульман. Егор так и лежал на полу в дорогом пиджаке, затоптанный, раскинув руки, и не пытался встать. Коллеги по перу бросились к нему. Заботливо подняли, завели в кабинет и, усадив на стул, влили ему в рот пол стакана коньяку.
- Что это было? – вопросил Шульман.
- Шо? – лаконично повторил вопрос Хотенко.
- А я…. Это я спрашиваю: кто это был?! Я вас спрашиваю! – ответно взорвался Егор, пришедший в себя.
- А мы никого не видели. – Затряс головой с очками Шульман.
- Е-э, – подтвердил его слова Хотенко.
Недолго попререкавшись, решили спросить охрану. Охрана на вызовы не откликалась. Решили посетить её лично, но лифт не работал – обе кнопки «вверх» и «вниз» были вбиты в металлическую пластину, а сама пластина, хоть и была толщиной в пол сантиметра, выглядела заметно вогнутой.
 Спустившись вниз по лестнице, перетрухнувшие коллеги обнаружили  вповалку лежащих охранников. И только тогда вызвали милицию.

*

Милиция явилась в лице  усталого майора, чье звание и уверенный возраст подселял надежду к ночным обитателям редакции. Успевших за время ожидания, проведенного в высказываниях предположений полных многозначительных недомолвок, так самозапугать себя, что сами вздрагивали уже от тараканьего шороха и тени комара у лампы.
Опросив Егора со свидетелями, офицер приказал оставаться на месте, в кабинет Егора не заходить. Ждать дактилоскопию. Она, мол, задерживается по веским причинам. Исследовав кабинет Егора, молча, удалился на опрос охраны.
Вернувшись, удовлетворенный, уселся, перед троицей ночных писателей. Спросив закурить, незамедлительно был снабжен сигаретой в одну руку, стаканом  коньяка в другую. На его лице отразилась вялая борьба чувств и долга, но пригубленный напиток очистил чело. И вкусно затянувшись сигаретой, человек в погонах начал собеседование:
- Господа, журналисты, вы, наверно, в курсе, что здесь произошло?
- Ну … - емко определил Хотенко
-  Хрен его знает. Кругом враги, бля! – интеллигентно резюмировал Шульман, нервно потирая правое стеклышко, не снимая очков.
- Вот вы, господин Колобов Георгий Юрьевич,- обратился опер к Егору – утверждаете, что так называемые «посетители» вас не ударили?
- Да. Они просто сбили меня с ног и рванули к выходу.
- А вы обратили внимание, что щиток с кнопками вызова лифта погнут?
- Наверно погнут и что?
- Он погнут двойным ударом рук -  не ног! Там характерные вмятины остались. А крышка щитка из шести миллиметровой стали! Да вы её молотком не с первого раза погнете!
- И что?
- Охранники, те только шорох по лестнице услышали. Вырублены ударами по шее.… Вы знаете, чем занимался ваш сосед, господин Ульчинский Михаил Николаевич?
- Он ведет автомобильную тематику в журнале. И все, что с ней связано.
- А новые разработки? За границу ездил?
- И новые разработки отслеживал и за границу ездил регулярно.
- А вы? Кажется что-то связанное с энергетикой?
- В принципе на сегодня – да. Но ближе к научно-фантастическому плану.
- Фантастика. Публицистика. Ну, ну.… Ночные «посетители», это профессионалы высочайшего класса. Работники спецслужб. Не бандиты, а  конкретные ликвидаторы. Готов биться об заклад сам с собою – не из Китая и Японии, а из Северной Кореи или Вьетнама.
Тревожная тишина зазвенела меж собравшихся.
- Я кое-что понимаю в ударах восточных единоборств. – Скромно добавил майор. – То, что редакцию посетили они нагло, это еще раз говорит, что это либо северокорейцы, либо вьетнамцы. И посетили они господина Ульчинкого с целью его устранения и изъятия рабочих  материалов.
- Они что, вообще ничего не боятся!? А если вы их задержите, и Егор их опознает? – возмутился Дима Шульман.
- Георгий Юрьевич, помните, вы обмолвились, что они показались вам братьями близнецами? Так вот, этих азиатов, по одному паспорту, с одной фотографией, до сорока человек в год в страну въезжает и выезжает. А задержим  - тысячи сгонят теневые лидеры подтверждать их алиби. Еще и бунт с поджогами устроят. Как в Италии - за полицейский беспредел. Так что мы будем работать без шума и пыли: направление нам ясно, агентура есть. Китайцы насчет вьетнамцев да корейцев нам с большим энтузиазмом поспособствуют. Сами повяжут и приволокут, лишь бы по пути не прибили.
Так что оптимистичней, товарищи! Но всё же осторожней пока. Они эти, как вы заметили – наглые. Средь бела дня явятся, да понавалят трупов. Это я для острастки – будьте бдительней. А появится Ульчинский – пусть сразу ко мне, вот визитка.
И стоило ему привстать, раздавая визитки, как на обозрение явилось Нечто.  Женского рода, в распахнутом милицейском плаще, под которым бардовое шелковое платье  в блесках, с глубоким декольте. Стройные ноги в паркетных туфельках на высоком каблуке. Её грудь перехлестывали пулеметными лентами ремни сумок. Одна - элегантная, видать с походной парфюмерией. Другая - громоздкая, с рабочей снастью. «Мисс Дактилоскопия»  пребывала изрядно «под шафэ».
- Привет, Фёдок. Так, клиенты все в сборе?
- Так, господа, прошу пройти дактилоскопию с целью отделения ваших отпечатков от преступных – воздев руки, оповестил майор «Фёдок».
Щедро намазывая валиком пальцы клиентов неопределимой черной  дрянью, «мисс» делилась впечатлениями от своего вечера:
- Да, Фёдор Петрович, тебе в таких обществах не бывать.
- Маша, меня в такие общества зазывают, где бывшие замминистры на раздаче шустрят.
- Тебе в таких обществах не бывать. Я сказала. – Строго возразила Маша. – Не бывать потому, что собрание откровенно женское. Полное гламура и скрытой эротики.  Вам самцам – «ходокам» недоступной. Пшел! Следующий! – Забывшись, Маша стала покрикивать на журналистов  как на приопущенных зеков.
- Машенька, так ты оказывается лесбиянка законспирированная? – Пустил ядовитую струю уязвленный майор. –  А начальство в курсе?
- Представь себе: в курсе. Дурак ты, Федя. Лезба и голубизна давно уже пропуск во власть. Я поначалу думала этим девочкам Рублевским, все попробовавшим, я лишь как экзотическое блюдо. Ну, угощаю я их всякими сказками из милицейской жизни. Раз, другой. Стали ближе. Спелись, спились. А тут, я - то с одной, то с другой остаюсь, будто бы случайно, в уединении …
- Хы …- попытался засмеяться «Фёдок», но осекся под яростным взглядом.
- И начинают мне что-то шептать, что-то выспрашивать, что-то говорить. Будто просят чего-то.
Но ничего конкретного. То ли индульгенции от всех грехов. То ли однополой любви.
А в глазах – страх. Как у пропасти.- Маша прервала свою дактилоскопию, оттерев рукавом плаща бумаги и коробочки. – Сегодня я поняла. Боятся они.
У них будущего нет.
Раньше как было:  ВИПы запасаются знакомствами как на зиму вареньем. Не сегодня употребят, так завтра слопают. Денюжкой приманивали как собак голодных косточкой. А сегодня они не знают, у кого спасения искать.
 Ведь посмотришь: все у них ровно, дорога на века бабками утрамбована. А присмотришься: дерганные они какие-то.  Это я про мужиков. Будто знают они  - приговор подписан, а дата исполнения не проставлена.
Скоро у каждого в усадьбе по юродивому да прокаженному, или старцу полоумному  будет сидеть - о будущем вещать. – Маша собрав в пучок глаза, выпятив губу и вертя кистями рук, попыталась изобразить  придворного юродивого. Видать по памяти. Но осеклась, не услышав смеха. – Всё, закончили. Где помещение с криминальными  следами? Веди, Федя.

*

После ухода милиции далеко за полночь, Егор не покинул редакцию – улегся спать на диванчике в своем кабинете. Проснулся он ближе к обеду – сердобольные коллеги не будили. Выдвинувшись к туалетной комнате приводить себя, мятого, в порядок и набрать воды для кофе, уловил лишь быстрые кивки и сочувственные взгляды коллег. Через двадцать минут к нему пришел сам редактор с ноутбуком в протянутых руках:
- Возьми Егорушка, пока свой не купил. Поработай, отвлекись.
Пришел Дима Шульман с пустой кружкой, навалил себе кофе и уселся в кресло  Ульбицкого напротив, весь нервный, впрочем, как всегда.
- Не дергайся, Дима. За истекшую ночь, никаких происшествий не произошло – спал я.
- Нет, я типа доложить: охрана усилена, автоматы выданы. У меня сотовый на «тревожной кнопке» - Дима извлек из кармана жестом фокусника мобильник и указал на какую-то кнопку – нажал один раз и без лишних дозвонов ко мне спешат все – охрана, милиция …
- Пожарные и врачи. Дима, это спутниковое позиционирование, с сумасшедшей развязкой по адресам – это бешеные деньги. Ты Дима, чокнулся?
- Так, бля, реальная опасность. Да и не дорого. Я материал еще в позапрошлом году делал, про технические средства защиты жизни и собственности. Познакомился с ребятами из одной нашей, чисто российской бригады. Они только наше, уникальное, продвигают, без всяких лицензий.
- Вот, вот: ворюги они, пираты – взламывают фирменную технику, взламывают коды и используют - продают задешево.
- Не без этого – жить то как-то надо. Но и своих разработок хватает. Хорошие ребята – я с ними столько узнал, столько водки выпил – уникумы. И щедрые. Они мне этот сотик задаром дали, по дружбе. Это у тебя, жида, только бабки на уме, – запылал оскорбленный за друзей Дмитрий Иосифович Шульман. – Так вот они мне что-то про эту тревожную кнопку объясняли.
Я точно не помню, но что-то связанное именно с не дороговизной процесса. В общем: это сигнал идет не на спутник типа ДжиПиЭс а на какую-то операторскую точку. Направление и расстояние до цели определяется серией каких-то встречных сигналов, но очень быстро. А потом подаётся сигнал тревоги по всей правоохранительной сети города и даже частным охранным структурам. Но сигнал не от имени меня, журналиста Шульмана, а от имени какой-то очень важной Персоны. Жаль – использовать можно только один раз. Ребята очень просили после подачи сигнала и объявления тревоги, когда весь телефон замигает красным и завизжит тут же ударить об асфальт и придавить каблуком – чтоб типа его и не было. А если все-таки меня с ним возьмут: ребят не выдавать, а базарить типа, мол, купил в переходе у какого-то типа. …
- Ох, Дима, нарвешься ты  - посадят тебя. – Зная страсть Димы до всяких чудаков, Егор пытался представить,  чьё имя высветится на табло по всем охранным организациям всего города в случае шульмановской тревоги, но побоялся даже додумывать.
- Зато живой останусь. – Отмахнулся Дима.
Тут открылась дверь, и нарисовался Коля Ульчинкий собственной персоной.
- Привет, журналюги! А чего это сегодня все чем-то пришибленные и охрана как в Белом Доме девяносто третьего, хмурые и с автоматами? Недружественный Захват? Рейдеры? Э-э, Дима, кыш с моего места. Подожди, а где мой комп?
- Волки съели. – съехидничал Дима, даже не пытаясь встать и покинуть чужое кресло.
- Вчера вечером на наш с тобой, Коля, кабинет было совершенно нападение неустановленными лицами азиатской национальности. Уволокли компьютеры, в том числе и твой, Коля, и всю документацию. Сбили на пол меня – я их застал. Уходя, положили охрану. Да,- мастера Тэквондо, черный пояс – не меньше. Погнули стальной лист в сантиметр толщиной голыми руками. Милицейский опер сказал: какая-то жуткая мафия, круче «Триады». Обещали прийти еще.- Решил пошутить Егор, но увидев побледневшее лицо Ульчинского, добавил – шутка. А тебе, Коля, опер – майор, передал вот это – Егор протянул визитку – и настоятельно рекомендовал зайти.
Николай Ульчинский хлопнул веками пару раз так, что были слышны щелчки, и повернулся к двери.
- Я пошел.
- Подожди! Ты сам как? Постой, возьми визитку  хотя бы.
Ульчинкий не оборачиваясь, сгреб листок картона из руки Егора и исчез, оставив порыв ветра.
Захлопнувшаяся дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель засунулась сначала голова, а потом и вся немаленькая фигура Алексея Хотенко.
-Ну, как вы тут?
- Бдим. – строго ответствовал Шульман.
Алексей положил кофе в кружку  и залил долгой струйкой горячей воды. Присел на диванчик, чуть подавшись вперед, держа перед собой кружку обеими руками. Тишина заполнила комнату. И Егору почудилось, будто за его спиной потрескивает костерок, а потолок приспустился, потемнел и они не в московском кабинете, а в зимнем блиндаже на фронте под Ржевом: вокруг боевые товарищи греются жидким чайком с морозца, а завтра с утра атака и, может быть, смерть.
Тревожно в окопах.
- Здрасьте!
Виденье и атмосфера сурового уюта улетучилась – на пороге стоял молодец излучавший оптимизм широкой улыбкой.
- Следователь прокуратуры Мальцев, Сергей. Без отчеств, с ровесниками – лады?


*

Ребята порывались уйти, но следователь прокуратуры остановил их, да так, будто они для него старые проверенные товарищи от которых никаких тайн, вот только вынул, походя, Шульмана из кресла и водрузился сам.
- Что такие все хмурые? Эпидемия геморроя поразила коллектив? Я  к вам с вестью – дело передано прокуратуре, веду его я. И сегодня мы поставим много точек.
  Мы поработали и установили следующее.  … Да вот так оперативно и качественно, чему вы удивляетесь? Господин Шульман, кажется?  Вы давно знаете своего коллегу Ульчинкого Николая Борисовича?
- Да уже несколько лет. И что?
- Вы знаете его несколько лет, так. А чем он занимался, знаете?
- Он наш Асс  моторов. А так же колес и крыльев, автомобильных.
- … Икрой не корми – дай провести тест-драйв какой ни будь крутой тачки! Так? – Добавил следователь, – и в гонках на старых авто он участвовал. В гонках, где не столько гоняются, сколько бьются? Он  и с парашютом прыгал. Господин Хотенко, это вы были с ним на фото в журнале?
- Ну …
-То есть, вы все видели – азартный человек, Коля Ульчинкий.  А по оперативным данным ваш друг Коля проиграл в карты. Много. То ли подпольному казино на автомате, то ли в игре. Проиграл  лично Володе Паку.
- А Володя Пак не какой-нибудь гастарбайтер – отморозок. Володя человек приличный. Не будет беспредельничать.  – Взорвался Дима Шульман, давно запутавшийся в своих связях и ориентации. Не в смысле «голубого» и «розового», а «красного» и «синего». Дима порой  не мог точно сказать, за кого он мазу тянет: за ментов или блатных.
- А где здесь, господин Шульман, вы увидели беспредел? Монголоидные ребята пришли по месту работы – поговорить за деньги. В кабинете никого не было, а в дверях торчал ключ …
- Какой ключ? Не было никакого ключа – встрепенулся Егор.
- А вот! В протоколе вашего опроса: «с моих слов записано верно …» И ваша подпись. Возьмите – почитайте. Повнимательней будьте, под творческим-то вдохновением.
А то бывает: шел днем человек, задумался, а очнулся –  вечер. Он один, на краю дороги с ружьем в руке, а рядом труп.
 В замочной скважине был ключ. «Ребята – пострелята» вошли, Ульбицкого не дождались, ну и прихватили с собой пару ноутбуков в счет долга …
- Ну, как-то уж совсем … - подал голос Хотенко.
- Это утрированно изложенная, но основная версия следствия. И прошу, не надо конспирологии – все как всегда: значительно проще.
- А вам лишь бы дело закрыть! Они еще два мешка документации уволокли! А это зачем? Это не карты Флирта и Моргана, где сокровища лежат. Это сюжетные наработки, данные экспертиз, письма читателей, наконец. Это, вышибалам, зачем? - разошелся Егор. Какая-то неопознанная полумысль свербела в его сознании.
- Азиаты, дорогой, азиаты. Мы и не знаем, что у них в головах крутится! Вон, на соленых степных озерах рачков каких-то, красных, микроскопических вагонами собирают, и – в Китай! А в Сибири, на границе – сто шестьдесят баксов за живую сороку дают! А это им зачем?
 Из Америки им  мусор со свалок  сухогрузами прут!
 Вдумываться – нельзя.
Если б к нам со всего мира мусор попёрли, когда у нас своего по гланды, мы б третью мировую начали!
 Не напрягайте мозг более необходимого: Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись. Редьярд Киплинг, цитата.
И тут  встал за народ Дима Шульман и резанул правду – матку:
 - Да, все понятно: вы дело на тормозах, а людям работать не на чем. Вот Гоша на чужом компьютере мыкается, а Ульчинкий,- у него, бедолаги, скоро, совсем, последний «Паркер» отберут, будет углем на стенах писать!
Следователь Мальцев озаботился лицом, раскрыв записную книжку, принялся быстро листать, достал сотовый, понажимал кнопки, и, раздраженно бросив его на стол, сказал:
- Да, вы правы, вы злободневно правы, товарищ Шульман.
 А вы знаете что? Идейка у меня появилась!
У нас в конторе столько конфиската скапливается – не успеваем в магазины оформлять. Там этих ноутбуков, ну просто завались. Давайте проедимся со мной, это я, господин Колобов, к вам, - давайте  со мной в контору, там выберете получше, покрасивее, и оформим всё в лучшем виде!
Ребята переглянулись. Такого от правоохранительных органов Родины они не ожидали. Ожидали, скорее, коллективной подписки о не выезде и запугиваний цугундером.
- Ну, как-то это … - усомнился Хотенко.
- Правильное решение! Абсолютно правильное решение, товарищ следователь! – Горячо взвился Шульман, радея за  коллег.
 А на Егора опустилось ощущение «дежа вю». Он нестерпимо юн и недавно сменил галстук на комсомольский значок. И вот он на первом серьёзном, почти взрослом собрании. И, те же, слово в слово, горячие речи, и те же чувства. И те же, кажется лица. По крайней мере  - выражения лиц.
Егор мотнул головой:
-  Господин Мальцев, подождите. И ты, Дима, успокойся. Мне все-таки не ясны некоторые моменты, и …
- Господин Колобов, вот, зачем вы так – прервал его следователь -  вы будто в Лондоне родились! Если прояснять все моменты, если подходить иначе …
- Хер, ты, Егорушка, получишь. Без сдачи. - Все-таки ввернул  своё красное словцо Шульман.
Молчание застыло в кабинете. И вдруг раздался забытый голос:
- Альтернатива, братцы, такова – едим на выдачу новых ноутбуков или будем до вечера опрашиваться на новые протоколы, – явил свою  речь Хотенко. Как всегда – последним гвоздем в гроб.
И Хотенко первым поднялся с дивана.
- Ладно, поехали – согласился Егор.
Следователь улыбнулся и быстро собравшись, уже открывая дверь кабинета, опомнился и удивленно оглянулся на Шульмана и Хотенко, дышавших ему в спину.
- Постойте, господа. А вы куда?
Хотенко наклонился к нему с высоты своего роста и произнес  прямо в ухо:
- Господин майор, не знаю с какой вы прокуратуры, но получать ноутбуки мы едем вместе.
Мальцев оглядев решительного Шульмана и внушительного Хотенко, процедил:
- Черт с вами,  – и вышел первым.
Шульман уважительно поглядел на друга и решил, что именно два метра Хотенко были самым веским  доводом.

*

До прокуратуры добирались какими-то кружными путями, на сером «Вольво». За рулем сам господин следователь. Собственно не до прокуратуры, а до какого-то  объекта прокуратуре подведомственного. На входе здания без вывески сидел дежурный в штатском, но не стар, -  в хорошей физической форме.
 Мило улыбаясь и обозвав журналистов «вымогателями», Мальцев оставил их  в помещении,  где,  кроме шести стульев и двух столов, был стародавний телефон с дисковым набором и более ничего. Следователь сходил куда-то и скоро сам принес четыре «Макинтоша».
- А почему четыре? – снаивничал Дима.
- Могу два унести – предложил следователь.
- Нэ надо! – удивительно быстро среагировал Хотенко.
Их конкретно покупали – «Макинтоши» даже на вид были значительно дороже стандартных редакционных «LG». Мальцев к ним присовокупил еще два сотовых «Nokia»  с комментарием:
- А это лично вам с Ульчинким, - выразительно глядя прямо в глаза Егору, - за счет заведения. Не серчайте на органы, ребята. Распишитесь. Все трое, пожалуйста. – И подсунул какие-то бумаги. Ребята подписались. Даже Шульман не посмотрел -  под чем он подписывается. Не под уведомлением ли о собственном расстреле?
Их добросил до метро молчаливый водитель на «Волге». Егор, поднявшись в родительскую, а нынче его единоличную квартиру, хлобыстнул пол фужера коньяка, и провалился в сон,  не раздевшись.
Так закончился самый длинный  день в жизни Егора.
На тот момент.

*

Начало новой жизни Егор ощутил на следующий день – к нему никто не заходил, не звонил, письма не приносил. Ящики E-male были полны только спамом, причем на иностранных языках. И ни одного родного слова.
 Шульман и Хотенко отбыли по срочным командировкам, правда, Дима успел заглянуть к Егору и выпросить предназначенные Ульчинкому ноутбук и сотовый – «Под свою строжайшую ответственность. Мамой клянусь!». После такой словесной расписки, не доверить Диме технику был сущий грех.
А через пару дней его пригласил к себе редактор и, глядя прямо в глаза, невыносимо честным взором, предложил пока подзавязать с серией статей по альтернативной энергетике и энергоносителям.
Кроме пропажи исходных материалов, аргументом прозвучало: «да и читатель уже сыт». Впереди - лето, а вот в конце осени, зимой поднакопится материал. Освежат интерес холода,  простимулируют слякотью, тогда – пожалуйста.
Егор покинул кабинет с ощущением облапанности грязненькими пальчиками. И в обед хорошенько принял коньячку.  Но надо крепиться. И Егор принялся подготавливать план и макеты первых статей новой серии «Если Завтра Война …» задуманной загодя. Егор, стимулируя себя кофе с коньяком, работал неделю, его никто не беспокоил.
 А потом вызов к редактору и тот рубит серию «Если завтра Война…». Аргументы погрубее. Мелочь, чушь – не актуально. И тот же невыносимо честный взгляд.
Егор сказался больным и пил три дня водку, не закусывая. А на четвертый день к нему домой, с утра приезжает редактор. Сам, лично. С бутылкой сухого вина. И по-простецки, не обращая на бардак в квартире, сел в кресло. Прямо на какие-то Егоркины шмотки. Вытряхнул из фужера взятого со стола невидимый мусор. И, налив принесенного вина, подал полуголому Егору. И  сказал:
- Поздравляю! Позвонил спонсор и затребовал серию статей про автопром и гибриды. А Ульчинский так зарылся, что с собаками не сыщешь. Ты знаешь, что такое «гибриды»?
- Это ап-грэйпт-фрукт, - заплетаясь языком попытался юморнуть Егор. Но редактор был весь в своей теме и даже не обратил внимания на высказывание Егора.
- Это двигатель, совмещающий два двигателя – бензиновый и электрический, так, кажется. Ничего, Егорушка, подучишь -  просечешь! Ты же талант. Это же твое!
 Новый уровень: смешанная энерго–автомобильная тематика. Шикарные фотосессии, шикарный длительный тур по всем крупнейшим производителям автомобилей. Освящение новых моделей, с двигателями – гибридами. Просмотры  концепт-каров. Так, кажется, называется их бутафория?
 А ты не просто журналист! Ты будешь во главе целой группы: фотограф, оператор, переводчик, режиссер. Это еще фильм будет про твои путешествия! Задник журнала для тебя – навсегда. С твоей  рекламой и «физией».
Предпохмельному Егору весь этот поток вдохновенных фраз слышался эхом бреда. Будто он погрузился с головой в полную воды ванну, а кто-то, по ту стороны воды и смысла выговаривает ему, без минуты утопшему, всякую чушь. Вместо того, что бы выдернуть его из воды. Они в разных мирах. Они дышат в сферах разной плотности и  мыслят в разных плоскостях.
И никому его не спасти.
Когда редактор покинул его жилище, Егор увалился спать. А проснувшись, натянув спортивный костюм, надев плащ и кроссовки, вышел на улицу за пивом.
Был вечер.  На переходе через улицу, в пяти метрах от вожделенного магазинчика его взяли.
 Два мордоворота скрутили его, выпрыгнув из подскочившего огромного джипа, и закинули  кульком внутрь.
Словом, Егора похитили.

*

Зажатый двумя каменными телами, Егор даже не вякал, а молча, страдал. Более от сухости во всем теле, чем от неудобного его положения. К самому факту похищения он отнесся отстранено безразлично. Наверно сказывалось усердное пропитывание организма алкоголем. Похитители тоже не марали тишину. Ни объяснениями, ни угрозами.
Выехали на Воробьевы горы. Подъехав к элитной высотке, вошли в фойе и поднялись на лифте в «пентхаус». Так и было указано на панели. Цифровой ряд этажей заканчивался надписью: «Пентхаус». Скромно, по-русски. Проведя Егора по коридору с несколькими боковыми дверями, его ввели в округлую залу. Сопровождающие его лица жестами настояли на снятии плаща. И, подхватив эту крашенную телячью шкурку, удалились без пояснений,  оставив Егора одного.
Егор огляделся. А пока он, релаксируя, рассматривал обстановку - староватую и странноватую мебель - в «зал приёмов» негромко вошел хозяин. Приветливо улыбнулся и, проследив траекторию егорова  взгляда, ворчливо  прокомментировал:
 - Да, мода!
 Егор повернулся на голос. Его, прибитое спиртом сознание, временно утратило способность к удивлению. Он попал прямо на пронизывающий взгляд  пожилого, но бодренького господина. Чьё лицо было ему знакомо по газетам и телевизору, едва ли не с  самого рождения. А господин продолжил:
 - У нас наверху своя мода. Особый климат, другие ветра. Вот было модно – золото и классика под Александра Третьего. Потом, вот – Серебряный Век. Декаданс. Пытались продвинуть «Хай-Тек», в русле задач поставленных президентом - не прижилось.  … Появилось вот это …
 Пухловатый, даже грузный, если бы не лёгкая грация движений, старик с какой-то ненавистью зыркнул по безобидным деревяшкам.
- А «Хай-Тек» растащили куда-то, постепенно. Не уследил за «Трезорами» своими. А они рады стараться. Теперь живу вот в этом. Самому не нравится. А если перестраивать опять – то всё самому. Некогда.
А ведь все должно быть гармонично. Особенно в созвучии с задачами важности исключительной. Если  строишь электронное общество, - что б всё в мониторах. Строишь мосты и дороги - все, что б металлом вокруг отдавало, заклепками. А возрождаешь русскую духовность,- так чтоб вокруг деревянные стены и лучина одинокая на столе…
- Мне кажется, русская духовность в деревянных стенах не уместится  – вставил Егор.
- Верно. Не умещается. – Легко согласился  дородный старец. - Это я тех, кто про нее напрочь забыл -  в такие б стены запаковал. Без света и газа. С одной лучиной. … Извините старика, не представился – Михаил Федорович. -  Сказал хозяин и протянул руку.
- А я вас по телевизору помню, – сообщил Егор, совершая рукопожатие.  Рука Михаила Федоровича, плюшевая на вид, была крепкой.
- Как доехали? Не укачало? Я смотрю, вы болезный немного, - и старик знающе подмигнул. - Мои-то, парни, что -  не подлечили?
- Михаил Федорович. Вообще-то я до сих пор, считаю, что меня похитили. – На мягком лице  хозяина возникло искреннее удивление. – Да! Подрулили на машине. Запихнули в салон. И повезли. И всё молча. Ни слова, ни мычания.
- И не сказали, что это я вас приглашаю на встречу?
- Михаил Федорович, вы никак шутите – посмотрите, в чем я. К вам я бы фрак одел.
Михаил Федорович быстрыми шажками направился к столу, обогнул его огромность и, сев в резное кресло, схватился за карандаш и принялся им постукивать, приговаривая:
– Ах, засранцы! Ну, шутники гэбешные! Развлекаются! Им человека пугнуть - слаще  тортика. Получат они у меня по наморднику, «Трезоры» шелудивые.
Ритм карандаша стал замедляться,  да и смолк совсем. Егор навёл фокус -  грозный хозяин уже увлеченно вчитывался во что-то на мониторе компьютера. И до  Егора дошло, что это именно он хотел совершить «Хай-Тэк» Революцию в стиле жизни правящего класса. И его, старого, но молодящегося бойца всех видимых и невидимых фронтов, отодвинули. Почетно. Вместе со стилем. Высоко отодвинули. Подальше от Ракет и Ядерных боеприпасов.
- Вот засранцы! Егор, вы слышали: Хилари Клинтон, опять поставили на счетчик и требуют, что б она вернула  еще кому-то 20 миллионов долларов. Любыми путями. Вплоть до выхода на контакт с политическим оппонентом. Пусть ведет свою политику, лишь бы бабки отбила.… Вот, - «Гардиан» пишет, - не вру…
Помнишь у нас, в средине 90-х, цена госдумского мандата была от миллиона и выше. И без гарантий. А цена президентского кресла, нет – попытка просто, просто регистрация на претенденты: от 20 миллиона зеленых тугриков. И это когда шаром покати у всех…. А здесь попытка взять власть в величайшей стране мира на кону и каких-то 20 миллионов!!! Что там за тараканы лезут во власть?! И что б они делали, влезши во власть? Весь мир за копейки раком ставили? За рубль бы бомбили, а за сотню  моджахедам  своих  товарищей продавали?
 А у нас ведь как, - в народе, в жизни, - сам Бог выстраивает. За 1000 рублей могут убить. Но это там, в клоаке бомжатской. За 100 000 баксов рабочий приличный убить только задумается. И не каждый интеллектуал, и не лишь того,- советского воспитания, за миллион пошевелится. Все сообразно обстоятельствам, конечно.
 У нас мораль по пластам общественной среды градируется четко. А беспредельщики, рвущиеся из своей среды, - гибнут тут же. Либо преображаются, - чуть ли ни до монашеского самоотречения. … Да почему - «Чуть ли».… А как раз  то самое – отрекаются, бороды отпускают, в рубища рядятся, в скиты уходят. …
 У нас  сбрендившего копеечника, если наверху окажется, ни с того ни сего, глядь, либо собственная жена пристрелит, либо секретаришка, какой-нибудь, ночью придушит. … Бог Россию высоко ценит.
Хозяин, разгоряченный своим пылким экспромтом, откинулся в кресле, помахивая подвернувшимися под руку бланками.
-  Что-то душновато стало здесь. Пройдемте-ка, Егор, Москвой вечерней подышим.
-  Москвой угореть можно.
Старик взглянул с прищуром:
- Моей не поперхнешься. - И повел его боковым  коридором – переулком.
Они вышли на широкий лоджион. Подойдя к перилам Егор увидел Москву. И чуть не опрокинулся в Москву с птичьего полета - город клубился огнями, дыбился тенями и грешил приглушенным гулом. А воздух был свеж наверху. И каждый вздох, растворяя  хворь бодуна, заводил в чистый звенящий хмель. И тут Егор не удержавшись, верный себе, брякнул с ехидным пафосом:
- Да. Весь Мир у ног!
- И Солнце в кармане.
 Многозначительно добавил представитель олимпа власти, разглядывая профиль журналиста. Взгляд воспринимался на физическом уровне, так что мурашки забегали по спине.
- Не узнаю вас в гриме – заметив  напряжение Егора, улыбнулся  Михаил Федорович, – ищу черты знакомые.
- Что, похож на Алена Делона? Или вы знали моего батюшку? – ответно пошутил Егор.
- Нет, батюшку не знал, … дедушку знал. Колобова Егория Ферапонтовича. 
Егор опять вздрогнул. Такие мастодонты ничего не говорят впустую.
  - А я его, если посчитать, не знал совсем.
Дед, в отличие от отца, бойкого шестидесятника, архитектора закрытых городов, служил власти без ерничанья. Отец же, подпив, похвалялся перед столичными коллегами воплощением своих  «уникальных» проектов. Со скрытым антисоветским подтекстом  в элементах конструкции и отделки. Ему верили на слово. В те места, где он творил, левую публику и на выстрел не подпускали.
 А дед доживал по-тихому на даче. С Егором вел разговоры лишь о природе: зверье всяком, его повадках, соснах, березах и прочем. Да, приезжали иногда к нему строгие товарищи в штатском. Тогда он выдворял Егора, и, запершись, подолгу с ними беседовал. Иногда куда-то уезжал. Выходил в привычном наряде, будто к ближнему леску за грибами, и пропадал на неделю. Тихий скромный ветеран НКВД.
- Да … былые дни, старые дела … но сейчас не об этом, - дошла до Егора реплика хозяина мыслям в тему,- будто подслушал тот его  мысли, - я позвал вас на встречу, извините уж, что кособоко так. Простите моих «Трезоров». Я ведь  не для диктовки воспоминаний. Я хочу поговорить с вами о современности. Хочу проверить на совместимость наши восприятия Мира. Именно вашего -  с моим. Я хочу предложить вам серьёзную работу.
-  Извините, но у меня уже есть работа. С утра приехал мой редактор и предложил …
Старик нетерпеливо прервал:
- Я знаю, что он предложил: автомобили, двигатели. Тэ дэ и тэ пэ. В общем – длительная командировка за рубеж. Заказчик - это я. Но в действительности вас ждет несколько другая работа. Успокойтесь – по вашей компетенции. Об этом позже. Присядьте.
Сказал хозяин и махнул в сторону столика и пары диванчиков, удобнейших на вид. На столике  бутылка вина, пара фужеров и большой кофейник, с парком над носиком. Кто-то незаметный подсуетился – поднес, без: «будьте любезны». А это значит, что и «Трезоры» брали его грубо не по собственной блажи.
 Это хозяин с ним игрался. Егор был с детства догадлив. Не зря прошли уроки деда о повадках зверей. А хозяин уже устроился на диванчике и приподнял фужер с вином, подавая тем знак: присоединяйся, мол, запросто.
-  То, что я предложу вам, если мы сойдемся в ракурсе взглядов, конечно, будет покруче всяких там зарубежных аккредитаций у всякой мишуры обозревателем. Это новый уровень – наивысший для журналиста, со всеми допусками во все архивы и объекты, какие нужда будет. Юлиан Семенов облизнулся б.
 Итак, согласны вы или нет, но Глобализация неизбежна. Не надо брыкаться, расслабляться тоже не надо. То, что движется сейчас – это Американизация. Этого не хочет никто. Но есть данные что, это туман, камуфляж. Пользуясь американизацией как отвлекающей акцией прикрытия, кто-то, не индифицированный пока, делит мир под себя.   
Но не будем о сложном. Пока ...
В американском варианте глобализации нам не нравится многое. Не нравиться низкий уровень культуры. За ней не видно мормонского трудолюбия и менонитской кротости, в изобилии водящейся где-то в глубинах Америки. На витрине другое.
 И какими бы радостными и чистыми не представлялись вершины американской культуры, куда она не придет - везде преступления и кровь. Немотивированные убийства. Коррупция – зашкаливает. Именно потому её у них не сильно и видно.
Наркотики...,- да в них все тонет!  Замечено, что каждая сотня миллионов  долларов на борьбу с посевами наркосодержащих дает 12% прироста посевов  в год. …
 Демократические процедуры даже фарсом не назовешь, а каким-то издевательством, новым родом пытки. Да, … « цените их по плодам их».
Ладно, - с ними ихний бог и авианосцы.
… Кажется, пришло время, и мы поменялись с американцами не местами – ликом поменялись, языками, идеями, лозунгами ...
А как брешут! Агитпропу не снилось!
Нам, русским, достало лгать по мелкому, и по крупному достало. Мы свое отолгали лет на пятьсот вперед. А то ведь, ложь действует часто как самогипноз: говоришь, порой, убедительно, зная, что врешь. А потом глядь, по итогам, - прокол за проколом. Разбираешься, - а получается  все делал по вранью, будь-то и впрямь сам правды не знал ... Самогипноз, шаманство ...
Глобализация неизбежна. Но нас не устраивают  те соотношения стоимостей и ценностей, которые предполагается установить. Это сейчас: всё в движении, взлеты и падения курсов акций и валют, новые изобретения, новые мощности, новые рынки и новые ниши потребностей на рынках старых. Всегда есть шанс для спекуляции и мошенничества. ...
И было раньше на что опереться: на золото одной рукой, на религию, идею другой. … А ныне, после краха коммунизма? … С  американской идеологией мы все быстро загнемся.
 Их рынок, Их экономические успехи, Их торжество, и Их суть вся построена на Стимулировании Потребления. То бишь по-простому – на Алчности.
 И многие понимают: надо остановиться. А как? Как, не меняя первичный, связанный на прямую с подкоркой мозга, лозунг: «Обогащайтесь! Потребляйте! Алчите!»? Ведь рухнет же всё! Если не остановится. Рухнет в пропасть нехватки ресурсов. А остановится - рухнет сразу. Коллапс экономики. Накроет и развалит. Как мчащийся на бешеной скорости грузовик можно резко остановить, но только толстым бетонным столбом. И полетели в разные стороны с разной скоростью: колеса, подкрылки, грузы и пассажиры.
Поэтому надо тихо съехать на тормозах. Прибрать все ценное под контроль и лучше опечатать священным правом частной собственности.
И людишек – под контроль. Почему? Это когда они, людишки, поймут: «Почему!», - что б их сразу, от мысли только, током парализовало. Это в идеале. Учёные головастики всё сделают, - не шучу. Уже есть образцы чипов для всеобщего внедрения: с функцией  выброса электрического заряда. Человечек будет контролироваться со спутника и посредством глобальной сети сотовой связи, и не только. Не только его траты и пристрастия через банковскую карту. Не только его стиль и манеры поведения через всеобщую городскую сеть видео камер. Но и мозговые секреции: сильно обозлился: попёр в крови адреналин,– на тебе заряд. Падай в параличе …
Ладно. Это шучу я.
Глобализация неизбежна. Но главное, для нас: на каких условиях в золотую часть человечества войдем мы – элита России.
Я честно, -  не говорю о народе. Этот русско-чухонско-татарский народец вечно был супротив власти. Налоги сколько не снижай все равно платить не будут, всё будут исхитрятся, изворачиваться… Государство чуждым было всегда для него. Для него важней: «что подумают, что «обчество» решит». А если и община решит не так, не по его, он «сам с усам»: все равно сотворит, что в башку втемяшилось.
Извечно было так. От того и безудержное воровство и растаскивание государственного. А кое-где, в глубинке, дома до сих пор не закрыты оставляют. Потому как свои кругом. Свои у своих не своруют, а только возьмут. Пусть и вернуть забудут.
Поэтому я говорю этим злобным дуракам, возомнившим себя законниками: налоги надо отменить вообще, с большей части населения. С тех, кто как трава растут и не понятно чем кормятся. Заводы закрыты, поля не паханы, а они живут. Чуть подале от Столиц, а от торных дорог и пяти километров в сторону не проедешь, как тут она – Разруха. Так и, кажется,- еще с семнадцатого стоит. … А приглядишься – дырка в заборе на пустой якобы завод, а там, в лабиринте цехов, кто-то чего-то пилит, ладит, мастерит. А в полях, … чуть дальше придорожной лебеды, да стеной конопли – деляночки, огородики, полосы сеянные…
Это всё, есть «общество» по ту сторону. Не закона - по ту сторону восприятия. Восприятия  наших цуциков образованных.
- По ту сторону добра и зла.  Ну, прямо как по Ницше, – открыл рот для реплики, Егор, завороженный неслыханной откровенностью «Человека от Власти».
- Да. Если на изнанку Ницше того вывернуть,- членом внутрь.
Ты замечал: пареньку укравшему мешок картошки – пять реальных лет, а укравшему миллиард рублей бюджетных – три года условно?
А это, потому, что чиновник свой. И судят его свои, – просто не повезло человеку. Карта не так легла - вышло ему показательно за всех ответить.
А паренек из другого мира - из общества « По Ту Сторону». И если его свои  сдали, если выпнули по эту сторону - значит достал он там всех. И за ним больше чем мешок. … Вот и отфутболили его сюда. На свет, суд и расправу!
- Метко вы подметили. «По Ту Стороннее Общество» - социальное дно …
-Стоп! Ты не понял. Я говорю не о каком-то «городском дне»,- семьдесят процентов населения, это «дно»? А «официальные бомжи», что,- «дно дна»?
Это именно «По Ту Стороннее Общество»,  со своей законодательной и исполнительной властью, со своей экономикой, наконец. Милиционеры, если из местных, участковые, проверяющие счетчиков всяких разных, - есть, чуть ли не единственные  посредники между ихним миром и нашим. И своих они не выдают.
И мы, по большому счету, об этом обществе ничего не знаем, а ведь Советская власть, почитай, оттуда и вышла ...
- Да … «ты вышла из хаоса, из пены морской», - Власть любимая, Власть народная. Первородная Тьма. И всё, что «оттуда» представляется темным и страшным: оттуда ползут все маньяки, педофилы и людоеды. …
- Нет, маньяки только здесь, в «Норррмальном» обществе. Там, так это просто любвеобильные мужчины. И  жертвы чисто случайны - от избытка чувств. И они изредка попадаются на глаза… людям из «норррмального» мира. Они, вообще, для официальных властей просто исчезают, навсегда.
- А людоеды, это всего лишь люди, которым однажды просто очень захотелось кушать, – подхватил Егор, развивая стиль.- Они попробовали раз, второй: понравилось, привыкли. Главное, удобно: полуфабрикаты сами на дом приходят.
Посмеялись на пару с хозяином, наполнили опустевшие «кубки» вином. Старик, откашлявшись, продолжил:
- Я говорю об элите.
Не о народе, и не о людях мнящих себя хорошо образованными, разносторонне развитыми. Активными, деловыми и обеспеченными. Мнящих себя средним классом.
Все это люди в очереди на повышении своего Статуса. Это наши люди - работники корпораций, бюджетники, чиновники. Все люди государства - наши люди!
 Они голосуют, они покупают, они слушают и оценивают. Они и есть общество. Оно, общество, так называемое – гражданское,  у нас значительно меньше, чем на Западе. Потому что не совпадает с количеством населения. Как я сказал - его у нас намного больше. У нас Общество при Государстве!
Так называемое «Гражданское общество» только и возможно, что -  «При - Государстве»!
И самое страшное преступление в таком обществе, для такого государства, это - Коррупция.
- Хм, …Номенклатурный Чиновник, наверно, всегда имеет больше ресурсов, ну, и благ, следовательно, чем на сумму номинального оклада. А с другой стороны? Настоящий Мужик всегда пытается раствориться в своем любимом деле, без остатка. И где, и как определить тут: что для работы потрачено, а что на личные нужды? Если производство работы и есть личная нужда? – Провел свою линию размышлений Егор, прихлёбывая винцо.
- Но, когда сумма взяток или просто «подношений» зашкаливает! Когда подчиненный берет больше чем начальник и с начальником не делится!
 А Начальник ничего с Подчиненным поделать не может! Это крах государства.
Оно неизбежно развалится на уделы: или территориально, или по слоям, по кучкам, по кланам. Но развалится. И если будет существовать как целое, то лишь для видимости.
Если начальник не может уволить, или, больше,– посадить,  подчиненного, это значит, что они принадлежат разным кланам и внутриклановые и межклановые отношения важнее и сильнее чем вертикаль власти! Как, в случае общегосударственной опасности, будут взаимодействовать люди из разных кланов, чьи интересы порой диаметрально противоположны?  Это Вопрос!
Потом, как я говорил, у нас не гражданское общество, а  общая (читай: «общественная») система организованных очередей.
Людям только кажется, что они куда-то: то идут, то едут, то бегут, а то и просто лежат. Нет – они все стоят в очереди!
На машину, квартиру, интересную работу, красивую жену или здоровых детей. Пусть некоторым, кажется: что они зарабатывают на квартиру или машину. Некоторым, кажется, что они копят на это. Третьим: что они добиваются, исхитряются, очаровывают! Даже вырывают,  отнимают - воруют и прячут.
Нет! Они все стоят в очереди. Потому что им это, либо дают, либо позволяют брать. А настанет необходимость – не будут давать! Не позволят брать.
- Отодвинут в очереди, или перед всей очередью захлопнут дверь с вывеской: «На Учет». Регулировать можно по- разному, - подпевал Егор  хозяину. Распустил фантазию:
- Можно – подойдут в форме: руку к козырьку. «Заворовались, гражданин!». А может и в тренниках, братишка. Лапу на плечо: «Слышь, паря, делится надо!». И всё - тебя уже в очереди подвинули. Отсрочили твоё  получение благ. Это я утрирую, конечно, образно …
- Нет, Егор, давай уж я тебя на «ты», не возражаешь? Ты не утрируешь: часто, именно так, нюанс в нюанс, оно и бывает…
Так вот, я говорю об элите.
Тех, кто могут подвинуть вас в очереди или вообще отобрать талончик. Либо любым, не явным способом повлиять на организованную толпу. То бишь: на очередь. Что б она в едином порыве, с верой в свою правоту вам прямо, пялясь в зенки, заявило: «Куда?! Вас тут не стояло!»  Пихнуло вас чуть в сторонку и организованно сомкнулось. Нет для вас теперь здесь места, и не было никогда.
 Так вот: такие представители рода людского у нас, на наших пространствах и называются - Элитой.
-… Вот:  лысенький представитель приматов, профессор! – Никогда никого не бил,- убивал,- боже упаси! Кошку со стула не сгонит – сядет рядышком на краешке. А сколько карьер сгубило, сколько обломанных талантов спилось под его тихо шуршащее мнение. … - Разошелся Егор по своей памяти, распрыгался, обобщениями и приговорами гвоздя.
- Или вот: девонька, сама, порой, неправильная и резкая, быть может, скажет мимоходом папе, ни с того, ни с сего: «а мальчик-то, тот, правильный». Встрепенется папаня, открывая дверцу представительного автомобиля: «Кто? Какой?»,- она небрежно мотнет головой в сторону  стучащего баскетбольным мячом во дворе паренька, и уже стрекочет о чем-то другом, сугубо девичьем. А только что она, ни много - ни мало, решила судьбу человека. До широких погон дорастет давешний, «мальчик правильный», в ГБ. Эти люди – Элита?
- Да, такие люди – Элита. И я говорю об Элите. Но той, чьё «мнение» меняет жизни сотен тысяч, миллионов людей.
У них, на Западе, то же самое. Только они теперь этого не признают. Почтут такое, как твое, определение элиты за оскорбление народа и страны. Зря. Мне твое определение, образное, импонирует. Раньше на Западе были честнее и откровеннее. И, я считаю, как следствие – умнее. А сейчас они Политкорректны. Все более и более. И это, хотят они того или нет, приведет к незаметному, но неизбежному оглуплению их самих. Прям как у нас, – «Самогипноз», понимаешь ли.
У них и риторика: прям как у нас, в былые годы. Новояз. С вывернутыми наизнанку понятиями. Говорят за мир – будет война. Говорят об атомной бомбе, - сами ее и сбросят. На тех, у кого ее и не было никогда.
- Говорят о безработице – все больше и больше растет производство где-нибудь на Тайване. А где-нибудь, в Айове: мертвые города и молодые парни спиваются, наркоманятся. Точно как у нас. Или идут в армию по контракту, от безысходности. Сраную демократию верблюдам втюхивать.
 Михаил Федорович покачал одобрительно головой на реплику Егора и продолжил:
- Так вот: в идеале они весь свой народ назначили в мировые управленцы. Но  не получается у них определить границы - где кончается «их народ». Раньше были границы. Белый состоятельный мужчина, старше двадцати пяти, протестантского вероисповедания – это я к примеру границ. Теперь же они путаются в политкорректности. И этот либеральный проект пойдет окончательно прахом. А они всё пыжатся в самообмане.
Если бы Древнегреческий Афинянин увидел, кто голосует сегодня на выборах - на ихних и наших - то палкой бы разогнал по домам, половину бы точно. Не может Иждивенец Голосовать и Требовать – только просить! И жрать, что дают!
По мне - Демократия, это власть и консолидированное самоограничение сильных и самообеспеченных людей! Демократия это  не право, а долг Сильного!
- Да, это их предки подравняли Классическую Демократию Афин с «Нео-Демократиями» Современного Запада. Вы  принципы Эллинской демократии  сейчас  хорошо описали …
- Неужто? Как дорожка совпадениями стелется – просто Ренессанс какой-то, …-  изобразил из себя крестьянского неуча  Михаил Федорович.
- Их «Демократия» возникла из симбиоза городского самоуправления цеховиков и банкиров. Так называемое «Магдебургское Право». Но сколько их, горожан, было в то время?  Вот и придавила их  сверху «Военная Демократия» племенных вождей и завоевателей – выродившихся позже в помещиков. Сюзеренитет – вассалитет. Потому как всё решало село! Где основная масса проживала. Она и наделяла правом власти своих сильных. И сама становилась бесправным. И всё это шло от римской традиции одарять ветеранов землями в свеже покоренных или просто неспокойных провинциях. Вот им, ветеранам, доверяли! Попробуй не доверить! Быстро в рог получишь. Вот и родилась такая вот: «загогулина», «Централизованная Демократия» называется. Та самая, которой советская власть любила хвастаться:. Такая хитрая вещь, при которой получают в обратку из центра совсем не то, за что голосовали в «первичках» на местах.
- Я же говорю,- раньше они были честнее: в девятнадцатом веке. Американская Демократия Выборщиков, когда малосостоятельные, но здоровые и способные к деятельности люди выдвигают из своей среды наиболее адекватного их среде, но состоятельного представителя, либо просят о такой чести обеспеченного и уважаемого человека вне их круга.
- И это, - развитие клиентских отношений древнего Рима, – поддакнул Егор, и продолжил, развивая, - а у нас: «Суверенная Демократия»! «Демократия» небогатой страны. «Демократия» назначенцев от выдвиженцев. Где полно проныр: и Молчалиных, и Хлестаковых. Выдвигаются во власть индивиды, удовлетворяющие своей «гладкостью» всех - все противоборствующие кланы. Но, ох! Не знают они, какие страсти кипят в душе выдвинутого ими тихони… «Обратный отбор», «сублимация подлости».
- Но, но! Молодой человек, заехал ты, с аллегориями.
- Я к тому, что честней надо быть. Откровенней … - с пылу оробел Егор.
- Извини, но не тебе, Егорушка,  судить о чести в наших горных местах. Между чем выбирать, здесь принято так ставить, что выбирать приходится между предательством и предательством. А иначе и предложения  не сделают какой-либо пост занять, чем-либо поруководить.
 Решайся и замарайся. Вот так. А иначе – сталинизм.
- Да, да! Наверху один, и на него все грехи. Ему, Отцу Народов, пофиг. И от него же все «блага», которыми как дубиной – на! Получи! Иисус  Христос прямо! Только не с крестом, а с двумя мечами – настоящий самурай! – Егор явно опять запьянел, но еще того не понял.
-  Вот вы, журналисты, зря усмехаетесь: «Суверенная Демократия»! Думаете о нас, мол: Сочинители криворукие,  ораторы косноязыкие. А подумай, что слово «Демократия», как ни переводи, у каждого народа оно будет значить свое! Не веришь? Думаешь трибализм в Африке, клановость  в Азии, военные перевороты в Латинской Америке – это рудименты? Нет! Это цветы семян демократии на суверенных почвах!
Кажется все просто. «Демо-крат-ия»: «народу» - «кратный». А почему считается синонимом слова «народа-власть-ие»? Что, шутка такая? И что такое: «народ»? А что такое: «власть»?
- Хм, … ну, вы об этом, кажется, уже говорили. «Народ», «Элита». «Общество», «Потустороннее Общество». … Кстати, «Выборность» проще понять и перевести. …
 А разгадка, наверно, где-то в связке языка, психики и ландшафта. Где-то там, посередине. А не просто в тонкостях языка – взял да выучил! Внедрись туда, вклинь инородное – и пойдет всё в разнос, сам не заметишь.
Да! Вот, например: Пол Пот – ученик Жан-Поль Сартра! Кроме кхмерского, знал французский, английский, вьетнамский, китайский языки. А что он сделал со своей Родиной?  Вырезал пол населения. И это что, путь к «образцу» такой?  Полпотовский  путь, к Франции? К блистательной и сытой? Франции из Камбоджи не получается. Получается самоубийство.
- Вот! Ты, Егор, сам подошел к тому, что я хотел сказать. Что основным отличием меж людей, между народами?
-  Кругозор! Обзор с башни горожанина и взор из окоема степняка!
-  А точнее, я называю:  «Мировосприятие».
Мировосприятие – вот ключевое слово к понятию разности людей. То, что не изменишь, а только усложнишь. Разовьешь, но не переменишь,– образованием, достатком ли, … новыми райскими видами из окна, современными прибамбасами всякими,  невиданной технологией. … То, что как-то переплетено, связанно: и с генетикой, и с природой родной. С самим составом воздуха, с первыми звуками от рождения. С запахами, с движениями, с красками. Всё  это неизбывное и не вытравляемое  - уникальное! Невыразимое в словах, а значит и не переводимое со слов! Вот где настоящая Ценность! Как в картинах Рубенса и Микеланджело. Уникальное мировосприятие народа надо сделать активным. И тогда оное станет самым «крутым» «товаром».
А Мир сможет стать по-настоящему - по-западному - «демократическим»  только тогда, когда все дети Земли будут рождаться, с первым вздохом хлебая бензиновую гарь, первым глотком потребляя  кока-колу, а первым взглядом постеры из «Пентхауса». Я утрирую, но это так.
 Пока мусорная эрзац-культура не покроет мировые задворки, с многомиллиардным бомжатством, забывшим родство - не видать победы «демократии».
Егор был пьян. Егор был под гипнозом разошедшегося в витийствах деда.
- Не получится приравнять нас, Элиту России, к среднему американцу с ноутбуком в рюкзачке бегающему по Манхэттену. А это, ни много – ни мало, ихние условия вступления в  глобализованный новый мир для нас. Мы на это согласиться, конечно, не можем. Хотя «Союз Правых» и иже сними, даже в Кремле есть такие, на это и работают: на них уже противно смотреть!
Ведь, все всё понимают. Они  умненькие, образовенькие, с родословными. А готовы продать всё и всех, и быть шестерками у западных пацанов на побегушках, между столиками у них летать с подносиками, при Новом Мировом Порядке. За сами  столики пригласят пару–тройку, не более, не буду называть фамилии.
 Так вот: основная масса просекла, что в «европейцев» их не принимают и занята тем, что качает права, но  это мало приносит пользы реальной. Так теперь, придурки, принялись доказывать свою полезность, с «Союзом Правых» в обгонку, - качать нефть и газ, - за мало чем обеспеченные доллары. На них закупать ихнее дерьмовое мясо и птицу, губя свой агропром, или вкладывать в их же экономику. Но ведь ничего стоящего, контрольно-пакетного, купить не дадут: по мелочам раскидают, а  и на счетах заморозят, когда надо будет. Происходит, по сути, выплата контрибуции оккупационным  войскам. … Придурки.
- Как говорили у нас во дворе: «Кольке – «Французу» - папиросы не давай, а то у него за обязаловку станет: чтоб ты его папиросами снабжал. Да еще и в рыло получишь, если когда не будет».
 Так и с сытыми европейцами: ради них мы грабим свои будущие поколения. А им думается, что всё, как положено. Они считают, что мы платим авансы, за право подносить  и поджигать им папироски. В светлом совместном будущем.
-Да, да! Ведь в час «Х» у нас нефть, газ, металлы исчезнут как в сказке, - по мановению руки. Конечно: всё останется, где и было, - только  тут всё станет вдруг чужой частной собственностью. Чужой собственностью! Ведь, по закрытым от публики документам Сибирь, и что иже с ней, по окраинам, у нас отобрали и уже поделили, нарезали на частные уделы, а на производственные мощности зарегистрировали акции и распределили меж собой, номинально, пока.
Вот к чему ведет такая политика – бездумно наращивать товарно-сырьевую мощь,  лишь бы было, что продавать. Когда прейдет пора  очередного для нас предательства нашего населения, продать побольше, чтоб нам самим присвоили статус повыше. А если так, то мы уже не будем Элитой, а станем людьми Статуса, только теперь уже мирового государства… А я предлагаю другое! Не надо шакалиться, таская их огрызки, от своей же коровы.
А спокойно наработать ценностную базу. Вывести свои соотношения стоимости не восполняемых ресурсов против продуктов высоких технологий.  И найти – обосновать Новый Эквивалент – Стандарт  для всеобщих расчетов. Мы – Будем Диктовать Условия и цену. Цену всей ихней цивилизации, когда вдруг ты понимаешь, что как ни выеживайся, как ни экономь, какие «гибриды» не придумывай – Взрывную мощь на солнечных батарейках не накопишь. Ту, что пробивает туннели в скалах, перевозит миллионы тонн грузов по морям и землям, чудовищными температурами и давлением создает невиданные сплавы, ту, что толкает к звездам, наконец! Они должны не просто уяснить, а впитать  на века, до изменений генетического кода, что без Энергии - сдохнешь! А Россия её хранитель! Неприкасаемая страна!
Перед взором Егора реяли кумачовые знамена, а в ушах ревели ракетные двигатели. Стройные неисчислимые ряды шли в гору, коловшую густо-синее небо. И его душа уже почти оторвалась от тела, спеша занять свое место в том строю.
- Вот за этим я и позвал тебя. Ты, я смотрю, проникся. И мыслишь живо, в унисон: образно, ёмко. Я в тебе не ошибся. Недаром дед твой, что теперь скрывать, говорил за тебя…
- Да? Дедушка мне сделал протекцию?
- Говорил, чтоб ни трогали. «Не трогайте, суки, пацаненка, - рычал, таки. Мол, - догадлив слишком. Загремит ещё, по лагерям котелками, с вашими тайнами».  Но, видишь, как обернулось: ты сам полез в энергетические закрытые пределы.
 А у меня нынче ресурсы хоть и есть, но в приказном порядке многого –  уже нет.
Я людей имею в виду, не деньги.
 Сейчас, в приближении пикового момента противостояния, каждый талант на счету, как вовремя не уничтоженная ракета  СС-20.
И с этими словами достал из-под столика папку старого, еще довоенного, кажется, образца, и пододвинул к Егору:
- Возьмите, почитайте. Товарищ Колобов, Георгий Юрьевич. Не терять, не распространять – вернуть в целости и сохранности, мне лично. … Тут и про вашего дедушку есть.
Задача, вкратце, такова: найти, разобраться и описать следы одного уникального изобретения. Изобретения способного стать всеобщим эквивалентом стоимости. Стандартом для определения Ценности, как эталонные Метр и Килограмм, те, что в Париже. Это, предположительно, нечто типа компактной батареи неимоверной ёмкости и регулируемого выхода мощности и напряжения.
Да, вот так. Это точно, – ваша тема, конкретней некуда.
 Просто: «Солнце в Кармане».
Егор весь подался вперед – он уже был на ногах, не помня, когда встал с дивана.
- Всё,  приём окончен – сказал Михаил Фёдорович, официальным тоном, построжев лицом. - И поезжайте-ка в Сибирь. Проветритесь, отдохните.
Егор еще пытался пошутить напоследок:
- Почему в Сибирь, а не в Сочи? В это время года я предпочитаю…
- Нет, - жестко прервал его «кремлевский старец». -  Все дороги ведут в Рим. А у нас – в Москву. А из Москвы – в Сибирь.
 
*

Егор ехал домой. Он вышел из машины, приданной Михаилом Фёдоровичем его доставить, посередине пути. Сел в пустой дребезжащий на подгулявших рельсах трамвай, и бездумно пялился в окно.
Егора взяла и скрутила тоска. Тягучая  фантомная боль по всему телу, будто выдернули его из несказанно родного мира, оторвали от могучего и трепетного  продолжения себя. И вот он один. Жалкий обрубок себя - Великого. Всевременного и Всесильного. Он трясется в старом вагоне. А где-то рядом, в двух атомах водорода от него - Другой Мир.
Мир, с иным числом измерений и иными константами. Мир более справедливый и свободный. Где Ушедшие, далеко и невозвратно – на расстоянии мысли. А Близкие, так необъятны и отчетливы, что каждая милая складочка видна и осязаемо бесконечна.
«Там все живы, кто любил меня …» - пробралась восходящей мелодией  в мозг строка из песни. И появился металлический привкус на пересохших губах.
Тщетно вглядываться в заоконную рябь попритихшей окраины самовлюбленного  города, мнящего себя вечным.
Усталость брала свое. Егор прикрыл глаза. А в полудрёму лезли, рожденные сплетением уличных отголосков дурацкие лозунги.  Выкрики, типа: « Я – Свободный Человек!». Или: «Я – Журналист Независимой Прессы!». Или, длинное: «Нет приказным  статьям! Руки прочь от Свободы Творчества!». И всё это вперемешку с бурными овациями и хоровыми выкриками «Ура!».
 А в ответ этому бедламу выползали из глумливой, бурлящей с голодухи утробы, ехидные – утробные смешки.
Придя домой, Егор, который уж раз, не раздеваясь, рухнул спать. Папку, врученную Михаил Федоровичем, он так и не открыл.

*

Наутро его разбудил звонок. Открыв дверь, он увидел на пороге улыбающегося, полного оптимистической энергии… Мальцева:
- Я от Михаила Федоровича.
Сказал он, как ничто не бывало, протягивая руку. Егор попытался изобразить на лице неприступную пасмурность. Но после недавней круговерти событий вместе со способностью наивно удивляться, от него шелухой отвалилась сама способность - становится в какую-либо позу. Он стал проще. И вот, результат: к нему потянулись люди.
- Вы быстро меняете место работы, господин следователь. - Уколол Егор, скорее по привычке, колоть, чем со злобы.
Но Мальцев был непробиваемо радушен:
- Да уж. Такова наша «Сё Ля Ви». Вы собрались?
- Куда?
- Мы отправляемся  на восток нашей Родины. Михаил Федорович видно запамятовал вас предупредить – я буду  вас сопровождать.
- В качестве конвоя? Или караула?
- А вам какая разница? Считайте, что в качестве собутыльника – собеседника. И, кстати: не дай вам Бог  выбирать между вологодским конвоем и почетным караулом.         
Всё предрешено – впереди ждала торная дорога кандальников и первопроходцев. На Сибирь.



Глава Вторая.
Нью Йорк.


«…Сегодня  утром рядовые американцы были весьма удивлены. Привычно выстроившись у бензоколонок перед трудовым днем, они заметили, что за какой-то час ожидания цены на горючее подскакивали в цене три раза…»

«…Возмущенные пикеты автовладельцев ...  правительство требует от продавцов объявлять цену  топлива на следующие сутки не позднее девяти  вечера предыдущих суток и не менять их в течение всего дня… огромные штрафы ... лишение лицензии …  следить за исполнением нового указа предписано недавно организованному отделу ФБР топливной безопасности…»

«… Премьер-министр России потребовал сегодня от каждой нефтедобывающей компании довести долю переработанного сырья до 50% от объема добычи к концу года. Иначе отымут допуск к трубе …»

«…В два часа ночи на шоссе между Катовице и Броунингом обезумевший водитель выстрелами из помпового ружья остановил встречную машину и, угрожая расправой, слил бензин. Пара выстрелов пришлась в лобовое стекло, пострадал пассажир.»

Зазвучал легкий релаксирующий джаз и, рука, тыкавшая кнопки оставила в покое радиоприемник. Дэну Сипли повезло. Он, обыкновенный библиотекарь, сподобился с недавних пор получать недурные заработки. Ему достался контракт от «Американ Электрикс» на перевод в электронную форму её архива. Ему даже «пришлось» (лукаво сказано: «пришлось», - это он сделал с удовольствием) нанять двух помощников. Это были его жена, и дочь - на время летних каникул.
Вот и сегодня его бригада, закончив трудовую сокращенную смену, отправилась на уик-энд к теще. А он остался торчать здесь,  между стеллажей и ящиков пыльных. Он будет работать всю субботу и воскресенье. Охрана здания и ведать не ведала, что опечатала под свою ответственность, чуть ли не на трое суток,  живого человека.
Это было его ноу-хау - использовать уик-энды. В строгих условиях охраняемого строения он воспользовался тем, что они с женой удивительно похожи, особенно когда надевают очки. В таком виде она просто подходила и расписывалась за него. Хотя стражники –пенсионеры - не особенно и проверяли. Благо вход в архив был изолирован,  и вела в него одна лестница и шла от него лишь на закрытый чердак.
Сипли порой приходилось тренировать фантазию стыкуя листки из черновиков гениев, Великих и Непризнанных. А еще сортировать по темам невнятные проблески запредельного  разума.
Куда отнести, например, обрывок опуса начинающегося фразой: «Усиление напряжения образов виртуальных частиц возможно по формуле…», и заканчивающееся корявой припиской «Шива в огне», и: «…мантра № 5 раскалывается»?...
Это «Энергетика» - если есть слово: «напряжение»? Может даже это Атомная Энергетика, если это: «напряжение…частиц»! Но почему «…виртуальных»? И каких это еще: «…Образов»!?
Сипли посмотрел на маркировку ящика из которой вынул «сея скрижали». На ящике было написано: «Проект «Индру». Уругвай, 1898 год».
Архивариус тяжко вздохнул и подумал:
«Бред обкуренного оксфордского полудурка. Эти ученые головастики, чем только не морочили мозги в сопливую пору поиска Темы и Пути! Себе и другим. Это потом они становились признанными и благонравными изобретателями спусковых механизмов атомных бомб и нобелевскими лауреатами за спасение экономик мира.
 А ты теперь копайся в огрызках их яблок познания. И всё на благо прогресса! Вот новая поросль почитает недомусолки гениев и, с высот сегодняшних, раз - и выдаст продукт высоких технологий.»
Сипли присел на стул и налил едва теплого кофе.
«Какие, к чёрту, научные прорывы! Эпоха «Нулевого Развития» налицо. Постмодернистские потемки». - Устало размышлял Сипли, попивая кофе. - «Культурный тупик. Ничто принципиально новое невозможно. Культура Конкистадоров и Пионеров сворачивается в культуру Хранителей Ценностей, а по сути: в культуру музейных крыс. Вот удел образованного человека!
А может вместе с недрами земли истощился и человеческий разум? И вот мы роемся в отвалах породы, близ оскудевших рудников, выискивая крупицы драгоценных  металлов и обрывки бесценных мыслей. Ведь, новых нет и не будет…»
За спиной прошуршало. «И тут крысы», подумал Сипли, и обернулся. Меж стеллажами стояла темная фигура в маске.  И тут архиватора пронзила острая судорожная боль.
«Электрошокер!», мелькнула мысль, но что-то гукнуло в голове и Сипли вывалился из этого мира.

*

-Ну, и что это!?
Забралась в мозг посторонняя фраза.
-Одного ящика не хватало. Вот он, на столе у него.
-Я спрашиваю, зачем было бить по  голове?
-Для эффекта.
Слова и топот потонули в монотонном гуле вертолета. Сипли снова соскользнул во мглу.

*

- Мистер Харроу, вы сегодня проснетесь, наконец?
Харроу пребывал в полудреме: все никак не мог привыкнуть добираться до отдела на подземке, да и последние бурные ночи семейной жизни никак не прибавляли утренней бодрости.
-Я весь внимание, майор.
- Это старый прикол, - со сна представлять, что ты снова в армии. Изощрись, в следующий раз  спросонья, а пока я - старший инспектор.
Экспресс-совещание было в разгаре, распределение ролей и обязанностей  на текущие сутки.
- Тебе выпало разобраться с курьезным делом – кто-то ограбил архив «Американ Электрикс», использовав дорогостоящую технику – вертолет.
-Сколько трупов?
-Успокойся. Какой-то архивариус получил по черепу. Отлеживается в больнице Мэннфилда. Проверь, что за хрень.
-Зачем это нам, есть полиция…
-Резонный вопрос. Архивы «Американ Электрикс» не числятся сов. секретными. Но пока имеют ограниченный доступ как нац. Достояние. Ограничение собирались снять и организовать электронный ресурс для умников в интернете. Но пока ограничение не снято, и это значит, кто-то покусился на национальное достояние, со всеми вытекающими. Занимайся.
Через стол полетел тоненький файл.

*

Вечером после работы, оттягивая появление дома, Харроу сидел в баре и потягивал пивко «Холлфилд», пытаясь разобраться в ворохе информации скопившейся за день по делу ограбления архива. Вот что набралось:
1. Целью ограбления были ящики с документацией, вернее мусором, остатками от документации – черновики, неудачные разработки, закрытые проекты, проводившиеся в лабораториях «Американ Электрикс» и частным порядком по ее заказу. А так же бумаги многих других фирм и фирмочек прекративших свое существование в результате поглощения «Американ Электрикс». Корпорация целенаправленно скупала все венчурные разработки близкие ей по теме, вместе со всеми хвостами. Вот в том архиве и хранились все «хвосты». Судя по описи, похищены ящики под номерами от №0139 по №0145, датировка 1896 -1913 годы примечания «Бостон», «Калифорния», «Аляска», «Индру. Уругвай», «Сибирь. Россия».  Один вскрытый ящик с надписью  «Аляска. 1897 год» валялся в коридоре перед выходом.
2. На лестнице он столкнулся с фотокорреспондентом, пререкавшимся с полицейским и успевавшим  щелкать фотоаппаратом. Его напарник, Эндрю, еле оттащил того с прохода и потребовал документы. Все было в порядке, но на резонный вопрос, почему он здесь и что он узнал, засранец ответил: «Дружим с Полицией». Как потом объяснил Эндрю, ответ  усиленный гримасой репортера показался ему провокационным. Типа, мол: «С полицией мы дружим, а вот с козлами эфбээршниками – нет». Эндрю, парень простой, тут же с удовольствием поддался на провокацию и врезал репортеру под дых.
3. Пострадавший архивариус по фамилии Сипли, изображал чудом выжившую жертву, ну, как минимум, авиакатастрофы одного из Боингов 11-го сентября. Хватал за руку жену похожую на него как клон. Коротенькие волосики, коротенький носик, приплюснутый, будто сдавленный лобик, маленькие кругленькие глазки за узенькими очюльками без оправы – специально выведенная порода для ползаний по архивным полкам или рысканья меж офисных загончиков.
Для начала он поведал историю своей семьи, с перечислением всех родственников своих и своей жены. Ими можно было заселить небольшой городок бухгалтеров и офисных менеджеров. Поминутно вставлял признания в безбрежной любви к своей супруге и раз пять выдавливал слезу о своей дочке, как видимо без пяти минут сироте.
Так и подмывало заорать и встряхнуть это бледное создание с легким сотрясением и хорошими анализами. Но, увы - супруга пострадавшего рядом, истекающая  слезами  и потоками нежности. И глядя на сию пропасть любви Питер успокаивался, обреченно выслушивая бесконечную нью-айлендскую семейную сагу.
 Он представлял, как в результате этого злоключения поднимается рейтинг архивариуса. Представлял его дома,  за столом. Женушка суетится у плиты, вспоминая его увечного в больнице, и как он геройски переносил нестерпимую боль. Минули годы, - и вот опять архивариус, постаревший, за столом во главе, а по обоим краям стола его копии разного возраста и пола, открыв рты, слушают рассказ его поседевшей супруги.
 Задремавший Харроу встряхнулся и все-таки узнал, как в представлении мистера Сипли выглядели грабители. В черной облегающей одежде, в черных масках с прорезями для глаз огромного роста. Ну, прямо Ниньзю-цу. И только когда агент собрался уходить, пациент вспомнил, что слышал, как они пререкались, насчет того, что не надо было его бить по голове. На этих его словах супруга разрыдалась навзрыд.
 4.  В изъятом ящике были бумаги разного формата и разного качества, с текстами, напечатанными на машинке, написанными чернилами, исчёрканными карандашами. Харроу не стал лезть в научные бредни, а отдал на экспертизу  - сначала на присутствие знакомых криминальной картотеке отпечатков пальцев и молекул ДНК, а затем и смысла содержимого этого бумажного мусора.
Подводя итоги, Питер сделал один вывод  - пора идти домой и ублажить свою, любимую, пока она не начала шипеть и посылать его по матери. Что поделаешь – разница в возрасте и занятиях. Пока он насиживает остеохондроз, катаясь по городу, и набирается депрессией, общаясь с дебилами. Она ходит по магазинам, разминается шейпингом или отмокает в ванной. Но если в душе ты молод, как и большинство ньюйоркцев, то будь им реально,  – таблетки тебе в помощь.
Вот только утром вся усталость, накопленная вчера не изыдела сном, не рассосалась таблетками, а наваливалась спрессованной кипой на плечи и потряхивала похмельно. Харроу не мог понять – от чего это? Уж точно не две вечерние кружки пива тому виной. Может быть таблетки?

*

Автоматически взяв с прилавка утренний выпуск какой-то газеты, и кинув на него мелочь, Питер отправился к станции метро, -  теперь было чем прикрыть заспанную свою рожу.
Но просто прикрыть не получилось. Прямо на первой полосе «New Yorker» заголовок: «Ограбление в стиле Эпохи» и фотография Питера Харроу. У него в руках архивный ящик с логотипом  «Американ Электрикс» - «AE».
А ниже - дикий текст, и не менее дикий, вернее, шизоидный пространный комментарий специалиста, почему-то доктора философии.
Прилив адреналина толкнул Питера впиться глазами в газетные строки.
«Террористы расхищают Национальные Сокровища - интеллектуальное достояние Америки. Вот жертва новых ударов террористов. Их задача - лишить нас возможности развиваться в будущем.»
 На снимках: Пострадавший сотрудник «AE». Агенты ФБР спасают то, что осталось от гениальных разработок американских ученых прошлых десятилетий хранившихся в секретных архивах «AE».
 Дерзкий вертолетный десант на крышу небоскреба. Взлом и проникновение вооруженных до зубов громил в черном. Профессионально подавив сопротивление ошеломленных сотрудников корпорации, преступники вынесли неисчислимое количество документации содержащей перспективные разработки таких величин как Эйнштейн, Эдисон, Планк, Тесла и т.п., чьи догадки  ждали своего часа.
 И что теперь ждать в будущем рядовым американцам? «Дешевые» атомные бомбы в каждый городок, вместо дешевой атомной электроэнергии в каждый дом? Эпидемию заразы, пострашней сибирской язвы, вместо синтеза дармовых кормов для животноводства развивающихся стран?»
Дэйв Кацман, «New Yorker»
Комментарий специалиста:
«Рантье В Светлом Будущем»
«В Мире не происходит ничего страшного. Нефти, при грамотной добыче и планово опережающем её техническом обеспечении, хватит надолго:  несколько сотен лет, с сохранением динамики роста её потребления.
Уголь, синтезируемый в жидкое топливо. Этанол и расширение его сырьевой базы, - выведение новых, «Этаноловых» сортов растений. Газ, сам по себе, и модернизация газосжигающей энергетики. Развитие Ядерной Энергетики. Межгосударственный термоядерный проект. Энергосберегающие технологии. Солнце, приливы, прочие способы получения энергии из окружающей среды. Всё выше перечисленное уже сегодня, без учёта будущих изобретений, гарантия тысячелетнего уверенного развития. Но, если что-то можно рассчитать, то значит, оно имеет конец.
В Мире произошло нечто ужасное: Мир, какой он есть, увидел свой конец.
Самодовольный рантье взглянул на последнюю страницу либретто и прочитал: «Финита Ля Комедиа» и ему это очень не понравилось. Он оглянулся по сторонам, - все спокойны: китаёзы и всякие индейцы пашут за мизерную плату, заваливая рынки дешевыми товарами. Латиносы круглосуточно моют его посуду, трут полы, нянчат его детей. Арабы и русские дисциплинированно качают ему нефть. Разные нигеры, усердно обливаясь потом, кривляются в телевизионном ящике, его развлекая. И все спокойны с - все зарабатывают свой грошик, и никто не бузит.
«Но ведь это же конец! Вы, что, - не видите? Конец!» - возопил рантье. «Мы все сдохнем!» Он мог сказать: «уйдём в леса, станем скромнее, дружелюбнее, ответственней и трудолюбивей. Придётся отказаться от веками умножаемой и расширяемой ренты и начинать каждому с чистого листа. То есть своим личным умом и руками доказывать соплеменникам, - кто ты есть. Где-нибудь в тайге, джунглях, строя новую цивилизацию» - он, конечно, имел ввиду именно это.
Но именно это и есть смерть для него. Катастрофа на бирже, - и, много взявший на себя, брокер сигает из окна небоскрёба, а не уезжает фермером в Айову.
И в политике всемирных рантье произошло скорбное осознание, что пора поступиться принципами гуманности и политкорректности. И, как ни крути, совершить Наглую Кровавую Агрессию. Против кого-нибудь. Против России, например. Это вместо развития нефте и газо добычи в нашей Аляске, Северной Канаде и Арктическом шельфе.
Корпорации – рантье и Государства – рантье начали прикрывать секретностью все энергетические проекты, а прикрыв, замораживать, до лучших времен. Ну, чисто биржевое, хапужническое рантье-мышление: ждут когда «цены» на еще только возможные разработки достигнут максимума! А еще: принялись банально тырить научные изыскания, вплоть до клочков бумаги из мусорных баков, на одном из которых, может быть, затерялась дорогостоящая истина. Китайские студенты, уж который год по ночам гонят на Родину сотни вагонов макулатуры по факсам и интернету, - многотысячные организации потом разгребают этот хлам в поисках алмазов нового знания. А еще, - уничтожают базы данных у конкурентов.
Рантье не знают, что Идеи  просто носятся в воздухе.
Но в час «Х», кто опередит соперника хоть на секунду развития, кто раньше застолбит авторским правом и товарным знаком, выпустит акции, - тот и выиграет. По крайней мере, так думается.
 Бедные, несчастные узники «Рантье–мировосприятия»! Они, вполне допустимо, могут, собравшись тайком, поделить всю Ойкумену материального и идеального, и ждать часа «Х», когда они всем остальным  объявят: «А всё наше! Эти Алмазные копи мистера «У», этот чернозем месье «Ё», этот способ выработки топлива герра «Ы», а это пилюли бессмертия мадам «О».
Вот только в час «Х» их никто не услышит. В такие моменты только Жизнь имеет значение. И все права, -  это те права, что она отберет у Смерти.»
Эван Вандерброкк, доктор философии.
Профессор Глобального Института Актуализации.

*

Что-то буркнув на совещании по предварительным итогам расследования, Харроу рванул к телефону в поисках лиц обозначенных под статьей, скорее заметкой, и комментарием к ней, именно на статью и тянувшей.
Первый был обнаружен сразу – находился на своем месте в «New Yorker» офисе. А местонахождение второго, Профессора Глобального Института Актуализации обозначилось расплывчато. «Глобальный Институт Актуализации», как и ожидал Харроу, был маленькой фирмочкой, зарегистрированной в Денвере, производящей экспертные исследования под заказ. Список возможных областей исследований напоминал оглавление энциклопедии «Британика».
Дома профессор не проживает, ищите по друзьям-единомышленникам в юбках, - ответил женский голос по зарегистрированному на его имя городскому телефону. Где-то на какой-то лекции в каком-то университетском городке, - ответили в департаменте образования, но добавили «в Оксфорде спросите», да таким тоном, что можно предположить: профессор в научно-чиновных кругах известен хорошо, и что надоел он им изрядно. В деканате университета ответили, что аудитории названному лицу они не предоставляли. Но  на вопрос известен ли он им вообще, ответили: «О, да, несомненно! … Возможно он где-то на территории, любит беседовать со студентами, так сказать «on air»…» и повесили трубку. Разумеется, первым адресом для посещения Питер избрал редакцию «New Yorker».

*

Дейв Кацман. Типчик был еще тот – гладенький. Его окружал интерьерчик ухоженный. Ну, ничего от стереотипа лихого рыцаря пера и информации. Клерк. Да, ему позвонил информатор из муниципальной полиции. Кто именно – служебная информация. Фотограф из внештатных, - послал он. Заметку написал тоже он, в духе «New Yorker» и последних тревожных ветров сквозивших по редакции. Специалиста для комментария выбрал из картотеки издательства. Долго не выбирал – первый, кто приглянулся. Нет, лично не знаком – общались по телефону, готовый текст комментария получил по факсу. Все. И широкий оскал на прощанье – типа улыбка, на всю ширину наглой рожи.


*

В университет добирались достаточно долго – Харроу успел сладостно вздремнуть, и, проснувшись уже на территории университетского городка – двинулся дальше своим ходом. Исключительные - относительно   мегаполиса - тишина и свежий воздух за несколько шагов сделали его новым человеком. А работник секретариата – милая женщина без лишней краски на лице, после его представления агентом ФБР на вопрос, о местонахождении доктора, молча, взяла его за локоток и, с загадочной улыбкой, вывела его на лужайку,  за пару кварталов  от старинного здания деканата, где попросила не прерывать лекции, а подождать окончания.
 – Послушайте, может быть интересно, - уходя, посоветовала она, интригующе улыбнувшись.
Никого и ничего примечательно видно вокруг не было. Харроу, мысленно пожав плечами, двинулся по травке на невнятный голос впереди.  Пройдя ряд сосен, лужайка скатывалась вниз, образуя некий друидский амфитеатр. По кругу сидели тишайшие слушатели  всех возрастов и стилей одежд, от бело воротничкового стандарта, до рэпперско – растаманского прикида. А внизу шаманил человек средних лет, с пышной шатеновой прической до плеч. Одетый в черную футболку и черные джинсы. Шаманил не громко, но четко произнося фразы с хорошо продуманными паузами и ударениями. Его речь звучала на фоне проекционного экрана, по которому  бежала, билась сюжетно – цветовая нарезка,  склеенная  под отрепетированную речь:
- Поймите главное:
Денег нет. Не существует. Они существовали раньше, как средство обмена.
Сегодня тот исторический период, когда Денег не стало. Это искусственно созданные условия,  которые неминуемо должны закончатся окончательным распределением собственности. Глобальной собственности.
А потом настанут по-настоящему Тяжелые Времена. И Деньги вернуться.
Сегодня деньги это, как Вы зорко заметили, бумажки. То есть документы в бумажном и электронном виде. Пока не будем трогать монеты, которые уже сейчас, не имея нумизматической ценности, стоят дороже номинала, некоторые.
Деньги сегодня – это обязательства на оплату, возмещение. Которое могут не исполнить. После отмены золотого стандарта сильные эмиссионные центры наладили выпуск необеспеченной, а порой и неучтенной эмиссии.  Сегодня этих обязательств на пару сотен триллионов долларов. А деривативов различных видов, еще на  516 триллионов (!) долларов.  «Дериванты» - это по сути просто копиры денег, но не только выпущенных, а еще только стоимостно обозначенных.
Что это значит, при годовом Валовом Продукте Всего Мира в 50 триллионов и Стоимости Всей (!) мировой недвижимости в 75 триллионов? Это попросту  - фальшивомонетничество. Причем многократное. Что во многих странах до сих пор карается казнью через повешение.
Это знают, те, кто это сделал. Сильные государства никогда не ответят по своим финансовым обязательствам в полный рост, по гамбургскому счету. Но сильный и миролюбивый, не будет брать бездумно в долг.
 Дядя Сэм, что ты молчишь? Проще показать, что ты всегда в деятельности, в поиске! Тебя не остановить, не зафиксировать. В том числе твой вес, рост и стоимость. Все видят мельтешение и чуют запах гари твоих виражей. Настоящие деньги всегда имели вес, цвет и запах. Вес золота, цвет крови и запах нефти. И ты усиленно красишь свои фальшивые деньги в правдивый цвет крови.
«Война за Ресурсы»… Но зачем нужны ресурсы, если добывать их таким затратным способом как война? Конечно, это дезинформация. «Война» - это фейерверк и камуфляжный дым,  возникает лишь тогда, когда прячут истину – передел глобальной собственности в пользу голого короля.  Ведь главное оружие в этой войне не пули и ракеты, ни атомная бомба, а деньги – обязательства на оплату.
Самые несостоятельные страны и вооружаются больше всех, что бы никто не потребовал: «Э-э, дайте-ка на ваши бумажки ни это новомодное крикливое фуфло, ни этот, защищенный авторскими правами и с большим довеском рекламы, пучок информационных продуктов, а истинных ценностей отсыпьте! Да по цене на момент выпуска этой бумажки! Какой год там проставлен? 1990?». А может лучше на год отмены  золотого стандарта?
 Наибольшие военные бюджеты у США, Англии, Франции и Японии.  И, у них же, наименьшее соотношение между стоимостью военных приготовлений и суммой стоимостей всех стратегических ресурсов. (На экран выплыла формула из языков пожарища). По этой формуле ситуация близка к критическому значению… (На экране замелькали, а потом остановились цифры, налились бардовым цветом и запульсировали).
 Именно тогда Япония напала на Соединенные Штаты. Ей просто ничего другого не оставалось делать! Все в этой формуле. Сегодня подобная тенденция нарастает по стат. данным относительно США, Англии и, уже современной Японии, у которой, официально, вооруженных сил нет.
Замедлить это скатывание в неизбежную войну, поможет, как это ни парадоксально звучит ухудшение экологии. Даже не ухудшение как таковое, а само акцентирование на неизбежную опасность. И, как следствие, учет стоимости экологического ресурса как стратегического. Одно только твердое желание и громогласное утверждение истеблишмента это сделать автоматически отсрочило бы войну.
 То есть, когда в реальную цену войдут просто чистый воздух и вода, не говоря уж о здоровой пище, тогда увеличится сумма стоимостей, а оружие в массе начнет дешеветь. Извините - это шутка, кто понял.
Но в таком случае ваши бумажки с надписью «In God We Trust»* уж наверняка превратятся в то, что они есть - стоимость бумаги и краски – двусторонние гравюрки.
По тому, что сегодня: «Мы Не Верим».
По зеленой аудитории прошел ропот. Харроу инстинктивно потянулся к карману с бумажником, проверить на месте ли его «гравюрки».
Лектор показал в объектив видеокамеры пачку банкнот и отдал ее ассистенту. Который распаковал её и принялся раздавать аудитории – по сотенной купюре каждому.
- Подобные «гравюрки» выпускаются для решения «особо секретных» задач на базах ЦРУ. Задачи эти настолько секретные, что каждый из вас припомнит парочку, не напрягаясь. Такие базы есть в Германии, Мексике, Испании. Наверняка – в Пакистане.
Турция - является крупным центром по производству фальшивых долларов. Якобы выдана какая-то лицензия от ЦРУ.
 Наверное, есть какая-то правовая база для  такой деятельности? Среди слушателей есть законники?
Ну-ка, господа, вспоминайте!
Арабская и Среднеазиатская пресса едва ли не регулярно сообщала, что предлагаются к продаже наборы высокоточных специальных печатных линий (один комплект 1,5 млн $) для выпуска прекрасного качества «гравюрок» номиналом «Сто Долларов». Если номиналом в «Пятьдесят Долларов», то в двадцать раз дороже.
У этих банкнот от настоящих одно отличие – на водяном знаке Джордж Вашингтон подмигивает и ухмыляется.
На этих словах лектор взял из рук ассистента купюру и показал на ней место, куда направить взгляд, что бы рассмотреть физиономию хитреца Джорджа.
- На территории штатов вы их не встретите: любые попытки их завести гасятся в зародыше. Те, кто их выпускает или обладает в большом количестве, знают это правило – в США только товаром!
Обо всем этом рассказали одни «нехорошие» господа, которые пролетели с выпуском таких долларов. То ли им инвестиций не хватило, то ли для ЦРУ мелковаты показались. Вот и выплеснули ребятки правду в злобе. И все как на подбор – чеченцы, узбеки, курды, - с автоматом и Кораном не расстаются, любят что-нибудь повзрывать.
Они говорят еще, опять же в злобе, что какие-то их коллеги – конкуренты, станочки те всё же прикупили, даже фамилии называют – наговаривают, наверно. И всё это -  для обеспечения спецопераций ЦРУ.
 Преступление - не только в фальшивых долларах. Это создание независимых эмиссионных центров непризнанных и подпольных правительств экстремистских государств, часто противоамериканской риторики и направленности.
Подобные центры действовали в Баварии и Юго-Восточной Азии. Спецслужбы считают, что на эти «деньги» ведутся игры только в порочном, четко очерченном кругу - по закупу оружия и наркотиков, с сопутствующими криминальными составляющими. Вот только значительная  часть этих «составляющих», почему-то, поступает в США.
 Хотя действует железное правило – фальшивые деньги остаются в том «кругу порока».
 Но, кто хочет, тот увидит, как массы этих «неправедных» денег с успехом и при активнейшем участии агентов ЦРУ переводятся в реальные ценности. Алмазы из Якутии, Африки. Изумруды Латинской Америки, Афганистана. В «левую нефть» из Нигерии. И нефть, перелицованную в продукт какого-нибудь «невинного производителя», но коррупционно добытую в Иране, Ираке, Венесуэле.
Это игры вокруг нефтяных источников и путей транспортировки – «взять под контроль», «влиять» на тот или иной нефтяной регион. Это не столько, и далеко не всегда, ради понижения цен на ГСМ в США. Для удовольствия разжиревшего американского потребителя.
Это действует оружие последней войны, перевод сфабрикованных, спекулятивных и просто дутых активов в истинные ценности.
 «Бумажные» деньги последнего времени фальшивы по своей сути. Их суть – навязывание фальшивых юридических обязательств для богатеющих и эскалация задолженностей для беднеющих.
 К моменту «Х» у «не наших» богатых окажутся на руках тонны макулатуры вместо денег.
А «не наших» бедных уже принудят к моменту «Х» перевести большую часть своей дутой задолженности в реально задокументированную передачу прав собственности на свои национальные богатства заокеанским дядям.
 А кто будет пыркаться, тех будет мочить самая огромная и дорогостоящая военная машина.
Но это – в крайнем случае. Надеется наивная часть истэблишмента. Зря. Все эти махинации и есть акты войны, с минимальной милитаризацией.
 Происходит интуитивная попытка расширить базу суммы стоимостей, и избежать, оттянуть крах  - полномасштабное военное столкновение.
Но и в  случае войны они надеются выиграть, нейтрализовав ядерную составляющую. Лично я не хочу смотреть: получится или нет  - нейтрализовать.
Сегодня на дворе – Актуальный Кризис. Сегодня часть истеблишмента, из тех, «Непосвящённых», заглянула в «лузу». Туда же заглянули и те, кто просто заигрался. И вот, им срочно нужна Война.
И друзьям Ротшильдов.И компаньонам Рокфеллеров.
Война, это когда в первую очередь списываются тяжкие пассивы и фальшивые активы (их корректно называют «токсичными»). А потом – людские жизни и судьбы.
 Актуальный Кризис сегодня – это хождение по канату между пропастью всесистемного краха и адом всемирной бойни.
По этому канату нас ведут проигравшиеся аферисты и заигравшиеся «Будущие Властители Мира». Это они искусно создали кризис, это они вытолкнули нас на канат смертельно трюка.
 И это их бессовестные псы втюхивают нам, мол, - каждый кризис во благо. Мол, отделятся зерна от плевел. Расслабившиеся и ожиревшие подтянутся и сядут на полезную голодную диету. А потом все, - с новой силой, будут строить то же, Старое Будущее.
Напрасно - слишком большой они сдуру надули пузырь пустых обязательств. На сегодняшних банкнотах уже написан новый лозунг: «Мы Не Верим».
Мне говорили знающие люди: «ты что не понимаешь – ведь главныя цели кризиса: во-первых: приспустить, затормозить в развитии и, в конечном счете развалить Китай. А во-вторых: конечно, подзаработать – разорить кой-кого, прикупить кой-чего…» А я им в ответ: «Боюсь, ребята, что вы переоценили свои силы».
 Всё, в итоге, скатится к неизбежности Войны, если не как к Последней битве за Ресурсы, за окончательное решение кто главнее на планете, кто - за ради заметания следов крупнейших в истории человечества финансовых преступлений - обязательно.
 Повержен Русский Коммунизм, но есть Китайский, есть и … Американский.
 Да, вы не заметили? Подождите вызывать психиатров, выслушайте априори Обвиняемого в антиамериканской деятельности. Нет, я может быть внебрачный сын сенатора Маккарти и готов выгрызть проклюнувшуюся коммунистическую погань в самом неприличном месте. И вы, господа, тоже - будьте бдительны.
Специально для Патриотов, тема следующей беседы - «Актуальный Коммунизм», как логическое развитие темы сегодняшней – «Актуальный Кризис». Будут ли вопросы?
Очумелая аудитория молчала и лишь заторможено переглядывалась.
- Есть ли возможность выйти из этого кризиса? Вы так безнадежно всё обрисовали…
- Конечно, есть, и наверно так и произойдет. Только не гордо выйти, а проскочить, прошмыгнуть крысами под кризисом. Протащив под карающим маятником деривативов в 516 триллионов жалкий чемодан всемирного валового продукта в 50 триллионов. И это удастся благодаря самообману, самогипнозу, - мы предпочтём отодвинуть настоящее разрешение существующего кризиса в Будущее, трусливо блажа себя,- «а, может, рассосётся». Не рассосётся. Мы этот «кризис» откладывали, перекладывали со времён окончания второй мировой войны.
Так вот, вопрос: «как проскочить прошмыгнуть под катастрофой», на самом деле есть вопрос: «как решить проблему «Веры»-«Доверия». И сегодня, интеллектуалы, работающие на прогорающих аферистов, переиначивают этот вопрос так: «Как обмануть Недоверие всех ко всему? Как вывернутся, чтобы породить «новое доверие» к волку? Какую шкурку для него сшить, чтобы прокатило в массах?»
Господа, в былые времена экономика была на вторых ролях. Экономика, по высшему счёту, это лишь игра для великовозрастных детей, не знающих о проблематике «Добра и Зла». Экономика без Веры и других Высших Категорий – Ничто.
Как  банкир даст кредит, если не верит, что отдадут? Как охранники пойдут отбирать имущество у должника банкира, если не верят бумажкам, которыми рассчитается с ними банкир? Да и зачем охранники будут работать сегодня, если не верят, что банкир заплатит завтра? Как вы купите дом, если никто не верит тем бумажкам, что вы платите за дом? Кто будет покупать акции корпораций, если никто не верит дутым рейтингам агентств? И вообще, почему информация с этого компакт диска стоит столько, а не столько? И почему это она дороже десяти килограммов мяса, а я даже не знаю, что она из себя представляет!? Да и есть ли она там, на диске?!
Вы бежите от невозможности: «ничего не сделать на продажу», от всего  этого безверия - в церковь. А там церковник педофил сношает вашего ребёнка.
Вы берёте  в руки винчестер и топор.
 И цивилизация кончилась.
Аудитория молча переглядывалась. Наверное, вычисляла, кто из неё первым схватится за топор.
- Вы говорили о Войне, а Революция будет? – выпалил какой-то юнец.
Лектор улыбнулся.
-Мистер, я завидую вашему здоровому долгому сну – она уже идет.
- Но формулы у вас не было …
- Была, но не сегодня. Революция началась, когда 10% населения земли стала богаче других 10% земли в 40 раз, тогда произошла обвальная капитализация первых 10% и скатывание остального населения земли к нищете последних 10% . Мы сейчас в самом разгаре этого процесса. Это происходит прямо сейчас. Геометрическое богатение богатых, вопреки всяким кризисам и обеднение  всех остальных. Процесс революционный, а значит самоубийственный,  для революционеров - в первую очередь.
 Уже готовы кардинальные проекты по фиксации промежуточных итогов, дабы процесс не порвал всех и вся. А война, о которой я говорил, все равно неизбежна, когда значения по моей формуле станут критическими. Какие бы проекты истеблишмент не осуществлял,- это все параллельно. Но повторяю: сегодня еще можно проскочить под кризисом, но сам собой он не разрешится, он останется и когда-нибудь нас обязательно догонит и накроет.
 «Возвращение» к Реальным Ценностям, но на новом витке понимания и развития   - начать ценить то, что ранее никогда не ценили: леса не для вырубки, поля не для пашни. Чистый воздух и чистую воду – объемами, в потенции, но по реальным котировкам – и пусть вам всё равно всё не выпить и не выдышать. Начать ценить и ввести  в оборот обязательства гарантированные тем, что не  должно и не будет использовано, истрачено н-и-к-о-г-д-а! Честным и творческим людям надо платить только за то, что они есть.
 А там, может быть, потихоньку, вернутся истинная Вера, не обманутые Надежды и искренняя Любовь.

*

Питер ждал. Публика рассасывалась долго. Возле докладчика организовалась очередь. Наконец тот остался один, не считая двух парней собиравших аппаратуру. Харроу обратил внимание на три цифровые камеры и спутниковую тарелку – «наверно шла запись, а может и в интернет «on line».
- Здравствуйте, господин профессор, я к вам, - тот потянулся с ручкой в поисках места, где расписаться.
 – И не за автографом, - остановил его Харроу, показывая удостоверение ФБР.
- Оу! Моя любимая организация! Давненько не было от вас вестей. А вот ваши коллеги чаще дают о себе знать.
- Кто именно?
- И Секретная служба, и АНБ, и ЦРУ …
- Я имею ввиду – кто и когда? И не только, в последний раз.
- Позвольте узнать: какова причина вашего интереса к моей персоне, и к дружественным вашей  организациям?
- В утреннем номере «New Yоrker» опубликована фотография, на которой я, собственной персоной, под ней статья Дейва Кацмана и комментарии за вашим именем. Сравнивая стиль и тематику написанного с только что прослушанной лекцией, я убеждаюсь, что автор один – вы.
- А! Вы об этом. Да, это так. Ну, и какая очередная крамола кольнула глаз вашему начальству?
- Прошу вас отнестись серьезней. Я не охотник за ведьмами. Я обыкновенный оперативный работник и расследую конкретные преступления. А если попросту, то разгребаю  банальную криминальную грязь, а, порой, и кровь, но там, где замешаны не одни простые граждане, а граждане особые, рукою государства осененные.
 Совершено преступление – похищение, а вернее, грабеж с применением насилия, есть жертвы. И что странно – тут же выходит статья …
- Ну! Вы же знаете наших ушлых репортеров!
- Вы меня перебили – я не договорил. Выходит статья, и вот что странно, в статье, а вернее в комментарии к ней содержатся данные, о том, что содержалось в похищенных материалах. Это при том, что я лично, имея в уликах ящик с подобными материалами, сам до сих пор не знаю, что там содержится! Это Вы похититель, профессор?!
- Подождите, подождите! Спокойнее! Я сейчас вспомню все и скажу точно …  Это произошло более года назад, я так же, как сегодня читал лекции, и так же как вы, мистер, ко мне подошел человек старше пятидесяти, но спортивной фигурой, так что возраст его я точно не определил, и при более тесном знакомстве не интересовался, уж извините. Он предложил оплачиваемое сотрудничество, - периодические консультации, которые выражались бы в письменном изложении моей позиции по тому или иному явлению в современной науке и обществе. Я помню, засмеялся и спросил, что это секретные службы так обленились, что вменяют подозрительным лицам стучать на себя самим?
Элдридж с юмором ответил, что если это и «Самодоносительство» то хорошо оплачиваемое. А, впрочем, я, мол, прав, - всему виной нехватка кадров, вследствие сокращения штатов по окончанию холодной войны, вынуждает изыскивать более прогрессивные способы решения задач по обороне страны. Итак, мы регулярно стали созваниваться. Обсуждали мировые проблемы. Иногда он просил написать статью по какой-либо теме. Оплачивалось всё щедро, авансом на счёт. Вот и недавно он попросил написать статью на следующую тему: похищение документов великих ученых, в том числе Теслы, работавшего над проблемой беспроволочной передачи энергии.
 Мне надо было выразить свое мнение о значимости этих разработок для современной Америки, предположить аргументировано – кому это выгодно, каким террористам и т.п.. Начав писать я разошелся и получилось несколько не то, что заказывали. Но со мной всегда так, - свободный дух не терпит теснин, -  он  просто их не замечает! Дальше мы разговорились о Тесле, о его работах, - он много, оказывается, о нём знает  …
Питер решительно остановил уползающего мыслью от темы профессора вопросом:
 - Профессор, я хочу  спросить, а как относился агент Элдридж к вашей, ну, просто обличительной критике ЦРУ? Вы, кстати, не по этому поводу познакомились?
- Отнюдь. С юмором относился, даже больше - сам мне подкидывал забавные эпизоды из своей биографии. Очень приятный в общении господин.
- Н-да … профессор, вы знакомы с Дэйвом Кацманом?
- ?
- С тем репортером «New Yorker», на чей факс вы переслали статью?
- Лично, нет. Ко мне всегда обращался Элдридж. Да и номер факса … это я фигурально, по привычке. Эти коммуникационные технологии так быстро развиваются. Текст я переслал прямо с ноутбука по «Blue Tooth». А номер был не городской, номер был сотовый.
- Визитка этого мистера Элдриджа или что там у вас для обратной связи? Надеюсь не три красные ракеты?
- Нет. «Над Всей  Испанией Безоблачное небо», -  это навсегда, это классика, но в нашем случае – нет. А визитка – вот она.
- Спасибо, до свидания, … кстати, профессор, а вам не кажется что ваши выступления, статьи слишком …
- Антиамериканские?
- Нет, хотя и это в какой-то мере. Как может показаться многим, но не мне. У меня была хорошая школа.
Нет. Но слишком Экстремально, эксцентрично. Мне кажется, вы перегибаете – граждане и так запуганы до предела, а тут еще с вашей теорией заговора и предчувствием войны.
Средний американец мягкотел, и это не Европа, где доводы разума действуют на общество. У нас чуть сильнее придавит жизнь и жди истерики, бунтов дурацких, стрельбы.
У меня есть доступ ко многим данным. Так вот – с 95-го года кривая уличной преступности неуклонно падает, а количество  показов актов насилия по ТиВи и в Кино неуклонно растет. Я выводов не делаю, я при исполнении, а вот вы, профессор добавляете маслица в огонек.
- А вы мне нравитесь агент Харроу! Не ошибся? – Запомнил с первого раза. Видите ли, я всегда был консерватором. … Да, да! – Консерватором, из приличной, даже аристократической семьи. Менонитского вероисповедания, привезенного еще из Фризии в ХVII веке.
 Но подвело широкое Европейское образование  - в Англии, Италии, Франции. Мне нравилось учиться.
 И как я радовался успехам Америки. Мы победили Коммунизм! Но с определенного момента я увидел – никто не хочет останавливаться. Нужен весь мир – ни меньше. Я прозрел и увидел как многие действия, даже риторика, копируют коммунистические образцы. До смешного, да еще с американской наивностью первопроходцев! Но главное – цели, те же! И это лезет со всех щелей.
 Ну ладно: поставить под контроль планету, - я согласен. Но не такими же революционными методами и темпами! Но даже это не главное. Они хотят перестроить само американское общество, подменить его институты коммунистическими структурами. Я вернулся в Америку. И веду свою образовательную деятельность. Бью по мозгам своих же братьев консерваторов. Они должны понять, что в наше время, чтобы быть по настоящему Правым, нужно стать немного Левым.
Кстати, можете посмотреть нас по интернету, если интересно. Вот адрес  в сети, и мои данные…

Харроу оставив странного профессора  экстремиста – меннонита, спешил в город. Очень хотелось пообщаться с офисным репортером из «New Yоrker» еще раз. Теперь у агента был повод и право потрепать его холеную наглость. Проверил через бортовой компьютер, что в ФБР есть на агента ЦРУ Кэйна Элдриджа, результат ожидаемый – пусто. Запросил о помощи родную контору  -  по телефону  начальника отдела, лично. В ответ услышал:
- Питер, после женитьбы ты молодеешь с каждым днем. Скоро ты запросишь титьку пососать.  Тебе напомнить – ты письменно должен подать запрос по всей форме, с указанием весомых причин. Ты забыл, что с 11го сентября 2001-го года наши с ЦРУ отношения заметно не улучшались, скорее наоборот. Ладно, не порть казенное имущество: не грызи трубку, я попробую по-своему, но ничего не обещаю.
В стремлении к встречи с репортером Кацманом напарник Питера за рулем излучал большее нетерпение чем сам Питер. Он, страсть как, любил потиранить зарвавшихся журналюг.
Пока Харроу общался с профессором, Генри О’Брайан накопал по известным только ему кладбищам кучку мерзко пахнущих фактиков из жизни и впрямь «выдающегося» труженика пера Кацмана по кличке «Иприт»*. Кучка дерьма началась с торговли наркотой в студенческой среде на втором курсе университета – парнишка тогда открутился. Открутился и во второй раз – когда был пойман на торговле в армейской части. Якобы выполнял задание редакции, добывал материал. Был задержан на одной из вилл в Майами в толпе обдолбанных вусмерть адвокатов, собравшихся на симпозиум - делиться опытом по страховым делам. Опять же? не доказано: кто снабдил законников таким количеством наркоты. О более важном: был замечен одним стукачом в обществе  весомого нью-йоркского мафиози по кличке «Уайт Мао».
«Так что жопа у него вся в говне – берем за жабры». - Подытожил свой краткий доклад О’Брайан.
Кацмана взяли нагло – недолго подождав его выхода из офиса, зарулили на остановку такси и запихнули в салон. О'Брайан продемонстрировал толпе свидетелей свое удостоверение, громогласно возвестив о борьбе с терроризмом.
- Так, мистер Государственный преступник, будем колоться? – принялся раскручивать маховик допросных процедур О’Брайан, увесисто обхлопывая тельце Кацмана, имитируя обыск. И тут же больно ткнул в нос кулаком с зажатым в нем пакетиком кокса, якобы извлеченным из кармана репортера. – Чё, «mother fucker», сбываем наркоту по редакции?
- Господа! Господа! Что вы себе позволяете! Только в присутствии …-  Кацман пытался выплыть из ситуации привычно, через адвоката, но самим словом «адвокат» поперхнулся вместе с коксом из порвавшегося пакетика, запихнутого эфбээршником ему в рот.
- Нет! Он просто жаждет сесть лет на десять! Без суда!
- Мы в демократической стране …
- Дурашка! По тому огромному делу, по которому ты уже проходишь, суд может, вообще, не состоятся, а тебя как ценнейшего свидетеля, мы обязаны спрятать.
- Вот, вот – в тюрьме спрячем, как наркодиллера! Ты будешь сотрудничать, сука?
- Что вы от меня хотите?
- В твоей статье о похищенных документах из архива «Дженерал Электрик» содержались сведения доступные лишь самим похитителям. Кто тебе их передал?
- Господа полицейские …
- Очнись, мы из ФБР.
- Господа агенты ФБР, богом клянусь, хоть это ставит пятно на мою репутацию …
- Забудь о пятнах на коленках,- ты в дерьме по уши!
- Богом клянусь, я не писал этой статьи. Статья пришла по факсу.
- Ты имеешь в виду комментарии профессора Вандерброкка?
- Нет, сама статья и комментарии пришли вместе. Я их даже не правил, только прочитал и подписал у редактора в печать. Я думаю, это не будет афишировано? Моя репутация…
- Успокойся, научишься писать заново в тюремном пресс-центре – поправишь репутацию: воспоешь сладкий запах свободы исходящий от дешевых сигарет. «Кэмэл» без фильтра, кажется. Этой маркой отоваривают зеков? Опишешь горькую поэтику группового изнасилования в душе. А также зарождение светлого чувства жизни в старом теле с новыми женскими функциями – тюремной ****и. Кто тебе их передал?
- Кэйн Элдридж.
- Откуда ты его знаешь? Как давно?
- Нас познакомил очень серьезный и влиятельный человек, года два назад.
- Как фамилия этого «влиятельного» человека?
- Не могу сказать. Убивайте прямо здесь – не могу сказать.
- Часом не «Уайт Мао»?
Кацман молчал.
- Как его рекомендовали? Род деятельности?
- Рекомендовали как очень серьезного и щедрого клиента. Научный сотрудник «Турбо энд Дайнемик», закрытые разработки.
«Значит, здесь он как агент ЦРУ не представлялся», подумал Питер.
- Как часто ты публиковал его материалы под своим именем?
- Точно не помню … несколько раз.
-  Точнее,- рявкнул О’Брайан и отвесил подзатыльник.
- Один, два раза в месяц
- И это на протяжении двух лет?
- Да. … В редакции они очень понравились – теперь из-за них считают меня в теме по последним работам в науке и технике. А он еще и платил, … хотя мне самому бы надо было ему приплачивать/
- Ничего – рассчитаетесь в общей камере. Его координаты, быстро!
Кацман достал сотовый и показал забитые в нем данные.
- И это все?
-?
- Богом клянусь!

*

Едва они успели вышвырнуть журналюгу, как отзвонился по сотовому начальник и таинственно рекомендовал Харроу: напарника отпустить и завершить трудовой день ужином в ресторанчике «Де Корр».
В ресторане смешанной голландско–французской кухни его поджидало начальство в компании двух блеклых типов.
Начальник представил господ как коллег из разведки.
- Мистер Харроу, вы интересовались мистером Элдриджем. - констатировал один из господ разведчиков. - Так вот, вышеназванный господин у нас больше не работает. Два дня назад он передал заказным письмом рукописное заявление об отставке, по личным мотивам.
- А что, теперь от вас можно уволиться?
Блеклый господин задумчиво посмотрел куда-то в сторону и молвил, кажется с легким удивлением от обретенной истины:
- Наверное, «Да». По крайней мере, он был в запасе несколько последних лет. Никаких дел не вел, заданий не выполнял. Занимался статистической отчетностью. Находился в отпуске с третьего числа сего месяца. Где, точно неизвестно, хотя письмо от него пришло из Бостона.
- А чем он до этого занимался? Я не прошу конкретно. На чем он специализировался?
- Круг тем в его рассмотрении был достаточно широк.
- Он был связан с новейшими научными разработками? – Еле заметный утвердительный кивок в ответ. -  Занимался ли он с документами в офисе   или работал непосредственно, «в поле»? – Мало значащий взгляд  верх. -  В области промышленного шпионажа, например? – опять легкий кивок.
- В каких странах? Ближний Восток, «Аль-Каида»?
Второй блеклый господин закашлялся, а первый сделал хмурое лицо.
- Европа?
Рябь мелких покачиваний в ответ.
- Восточный Блок?
Покачивания сделались увесистее.
- А в России он был?
Покачивающийся подбородок опустился в нижнюю точку амплитуды, где так и застыл у груди. Последовал тяжелый вздох со стороны другого господина.
- Ну, хотя б его официальные адреса, внешние данные на фото …
- Все передано, - прервал Харроу его начальник, и взмахнул файлом серого цвета. – А господам, наверно, уже пора. Не будем их задерживать, Питер.
Господа из ЦРУ встали и, уходя, самый болтливый из них, сказал:
- Если вы намерены его разыскивать, прошу: информируйте нас. Пожалуйста. Лично нас, по-простому. Без официоза.
Когда неразговорчивые коллеги покинули ресторан. Начальник сказал Харроу:
- Ты заметил: они сами не в себе. Я им разукрасил картину разврата по полной. Дескать, человек, по имени Кэйн Элдридж, представляющийся сотрудником ЦРУ, замешан в хищении секретных документов на территории штатов. Вот они и прискакали.
- То, что здесь произошло, больше походило на допрос военнопленных, чем на искреннее сотрудничество спецслужб.
- Вот, предчувствуя это, я и просил тебя не тащить сюда О’Брайана. Он бы не выдержал – треснул бы по башке рукояткой пистолета цэрэушного коллегу, забывшись, и – прощай карьера и пенсия.

*

Дома Харроу пытался расслабиться, сидя на диване с банкой пива, пялясь в телевизор. Расслабится и суммировать итоги дня – не получалось. Элизабет Тейлор Броунер, его молодая жена, напевала на кухне какой-то страстный госпелс во всю мощь своих метисизированных легких.  Питер ловил боковым зрением вдохновенный танец её рук из молочного шоколада над оранжевой плитой.
Человек, если в  невообразимый коктейль его крови попала, хоть капля французской, всегда тянется к плите. Хотя, большая часть чистокровных французов и любит пожрать, к готовке безразлична. За них это давно делают вьетнамцы, алжирцы и прочие индусы.
Элизабет находила применение всем составляющим своей натуры. У плиты она была утонченной француженкой. На работе деловитой англичанкой. А в постели страстной африканкой.
 Мысли Питера не хотели укладываться по правильным полочкам, и он решил покинуть убежище американского вечернего триединства «диван – телевизор – пиво» и потолкаться на кухне мешая творению еды. В надежде быть замеченным и утащенным на расправу в спальню.
Войдя на кухню, он покрутился за спиной очаровательного повара, пытаясь, приноровится к ритму волн изгибающих   тело  в змеином танце. Ничего не получалось. Тогда он поднял руки, что бы осторожно опустить их на плечи Элизабет, рискуя напугать её и получить ложкой соуса в лоб.
 Со стороны гостиной раздался стрекочущий звук. Он быстро приближался. И вот, ламинарная обшивка стен стала с громким треском лопаться, образуя дырки.  «Как при стрельбе очередями»,- мелькнуло в голове Харроу.
Следующая мысль пришла Харроу уже на полу, поверх тела повизгивающей Элизабет. В кухне стоял грохот столярного цеха. На них сыпались обломки, осколки стекла, фарфора, труха теплоизоляции стен, похожая на опилки, и гипсовая пыль. «Из чего сделаны наши дома?»- мелькнула мысль. И, когда стрельба, кажется, закончилась, он сидел там же, на полу кухни, прижимая к груди всхлипывающую жену.
Среди погромных обломков и пыли, мелькнула еще одна мысль, похожая на молитву:
- Боже, благослови минуту мужской похоти в час вечерней тупости.
И потому как прекратила всхлипывать жена и, распрямив кулачек, провела ладошкой по груди, он понял, что произнес эту мудрую мысль вслух.



*

Конечно, с утра в конторе все были в курсе его  приключений.
Вчера, вечером, в тот же час, нечто подобное  случилось и с О’Брайаном. Тому просто взрывом вышибло дверь, когда он подошел к ней на звонок. Лоб этого ирландского быка украшал внушительный синяк. По его дому не стреляли бешено, как по дому Харроу. После развода он жил в многоквартирном доме, на шестом этаже.
Взглянув на напарника, и припомнив, что трассы выстрелов оставшиеся на его стенах были плотными, но все проходили выше голов предполагаемых целей, в его мозг холодными щупальцами вцепилась догадка.
Это были не просто покушения с целью убийств, это были доходчивые фразы, предложения, высказанные не вербальным способом: «Поймайте нас! Разозлитесь и гонитесь за нами! Вы взбешены? Идите по нашим следам, и вы найдете такое! Ваши крыши снесет окончательно!».
  Когда он поделился с О’Брайаном предположением, тот вскинулся: «Да запугать хотели!», но чуть погодя сник – сел и призадумался. Ну не играют в бандитские игры с ФБР при расследовании пропажи документации. В наше время, только дай такой прекрасный повод, и тебя вывернут наизнанку писькой внутрь, каким бы ты не был крутым мафиози или законником.
Подтверждение его догадки пришло вместе с начальником. Тот озабочено сообщил, что в ночь на сегодня  зарегистрирован, и вылетел рейсом «Нью - Йорк – Берлин», пассажир Кэйн Элдридж. К сообщению были добавлены фотографии: Кэйн Элдридж собственной персоной, мило улыбается, глядя прямо в скрытую камеру  на контроле в Аэропорте. «Издевается, сволочь»  - резюмировал О’Брайан.
Дежурный сообщил, что Кацман  не пришел на работу в редакцию, и дома его нет.
Начальник убежал куда-то, нехорошо ругаясь. Потом вызвал Питера к себе в кабинет.
- Питер, дела складываются так, что тебе следует … отдохнуть.
Харроу удивленно воззрился на физиономию начальника - потуги к соучастию отображавшиеся на ней напоминали морду бульдога пытающегося сюсюкать.
- Да. Ты перенес стресс. К тому же, как я заметил, семейная жизнь тебя утомила. И еще….Тебе и твоему напарнику придется отдыхать вместе. В Европе.
 Мне подсказали, что в Германии есть одно славное местечко,  окруженное дубовой рощей на берегу тишайшего озера. Там поблизости, кстати, в прошлую эпоху, долгое время провел наш заочный друг, гражданин Кейн. Это военная база в бессрочной аренде правительства Соединенных Штатов.
Так что вечером вы вылетаете, в Потсдамском Аэропорту вас встретят. Наши сведут, а немцы помогут. Приступайте к подготовке.
- Но Элизабет! Она перенесла поболее моего, она же девушка. Ей будет тяжело без меня.
- Нет ничего надежней и успокоительней родительского крова. Поживет пока у нас. – Непререкаемо хлопнув по столу, завершил дебаты начальник – отец Элизабет,  жены Харроу.
- Пойми сынок, - интимно приобняв за плечи, подвел Питера к выходу начальник. – Я здесь как тот римский святой, как его? Ну, как марка виски! Сент Дэниэл, кажется. Я самоотверженно захожу в клетку и вырываю тебя из лап дикой пантеры. Не даю свершиться мученическому твоему истощению. Опускаю тебя на европейские, так сказать, вольные хлеба.
 А  ребенок пока посидит дома. Да и бабушка соскучилась …


Глава Третья.
Берлин.

         
Весеннее солнце Берлина по-летнему жарило еще голые аллеи и голуби, остужаясь, барахтались в остатках луж.
Здесь, чуть в стороне от штрасс Берлина,  - журчание фонтана и аромат турецкого кофе. Но люди, несносные люди - туристы, выследили этот уголок покоя  по благости лиц посетивших это кафе берлинцев, и теперь, до позднего вечера, топили здешнюю тишину гулом иноземной речи.
Здесь привык встречаться с неудобными клиентами Фридрих. Вот, один из них. По-кошачьи лавирует меж столиков  по направлению к нему.  Цыган, по имени Ромул, по национальности албанец. Стройный, одетый в черный, с золотом, костюмный ансамбль. С черными кудрями и золотыми серьгами, он просто излучал опасность женским душам. Поймав себя на этой мысли, Фридрих додумал: «...и расслабившемуся мужчине всадит под лопатку нож, да будет в том нужда».
- Салам аллейкум, Фриззи. Как здоровье семьи, не оставил ли достаток?
Ромул  изъяснялся на превосходном немецком, в отличие от собратьев и щеголял  тем.
- Спасибо, не женился. И  в казино не хожу.
Албанец присел за столик в элегантной позе – локоток на столешницу, одну ножку чуть назад.
- Лелеешь Удачу, заперев ее в детской? Не опасайся, моя просьба невинна и хорошо оплачиваема.
- Я не девственница, не уговаривай. Излагай конкретно, у меня сегодня строгий лимит времени.
Деланно вздохнув,  ловелас выложил:
- Моим родственникам приспичило заняться самообразованием и, для практики в освоении научной терминологии, им подай копии с реальных научных работ.
 Такой вот каприз. И желательно, чтобы это была документация, хранящаяся на американской базе бывшего американского контингента в Западном Берлине. Там, кажется, сейчас склады консервации. Эта документация хранится в папках под названием «Блиц Индру». Запиши, пожалуйста. Требуются копии всех документов, во всех папках под этим титулом.
- И все?
- Сроки сжатые – три дня.
- По этому делу, я отвечу тебе до утра, по сотовому цифру. Я назову цену, и это будет цена услуги на условиях «всё включено». С доставкой на место передачи: в это же кафе. Ты отвечаешь «Да», - и нет проблем.
- Я не сомкну глаз до утра, мой драгоценный, думаю, твоя цена будет уважаема моими родственниками. А нам, я так понимаю, снова встречаться через три дня, в пятницу: на этом же месте, в это же время?
- Да.
 Цыган, привстав, изобразил поклон  и уже молча,  растворился среди посетителей, будто и не было его. Фридрих не спеша допил кофе и, бросив на столик несколько монет, отправился к своей машине, припаркованной далековато от этой закрытой для транспорта зоны. Сев в машину и уже остановившись у светофора, услышал в открытое окно знакомую до дрожи мелодию, насвистываемую из машины, вставшей в соседнем ряду: «…Расцветали яблони и груши. Поднялись туманы над рекой. Выходила на берег Катюша…».
 Это был Ваня. Молодой Русский немец по имени Йоханн Бергер. Привезенный в Германию ребенком в шестилетнем возрасте, он много натерпелся от своего отца, не сумевшего встроиться в германское общество. Обозлившийся и сильно пьющий папаша издевался над матерью, тоже немкой, и сыном. Называл их русскими свиньями и уродами, сопровождая руганью побои.
 Наверно поэтому, назло отцу и всем вокруг, Йоханн считал себя русским. И утвердил себя русским в бесконечных драках по любому поводу. Он получил кличку «Ваня», и принял ее с достоинством. Повзрослев, сам нашел и подмял под себя «русскую мафию». Банду, воровавшую автомобили и продававшую их на российский рынок. В ней были украинцы, поляки, пара румын, и ни одного русского. Единственным «русским», а по совместительству и немцем в ней стал Ваня. Знавший по-русски десяток общеизвестных слов типа «водка», «бортч», «икра», и имевший два любимых звукосочетания -  «Су-Ка-Блиа» и «Ни-Ху-Тебе», употребляя их при разборках.
 Ваня где-то пропадал два года, и теперь, аккуратно подстриженный, одетый в классический светло серый, с металлическим отливом костюм, блондин «Ваня» смотрел из окна светло серого «БМВ» на его профиль, недвижным взглядом ярко васильковых  глаз.
 И улыбался.
- Пятнадцать минут назад ты встречался с Цыганом.
Не здороваясь, четко произнес он.
- Да. И что?
- В пятницу вы встречаетесь снова.
Какая-то тяжесть опустилась на грудь и Фридриху сделалось дурно. Свою кличку «Фриззи» он получил за умение обладать собой в самых невероятных обстоятельствах. Но сейчас, перед его внутренним взором пронеслось видение – что раньше с ним никогда не случалось. Он стоит на коленях в темном подвале, по пояс голый, и в крови. И он понял: все плохо. И будет еще хуже.
- Ты выполни его просьбу: передай документы. Но и мою выполни...
-?
- Просто выслушай, - передав документы, в пятницу, не позже, ты убьешь его.

*

«… Забыт сумрачный германский гений. «Даст ихт Фантастиш» и многотысячные дискотеки, как и праздники геев на площадях городов, проклеймили Дойчланд как страну  похотливых бюргеров с пивными животами и безбашенной обкуренной молодежи. Страну глупеньких девчонок, забывающих одеть трусики под коротенькие платьица, и бодрых старушек пенсионерок, круто играющих на бирже. Страну, где иноверец может помочиться в полдень на ворота любого храма. Лишь подадут салфетку, чтоб он подтер член. А на том месте, завтра же, будет стоять био-туалет.
 Пусть так.
 Но эта страна единственная в Европе, которая не забыла, на генетическом уроне помнит, кто победил в последней Великой Войне. И это оставляет за ней шанс возродиться по настоящему - духом. И это для них - не Американцы и Англичане. А Французов с Итальянцами они порой забывают упомянуть даже в официальных документах, касающихся той войны.
 Для немцев победители – Русские, без всяких отдельных украинцев и татар. А война такая вещь, которая часто роднит более врагов, чем союзников. Парадоксально, но она роднит тех, кто более крови пролил, пролил в общий котел земли. Русские и немцы пролили реки, Ниагары совместной крови.
 У немцев есть качество выкованное столетиями. Это качество помогало собраться с духом и сопротивляться всем силам Света и Тьмы. Немцы умеют быть честными перед самими собою. Просто они давно не смотрелись в зеркало, одновременно, всей нацией. Но этот момент обязательно наступит.  Они смогли это в 45-ом, и возродились из праха. Смогут и сегодня.
 Они единственные в Европе, кто знает о себе все гадости со времен латинских. Их не любят все соседи со времен Карла Великого. От их говора до сих пор вздрагивают в белорусских и испанских селениях. Но в немцах есть стержень против Лжи. Самообмана, как опаснейшей форме  Лживости. То, что в немцах выглядит трусостью и ложью сейчас - это не лживость, это -  вековая усталость.
К немцам опять пришли русские – это скрытые бастарды бывшего ГДР, это немецкие переселенцы из стран бывшего союза, у которых 70% смешанных семей. И ни русские немцы и немки, ни их супруги, ни тем более их совместные дети - не были побежденными. Они несут гены победителей, они возвращают дух победителей в Германию и это обязательно проявится.
 У немцев несколько столетий был союзник, народ с которым ему чуть ли не единственному в Европе нечего делить. Русские. И их умело, заочно и загодя, ссорили. В итоге, к ХХ-му веку, в обоих народных представлениях  нарисовались такие образы друг друга, что проще удавится, чем сесть рядом справить естественную нужду.
 В России издревле, а не с ХVIII-го века, существовала мощная прогерманская партия. Вернее пронемецкая, Германии тогда еще не существовало. И это не та партия, которая стремилась к союзу со Священной Римской Империей Германской Нации и Папской Курией, взыскуя политических выгод. Благосклонные к немцам простые русские тянулись именно к немецкому характеру, ценили германский дух.
 Константин Леонтьев – русский философ, германофил, четко выделял немцев из прочих европейцев. И говорил о несомненном благе влияния германского духа - в сложении с росским жизнеустроением «на рывок», способным творить невиданные чудеса.
 Григорий Распутин до последнего момента, до своего изуверского убийства, сокрушался, что был устранен врагами и не смог помешать вступлению России в войну 14-го года. Говорят, что та война в восточном ее аспекте вызвана – со стороны России жесткой конкуренцией с Германией в товарном секторе, а с Германской, - привычный «дранг нахт остен» и патологическая ненависть к славянам.
 Но четыре миллиона русских дезертиров на той войне, а братания, с совместными  обедами, питием и песнями хором – это что, ярая ненависть русских к немцам? А результат ссылки Сталиным немцев Повольжья в Сибирь и Казахстан – более 70% смешанных  семейных пар? Французы и фламандцы в Бельгии уж сколько сотен лет живут бок о бок – 17% смешанных браков! Так кто кого ненавидит?
Всё было. Как в отношениях любых людей, народов, государств - никогда не присутствует лишь белый цвет. Но враги акцентировали, усилили все темные моменты, доводя массы до состояния  взаимной животной ненависти.
 Например: очень не любили русские дворяне немцев. Но кого? Немцы разные, особенно в XVIII веке. А ненавидели в основном остзейских, лифляндских и курляндских потомков тевтонских рыцарей, ставших российскими подданными. И, благодаря своей образованности, а, главное, дисциплине и верности, - занимавших посты. Ну, не входили они в привычные московские склоки боярских кланов, ну не было у них деревенек, где можно сладко созерцать природу и с девками дворовыми баловаться.
Лентяи увидели конкурентов. Сколько было тех ненавистников, немцами обиженных? Всего дворянства (считано с теми же курляндскими) не набиралось и 1,5% от населения. А ненавистников сколько? 0,5% или все-таки целый 1%? И вот мнение этого процента забивается в головы всем остальным. А ведь были в Русском народе и купцы, предпочитавшие иметь дела именно с немцами – честны, скрупулезны, да к тому же уступчивы, и за связи в чужой стране держатся, людьми не бросаются. Потому как не голландцы с англичанами – сильного флота не имеют, и не могут себе позволить наплевательски относиться к выгодным партнерствам. Были городские мастеровые и рабочие, трудившиеся бок о бок с немцами, и учившиеся у них. Были и крепкие крестьяне, кооперировавшиеся с переселенцами в Поволжье, Западной Сибири и Новороссии. Были и казаки, вместе с немецкой милицией гонявшие степные банды от средней Волги до Иртыша и Иссык-Куля. А вот крепостных рядом с немецкими поселениями в Поволжье не было, так что «пламенно» завидовать было некому.
Был, наконец, Ломоносов, громивший немецкое засилье в российской науке, тогда еще младенческой. На него-то и надо посмотреть повнимательней, а то сделали из него антигерманского ратоборца. Он громил засилье немецких неучей и самодуров, порой с купленными званиями и поддельными аттестатами. Гнал брадобреев и конюхов, сбежавших из немецких земель, а в России ставшими, в моменты, профессорами да академиками. Гнал мошенников, а сам был женат на немке. Имел кучу полу-немецких детей и немецких родственников (которые в профессора не лезли и жизни русских не учили). И лучшие да верные друзья его были немцами.
Но путают немцев с иезуитскими шпионами, вменяют людям, уже с протестантским сознанием, грехи католические римского папства, тысячелетие подминавшего под себя славян и прочих с ними. Тевтонский орден в разные времена наполнялся выходцами с немецких земель на 40 – 60%. Это много, но не все 100. И язык общения в Ордене, вплоть до XIV-го века был латинский, а не немецкий. Орден, созданный коронованными обитателями замка Трифельс. Благословленный самим папой. Профинансированный ростовщиками прирейнских городов, из «той, самой» народности. Орден наполнила людьми вся Европа, а отвечать за зверства – немцам. Орден то, - «Тевтонский». Здоровая агрессия молодого волка – Пруссии подается как нечто исключительное, а Франция и Англия, порвавшие старуху Испанию и поделившие мир, - все в белом.
Немецкие солдаты составляли костяки всех армий постоянно воюющей Европы, то есть в районе 10% (это именно «костяк» - супер-профессионалы, а не «пушечное мясо»). А в военных зверствах виноваты именно они, а не итальянские князья и французские принцы крови, да английские торгаши – лорды. А то, что немецкие воины порой гибли до последнего, но не предавали тех, кому они единожды присягали,  то мелочи  - для натур, в чьей голубой крови вековое предательство.
 Просто против немцев ранее всех в Европе начали вести информационную войну. И надо признать, что вплоть до самого ХХI-го века, - до самого «сейчас»! - немцы в ней постоянно проигрывают. Англичане, видя обилие русских служак с немецкими фамилиями, - да и Романовы, по сути, династия немецких принцев и принцесс, - более всего боялись крепкого союза между этими странами и совместных их усилий континентальной направленности. В итоге англо-французских интриг: две мировые войны, волна революций. А немцы - всеевропейские козлы отпущения.
И сегодня немецкие мозги травят ядом брезгливости и ненависти – не дай боже сойдутся с современной Россией. Марш на место, в будку!
 Российское пространство, собственность и ресурсы уже поделены, хоть пока и на бумаге. И туда немцев, если и пустят, так только в роли сторожевых лагерных овчарок. А в случае чего они же и будут в привычной для себя и удобной для всех роли.
 В роли козлов отпущения.»
Фридрих дочитал статью из малотиражной русско-эмигрантской газетёнки. Бросил ее на стол и подошел к зеркалу. Потрепал свое бледное лицо, вглядываясь в серость глаз – где там сумрачный германский гений? Газетка сказала его рациональному уму одно – русские обжились и теперь лезут во власть, чего ранее не было.
Это первые эмигранты из России, часто немощные – пенсионеры, боялись всего и  чувствовали себя нищими родственниками, умственно дефективными к тому же. Теперь то прошло. Обустроились взрослые дети, окрепли внуки, родились уже чисто германские правнуки. И не растворились волны переселенцев в Германском море, каналы связи с их русскими дружками не только устроились, а забетонировались как долговременные оборонительные сооружения – не прошибешь. Они спелись с восточными немцами. И главное : они оптимистичны, не в пример им – их депрессивные сверстники из местных.
И они ничего не боятся. Когда взрослые коренные жители замолкают и не связываются в гаштетах с подгулявшими сосунками-вояками из Британии или Штатов, те смело им дерзят и безоглядно лезут в драку, но не терпят оскорбительных фраз и унизительных выходок. Понятно – теперь им нужна власть.
Но все это мало объясняло, почему он так испугался. Фридрих такого не помнил. И  то было ему удивительно до нервного смеха. Его имя уважаемо в определенных кругах. Его репутация наводчика на стоящие дела и посредника между миром закона и миром криминала – не запятнана. Он благодарил Господа, что успел рано сесть: тюрьма его образумила и помогла получить юридическое образование.
Ваня должен, обязан знать о его связях и покровителях. Фридрих мог обратиться к друзьям-полицейским, друзьям-уголовникам. К друзьям-офицерам Бундесвера, наконец. Хотя, зачем? Что, - попросить у них танк?
 Но была еще одна загвоздка. Фридрих никогда никого не сдавал. И было б можно себя оправдать и обелиться в чужих глазах, если б Ваня ему угрожал. Так – нет! Он ему сказал: «Ты убьешь его», и уехал. А он не успел что-либо возразить. Сидел и заморожено пялился в след новенькой «БМВ».
 Он ему приказал, или констатировал факт из его, Фридриха, будущего? А-а? Провидец хренов! Ох, как хотелось с кем-нибудь встретиться и обсудить это. Но его полицейский друг Гюнтер будет только поздно вечером, а криминальный босс Йенс вызовет сам, когда ему вздумается. Вот только когда? Фридрих уже донес свою просьбу о консультации до его референта. 
И все равно, туманными фразами не отделаться – ему придется назвать имя. А это измена собственным правилам. И неизбежно об этом узнают или мистически догадаются все. И его рейтинг неизбежно упадет. Весь его бизнес держится на стержне самоутверждения, которое можно выбить на фельдфебельской бляхе и носить на шее: «Я, Фридрих Корбер, никогда никого не сдаю».
Или поехать к Ване и уточнить – что он имел ввиду? Нет – маразм какой-то, стыдобище. И Фридрих ловил себя на мысли, что все его моральные терзания – ерунда. И ранее он, проводя отработанную процедуру самооправдания, восстановил бы психический тонус в пять минут. Но сейчас, все это, лишь отсрочка решения главного вопроса – понять необъяснимость своего страха и избавится от него.
Раздался звонок. Это звонил человек герра Йенса и приглашал отужинать в ресторане «Эссенгер».

*

Зайдя в зал ресторана и увидев, что Йенс не один за столиком, Фридрих заметно смутился. Видя столь редкое явление, босс соизволил встать из-за стола и, приобняв Фридриха за талию, отвел в сторону бара.
- В чём дело, Фридрих? Ты уже шарахаешься людей? Это старый друг, даже вернее - «камрад», и не старый, - древний, еще из той эпохи, когда ребятки, здесь на востоке, ходили строем и разговаривали по ночам один на один с портретом Хоннекера.
- У меня вопросы, Алекс.
- Мне сообщили. Что-то насчет «Немецкого Вани»?
- Не только.
И Фридрих рассказал Йэнсу свои утренние перипетии. Но, по-мальчишески боясь, что босс заметит его страх,  акцентировал внимание Йенса на своей просьбе, - содействовать в добывании копий документов с американской базы, зная о связях Йенса, и, если возможно, - указать сумму за услугу. Йенс, кому-то позвонив по сотовому, обещал определиться к концу ужина и, улыбаясь, увлек его за стол.
- Знакомься, Фриззи, это мой американский друг…
- Джордж, просто Джордж, – успел лично представится американец, опережая Йенса, из чьих  уст, верно, должно было прозвучать иное имя.
-Да… столько лет он не украшал своим присутствием Германскую землю. А были времена…
-Были, Александер, были. Выпьем, господа за встречу. – Прервал тостом ностальгирующую речь американец. Выпив, все трое принялись за еду.
- А на счет Вани ты не бойся, - как бы, между прочим, произнес Йенс. По простецки, реагируя на маску укоризны на лице Фриззи. То ли ломая его интригу, то ли начиная свою. - Отставим таинственность. Джорджу надо вдохнуть ароматов злободневности, он несколько лет не был в Германии…
- Да, и мне как пенсионеру на новом поприще – журналистике, очень интересен взгляд на мир, из-за вот этого, данного столика, за которым собрались люди довольно нетривиального опыта.
-  Еще раз, Фридрих, перестань хмурить лицо. Мы с … Джорджем так трудились в сфере моей основной деятельности, что с нас обоих должны памятники ваять, за неоценимый вклад в победу над коммунизмом. Правда, узнай ваятели, за что конкретно, так посадят пожизненно, вместо установки  памятников.
 Моему другу надо войти во вкус новой жизни. Тем более что вопрос, затронувший тебя из той проблематики, что только формировалась во времена Джорджа. Здесь, никто и не думал, что она встанет на уровень вызовов глобального масштаба. «Русская Мафия».
Еще раз повторяю: не бойся насчет Вани. Он знает о нашей дружбе, и вообще, он информированный молодой человек.
- Он, как русские говорят, – «Замороженный».
-«Отморозок», они говорят. Во-первых: у Вани была психическая травма, но он выздоровел. Мне, как занимающемуся психиатрией… да, Джордж, я уже не просто увлекающийся дилетант, я получил степень. Я автор научных работ. Не смейся. Так вот, мне была бы очень интересна методика, приведшая к столь кардинальному оздоровлению личности Вани. Но мы не столь близко знакомы. Для настолько интимных вопросов, я имею ввиду. Во-вторых: ты его  сколько не видел?
- Около двух лет.
- Я так же. Так вот, - теперь Ваня едва ли не Посол с верительными грамотами от Российского криминалитета. И делать что-либо во вред нашим отношениям, да так демонстративно, он не будет.
- Какая-то новая категория – «Отморозок». В мое время такого термина у русских не было. Это что, новая криминальная специализация? Типа уличного карманника холодной зимой? – спросил «Джордж».
- Нет, это не типа карманника. Это термин, объединяющий и субъектов с поведением истериков, и имбецилов с огромной мышечной массой. И, конечно, они все – вне всякой морали. Я встречал таких,  в наших тюрьмах. – Грустно высказался Фридрих.
- Фридрих несколько не точен в своих определениях. Вернее – абсолютно не верен. - Йенс, раскурив сигару, взял любимый в последние годы профессорский тон - «Отморозок», по-русски, может быть и физически развит, и тщедушен. Может быть умственным дегенератом и личностью высокоинтеллектуальной. А истерика… скорее – нет. Если она и есть, то ближе к игре, к самостимуляции в условиях тюрьмы.
 На счет «моральных установок»… Большинство «отморозков» их прекрасно знают и видят границы допустимого. Но перманентно эти границы нарушают.
Моё мнение: «отморозок», это человек переживший смерть и не в экзистенциальном смысле, а реально. Да так, что душа его уже ушла, а тело осталось.
А живое, полное энергии тело пусто не бывает. В тело вселяется новая душа, младенческая, и входит с чуждым, полным уникального экспириенса телом и подсознанием, в конфликт. Помимо того младенческая, неопытная душа принимается весь мир, для нее неизведанный, изучать. Но чисто по младенчески - то есть пробовать на укус и на слом. И чтобы «отморозок» не совершал, как бы быстро чужеродная душа ни набиралась опыта, его тело связано с ушедшей душой миллиардами нитей и, вопреки сознанию, «по-партизански» стремится к естественному ряду вещей. Душа на том свете, а тело на этом. Но в гробу и под землей.
«DeutscheV;nja» хоть и выглядел, как отморозок, и поступал, как отморозок, но это скорее была отчаянная оборона. Битва на последних рубежах – за себя, за свою личность. Как последний боец в окруженном Сталинграде.
- Ну, «профессор», вас занесло! А в окруженном Сталинграде в декабре месяце, при минус сорок, кто до последнего патрона отстреливался?! Не «отморозки» ли? Ваня ваш и есть «отморозок». - Протестно, на правах гостя и друга, возвысил голос американский «Джордж», пораженный хитросплетениями псевдонаучного бреда старого своего «товарища по борьбе».
- Он им был, но сейчас вылечился. Ты не знаешь, Фридрих, он был в России. Наверно, какой-то русский шаман, вернул обратно его душу. Вот только как? Мне очень любопытно.
- В бубен постучал. Или позвенел бутылками водки, вот она и примчалась. Чтоб он бутылки, не дай Бог, не разбил. Душа-то, у «Немецкого Вани», уж верно – русская. - Не успокаивался «Джордж», в то время как Фридрих продолжал ковыряться в тарелке, опустив голову. - Я вижу в современной Германии большие проблемы с русскими?
- Наоборот. Это может показаться тебе, американцу, удивительным, но с ними рабочие, даже креативные отношения. А Ване мы столько уделили внимания, именно потому, что он уникален.
- Вот, вот! Александер, походатайствуй у властей. Пусть поместят Ваню в клинику. Желательно закрытую. И изучай его там лет десять. - Выплеснул сарказмом своё скверное настроение Фридрих.
Некоторое время застольное собрание, молча, попивало пиво и угощалось креветочным салатом.
- Все-таки, господа, поясните пришельцу картину. Но, учтите: газеты я читаю и газетчиков я знаю. Из газет я привык брать лишь намеки на факты, то есть данные о месте события. Цифры, мотивации, результаты и персоналии – всё требует уточнения. А анализ газетчиков, - порой, мне кажется, что всех - проспонсирован биржевыми «быками» лет на сто вперед. – Нарушил покой американец.
- Мой дорогой друг, жизнь научила меня говорить по-английски, но говоря о своей стране и народе на иностранном языке, ты бессознательно теряешь в красках и глубине изображения, и не только по причине скудного знания языка. Само формулирование мысли на языке чужом о своем родном и наболевшем упрощает мысль. Непроизвольно, подстраивает под матрицу менталитета, которую несет в себе всякий язык. Поэтому я буду говорить на немецком. А ты, что поймаешь, то твоё. О кей? – задымив сигарой, длинно предложил Александер Йенс.
- О кей. Слушаю – согласился Американец.
- Дорогой мой друг, спрашивая нас, может быть, ты обратился не к тем специалистам? Иди к банкирам, промышленникам и культуртрегерам – пусть они тебе пудрят мозги. Мы с Фридрихом специалисты другого профиля, и более приближены к немецкому народу, чем многим политикам и высококультурным недоумкам хочется думать. Мы, как и вы, живем в демократических странах, а в них все прогнозы делаются на основании мнений наших завшивевших элит!
Элиты живут в мире, который им хочется видеть. Они могут себе это позволить. И, может, поэтому ныне, всеми прогнозами, основанными на их мнениях, прогоревшие массы подтирают себе  жопу. Туда же они ранее отправили свои деньги.
У нас все слушают болтовню истеблишмента, а решает народ. Решают простые Йоханы и Джоны. Это в Азии – как вообразит себе элита, так и будет. По крайней мере, до ближайшей революционной резни. А у нас в Европе понт долго не канает.
И у вас, в Америке, лет через десять, семейки Бушов, Клинтонов, Рокфеллеров, Дюпонов да Опенгеймеров, целиком, со всеми ихними шоблами, будут судить на вашем аналоге Нюрнбергского процесса. - Йенс, в пылу «анализа», стал смешивать околонаучные термины с более привычной блатной феней. - А манипулирование сознанием, вся эта пудра для мозгов, катит до поры до времени… Например, да ты не в курсе! - Я прикупил тут пару-тройку домишек многоэтажных.
Йенс скромничал: ему принадлежал целый жилой квартал в Восточном Берлине, с магазинами, парикмахерскими и кинотеатром, - и сдаю их внаём.
- Мои управляющие регулярно приносят списки жильцов, пробиваю их на счет причастности, - то да сё… Поначалу мои ребята русских от других выходцев из соцлагеря не различали. Как водится, начались всякие эксцессы, около криминальные. Прибегает ко мне один управляющий. Весь в мыле, в саже и с синяком под глазом. Вопит: бунт, погромы, поджоги! А я ему строго указал – прежде чем вызывать полицию, обращаться ко мне или моему заму – Клюгемаусу.
Иду с ребятами посмотреть на погром и пожар. И правда: с восьмого этажа дым. Поднимаемся: нас встречают какие-то усатые азиаты. Прилично одетые граждане – в деловых костюмах, но с халатами по верху, вместо плащей. Я позже узнал, что это для них праздничная одежда. С подносом в руках – на нем серебряный кованый сосуд с вином и блюдо с жареным мясом на металлических стержнях.
Угощают, кланяются. Какой погром, какой пожар?! Тянут внутрь. Хотят усадить за стол. А в углу, у стены стоит скромный европеец в очках и с бородой. Он, видя моё замешательство, подходит к нам и объясняет: «у Азербайджанских евреев праздник, заходить не стоит, а то до утра не отпустят, но пригубите вина, откусите  кусочек мяса, если есть не хочется, и они успокоятся».
 Я так и сделал. Потом познакомились, разговорились. Он оказался русским. Вернее русским немцем, но мы их здесь просто «русскими» называем. Он сосед этих азиатов. О предстоящем празднике у них знал. К нему заранее приходили, приглашали на «шашлык». И вовсе не пожар был на восьмом этаже. Это они в специальных для открытого огня приборах мясо жарили. На балконе, так привыкли.
Русский услышал шум и крики на немецком. Зашел к соседям. И увидел, как мой управляющий, бедолага, мечется около прибора для жарки, называемого «мангал», в кругу усатых мужчин, хватающих его за бока и пытающихся ему что-то объяснить. Но это у них получалось так громко, что управляющий совсем ошалел. Залез рукой в прибор для жарки. Обжегся, испачкался углем. Рванувшись к выходу, споткнулся об балконную ступеньку. Упал, ударился о край стула, и, завопив, умчался, ко мне
А русский, Виктор Теслофф, как он представился, переговорил с азиатами, объяснил им наши некоторые законы и правила. Они перетрухнули немного. Не знали, верно, что у нас евреев трогать табу. Приготовились к встрече «дорогих гостей» из полиции. И, по привычке, к даче взяток.
Понравился мне Виктор. Он оказался программистом. Хотя мне всё казалось, не знаю почему, по его жестам ли, по глазам, - не знаю, что он связан с криминалом. Но нет, - я проверил по своим каналам: чист. Позже, чаще сталкиваясь с русскими, я обратил внимание, что почти все они производят подобное впечатление, будучи самых разных профессий. У всех криминальный отпечаток во всём, но не уровня уличной шпаны, а какого-то более высокого, интеллектуального, даже религиозного, как это ни странно звучит, - криминала.
Позже мой управляющий предложил герру Теслофф, ввиду большого наплыва переселенцев из бывшего СССР, подработку переводчиком, консультантом и переговорщиком в одном лице за хорошую плату. Я одобрил предложение. Но он отказался от денег. Ему, мол, хватает и с основной работы, а помогать он готов и бесплатно. Я всё-таки надоумил управляющего поставить на крыше дома личный шезлонг и столик для герра Теслофф.
 Я к чему говорю: простые немцы мало знали русских. И питали свой мозг разными химерами, пока они не стали жить с ними рядом. А пожив, начали их отличать от других эмигрантов. Начали относиться с уважением и ставить порой выше себя в общественной иерархии, хотя и не отдавая себе отчета в том.
 А как же иначе считать? Если всё чаще и чаще бежишь к русскому за консультацией. Поначалу на счет новых эмигрантов в районе. А потом и по всяким другим поводам. В итоге, ловишь себя на мысли, что приходишь поговорить просто – «за жизнь», как говорят русские. А в общении с согражданами уже всё чаще замечаешь их отклонения в мотивациях. Вдруг яснее ложь и отчетливей поступки. Замечаешь, то, что было ранее покрыто каким-то флёром. …
Одному моему водителю жаловались родственники из маленького баварского городка. У них в городке было несколько семей торговцев. Из поколения в поколение, каждая семья занималась  своим узким торговым делом. И вот приехала семья из русского Оренбурга. Семья оказалась большая. И через пять лет, вся розничная и мелкооптовая торговля города оказалась в их руках. У них были низкие цены. У них были товарные кредиты. У них был какой-то невообразимый для местных бартер. Попутно они очистили город и округу от всякого хлама и вывезли его в Россию. А родовитые торговые семьи разорились. Старики ноют на верандах в креслах-качалках, а молодые работают у русских приказчиками.
Конечно, мусора среди переселенцев хватает, но они, не прижившись, возвращаются обратно в Россию, не в пример албанцам и туркам. Эти, потеряв работу, не вернутся на родину, - лучше здесь будут побираться, да воровать по-мелкому, увеличивать криминогенный фон. Но, в любом случае, большинство из них не желает знать, ни язык, ни культуру нашу, ни законы. Организуют свои государства в государстве, куда наша полиция и не сунется.
Не скажу ничего плохого по этому счету о Турках, но я ни разу не видел работающего Албанца. Нет, статистику я видел. Я говорю, - я не видел своими глазами Албанца ковыряющего землю лопатой или машущего по асфальту метлой.
 А наша полиция, - это феноменально! - в кои веки, со времен Веймарской Республики начала брать взятки! Я говорю о мелочах, но это фон, это то, что влияет на обыкновенного немецкого обывателя посильнее газетных статей. Обыватель живет в этом.
 Но помимо уличной преступности, есть серьезные люди, которые умеют и хотят крупно работать.
Помню первые волны с Востока. Несло в Германию всякую пену. Вал велосипедных угонов с парковок и мелких краж в магазинах. Да что краж! Просто заходили эти  «туристы» в магазин самообслуживания всей галдящей семейкой. Сгребали с полок всё, до чего дотягивались. Запихивали в огромные мешки на глазах онемевших продавцов. И всей оравой отбывали в неизвестном направлении.
Когда я начал вести некоторые дела с русскими криминальными боссами, я одному из них, очень мною уважаемому, - извини, Джордж, я без имён - посетовал на такое безобразие на наших улицах. Мол, и вам ущерб - с вашим-то акцентом.
С вашей, мол, фамилией скоро и на порог пускать не будут. Тот аж позеленел, но ничего не сказал. И, как-то, телефонный звонок.
 Приглашает он меня проехаться в Польшу, по делам. Едем. Его девушка меня развлекает. Доезжаем до польско-белорусской границы, сворачиваем в лес.
Там большегрузный «Мерседес», из него выгоняют толпу - мужчины, женщины подростки. Его люди строят их в ряд - пинками, затрещинами. Выходит парень с автоматом, что-то на русском кричит и, стволом, так, поводит. Весь строй с белыми лицами опускается на колени. Я сам обомлел, у меня сердце приостановилось.
Вот, думаю, сейчас увижу кино из жизни белорусских партизан: с пытками и массовым расстрелом.
Тут выходит мой друг, русский криминальный босс, и держит речь перед коленопреклоненными соплеменниками, на русском. Во время речи  пару раз доходчиво рукой указывает в сторону Германии и в сторону Белорусской границы. После чего  к этим страдальцам подходят два парня. Происходит следующая процедура: первый парень пинает человека на коленях в область живота. Очень сильно - те пополам сгибались. А следующий парень совал одной рукой паспорт, а другой давал затрещину. И так без различий: мужчина, женщина, подросток. Далее, по одной короткой команде, вся толпа загрузилась в машину, - уже без тычков и прочего понукания. Машина отбыла в сторону пропускного пункта.
 Подошел русский босс и объяснил, что это была показательная акция для «расейских бродяг». Теперь они предупреждены: еще раз их фамилия мелькнет в списках пересекших германскую границу, или их рожа засветится на любой немецкой улице – они останутся в Германии навеки. Так же, заверил босс, его люди, и он просил в этом содействовать, будут теперь отслеживать всех русских, попавшихся в полицейские участки. Эту «шантрапу» он обещал брать под залог на поруки и учить по-своему. Снабжать билетом на ближайший поезд и отправлять на родину. Где их уже будет ждать, с его слов: «местная братва с отчётом о проделанной работе в заграничной командировке».
Вот так. Реально: они контролировали свою мелочь несколько лет строго. Сегодня в этом просто нет нужды, - всё самоорганизовалось. Дела идут, идут хорошо, даже более чем. Дела разные: средние, крупные, очень крупные. Дела на постоянной основе, с гарантированным сбытом и потоком, сравнимым с конвейерным производством. Но главное – всё тихо и без лишнего внимания прессы. Каждый давит своих клопов.
Вы думаете, я разговаривал только с русскими? Напрасно, - я ответственный гражданин своей страны и интересы общества мне не чужды. Я обращался к туркам, по поводу неприятностей со стороны представителей их диаспоры.
Мне сочувствовали и уверяли, что всё ради меня сделают. Достанут с неба свой полумесяц и порубят им своих нечестивцев. В итоге – ничего. Обращаюсь опять. Такие же горячие уверения. Третий раз, четвертый… я устал. А тут, кстати, заварушка какая-то, с межнациональным привкусом. Ну, я и подул на угольки… В турецком квартале сгорело несколько домов. Об этом газетчики писали, возмущались. Политкорректность им в сраку! А забыли упомянуть, что в одном доме было подпольное казино, в другом бордель с несовершеннолетними, а в третьем убежище для нелегалов.
- А с Албанцами?
- Я разговаривал. Один раз. Вернее, - пытался разговаривать. Меня не дослушали. Плюнули в лицо. Натурально. Большим грязным харчком жеваного табака, под названием «Нас Вай». И заржали. Очень тяжело с ними работать.
- А с русскими, значит, легко.
- Как тебе объяснить… Я с русскими не работаю, - увидев недоуменную, столь противоречивыми словами, физиономию «Джорджа», Йенс, довольный, усмехнулся. - Я с ними только общаюсь. Я имею в виду боссов из самой России. Разговариваю с ними на какие-то общие, часто очень простые темы: рыбалка, охота, вообще, - природа. Или на очень возвышенные темы – зло и добро, истина и ложь, смерть и жизнь… А потом в контору прибегает мальчик из местных и приносит проект какого-нибудь контракта или устава совместного предприятия.
А работаю я с немцами. «Русские», саксонские. Они все немцы - граждане моей страны. А если это дела чужие и у меня с кем-нибудь конфликт интересов, и пусть я знаю, что работают они на Россию или с Россией, и там почти сплошь русские немцы. На встречу со мной обязательно придет какой-нибудь старый, местный, чисто германский ворюга. А может даже и мой приятель, бывший сокамерник.
Мы с русскими все более и более переплетаемся. И вот, что я тебе скажу, они, и, может быть, поляки с чехами, единственные наши преданные союзники в будущем. Наплывает волна восточного криминала. Албанцы - их передовой отряд. А для них многое, что мы считаем за преступления, - и, совершая их, сознательно идем на нарушение закона - просто ерунда. Для них это, может, и вовсе не преступления.
Они относятся к Германии как к завоеванной стране. Конечно, они не могут, вообще, обходиться без местных. Люди же слабы и алчны вне зависимости от национальности. Находятся и среди немцев уроды. Но «Муслимы», купив их однажды, держат за яйца, имея компромат, специально замарав своих немецких подельников в чем-либо чрезвычайно гадком и жутком.
В каждом уважающем себя национальном государстве должна быть своя национальная криминальная среда. Если возобладает среда иной национальности, то будет страна на положении взятого штурмом города.
В итоге, корректируется общественная мораль. Строжают законы. А там, глядишь, из небытия вернулись «наци». И снова, - тоталитаризм. А нас - кого в лагеря, а кого и к стенке. Мне это надо? Вам, американцам, это надо? Хотя здесь вы нам ничем не поможете. Это вам не от красных ракетами отмахиваться. Что, пришлете к нам дивизию нью-йоркских «мафиози» в роли миротворцев? Так их косовары, если на колья не посадят, то нагрузят мулами. И будут ваши мафиози радостно таскать в Америку наркоту, а в Германию оружие. Ловить свой профит. И да усралась она им, эта Германия.
- А почему вы не эвакуируете ваши военные базы? – Вошел в беседу Фридрих, - границы НАТО давно отодвинулись далеко на восток, так и отводите туда войска, ближе к границе.
- Если официально, то сами немцы против. Психическая зависимость. Синдром беззащитного ребенка без союзнического присутствия. А также безработица в районах дислоцирования воинских подразделений. В случае их вывода пострадает экономика, пострадают рядовые граждане …
- Но тогда, почему бы, для укрепления дружбы между народами Объединенной Европы, не поступить сообразно: Английские, Голландские и Французские контингенты в Германии, а Германские в Англии, Голландии, Франции? …
- Возможен обратный эффект, памятуя итоги второй мировой войны, … не контролируемая реакция малообразованного населения …
- Чушь! Что - вы до сих пор нас боитесь?! – Выпалил Фридрих и, припомнив давеча прочитанную статью, добавил, – Германия всегда, со времен раннего средневековья была Всеевропейским полем боя. Немцы устали быть всегдашними заложниками ожидания очередного столкновения сил Запада и Востока на своей земле. Мы не хотим быть полем боя. Вот, Польша сама просилась в НАТО, землю лапами рыла. Отодвиньте туда войска, и переместится точка столкновения, переместится «поле боя» …
- Считалось же - за кем поле боя, за тем победа. Ваши войска в Германии – значит, поле боя ваше? Напрасно. Вполне возможно, из под вас скоро выдернут само поле.- Неожиданно поддержал всплеск Фридриха Йенс. - Вам, что, хочется как в Ираке? Сидеть в бронированных банках бункеров и контролировать территорию в пределах видимости через пулеметный прицел? Я не о немцах - другие ковриком из под вас землю выдернут, и… - Йенса отвлек трезвон сотового телефона, коротко выслушав сообщение Йенс отключился. – Хватит геополитики, господа. Фридрих, услуга тебе будет стоить … -  и Йенс назвал довольно крупную сумму, добавив относительно кражи архивов, - с этих уродцев надо брать по полной. Если научились «читать» - пусть учатся ценить саму возможность «читать».
Нам пора, Фридрих, мой друг хотел посетить несколько ночных заведений …
Фридрих несколько замешкался, но пересиливая стыд, пробурчал:
- Так, что хотел сказать мне Ваня?
- Да!.. Наверное, он видел будущее и рассказал тебе о нём, - сказал задумчиво Йенс, уже в плаще и с зонтом в руке. - Но, чтобы избежать вариативности, я посоветовал бы тебе перестать быть мальчиком и кончить этого Албанца, сознательно и быстрей… Извини, - точно в срок. Я предупрежу Майера, чтобы он тебе посодействовал.
И два старых соратника по торговле краденным с американских баз оружием, а также по снабжению янки гашишем и опием, удалились из ресторана чуть ли не в обнимку. А Фридрих поспешил домой. Предстояло четкое немецкое планирование ближайшего будущего и важные звонки.

*
 
Майер и Компания – была частным охранным предприятием, но своим людям оказывало услуги и более широкого профиля. Нет, не убийства, что вы! Но ведь и помимо непосредственного нажатия на курок, есть уйма рутинной деятельности по обеспечению конечного результата. Об убийствах правильные люди не говорят, а лишь вздыхают, находясь в нужном месте. Жалуются на жизнь в разговорах с самим собой, по забывчивости, вслух. А вечером – звонок, - незнакомый дяденька предлагает устранить жизненные проблемы за достойную плату. Поэтому Фридрих совершил необходимый ритуал, заехав по пути домой, в неприметный маленький бар.

*

Подъехав к своему уютному домику в пригороде, Фридрих увидел «Фольксваген» друга Гюнтера.
Их дружба, начавшись в дошкольном детстве, перетекла в школьную, где перемешалась с девочками,  «неудами», и «проказами». Всегда совместными, по мере взросления, всё ближе и ближе подходившими к границам закона. И вот однажды, незаметно его пересекшими. Фридрих взял всё на себя и вкусил тюремного хлеба.
А друг Гюнтер, враз обретя примерное поведение, двинулся дальше по жизни стезей «отличника». После школы сыграл роль «образцового солдата». А после армии ему удались роли «примерного семьянина» и «бескомпромиссного блюстителя закона». Фридрих же с тех пор, так и не покинул уголовного сокрытого мира. Он, хотя и приобрёл юридическое образование и получил лицензию адвоката, практиковал исключительно со своими криминальными партнерами, либо по их доверенности.
Кто-то подумает, что дороги друзей разошлись и ныне для них понятие «друг» лишь в скобках, а в реальности они непримиримые враги? Нет, нисколько! Их дружба только крепла, и давно превзошла братское родство, по уровню взаимодоверия и понимания. А уж тайн меж ними никогда не было.
Парадоксально и противоестественно – столь тесная связь уголовника и полицейского?
Конечно да, что возмутительно для людей мелких и больных самой мерзкой – «праведной» ложью.
 Их неизбежно должны были развести конфликты интересов?
Должны были, но лишь обогатили духовно и материально.
Пользовались ли они знаниями и связями друг друга в профессиональной деятельности?
Всегда.
Но, не афишируя, и скрупулезно не подставляя друг друга.
С первых опытов самоанализа Фридрих установил за собой какой–то рок ущербности, неполности бытия. И оттого многое неуютное и просто страшное, что случалось с ним в жизни, воспринимал со вздохом, как должное. Он никогда не видел отца, даже нередкие любовники матери были лишь мелькавшими спинами по лестнице наверх, к маминой спальне.
 Одинокость был его удел, если бы в соседний дом не поселилась большая семья.
Семья  Гюнтера была не просто полной. А сверхполной: кроме папы и мамы, старших брата и сестры, с ними жили две бабушки. Еще один дедушка и один дядюшка, старше дедушки. А также сестра отца в инвалидной коляске. Плюс к тому: кошки бабушек и собаки дядюшки. Наконец, канарейка и старый попугай, транслировавший радиопередачи времен рейха.
Вы думаете, Гюнтер был счастлив? Так считал Фридрих. Но Гюнтер тоже был одинок. Его одинокость была округлой, - он был лишним в семье. В семье, бурлящей насыщенной жизнью, из которой он просто выталкивался стихией самовозпроизводящейся толчеи.
Одиночество же Фридриха зияло глубокой впадиной, где в темноте, у самого дна, гуляло неизбывное эхо недостатка себя.
 Его одиночество вакуумом втягивало в себя всё. Все мельчайшие впечатления жизни за окном, которая за стеклом казалась жизнью инопланетного мира. Мать допоздна работала, а дома у них не было ни телевизора, ни сиделки. Её роль исполняла соседка, по нескольку раз на дню заходившая в дом, - присмотреть и покормить.
 И вот однажды, Фридрих привычно сидел у окна. За окном лишь край тихой улочки да угол дома. Да старый, но хилый дуб, и более ничего. Фридрих безумно пялился в эту щель мира и впитывал серость дня. Опустив глаза на подоконник, Фридрих приметил заблудившегося муравья и встретил его как гостя. И уже готов был вручить муравьишке свою безграничную тоску и наречь Другом, как от беседы с туповатым муравьем его отвлекло Явление.
 К крыльцу дома подкатился хмурый мальчик. Беспрестанно трущий шмыгающий нос и злобно оглядывающийся назад. Это был Гюнтер. И он тоже был одинок.
И тут случилось неизбежное. Простая магия душ. Одиночество Гюнтера просто притянулось, всосалось бездной одиночества Фридриха. Вкатилось в него. Уютно там обустроилось. И исчезло навеки.
С тех пор так и повелось: Гюнтер проводил у Фридриха времени больше чем дома, а в школьные годы дневал и ночевал неделями, забегая в родительскую обитель исключительно с одной целью, - утащить, что-нибудь, пожрать, и чтоб как можно больше. Чем, кажется, и родители Гюнтера, и мать Фридриха были только удовлетворены.
Вот и сейчас, взрослый, и уважаемый Гюнтер, давно приучивший своих жену и детей воспринимать его появление в семейном кругу как событие высшего порядка, уровня сошествия святого духа, отдыхал, развалившись на диване в гостиной дома Фридриха, одним полуоткрытым глазом отслеживая картинки, мелькавшие в телевизоре, на автомате листая пультом каналы.
 Фридрих молча забрал пульт, выключил телевизор и принялся, расхаживая вперед-назад перед диваном с возлежащим Гюнтером, повествовать о событиях своего насыщенного дня. Он закончил тем, что Йенс ненавязчиво порекомендовал  убить албанского Цыгана.
И только после этой информации Гюнтер изменил позу. Он сел. Потом жестоко натерев уши, встал и молча, прошел на кухню, где загремел кофейником. Вернувшись, минут через двадцать,  с первого же, произнесенного за вечер слова, сразу выдал план действий на ближайшие три дня.
 План, не требующий ни дополнений, ни пояснений.
В этот план были вписаны как полицейские Гюнтера, так и частные детективы Майера. В плане учитывался «Немецкий Ваня», Йенс, документация с американской базы и даже авторитеты Албанских и Турецких общин, со своим мнением и бойцами. Правда, он сам добавил, что может статься, своих людей Гюнтер будет контролировать лишь по телефону, пока не случится чего-либо чрезвычайного, выпадающего из плана. Дело в том, что прилетают из Штатов агенты ФБР и Гюнтер, как ответственный работник Интерпола назначен у них «поводырем». Как они разгребут свои дела, связанные с каким-то сбрендившим и сбежавшим Цэрэушником, он не знает.
Но главное, - ликвидировать албанца, Фридрих должен будет сам. Это его фатум.

*

Гюнтер носился по Берлину и окрестностям с американскими «гостями» - Питером и Эндрю. Но ребята, которым он перепоручил проблемы Фридриха, работали четко и без лишних неудобных вопросов. Они и знать не знали – работники полиции! – что содействуют в запланированном убийстве. Они следили за албанцами Цыгана, и  все шло по плану.
 Но вдруг опера сообщают, что вместе с ящиками албанцы загружают тело мужчины. Гюнтер тут же набрал Фридриха. Тот не ответил. Перезвонил своим бойцам: «следите, не отпускайте, там мой человек! Проследите куда доставят тело!» Тут же отзвонился спецназу. Приказал приготовиться к выезду по тревоге, и ждать. Будет штурм албанского логова и освобождение заложника. Хватит играться с этими ублюдками!
Но через десять минут один из ребят сообщил, что у них ЧП. В них въехал груженный фруктами минивэн. Что он сам ранен, а напарник без сознания. Водитель - нарушитель выскочил из разбитой машины и драпанул в ближайший переулок.
 Всё.
Где друг детства Фридрих, жив он или уже мертв – теперь Гюнтеру не узнать.


*

До этого, действуя согласно плану, Фридрих, приехал передавать документы и чертыхался вслух. Документов было 160 килограмм!  На счет чего он выразил Албанцу свое крайнее не удовольствие. Мол, знай он заранее, сколько будет веса в тех документах, прибавил бы цену за рабский труд или, по крайней мере, перенес место передачи на известную точку за городом. Пусть далеко, но надежно, не на глазах всего Берлина.
Если по плану, - передав документы, он отъезжал в сторону, а за Цыганом двинулся бы хвост из коллег Гюнтера.  Потом он, матерясь, позвонил бы Цыгану и сказал, что забыл прихватить еще один ящик, и назначил бы встречу опять в кафе. Албанец поехал бы назад, а тут, теперь уже ребята Майера, отсекли бы  его возможных сопровождающих, а Фриззи, встретив Цыгана на полдороги по тропинке через сквер, вколол бы ему цианида. И щелкнул бы сотовым фотоснимок  для Вани.
После возвращения  Фридриха в кафе, Гюнтер дал бы команду «фас!» И специальный отряд полиции взял бы засветившуюся базу албанцев. И всё – конец.

*

Но вышло несколько иначе. То есть совсем иначе. При передаче ящиков с документами, Фриззи треснули по черепу, и он очнулся уже в каком-то полуподвале с элементами заводского оборудования. Лежащий на полу. По пояс голый, и с руками в наручниках за спиной... Видение сбывалось.
Ему привязали  за наручники веревку. Перекинули её через балку и потянули. Фридрих застонал, успел перейти из положения «на боку, лёжа» в положение «на коленях, стоя», но окончательно подняться не успел. Один из палачей так рванул веревку, что руки вывернулись в суставах. Фридрих взвыл, подпрыгивая на коленках. Тут завели какого-то молодого парня в разодранной желтой куртке и подбитым лицом.
- Ты узнаешь его, Немец? – вопросил с чудовищным выговором второй палач.
Фридрих замотал отрицательно головой, продолжая выть.
- Он стоял на углу. Он делал фото нас! – Кричал экзекутор, потрясая перед лицом Фридриха сотовым. Фридрих продолжал выть и мотать головой.- Он для тебя? Он твой? Кто он? Он не твой? – каждый из этих вопросов сопровождался подергиванием. И так, до упора натянутой веревки. Фридриху казалось, что в следующий миг он упадет, разбивая лицо о бетонный пол. А руки так и останутся висеть - на веревке.
«И пусть весят, пусть оторванные. Только б не эта невыносимая боль!» - мелькало в голове.
- Тратр, Агайынды! Он не знает его.- Фридрих не видел, но это был голос Цыгана,- Дорогой Фридрих, неужели ты стал подданным Опийного Царства? Или в этом шприце что-то другое?
И албанец покрутил шприцем перед его лицом. Тем, что похитители изъяли из коробочки в его кармане. В нём был цианид, а не доза морфия.
- Ай, ай, но оставим суетное. Ты мне лучше поведай, кто тебе достал эти бумаги? Моим родственникам очень хочется познакомиться с этим человеком. Протрите ему глаза, он меня не видит,- глаза Фридриха были залиты потом.
- Посмотри на меня, Фридрих, я не желаю тебе зла. Познакомь меня с этим человеком, и ты не представляешь, какая денежная пойдет у нас работа, Фридрих, какие комиссионные ты будешь получать! – Ослабили веревки и, Фридрих уже только подвывал, но теперь от счастья исчезновения боли, елозя лицом по холодному полу. Его оторвали от пола, но оставили стоять на коленях с руками в наручниках за спиной. Видно благодушные порывы Цыгана  были строго лимитированы. По взмаху руки перед ним поставили потрёпанного парнишку в желтой куртке.
- Так ты не знаешь его?
- Нет?
- И, значит, тебе он не нужен?
Фридрих, не ожидая ничего плохого, успокоено пожал плечами.
- И нам тоже - не нужен.
С этими словами Цыган повернулся к пареньку и неизвестно откуда взявшимся большим, хищно изогнутым ножом взрезал парня от паха до самой грудной клетки. Одним движением.
 Глаза паренька вылезли из орбит. Изо рта вырвался неопределенный звук: «Хе-е». Цыган, схватив его за шиворот. Силой пихнул в сторону стоящего на коленях Фридриха. На того обрушился фонтан крови и кишок. Мозг Фридриха обдало безумием. Красная пелена застлала глаза.  В нос шибанул отвратительный запах бойни, ужасный и дикий.
Когда пелена рассеялась, перед ним медленно опустилось тело паренька. Опустилось и встало на колени. На Фридриха смотрело бледное лицо, с расширенными мертвыми глазами, и почему-то, беззвучно шевелящимся ртом.
«Мертвец? Или еще нет? Молодой Мертвец. Или еще нет?» – кто-то упорно размышлял в голове у Фридриха.
И Фридрих заорал.
Фридрих больше ничего не видел. Фридрих больше ничего не замечал.
Он не заметил, как в подвал ворвались люди. Не слышал, как началась стрельба. Не заметил он, как ему расстегнули наручники. Как подняли с колен, заботливо укрыли чужой курткой. Отвели и усадили в какой-то фургон. Оттерли лицо и грудь от чужой крови и содержания кишок. Дали что-то выпить.
 Он не чувствовал ничего. Ему продолжало казаться, что он всё еще орет во все легкие. Освобождая их до остатка, до дна.



Глава  Четвертая.
Сибирь.


Они поехали поездом до далекой томской тайги. И как только качнулся вагон, начиная не свой, а навязанный электровозом путь, в Егоре принялся елозить нестерпимый, на грани срыва в смех, вопрос: почему не самолетом? Об экономии не прилично и думать, особенно после того как Мальцев походя засунул ему в рюкзак блок пятитысячных,- «на дорожку». То ли от головокружительных переворотов последних дней, то ли от длинной череды выпитых «по-маленькой» порций алкоголя. Токмо самозащиты ранимой души ради. Но кровь уже заметно била в голову. Лицо делалось пунцовым и жарким. И Егор, прикусывая губу, все же выдавил шутливый вопрос:
- Всё-таки, почему поездом? Что, если самолётом, - могут сбить?
 Мальцев, юморист в штатском, ответил без смеха:
- Могут, - и так посмотрел на Егора, что тот совсем запутался, что это, - шутка под маской серьёзности, или, - серьёзная шутка? И стало как-то не по себе. Но кровь от головы схлынула.

*

Поезд ехал Россией. Побирались колеса нищими стуками: «Кто там? Кто там, в России живет?». Скребли ветлы студеное небо. Разлиновано проводами небо России: «Это моё и это моё. И то – тоже наше».
Вот, и поворачивает жизнь - кого в нищету, а кого в выси. В выси страшные. А лекарство на Руси одно – и у того, и у другого  - запой.
Егора поймали во всегдашнюю ловушку бытия, простодырую в своей сути. «Жить нельзя отказаться» - мало кому хочется в таком предложении проставлять знаки препинания. Власть и Тайна. Тайна Власти и Властная тайна – эти два слова в любом сочетании и по отдельности манили его, завораживали и тянули. И он не отдавал себе отчета: боится ли он, и что больше – Власть или Тайну? Это и есть - привычно Русский экстаз в мелькании образов Зои Космодемьянской на допросе у гестаповцев, и большевика Камо у паровозной топки.

*

Мальцев, забравшись на верхнюю полку, изучал газетенку. А Егор решил изучить целлофановый пакет, одновременно, с деньгами в рюкзак, сунутый ему в руки напарником. Там были какие-то бумаги, официальные предписания, командировочные с грифом Министерства обороны, водительские права, загранпаспорт и удостоверение. Удостоверение, при близком рассмотрении, оказалось Военным Билетом на имя Кустова Георгия Юлиановича, капитана войск связи. На фото Егор, но в форме и с тоненькими усиками, - конспирасьон налицо. И не надо спрашивать в какой общественной бане его пьяного маскарадили – это не вопрос в век компьютеров.
С верхней полки хмыкнул Мальцев и протянул ему свой Военный Билет, по которому он всего лишь старший прапорщик тех же войск связи, а к тому, такую же кипу командировочных и прочих сопроводительных документов.
- Я, естественно, желал бы значится полковником. Но дело тут серьёзное. За каждым документом реальные прототипы и реальная командировка, отмеченная по инстанциям.- Прокомментировал сверху Мальцев, пока Егор копошился в бумагах.- Ты, я смотрю, в это дело как в пропасть с обрыва попал. Надо прояснить тебе диспозицию.
- Михаил Федорович мне уже всё сказал.
- Михаил Федорович – генерал и что твой Кутузов: мыслит губерниями и зрит на парсеки одним глазом. А нам надо в мелочевке разобраться. Да и в более существенном – надо нам находить контакты. Я не хочу быть у тебя во всем виноватым. Это и работе может помешать.
- В чём ты можешь быть передо мною виноватым? Менять личины – это у вас работа такая.
- И все-таки я вижу: не прощаешь мне «прокурорского работника». Почему?
- Сам не знаю… сейчас прокручиваю назад, и вижу – все белыми нитками шито: и это отстранение от тайны, и мелкий подкуп…
- Но, согласись, - сработало? А может ты на меня дуешься с того, что повелся на этот «мелкий подкуп»? Согласись, а?
- Скажем, это была игра с самим собой, чтоб обмануть свои же предчувствия и желания. Типа: «ну, ладно, пусть на этом всё и закончится». К тому ж компьютер не хилый поимел на халяву… так, наверное. Малодушие за железными доводами.
- Вот – самокритика… а ты молодец, четко изъясняешь. Но тут про своё малодушие ты зря. Просто твой разум почувствовал, что он находится на границе неизведанной территории, и повел субъект по привычному маршруту, выложенному шаблонами поведения.
- Да, - умно завёрнуто… но? если обратить внимание на боковое зрение, то там мельтешение. Опасное мельтешение опасных сущностей.
- Вот я и говорю: граница Неизведанного. Эту границу лучше всего и видно боковым зрением. Искоса.
Тут и Егор, и Мальцев отвалились на подушки и замолчали. Егор почувствовал как раздражение и неприятие личности Мальцева, многоликого работника спецслужб быстро сменяется на симпатию. Все-таки ум не спрячешь и за фуражкой с высокой тульей. И он уже без выкрутасов спросил:
- Кто ж это был? Те азиаты в моем кабинете?
Мальцев, поняв, что контакт налажен, ответил взаимной откровенностью, без тумана по службе положенного:
- Честно – не знаю. И никто из наших не знает. Всплеск к твоей персоне был зарегистрирован в Европе и Штатах.… Да, да, - но не возомни о себе высоко.
 Там сейчас на рубеже первого реагирования не люди, а программы компьютерные. Сказал в телефонную трубку: «гексоген», сказал: «тринитротолуол» и все - ты террорист. Сказал; «холодный синтез водорода», сказал: «низкооктановый аналог» и будет к тебе внимание как к ученому мужу в актуальной сфере.
А у тебя и, правда, скопилось много чего интересного. Чего, ты и сам, видно, не понял… Но мое мнение: никаких подставок европейцев под азиатов не было. С тобой сработали китайцы. Грубо и напрямую.
Видел бы ты, какой мои коллеги им, всем, скопом, душняк устроили! Гестапо обзавидуется! Еврейские погромщики слезы утрут! Сотнями вдоль контейнеров на рынках выстраивали. Руки выше, ноги врозь и по почкам слегка, да с приговором: «чтой-то, вы, дорогие, офисы журналистские грабить повадились, ой, не хорошо». Это типа послания – типа: «мы, Русские с Китайцами братья навек, но за наглёж будем бить». До кого надо быстро дошло, - чуть ли не на Лубянку в главную приемную принесли ваши ноутбуки с озабоченной бдительностью на рожах. Отбрехались, будто кто-то кому-то из китайских торговцев принес и продал задешево. А там внутри - информация. Ай, – не краденные ли?
Мы вам их, естественно, не отдали. Самим интересно, с чего это Китайцы пошли на нарушение строгих договоренностей, и с криминальной братвой, и с нами. Китайский криминал касается только китайцев и китайских дел.
- Ну, что, - интересное чтение?
- Очень. Но главное было не в серии твоих статей, и не в накопленном на винчестере материале, а в самой первой статье. Где ты поразительно точно, слово в слово повторил текст государственного задания на закрытую разработку одной группе ученых. Ну, очень засекреченных. Откуда, спрашивается, утечка? А тут еще твоя фамилия …
- Что: «моя фамилия»? Да, мой дед служил в органах. Это кому надо хорошо известно. Но он то, давно умер! Да и причем тут…
Мальцев сверху положил руку на плечо Егора и потряс его, прерывая словесные выплески.
- Как раз твой дед и охранял ту группу учёных.
Замолчавший Егор повел пораженно взглядом вокруг себя. Взгляд уткнулся в край старой папки переданной ему Михаилом Федоровичем со словами: «Тут и про вашего дедушку есть»… и перевел глаза на работника органов внимательно наблюдающего за реакцией Колобова на свои слова. Что-то, в увиденном, его очень удовлетворило. Он хлопнул себя по коленке и соскочил с полки вниз:
- Я же говорил что это совпадение! Да и не мог твой дед тот документ с заданием на разработку читать. Не тот допуск у него тогда был. Совпадение, случайность! … Но,  вот только ты еще и описал само Изделие! Словно фотографию описывал! А это уже мистика. Для Мистиков у нас – «детектор лжи». А для Ясновидящих в секретных сферах – электрошоковая терапия в закрытых учреждениях. Но то было в СэСэСэРе. Да, и, как сказал Михаил Федорович: «Случайностями Боженька Историю правит. А такие Совпадения, как дырка в холсте в коморке у папы Карло». В общем: грех пропускать.
Еще раз, взглянув на застывшего в обескураженной позе Егора, Сергей живо полез в свою сумку и выставил на пристенный столик бутылку с невнятной медицинской этикеткой. Со вздохом плеснул в чайную кружку и протянул Егору. Егор хлебнул – и ожил. По крайней мере, глаза его сильно расширились. Мальцев тут же подсунул заблаговременно открытую бутыль с лимонадом и пояснил.
- Это только новички в Сибирь едут со всякими «Марселями» и «Наполеонами». А в Сибирь ездить нужно с настоящим медицинским спиртом!

*

                Из старой  Папки № ___
1. Письмо.
Как светла стала наша жизнь! Матушка, тут в глухой тайге мы строим Будущее! Приказы партии строги и справедливы. Контингент строительных рабочих подбадривается музыкой нашей жизнеутверждающей и огненными речами товарищей комиссаров и командиров. А они, все из бывших – с ленцой. Так и вижу, в их присогутых ногах с подворотом коленок внутрь издевательство и саботаж. Это ж надо так приспособится – глянешь: кажется, быстро ногами перебирают, плечи ходят вверх вниз, словно во всамделишной натуге – а приглядишься -  а тачка-то движется еле-еле, на месте почитай стоит! Готов порой лопнуть от ярого гнева,- даже крик и тот не спасает. Уже приспособился – ношу с собой палку, ту, что осталась после ранения басмаческой пулей – бью ей об землю, об предметы строительства – вывожу внутреннее жжение. Очень вредное оно внутренним частям организма, если не выводить, сдерживать в себе. Так мне наш военврач Биркин доложил.
 Вчера не заметил, как сломал мою старую верную подругу – палку. Даже не заметил обо что – вот какой напор на нашем строительстве: ничего не замечаешь, ничего не жаль, будто в атаку идешь!
Мама, ты пишешь, что живется тебе хорошо, что Комбед тебе как матери красного командира помогает. Но пишешь, что на людей тебе жалко смотреть деревенских – не доедают. Ты мама не беспокойся – у советской власти до всех руки дойдут, дотянутся, дай только время. А меня матушка, ждет, говорят повышение и тебе быть перевезенною в Москву на квартиру мою как работнику особого назначения выделенную, так что видеть ты своих деревенских больше скоро не будешь – не беспокойся.
С боевым приветом, замкомвзвода Колобов Егорий!

2. Письмо.
За стеною вьюга, да темень, а на душе светлее и светлее, что по груди порой хлопаешь, сгоняешь искорки! Свершилось - Комвзвода Колобов прошу жаловать и учесть! И переводят меня с котлованных работ на работу строгую, но тихую, вдумчивую, можно сказать, интеллигентскую - присматривать за спецконтингентом,  и присматривать за этими мазуриками столь плотно, что чуть ли не жить с ними.
Позавчера приступил к новым обязанностям. Спим мы с ними раздельно – кроватей нам хватает, не беспокойся мама – две нары в два яруса. Мне положено было нижнюю, но я сам залез на верхнюю, чтоб сподручнее за этими профессорами бдить. Мне сказали, так как я из младших командиров наиграмотный  не токмо следить, чтоб против порядка  профессора что не уделали, а учится у них - приглядываться, что и куда пишут, о чем умном говорят, и не запоминать ихние воздыхания о порядках старорежимных, а что о главном придумывают они - о новой небывалой энергии, что взмахнет наш коммунизм прямо в космос! Вот так – такое высокое доверие мне.
Как переедешь в Москву – напиши мне. Обстоятельно опиши квартиру государством нашим советским нам выделенную, посмотри, что за соседи, приглядись, нет ли недобитков врангелевских, да казачья перекинувшегося, а если интеллигенты, в очках – плюнь, да разотри, они, если вражины случаются, все равно как дети, от недомыслия нужного направления – по своим подопечным знаю теперь их.
Давай! С боевой порукой тебе, маманя, - на Москву! Твой комвзвода Колобов Егорий.

3. Письмо.
Возрадуйся со мной мать моя солнцу и весне! Я молодой красный командир удостоен благодарственных слов товарищей из Москвы, ну не слов, а одобрительного «хм», на увиденные ими макеты спецоборудования которые я смастерил сам. Профессора лишь подсказывали да инструменты подавали! Готов на словах своих перекреститься хоть то и не приличествует красному командиру.
Удивительные люди оказались эти «старички», как мне ранее казалось. Но вот прошла зима и, то ли усиленное питание,  то ли весеннее солнышко, а зацвели «деды» и стали не деды вовсе, особенно два из них, а в здоровом возрасте мужики. Один сказал, что это любимое дело их распрямило, так по мне, то блажь  - забавы, игрушки, а не дело. Дело настоящее сгибает скорей, чем распрямляет. Настоящее дело это когда миллионы людей в едином порыве берут и делают. По команде берутся в руки кирки и заступы и миллионно пало – раз! И Земля сдвигается в укор движению светил. Раз! И содрогается Земли нутро, выплёвывая нефть и газ! Дело, это когда единым строем сминая преграды, а кто упал, так извини, пусть жизнь твоя будет опорой нашим стопам в общем движении вперед!
Ты вот описала квартиру нашу – хорошо! Соседи – что один алкаш рабочий. Приструни от моего имени его, чтоб ни буянил, для серьезной убедительности мою личность на фотокарточке покажи. А остальные, говоришь, - чернявенькие, тихие, да юркие – все на жизнь плачутся? Скажи, чтоб не хныкали, а уверено смотрели в будущее и пели веселые песни, а не сумеют, скажи, что на Соловках их быстро научат «Интернационалу»!
Поминаю тебя чекистским добрым словом, комвзвода Колобов.

4. Письмо.
Здравствуйте, мама.
Лето в самом разгаре и наверно тоскуете вы по полевым и огородным работам. Так чувствую. И пусть живут с миром Аркашка с Хайкой и Тимошка-пьянь – ты мама не написала фамилий и отчеств наших соседей – не надо, мама, превращать душевную нашу переписку в доносные листы.
Ох, и курьезные у меня подопечные, право слово! Седые головы, мудрейшие словеса произносят, а простых вещей не знают – показал им пару раз, что с водой деется, что такое омут глубокий, темный, чистым ручьем вырытый, как, если не испугаться, да самому донизу донырнуть - во тьме омутной  тот ручеек вихрами вьется и светится. В большое изумление они пришли! Еще показал, как волна сильная под водой идет, а по верху не зыбнет, тому они не удивились, а весело и дружественно по плечам похлопали. С тех пор они меня в свои разговоры приглашать стали, чтоб сидел рядом слушал, а что интересным или казусным покажется, так чтоб не стеснялся, говорил вслух.
Забыл сообщить – нам построили новые помещения для лабораторий, и местечко для ночевок выделилось в новых строениях. А строения все каменно-бетонные с паровым отоплением. Спецконтингент мой расширили - более двадцати единиц в строй добавили. Тут мне всяко разно, а повышение будет. Буду самое малое замкомроты Колобов.
Не скучай. Мама, в городских стенах. Твой сын Егорий.

5. Письмо.
Здравствуйте, Анна Гавриловна. Пишет вам ваш сын – Комроты Колобов Егорий Евстафьевич. Общее число под моим руководством – вещь секретная, но скажу не только спецконтнгент, но и значительное число всяких разнорабочих помощников, и отряд спец. надзирателей подо мной, коим только и разрешено присутствовать в помещениях объекта. Вообще, комроты – звание мало соответствующее величине поставленных передо мною задач партией и руководителями комитета. Но просят подождать, мол, особо выдающимся работникам комитета будут присвоены специальные звания, как при царском режиме звучащие, но с новым, революционным содержанием.
Работа кипит, должность моя не маленькая, но хлопотливая. А всё ж собираемся мы с профессорами чаёк попить вечерками, да с крендельками, - благо и повар у нас нынче свой. Знатный повар, на выпечку знатный и на прочие супы с тефтелями, - в великом ресторане московском ранее хозяйничал. Теперь у нас.
Приезжал к нам человек иностранный, обнимался с профессорами, мне руку пожал, высокий такой с носом орлиным, а глазами такими, что мутно в голове делается, коли глянет. Говорили много, на языках непонятных, я прокашлялся, они и сконфузились, перешли на русский. Помянули мою, так они сказали, находку – светящийся ручей в глубоком омуте, стали отчего-то сравнивать с золотой жилой в твердой породе ветвящейся  и в ней теряющейся, и, как бы рождающейся искорками во тьме, кажется, пустого камня. Говорили, спорили об общей природе явлений и тут же смеялись как над удачной шуткой, что-то добавляя, наподобие: « и камень родил мышь». А я возьми да брякни, что во тьме золото не светится, потому как связано своей массой, а там, на кончиках жилы, где его мало, оно и светится, потому как не отягощено и движется мало, мало, не заметно глазу, а движется. А что движется, то трется - от того и свечение. Ученые головы враз замолкли. А иностранный гость подошел ко мне, взял мои руки в свои и внимательно посмотрел мне в глаза, так, что я на миг выпал из сознания. Когда он вернулся к профессорам, услышал, как Маслов сказал: «Я говорил тебе, Никола, что человечество не безнадёжно». Гость в сопровождении штатских лиц, но по всему - из нашего ведомства,  уехал через два дня. И все эти два дня меня преследовала жуткая головная боль, а ночью снились светящиеся и движущиеся шары и колышущиеся паутины и давящая, тяжело ворочающаяся тьма. «Игры мироздания», туманно ответил мне старейший из профессоров на мою жалобу.
Голова побаливает до сих пор, и сейчас, когда вам, маменька, пишу письмо, но уже значительно тише, чем поначалу. Так что выздоровею, с божьей помощью.
Не волнуйся, скоро обещали отпуск, увидимся. Твой сын, Егорий.

*

На этом заканчивались листы за подписью Колобова Егория, прямого и непосредственного деда Егора. Конечно, это были не сами письма, а старательные копии. Но живое дыхание проходило и через эти бесстрастные ровные строчки.
Дальше, тем же почерком переписанные, пошли письма от другого отправителя.
Пока Егор вчитывался в округлый почерк и представлял себе деда молодым и ретивым комсомольцем, - румяным, худеньким и в форме не по размеру, Мальцев читал ему лекцию из курса – путеводителя по закулисью  злободневной политики:
- Все человеческие занятия, не продиктованные напрямую основными инстинктами – выживания и размножения, суть – Игра. И мы с тобой тоже играем, двигаясь в поезде по направлению, куда Макар телят не гонял. Мы играем свою игру, вписывая её в игру чужую. Но, чтобы сыграть правильно игру, сыграть выигрышно, полезно все-таки знать хотя бы правила игры, а также расклад сил - и своих, и противостоящих.
В элите России – несколько групп, не тех узкоспециальных кланов типа «менты», «газовики», «элктрочубайсята», «питерские», «старосемейные», а группы настоящих государственников, чье влияние проходит срезом по всем группам влияния всех сфер государственной финансовой и экономической власти.
Михаил Федорович не «коммуняка», но сторонник разумной изоляции. Но не только для того что бы накопить силы и спастись от растаскивания. А, как он выражается: «сжаться, сконцентрироваться и совершить прыжок». И это реально, потому что в России масса разваленных производств, а в мире и у нас масса разработок абсолютно новых видов продукции, уникальных изделий.
«Чуток к потребителю и быстр на реакцию». Таким нам преподают капиталистический рынок, но любое массовое производство очень инерционно и скорость изменений здесь не по социалистически проста: перекрыл финансовый краник и всё – Гуляй, Вася, без работы - никто не вписывал в новую Конституцию права на труд.
 Мы никогда не потребляем самое новое и передовое. Многие готовые разработки и улучшения стоят в плановом пакете, и ждут своей очереди на внедрение, пока предыдущий товар не исчерпает спрос. Например, процессоры уже сегодня могли бы быть, пусть по заоблачной цене, но в тысячу раз производительней. Только монополистам этого не нужно: “Intel” и “AMD” вводят новые продукты по очереди. Но никто их не ловит на явном сговоре – в ходу «дозированный прогресс».
И это Мировая практика. Существуют на то или нет негласные соглашения, но осведомленным в научно-технической сфере людям ясно - происходит искусственное сдерживание развития человечества. Я не буду говорить о критических перекосах в этом пресловутом «развитии человечества». С этим разбираться нам не поручено.
Нам достаточно понять, что сама логика прибыли не дает производству, помимо его сущностной инерции, шанса резко перестроить всю огромную капиталистическую машину до выхода на новый уровень.
 А нам, России - по большому счету, терять не чего! До сих пор есть шанс прыжка. Но последнее время Россию начали все сильнее «вязать». Вводить не старые, но и не супер новые технологии. Не из тех, что только стоят в «плановом пакете» на внедрение транснациональных корпораций. Производства - автомобилей, сельхозтехники, медицинских приборов и препаратов, авионики, бытовой техники  и т.д. Вводят производства «на уровне», но «дублирующие» производства. Того, что на Западе вот-вот истечет срок.
Это политика части нашей элиты – говорящей о благе России и тянущей её в ВТО. А рамки ВТО, вкупе с производством «на уровне», – это кандалы для России, тверже  процентов по займам МВФ.
И России не прорваться в лидеры, если играть по Западным правилам. Нужно отвергнуть, сломать правила!
На этих словах Сергей Мальцев осторожно спустился с верхней полки, уселся напротив Егора и, наклонившись к нему, уже пребывающего во всём внимании, заговорщески понизив голос, продолжил:
- Михаил Федорович пошел в атаку. Он хочет забросить «мяч» далеко вперед. Чтобы все игроки, – и «совсем чужие» и «не совсем наши», и медленно соображающие, и инакомыслящие, и Американские, и Европейские, и Евразийские – все! – хочешь, не хочешь, а покинули свои «номера на поле» и рванули бы за «мячом».
 «Мяч» – это небывалая Сверхэффективная и Сверхкомпактная Технология в сфере энергетики, обещающая автономность и сверхмалым и просто огромным системам. «Мяч» привлекателен, когда он не просто угрожает сломать рынок, а сулит явное военное и коммуникационное превосходство! Вот только тогда они плюнут на рынок, и раскроются. И станут доступными их сверхсекретные наработки!
Егор резко задумался, явилось ощущение близко работающей огромной машины, чьи опасно крутящиеся гигантские шестерни с острыми гранями, без защитных кожухов, скрежетали у самого лица. Егор непроизвольно отпрянул и молвил:
- Вот, бля!
- Да, точнее не скажешь. А мы сейчас в России, где лишь по телевизору тишь да гладь, да повышение удоев в отдельно взятых хозяйствах.
Страна поделена, и вкривь, и вкось, и поперек – кругом враги. - Егору эти фразы, и этот тон враз напомнили Диму Шульмана. - Президентская вертикаль упирается в Петербург. Но парадоксально не пересекает и Бульварного Кольца.
Президент издает логичные и строгие указы, написанные предельно доходчивым языком, чиновники преданно машут ряшками и кладут гербовые листки в нижний ящик стола. И это в лучшем случае!
 Хуже, когда они начинают указы исполнять. Выворачивают наизнанку суть указов и творят своё. Страна – крупнейший добытчик и переработчик нефти, а бензин дороже, чем в США. Авиационный керосин дороже, чем в Германии. Производственные мощности по цементу используются на треть, а цена цемента как в Неметчине! Мебель, ладно, раньше была из Финляндии, а сейчас из Китая и Южной Кореи. Из стран, где за рубку деревьев скоро расстреливать начнут! Президент указал открыть биржевую площадку по торговле нефтепродуктами за рубли. Прошло несколько лет. Где? Тут даже не надо проводить расследования, тут все на виду и можно сразу ставить к стенке. Так правозащитники всего мира взвоют, а строго по документам, так хрен что докажешь.
 И вот итог. Мы, преданные патриоты, пробираемся по родной стране с фальшивыми документами делать Родине добро! Думаешь, я в погонах и мне по херу? Нет, я так же, как ты. Я, с моими-то знаниями, так через слово, должен повторять: «Вот, бля!».
Сергей налил спирту в чашку и выпил сам, а запив газировкой, продолжил устало:
- Михаил Федорович уверен, что проводники «дублей» западных технологий и производств, хоть сейчас они и на коне – купленные твари. Есть, конечно, просто полудурки из коммерсантов, и наших, и пришлых. Но есть много и тех, кого банально запугали, или намёком на «высокое мнение» задавили. Этого, мол, не разрабатывай, не внедряй, не производи, - а то худо будет, голова заболит так, что лопнуть может! Но и «Запуганные», и «Полудурки» - все они наши потенциальные союзники. Но врагов у Михаила Федоровича много …
День стал Вечером. Разносили чай. Егор взял четыре стакана, а Мальцев сомнительно скривившись, добавил еще два. После спирта горячий чаёк был воодушевляющ. Егор, приободрившись, деловито затребовал:
- Так, наши планы?
- Ты, Егор, идешь «паровозом». Нежданным «Открывальщиком». Выпрыгнешь как черт из табакерки, наподобие прокуроров Гдляна с Ивановым, только не с хлопковым делом, а с энергетическим прорывом, сознательно затерянном в руинах сталинского ГУЛага.
Прибываем на место. На самом объекте останавливаться неудобно, сам увидишь. Остановимся недалеко. У одного «Хозяина тайги», старика – старовера, там большущая усадьба неподалеку. Со всеми возможными для тех мест удобствами - даже телефон есть! Сотовые там не берут. Осматриваемся. Тренировка и простенький сценарий действа. Начинай сочинять уже сейчас, продолжишь по ходу дела.
- Подожди, подожди! Насколько я понял это некое Изделие, а к нему должно быть описание, с принципами действия, с теоретическим обоснованием, с руководством по пользованию… Да,  и съемочная группа, наконец. Что, мне - на сотовый снимать?
- Тьфу ты, черт! Профессионалом считаюсь! Я же совсем забыл тебя представить съемочной группе!
- Какой? А где она? Здесь?
- Да, в нашем поезде. В двух соседних купе. Я же в туалет выходил, видел как они всей гурьбой до вагона-ресторана отбыли. И не одной мысли, чтоб вас представить друг другу! Представляешь, как заработался? Это со мной впервые! Что, пройдем в вагон-ресторан?
- Что-то не хочется.
- И мне тоже. Тем более у меня всё с собой. Ладно, оставим знакомство до завтрашнего утра. Насколько я их знаю, они будут жить более в вагоне-ресторане, чем в купе. Да, это только часть группы, хотя основная. По легенде едут снимать зверушек в диких таёжных местах. Другая часть группы – два водителя с двумя помощниками из нашей конторы на джипе «Мицубиси» и микроавтобусе-внедорожнике «Форде Эксплоудере» вместе с частью аппаратуры движется своим ходом. Словом – простые перегонщики подержанных авто из Литвы. Надеюсь, что будут вперед поезда, нас на вокзале в Томске встречать.
- Ну,  с этим хоть что-то понятно. Но ты не ответил на основной вопрос. Для произведения творческого процесса – написания сценария, статьи, авторского текста – от чего отталкиваться? Где Изделие и документы?
Мальцев опять присел рядом и заглянул Егору в глаза. Его взгляд полнился жалостью и виноватостью:
- Изделие на месте, в уже приготовленной закладке для повторного, на кинокамеры, изъятия… Понимаешь, Егорушка, тут загвоздка есть.… Изделие будто бы есть. Есть его производительная деятельность – передача энергии в виде волно-лучевого потока различной частоты: от видимого света до… до черт знает какого. Один умник этот спектр обозвал «черным лучом». Варьируется мощность от тысячных Ватта до… в общем, луч прожигает метровую броню. Дальше не испытывали – на прожигание. В общем, исследовали Изделие специалисты хорошие. Но, как говорят у вас: «не совсем в теме». Но ребята из тех, что не проболтаются, ни вражеским разведкам, ни врагам народа, то бишь врагам Михаила Федоровича. А документация – вон у тебя в руке. В той папке, что ты читаешь. Увы, это всё.
- Какие это документы: тут письма частных лиц, докладные чекистов, деда моего в том числе, доносы стукачей всяких. - Егор лихорадочно перерывал содержимое не слишком толстой папки. - А! Вот фотографии… Вот, блин, я и в правду, словно эту штуку где-то видел!.. Вот какие-то измерения, химический состав, спектральные карты, пара, тройка графиков… и это всё?!
- Я же и сказал: «есть загвоздка».
-А я-то думал, я-то расстраивался. Попользуют моё имя, состряпают под него фальсификацию, чтоб всей планете голову заморочить, буду попкой рот разевать под чужую радиолу, а тут… тут работы для двух Курчатовых и трех Гербертов Уэллсов!
- Ну, так ты ж талант!
- Да, бля,  мне эти слова главный редактор постоянно говорит. Говорит, когда на моей шее хочет в рай въехать!
- Ты постарайся! Пойми – фильм с физиономией журналиста Колобова на «переднике» будет иметь широчайшее распространение. Мы уж позаботились, – не малые средства вбуханы, между прочим. Да нам бы только фильм снять, правильный. И больше никаких тайн, никаких маскарадов и шпионских игр. Вся секретность, все тайны, за какие головы дырявят, будут выложены в Мировом Информационном поле. И боятся тебе  нечего.
Только радуйся – мировой успех обеспечен. Бери и пользуйся славой. Хочешь, чувствуешь, что потянешь – быть тебе главным редактором и совладельцем какого-нибудь журнала. А если есть у тебя что в голове, типа нового формата, так Михаил Федорович новый лично под тебя  журнал  создаст – нет проблем!
- Покупаешь?
- Да, покупаю. Но сегодня говорят – «стимулирую».
- Покупаешь! А что это, именно меня? Я хоть о себе и неплохого мнения, но я реалистичен. Есть настоящие танки, мастодонты журналистики – им бы только намекнули. Они б не в поезде на моем месте были. Они б впереди нас уже по тайге шлёпали!
- Во-первых, ты, самое, что ни на есть, «в теме». Во-вторых, ты внук друга, или, не знаю, сослуживца Михаила Федоровича. А в третьих, ты просто хороший парень.
- Знаешь, у моего друга, осетина, есть присказка про таких. «Хороший он парень, только дать ему нечего».
- Как раз, то – характеристика! «Просто хороший парень», – порой очень важная характеристика!
 Как Гагарин стал Первым Космонавтом? «Первый Космонавт» – это же на века, до скончания человечества! А просто – хороший парень! Там были мудрые, сильные, опытнейшие, воевавшие, прошедшие «крым и рым», дядьки. А нужен был – «просто хороший парень»! Увидел его Королев, ткнул пальцем и сказал: «этот будет».
Вот так всё решается. Да! И не забудь про мистические совпадения. Это ж ты скопировал с небесной канцелярии сталинский приказ! Ты тот, кто проткнул дырку в холсте Будущего.
- А-а, понял! Значит, вам нужен «Буратино», с зарекомендовавшим себя длинным носом. Достаточно симпатичный и в меру деревянный. Понятно.
- Хорошо, - считай так. Но ты будешь работать или где?
- Ладно, подсоблю, вам, неумехам, тянуть нить сомнения через пропасть лжи. Где тот контракт, что надо подписать кровью?

*

                Из старой Папки №__

1. Отрывок из письма.

…. Он отстаивает принципы разрушительные для нашей молодой советской науки. Принципы Шарлатанские с Элементами Чёрной Магии. Если Советская Власть прельстится перспективами развития, нарисованными господином Масловым и, пойдя у него на поводу, переориентирует научные мощности на воплощения его идей, страна безнадежно отстанет от потенциальных врагов в развитии традиционных и перспективных направлениях науки и производства. Советское государство, направленное Масловым, получит пшик, максимум – это красивые иллюзии, нарисованные узкими разноцветными лучами его приборов в ночном небе.
Также разделяют принципы Маслова господа Любинский и Гартман – бездумные фантазеры, и просто малопригодные специалисты.
С уважением и верою в святое дело Советской Власти и Советской науки, профессора Незнанский, Федосов, Веклизин и Баум.

Резолюция красным карандашом:
«Пшика нам не надо. Сталин И.В.»

2. Докладная Записка.

Господин Тесла Никола Мелутинович обратился к представителям партии и правительства за рубежом, и высказал пожелание передать в пользование Советской Власти свои свежие разработки и согласие поделится своими прочими достижениями. В то же время господин Тесла Н.М. обратился с просьбою сообщить о судьбе его старых российских друзей и, если они живы, господин Тесла Н.М. уверен, что они живы и в добром здравии, содействовать их скорейшей встрече.
Готовя ответ на запрос г. Теслы Н.М., работники секретариата Наркомата Иностранных дел выяснили, что граждане РСФСР Маслов, Любинский и Гартман находятся в заключении в ТомьЛаге и имеют неважное состояние здоровья, с низкими возможностями к трудовой деятельности. Для подготовки их к встрече с г. Теслой Н.М. прошу передать их в распоряжение руководства ОсЛага при секретариате ЦК ВКП(б). Где будет улучшено состояние здоровья заключенных и организованна база для их трудовой и научной деятельности на благо Советского Государства. Просим разрешить сформулировать ответ на запрос, исходя из степени желательности сотрудничества с господином Тесла Н.М.

Резолюция красным карандашом:
«Важно чрезвычайно! Тесла нам нужен! Сталин И.В.»

Резолюция синим карандашом:
 « Тесле ответить: господа ученые подорвали здоровье, исполняя Сверхважное поручение Партии и Правительства. В данный момент находятся на излечении в закрытой курортной зоне и встреча с ними невозможна по предписанию лечащего врача. Поскребышев А.И.»

3. Письмо.
Здравствуй Дорогая Любимая!
Пишу тебе сквозь собственное неверие в свою писанину, – дойдет ли, допустят ли? То есть, привычно сомневаюсь в коммуникации, а не в её смысле. Не сомневаясь в значении  корпускулярности при наличии имманентного содержания, беспокоюсь качеством связи и транспарентности  – чем всю жизнь и занимался.
Большинство занимается тем, что знают, и лишь некоторые «больные» единицы занимаются тем, что не знают. Я среди таких. Я долго думал, и понял – то, что нас изолировали от общества – правильно. Нельзя нам средь нормальных людей – смущаем мы их, провоцируем на подлости.
Вот, недавно местный начальник показал мне письмо, «благодаря» которому нас практически и посадили, – письмо сие направлено руководству страны и подписано моими «коллегами». Хотя, в чем-то они правы: у нас не настолько широка и крепка научная прослойка, чтобы по ней наносить удар столь мощными идеями, противоречащими многому из того, что они учили с детства и  теперь учат других.
Но мне тоскливо – большинство современных работ направляют, ведут в болото. В трясину ложных понятий о Мироздании, через искаженное восприятие Волн и Лучей.
Чья сущность лишь кажется скованной в частице. «Свобода», как неотъемлемая сущностная характеристика лучей и волн, замкнутых в «материальном», в частице, – находится просто в других измерениях, связанных с нашими привычными тремя измерениями через четвертое – время.
Время, которое, не линейная шкала, а точка напряжения материального пространства. Точка времени – как  центр стечения сущностей. И таких точек бесконечное множество.
 Мы живем  тонкою иллюзорностью бытия в плетении Небытия Эфира. Вся наша Вселенная – это процесс взрыва. Не его последствие, а сам Взрыв. И это не взрыв какой-то одной точки, а дальше лишь последствия: «летят осколки – Солнца и Планеты», и мы средь них. Наш Вселенский взрыв, это бесконечный процесс детонации бесконечного множества точек. Мы сами – и есть та «взрывная волна» - многомерный волновой процесс. Мы сами суть – колебания индифферентного к движению Эфира.
Мы, мирские, ежедневные – видимые, «корпускулярные» – лишь верхушки айсбергов. И, кажущееся имманентными, принадлежащими только нам, мысли и чувства, свободно растекаются по не воплощенной плоти  – «айсберга – нас самих» – в других измерениях. По плоти нас, Вселенских. Эти импульсы, мысли и чувства, там пересекаются, свободно диссонируют, унисонируют с другими. Не просто «передают» и «получают» информацию, а влияют на волновую суть других – изменяют её или вызывают дикий всплеск отторжения. Но Божий Мир полнится: уплотняется и гармонизируется, вопреки наплывам безумия Хаоса.
И пусть всё, что я пишу, никто не увидит. Кроме тех, кто в моём письме ничего не поймет, – им «по службе не положено» такое понимать. Я радуюсь чистым листкам бумаги, и выраженные на них мысли и чувства уйдут в многомерные пространства, где царит свобода, и – нет границ, заборов с колючей проволокой, и оков.
Я не фантазирую, я исследовал это всю жизнь и я – знаю. Я знаю: все наши мысли и чувства, даже самые мимолётные, все – вкупе, это тело Бога. Бога Вечного. И поэтому Любовь, Дорогая, не умирает. Любовь, поглощая Время, переводит его в Вечность.
 Твой Сергей.

*

На вокзале Томска их встретили, выгрузили, перезнакомили и загрузили по автомобилям. После получасового драйва на юг по приличной трассе киношный передвижной маскарад свернул на сельскую дорогу. Нудно и тряско двигался несколько часов на юго-запад сквозь тайгу.
Шумливая в поезде ватага попритихла. Не знаю, как ведут себя жители субтропиков, углубляясь в родную природу. Может быть, пляшут и поют. Тайга же внушала уважение и погружала в тишину – и приезжего, и местного. Как бы ни были загажены места человеческого присутствия, какая бы пьянь не ползала меж сосен, не принизилось величие Севера – колыбели настоящего Человечества.
Древняя, даже в чем-то насильственная тишина, первой воспитывала, строжала человеческую душу. И тяжко б было похмельным киношникам, если б не набрали на остановке водицы из лесного родника. Таежная вода и воздух излечили от болезней. Даже изжога пропала без всяких таблеток. Этим своим наблюдением поделился водитель микроавтобуса, а Мальцев развил тему:
- А если пробудешь здесь с месячишко, а может и меньше и будешь пить только местное: воду, самогон и просто дышать эти воздухом, – забудешь о своих гастритах года на три. Пока опять не скопятся остатки той гадости, что мы в городе жрём. Честное слово – на себе испытал.
В районном центре к группе присоединился молодой, но бородатый охотинспектор. Его Мальцев представил как таежного экскурсовода – знатока всех местных языков и диалектов, звериных и птичьих. С главами всех местных влиятельных семейств знакомого  лично – то есть с медвежьими старостами и волчьими атаманами. По совместительству  молодой человек приходится правнуком хозяина той таёжной усадьбы, где им предстояло остановиться.
- Что, правнуком? – решил кинооператор, что не расслышал правильно. Тут Мальцев и развернул свои таланты рассказчика.
 В повесть о своей семье «правнук» не вмешивался, лишь иногда красился скромной улыбкой.
Живет в тайге дед ста шести годов с бабушкой девяносто восьми. Бабушка, она бабушка и есть. А деда дедом и не назовешь, если б не борода и палка всегдашняя. В движениях дед быстр, взглядом остр. Палка у него не палка, а посох – и порой прыгает в его руках соломинкой. Гостей незнакомых встречает – так прихрамывает, со стариками говорит – так прикряхтывает.
 А нет гостей, нет стариков  – так и хромота куда девается, и голос сочный да зычный. А на коня как сядет. Да – сам садится! Так спина прямая, а конь под ним играет, что у того казака из фильма «Тихий Дон». Хотя дед говорит, что к казачеству никакого отношения не имеет.
Появился он в тех краях еще до войны. Кроме женки с ним было три сына и две дочери – сейчас остался один, в городе живет – фронтовик. Так же в округе четверо внуков. Все – руководителями, всем под шестьдесят. А правнуков и правнучёк, никто точно сосчитать не смог, кого не спрашивал.
Двуреченый Серафим Савельевич – по паспорту. А зовут его, за глаза, конечно, то «фальшивый дед», то «фальшивый старовер».
Ну а историй про него! Послушаешь и нипочем не разберешь – сколько вымысла там и в чем правда. Говорят, что не сто шесть лет ему, а много больше. А в лесу живет, потому как родник с живой водой стережет.
Сказывают, что добром он всех встречает только по первому разу. Кто из не понравившихся к нему во второй раз, да без спросу заявится, – так быть тому мёртвым в скорости, или пропащим в таёжных дебрях. Одна беда, кто ему по нраву – может и сказать. А кто не по нраву, – ни одному не признался. Вот и гадай – какого он к тебе отношения.
Одни говорят, что он в Бога не верует. А некоторые примечали, что и крестится он по-разному – то двумя перстами, то тремя. То справа налево, то слева на право. Другие говорят, что верит он в своего Бога, сокрытого. Примечали его в тайге, у камня какого-то на коленях стоящего. А третьи говорили, что он в бане устроил потайное капище языческое. Что каждый второй, пропавший в тайге, это его рук дело. Что приносит их он в жертву и кровь их теплую пьет... Егор отчего-то устал слушать треп Мальцева и пихнул локтем в бок «правнука» по имени Павел.
- Тебе не надоело это слушать? Тем более про своего деда?
- Пусть рассказывают… Путь то длинный, скучный. А дед сам, мне кажется, эти слухи  распускает. - Машина слегка подпрыгивала на колдобинах, - Ну, если не распускает, то поддерживает. Может отпугивает, может приманивает кого – не поймешь. - Охотинспектор перестал разглядывать прыгающий за окном пейзаж и оборотился, наконец, к Егору. - А так: человек как человек. Но, конечно, своеобразный. Некоторые его боятся, аж лицом белеют, только вспомни про него. А мне так ничего.
И, вдруг,  «внучёк» как треснет Егора по коленке, и - улыбнулся:
 - Да просто люблю я его! Да не жесток он. Все наказания его – трудотерапия: огород вскопать, дров наколоть… При сельском быте, сколько наказывай – не перенаказывай – все равно всех дел на чужую спину не переложишь. Дед наш и вилы сам в руки берет, и лопату… и по огороду, по саду всё лазает, всё что-то поправляет.
Егор в отместку треснул таежника по плечу, дружески:
- А ты, значит, охотинспектор? Дед ваш, я так понял, везде своих людей рассадил. Вы, так сказать, тоже заняли нужную ему нишу?
- Пенсионер он, беспартийный! Кого он, куда, зачем – моих дядьёв рассаживал – не знаю. Они сами сели… За себя скажу – охотится не люблю. То есть, как промысловик. А лес люблю – я в нем как в колыбели мамкиной. И считаю – в лесу со всеми договорится можно… кроме людей, конечно. Так, что занятие моё – чистосердечно! - моё. Я еще, когда служил пограничником в Уссурийском крае, от того леса ошалел: тайга и джунгли! Там и понял свое дело. Там же после армии и остался… На все пять лет, пока высшее образование заочно получал.
Егор не заметил как вновь стал журналистом:
- Что, с китайцами были проблемы?
- С китайцами всегда проблемы… Только он из своей толпы вышел, отделился – сразу проблемы. Свободный китаец – зверюга, почище бешеного волка, особенно в тайге. Хотя наговариваю я на них, наверно. В других-то местах я «свободных китайцев» и не встречал. Всегда – кучкой: работящие, почтительные…
- А это правда, что китайцы скупают сорок по сто пятьдесят долларов штука?
- Бывает и дороже, на кого нарвешься. Сразу скажу – я не знаю для чего им сороки. Но предполагаю, что они там такого со своей экологией намутили – не вообразить, не рассчитать – это надо только видеть. Но Китай – Страна Запретная. Секретнее Северной Кореи.
У них всё по «зонам»: «выставочные зоны», «торговые зоны», «зоны для отдыха», и, конечно, «зоны для «отсидки»… «Зоны древней культуры», там всё такое – «отреставрированное», в итоге, сплошь «новоделы», фуфел, в общем… Есть «зоны для умных», «для дураков», и хрен ты просто так из одной в другую попадешь. Наверно, сами китайцы не знают, что в соседней «зоне» происходит, как живут там, что думают… Для нас они все: «Китайцы». Но есть «Великокитайцы» – «Хань», и еще четыреста национальностей, а было сто лет назад шестьсот. И как «Ханьцы» с этими национальностями обращаются, никто толком не знает. Только предполагают. Но с китайцами, говорю, предположения бесполезны. Что и как делают Китайцы, это всегда надо видеть своими глазами, чтоб хотя бы оценить. Знаю лишь, что некоторые семейства числом с наше немалое село до сих пор живут в норах, ну чисто зверье, и месяцами не видят ни хлеба, ни риса, питаясь одной рыбой, что набьют примитивными острогами. В общем: каменный век.
А сороки… сороки одни из моих любимых птиц. - Охотинспектор поплыл словом за мыслью, а Егор не останавливал, ни перебивал: привычное дело в долгой дороге, вместо радио  слушать байки попутчика. - Сороки – хозяйки, держатся семьями. А кто без семьи, значит, на гульбище – подругу ищет. У сорок все процедуры четко отлажены: охрана, охота. Прием, пищи, сон… А ворон гоняют! Этих, разбойной натуры птиц – считают своим врагами и бьются, чуть ли не насмерть. Но вороны, только увидят, что не имеют подавляющего численного преимущества, тут же снимаются и удирают. Вообще, это антиподы – наши вороны и сороки. Вороны – ворюги. Живут и питаются бандой. Шайкой, со свободным входом и выходом особей, без четкой иерархии. Пищу принимают всем скопом, свалкой, никто никого не охраняет. Пихаются, давят друг друга – лишь бы побыстрей и побольше нажраться.
Не как сороки – из них кто поел немного, так даёт другим. Одна сорока слетит с ветки – чтобы поесть, а другая на ветку взлетает тут же – чтобы караулить. А чаще: три-четыре  внизу. Молодым дают подольше с пищей копошиться. А один-пара, кто постарше, те чаще на верху – подольше на ветке сидят, и головой на 360 градусов крутят, сторожат, значит. Поедят молодые – потом на пост, – потом опять вниз: на приём пищи, а не успел – опасность была или еще что, так все правильно – в следующий раз недоевший первым будет.
А вот вороны жрут, когда уж всем, кажется, хватит. Всё равно: толкают друг друга… Мешают: лезут и набиваются, просто фаршируются зерном. Обжираются так, что взлететь не могут. Крылами мах-мах, а без толку. Потом пытаются с разбега, что твой «Боинг», в  раскоряку – со смеху уписаться.
Помню одну так зерном раздуло, она не то что взлететь, на «взетную полосу» вырулить не могла. Всё её заносило в сторону. А тут – сороки! Да так её, кумушку, отчихвостили, что совсем без хвоста осталась. Она так потом и «летала» – без хвоста. Преимущественно: «вверх – вниз», и жить осталась на том дереве возле амбара. В листве пряталась, а пожрать спускалась, не планируя – плюхаясь, эдаким мешочком с дерьмом…
 А как дерутся сороки! Что твои каратисты, профессионально: крылом под ребро, лапой с разворота в грудину, другим крылом ложный замах и клювом по черепу. Они и листву опавшую не разгребают клювом в поисках еды, а расшвыривают лапами, словно тренируя удар.
Натуралист аж светился лицом, рассказывая о своих наблюдениях.
- Интересно… очень интересные наблюдения. Вы говорите о животных, а слышится: о людях. И видно – межвидовая борьба у вас как борьба… ну, чуть ли – не борьба Добра со Злом. А своих, мелких, сороки, случаем, не лупасят подзатыльниками, жизни обучая? – не удержался и сыронизировал Егор.
Тут «правнук» вспыхнул. Видать, старый, наболевший с кем-то спор, до ран, до дыр затеревший душу вылез:
-Да что вы все только о внутривидовой борьбе! А о взаимопомощи внутривидовой – ни слова! Как душит и пожирает своих лишних детенышей – ну не прокормится в ареале! – тигрица или львица. Это каждый ребёнок знает. А как самка спасает, даже не своих, порой, детей, жертвуя собой, или раненая приносит их к людям? Проще же – брось, пройди мимо! Или сожри – еще и польза, для внутреннего потребления!
 А как самцы ухаживают за детенышами: обучают, тренируют, охраняют глаз не сомкнув, кормят, сами голодные оставаясь, помогают запрыгнуть повыше. Коты, вон, и под локоть тянут малыша, и под зад запихивают, а сами запрыгнув, сверху лапу протягивают, что тот альпинист руку помощи! Это дарвинисты не замечают, так, может, упомянут вскользь. А ведь на этом стоит современная цивилизация: «человек человеку волк», «львы жрут своих ненужных детей!», а мы цивилизованные, мы кусаться не будем, мы – в суд, по любому делу, мы детей кушать не будем, мы в детдомах их оставляем – мы цивилизованные. А как тигрица сама разодрала свою лапу и, оставляя кровавый след, уводила хунхузов – китайских бандитов – от своих тигрят? Как старый волк бросался на колючую проволоку, чтоб молодые по его спине ушли на свободу? Скажут, сработал механизм спасения вида?
А что ж ты, сука, вид свой не спасаешь когда у тебя миллиарды долларов, а твой народ вымирает? Что не делает правительство, а все равно вымирает. За пятнадцать лет со ста пятидесяти до ста сорока миллионов население уменьшилось – что ж у вас-то механизмы спасения рода не срабатывают!? Потому, что не отстреливает Великий Лесник слабосильных да хитролживых в Лесах Божьих…
Не мог Бог сделать зверя человечней человека. Это «прагматичность» и «рациональность» – превращают человека в бездушное чудовище. Не с того конца считаем. Как мы воспринимаем мир, таким он и будет. А «прагматичность» лишь описательная характеристика, и  лежит вне человеческого смысла. Всё, как в классическом примере со стаканом – «Стакан наполовину Полный или Стакан наполовину Пустой». Разное восприятие – разная судьба.
Охотовед стал возбужден своею же речью, двигал руками, и едва не заехал в лоб Егору. Журналисту было не  увернуться, но он успел перехватить руку запальчивого собеседника:
- Да, верю. Не кипятитесь, молодой человек! Верю я – вам человека шлёпнуть, что два пальца обоссать.
Охотинспектор посмотрел на катающийся по коленкам свой «ремингтон», точно не узнавая. И сказал, без затей:
- Да. Только руки после вымою.
И они отвернулись друг от друга, будто разругались. Егору стал отчего-то неприятен этот «сильно» добрый и правильный «человек с ружьём». А может потому, что сам не задумываясь, жил по законам тем, что, оказывается, и у зверей далеко не закон, а лишь правила обстоятельств. А тут ему на то указали, и назвали, ненароком, его «тайное» имя: «Хитролживый». Ведь, так и есть: сколько раз он связывал по наитью факты, сколько раз надуманно приписывал характеристики и оглашал сомнительные выводы, а потом, затая в душе волнительную пляску, ждал – пролезет, или нет… И решил – глупо всё: и это, и то. Пихнул в бок «правнука».
- Выпьем, что ли, за знакомство, Таёжный Человек!
«Правнук» поворочал боком и все-таки повернулся:
- Ну, ладно, давай, «Городской Дальше Некуда». – Согласился на «мировую» таёжник и пододвинул ногой сумку с егоровыми припасами.
- Всё то  ты замечаешь! – ерничал журналист, доставая стаканы, - где злое спряталось, где доброе валяется. А потом анализируешь, наверно, взвешиваешь …
- Нет... Хотя ты прав – я примечаю всё. А вот запоминаю лишь Примечательно  Доброе.
- «Да не убоюсь я зла!»… Так, что ли? Натворю и не вспомню?
- И так тоже.
- Ну, тогда: поехали, - Егор булькнул собеседнику в пустой стакан жидкости из пластиковой бутылки, - только осторожно: спирт!
- А «не убоюсь я»…

*

После примирительных сто грамм пикировщики задремали. Егор проснулся, когда  микроавтобус уже остановился и выключили мотор. Выбравшись наружу, он узрел настоящую барскую усадьбу, правда, в «тёмном» таёжном стиле массивных кругло-бревенчатых построек. На холме «терем». Справа конюшня с открытыми воротами и мужичонка рядом, обтирающий лошадь. Слева, как потом объяснили, «гостиница».
 Дед ведал чем-то вроде охотничье-спортивного клуба. Приваживал охотников и просто любителей прогуляться на природе. Не бесплатно, конечно. Были у него и «черновые» работники – конюхи, егеря и кочегар. Еще «бухгалтером» и «директором» кто-то из правнуков. Но нынче в усадьбе никого посторонних – дожидались «киношников».
Не успели разобрать вещи, как всех пригласили отобедать, а потом в баньку с дороги. «Киношникам» накрыли на дворе, а Мальцева с Егором пригласили в дом, за хозяйский стол. Войдя и обозрев сервировку, Егор понял, что дискриминации тут нет – на хозяйском столе все было то же, что и на гостевом. Только у хозяина не стояло бутылок со спиртным и «колой», а были кувшины с особой брагой, на вкус казавшейся сладким шампанским, но с изюминкой. После двух кружек приходилось вставать, опираясь на руки и идти, цепляясь за стеночку – ноги не чувствовались совсем. Но сей секрет Егору стал известен по завершению трапезы.
Собравшихся за столом представил «правнук»-охотинспектор:
 -Двуреченый Степан Алексеевич - директор ТОО «Лесное» на базе бывшего леспромхоза. Двуреченый Семён Алексеевич - директор ТОО «Молочное» на базе бывшего совхоза. Двуреченый Петр Андреевич  - директор  ТОО ЧОП «Сапсан»…
Тут его прервал вставший со стула человек в деловом и недешевом элегантном костюме, так диссонирующем с окружающими бревенчатыми стенами:
- … Созданного на базе личного имущества сотрудников. Руководил районной милицией. Так что, если что противозаконное случится  здесь, - при этом он почему-то задержал взгляд на директорах ТОО «Лесное» и ТОО «Молочное», своих двоюродных братьях, - или еще, где-нибудь: обращайтесь через меня в органы. Всё значительно живее будет. Или позвоните. Или, вот, - через моего сына, Игоря, он у меня шофером. Я его до вас прикомандирую – помочь что, привести, разузнать…
Братья Степан и Семён были, видно, погодки – оба округлые, коренастые, с сединой в волосах, только и особого отличия – Семён «Молочник» по-спортивному коротко стрижен и с усами – моложавый такой. А Степан «Лесной» с волосами до плеч и с давней небритостью, переходящей в мелкую бородёнку. Андрей Петрович был повыше их, и лицом подлинней, с аккуратной деловой прической на голове.
Тут открылась внутренняя дверь, и вошел Хозяин. С палкой-посохом. Поставил его рядом со своим экзотическим, то ли стулом, то ли жестким креслом с высокой деревянной спинкой, обвитой узловатой, немолодой, в руку толщиной ивой. Хозяин сел. Прическа полугоршком, под старину, волос с сединой, но и с чернинкой, борода того же колера. Длинная ухоженная, подстрижена под лист, сужаясь кончиком. Рубаха - бежевая косоворотка, но, заметно, что из плотной хлопковой ткани, хорошего качества. У нас называвшейся «бумазеей», а заграницей ставшей «джинсой». Рубаха,  если не домашними искусницами, то непременно на заказ шитая.
  На румяном, чистом, без заметных морщин, лице степенная борода казалась приклеенной – «фальшивой». Сколько ему, - сто с лишком лет?
- Ну, что? Все за столом? – молвил хозяин, обводя взглядом «застольников», всех вставших как по неслышной команде. И задержался острым взглядом черных глаз на Егоре. Как до затылка просверлил, повел взглядом дальше, и, закончив осмотр, кивнув головой, сел. Зычным голосом позвал:
- Надежда! Неси, накладай!
Пришла работница, держа в полотенце объемистый чугунок, из-под крышки которого разнеслись ароматы летнего, без консервантов щавельника на бараньем бульоне. Хозяин брал из стопки керамическую глубокую чашку, подставлял поварихе. Та, крутанув разок половник, вынимала и накладывала. Хозяин смотрел в гущу, то ли что-то оценивая, то ли, ворожа. Потом осматривал едоков, смотрел еще раз в содержимое миски и кивком головы указывал, кому сия порция предназначена. Тому по рукам передавали чашку. Хозяин брал вторую чашку, и всё повторялось: повариха,  крутанув жижу в чугунке, накладывала очередную порцию, дед глядел в чашку, потом на людей за столом, потом опять в чашку и передавал её кивком головы, указав кому.
Указанные получатели порций никак не соответствовали ни по порядку сидения, ни по рангу, ни по возрасту. Каждая порция через эту таинственную для Егора процедуру становилась «именной», индивидуальной порцией каждого. Потом помощница разлила в подставляемые хозяином кружки  домашнюю брагу. С кружками произошла та же процедура передачи. Оценка содержимого, осмотр стола в определении кандидата, опускание взглядом какого-то послания в содержимое и передача носителя адресату.
- Ну что родные, да приезжие. Молитву кто прочтет сегодня?
Тут Степан «Молочник» попытался что-то пробубнить:
- Да какая е…
Но был прерван очевидным стуком под столом. Верно, кто-то пнул.
- А как же, Степан. Может у приезжих, какая своя вера есть, мы то свою знаем и с первой ложкой сглатываем. А, поди, у чужих то и обряды свои застольные да пристольные есть. Не грех послушать: с чем люди живут да кушают. - Взгляд хозяина прошелся по кругу и опять уперся в Егора.
- Мы приехали немного поработать тут у вас в лесу. Вот… а обрядов, каких особых… ну, разве что чарку пропустить перед употреблением пищи – за здоровье всех и за знакомство. А молитв не употребляем мы нынче.
- Как это – не употребляем? Ты ж только что уже помолился! Пожелал всем за столом здравия. И про знакомство сказал. Верно, грех это – с незнакомым человеком за стол садится! Верно, подметил! Да, товарищ майор?
И Фальшивый Дед перевел черно-огненный взор на отрешенного Мальцева. Тот будто поперхнулся чем, и, слегка испуганно, но медленно растягивая слова, поправил:
- Ошиблись вы, Серафим Савельевич, старший прапорщик я.
- Ты уж прости, старика. У нас стариков память кака: то, что пол века назад как вчера было помнишь, а то, что здесь да надысь – со вчера мешаешь.
Вот помню, знал я одного лейтенанта, вылитый ты. К нонешнему уж майором должен быть. И другого лейтенанта помню. Тогда «замкомроты»,  их звали лейтенантами (?)… Всё за дочкой моей увивался, был один. А сейчас будто за столом моим он мне привиделся. Тьфу, ты - чудна память стариковская. Сам удивляюсь! А, товарищ Колобов?
На этих словах у Егора зазвенело в голове  и он, с трудом разлепляя в раз пересохшую гортань, спешил сказать, возразить, что другая у него фамилия, но с ужасом понял, что забыл её, фальшивую, по легенде  обретенную:
- Опять вы путаете – Кустов его фамилия, – выручил онемевшего Егора Мальцев, недовольно на него глянув.
 Егор спохватился:
- Так я сижу и не пойму о ком это вы, с кем разговариваете!
- Ох, извиняйте, старика. Ну, что, - поднимем бокалы, выпьем за знакомство?!

*

Выпили, преступили к трапезе. Хозяин хлебнул ложки две, задумался, встал:
- А приглашу-ка я хозяюшку нашу. Гости же в доме, а не по-нашему выходит. – И на этих словах дед встал, взял палку и вышел.
За столом тут же оживилось: молодежь о чем-то своем защебетала. Да и Степан с Семеном то же о своем зарядили - будто со средины разговора начали. А Мальцев, насупившись, наворачивал сытную похлебку, поочередно протягивая руку то к одной заедке на столе, то к другой. То черемшой хрустнет, то от домашней колбаски куснет. А за столом все громче и громче подымались голоса Степана и Семена:
- Да… вот, и не брала его никакая пуля, никакой взрывпакет. Такой вот был олигарх. Глубоко заговоренный. И надо ж выходит он как-то из своего банка, - весь в охране. И тут на него сверху мраморная статуя, им же купленная, вниз, - ба-бах! В лепешку олигарх и вся охрана при нём… Или вот, был случай…
- Врут всё ваши случаи! Сколько душегубов сталинских за восемьдесят лет прожили и умерли в тиши и довольствии!  Пока сам этим падлам об их паскудстве не напомнишь и Бог не напомнит! Око за око. За зуб – два зуба!
- Это называется «эскалация насилия». На кулак – палкой, на палку – ножом, на нож – пистолетом, - вставил слово знатока Петр Андреевич, начальник ЧОПа.
- Вот! Вот! Так и надо. А лучше сразу, последней стадией «эскалации»: только вякнул что не по делу – сразу кувалдой промеж рогов! Чтоб зря не блукал.
- Тише ты! - посоветовал Петр Андреевич.
- А ты, чё всё лезешь? Не твое дело!
- Я к тому: отец у две …
- А …,- Сельхозпроизводитель начал, было приподыматься над столом, весь гневный, но тут скрипнула, открываясь, дверь и в щель просунулась отцовская палка. Тут же Семён споро вдавился обратно в лавку, и принялся усердно хлебать из миски, попутно что-то в ней сортируя ложкой. Его брательник, супротивник - «лесной» директор, тоже от него не отстал. Засноровил кидать ложкой щи в рот.
Дед зыркнул вострым беглым взглядом. Кажется, всё понял, но молча уселся во главе стола. На свое место – на кряжистый стул с повитой спинкой, будто стянутой гнутым стволом молодого дерева. Ничего не сказал, два раза размеренно вкусил подстывших щей и лишь потом негромко молвил:
- Не выйдет матушка к столу. Недужится ей.
Принесли кашу, дед её также раздал с приглядкой, и налил по второй кружке браги.
После, как доели кашу, повариха принесла и поставила на стол блюдо с бараньим остовом, где на костях  еще было в достатке мяса, и дед махнул рукой Петру Андреевичу и сказал,  как старшему.
- Ну, наливайте, ребятки. Потом в баню. А я полежу пока.
И ушел из-за стола. Сгорбленный, на палку тяжело опиравшийся. Будто сдули его, выпустили завременные силы и молодечество.
Тут изрядно выпив и закусив жареной на открытом огне бараниной, все «застоловщики», цепляясь за стены и от того дурашливо над собой гогоча, перебрались в просторную русскую баню. Откуда выбегали нырять в холодную речку и опять же гоготали.
Из бани вышли никакие. Сев на завалинке перед «теремом» приняли еще по кружке браги. После чего их, никаких, растаскивали по комнатам и кроватям местные егеря да конюх.
 Егор среди ночи проснулся, выбрался на двор и спустил лишнюю жидкость с пригорка. А в дверях  столкнулся с хозяином.
- Присядем, Георгий.
Егор тупо сел. Дед протянул ему кружку и молвил:
- Выпей-ка. Мне надо, что бы ты меня услышал.
Егор выпил, и хмель не исчезла совсем, но ушла из головы, придавилась где-то внутри тела. Фальшивый Старовер сел рядом.
- Зря вы это дело затеяли. Зря.
- Про какое вы такое дело? - Все еще ничего не понимал Егор.
А Дед и сказал:
- Да с Фонариком Солнечным.
Егора обдало жаром, мир завертелся и начало теряться ощущение реальности:
- Откуда… Да вообще…
- Молчи. - Дед прикрыл ладонью его рот, - Я в этих лесах хозяин. Без меня тут, если что и деется, так то - вон у тех, что в погонах. - И он кивнул на дом, верно намекая на майора Мальцева. – Ну, так мне все равно - всё известно.
 Сороки мне вести на хвостах носят. Медведь-бирюк записки под корягой оставляет. Белки в орешках малявы подкидывают... Зря, говорю, вы затеяли шебуршню вашу. Не доросли. Всё вам баловство.
Так Мишке и передай. А то подумаю еще, что зря его тогда из болота вынул.
Так мне, что? Времечко вспять воротить? Тьфу! Да чтоб захлебнулся он той тиной болотной, паршивец! Спроси у него.
Дед хлопнул его по плечу и ушел. И Егор с пустой головой, лунатиком, отправился следом – спать.
Егор проснулся от тягучей боли в шее. Открыв глаза, понял, что спал не естественным образом. Быком, упершись в стенку, так и застывшим в стремлении прободать бревно. Выползши из дома, Егор уселся на привычную уже завалинку, и, тяжко вздохнув, посмотрел на здешний пейзаж.
С пригорка видно было, как в утреннем тумане два человека  вышли на заливной лужок. На стык двух речушек ли, ручьёв. Как посмотрели куда-то ввысь, прикрывая ладонями – козырьками глаза. Перекинулись парой фраз, отдававшимися веселящим эхом в утренней тиши, и взялись за косы.  Соприкасания двух острых полосок металла с сочной плотью жизни сопряжено вплетали в девственно чистый воздух звуки человеческой сути - рушить жизнь,  ради жизни. «Вжиг, вжиг!». И мир окружающий не противился этому насилию – принимал его как должное, обязательное и неотъемлемое от себя.
В этом кружащимся мире должны быть точки опоры бытия.
Из дня в день, вставая с первыми лучами солнца, вознося руки в хвале Его свету, человек выходит на одно и тоже поле, клочок его и Его земли, и совершает над ним действа, диктуемые цикличностью сезонов, урожайностью, оборотом сельхозкультур. И эти действа в своей вековой осмысленности, в кажущейся бездумности – обряд Божественной силы и значения – момент постоянства, точка вневременности, проявление сил вселенских.
И, как результат их противоборства, - устойчивость этого, кажущегося хрупким, бытия.
Человек выходит в поле. Человек смотрит в небо. Человек берет косу …
Два человека накосившись, но, не подобравши в стог сено, возвращались с поля. Это был Степан Алексеевич и молодой человек. Они заметили его, млеющего в целебной смеси полевых, лесных,  да и речных флюидов. Похмелье даже не успело и вякнуть о себе - вот уж и улетучилось вместе с поганым привкусом во рту. Косари подошли, и лишь вблизи Егор понял, что молодой человек - это девушка, стриженная под «каре».
- Познакомьтесь Георгий – моя дочка: Ольга.
- А что она тоже в тайге скрывается, как ваш дед – колчаковец?
Тут, засмеявшись, вставила свое слово девушка:
- Нет, я из города сюда Дипломную писать приехала. В городе невозможно же – друзья, попойки - сплошная личная жизнь!
-А-а! Вот и продались за глоток тишины прадедушке в рабство. Что он, мироед, пашет на вас, бедной? Спозаранку в поле гонит горбатиться!
Девушка Ольга опять залилась смехом:
- Это физкультура. По крайней мере, прекрасная замена шейпингу. Очень полезно для тазобедренного сустава и для всего позвоночника. Сейчас с утра в баню, потом в речку и пробежка до дому – и будет полный фитнесс!
- Красавица, наверно медик по образованию?
- Красавица: и медик, и будущий археолог. Если вы не заметили – очень совместимые, близкие занятия. И всё от стремления: в чем-нибудь покопаться.
- Сударыня, у вас неугомонные ручки. Девушка, - я вас боюсь!
А если честно: как может быть связаны поиски причин болезни и их устранение, то есть хирургия, с археологией? Археология сродни вивисекции или бабочку на иголочку и в коллекцию. Всё это мертвечина, всё и так уже давно ясно. Разве что поиски пиратских сокровищ. А так, историческая правда давно установлена, несмотря на пырканья всяких щизонутых индивидов. И археология, добавляет лишь утерянные камешки в керамику известного изображения.
Девушка прищурилась, что тот следователь на врага народа. И «выдала» заезжему умнику:
- Вы сказали «Правда». Не «истина», не «научный факт». А как известно Правда у каждого своя. И это так верно в свете теории Времени одного ученого.
Время не линия, как мы её привычно чертим в графиках, а скорее полотно. И  точка «Личного Времени», для каждого объекта-субъекта – своя. Но это точка больше похожа на лунку. Чем весомей, плотней объект - тем глубже лунка. Событийный ряд стекается к этой точке, лунке  – и из будущего, и из прошлого. Тут только одна беда для нашего восприятия – этих точек бесконечное множество. Но отсюда есть очень важный вывод. И Будущее и Прошлое стекается к конгломерату точек нашего континуума. То есть, сама ткань не только Будущего, но и Прошлого формируется сейчас, - девушка обвела рукой вокруг, -  Здесь и сейчас.
Егор захлопал в ладоши:
- Каждое новое поколение  видит свое Будущее исключительным, совершенно небывалым и по-своему смотрит на Прошлое.
- Нет, вы не поняли. Не только чьё-то «мнение» формируется, и меняются взгляды. Изменяется сама физическая ткань Прошлого!
 Вот мы сейчас все чаще и чаще находим артефакты. Такие куски, как вы сказали: «керамики», что они просто ломают известное, привычное всем изображение Прошлого, а значит и нашего Будущего!
Ведь, что такое «Правда»? Вот, можно считать, что наши предки жили в дикости. В бородах и шерсти. И лишь урывками обретали через европейских пришельцев-завоевателей Культуру. Наши предки смогли выползти из леса и построить великую империю лишь под руководством Европейцев. Но ослабла Руководящая Рука. И вот результат: опять деградируем. Воруем и пьем, шерстью обрастаем.
 А можно верить, что у нас была великая Цивилизация Севера и лишь усталость и пришельцы-прелестники - сбили с пути. И каждый наш шаг в будущее был путем деградации. Надо вспомнить старую веру и вернуться на путь.
 Первая Правда ангажирована, и, следовательно, научно обоснована. Теория норманнской государственности, германские и византийские влияния,  монгольское благословенное иго, польские и венгерские моды 17-го века, Российская Империя под руководством германской династии и т.д. и т.п…
 А вторая Правда - она от души. И, почти сплошь, - из фальсификаций. Дилетантский бред и вредные фантазии. Ну, плюс несколько странных, вне-концептуальных археологических находок. Но, если Первая Правда тебя вводит в коридор исторического детерминизма и фактически принуждает к полурабской трудовой деятельности, традиционной обрядовой церкви, покорности пред власть имущими, то Вторая Правда, пусть надуманная и фантазийно-бредовая, должна плюнуть на любые факты опровержения себя. Она идет от сердца, и опорой ей - только ты. И тебе по своей воле вершить её, опираясь только на себя. На стержень, вбитый  меж небом и землей. Сквозь собственную душу.
И опоры крепче нет. Будущее опрокинется в Прошлое. И то, что не было -  станет.
Егор опять зааплодировал, совершенно искренне: у девушки так прелестно горели глаза.
- Браво! Спич, достойный Валькирии! Девушка, что вы делаете сегодня вечером?
- Косим вторую порцию шейпинга, Мужчинка довольно средних лет. До скорых встреч, Ковалейро!

В открытую дверь было слышно, как в доме затрезвонил телефон. Девушка заскочила в дом и тут же выбежала с полотенцем в руке, направляясь на задний двор в баню. Телефон трезвонил долго – никто не подходил. Егор решил сам взять трубку:
- База Двуреченого слушает.
- Кх, кхым, - Мальцев? – спросил из трубки непривычно настороженный голос Михаила Фёдоровича, - Колобов? Егор? Егор! - Ну, как там у вас: обустроились? Эксцессов не было?
- Да, - не было. Проехали до места спокойно, встретили хорошо. Хорошо покушали, хорошо в баньке попарились…
- Молодцы, так держать. Только не расслабляйтесь. Когда планируете приступать к Съемкам?
- Сегодня ребята будут осматривать местность, натуру, так сказать, подготавливать технику. А я допишу сценарий. Всё же впопыхах.
- Молодцы. А то мне сегодня как-то тревожно стало, задумался я о вас, о тех таёжных краях. Задумался и подавился глотком вина, представляете, господин журналист? Не в то горло пошло, - поперхнулся так, что на пол свалился. Ребята, помощники мои, еле откачали. Еле выдавили над ванной тот глоток... А вылилось с литр – не меньше. И не вина, а какой-то жижи вонючей... Не пойму: что-то запах какой-то, знакомый…
- Извините, запамятовал спросонья. Важно это или нет… в общем, ночью, когда я по маленькой нужде пошел, дед местный перехватил меня. Как его? А, Серафим Савельевич! Говорил, что-то бурно, а под конец просил передать какому-то Мишке: «мол, зря вы затеяли шебуршню вашу». Говорит: «А то подумаю ещё, что зря тогда из болота его вынул»… Вот, а к чему он, - не знаю.
На том конце провода тревожно затихло. После раздался взволнованно-испуганный голос:
- Егор, найди его, позови к телефону. Объясни ему, что мы все делаем во благо, …нет, все не то. Скажи – все не так, как ему кажется!… Нет, спроси – что ему надо, наконец! Пусть объяснит позицию. И позови Мальцева! И деда поищи! Быстро!
Егор недоумевающий, метнулся в комнату, где на соседней с его  койке тихо-мирно спал Мальцев. Нещадно пихнув его в бок, Егор скомандовал в голос:
- Подъем! Начальство на проводе! Быстро.
Сразу видно служивого. Скатился с койки и безропотно засеменил, с закрытыми еще глазами, из комнаты. Егор только успел подправить за плечи его движение - в направлении телефонного аппарата. И сунуть в руку трубку. Напарник тут же и сказал:
- Мальцев слушает.
Дальше только кивал, всё более просыпаясь, и всё шире открывая глаза. Потом сунув трубку в руку Егору, направился на хозяйский верхний этаж, как был - в трусах и майке. А из трубки звучал уже весь в себе уверенный начальственный голос:
- Егор, не бери в голову, что происходит. Это тебя не касается. Твоя задача снять фильм. Приступай.
- Ну, вот: сценарий допишу…
- Отставить! Приступить к съемкам сегодня же! Сценарий делай по ходу дела – от сцены к сцене. Потом монтажом уложишь, доработаешь. Работай конкретно по отдельным ярким сценам. Я в тебя верю. Советуйся с киношниками – ребята не с улицы. Действуй.
Егор чуть не рявкнул по инерции: «слушаюсь!».
Почесал затылок. Лишь теперь до него дошло, что «какой-то Мишка», упомянутый Фальшивым Старовером, - и есть их Михаил Фёдорович!


*

Егор попросил оператора подобрать ракурс, когда определил первую сцену для съемок на натуре. Егор собственной персоной, одетый по болотно-походному, положа ружьё и ногу в сапоге на валежник, сам сидя на пне, одухотворенно оглядывает местность с листом бумаги в руке.
- Здравствуйте, дорогие читатели. Сегодня мы разговариваем с вами не со страниц нашего журнала, а из дремучей тайги, где местная живность видела из людей лишь староверов, да «держиморд» из НКВД со своими «подопечными» зеками.
Товарищи из этой  серьёзной организации умели прятать тайны. Зарывать в землю, хоронить в архивах или закидывать подальше. В тайгу, например.
И вот мы здесь и ищем тайну. Или хотя бы следы тайны Величайшего открытия сделанного российскими, советскими учеными. Изготовивших уникальный прибор, делавший неизбежным прорыв в Энергетике и открывавший доступ к фантастическим технологиям.
И, как водится в наших просторах, в награду ученых одели в серые бушлаты. Сунули в руки лопаты да кирки и запрятали подальше в лес, на голодную пайку.
Мы начали поиск, неколебимо веря в правильность своих мотивов. Но первые же документы, найденные нами, заставляют задуматься.
Егор, приглушив тон, принялся читать с листа:
«…Мы столкнулись в итоге с такими возможностями с такой вариативностью применения, что захватило дух и закружило воображение. Но после долгих бесед с коллегами и раздумий, я решил, что наше открытие в сегодняшнем мире лишнее.
Некоторые мои коллеги на западе твердят, что у жителей земли две проблемы – Еда и Энергия – решим их и наступит мировая гармония.
 Большевики же твердят, что всего было б вдоволь, распредели человечество правильно ресурсы, чему мешают сложившиеся отношения, продиктованные «высшим», «паразитическим» классом – смени его, «срежь» и всем будет счастье.
Энергия, дармовая энергия, не сделает мир чище и справедливее, наоборот – закабаление народов усилится стократно, попади оно к капиталистам. А останься здесь, так некоторые горячие кавалеристы, пересев на «летучих коней», выжгут полмира, срезая зажравшуюся  буржуазную верхушку.
Нет – изобретения не будет. Мы советовались с Николой. Он, со своей стороны сделает то же самое. Хотя он, по крайней мере, может выжить. А мы - сомнительно».
Фамилия человека написавшего эти строки: Маслов. Великий Русский ученый, друг Николы Теслы и Сергея Капицы. Эти строки этот человек писал в никуда. Адресата он называет только «Любимая». И ни фамилии, ни имени, ни другого ласкового прозвища. Писал он на вымышленный адрес. Такого дома и такой улицы не существовало в природе.
По-настоящему, писал он своим цензорам, писал он своим надсмотрщикам и палачам. Мы не знаем их реакцию. Но этот человек заставил нас через десятилетия - задуматься и усомниться. Так ли порой не права безжалостная власть, бьющая по рукам, любопытно, бездумно и безответственно  тянущимся к крышке «ящика Пандоры»?
Но сегодня нас стращают «Последними Временами» и мы готовы бросить на стол  мировой политики Джокер Великой Энергетической Игры. Россия делает ход.
Закончив речь, Егор махнул рукой, что, мол, хватит, - снято и, не дожидаясь команды, слез с пня, краем глаза заметив, как помощник оператора повернулся к помощнику режиссера и покрутил пальцем у виска, а тот в ответ неопределенно пожал плечами.

*

Егор разлегся на хладном камне и принимал ванну из солнечного света, просеянного сквозь сито листвы. Рядом миротворно журчал ручей, унося пустые хлопоты и надуманные заботы. Это несравненное по отдохновению местечко Егор нашел, бродя вокруг базы в перерывах между съемками, обдумывая следующую сцену фильма. Полукруглый заливчик ручья с подобием набережной из пары-тройки камней с плоскими спинами. Всё это в обрамлении светлых березок. Далее по кругу темной таинственной стеной мрака – тайга. И ты как бы паришь на светлом островке меж тьмой земной и небесной далью.
Закончилась съемка сцен, основанных на подлинных материалах. Вернее на их обрывках. Егор почему-то был уверен, что предоставленные документы были лишь частью большого архива. Выемка, выборка НКВДешная. Казалось, что кто-то уже составил свой сценарий. А, может, и отснял.
Вся работа делалась быстро, но пока основой были копии подлинных мыслей и чувств тех людей, сквозь строки которых кровилось то сложное время, то и отснятый материал, не смотря ни на что, дышал искренностью.
Теперь же они приступили к съемкам полной галиматьи. Прогулки по помещениям пусть охраняемого, но давно практически разрушенного объекта. Кругом торчали лишь остатки, остовы того, что когда-то работало, дышало механической жизнью.
Лазанье по узким коридорам и имитация раскопок закрытых или взорванных когда-то катакомб. Изображение волнительных моментов: «Вот мы подымаем очередную обрушенную плиту  - о, чудесный миг находки! -  какие-то надписи и раздавленные останки в зековских лохмотьях. А линии плана начертаны, верно, кровью этого несчастного доходяги». Сверяемся с текстом из письма, в нужную сторону сфальсифицированным, восклицаем, - «кажется, это карта к сокровенному!» Начинаем двигаться по плану. Сметаем всё на своем пути. Но – неудача: тупик.
Оказался не тот ход – неправильно сориентирована карта. И, наконец, - вот тайник. Металлический короб под слоем пыли. Открываем – и у нас в руках искомое Сокровище!
На плёнке кажется, что мы прорыли многодневные, километровые туннели. А всё крутилось на пяти-десяти квадратных метрах. Оператор просто Супер!
 Но и эти пять метров в затхлом помещении не прибавляли чистоты и свежести. И вот Егор лежал на камне, набираясь беззаботной наглости. Завтра перед объективами будет вертеть Изделие. Будет «изучать». Будет зачитывать по бумажке давно известные характеристики, глядя в пустой экран осциллографа. Будет шевелить провода, и дотрагиваться до каких-то еще инструментов и приборов, сотворяя образ Исследования.
Потом будут полевые испытания. С резьбой предметов разной толщины. Наверно еще с поджиганием и взрыванием. И умными, умными рассуждениями о способах и сферах применения данной находки Нового Века.
Дрёма закончилась чесоткой в носу. Открыв глаза, Егор увидел фею в окружении света, с тонкой веточкой в руке и в джинсовом костюме.
-  Это ваша работа - метить заповедные места? – строго спросила фея. – Не боитесь что камень, на котором вы изволили возлежать, вытянет всю вашу силу, а наградит воспалением почек и предстательной железы?
- Нет, светозарная, я собачьей шкурки подстелил.
Похлопал под собой по жилетке из местного «Шарика», выменянной у пьяного аборигена за радиоплейер.
- Знаток!
- Нет, просто – хороший парень, а у таких водится много умных и бывалых друзей.
- Не знаю, спасет ли вас собачья шерстка. Этот камень над самым омутом,  и докуда он в землю врос никто не знает. Может, и до самого ручья. А значит сила холода в нем неиссякаемая.
- Вот, слышу из милых уст речи старца.
- Это всё мне Дед рассказывал. Он о  любой кочке здесь такое может рассказать - и вечера не хватит.
- Кстати, не возвернулся ли Серафим Савельевич? Не давал ли знать о себе? Не присылал ли гонцом знакомого волка? Али знакомую рысь?  Нет? Ну, да ладно – одно беспокоит: не загнулся бы Старый где в лесу…
- Оставьте. Если где ему и снедужится, так в городской квартире, на мягкой постели. Для него тайга роднее собственного дома.
С того утра, когда позвонил Михаил Федорович и Мальцев пошел позвать на переговоры Фальшивого Деда, Серафима Савельевича не могут найти. Видел лишь конюх сквозь дремоту, как по первому солнечному лучу запрягал любимого Коника дед, с винтовкой через плечо.
Куда и зачем поскакал, не сказал. Но такое поведение деда для домочадцев было привычным. Дед, периодически, независимо от времени года, раз в два, в три месяца садился на коня и исчезал дней на пять, а, то и на десять. Все из домочадцев, кто когда-либо спросил его: где это он, и по какому поводу, пропадал? – за любопытство перелопачивали весь не малый дедов огород. Пусть и был тот уже вскопан. Это для вразумления – кто  хозяин в доме и окрестностях.
Нынче таких не находилось – все ученые. Однако Мальцев суетился. Звонил в милицию, ФСБ и морги. А также поставил на усиленный режим бдения ведомственную охрану объекта, где проходили съемки. Сам товарищ майор, пардон, - старший прапорщик - ходил хмурый и не выспавшийся. И резко вздрагивал от любого неожиданного треска в лесу. Егор уже боялся, что последствия Сережиного напряжения будут необратимы. Вдруг да не станет у него более остроумного и сноровистого партнера, а останется озабоченный бдительностью угрюмый солдафон.
- А хотите, Георгий, увидеть настоящее таёжное чудо? – прервала его посторонние думы фея. Фея по имени Ольга.
- Что это еще? Место, где местный медведь соорудил трехэтажную берлогу в стиле барокко?
- Нет. Появись здесь подобный «медведь» дедушка быстро бы ему предписание на выселение выправил. Чудо настоящее, природное. Пойдём?
- Ну, за такой спортсменкой, комсомолкой и просто красавицей и мертвый увяжется. Пошли.
Они двинулись вниз по ручью, перескакивая по камням. Через некоторое время путь вдоль ручья преградил мощный завал более похожий на засеку. «Ступайте за мной след в след», - предупредила Ольга и принялась подниматься по завалу, как по лесенке. Не оступаясь, не касаясь бревен руками.
Егор попытался соответствовать её легкости. Но, получалось криво - где ствол под ногой вздрогнет, где нога не так встанет. Словом,  пришлось карабкаться на четырех конечностях. Еще более косонтылым он стал на спуске с завала.
 За завалом послышался шум. Пройдя немного, увидели лесной водопад. Не широкий - высотой с четырехэтажный дом, но шумливый. Ольга в той же бойкой манере стала спускаться по,  кажется, отвесной стене вниз. Егор сначала перетрухнул, но увидел, что Ольга спускается, цепляясь за удобные, будто специально вбитые на равных расстояниях выступы, и, помолясь альпинистскому богу, приступил к спуску.
Спустившись и тронувшись в путь следом за милой проводницей, Егор почувствовал какую-то кардинальную перемену в воздухе заводопадной низинки. Пройдя по камням вдоль бурного размыва, они очутились перед дивным озером, будто нарочно спрятанным в тайге. Оглянувшись вокруг, Егор не увидел привычного пейзажа. Тайга здесь переставала быть собой. Она превратилась в джунгли. И Егор понял суть перемены – здесь было ощутимо теплее.
 Лианы свисали с сосен и лиственниц. На неизвестных ярко-зеленых кустарниках набухали крупные бутоны будущих цветов. Егор удивленно молвил:
- Что это? Заповедный сад Аленького Цветочка? А Чудище тут есть?
Ольга поманила его спустится за собой дальше, в ложбинку меж двух валунов, клыками вылезших из земли и похлопала по зеленому плотному ковру, смутно знакомой по телевизору травы, предлагая присесть.
- Чудище и хозяин здесь один: мой брат двоюродный – Павел. Это он посадил здесь растения из джунглей. Сначала Уссурийских.  Потом увидев, как они лихо здесь прижились, через знакомых выписал семена и других джунглей. С Окинавы, Южного Китая, Вьетнама. И еще откуда-то – не помню точно. Ну и вот - растет. Что буйно, а что изменилось до карликового состояния. Кое-что и вовсе сгинуло. Но главное не растения. Главное - эксперимент! Другие считают, что это блажь. Но у брата и хобби все с природой связаны. Мне нравится.
Главное - как это место появилось. Во время войны, зимой с сорок второго на сорок третий, Дед среди лютой зимы и сугробов нашел на этом озерце промоину. Вот здесь, прямо перед нами. Нырнул…
-Нырнул? Зимой?! Он что, в каждую прорубь ныряет у вас?
- Он здесь хозяин - как он посчитает, так то и есть. А всё непонятное есть непорядок. Нырнул, а здесь омут. Такой, что с первого раза не достал. Но дед упрямый.  А тут еще военные недалече, люто ненавистные дедом. Это дед те хитрые завалы понаделал, что мы только что прошли - еще до того, как он нашел промоину. Так дед искусно «поправил» движение военных не в чистый лес, а в болото. Они ведь всё расширятся хотели. И, конечно, везде совались. Но, как придавило, пришибло пару-тройку служивых в чаще, так и лазить перестали без приказу.
 А тут промоина. Под минус сорок морозец, а вода теплая. Может пакость какую учудили вояки? Деду надо проверить. И проверил. С самого дна этого глубокого омута бьёт теплый ключ. Якобы как-то «сияющий»,  там - в глубинной тьме. Это он сам, вернувшись, не удержался – рассказал домочадцам. Хотя про свои дела, про лес он никому не рассказывает без жесткой необходимости.
И сказал – это добрый знак – войне, мол, конец обозначен. Вонзили, мол, рогатину фашистскому зверю и дошла, достала она до самого  звериного сердца. Зверь еще полон сил, еще ревет, корячится, лезет вперед, лапами огромными когтистыми своими машет - а все уже. Смерть его уже произошла и не поправить ничего. Судьбу не изменить никак …
Егор заворожено слушал её рассказ полушепотный с глубокой женской хрипотцой в девичьем голосе:
- Да рассказчица ты знатная. Так бы и слушал, часы забывая.
- Это у нас бабушки рассказчицы. А и что им было делать темными зимними вечерами без электричества и телевизора? Только вязать да упражняться в краснобайстве.
- Я говорю: интересно подмечено насчет раны в сердце. Маленькая на вид рана, а знающему  ясно – вся эта громадина страшенная уже мертва... В оценке переломного момента той Великой Войны есть две позиции.
И Англосаксы и наши, Русские, спецы, считают, это случилось на Курской Дуге. Мол, немцы надорвались и больше никогда не могли собрать стратегических резервов, чтоб начать новые стратегические операции.
Сами же немцы считают, что это произошло на Волге. Именно тогда их поразили в самое сердце. И они сникли. Они увидели свой конец.
Вот парадокс – самый дисциплинированный, методичный и крепкий народ, а, получается, самый мистически ранимый…
- Да, вам с моим братцем бы поговорить. Через неделю бы, может, опомнились.
- Ох, извините сударыня, с вашей стрижкой порой забываешь, что передо мной прекрасная девушка.
- И поумнее вас, кстати. Об этом  вы забыли.
- И умнее и спортивнее. Один вопрос, - а когда мы целоваться будем?
Сказал так, баловства ради. И совсем не ожидал такой реакции. Она, положив на его шею ладонь, притянула к себе и встретила его губы губами с волшебным поцелуем. Поцелуем отупляющим, выталкивающим зажатое мороком забот существо в детство и дальше, дальше. Где нет тебя и  нет границ тел. Где сплетаются вихри человеческие в космический танец безвременья…
Он очнулся лишь, когда уже изошел нежданной страстью. Но, тихо, без вульгарных криков. Очнулся после того, как провалился в краткий сон. И вот они – голые, на пружинистом мягком ковре травы. И ноги их, сползли, сплетенные, в теплою воду.
 Очнувшись, они вяло одели лишь рубашки, а когда встали надеть штаны, Ольга посмотрела на воду и мимикой предложила занырнуть. Егор, молча, согласился. Вылез из наполовину натянутых штанов, снял через голову рубашку и, не разбегаясь, бултыхнулся в воду. Обреченно ожидая хваток мокрого холода. Но вода была тепла и воздушна, словно пронизана кислородом. От малейшего движения рождался фейерверк щекочущих пузырьков. Ольга без плеска спокойно вошла следом. Они, взявшись за руки, закружились в воде. И во второй раз забылись, сплелись страстью, подвешенные меж двух бездн. В одну бездну уводил теплый воздух,  в другую заманивала темная вода. Они, верно, могли воспарить. Они, кажется, могли утонуть. Но чудесным образом удерживались на грани бытия.
Когда всё закончилось, и они выбрались на берег, она всё-таки поддела Егора:
- И всё-таки я не вижу безумств и подвигов. А не слабо ли московскому рыцарю донырнуть до  родника на дне омута?
- Не слабо. - И он, издав боевой клич, с разбегу бросился обратно в воду. Он вдавливался, ввинчивался в глубину, и скоро она дала о себе знать давлением на уши и глаза. По его легковерным расчетам дно уже должно быть, а он будто застыл посреди бесконечности спеленатый смирительной рубашкою вод. Егора пронзил первобытный страх и он, перевернувшись, рванулся из водяных пут. По мере гребков страх лишь возрастал – а не перепутал ли он направление и  не греб ли наискось к поверхности, а то и параллельно ей? Кода он вынырнул, радость истерическая второго рождения выплеснулась хрипом. Вместе с остатком воздуха в легких, вместо крика. Доплыв до берега, он выполз на травку, отлежался. Ольга смотрела на него странно отстраненным взглядом  - то ли ученого, то ли колдуньи.
- Не буду врать, - сказал он, - не донырнул я. Подумалось в той тиши, - а на хрена? Там, наверху, в нескольких метрах надо мной – воздух, красивая девушка, природа. Жизнь – наконец! А что там внизу  - горсть камней и встречный поток воды?
- Внизу было, - так, малость. Преодоление себя.
- Преодоления себя? А зачем мне себя преодолевать? Я и так себе нравлюсь. Нравиться моя жизнь, моя работа… А донырни я и, вдруг, тьфу, тьфу, тьфу, - преодолей себя, - кем бы я вынырнул: суперменом? Идущим против всех и вся?
-  А может: «Идущим против рока Судьбы», - разве это мало? На это во всей истории человеческой единицы способны были!
- Да, помню, – древнегреческие герои. Но, практически все плохо кончили. Если не успевали вовремя сойти с ума, то убивали своих отцов и трахались со своими мамами… Рок обухом не перешибешь.
- Вставай уж, ученик киников. Я очень хочу есть, а недалеко фазенда Павла.
- Или его лаборатория?
- Это как посмотреть. Вставай скорее. А то там у меня такая какофония в желудке гремит, - медведи посбегаются.

*

Егор не заметил, как они вступили на «двор» ольгиного кузена. Тропинка расширилась и стала укатанной дорожкой. Начались какие-то загончики, клумбы. Потом кадки с растениями, клети с животными. И вот, обойдя роскошную пихту, увидели основательный просторный одноэтажный дом и сходящиеся к нему две длинные оранжереи.
Перед домом стоял большой стол, на котором лежала чья-то туша, и Павел разделывал её. У его ног суетились два хорька на привязи,- так показалось Егору, а приглядевшись, он подумал: «неужели соболи?!». Рядом на шесте с перекладиной  восседал белый лунь. Первыми их заметили соболя. Бросились к ним, насколько позволяли веревки и грозно затявкали. Что гостей, конечно, не испугало. А вот поворот головы луня и взгляд его огромных вопрошающих глаз заставил подобраться мыслишками, построжеть. Тут их заметил и сам хозяин, махнул, приветствуя рукой.
- Здравствуйте, Природоначальник. - сказал Егор и, не удержавшись, продолжил ехидно, - вы позиционировали себя как ценителя животных, и уважающий их более современного горожанина? А они у вас по клеткам сидят, да вон - на привязи мучаются!
-  А вы не заметили, что большинство вольеров открытые? Это их дома и животные их любят. А закрыты только больные и наказанные. Да они все сюда попали не ловлено. С каждым, что-то приключилось. Кто покалечился, а кто без мамы младенцем остался.
- А издевательство над вот этими милыми меховыми воротниками-недоделками?
- А-а! Ну, это Тузик и Лёвка. Сидели на веревке, и будут сидеть! Пока я не решу, что с этими сволочами делать.
 Во-первых, их все равно нельзя свободными держать при разделе пищи. Иначе всё растаскают и попрячут прямо на ваших глазах. А наказаны они за то, что прогрызли к птицам ход и своровали яйца, в том числе у сокола. Это ж надо иметь такую барсучью наглость, как он их еще не поубивал – не знаю!
В это время Ольга присев на корточки взяла на руки Леву и Тузика.
- Может и правда, на воротники их пустить, и тебе, Ольга, подарить?
- Не надо их на воротники, подари лучше так – живыми. Но с условием: проживать они будут здесь!
- Хорошее условие!
Ольга тем временем выпутала соболят из веревок и, прижимая их к себе, направилась в сторону дома и оранжерей.
- Не слушайте этого плохого дядьку, сейчас тетя вам яишенку приготовит.
А соболята, выворачивая головы, со слезами на глазах провожали  всё более и более удаляющиеся стол с теплым, свежепахнущим мясом.
- Как продвигаются съемки? - Спросил охотинспектор, и что-то не то было в его интонации. А вдруг…
- Съемки продвигаются к концу… А вы, Павел, не видели за последнее время Серафима Савельевича?
- Было. Заезжал на Конике.
- Что ж он к себе домой не показывается?
- Он не докладывает.
- Странная у вас семейка. И не сказать что антигосударственная. Вон, сколько начальников - весь район под контролем, считай. А все ж какая-то самостийная.... Не любите вы власть, ох, не любите! Или вся власть говно, пока она не ваша, коренная, так сказать? Уселись здесь сракой на богатства, и не подойди. Кыш - сами не съедим, но другим не дадим.
Кто вы такие против всей России, против Европы, против насущностей, неизбежностей развития мировых систем? За вас просто никто не брался по настоящему, а возьмутся – пыль останется! Тьфу – и нет вас! Заморочились фантазиями тысячелетних корней и праведностью перворожденной. Надумали своё – и по-надуманному жить пытаетесь – не выйдет!
Егор раззадоривался в ораторстве, сам краем разума удивляясь: с чего это его понесло облаивать приличных людей?
«А всё от привычки к лицедейным играм. – Впрыгнул из подсознания ответ самому себе. – К исполнению столичных постановок для провинции, типа: «Я Начальник, а ты тля». Это от удачного двойного траха, наверное, – мелькало в голове Егора, – расперло харизму».
- А пусть и надуманное! – взвился в ответ Павел, – Более полу тысячи лет по надуманному живем, а может и много больше.
 Пусть надуманное, пусть сказки, но если предки верили и с тем выжили и пережили, переломали многих «реальных», – так тому и быть. Вон, городской ты, а давно ли твои предки навоз с онучей отряхнули? Ветер – твоя жизнь, и слетит цивилизованность с первой тряской, и будете жрать друг друга, как лютые звери. Да вы и сейчас жрете, только салфеткой кровавые зубы промокаете.
 Ведь, что ты снимал? Ложью все перевертел, состряпал приманку для грызунов, прельстил светлым будущим на основе новой энергии… зачем тебе это? Ведь, правда и так здесь, разгляди только – сделай усилие.
Егора обдало жаром:
- Та-ак! Откуда тебе известно, о чём мы здесь и как снимали? Колись на раз, два!
- Ты с угрозами-то потише, а то перепугаешь местных пернатых неуместными выкриками, – сказал с усмешкой Павел, как бы невзначай крутанув в руке здоровенный тесак, - Это наш лес, и все здесь нам известно! И зря ты так распетушился. Тебя будто подменили… А это все бесята в тебе, с чего-то голос подали.
- Ты что поп, что ли? Какие «бесята»?!
- Обыкновенные, для городских. Бесы тщеславия, высокомерия и неприятия. Говоришь – съёмку заканчиваете? Наверно почуяли они кучу бабла, услышали, как медные трубы начищают. И что теперь с этими отсталыми, местными, церемониться и политессничать? Дело сделано, - отвались, что к ногам прилипло.
- Что поделать: слаб человек. - Развел руками Егор и уселся на табурет рядом с разделочным столом. - Ты, видно, праведник. Вот - в пустыни живешь, и ничего к тебе не липнет. Наверно, и птицы, завидев тебя, мимо серут. А мы слабы и оттого во лжи купаемся.
- Из века в век люди оправдывают свою слабость, свое непротивление тем, что Зло, всё равно, сильнее. Попробую в этом усомниться. Зло, это, как ты ненароком заметил, прежде всего, – ложь. Навет, пустые обещания, обманутые надежды, а апофеозом Лжи – Предательство и Провокация на созвучие – содействие, пусть, на невольное, порой, Лжи.
И вот катится как волна, как заболевание – катится Ложь. От одного человека к другому. Сколько ртов задействовано, сколько душ запачкано! А стоит нескольким, а, порой, одному, - не возмутиться даже, а просто промолчать, не повторить ложь -  и волна затихла. Ложь погибла.
Или как в армии – из поколения в поколение, из призыва в призыв: в части № «Эн» старослужащие унижали молодняк. Но создался, возник вдруг коллектив, который тоже прошел через эти испытания и унижения, но решили ребята между собой, без приказу (и в этом тоже соль!) - « а не будем мы бить, не будем унижать!» И так поступили! И всё! Они остановили быдловскую волну: « я унижен был, - униженный, унижу вас!»
- Красиво излагаешь, Старовер.
- Не знаю ничего насчет старой веры, - и выпиваем мы, и оружье в руку взять не за грех. А кого, если необходимо, если рвется сам на вилы, - так и пристукнуть, - отмолимся. А молитв у нас вон сколько припасено: дров наколоть, травы накосить, ростки посадить, зверюшек вылечить…
Павел, взволновано, принялся перекладывать на разделочном столе предметы.
-  Я наблюдаю за природой – за птицами, за зверьем, и ищу, нахожу аналоги, сравнивая. В китайском Дао и Дзене, в Японском Дзене и Синто. В Индии, в Европе, в Арабах. В элементах боевых искусств, гимнастики и медицине оздоровительной и омолаживающей. В правилах общежития, в добычи питания, в свойствах трав и прочего, живого… И сколько есть Творческого наслаждения в моей работе! И поначалу я так жалел, что это никто не знает, - я тоже любитель «медных труб», - но понял. Всё тянуло на дурную наукообразность, а подобные моим работы в читанных мной публикациях так мелки и заумны – вывернуты антропоцентризмом! Потом понял - после того как сам не смог внятно и интересно описать свои опыты.
Однажды я увидел, как синица свернула себе шею, ударившись о боковое стекло моего «УАЗика». Машина стояла, не двигалась, а птица решилась  пролететь насквозь! Её желание было вдохновенно творческим, но она не знала о стекле и тем более о его составе и способах изготовления.
Так и мы, относительно природы, бьемся и сворачиваем себе шеи. Мы видим свет, мы чувствуем проём, туннель, ведущий нас к новому знанию, новому бытию и новому смыслу. А преградой, вдруг, «стекло», которое мы не увидели и не почувствовали, а уже погибли.
 Где-то в нас самих есть грань чувственности, или вернее бесчувственности, которую мы вроде бы должны давно преодолеть. Научившись смотреть на вещи не прямо, а чуть сбоку, ловя возможные отблески невидимых преград. А не получается! 
Вот, вот, кажется, мелькнула! Вот, вот - поймешь, озаришься. И на тебе - новый смысл! Проход в параллельную вселенную, которая всегда здесь, всегда рядом с тобой, и движется в нем твое параллельное, твоё «Я»… Но все видения настолько кратки и рушатся разом, что не успеваешь ничего ухватить. Но остается удовлетворение – ты умеешь летать.
Я понял. Творческий акт самоценен сам по себе. Пусть, ни кем даже не увиденный, и не воспроизведенный. Он поднимается и наполняет собой некую ауру над Землей. Ауру, где мы все, живые и не живые, может, сотворствуем Богу.
И не просим у Него прощенья.
 Сотворствуем Богу, творим Бога, пусть часто и ломаем себе шею. Ведь не творящий сознательно Лжи человек только о чем и может просить прощения у Бога? Только за недостаточную разумность своих поступков. И не надо никакой славы. Она и так у меня есть – божья благодать!
Егор встал, деланно поклонился в пояс и рёк:
- Оставайтесь с вашей благодатью, господа «Праведники Фальшивые». Передавайте Ольге мою благодарность за приятно проведенное с ней время. Прощайте!
И повернувшись, пошел со двора, а возле Пихты не удержался – резко обернулся: и мелькнуло бородатое лицо Фальшивого деда в окне…

*

Завершились съемки. Состоялись сборы. Егор беспрерывно крутил на ноутбуке куски видеоматериала. Беспрерывно складывал и раскладывал пазл фильма. Мальцев мотался среди группы. Контролировал процесс сборов, следил, чтоб местные работнички не уволокли кой чего. Сокровенное Изделие, упакованное в несколько «одёжек» лежало в наплечном кейсе. Оно было закрыто на комбинированный замок и не спускалось с плеча майора.
Егор поначалу был в недоумении насчет поведения Мальцева. Измотанного бдительностью до посерения кожи и воспаления слизистой. А на вопрос – чего ж он так боится? Тот ответил, что от Серафима Савельевича всего можно ожидать:
- Очень тёмная, даже для специальных органов, личность. Есть сведения, которые считают  то ли опечаткой, то ли совпадением. Но они, не проверенные, говорят, что дед изменил свой официальный возраст. Что на самом деле ему сто сорок шесть, а может и больше. Что он с любой властью находил взаимопонимание. И не за красивые глаза. Он откупался: от кого просто деньгами, а кому и подыгрывал, например клад, старинный будто бы, показывал. А кому и сгинуть помогал, из неуместных.
От советской власти, говорят, он откупился, указав пару залежей, то ли золота, то ли каких-то еще, редких, металлов. Что он водил дружбу с колчаковцами, а, при случае, стрелял им в спину. Да и красных, как зарвутся да зазеваются, не миловал. Что он на своей лошадке доходил до китайской границы и повсюду у него соучастники. И с бородами, как у него, и без.
Может, он и на врагов Михаила Фёдоровича вышел? Слил информацию, да уже тридцать серебряников получил, за нашу погибель. Кто его знает!
Словом, был издерган Мальцев до края, если верил в подобный бред.
На усадьбе Фальшивого деда всё крутилось, будто ничего не произошло, и никто из домашних не знает, как  отсутствие хозяина может быть  связано  с присутствующими гостями. Группе даже накрыли обильный стол перед дорогой. На этот раз, правда, один общий, на дворе. За столом присутствовали и Семен Алексеевич и Степан Алексеевич и Петр Андреевич. Не было только Павла. И не было Ольги.
Откушав и выпив: «на посошок», уселись по машинам и тронулись. На душе у Егора скребло и плевалось. Зачем он так, по-хамски повел себя с хорошими людьми. Привычно рассчитывал на немое обожание и скрытую провинциальную зависть? Ведь он столичный и удачливый, а кто они? А вот, поди ж ты! Егор сам почувствовал себя мелким суетливым тараканом у ног Неизвестности. И в страхе оболгал, облаял неприемлемое, не объятое, и утащился вспять. По своим пафосным и башлёвым делам.
 А еще была там девушка Оля.
 Егор с невнятной тоской обернулся и посмотрел назад.
На пригорке застыла фигура конника с палкой винтовки за плечом.


Глава  Пятая.
Берлин  и  его  окрестности.
         

Третьи сутки Питер и Эндрю торчали в этой «факинг Джёмени».
Они  исколесили весь Берлин и окрестности, гоняясь за Кейном Элдриджем. Не раз, рискуя жизнью и репутацией, они рвались вперед, но всякий раз цэрэушник ускользал. А их немногословный немецкий помощник Гюнтер, без суеты излучал оптимизм. Но вчера после обеда он потух на глазах и посерел лицом. А к вечеру и позеленел, хватаясь, то за печень, то за поясницу, то пригибался к поджелудочной.
И вот они, впервые за столько дней скачки  начатой еще в Америке, никуда не спешат и потягивают сок в раю. Точнее Питер, - апельсиновый сок через трубочку, а вот  Эндрю – пиво, и уже с утра.
Эндрю еще с посадки в авиалайнер выпрыгнул из политкорректной колеи. Он был в беспрерывно подогретом состоянии: виски, ром, сидр, пиво, вино. Постоянно шутил, и всё с расистским душком. Его ирландская суть взмахнула крылами над Атлантикой и раскаркалась во всё воронье горло, коснувшись земли в Старом Свете.
Только с этого утра он поутих. Верно, пополняет запасы желчи, с пролетарской ненавистью озирая пейзажи «Рая». Курортное местечко под Берлином было, точь в точь как его описал  начальник отдела ФБР и, по совместительству: Отец его жены - дубовый лес, озеро и берлинский соловей, режущий оглушающую тишину. И весь этот рай под боком у мирового мегаполиса! Питер в телефонном звонке выразил тестю благодарность за сию обитель отдохновения.
 Тот заржал и признался, что ни о каком курорте для них он не договаривался, а местечко, где они оказались, нафантазировал. Он вспомнил придурковатые рожи немецких туристов и сюжеты из рекламы немецкого пива и представил себе тот «Эдем», где  они мечтали б оттянутся. И вот нарисованная им в уме картина, один в один, оказалась похожей на идеальное место для Правильного Немецкого отдыха.
Апельсиновый сок слегка горчил сожалением. Они так и не  смогли задержать Элдриджа. Они четко, с самого аэропорта, след в след шли за ним, наступая тому на пятки. Хотя  тот, кажется, и не скрывался. Развлекался в плотном графике. По ресторанам и аристократическим клубам. Не брезговал и злачными местами различного пошиба  - от сверхдорогого борделя до гашишного притона. Эндрю на правах старого охотника выговаривал Гюнтеру, их куратору из Интерпола, что, изучив повадки этого «зверя», пора бы сыграть на опережение и устроить засаду. Вот только где?
Да, и, конечно, здесь тоже, как  и в Америке, исчезли документы.
Дело было так. Утром, в то время, когда Питер и Эндрю проходили паспортный контроль в аэропорту, Кейн Элдридж явился собственной персоной на КПП военной базы под Берлином. Предъявил доверенность на изъятие документов за подписью генерала из Пентагона. И вывез 160 килограмм бумаги. Грузили солдаты базы.
На вопрос: «Был ли сигнал на задержание мистера Элдриджа агентами ФБР, «до выяснения?», - вопрос риторический, поскольку Питер держал в руках факс с данными на цэрэушника за подписью дежурного офицера о его приеме, - дежурный офицер отвечал «Да». На вопрос: «Почему не задержали?», -  звонко чеканил: «Не могу знать!», а на крик: «Мы затребуем вашего ареста!», - преданно таращил глаза и молчал.
- Вот где настоящая мафия, - бурчал Эндрю, зло, посверкивая на окруживших их военных законников, охранников, и, еще черт знает кого, в форме. В итоге, их выпроводили, со всеми возможными извинениями и заверениями в предоставлении списка исчезнувшей документации и всей информации о ходе внутреннего расследования.
- Надо раскидать это змеиное гнездо!- не унимался ирландец уже в машине по дороге в город, - ты видел, Питер, какие у них там наглые рожи! Даже улыбаться и вести себя мягко и корректно, как принято, когда рыльце в пушку, - не утруждаются! Вот такие - если воруют, то воруют! Так, наверное, Гюнтер?
Гюнтер, разместившись на переднем сидении рядом с водителем, хмыкнул:
- Вы, господа, где работаете?.. Или из Штатов никогда по делам не выезжали? – и, посчитав молчание за согласие, продолжил, - любая военная база даёт особый криминогенный фон, причём, повышенный.
Не знаю как дома, в Штатах, ведут ваши военные, но у нас - отрываются в увольнительных и самоволках по полной. Девочки, выпивка, -  чёрт с ними. Но им надо наркотики, азартные игры, а деньги уходят быстро. Тогда они продают все: от патронов и подштанников с сигаретами, до пулеметов и гранат. А когда приходит борт из Ирака или Афганистана, хоть прячься и не высовывайся. Тем воякам и наркоты не надо, - они завозят мешками свою. Им главное: в нашей европейской тиши покуражиться. Почему там, на месте не выкурят всю марихуану и исколют весь героин, а надо здесь? Или там страшно?
- Послушайте меня, «херр Дойче», не глумитесь над парнями, вас там не было, где были они. А ваших сограждан давно в боевых действиях не участвовало…
- И, слава Богу! Но наш спецназ в Афганистане работает, и без эксцессов.
- И, слава Богу, - поддержал  Питер немца, - так что прошу без насмешек, а по делу.
- С насмешками или без, а преступность в ареалах военных баз растет, и разгребать это мне.
- Я, по итогам поездки, подам руководству рапорт  насчет этого объекта и его контингента.
Но меня в данный момент интересуют ваши предложения по розыску и задержанию Кейна Элдриджа. Можно попробовать выйти на него через военных. Я спрошу центр о возможных крючках на каких-нибудь старых вояк на пенсии – знакомцев Элдриджа.
А вот насчет действующих… так просто к ним не подступиться, - чуть проявишь к кому интерес, его тут же вызывают в другую комнату для срочного телефонного разговора. Вы ждете час, два – все молчат, а на третьем часу вам сообщают, что лейтенант такой-то срочно командирован для выполнения секретного задания в джунгли Амазонии…
- Или отгоняет от радаров медведей на Аляске, - вставил Эндрю.
-Поэтому мы свои каналы задействуем, но результат не мгновенен, - ждем ваши предложения как знатока местных реалий.
- Фройнтшафт, О Кей?- примирительно добавил Эндрю, стукнув сзади по плечу Гюнтера, - Блицкриг давай. Движемся, движемся!
Гюнтер позвонил по сотовому, что-то быстро наговорил по-немецки, а ребятам в салоне сказал:
- Нам надо найти одного человека.
Питер полистал бумаги досье.
- Курта Заннемунда?
- Он умер.
- Людвига Кюрве?
- Эмигрировал в Канаду.
- Александера Йенса?
Уважительная тишина была утвердительным ответом.
Машина шла по широкой автостраде, и весь пейзаж, что был, это автомобили, и автомобили побольше. Заехав в полицейский участок района, где высилось немало новостроек, Гюнтер, представив американцев немецким коллегам, попросил помочь им в определении местоположения Йенса и удалился: «на пять минут, к руководству».
Господа из Нью-Йорка не долго скучали, -  подошел дородный полицейский и, приобняв их за плечи, с милой улыбкой повел куда-то. Питер уже приготовился к тому, что их начнут обхаживать как туристов и водить с экскурсиями по помещениям, но их путь закончился у окна допросной комнаты, у которого полицейский, сложив мышцы лица в маску серьезности, возвестил:
- Вот, господа. Эксклюзивно для вас. Минуту назад задержали в соседнем участке и срочно доставили сюда, - и ткнул пальцем, как указкой в экспонат на выставке, в субъекта за стеклом. Субъект был с честным лицом и в дорогом костюме.
- А кто он? Внебрачный отпрыск Олдриджа или племянник вашего Йенса?
Памятникоподобный немец юмора не уловил и доложил:
- Крупный аферист. Работал в районе контролируемом Йенсом. Много знает! Находится в розыске. По оперативным данным не бедствовал и особо не скрывался. Берлин большой город и разыскиваемому, главное, не попасться случайно на мелочи - нарушить Правила дорожного Движения, например, или попасть под облаву в наркопритоне. Но  в участок он пришел сам.
- Сам пришел и сдался? Я правильно понял? – переспросил Питер.
- Да, да! Очень странно: пришел сам и принес заявление на возбуждение уголовного дела! Вот …- полицейский вынул из кармана брюк мятый листок и зачитал его с выражением, на немецком. Окончив, с торжеством уставился на посмурневших американцев.
- Еще раз. Только уже на английском, пожалуйста, - проскрипел недовольный Эндрю.
- Ох, извините, коллеги. - И принялся театрально звучно, со скрипящим немецким акцентом, декламировать, переводя с листа:
«Прошу правительство Федеративной республики принять строгие меры против бандитской группировки возглавляемой «Немецким Ваней» (настоящее его имя и фамилию не знаю).
Во столько-то времени, такого-то числа, сего года. Меня, отдыхающего и свободно дышавшего весенним воздухом, на подземной стоянке дома номер такой-то по улице такой-то, взяли за локти двое молодых парней, устрашающего вида и против моего желания внедрили в салон своего автомобиля марки «Тойота – Лэндкруизёр».
Где принялись насильно кормить бананами, не снимая кожуры. Запихивая бананы в рот до самых гланд, со словами: «пока, мол, бананами разомнись, а тренер по минету скоро подъедет». А так же прочими словами на незнакомом мне языке. Потом мне сказали, что Ваня лично меня предупреждал, чтоб я бросил обманывать людей. То есть, то, чем я никогда не занимался.
Так же они передали, что Ваня сказал: «благие пожелания не подействовали». Так же  Ваня сказал, они передали, что я мешаю его бизнесу и, чтобы меня «успокоить», Ваня  через ребят сообщает мне, что продал меня одному турку - любителю мальчиковых попок.
 Вопреки  словам, это сообщение меня не успокоило, а сильно взволновало. Меня выкинули из автомобиля и приказали ждать какого-то Карачуна.
Спасите меня.
Прошу – примите меры. Расстреляйте работорговцев и их пособников».
Немец закончил чтение и довольный посмотрел на американцев. Конечно, ситуация выглядела забавной но к чему она им? - Подумал Питер и все-таки задал вопрос:
- А кто такой этот Ваня и для чего он нам?
- Йоханн Бергер, - официальный торговый представитель Российской фирмы «Тайга Плюс» специализирующейся на поставках пищевых добавок с содержанием пантокрина, экстракта женьшеня и другой сибирской флоры и фауны. Это вы прочтете во многих местных газетах в разделе реклама. А по оперативным, неофициальным данным, Йоханн Бергер – Вор.
- Что это значит: «неофициально»?
- Значит, он ни разу не был осужден по статье с формулировкой содержащей данное понятие.
 Йоханн привлекался у нас. А также в России отбыл срок. Но все по статьям за хулиганство и причинение вреда здоровью, без отягчающих, то есть - трезвым и без корыстного умысла.
Старый бизнес Вани, до его поездки в Россию, был конвейерного типа. Он упрашивал стариков способствовать угону их собственных автомобилей. За небольшую плату, к тому же старики получали страховку. Тем же, у кого страховка истекла, а таких было много, он советовал заключить её срочно. Результат: обыватели не платили за утилизацию их автотранспорта, а получали деньги дважды: от Вани и от страховщиков. Ваня не рисковал людьми, не курочил машины, а имел мирный, почти легальный бизнес. Автокомпании продавали больше новых авто. Старые машины не захламляли маленькую Германию, а помогали множеству бедных россиян задешево осуществиться мечтам о своем личном транспорте. Единственно, кто страдал - это страховщики. Но, верно, не сильно, по крайней мере, Ваня ни одного не видел с протянутой рукой у входа в метро.
А вот амплуа этого дрожащего Мошенника с заявлением на Ваню было прикидываться представителем банка, страховой компании, или судебным исполнителем. И обирать бедных бабушек.
Но странность была в том, и этого заявления, в частности, что Ваня сам лично этим бизнесом давно не занимается. Он его продал, и нынче лишь контролирует. Даже имени Вани не должно было возникнуть в этом деле.… И о чём «Заявитель» долго так раздумывал от момента происшествия до сего дня?
- Ну, что - разомнемся коллеги? – сверкнул Харроу глазом по лицам полисмена и напарника.
- Разомнемся, - согласился Эндрю и сладострастно хрустнул суставами пальцев, - как зовут клиента?
- Нактшлезеллох.  Йосик.
- Кличка?
- Нет. «Йосик», это имя. Так по паспорту, - полисмен сам  удивился, заглянув в документы, но другой рукой он уже повернул ключ. И открылась дверь «Чистилища».
Питер вошел первым, и, обходя скалящимся волком по кругу, начал работать с клиентом:
- Что соплями гремишь! Подотрись в общественном месте, - Питер кинул заявителю Йосику носовой платок: тот утер нос, хотя не осопливел, - значит, понимает английский.
- Успокойтесь больной, - это вошел огромный Эндрю и сходу пододвинулся к самой физиономии «пострадавшего», - мы вас вылечим тем, что есть. Конкретно, - это видел? – и Эндрю придвинул огромный  свой кулак к переносице Йосика.
- Господа! Я же пострадавший!
- Ты что, парень, о себе думаешь? Ты что – столь знатный фокусник, что мы ради твоих чудес из Штатов прилетели? – и тут Эндрю схватив Йосика за ворот обеими руками дернул того на себя, - колись, сука! Что ты знаешь о мистере Йенсе и делах дружков его! Колись «мазафакер»!
 Эффект усиливали и вытаращенные круглые глаза Эндрю и громкий немецкий перевод полисмена рядом. И Питер, с другого бока сующий в лицо удостоверение со значком ФБР.
В общем, парень сразу поплыл и описался. И выдал такое, от чего немецкий полисмен только что и делал, что уважительно озирался на Питера и Эндрю. Йосик закладывал герра Йенса по полной. Лишь бы не присочинил чего со страху. А сомнения назревали, если вслушаться в текст:
-…. У него есть оболочка - ноу-хау! - для упаковки наркотиков из самого ЦРУ! Герр Александер объяснял: что-то связанное с обонянием собак. Якобы у собак самый широкий спектр восприятия запахов. Вот ученые, работая с псами, и вычислили, что у «Ничего» - тоже есть запах! То есть ниша в структуре восприятия запахов, типа пробела – некий спектр, говорящий собаке: «ничего нет – проходи мимо», представляете?! У «Ничего», у «Пустого места» - есть запах! Я до сих пор обалдеваю: у  того чего нет, есть  то, чего нет!
- Просто метафизика обмана какая-то, - пробормотал Эндрю.
- Да! Да, да! Еще, Господин Йенс, говорил, что есть разница в запахе «Пустого Места» и  запахе места «Незанятого»! Ну, по крайней мере, для собак. Ну, не для всякой собаки, а для очень старой и умной! Иногда собака подавала знак не только у того места где лежали наркотики, а в некоторых случаях присаживалась там, куда их только собирались положить!
Эндрю устал вдумываться в плетение слов и смыслов и, отпустив ворот Йосика, тяжело вздохнул:
- Ну, всё – полный аут. «Пустое место» останется пустым, а «Святое пустое место» всегда окажется занятым! Пошли отсюда.
- Нет, Эндрю, подожди! Ученые нашли ключ к мировосприятию собаки! Может и с человеком то же - спрятал человек в чехол свои делишки и сигналит легавым: «здесь ничего нет!». Но это пустое место отчего-то занято, - ни обойти, ни своего поставить!
О'Брайен уважительно скривил губы на такую мудрость из уст напарника и снова вернулся к столу.
- Колись, сука, скольких человек ты убил и зарыл в таких спец пакетах по приказу Йенса? Ну!? Умника из себя корчишь?
И Йосик, завывая, раскололся сам про себя.
Его предупреждали тогда, те ребята, что «с Бананами», на счет обмана стариков и прочих малоимущих. И Йосик было, с чистой совестью, согласился. Но вот не удержался. Услышал в супермаркете разговор двух ветхих старушек. Сочувственно поучаствовал в беседе и совершенно без задней мысли предложил им свои услуги по страхованию. А там, уж получив адреса фройляйн, как-то совершенно случайно, проходя мимо, заглянул к ним на чашку чая.
А через два дня останавливается рядом с ним «БМВ». Из водительского окна высовывается голова «Немецкого Вани». И, улыбаясь, передает привет от имени одной из тех старушек. И делает приветственный знак рукой.
Йосик позвонил господину Йенсу. Тот посоветовал успокоится,  набраться храбрости и ответственности, и решить дело правовым образом. И пригласил того на свидание.
 Но Йосик  уже «дошел», - он уже боялся выходить вечером на улицу. За бессонную ночь нервы Йосика окончательно сдали. И, лишь за окном обозначилось утро, ноги сами понесли в ближайшее полицейское отделение.

*

- Ну, что, господа, отдохнули? – появившийся из неоткуда Гюнтер. Потирающий руки, он был заметно возбужден.
- Мы заняты делом. Разбираем на запчасти ценного клиента. – Строгим тоном ответил за всех присутствующих Эндрю. Держа за загривок гражданина в дорогом костюме. Гюнтер перевел взгляд на Питера, застывшего над столом в позе пса, готового вцепится в рожу испуганного гражданина. Потом посмотрел напротив, - на хмурого немецкого коллегу, скалой нависшего сбоку и повел головой, смахивая наваждение.
- Это к чему? Это кто?
- Этот парень много знает про делишки Йенса. Но плохо колется, сученок. - В глазах Эндрю горел профессиональный азарт. - Еще пару минут, Гюнтер, подожди, - он у меня уже плывет. Расскажет и про мамину сиську и про папину письку.
Гюнтер потер лицо ладонью и выкинул руку в останавливающем жесте:
- Стоп! Прекратите, это сверх Необходимого! Нам срочно выезжать! Поступили оперативные данные, где находится Йенс и Элдридж. Уже подтягивается спецгруппа блокировать здание. Все ждут нас. Поехали!

*

Уже в машине Питер, отойдя от допросного куража, с сомнением осведомился:
- А взвод спецназа? ГСГ-9? Это не слишком круто? В принципе, Элдридж американский гражданин, и по совокупности фактов может быть допрошен пока лишь, как свидетель. Конечно, мы его тут же переведем в подозреваемые. Но Йенс - гражданин Германии, здесь вообще не причем. Судя по тому, что мы узнали, так он просто примерный член общества. …
- Что ж вы такого узнали, за пять минут моего отсутствия?
- Мошенник, которого мы допрашивали, обратился за консультацией, он так сказал, к господину Йенсу. И тот настоятельно советовал ему добровольно сдаться на милость властей, а на своих обидчиков заявить властям, официально, без всяких криминальных разборок. В общем, чисто пастор лютеранской церкви!
- Да, герр Йенс скользок как змея, и как змея мудр. Его в пору не уголовно преследовать, а разыскивать с целью присвоения звания почетного гражданина города Берлина.
*

Офис господина Йенса занимал двухэтажную пристройку к жилому многоэтажному дому. И если многоэтажка была стандартной архитектуры для малоимущих, то пристройка пугала улицу квадратными колонами неоклассицизма. Тут же за углом ждали три микроавтобуса с полицейским спецназом. Всерьез полагавшим себя невидимым засадным полком. Питер заметно оробел при виде обилия огнестрельного оружия и прочего, явно не мирного  снаряжения суровых немецких парней, а Гюнтер, напротив, явно взбодрился:
- Ну что, господин обер-лейтенант, вы согласовали план действий с руководством?
- Да.
- Проинформируйте теперь меня.
- Все входы в здание под контролем. Под наблюдением снайперской группы. По сигналу  броневик подъезжает на большой скорости к парадной лестнице Центрального входа и десантирует бойцов группы «А». Бойцы занимают позиции слева и справа у дверей за колонами – там гарантировано мертвая зона обстрела. Из броневика по громкоговорителю сообщаю правонарушителям, что здание окружено, предлагаю выйти и сдать оружие, те дэ и тэ пэ. После, дублирую сообщение по всем телефонам, зарегистрированным в здании, и еще раз повторяю требование по громкоговорителю. Жду три минуты. Потом группы  «Б» и «С» начинают имитировать штурм с запасного входа со двора и в переходе к многоэтажному зданию – будут долбить ручными таранами.
-И что? Почему бы там и не войти?
- Там обе двери в три пальца толщиной как в сейфах банка. А взрывать инструкцией не рекомендуется – жилой район. Подолбим, отвлечем внимание.  Через две минуты с центрального входа производим выстрел локально направленным зарядом в район запоров двустворчатой двери, бойцы  заходят, занимают первый этаж. Через двадцать секунд производим газовые выстрелы по окнам второго этажа и занимаем второй этаж. Сообщаем вам, вы принимаете задержанных по описи, мы удаляемся. Можем прихватить не нужных вам клиентов.
- Спасибо заранее, Генрих. Умеешь ты плодить должников.
- Тем живем.
- Все отлично. Только у меня маленькие коррективы твоего плана. Вместе с группой «А» на штурм пойдем я и наши американские коллеги… Не возражай, Генри,- там находится американский гражданин, тем более не малый чин в ЦРУ. По крайней мере, был. Ты хочешь смазать задницу вазелином сейчас, или после штурма? Когда гражданина США вынесут вот по этой лестнице вперед ногами?
- Гюнтер! Мне  никто ничего не сообщал! Да это как?! Вот, черти! Спасибо, Гюнтер, право слово …, а американцы,- они, того,- смогут?
- Генри, ты сомневаешься в наших коллегах? Напрасно ты так – лучшие специалисты ФБР! Прошли огонь и воду! Да за ними, одних только освобожденных посольств, - со счета сбились. Всё будет нормально, в высшей степени. Правильно я говорю, господа агенты?
Агенты заворожено молчали, наконец, Эндрю прорезался:
- Всё О'кей, ребята, только мы не в форме, - без снаряжения, то есть.
- Ну, это поправимо.
И вот, обряженные поверх деловых костюмов в бронежилеты, с противогазными сумками через плечо и «Береттами» в руках, в составе группы «А», пригибаясь в стремительной, а Эндрю показалось – сверхзвуковой, перебежке агенты достигли запланированных позиций под защитой колонн. Многоваттным громом ударили из громкоговорителя жесткие немецкие фразы. Питер уткнулся носом в каску присевшего впереди него бойца, и в нос пахнуло железом, оружейной смазкой и крепким мужским потом.
По затихшему в страхе миру колотила беспощадная сталь немецких слов. Звенящее тоской одиночество, тоненько заныло в груди. Рассудок Питера требовал рассмеяться над ситуацией, а чувства этого не хотели, чувства хотели поглубже втянуть голову в плечи и бронежилет.
Звякнули, разбиваясь, стекла окон на втором этаже и улицу огласил нечленораздельный то ли ор, то ли вой. Вой перешел в стрекот. Послышались глухие тычки ударов, ругань на непонятном языке и вот другой, более внятный оратор заорал на языке отдаленно напоминающем английский:
- Солдата, солдата! Офисера, офисера! Полис, полис! Все стрелять, все стрелять! Мы идти! Аэроплана давай нам!
И подтверждая  непреклонность своих требований, оратор выпустил длинную очередь из автомата.
- Мелиона долларов давай нам! – прибавил какой-то визгляк.
В наушниках  раздался голос спецназовского офицера: «Приготовится». Это было понятно и по-немецки. Питер попытался добиться обратной связи, теребя гарнитуру и аллокая (?). Он пытался получить внятный ответ: кого они штурмуют. И почему это делает именно он, офицер ФБР? Вместо того, чтобы мирно беседовать с бывшим агентом Кейном. Но обратной связи не возникало.
Питер оторвал голову от спины спецназовца и поискав у другой колоны герра Гюнтера, вопросительно на него уставился: тот с не меньшей обескураженностью развел руками.
Истеричный голос со второго этажа заходился в крике:
- Милиона! Стрелять, стрелять, стрелять всем! Милиона!
 По сигналу в наушнике перед дверьми выбежал и присел боец с гранатометом на плече. И тогда в мозгу включился режим экстремальной подачи информации. Всё казалось кадрами замедленной съемки со стороны. Ты лишь наблюдатель. И, все, что происходит - не с тобой.
 Деловитый боец неторопливым гусаком выбежал перед дверями, поправил наводку пристроенного к плечу гранатомета и нажал на спуск. Вылетела, поворачиваясь в воздухе ракета, ударилась о толстый покров дверей. Бесшумно прошла сквозь них, и уж потом раздался взрыв - с огнем,  дымом и осколками.
Бойцы двинулись в открывшийся проем, повинуясь более взмаху руки, чем сигналу в наушниках. Пробегая по гранитным плитам, Питер, скосив глаз вбок, увидел в просвете меж колонной и стеной, как из окна второго этажа, иссиня-черный негр, в белой с зелеными полосками безрукавке, стрелял из АК-74. Стрелял так, словно брызгал из садового шланга, отбиваясь от пчел.
У всех, под адреналиновым напором падал уровень защитной реакции. У профессионалов он падал от умозрительно усвоенного до того, что вбито тренировками. Под адреналином, перед лицом реальной опасности  вылезают все недоработки. Тогда, недотренированные спецы начинают убивать, а не задерживать.
 У других же, предпочитавших тренировкам хорошую выпивку или добрый косячок, адреналиновая атака на мозги опускает уровень интеллекта до базового - врожденного, инстинктивного, то есть пещерного. Тогда люди  используют автомат как дубину, забывая, что он может еще и стрелять.
Войдя на первый этаж, группа «А» частично сразу устремилась по лестнице вверх. Выбежавшая навстречу, парочка негроидов повалилась, будто поскальзываясь, под парой глухих выстрелов.
Оказавшийся рядом Гюнтер, схватил Питера за локоть и  потащил куда-то в сторону. Они остановились у двери со скромной надписью: «Шеф». Гюнтер толкнул её и, выставив пистолет, ворвался  внутрь, но тут же припустил руки. Войдя вслед за ним, Питер увидел на полу перед огромным Т-образным столом два чернокожих трупа  вповалку и без видимого оружия, лежащих в луже крови.
 Обойдя по периметру не малый кабинет, Питер увидел за шкафом неприметную дверь, придёрнутую занавесью в виде гобелена с изображением оленьей охоты. Без задней мысли, отдернув ткань, Питер неосторожно толкнул дверь. Из-за двери с воплем вылетел негр и швырнул в него двумя руками автомат, как откидывают от себя омерзительную гадину. Автомат попал Питеру по руке и, выбив «Глог 18», лег ему промеж разведенных локтей чужеродным младенцем. Негр, невменяемо выпучивая глаза, завизжал и, растопырив пальцы, бросился на Питера.
И тут у Питера из головы выскочила вся его многолетняя подготовка, слабо тренированная в последнее время. Вместо того, что бы правильно перехватить автомат и использовать его по назначению, Питер вцепился обеими ладонями в ствол и принялся им колошматить врага на манер дубины, - крест на крест. Первая пара ударов пришлась по туловищу нападавшего, но третий все-таки достал того по черепу. Питер подпрыгнув, уже встал над поверженным врагом и замахнулся своим орудием в явном намерении его добить. Но тут его схватили - за автомат,  за руки - и оттащили от врага.
- Все, все, Питер, наша взяла. Надо искать Элдриджа. Или хотя бы одного белого, для начала. Надо понять, что здесь произошло. Мы же ехали к респектабельному германскому гражданину. Пусть и криминального толка. А приехали в бунгало каннибалов черножопых. Тут, кажется, уже костры  жгли, готовились к приему пищи.
- Да, да, герр Гюнтер, вы правы. – Питер вышел из кабинета в коридор и не оглянулся на поверженного дикаря.
 Идя по коридору, он услышал голос Эндрю отчего-то осипший. Рывком заглянув за угол, он увидел: у разбитого окна силач Эндрю руками практически распял на стене черного задохлика. Эндрю сжимал в каждой своей руке руку негритенка, и, разведя во всю ширь своего размаха, вдавливал их в стену. Негритенок болтал головкой и сучил ногами, не доставая пола.
- Эндрю, что такое? Что случилось?
- Вон, у него во рту смотри,  и в каждой руке смотри… Помогите, ребята.
И тут объяснилось непривычное для этих черненьких субъектов молчание. У «Вздернутого на стену», из уголков его мотыляющегося рта торчало два гранатных кольца, а приглядевшись, полицейские, уже в немалом количестве собравшиеся,  различили и две гранаты в руках.
- Ленту! Скотч! – Раздались выкрики.
 Два бойца бесстрашно кинулись к Эндрю, - по одному на руку. Началась спасательная операция по освобождению ирландца от могучего притяжения готовых разорваться гранат. Когда в ушки запалов вдели разогнутые канцелярские скрепки, когда замотали скотчем и бережно отнесли в броневик  смертоносные предметы, только тогда Эндрю выдохнул воздух и уж замахнулся пнуть ногой валяющегося и хнычущего на полу негритенка, но передумал. Опустил ногу и, наклонившись, потрепал рукой курчавую головку.
- Живем, камикадзе. – И грузно ступая, двинулся на выход.
«Стареет, друг, стареет», - мелькнуло в голове Питера, но увидев Гюнтера, собрался, и спросил строго:
- Где же ваши сограждане, Гюнтер? Вы часом не ошиблись адресом при штурме? Может это общежитие для студентов из Африки, а не офис герра Йенса и компании?
- Нет, мистер Харроу, я не ошибся. Это помещение мне знакомо, хотя оно и очень изменилось в результате наших действий. Я не знаю, что здесь произошло. Среди трупов нет ни одного белого, мне знакомого лица. А сотрудников герра Йенса я знаю. А этих – нет. Германия сегодня просто проходной двор.
По ходу завязавшегося разговора они вернулись в кабинет за дверями с вывеской «Шеф».
- Скромное обаяние Европейского криминалитета, - прокомментировал Питер.
- Да уж! В Европе давно дискутируется отношение общества к преступникам, преступникам профессиональным – в первую очередь. Считается что их, большинство, по крайней мере, из начинающих, можно исправить. Но остальных, как считают французы, в первую очередь, надо уважать.
 Да, да! Как уважать проституток и гомосексуалистов – это их сознательный выбор, это их жизнь. А, может быть, и рок генетической предрасположенности. С преступниками у нас всё по правилам, мы будто играем: попался, доказано, - отбывай срок, а нет - так нет. Встречаемся, разговариваем. Они для нас обычные граждане, и уже за это «уважаемые» … пока не попались в очередной раз.
- Образ жизни, цеховые традиции средневековья… Что еще можно сказать… Это кровавое месиво, эти требования: «Милиона!» – пример образа жизни,  достойного уважения?
- Я говорю о европейцах, а не об этой орде.
Нет, надо включить кондиционер или открыть окно. Я не могу, здесь всё  ими провоняло.
- И еще кровью и смертью. Какой-то тиной, болотом…
- Вы обратили внимание: Черные, кажется, генетически приспособлены к жаре, а как потеют, - течет с них прямо водопадом.
- Это у них реакция не на жару, а на стресс, страх, в том числе. Я интересовался у специалистов.
- Вот они, сбросив свой страх вместе со своим потом, все здесь и пропитали. Может, и насрали где. Надо посмотреть…
- Да вы расист Гюнтер. Старая немецкая традиция?
- Я не расист. И я не оправдываюсь. Я просто - чистоплюй.
Тут разъехалась в разные стороны стена. Из образовавшейся ниши, освещенной неяркой лампой вывалились три человека: секретарша Йенса, помощник Йенса и сам герр Йенс, собственной персоной. Герр Йенс сделал несколько шагов и плюхнулся на колени перед Гюнтером и Питером, и со слезами на глазах тряся по-старчески подбородком, принялся  хватать их за руки в избытке благодарности.
- Спасители! Боже правый, мы уже отчаялись. Вы спасли нас от нашествия алчных варваров. Иисус все видит!
- Встаньте, герр Йенс, у нас к вам вопросы, – строго прервал его излияния Гюнтер. Но, замолкнув, Йенс принялся нещадно хлюпать носом и сглатывать слезы. Гюнтер потребовал, обращаясь к сотрудникам Йенса:
- Поднимите его. Посадите на диван. Дайте воды, черт побери.
Когда все было исполнено и герр Йенс отдышался, Гюнтер принялся за допрос:
-  Кто эти люди? – и ткнул пальцем в трупы негров на полу.
- Сомалийцы.
- Как они здесь оказались?
- Они давно бродили шакалами вокруг моего бизнеса. И всё с тех пор, как я имел неосторожность предоставить им кров в одном из моих домов, за мизерную плату. Им показалось, что у меня много денег. И вот сегодня они пришли требовать деньги. Какую-то долю от чего-то. Право слово – они меня изрядно напугали и я, нажатием тревожной кнопки, вызвал полицию, - у меня с ними договор, - а как еще в наши сумбурные времена?
- А-а, значит, вы их долю прибрали. Скажите проще: вы их кинули, они пришли на разборки!
- Зачем ты так Гюнтер, я помню тебя молодым вихрастым пареньком, а не эдакого лысеющего бультерьера. Будь снисходительней к старости, - она тебя тоже не минует.
- Удивительные совпадения, - вошел в допрос Питер, - мы едем на встречу с вами и вашим американским другом, а застаем здесь банду головорезов?
- Вооруженную до зубов и очень неадекватного поведения, – вставил Гюнтер.
- Где Кейн Элдридж?
- Кто?
- Не прикидывайтесь маразматиком, Йенс! Может,  он вам известен под другой фамилией? Американец, чуть моложе вас, выглядит не старше пятидесяти, в хорошей физической форме, ранее долгое время работал в Германии под псевдонимами. Вас уже два дня видят с ним под ручку в разных концах города!
- А, Джордж Макинрой! Мой старый друг! Мы с ним сто лет не виделись. И вот такая удача, - он приехал пройтись по старым  местам нашей боевой молодости!
- Хорошо, будем считать так. У нас мало времени прояснять ваши истинные связи. Вот этот господин прилетел по пятам за ним из Штатов и жаждет задать ему несколько вопросов. Говорите, - где находится господин Макинрой в данный момент?
- Господа полицейские! Вот не надо так! Я вам безмерно благодарен за мое спасение, но мой друг преследуем и гоним,  - я не могу его предать!
- Тогда будем говорить по-другому и не здесь. – И с этими словами Гюнтер уже было направился к двери, вызвать спецназ и организовать конвой для Йенса, как на столе замурлыкал телефон и включился автоответчик. После вступительной фразы автомата и предложения оставить сообщение, раздался чистый голос с безукоризненным  английским:  «Мой друг Йенс, я окончил свои дела на сегодня и намерен, расслабиться в приятном обществе в заведении «Мадам Чикко». Буду расслабляться долго и со вкусом. Жду тебя непременно, твой друг Джордж». На эти слова Йенс театрально воздел руки и, опустив, закрыл ими лицо. Гюнтер хмыкнул удовлетворенно и, махнув призывно Питеру, ускоренно двинулся на выход.
- Присмотрите за дедушкой Йенсом, чтоб сидел смирно и никуда не звонил, и передайте его лейтенанту  фон Рейнрингу, это район его юрисдикции, пусть разбирается. – Крикнул он в  сторону группы спецназовцев над которой возвышался их обер- лейтенант.

*

Внизу в машине их ждал твердый как кремень Эндрю, подтвердивший сквозь зубы, что с ним все в порядке и потребовал действий, а не пустых слов.
 Когда тронулись, Питер запоздало озаботился:
- Гюнтер, ты в курсе о том объекте, куда мы отправляемся? Может, ребят спецназовцев прихватить с собой?
- Нет, это излишне.
- А я уже ни в чем не уверен. Старушка Европа полна сюрпризов.



*

Зайдя в полумрак вестибюля, господа полицейские и пикнуть не успели, как  были окружены и подхвачены под руки выпорхнувшими из глубин заведения чудными созданиями азиатской наружности.
Шелковые, темно-зеленные и бардовые платья свободного покроя колыхались над самым полом. Широкие рукава ниспадали оторочкой белых кружев с белых рук волнами касаний, поглаживаний и едва уловимых подталкиваний.   Райским щебетом голосков, сладким туманом.  Запахом «воспарившего камня», сама ткань пространства, порвавшись, захлестнула, спеленала их коконом и увлекла в глубины завораживающего мрака, подсвеченного розовым.
Очнулись ребятишки, лишь после окунания в бассейн с холодной водой, завёрнутые в простыни. Обессиленные, они прихлебывали пивко и озирали тупо фрески на стенах с похабно гламурными сюжетами. У каждого свербела надоедливая полумысль, так и неспособная сформироваться в конкретный вопрос.
Но до этого момента их проволокли по всем девяти кругам ада.  Обдающих полыханием насладительных страстей и больных томительной болью порока.
Их обезоружили бесстыдством предложений, где действия опережали слова, а тактильные ощущения предвосхищались намеками. Где последствия опережали предпосылки, отодвигая их в эпилог. А предварительность танцев, подмигиваний и прочих ритуальных игр запаздывала за соитием. И цель превращалась в средство достижения себя.
Итоги были предъявлены как счет на авансовый платеж. А обязательность утомительного процесса ухаживаний за самкой при туманной вероятности соития, как положительного результата, безоговорочно отменялась. И все томления протестантской души улетучивались. Засунутые, вперемежку с купюрами, за резинки трусиков стриптизерш.
Фраза: «Всё оплачено!» развязывала последние узелки силка души, сплетенного  учителями, родителями, священниками и тысячелетними табу канувших в забвение племен предков.
 «Но кто заплатил? И каков будет расчет?» - вопрос, обдав единожды тревогой, мельчал до размеров пупырышек гусиной кожи и разбегался от пальцев, ползущих по животу ласкать член.
«Зачем мы сюда пришли?» - читалось лишь первые минуты в глазах коллег, сменилось на что-то маловразумительное с безумными блёсками.
Разврат разъединил их, растащив по комнатам. Где и утопил окончательно, в забытьи всего и вся.
Потом -  вопли и смехи - сауна, массаж. Сауна и опять массаж. Бассейн с холодной водой. И вот они, втроем на берегу, несколько раз разорванные и склеенные вновь - в битве  первородных грехов и смертной плоти. Погибшие, но живые. И тут Питера пронзает беспокоивший все это время, «время падения», и, наконец-то, сформировавшийся вопрос:
- А где Элдридж Кейн?
На этих словах приоткрылась дверь, и женская рука подбросила узел из покрывала. Из него со стуком и лязгом вывалились пистолеты. Оружие, бессильное, в только что  проигранной ими  борьбе.

*

- Нет, Гюнтер, мы теперь сыграем по-другому, – хорохорился Питер. Уже в автомобиле, но как-то тягуче – устало и никчемно. - Вот, получил по сети из офиса на Ай-фон. Пожалуйста, - возможные контакты Элдриджа в Германии: старик, егерь по кличке «Жемчуг», и Онис Берхентер, бывший водитель по контракту на военной базе,  при которой числился Элдридж, в общении с кем неоднократно замечен агентурой, так по оперативным данным. Вот тут и адрес, и навигационная карта с привязкой нашего положения в сию минуту - по «Джи Пи Эс» выпрыгнула! Гюнтер, тебе фамилия «Берхентер» ничего не говорит?
- Ему, судя по датам, что я вижу на экране, уже только по докторам ходить со специальным ящичком для анализов. Я не инспектор по правам человека в домах престарелых.
- Хорошо. Ну, так едем? Сейчас и поворот будет в нужную сторону…
- Едем, - согласился Гюнтер и зевнул.
Они свернули на нужную улицу и, проехали по ней несколько километров. Улица сузилась, и пошла на подъем.
 Здесь их и подстрелили.
Сначала пробили переднее левое колесо, перед водителем. Штатный шофер полиции оказался хорош. Без паники, четко среагировал – вывернул руль в правую сторону, но задницу автомобиля все равно вынесло на тротуар и ударило об ограждение перед пологим спуском – кюветом. Но ничего фатального.
 А потом прострелили заднее левое.
А потом, изловчились,  расстреляли и оба правых колеса. Все это время, время обстрела  господа работники правоохранительных органов сидели истуканами и даже не пригибались. Кроме водителя, нырнувшего под руль. Они, только что вышедшие из вертепа, отдали свои судьбы на Божье рассмотрение. 
Спустя некоторое время, когда явно все нужные выстрелы были произведены, они покрутили головами, проверяя подвижность позвонков, повращали плечами и, без всякой команды, открыв каждый свою дверь, вышли из машины. Питер и Эндрю принялись осматривать местность на предмет места откуда проводилась стрельба. Гюнтер же обошел машину и постучал по плечу водителя свернувшегося под приборной доской.
- Всё, Патрик. Все кончилось. Выходи.
На улице, странно, не было автомобилей, - они скособочились одни. И – тишина, под стать раннему утру, а не вечеру. Но она продлилась не долго. Нарастал шум сверху, из-за поворота показались разрозненные группы разношерстно одетой  молодежи. Они шли вниз по улице, неся какие-то свернутые флаги, транспаранты и пили пиво. Молодежи все прибавлялось и прибавлялось. Никому не было дела до четырех мужчин в правильных костюмах. Лишь какой-то совсем юнец скинул руку в нацистском приветствии и нагло улыбнулся, то ли, подбадривая, то ли издеваясь.
- Ну, господин «Дойче Полицай». Что это было? – тихо прошелестел Эндрю.
- В нас стреляли.
- Это, фак ё мазэр, я заметил. Что это за недобитые гитлеровские выродки прошли мимо нас?
- А … но почему сразу наци …, ах, да! Жест того мальчика скорее всего шутка над нами.
- И с чего это какая-то немецкая тля позволяет себе так шутить надо мной?!
- Да успокойтесь. Вы посмотрите во что - мы одеты, во что -  они.
- Я нормально одет. Все мы  - нормально одеты.
- Конечно, конечно, мы одеты «Нормально», а они одеты «По-разному». И наша одежда на их фоне как униформа. Вот молодой человек и пошутил.
- Ладно, шутнички. Слишком дерзкий, верно какой-нибудь очередной «немецкий  - русский» …
- Нет, скорее всего. Русские вообще редко ходят на демонстрации, любого политического толка. Они если делают, то предпочитают более конкретные действия.
- Вот, вот, - учили их там в Советском Союзе терроризму всякому. Да и фашистов там развелось - каждый второй. Уже Германию времён Гитлера перегнали, - смотри «Си Эн Эн»!
- Извините мистер О'Брайан, я в России не был, а телевизор смотреть мне некогда. Все необходимые мне новости я узнаю по полицейским сводкам и на совещаниях. – Уже предельно жестко, выкладывая слова, отвечал Гюнтер, - Да, в каждой среде найдутся свои уроды… но таких «русских» можно смело ставить на учет в психо диспансер, только по факту участия зафиксированного полицией, и уверен, - психиатры обязательно найдут какие-либо отклонения.
«Русские», активно участвуя в националистических разборках с турками и албанцами, арабами и неграми, «нео-наци» себя не считают и за «фашиста» бьют в морду.
 При этом сотрудничают с отдельными турками и сербами, называя их хорошими людьми. А, если бьют их сородичей, уже говорят: «они в гостях, пусть и ведут себя прилично». А бывает, увидят, что кто-то еще и гадит на улицах, так побьют и ткнут рожами  в мусор - заставят убрать. А вот в галдящих демонстрациях «левых» с «зелеными» участвуют редко, и уж, если  задержаны в драках, то чаще не на стороне «нео-наци», а против.
- Да, какие-то странные извивы мышления, психики и поведенческих реакций. Нет четкого позиционирования. Индивидуальность цивилизованного человека от такого обилия противоречивых характеристик так просто разорвало б, – решил Питер загладить наукообразной репликой острые кромки несовместимостей в мировосприятии своих коллег.
- Черт побери! Мы что-нибудь будем делать?  Или остаемся торчать здесь как три члена в бычьей жопе?!
Гюнтер огорчился за водителя, молодого полицейского, - его Эндрю даже за «члена» не посчитал, но, взглянув на того, согласился с американцем, - весь его вид и не приближался к, пусть грубому и жесткому, но правильному понятию. Какой там «член», - так, - былинка на ветру.
- Гюнтер позвоните коллегам! Пусть перекроют район. Пусть возьмут тепленького этого «Махера – Захера», тьфу, как его, «Медвежьего Ёбаря», – Берхентера! – исходил злобою Эндрю.
Гюнтер отошел в сторону и что-то забубнил в рацию.
Очень, очень плохой день. И длинный.
Вернулся, разводя руки Гюнтер:
- Ониса Берхентера дома нет. Никого дома нет. Соседи видели его неделю назад в темно-зеленом комуфляже. Он сказал, что уезжает на …
-… Охоту, - куда же еще! – прервал в нетерпении Эндрю.
Гюнтер углубился в записную книжку и невозмутимо продолжил:
-… на длительное время, в Белоруссию …, да, - на охоту.
Эндрю энергично всплеснул руками, что-то неслышное выговаривая себе под нос.
- А перекрывать район бессмысленно. О случившемся с нами я сообщил. Меры будут приняты. К нам отправляют машину.
И тут же коллеги увидели, как снизу улицы вывернула кавалькада автомобилей, некоторые с включёнными мигалками.
Уже разместившись в новом, неповрежденном пока еще автомобиле, с новым, не пришибленным стрельбой водителем, Гюнтер поинтересовался:
- Господа, двигаемся дальше. По адресам?
На что Питер ответил, хмуро буркнув:
- Двигаемся в гостиницу.
А Эндрю добавил:
- Мы сегодня и так стресса нахватались, на пару медалей конгресса хватит. Будь я генеральским сынком. «Факин» их папаш – старых пердунов.

*

В маленькой гостинице быстро нахватавшись по-домашнему приготовленной снеди и запив холодным пивом, - Питер  лишь постфактум констатировал, что всё было очень вкусное. Уже на автопилоте, сполоснувшись в душе, завалился спать.
Питер проснулся в темноте. Тревога постучалась к нему, явившись во сне карликом с неестественно длинным хрящеватым носом и в серой широкополой шляпе. Питер включил ночник, - средневековый антураж гостиничного номера соответствовал тревожному сну. На часах было: без десяти минут час ночи. А сна будто и не было. Но не было и усталости накопившейся за длинный суматошно-неудачливый день. Питер встал и пошел в ванную, но проходя мимо старинного зеркала, вздрогнул. В зеркале кто-то незнакомый мелькнул ему на встречу. Затылок и спину обдало холодом. Питер осторожно вернулся назад и оглядываясь по сторонам заглянул в зеркало. В нём был незнакомый мужчина из европейских романов: в плаще с кружевными оборками по срезу рукавов и во фригийском полосатом колпаке с кисточкой. Приглушенный свет ночника изрезал щеку  морщинами, полными жестокой непреклонности, глаза горели холодным белым светом, а костлявая рука сжимала кинжал. Питер почувствовал нарастающий вал ужаса и молвил одними губами:
- Иисус, Господин мой …
И человек в зеркале повторил губами его слова. И тут мир словно передернули картой в колоде, - в зеркале был он, Питер Харроу, гражданин США, 1964 года рождения, недавно женат во второй раз, но без детей, сотрудник ФБР, командирован в Германию. Его рука сжимала ножницы для резки сигар, на его голове был ночной колпак, а на нем была пижама. Питер облегченно вздохнул и проследовал в туалетную комнату, принять контрастный душ. И только опять перед зеркалом, только уже при полном свете,  разглядывая и массируя лицо, поймал себя на мысли, - он не помнил, как и зачем он облачился в эти музейные экспонаты, - ему просто не могло прийти такое в голову! Привыкшему спать голым, ну, абсолютно! Значит, его кто-то одел, бесчувственного, и, наверно, обшарил все вещи. И, в том числе, кейс, где папка с документами «для служебного пользования»?! Питер, на всякий случай, проверил вещи. Всё было на месте и, кажется, было нетронутым.
Всё было на месте. Кругом тихо и всё в порядке. Но беспокойство не исчезало. Питер решился выслушать порцию грубой ругани  и позвонил в номер Эндрю. Телефон не отвечал. Беспокойство усилилось. Питер надел джинсы и рубашку с коротким рукавом, прошел к двери номера Эндрю. Постучал - никакой ответной реакции. Прислушался - ни шороха, ни шепотка, ни скрипа.
Вернувшись в свой номер, надел кожаную куртку и  спустился со второго этажа к портье. Спросил у пожилого служащего: не видел ли он его коллегу, остановившегося в номере двадцать один? Господин портье охотно сообщил, что видел: тот спустился к нему два часа назад, и он по его просьбе вызвал такси. Питера это не смутило, он тут же поинтересовался, не запомнил ли господин портье номер такси. На что тот ответил, что ему это ни к чему. Питер уж было огорчился, как портье пояснил, - ему, бывшему работнику полиции запоминать номера такси не к чему. У него на подхвате работают свои проверенные таксисты, за процент от вызова. Он знает этих таксистов досконально - вплоть до содержания их кишок в разное время суток. Коллегу Питера отвозил «малыш Браун». Выслушав портье, Питер заказал такси, и именно «малыша Брауна».
Тот прибыл к подъезду в течение пяти минут. Но на простой вопрос, куда он отвез из этой гостиницы ворчливого крупного господина – ирландца, замялся и вякнул, что-то о конфиденциальности информации касающееся личной жизни граждан. На что, Питер, одной рукой взял таксиста за ворот куртки и хорошо тряхнул, а другой сунул под нос удостоверение ФБР. И только потом вспомнил, что находится за тысячи километров от границ своей юрисдикции и, ругаясь негромко, про себя, быстро заменил удостоверение ФБР, на, как удостоверение развернутую, стодолларовую бумажку. Такая уж первая попалась в кармане. На что водитель тут же предложил:
- Вам сообщить адрес или отвести лично?
Машина недолго колесила по ночному городу, и остановилась в тихом переулке, на первый взгляд, не знакомом. Но вывеска заведения, у которого остановилась такси светилась знакомым названием: «Мадам Чикко». У входа на ступеньках бдел своеобразный швейцар, здоровенный «афроамериканец», - как про себя определил Питер. В черной фрачной паре, в  черной чалме на голове, и с золотым ключом на массивной, золотой же цепи по шее.
 Этот, мать его, «привратник», раскинув руки, загородил вход Питеру, что-то выговаривая по-французски. Питер начал злится. Ткнул «Глоком», оставленным добрым Гюнтером, в пузо негроиду. А в рожу, привычно, удостоверением ФБР. Но «страж прохода» заметно не испугался, лишь зрачки немного расширились. Он аккуратно медленно отвел ладонью ствол пистолета от своего живота. И, сказав какую-то короткую французскую фразу, скрылся за дверьми заведения.
Питер, так и не успел, достаточно разозлится, чтоб выламывать двери, как в сопровождении этого «Зуаба в отставке» явилась некая женская фигура. Фигура оказалась привлекательной китаянкой, довольно среднего возраста, которая очень вежливо, с поклоном, осведомилась: « что господину агенту ФБР нужно в стенах её заведения?».
Это женщина  заворожила Питера спокойствием и кротостью. И он, с ответным поклоном, доложил ей, как был внезапно разбужен тревожным чувством. Как не нашел в номере своего напарника Эндрю. И как водитель такси привез его по следам Эндрю к её заведению. Эта милая женщина, с выражением участия на лице  развела руки, показывая свое бессилие превозмочь обстоятельства. Вдруг тихо молвила, потупясь:
- Да, рыжеволосый господин у нас. Но, по нашим правилам, я не могу беспокоить его до окончания оплаченного им времени. Что бы ни случилось. Но я вижу, вы не враг ему, а друг, и беспокоитесь за него. Вы, наверно, не сможете спокойно ожидать, не увидев его. А он оплатил до утра.
Я думаю, смогу вам помочь, не нарушая правил. Пройдите за мной, господин. Только прошу вас – ни слова  вслух.

*

На большом плазменном экране с высоким разрешением, в сопровождении «сэрраунд» звука  выплясывала кордебалетная группа:  два тоненьких изящных тайца – транссексуала, здоровенная сисястая бабища и Эндрю О’Брайан посередине. Полукруг эстрады заметно сотрясался. Ди Джей размахивал наушниками в такт канкану, а саксофонист загибал вверх саксофон исходя утробным воем.
 Зрители, полуголые девочки и мальчики, разлеглись в зале на  огромном, то ли воздушном, то ли водяном матрасе от стенки до стенки. На нем стояли подносы на ножках, уставленные разнокалиберными фужерами, бокалами, рюмками, наполненными разноцветными жидкостями. Публика аплодировала в такт. Кордебалет вскидывал ноги, взбивая балетные многослойные юбки. У бабищи на сцене из декольте выпрыгивали груди. Эндрю в замусоленной, мокрой от пота майке  натянутой поверх юбки из «Лебединого Озера», был без трусов. И вскидывая вместе с партнерами свои ножищи, сверкал мужскими причиндалами. Он был счастлив.
 Боров веселится! Мелькнула приговором фраза исполненная  местью: «он у меня узнает! Он у меня получит! И по службе, и вне - на орехи и по орехам!», - клокотало в Питере.
Тут «боров», отойдя на два шага от кордебалета разогнавшись, прыгнул в зал. Возлежащая публика раскатилась в стороны от предположительного места падения тела, грозящего смертью . Его плюх на матрас вызвал череду широких волн. 
  Зрителей заколыхало между подносов с выпивкой. Саксофонист с ди джеем переглянувшись, стащили с себя футболки и заорав, разбежались и тоже рухнули на матрас. Но не так удачно. Кого-то подмяли. Но будучи не столько крупными как Эндрю  - без летальных последствий. Но добавили визгу, криков и хохота.
Девчонки отринувшие было от поправшего собой матрас ирландца, опомнились и затопили его собой. Весь этот шквал перешел в безудержный трах. Трах постепенно рассосался на группки, меж которых метались некоторые непристроенные тела.
Весь этот стон, шарканье и возню сопровождал джаз с безумным фортепиано, мешаясь с редкими выкриками укушенных и перевозбужденных.
 Вдруг посредине матраса вздыбился и встал на коленях Эндрю. Воздев ладонями вверх расставленные руки, откинув голову, уходя в ритм совокупления с кем-то, копошащимся внизу.
Его лицо сияло умиротворенной улыбкой. Он был чист.  Казалось его лицо излучало свет. В окружении женских  и мальчиковых бесполых телес, в колыхании разврата, его покачивающаяся фигура блестела радостным металлом  свежего медного литья. И вот он с криком оргазма опрокинулся на спину. По нему тут же зазмеились тела,  будто пожирая его труп. Жадно слизывая, схватывая с него остатки страсти и экстаза.
Питера сковало чувство близкое к религиозному. Казалось, темный свод в голове пошел трещинами и сейчас лопнет. И рухнет на него Свет, неся озарение всех постылых вопросов.
 Но не случилось. Всеобщий трах утих. Амплитуды тел уменьшились, постепенно сойдя на нет. Расползлись тела. Кто, по ходу дела, что-то натягивал на плечи,  что-то на ноги. А кто-то просто откатывался в сторону и замирал. Эндрю поднялся со спины и уселся на икры своих поджатых ног. Опрокинул в себя поочередно несколько фужеров с питьем.  И громко, в голос, выдохнул:
- Братья и сестры мои меньшие, сползайтесь до отца своего. Кто сегодня вас **** и кормит. Кто вы здесь? Проститутки и просто алчащие греха. Не стесняйтесь в этом признаться. Не прячьтесь за силу бумажек с водяными знаками и разноязыкими надписями. За нищету вашу и беспросветность,  к греху принуждающей. Слушайте меня сегодня!
Не врите себе. Мы все твари алчные. Мы все истекаем слюной похоти и клацаем зубами в след не отодранной нами сексопильной красотке. Мы врем своим женам, мы врем своим детям, что ничего нет. И все естественно, и нет желаний. Мы врем себе, что ****ы все одинаковы и не хрен их примеривать. Что женские тела одинаковы, в принципе, если прикрыть лицо газеткой. Все это трусливая ложь!
Член обтяните резиной, а на руки оденьте перчатки, на нос прищепку. Всех баб прогоните через одного пластического хирурга. Все равно все будут разными. Пусть это не почувствуешь ни чем. Но разные. А вы, дуры, все лезете к хирургам и подтачиваете себя под какие-то стандарты. Сучки вы безголовые! *** вам тогда деревянный – пластмассовый, а не мой хуй. Я лучше педиков буду трахать, - и с этими словами Бордельный Мессия махнул рукой транссексуалу в сторонке, - иди сюда! Иди, давай возбуждай моего усталого дружка, губками давай!
Бабы! Как я вас ненавижу! Как я вас сук проклятых продажных ненавижу! Чё испугалась? Не вас, проституток честных!
 Милая ты моя, дай поцелую. Хочешь, в губки. Хочешь, в грудку. Я говорю о тех, что есть на улицах, есть по офисам. Которые по компаниям, по банкротствам, по «трупам» коллег все выше и выше - лезут и лезут. Улыбаются в лицо и тут же строчат доносы.
Все продажно, а говорят любовь. Я лучше за любовь заплачу, и мне не будут врать. Правда, кисонька? Иди суда к папочке на плечико. Приляг, - вот!
Но среди вас тоже есть твари. Гоните их, гнобите, а лучше обдирайте, до последнего цента. Я о тех, что стонут, жалобятся. Мать – ****ь, отец – алкоголик, братья наркоманы. Все её с детства ебли и дружкам продавали!
Спору нет, есть всякое в мире подлунном. Я, потомственный полицейский и работал в таких районах, куда из приличных людей только я и мой предок с дядьями могли зайти.  Там было всё - от инцеста до каннибализма. Торговля шла всем и вся! Но я пристрелю сразу без раздумий любого, который скажет, что делал всё это с голодухи!
Питер, подглядывая за другом через скрытую камеру, не мог понять, что он видит и, главное, что слышит. Его охватывали чувства, то стыда, то грусти, то жалости. А то и не понятной зависти.
 - Нет в нашем сегодняшнем мире необходимости Гадить! Нет!
 Я не был в Африке, я не был В Азии, я не был в России. Не знаю, что такое тирания и тоталитаризм. Может там заставляют делать гадости. Поджаривать и пожирать детей, приговаривая особые молитвы между проглоченными кусками. Или срать на стол и коллективно поедать ложками говно. Трахать своих дочерей и сыновей. Сношаться с матерями. Воровать всё и у всех. И продавать всё и всем.
 Может быть, там так и есть. Один Бесконечный Голод внизу и Безжалостные Изверги наверху. Нелюди, принуждающие к самоистязанию грехами, лишь ради насыщения чувства собственной Власти. Но такое и таких я видел не там, а здесь. У нас, в Америке. И такое точно есть здесь в Европе. В том, что мы называем  цивилизованным обществом!
Так вот, всякую тварь, утверждающую - в Амстердаме ли, Париже ли, Нью-Йорке -  что у нее не было выхода, вот и стала она такой «неправильной», надо закатывать в тюрягу до скончания дней. В свободном мире им не *** делать!
 Так прав я или нет? А-а?!, не слышу, - прав? Не прав?! Кто сказал?! Ты? Не тушуйся, не прячь глаза! Конечно, я не прав! Потому, что пока есть на верху в офисах те сучки и сучьи сыны, которые много говорят и объясняют. Но ничего, кроме бабла, не видят и ничего, кроме власти, не ценят. Будут внизу люди, которых и, правда, не видят, не слышат. И хочется даже не с голодухи, а от полной ненужности просто взвыть и что-нибудь сотворить. Мерзкое-примерзкое  - чтоб все увидели и ужаснулись!
Вот так! Но все равно:  чем-то они неумолимо похожи - проститутки, хнычущие о своей несчастной жизни и те, наверху, резонно оправдывающие свои подлости через безвыходность положения, кроме как через гадость и подлость! Все они суть одно – черви бездуховные. У них внутри все сожрато. Это они придумали вжувательные ароматы, это от их нутра могилой воняет!
Питер слушая речь, вспомнил проблемы Эндрю с женой. Их войну взаимных измен. Как она выиграла в суде и обобрала Эндрю. Благоверная и «широкая душой» для посторонних, оставила муженька, чуть ли не в одних трусах. Теперь её можно видеть в телевизоре. Она ведет какой-то дискуссионный клуб, по проблемам религии и современной морали.
Тут Эндрю опустил подбородок на подставленный кулак, скрывшись за чьим-то локотком. Питер опустил взгляд на приборную доску этого современного  аналога замочной скважины.  Здесь можно было отрегулировать все: переключение с камеры на камеру, приближение и удаление, концентрацию и поиск звука. Он переключил  камеру и приблизил изображение. Грустный и задумчивый Эндрю, оперевшись щекою о кулак, водил пальцем левой руки по соблазнительно выгнутому женскому животику.
- Помню раньше, давным-давно, в детстве…. Когда я не был таким громогласным матершинником. Но, кажется, что и не был тем худым, нескладным, даже робким мальчиком. Я залазил на чердак, спасаясь от своей семьи, а более от оголтелого приставучего двоюродного братца, который пытался сделать из меня своего преданного, но забитого пса. Он таскал меня по улицам, злачным подростковым уголкам, где тогда уже было всё, что и сегодня. Только не ширялись и не нюхали кокс. Бедновато тогда людишки жили – не до кокса и героина. То слишком дорого было и для наших взрослых. Не то, что для пацанвы. Но была марихуана, выпивка, чаще самогон, карты, пристенок, армрестлинг и прочие забавы. С жуткими для детского сознания проигрышами. А может только в детском жестоком сознании они, и могли только родится?  Начиналось с шуток - проиграл, принеси трусы своей бабушки.  Привяжи незаметно полисмена уличного к столбу. Или принеси дохлых кошек десять штук. Игры продолжались. Денег не было. Долги росли, менялись и формы расплаты. Играли на собственные задницы, играли на чужие. Играли на грабеж, играли на убийство …
На чердаке я встретил свою первую любовь. Да, слушай, пацан азиатский, слушай  и перестань теребить мой член.
Да, любовь. Она тоже скрывалась от предков и сестры, тоже таскавшей её по улицам и уголкам. Девчонке тогда было неприлично одной показываться в обществе. Если уж не последняя оторва. С теми и разговоры были другие, пацанские. Да, не смейтесь девочки, тогда и наши компании оборванцев тоже считались «обществом», а не абы чем. Оно и правильно. Где люди задерживаются чаще чем раз в неделю и дольше чем на четверть часа, там и возникает общество. Общество, со своими правилами, законами, модами, темами бесед, авторитетами и отверженными.
Моей Любви было тягостно таскаться за своей кобылицей - сестрой. Прыщи «хотения» у которой появлялись, вырастали и лопались прямо на глазах. Моей Любви были постылы её разговоры и противны  понтовитые ухажеры.
Мы нашли друг друга на чердаке. Оказалось, есть темы другие. Не только, кто во что одет, кто на какой машине вчера прокатился, и кто сколько утянул из магазина. О чем были наши разговоры, я не помню, помню необычные повороты её мысли. Я помню её интонации.
Вскоре для нас постепенно не стало запретных тем. Даже самое извращенное понятие нашего затхлого мира рассматривалось и раскладывалось неумолимо, до конца, доступного нам, необразованным детям. И некоторые вещи становились чище, насколько возможно, конечно. А другие понятнее, но, главное, мы не измазались бы  об них.
Мы стали целоваться. Ложились рядом друг с другом, водили пальцами друг по другу.  И постепенно не стало мест друг у друга, где бы мы не коснулись. Губы наши надолго застывали.  Сплетённые друг с другом языки медленно скользили в наших ртах.
И терялось время. Похоть не разрывала трусы, а была лишь щемящим краем бытия. Влажным и теплым. С которого скатывались, смыкаясь в одну каплю, мы - девственники.  И не было желания пробиться звенящим членом сквозь все преграды тканей и рук, и порвать девственную плеву, нет! Я не ощущал напряжения внизу живота. Как всегда потом было с другими. Да я сам был другой.
Я там ощущал легкость. Она разливалась по всему телу, и моя Любовь говорила о тех же ощущениях. Мы проваливались в другой мир. Там не было секунд и часов. Там не было ни тьмы, ни яркого света. Но даже в темноте под веками подсвечивало бледно розовым светом. А ладони, казалось, впитывали тонкие лучи, когда плыли по изгибам любимого тела.
Ощущение ли, видение. Наши тела, как бы они ни сплелись друг с другом, были линии двух изогнувшихся  горизонтов двух миров. И в каждом мире наступал рассвет. Линии наших тел были гранями рассветов в тех мирах. И меж них сочится свет будущего дня.
Нас увидели. Подсмотрели нашу тихую любовь. Потом, оглядываясь назад, вспоминая перемигивания, подшептывания братца с дружками, стало ясно, - подглядывали давно. Подглядывали, насколько возможно, пока бесстыжие взоры не ломались о стену чердачной тьмы…
 Их глаза всегда что-нибудь излучали. Чаще шакалью жадность и шакалий же страх. Тут же взгляды их покривели ненавистью,  искосой завистью.
Как-то, сев играть в покер, я, в средине игры понял - я играю один против троих. Десятилетний против двух четырнадцати летних и одного шестнадцатилетнего громилы восьмидесяти килограмм веса. Они перекидывали друг другу карты, мало скрываясь. Я попытался возмутиться, но они придавили меня и заставили продолжать игру. И вот когда у меня был «Стрит»,  а противник остался один - ему подсунули ногой карту. Он поднял ее с кряхтением, будто почесал засвербевшую лодыжку. И я проиграл.
Я сказал, что кровь из носа отдам частями и в течение месяца. Что отдавать буду каждый день. Нет, сказали, отдашь сразу. Жопой своей, по кругу. Я вскочил и отбежал к стене. Они обступили меня и, посмеиваясь, сально предложили: можно сейчас это и сделать.  А можно так - пишешь расписку на свою задницу, и завтра о ней будет знать весь район. Если опять же не отдашься на трах.
Но можно выкупить свой долг, а как. … Тут они все выложили конкретно и предельно ясно. Вечером, целуясь в кромешной тьме со своей подругой, я отваливаю в сторону. Меня заменяет сначала близкий ко мне по комплекции братец. Потом, второй четырнадцатилетний , а потом уж и здоровяк.
Они уверяли меня, наивного и испуганного, что все будет тип-топ. Подружка заметит подмену уже на самом большом «партнере». Она ж будет под кайфом. Здоровяк её немножко, чуть-чуть прижмет, нацелуется вдоволь и отвалит. Всё - мой долг искуплен. Моя ориентация не нарушена, жопа не порвана, и никто ничего не знает.
Я согласился.
Так я продал свою любовь. За целую жопу и чистое резюме для тюремной шоблы.. Я готовился  - будто бы собирался ей шепнуть, оттолкнуть, когда надо. Я обманывал себя. Я надеялся и боялся. И опять верил в счастливый исход. 
Когда забрался на чердак, я увидел её - спокойную, ждущую. О чем-то мечтательно думающую и смотрящую в слуховое окно. Я почувствовал как во мне все опускается и пронзительно, до треска в мозгах, до белых стен перед газами, понял - этот миг, эта необыкновенная, такая как сейчас есть, Она – она в последний раз. Моя Любовь сидела и задумчиво улыбалась на краю гибели.
И я, жадный окаянный, - не мог не взять её последнюю чистую каплю. Я подошел к ней. Она успела сказать лишь, - «что? …» Не договорив, имея сказать: «что с тобой?». Что-то же должно было отражаться на моем подлом лице! Но она не договорила. Я за долю секунды провалился в Любовь. Прижался губами к её губам. А в следующую долю секунды провалилась в Любовь и она. Следом за мной.
 Я отчаянно растворялся в ней,  растворяя её в себе. Я отринул всю свою подлость, неизбежную потом. Я рвался скорей, в тот другой мир. Где, вне уловимости, грани наших тел. Меж ними  сочится весна и будущий день  Иного мира… И я увидел его!
Но меня уже, мягко так, отстранили. Будто отвязали, будто отслоили от нее. На мое место возлег братец и попытался изобразить ритм моих движений, подстроится под меня. И кажется, ему это удалось, на некоторое время.
 Магия, черт ее, - язык тела! Его имитация без понимания смысла, без осознания цели,- узреть, достичь света! Есть хамство, гадость.
 Твари, не зревшие ничего, сквозь бухло, шикарные тачки и роскошные зеркальные подъезды. Она почувствовала их, их вонь, вонь их мыслей. Она начала сопротивляться. Но ей зажали рот губами, зубами. Потом руками. Выбрались из тайных мест подельники.  Отпихнули меня в сторону. Откатили, и накинулись на нее. Я услышал её сдавленный крик и рванулся к ней. Здоровяк ударил меня и, кажется, не пустой рукой. Я упал. И потом помнил лишь возбужденные голоса и что меня куда-то тащат, бросают.
 … Я очнулся под утро  за мусорными баками, прошел, шатаясь домой, не встретил никого и лег спать. Спал двое суток. Меня тормошили, звали, но я даже не отмахивался, и предки оставляли меня в покое.
 Когда я наконец очнулся, то выбрался, абсолютно пустой, на улицу. Сел на лавочку у баскетбольной площадки и пялился на трубы ближайшей фабрики. Ко мне подходили местные и что-то рассказывали.
Уехала часть семьи той девочки, что была моей любовью, вернее уехала она и её мать, оставив сыновей и вторую дочку. Куда, зачем, насколько, и вернуться ли - никто ничего не знал. Подходили давешние насильники. Хлопали по плечу. Хмыкали, но ничего не говорили.
 Я больше не увидел мою Любовь.
Я терпел братца и его дружков еще долго, пока не поступил в колледж.
Я служил в армии. Я стал полицейским. Я вернулся в район и посадил своего братца на очень долгий срок, и ходатайствовал по своим каналам об очень «хорошей», в моем понимании, тюрьме.
 Вышел он два года назад, я уже в ФБР работал. И будто ничего не было. Ходит по барам местным - грудь колесом, взгляд презрительный, петух гребаный. Ну, я его калекой и сделал.
Вышел, как то раз в тяжелых своих армейских ботинках погулять и надо же, на встречу он, братец... Ну, я ему: «Хэлло!». И как припечатаю между ног! Он согнулся в три складки. Не вдохнуть ему страдальцу, не пёрнуть. Но нет, думаю, братец, легко тебе не отделаться. Приподымаю его, ставлю к стенке. Ножки раздвигаю на ширину плеч и уже с правильным прицелом по правильной траектории - как вдал! Если бы штаны на нём застегнуты не были - улетели бы его яйца на соседнюю улицу.
В общем итоге его физическое уродство догнало душевное. Я его еще предупредил, посетил в больнице. Мол, за что я тебя, не спрашивай, Иисусом Христом, молю! Но что-нибудь вякнешь, - не побоюсь служебных разборок, но будешь ты при всех своих дружках из бара отсасывать длинный член у Эрика. Прибабахнутого негра, местного дурачка, беззлобного ананиста.
Его одногодку, дружка – насильника,  я не успел застать живым. Он напоролся в пьяной драке на нож. Обычное для нашего района дело.
 А вот бычка, того тогда шестнадцатилетнего, я нашел. Вычислил, - он жил в другом городе, далеко на юге. Я узнал о нем всё. От былого мускулистого красавца не осталось и следа. Он работал сварщиком, на одном из частных причалов. Ходил вечно грязный, чумазый. С пятнами сажи на лице. Но у него была жена – красавица, четверо детишек, которых он кормил.
 А зарабатывал он не мало. Вот только детишки ни один не походил на папашку. Все были с латинскими физиономиями. Да и каким им быть в латинском квартале?
 Я узнал его тайну. Его жена, знойная фигуристая брюнетка трахалась со всем городком. Нигде не работала. Она просто не успевала бы, итак.
Если бы она за трах брала деньги, то уже каталась на частном реактивном самолете. Но она денег не брала и давала всем. А он сидел за перегородкой и - подглядывал.
Даже получилось потом так: он подглядывал за своей ебливой женой. А я подглядывал за ним. Подглядывающим за женой. Через телекамеру, конечно.
  И что меня удивило: он смотрел на половой акт и плакал. Плакал и что-то шептал. К ширинке своей он даже не притрагивался. Тогда я установил там еще и микрофон и я  услышал, - он молился!
«Прости меня, Господи!
И благослови женщину!
Прости  ей похоть и мелкие  пугливые обманы.
Она – свет Твой и Твои ворота в рай.
А я грязь на твоих ногах. Прости, Господи, меня.
 И спасибо, Господи, за наказание Твое.
 И благослови женщину!
Ныне и присно. И во веки веков.
Аминь!»
Вот так. Теперь я - злобный, пьющий, иезуитски подлый бывший полицейский – ныне уважаемый сотрудник ФБР. И никакой Любви. А хочется. И вам, верно, хочется?
И Эндрю оглядел давно притихших слушателей. И Питер, вместе с ним. У всех этих продажных служителей плотской любви были грустные глаза, а из некоторых, еще не разучившихся, текли слёзы. И, скорее всего, не от рассказа, вернее, не только от него. Каждый плакал о своей единственной Любви, той, загубленной, рождавшей свет иного мира, будущего дня …
Потом Эндрю Положил голову на матрас и кого-то обнявши заснул. Питер, не двигаясь, смотрел на это лежбище и ни одна - ни добрая, ни скверная мысль не проникала в череп. Он только подумал, что ни слова не скажет напарнику, о том, что видел. Он ни в чем его больше не упрекнет, что касается выпивки и женщин.
Тут Питер заметил, что  вповалку лежащие тела начали бессознательное единовременное движение. Они, кто ползком, кто перекатыванием бессознательно стремились, стягивались к одной точке.
 И все как-то разом успокоились, улегшись в правильную спиралевидную фигуру. Где основой для спящих безмятежно голов служило крепкое тело Эндрю. Лица всех участников оргии были чисты, рты приоткрыты.
Им всем снился один добрый сон. В котором любовь, трением тел, точила Свет нездешнего сказочного утра …

*

Потом с утра опять были гонки по адресам возможных знакомых Элдриджа со времен  его службы при базе, но на этот раз без обстрелов и подстав. Результаты были никакие. Кого- то не было на месте, а кто был, те упрямо не могли понять, что нужно этим наглым обезьянам с громкими удостоверениями.
Ближе к обеду Гюнтер, раскланявшись, оставил их. Они еще немного поколесили.  Проехали до последнего адреса - уборщика работавшего на базе. И, ровно в шесть по полудню, прямо посреди улицы, их перехватил полицейский высокий чин и сопроводил за город. В  этот  прекрасный уголок отдыха.
Позднее утро. Никаких звонков. Никаких планов.
Ну, вот, наконец-то появилась знакомая машина. Из нее вышел Гюнтер. Его было не узнать, - опухший, с серым цветом лица. От вопросов отмахнулся, сказал лишь, - его близкий друг пропал, поиски результатов не дали. И предложил, что дела нужно доделывать. Надо опять встретится с господином Йенсом. Тот вторую ночь проводит в отдельной камере под строгим присмотром. Но скоро, по закону, его придется отпустить. Так что, того нужно допросить и выжать все, что возможно. Коллеги согласились. Но тут зазвонил Ай-фон Гюнтера. Тот отошел в сторону, а вернувшись, сунул  сотовый Питеру:
- С вами хотят говорить.
- Кто?
- Йенс. - ответил Гюнтер, и от чего-то пожал плечами.
Питер приложил сотовый к уху.
- Здравствуйте, мистер Хэрроу. Прошу извинить меня за отказ от сотрудничества, но меня ситуация поставила перед жестким выбором, и я предпочел отсидку в камере -  предательству своего друга. Надеюсь, что вы меня поймете.
Несколько минут назад в полицию дозвонился мой секретарь и потребовал меня, срочно, по общей важности делу. Он получил на офисный и-мэйл послание от Кейна Элдриджа. Мне его передали, и теперь я передаю его вам. - Голос Йенса прервался и вместо него возник другой, но до боли знакомый.
 «Спасибо, господа агенты. Вы прилетели за мной в Германию. Побродили по памятным местам моей молодости и поры возмужания. Надеюсь, что это  поможет вам понять меня, но поймать ли? Как знать. Пути Господни неисповедимы.
 Не знаю, как вы, а я остался своею поездкой доволен. Прошу вас не утруждайте более ни себя, ни моих знакомых в поисках меня. На момент прослушивания вами данного сообщения меня уже не будет на территории Германии. Я отправляюсь в «бон Вояж» на самолете. Точку моего назначения я открывать вам пока не буду. Вернется самолет в Германию вместе с экипажем - у них и спросите. А на прощанье посмотрите, пожалуйста, видеоклип о моём  отлете. До свиданья.  Мистер Харроу, - мы обязательно встретимся».
Харроу посмотрел видеоклип. Где при сопровождении песни «Улетай!» - древнего хита древней группы «Тич-Ин» - Элдридж Кейн поднимается по трапу в самолет, машет из двери рукой. Дверь закрывается. Самолет разгоняется и взлетает. Внизу бежала строка даты.
 Питер был уверен, - съемка подлинная, экспертизы не надо. И размахнулся, в сердцах желая разбить этот гибрид компьютера и телефона, но его руку перехватил Гюнтер:
- Не надо! Собственность Федеративной Республики Германия. А летели бы вы к себе в Нью-Йорк и колотили там, что душе вашей угодно.
- Мы бы с превеликим удовольствием… Но этот стервец цэрэушный, привязал нас к себе! И чувствую -  не отпустит, пока  не сделает все свои дела. Мы ему нужны.


Глава  Шестая.
Не близко. И дальше далёкого от Берлина.


Фридрих очнулся в белых подштанниках и рубахе. Позже он узнал, что это было солдатское нижнее белье из запасов почившей советской западной группы войск. Но, по пробуждению, бельё показалось ему истинно больничным, американским. Густая тишина палаты, в которой стояла одна койка со стойкой капельницы рядом, заканчивалась за  занавесками окна. Где уплотнялась стена шума, насыщенного работой и здоровьем. Фридрих «рванулся» к  этим звукам. Встал, еле переставляя не идущие ноги. Хотя ощущал себя практически невесомым. Подошел к окну, раздвинул занавески и открыл пластиковые окна.
Фридрих задохнулся воздухом поздней весны, а полифония звуков, заполнявших двор, показалась ему одним из утерянных опусов Баха. По своей жизнеутверждающей силе, при божественном  в нём присутствии. «Больной» растворился в целительном коктейле жизни. Он рождался заново, а всё плохое осталось в прошлой жизни -  и кошмарный албанский подвал, в первую очередь.
Во дворе, окруженном забором гофрированного метала и соснами, разгружали трейлер с коробками. Рядом стояла знакомая «БМВ». В цепочке разгружающих, соответственно занятию одетых, выделялся статной фигуры молодой человек в белой рубашке и ярком галстуке Он легко подкидывал коробки и подбадривал партнеров шутками и смехом. Скоро разгрузка закончилась и человек в белой рубашке, махнув рукой, созывая рабочих, принялся раздавать им наличные. Последним подошел длинный, сутулый работник, всё время разгрузки куривший у борта грузовика, и протянул руку.
- У нас кто не работает, тот не ест,- ответил ему «банкир», засунув оставшиеся купюры в нагрудный карман, и направился к «БМВ». Это был «Немецкий Ваня».

*

Вскоре в «палату» зашла девушка, одетая, если и не под настоящую госпитальную сестру, так во всем белом и чистом, и пригасила Фридриха пройти в столовую. Сама же и проводила его, предварительно поспособствовав облачению «пациента» в хороший махровый халат.
В столовой стоял длинный шведский стол, и пара столиков отдельно. За одним из них и сидел – «Немецкий Ваня». Он, что-то жуя, указал Фриззи на свободный стул напротив. Фридрих сел.
- Я думаю. Знакомится нам ни к чему, - начал беседу Ваня. - Я смотрю, вы и сейчас зажаты. Да и я наслышан о мнениях, бытующих в Берлинском обществе о своей персоне. Право: занимательно слушать эти сказки братьев Гримм об эдаком чудовище. А нам с вами нужно, очень нужно понять друг друга. Понять и, может быть, в чем-то простить.
 А как можно простить мифическое существо? Сочинить очередной миф? Если так, то уж позвольте заняться этим мне, индивидууму, так сказать, наиболее близкому к первоисточникам… Кушайте, заказывайте. Рассказ мой будет длинным. И расскажу вам я о неком мальчике, о его росте, процессе его становления, как человека, со всеми отсюда вытекающими – привычками, предпочтениями и антипатиями. Я вам расскажу о человеке, бывшим когда-то Йоханом Бергером, а ставшим «Немецким Ваней»…

*

Ване переезд в Германию казался праздником. Ни суета, затянувшаяся на месяцы, ни усиливающаяся нервозность не вымывали из души маленького человечка ощущения (?), сумбурные ощущения. Нет, не тихой радости и тепла семейного уюта в правильном мире цивилизованной стране. Эти чувства-мечты осаждали разум родственников, - не его! Ехать в страну, которую надо было называть Родиной. А что здесь, в Сибири, - чужая сторона?
Даже плюгавые карапузы проникались уважением, когда он, гуляя по двору, сообщал: «Я уезжаю в Германию». Были смешки порой, плоские шутки, но не было зависти. Был скорее испуг. Нет, нет, да и мелькнет сострадание в глазах, - не словах. Да принесут и одарят какими-то малопонятными подарками. Малопонятными, особенно от детей. Васька принес и подарил пуговицу, выпуклую и желтоватую, со звездой. А Гришка, гордо сверкая свежее набитым фингалом, настоящий перочинный нож со странной надписью: «Идём Резать Актив».
 Ваня умел читать с трех лет. А во всём виноват соседский дед – бездельник, коему оставляли его для присмотра.
И приснился Ване в ночь перед отъездом сон. Его везут на автомобиле «Жигули», держат на коленках на заднем сиденье. Во сне он не рассмотрел, - кто держит. Открывается окно и вдруг холодный порыв ветра стягивает его с колен, вырывает из цепляющихся рук и уносит его из окна машины, и швыряет его в пропасть.
Так он и жил дальше в Германии первое время. С ощущением близкого обрыва, где сначала он летит вниз во тьму. Во время этого долгого полета–падения, в густеющую хладную синеву, до адской тьмы с проблесками костров – он тяжелел. Он рос вширь. Он уплотнялся до твердости листа фанеры. И вдруг нежданный порыв воздуха выворачивал его из падения – в полет.  Обратно, из черноты – в синь, из синевы  – в прозрачную светящуюся лазурь. Он сжимался от страха. Резало визгливыми струями ветра тело. Холодило руки и голову. Ужас сдавливал дух. Но, взлетая из тьмы к свету, теплело (?). Радостью и уверенностью полнилась душа. Всё будет хорошо! Так он и ходил – в неизведанном. На всякую сложность, обиду, боль – вспоминался сон, и он твердил себе: «Терпи! Всё Будет Хорошо!».

*

 Первое время Германия была очень интересна. Первое время мама и папа были возбуждены и воодушевлены. Они с энтузиазмом брались за всякое дело в лагере переселенцев. Учили язык, и все законы нового мира. Первое время папа не пил.
 Они получили предписание на место жительства. Переехали в  другой город и стали жить своими силами и умом. Иван видел трудности родителей с языком и удивлялся. Он впитывал немецкий язык с каждой случайно услышанной фразой на улице, в магазине, из телевизора. И малец как-то не вытерпел и сказал матери: «да что ты мелешь!» И без запинки, пару раз повторил немецкую скороговорку для развития речи, которую на автомате повторяла мама, готовя еду на кухне. Еда получалась вкусной, а мамина немецкая скороговорка чудовищной – нестерпимой для Ваниного слуха. За это свое блестящее выступление он и получил первый подзатыльник на немецкой земле.
 Дальше – больше. Хулиганье есть везде, и их двор, наверно, был в пределах средней статистики. Но Ване показалось, что всё хулиганье города переселили в этот двор. В новостройки для малоимущих и молодых семей. Много позже, повзрослев, он счёл свой двор, да и свой район тишайшим. Хотя тут же понимал, что к тому и он приложил свою руку.
 Но только в этом дворе он в первый раз услышал слово «унтерменш».  Он еще не знал его истинное значение, но тело среагировало быстрее. Его нога непроизвольно выпрямилась, высоко выпрямилась и захлопнула пасть, из которой вывалилось это слово. Оскорбитель-неудачник, потеряв высокомерное выражение лица, взвыл и побежал к своему подъезду. Правда он через каждые пять-шесть шагов оборачивался и вопил: «Унтерменш! Унтерменш!». Около подъезда его встретили вышедшие на крик взрослые. Он, было, обрадовался, увидев знакомые, а может быть, и родные лица. Но тут же взвыл еще громче. Взрослые схватили его. Кто за ухо, кто за воротник и принялись отвешивать затрещины, волоча его в дом.
Но всё это было мелочи. Беда подкралась незаметно. Как-то, подслушав ночные разговоры родителей в постели, Ваня понял – кажется, отец нашел работу. Мама его охала и смеялась одновременно: «Сколько денег – с ума сойти! Что купить, что взять?». И сонный ответ отца: «На квартиру свою копить будем». «А, может, сразу на дом?», - шептала мать. «Можно», - соглашался отец и погружался в храп.
Проходила неделя за неделей. Обстановка в квартире сменилась уж несколько раз. Не в пример той старой квартиры в Сибири, где за четыре с половиной года Ваниной жизни сменился разве что прогоревший чайник. А здесь, квартира, наполняясь всякой всячиной, менялась постоянно. Менялась вся, менялось всё. Например – телевизоры. Сначала в их двухкомнатной квартире начало расти их число.  Дошло до трех, а потом и до четырех. Ваня помнил, как ржал Отец, привинчивая ЖК-панель в совмещенном санузле. Потом начала расти диагональ телевизоров. Пока в родительской спальне-гостиной не утвердился на полу телевизионный проектор «Сони», один метр восемьдесят сантиметров по диагонали. И примерно в то  время отец начал пить.
Пропадая на работе допоздна в будние дни, в пятницу вечером он хорошо набирался пива в местном гаштете. Не гнушался пропускать и покрепче. В субботу и воскресенье он лениво и слегка лечился. Бывало, выезжали на «планёр». Всей семьёй за город, к по-немецки благоустроенному озерку.
Но однажды в пятницу он пришел какой-то затаенно сосредоточенный. Поставил на пол около огромного телевизора литровую бутылку водки, большое блюдо с нарезанным салом, черным хлебом и луком. Бережно достал из коробки DVD диск и вставил в проигрыватель. Начался фильм, фильм на русском языке. Фильм назывался «Белое Солнце Пустыни».
С этого момента их уикенды изменились коренным образом. Отец сидел на корточках по-турецки на полу. Пил водку, заедал черным хлебом, луком и салом. И глядя на экран, брызгая крошками закуски, смеялся. А по лицу его катились слезы.
 В следующую пятницу все повторилось. Водка, закуска, фильм. Как-то мать робко возмутилась, однообразной кинопрограммой. На что отец, молча, взял её  под локти, выставил из комнаты и закрыл дверь. После чего выкрутил звук до упора. По дому гремело, вырываясь во двор: «Нет, ребята, пулемета я вам не дам!», «А гранаты у него не той системы», и хохот отца.
 Периодически этот концерт прерывался тишиной. Отец выходил курить на балкон. Где жадно потрескивающий огонек сигареты высвечивал не утертые дорожки слез на отцовском лице. «Верещагин, уходи с баркаса!». … Уходи, малец, уходи! Ты еще не знаешь голос этой скрипки в груди. Скрипки, смычком тоски царапающей горло.
 … Позже он узнал, что это состояние называется «Ностальгия». Это – болезнь, и присуща она, якобы, только русским. Позже он посчитал такое утверждение ложью, – не только русские, все нормальные люди тоскуют о прошлом.
 Но еще позже он понял, что Ностальгия как болезнь присуща только русским. Только русские, обращая взгляд в прошлое, прозревают будущее. Видят то неизбежное русское будущее, когда успокоится светом душа. И всем всё воздастся, и ада нет.
 Но отец Вани не светлел душой. Он начал ссорится с женой, мамой Вани. Он начал их бить и при этом орать: «Русские свиньи! Твари, зачем вы здесь?! Здесь место только цивилизованным людям! Русские ублюдки, расплодились, наехали на готовое! Зачем я вас с собой приволок? Нет, я построю дом, я построю свой замок! Корми еще вас!».
Дальше он просто терял все слова, - и только шипел: «Руссиш-ш-швайн!», хлеща ремнем по рукам и другим частям тел. Хлеща по жене и сыну, ползающих перед ним, сбитых, поваленных на пол. А подустав, отец садился смотреть фильм «Белое Солнце Пустыни». Забывая о поверженных – о жене и сыне. И Йоганну, - теперь его звали только так, по-немецки, - должен был надоесть этот фильм, достать до печенок. Но нет – он любил этот фильм. Любил особой любовью. Когда отец смотрел на экран, его лицо очищалось от бугров злобы и складок презрения. Лицо отца становилось даже красивым и безнадежно чистым. Пусть и с синюшным отсветом бледности в свечении экрана. Пока он смотрел фильм, он никого не бил.
Таким, именно таким, он его и запомнил. Бледным, смотрящим счастливо в больное Никуда, с заплаканным лицом Пьеро. А не ту маску злобного зверя в мелькании змеиного тела ремня.
Жизнь продолжалась, продолжались избиения. Но теперь только Вани. Супруга Альберта Бергера и мать Вани терпела не долго. Заявила, что при первом следующем агрессивном прикосновении к ее или сына телу она сдаст его властям с потрохами. Она это давно бы сделала, но очень любила его, другого – трезвого. Да и старая сибирская ментальность срабатывала – «власть» и «люди», это раздельно.  Ну, а  Вани теперь, когда матери не было рядом, доставалось за двоих.
Ваня не жалобился на папашу, а всё чаще сам нарывался, глядя в бешеную физиономию отца, отказывался выполнять его указания и провокационно заявлял: «Я русский». Хотя в генетическом древе их семьи не было ни то, что русской, любой славянской крови не было ни капли. Потом, распластанный на полу, или на столе, терпел боль, молча, на зависть белорусским партизанам.
В его затуманенный болью мозг вплывали тогда чудные светлые видения страны по имени Русь. Которой он, по сути, не знал. Он видел сказочные терема, бородатых людей, бьющих поклоны друг другу и красавиц с изогнутыми бровями, подвязанных скромными платочками. И постоянно вплывало во все видения одно и тоже лицо. Лицо пожилой женщины  с печальными и добрыми глазами. Она будто видела все мучения Вани и молча подбадривала.
Её глаза давали ещё хрупкому человечку неимоверные силы. И по ночам ему, обессиленному, снилось - приходила она и давала краюху хлеба с вареньем и кружку молока. Он впивался зубами в хрусткую теплую корку, подбирая разбитой губой сваливающиеся с куска ядрышки крыжовника. Запивал теплым, жирно сладким молоком и пялился в окно, где стучали в стекло холодные капли осеннего дождя. Теплая рука женщины ложилась на его затылок и не уходила, пока не переставал дождь. Пока сквозь потеки дождливых струй не прояснялось голубое небо с желтыми всполохами берёз.
Он вставал утром полный сил. Весело побаливали мышцы как после упорной тренировки, а не зверского битья. А в груди рос, покалывая жжением, упругий клинок. Пока еще не остывший, пока еще в процессе каления. Но скоро, неизбежно - он станет холодным и острым, гибким и не ломаемым, беспощадным орудием Права. Права Себя.
Битье ремнем уже не удовлетворяло истязателя. Как-то он схватил швабру. К третьему удару пластик изогнулся и лопнул. Тогда он переломил её надвое и продолжил опрокидывать град ударов уже с двух рук и не только по спине ребёнка. Удары летели куда попало. И вскользь по руке, и прямиком по голове. Изверг, войдя в раж, не понял, что бьет уже бессознательного человечка, колотит уже по бесчувственному телу.
Мать приходила поздно. На этот раз пришла раньше. Войдя в комнату полную жара ярости и боли, увидела тело сына. А над ним  не своего мужа, а воющего демона, в мельтешении, казалось, множества бьющих лап. Она едва выдержала – не потеряла сознания и не закричала. Захлёбываясь слезами и давя тошнотные порывы, она убежала и вызвала от соседей полицию.
В итоге Альберта Бергера лишили родительских прав и упекли в тюрьму. К тому же нашлись и другие его, немалые прегрешения пред Германским Порядком. А Йоханн Бергер попал в больницу. 
С тех пор он забыл русский язык. Но после долгого лечения, вернувшись в школу, он продолжал в любом сложном положении заявлять обидчикам, глядя прямо в лицо: «Я Русский». Теперь уже, правда, только по-немецки …
Несмотря на постоянные стычки со старшеклассниками, - их осталась пара-тройка особенно тупых и заторможенных, не признавших силу воли Вани и его права быть и называться, кем он хочет, - Ваня учился хорошо, кроме языков. Иностранные языки Ваня перестал понимать вообще, воспроизводил, не понимая смысла, только входящие в германскую группу. Названия городов, областей, имена давались также с трудом, и только через немецкую транскрипцию. Он признавался, что французская, итальянская, славянская речь воспринимаются им как мелодии, иногда очень приятные и очень красивые, но мелодии – без иного значения, кроме как радовать или печалить слух.
Он даже словчился сдать экзамен по английскому языку. Он подобрал отрывок из аудио постановки Шекспира, наиболее приятный ему мелодически. И с помощью друга, музыкально образованного Гелли Занкера, разложил его по нотам и разучил его как партию духового инструмента, - трубы или саксофона. Заучил и перевод, соответственно музыкальным фразам. Уловив знакомые нотки в вопросе экзаменатора, выдавал созвучный отрывок, начиная ответ то: «Йес, ит из», то: «Ду нот ит из» или «Из ит нот», выбирая по наитью.
Глаза преподавателя поначалу подбадривающие, становились с каждым ответом все удивленнее. Под конец экзамена он уже забывал закрывать рот, и на нижней губе его поблескивала капелька слюны.
Ставя оценку «Хорошо» он сказал:
- Ученик Бергер, я знаком с мнениями о вашей персоне и о том, что вы, в языках, полный дуб, простите. Но, то, что вы сейчас выдали – феноменально! Я уже в глаза вам стал смотреть, но видел в этих чистых голубых озерах незамутненную веру в своей правоте! Ведь в ответах на вопросы вы пару раз допустили полную ахинею! Я не знаю, какой вам поставил бы диагноз врач, - шизофрению или манию величия, но вы меня поразили, и я остановил свое любопытство, на критической черте, дабы не поставить вам плохую оценку, робот вы наш, германский.
На что Ваня не удержался, и уже на выходе закрывая дверь, ответил:
- Я не Германский Робот, а Русский Мученик.
Экзаменатор, чуть задумавшись, блестяще парировал:
- Это одно и то же, Йохан.
У Йохана были друзья, но не спортивные типы, - краса и гордость школы, а «Школьные уродцы». Сам, унижаемый, он знал, что такое быть униженным. Он никогда не стремился занять место Унизителя–палача. Некоторые защищенные прилеплялись к нему и таскались следом. Он уклонялся, как мог, от их общества. Но после, пусть, нехотя, сойдясь с ними поближе, увидел за каждым из них свой мир. И как-то сразу, рациональной частью своего ума, - ведь, сколько ни называй он себя «Русским», был по крови чистый немец - пользу в каждом.
Один непролазный компьютерный маньяк. Другой, хоть и вынужденный родительской волей, неплохой музыкант. Третий, вообще - дебиловатый молчун - не выныривал из дедушкиного гаража–мастерской и был бесконечно предан всяким колесикам и клапанам. Был еще худосочный любитель средневековой истории, видевший себя по ночам прекрасным рыцарем в латах на могучем коне. Была и девочка. Уродиха, до сих пор играющая в куклы, но уже в игры с медицинским уклоном.
Так как у Вани начал вызревать Великий План, он не мог понять, какой от последних двоих субъектов может быть толк, но, поразмыслив, решил подкорректировать увлечения этих убожеств.
И вот «историк» стал с интересом изучать не только латы и гербы, а и политическую, экономическую историю и стал немалым знатоком многоходовых интриг. А «медсестра» постепенно перестала бесконечно бинтовать кукол и ставить им уколы. Она утонула в изучение фармацевтических справочников, разыгрывая с куклами фармакологическое действие и совместимость каждого из препаратов.
У Вани складывалась Организация, члены которой еще не знали ни о самой Организации, ни о своём в ней членстве.  Не хватало только связей. Не хватало только самого Дела. Ваня решил искать «Русскую Мафию».
Он двинулся на поиски по наводке своих, далеких от криминала, соратников. А также руководствуясь данными из репортажей телевизионных репортеров. Подготовившись, то есть: взяв с собой пару кастетов, и надев армейские башмаки с металлическими вставками, Ваня отправился в район, «захваченный», по словам журналистов, «беспредельно жестокой русской мафией».
Недолго побродив по улицам и закоулкам страшноватенького на вид района, Ваня наткнулся на группу ребят, судя по внешнему виду явно знакомых с криминалом. Поздоровавшись, вступил с ними в разговор. Естественно на немецком. Те отвечали ему грубо с диким акцентом, посылая его, во всех смыслах, далеко отсюда. Потом перешли на свой язык. И Ваня, не узнавая язык и не помня русскую речь, сразу, третьим чувством понял – это не русские.
Тут его бросились бить. Заблаговременно  окружив с разных сторон.
Ваня держал руки в карманах свободной на талии куртки и давно уже вдел пальцы в кастеты.
Столкновение получилось жестким, но коротким. Мелькнувшие было ножи, успели лишь изрезать куртку крутящегося Вани, как тут же сунувшиеся поближе попадали под молотильню Ваниных кастетов.
Бил Ваня споро. Один удар по протянутой конечности, а второй уже летел в череп противника. Ребятки, побросав перья, громко причитая и визжа, поддерживая товарищей с разбитыми головами, бросились неуклюже наутёк, вглубь грязненького переулка. Какие-то женщины заголосили из окон.
Ваня двинулся прочь из переулка. А услышав шорох шин за углом, успел зашвырнуть, как ни жалко, кастеты за ближайшую крышу. Подоспевшие полицейские выскочили из двух машин уже с пистолетами наготове. Увидели одинокого, хотя и крепкого паренька, сконфуженно попрятали оружие. А после, как Ваня подошел поближе, и они услышали его голос со словами благодарности, увидели его ясный васильковый взор и блондинистую стрижку, а также порезанную с висящими лоскутьями куртку, они так и вовсе запричитали. Обступили, ощупали, даже в уши заглянули - не разбиты ли. После осторожно усадили в одну из машин.
На вопрос как он, приличный с виду немецкий мальчик, оказался в здешней Гомморе, он почти честно ответил, что искал своих дальних русских родственников, но заблудился. Русского языка он не знает, вот и обратился за помощью к ребятам, стоящим на улице. А те бросились его бить. Ване сказали, что он наверно родился с золотым ключиком во рту – остался без единого серьезного пореза. На его наивный вопрос: «это за что русские его так встретили?» Полицейские заулыбались и ответили: «Нет, это албанцы».
 Ваня чуть было не ляпнул, что по телевизору ни слова об албанцах в этом районе не сказано, а сказано о русской мафии, но воздержался. Только спросил, а где русские тут живут? Не нарушают ли порядок? На что ему ответили, что именно здесь русских нет, а вот в ближайшем по пути к станции метро квартале, живут какие-то криминальные типы. Русские, не русские, но славяне точно.
Расставшись у метро, поблагодарив полицейских и  отказавшись от дальнейшей помощи, Йохан наметил на ближайшее время посещение упомянутого полицейскими района. Но теперь - до этого он еще сомневался - без кастетов он никуда не сунется. Надо было снова срочно вооружаться. А потом можно и в гости, к очередным «русским».
К этим очередным русским он вынырнул из-за угла. Издали заметив их интерес к одному «Мерседесу». Подобрался и выпрыгнул, когда они уже вскрыли дверь и завели мотор. Сходу, отщёлкнув защёлку замка задней двери, и запрыгнув в автомобиль, приказал: «Гони!».
Что они с испугу и исполнили.
 Через два квартала они опасливо обернулись и попытались задавать вопросы. Но получили по затрещине и услышали знакомое: «Гони!». И еще раз по оплеухе, и: «Гони к своим!». Угонщики больше назад не оборачивались.
Через некоторое время они сходу влетели в загодя открытый гараж, где ребята сноровисто выскочили из машины и, встав у стены, стали криками: «Михал! Михал!», вызывать кого-то. Из проема двери, ведущей вверх во второй этаж дома, показался не маленький, коротко стриженный, усатый  детина. Обращаясь к нему, два угонщика тыкали в сторону Вани, сидящего на заднем сидении, и торопливо что-то объясняли. Михал удивился и, сложив руки за спину, демонстративно медленно направился к машине, до узкощёлочности жмуря глаза в попытке увидеть, вспомнить и понять.
Ваня вышел навстречу и, подняв ладонь, громко и четко выдал курьезную тираду: «Успокойтесь, камрады! Я не полицейский. Я ищу русскую мафию. Она должна здесь быть. Мне необходимо встретиться с ней по личным причинам!». Михал вздел в удивлении кустистые брови, приспустил усы и, протянув из-за спины свою лапищу, сказал: «Добро пожаловать!».
Много позже, когда они подружились и, совершив не одно совместное дельце, часто и долго смеялись, вспоминая момент их знакомства.
Ребята, конечно, никакой русской мафией не были. Они не были русскими. Не были и мафией. Так, подворовывали, хоть и регулярно, но по нужде.
 Михал вспоминал – услышав нелепую речь, увидев светящиеся такой отчаянной надеждой глаза Вани, – что он просто не в силах был отказать. Поприветствовав паренька: «Добро пожаловать!», и пожав ему руку, он  увидел, как у паренька бессильно опустились плечи. Тогда, приобняв, Михал отвел его наверх в дом на кухню, усадил к столу.
По дороге Михал лихорадочно вспоминал виденные им в фильмах мафиозные ритуалы. Путая «Крестного Отца» с «Калиной Красной», виденной им в детстве в родной Польше.
 Решил, что всё ж - таки выпить по чарке водки будет к месту. Если он есть русский, – значит по полному стакану. А если еще и мафия, – то выпить стоя. И сопроводить это какой-нибудь многозначительно туманной фразой. Но, – разрази его гром, – не мог припомнить из фильмов ничего стоящего, кроме: «Мафия – бессмертна!». Но, то приговаривали, кажется, итальянцы. А русские? Что-то русское надо добавить…
И вот что получилось: он, налив самодельной водки в четыре высоких фужера «для коктейлей» по самые края, демонстративно встал. Отодвинул в сторону локоть под прямым углом. Подняв фужер на уровень груди, подождал, пока остальные делают так же. И выпил. Перед тем произнеся по-немецки: «Мафия Бессмертна!». А заглотнув водку, на выдохе, добавил по-русски : «Ёб её мать!». Так и повёлся с тех пор лозунг в команде Вани и Михала: «Мафия Бессмертна! Ёб её мать!». Лозунг не изменился, даже когда Ване стал понятен её русский смысл.
После, утром, когда оставшийся ночевать у Михала Ваня был в полудреме, Михал, подсев, к нему на кровать, осторожно признался, что он с друзьями, вообще-то, никакая не мафия. По мере возникновения нужды в деньгах угоняют машины, переделывают, перекрашивают, перебивают номера и продают в Польше. И не совсем они русские, то есть совсем не русские. Михал - поляк и его сын Владек – поляк. Ян и Козимир - полу румыны, полу венгры – трансильванцы, одним словом. Они как раз и угоняли машину с Ваней. Еще есть словак Прутик – машинный и прочих дел мастер. Вот и вся их «мафия».
 Но, если надо, они не только машины угонять и переделывать могут, если Ваню кто обидел, они все за Ваню постоять готовы. Мол, у них половина спортсменов, а другая – просто лихие драчуны. Потом, правда, пояснил, что драчуны – трансильванцы, но дерутся чаще между собою. Что сын его Владек спортсмен-гонщик, но пока не у дел, - с тренером он поссорился, а своя гоночная машина и лицензия дорого стоят. А «спортсмен» Прутик – доминошник. А вот он, Михал, - чемпион по греко-римской борьбе, одного из польских воеводств. К тому же он и Прутик служили в армии. Правда, Прутик в армейской радиомастерской. Зато сам Михал был польский десантник и дослужился до капрала.
На все эти откровения сонный Ваня ни капли не огорчился, и, сказав: «Всё нормально», перевернулся на другой бок и засопел спокойным сном.
Уже на средине монолога Михала Ваня понял окончательно то, о чем догадывался и раньше – всё надо делать самому.
И воспринял эту мысль как Правило Жизни.
Никто не принесет готовую «мафию» и не отдаст ему. А ни в какую готовую мафию его не примут. Это его рок: всё делать самому. Начиная от своей собственной национальности, до своей «мафии». И он её сделает. Все эти неумехи, неудачники и просто уроды, которых судьба сплетает вокруг него, все они в единой организации на правильном, только ему предназначенном месте станут силой, неколебимой и всепобеждающей. Он заберет, снимет с их душ гниль неуверенности в себе, смоет синдромы неудач. Потому что он  – Победитель. Он  – Русский.
Скоро устроилось некое подобие «мафии». Высокопродуктивное предприятие, разбитое на ячейки по всем правилам конспирации. Но, по сравнению с соседями албанцами и прочими, - не громкое, и, на вид, безобидное. Простая серенькая фирмочка. Поставленные дела, связанные с автомобильным, радиоэлектронным, а также мусорно-металлическим «бизнесом», не вызывали резонанса. Они не лезли жадно за копейками непосредственно на мусорные свалки. Они отказались от непосредственного участия в угонах, в обворовывании складов. Это все было правильно. Но нужно было противоречиво опасное, возбуждающее – люди забывали славу несгибаемого Немецкого Вани. А, если так, то завтра всякие разные удальцы могут просто прийти и приказать работать на них.
Получается парадокс. Правильно построенный бизнес – не всегда правильный. Они криминальны, значит, нужна червоточинка, сознательно допущенная, контролируемая.
 Его организация расширилась – уже и настоящие русские эмигранты работали у него, ничем особым его не поражая: европейцы европейцами. Его организация усиливалась. А как всякому быстро растущему организму, ей отчаянно не хватало известности, то есть  - статуса, то есть -  значимости для себя и авторитета для окружающих.

*

 Гилли, музыкальный друг Вани, специально полетел на родину знакомого трубача аргентинца, где недорого нанял уругвайца Херхио Начо. Только что покинувшего стены тюрьмы хулигана и индейского погромщика, одного с Ваней роста и стати.
Покрасили его в блондина, загорелое лицо и руки покрыли белой крем–маской. Вставили сине-зрачковые линзы. Собрали ему сборную подручных из своих, только в масках.
 Добровольцев было! Пришлось устраивать конкурс на место в погромной команде. После устроили показной погром в одном районе, зачумленном косоварами. Там носился среди всполохов огня и дыма очумелый Хорхио Начо, сверкая двумя огромными разделочными ножами, с выкриками: « я русский Ваня! Я немецкий Ваня! Бойтесь!».
 В это время сам Ваня сидел в ресторане с двумя полицейскими чинами, которые хотели поговорить с ним в неформальной обстановке, пока. Вот он и пригласил их в ресторан, за свой счет. К его тогда удивлению они не отказались и не вспомнили о скрытой форме взятки. А на утро газетенки вопили о нацистском погроме. Вот тогда Ваня торжественно вошёл в криминальный бомонд и был прочно принят на заметку в криминальной полиции. Издержки известности, однако.
Ваня жаждал знакомства с самым влиятельным пауком криминального мира восточных земель Германии, господином Александером Йенсом. Потому начал тусоваться в людных местах. Ранее он старался их избегать. Теперь же фланировал открыто, давая возможность данной фигуре подойти к нему запросто. С выбором места теперь проблем не было.
 На адрес его официальной фирмочки прикрытия - по ремонту автомобилей - посыпались приглашения на презентации, юбилеи и конференции от различнейших организаций и частных лиц. Вот задал работы своим «аналитикам» Ваня! Выяснить, кто из них кто есть: кто серые личности, кто криминальные, а кто просто любопытствующие аристократы или толстосумы, коллекционирующие знакомства.
Тогда он находился на презентации нового строительного проекта одной молодой и энергично развивающейся фирмы, организованной под патронажем крупного риэлтора Ганса Маллера. Известного в криминальных кругах как верткого мошенника, не гнушающегося в достижении целей и крайних мер. Если надо, он мог резко испортить экологию облюбованного им района, чтобы потом взять на себя труды по её восстановлению и улучшению. Мог и старушку придушить одинокую. Теперь уже чужими руками, конечно. А вот в молодости, мог и своими  - но что и как - доказывать теперь не кому.
 Ваня стоял в стороне и попивал яблочный сок из высокого фужера, со стороны так похожий на всё пропитавшее своим духом вокруг шампанское.  Александера Йенса подвел к нему и представил  лично сам хозяин вечера, тут же элегантно их покинувший.
- А! Вы тот молодой человек, что портит и без того хрупкий мир меж представителями непризнанных законом профессий? Ох, как не хорошо! Но стоит признать – вы жестоки и изворотливы. Или просто по детскости своей обескураживающе наглы. Я еще не сделал выводы. Но при следующей встрече я их вам сообщу. Одно скажите – вы чего-то добивались своей эскападой или всё это от избытка  гормонов?
- Прошу прощения, герр Йенс, но у меня просто не было ни подходов, ни выходов на вас. А смысл моих действий, может быть, вот он: вы и я стоим рядом и разговариваем друг с другом.
От такого ответа Йенс недоумённо потирал нос минут пять.
- Оригинально. Так раньше чернь подпаливала барские конюшни, дабы Государь обратил внимание на их беды. Йохан, вы же не бедный?
- У меня было тяжелое детство.
После этой фразы Йенс улыбнулся. И не последние представители двух криминальных поколений, пожали друг другу руки.

*

Ваня поехал в Россию с деньгами, отобранными у очередных «придурков». С мятыми, чудом уцелевшими бумажками с адресами кого-то там, на «родине». Со специальным словарём, где крупными буквами были транскрипции русских обиходных фраз. Сел в авиалайнер до Москвы. Дальше надо было либо поездом, либо самолётом до Омска. Из него автобусом до районного центра в новосибирской области, а там, говорят, местные подбросят на частном транспорте.
Он поехал поездом, хотя один германец настоятельно рекомендовал дождаться вечернего самолета в Омск и лететь им. Не искушать пространства России своим иностранным видом. Но он упрямо решил ехать по железной дороге и посмотреть на великую страну хотя бы из окна вагона. Но на просторах России царила зима. Как будто специально для немцев – ранняя, ноябрьская. И длинная ночь лишь накоротко оставляла землю в предвечерней мгле, называемой здесь: «днем, только пасмурным». А когда пересекли великую реку Волгу и начались степи, весь состав пронзил ветер и мороз, и окна покрылись белой узорчатой вязью. Так, что просторов страны он не увидел.
И, конечно, в первые же часы, когда он вышел  в туалет и легкомысленно оставил куртку с портмоне в кармане, его, как положено здесь, - за вместо: «Здрасте!», - обокрали. Хвала Господу, - выпотрошенную обложку кошеля с его паспортом великодушно подбросили в купе проводников. Потом он обнаружил, что в его, пусть и дорогой, из кожи тончайшей выделки, курточке холодно даже в купе. По его беспокойному мнению случился природный катаклизм. Катастрофическое падение температуры с  -3 до -32. Он ждал, когда, на какой станции всех пассажиров поселят в гостиницу, а поезд поставят на прикол до наступления приличных для передвижения температур. Не ниже -15 градусов по Цельсию.
 На что ему, недовольные его возбуждением, отвечали проводники – радостные, как показалось Ване - «Такое бывает, вот только, бля, козлы казанские угля не дали. А ведь, верно, должны были знать о такой природной херне». И советовали ложиться спать, укрывшись двумя одеялами.
Его, обобранного, взял на попечение один русский. Немного говоривший на немецком, вернее едва говоривший, а чаше писавший ответы на клочке газеты. Он мнил себя довольно приличным знатоком языка Гёте и Гейне, которых он принялся цитировать, почти не умолкая. Но только по-русски. После принимался переводить обратно на немецкий, коверкая немецкий смысл и сам язык.
На вокзале они оказались рано утром и попутчик, которому ехать в туже сторону, что и Ване, предложил никуда не соваться, а обождать на вокзале, благо тепло: целый +1 в зале, а не -28, на пироне. Ваня согласился, но его дернуло побежать звонить в Германию пану Михалу о срочной пересылке финансовых средств. Дозвонившись, он наорал на пьяного румына. Наорал несправедливо, - каким еще быть румыну поздним вечером в пятницу? Он потребовал, чтоб тот нашел Михала и мчался на круглосуточный «Вестерн Юнион»  пересылать деньги на их же подразделение, но на вокзале в Русском Омске.
Вернувшись успокоенный, услышал строгий выговор  русского, что, не предупредив его, ушел. И не зря – пропала уже и сумка с вещами Вани. Ваня опять взгрустнул  – там не только вещи, там бумажки с адресами и прочее  – от прошлой жизни, сохраненное матерью. Потом он пошел в туалет. А, зайдя в туалет, услышал шорох в соседней кабинке и по наитию сделал то, что не сделал бы в Германии, – рванул дверцу и увидел втиснувшихся в кабинку двух парней, примеченных им еще в поезде, тормошащими его сумку.
Увидев его, остолбеневшего, ребятки, цыркнув сквозь расшатанные зубы, сказали ему просто:
- Пошел на ***, фашист.
И Ваня их понял.
 Когда он уходил, ребятки, отрубленные наглухо, валялись на очке, брызгами своей крови изукрасив туалетный кафель под вид павлиньих хвостов.
Вернувшись в спящий зал, он, теперь уже молчаливый и наглый, забрался в сумку попутчика. Тот лишь с интересом смотрел на своего подопечного, сразу заметив окровавленные руки. Ваня достал из чужой сумки бутылку водки и выхлебал с горла половину, а на вопрос–утверждение:
- Что, друг, еще и в****ы получил?
 Отрицательно мотнул головой и разразился длинной матерной тирадой на чистом русском, хоть и свистящим шепотом. Чем привел попутчика в восторг. А когда он бросил из-за спины украденную сумку перед собой, попутчик просто задохнулся от восторга и замотал головой.
- Ну, бля, пацан! Считай, что ты уже вернулся. Ты теперь не в гостях. Ты на Родине. Может, ты и другие слова вспомнил, кроме матерных?
И только тут Ваня с нарастающим удивлением вслушался в себя. В нем что-то сдвинулось. Сдвинулось поверх огромного темного кома, который он часто, будучи в стрессовой ситуации, ощущал в себе. Летали хлесткие матерные фразы, но они ему уже были неприятны, а там, внутри кома слышались звуки других слов, и их было много, им было тесно. Но они, как ни силились, -  не могли вырваться из стягивающего их, и душу Вани, липкого плена. Пока не могли …
Уборщица со шваброй удивленно и даже возмущенно выпялилась на него, когда он начал передвигать с места на место свою сумку и чемодан прикорнувшего попутчика, давая ей подмыть пол везде. Уборщица уже открыла рот что–то сказать, верно, резкое, но Ваня, сам от себя такого не ожидая, успел ляпнуть вперёд:
 – Заебла.
 Сказал, и его обдало запоздалой краской. Он точно не знал смысла того, что сказал. Он только знал: что-то очень грубое. Но уборщица закрыла рот, так ничего и не произнеся, продолжила тереть пол. Уже подальше от него.
Захотелось есть. Очень. Страшно захотелось есть. Толкнул спящего попутчика и объяснил ему, жестами, - показывая, как он ложкой забрасывает себе, что-то в рот, - что пора кушать.
В буфете Ваня, давясь, жрал какую-то херню, купленную сострадательным попутчиком. Но «херня» была горячей, а бурда под названием «чай с молоком» обжигающей. И было хорошо. Было вкусно, и противоречиво: мозгами понимаешь, что херь полная, - от которой и отравиться можно, - и ничего вкусного. А - вкусно и хорошо, - тепло и сытно. А на тебя смотрит буфетчица, и в какой-то момент удовлетворенная чем-то, будто кивает. Кому? Ему? И отходит по своим делам.
Поев, Ваня почувствовал эйфорию. Тело было невесомым, телу и душе было тепло. И вся серость вокруг стала обретать цвета и принадлежность. Она становилось его, а он становился своим.
Потом осоловелый сунулся к окошку «Вестерн Юнион» и, не обращая внимания на вывески и объявления, принялся сначала просто просить открыть. Потом громче. Потом принялся тарабанить кулаком и орать матом. А в голове его, и по всему телу, млело, и струилась безотчетная радость.
Тут-то его и взяли под белы рученьки охранители правопорядка вокзала. Он только изумился: «Вас ис Дас?»  как локти его отпустили, но провели в привокзальное отделение милиции, придерживая нежно за бока.
- Там Ваня выдал какой-то словесный сумбур, мешая немецкие слова и русский мат. Прибежал попутчик, волоча все их вещи. Видно, ванин мат был слышен далеко. И принялся что–то по-русски объяснять стражам порядка. Те, проявив было, заинтересованность,  верно услышав о краже в поезде, поскучнели и отложили протокольную бумагу и ручку. Спросили через попутчика–переводчика: будет ли он, гражданин Германии, писать заявление о краже в поезде. Ваня отрицательно замахал - и головой, и руками. Милиционеры облегчено вздохнули и вернули ему паспорт. Погрозили ему пальчиком, чтоб больше не орал и не колотился.  И, напоследок, почему-то обозвали «Декабристом».
Наконец, открылось окно «Вестерн Юниона» и сонная кассирша начала уныло отсчитывать ему доллары. Опять прибежал возбужденный попутчик, умоляя поспешить. Автобус до его остановки – райцентра, в который он ехал,  – вот-вот должен отойти. Ваня поспешил было, но Сергей, попутчик, остановился, взял у Вани доллары и ринулся обратно к окошку «Вестерн Юнион». Там громко заматерился и ринулся уже к автобусной кассе. О чем-то долго упрашивал еще одного кассира. Под конец опять громко и грязно выругался и бросился на выход. Махнув рукой Ване: за мной, мол.
 Автобус, к которому устремился его ангел–хранитель, уже закрывал двери, собираясь уехать. Попутчик настиг его и заколотил по корпусу. Автобус остановился. Прозвучали краткие переговоры. Двери закрылись и автобус уехал. Сергей остался на асфальте – весь расхристанный и в мыле.
 Как он потом объяснил, отдышавшись: в «Вестерн Юнион» выдали деньги в долларах, а нужны рубли. Рублей у кассира не было. Должны были быть, а не было. Кассир же автобусной кассы, вполне правомочно отказался продавать билеты за доллары. Водитель автобуса вообще скорчил брезгливую рожу. А на предложение пассажирам обменять или взять в залог - услышал в ответ лишь раздраженное шипение: «мошенники, какие-то…»
Вот так они опять оказались прибитыми к тому же берегу. Но, не надолго.
Два простых парня согласились их подбросить и за «зелёные». Вернее за «зеленые» Ваню. Попутчик же бился рядом с ним из, странной для Европы, солидарности. Деньги у него были свои, и от Вани ему ничего не было надо. Как Ваня потом понял, –  ему было просто жалко его, европейца. Кем бы ни был он в своих  «европах», хоть бандит, хоть спецназовец. Здесь он – беззащитен, как младенец….
 Один «ГАЗ 53» был с полным грузом. В него сел попутчик Сергей.  Ваня сел в машину под названием «Ока». К крупному,  толстому, и, конечно, добродушному водителю. Сзади, вместо сидения, лежал большущий связанный баран. Водила что-то, с жаром, принялся рассказывать Ване, кивая назад, в баранью сторону, верно про своё удачное приобретение. Ну,  типичный немецкий фермер, только машинка уж слишком мелковата, тем более, для этого здоровяка.
Дорога пошла лесом. Иван спросил:
- Тай –га?
Здоровяк, улыбаясь, отрицательно замотал головой:
- Подлесок.
Он сразу понравился Ване. Это потом Ваня понял особую породу Степана Лялюка.
 Лялюк неприятности и обузы принимал с улыбкой и радостным выражением лица. Он принимался «возюкать» ту неприятность ли, обузу. Пока оное не меняло свою сущность. Приобретало положительную полезность, а то и доходность. Либо не пропадала вчистую.
 А того, что добивался, над чем сознательно трудился, то Лялюк воспринимал с холодком. Со своего планомерного и размеренного труда полученные плоды и достижения встречал хмуро. И, будь-то какая вещь, вертел порой, угрюмо, в руках и откладывал в сторону. Она ему была уже не интересна. Только Неожиданному он радовался. Проиграв сто рублей, радовался подобранной копейке. А случись с его дел взрыв – радовался бы удаче, что остался жив.
«Подлесок» перешел в «подгорок». Машину заметно потряхивало и заносило на поворотах. И вот, на очередном ухабе баран заблеял, и запах аммиака ударил по носу Ване. Перегнувшись назад, он увидел, что баран обоссался. Бывший недавно белым, валялся в моче и грязнился. Это показалось Ване почему-то вопиющим непорядком. И он пихнул водителя в бок, требуя его внимания на груз:
- Шо це там? - буркнул Степан и тоже перегнулся назад, повернувшись вправо. Ваня почувствовал - что-то твердое, и холодное, уперлось ему в бок. Он взглянул: это было рулевое колесо в руках Степана. Ваня уловил, как у него пустеет в голове, и расширяются зрачки. Он поймал взгляд водителя, - и у того тоже начали расширяться зрачки, еще не посмотревшие вниз на свои руки. На то, что они сжимают руль управления автомобиля, когда сам водитель повернут к направлению движения чуть ли не задницей. Водитель не заорал, только коротко молвил:
- Ась? – И посмотрел по ходу движения
Машина неслась, подпрыгивая на кочках с очередной горки, и дорога впереди плавно поворачивала в бок. А между ног водителя на месте руля  торчала труба, уставившись жутким зраком смерти. Они слетели с обочины, будто пращей кинутый булыжник и, подмяв придорожную мелочь, врезались в сосну. Та треснула и медленно завалилась на них, покрывая хвоей Ивана и Степана. Уже распластавшимися тушками на капоте, с ногами в салоне. Они даже стекло не выбили. То от удара само выскочило и валялось рядом, целёхонькое.
Ваня отлепил от капота лицо и глянул на Стёпу. Тот тоже лежал щекой на капоте и внимательно пялился на Ваню. Молчали оба. Тишина леса, привратного тайги, укрыла хвоей срубленного ими дерева, и где-то выше, витая меж стволов соседних сосен корчилась их личная Смерть. Давясь от хохота.
Ваня отжался руками от эмалированной жести и, не прислушиваясь к ощущениям, - нет ли переломов, ушибов - поспешил выбраться из автомобиля.
 Ему было стыдно, он был раздражен, частично возмущен и где-то безмерно удивлен как несостоявшийся ученый–исследователь, и банально счастлив - как человек. Столь разные и противоположные чувства, не умещаясь в нем, гнали Ваню все дальше в лес. Он спотыкался о валежник, цеплялся плечами за ветки, чертыхался беззвучно. Отмахивался от несуществующих мошек, и, остановившись на малюсенькой полянке – просвете меж сосен - просто сел на усыпанную палыми иголками землю. И  горячо и раздраженно заговорил вслух, сам с собою:
- Это невозможно. Это просто противоречит самым высоким и главным смыслам и целям  существования человека.
Это какой-то цирк – едешь в храм, приезжаешь в цирк. Ну вот, вот оно, - тебя приветствует твоя Сказка. Да. ... А клоунов нет, акробатов нет. Одни зрители. Зрители кругом. Сидят и смотрят. Читают программки и смотрят. Они смотрят на тебя, и ты оглядываешься – никто ни показывает, ни тычет в тебя пальцем. Но ты один. И ты понимаешь, - клоун-то Ты …
Я – клоун. Я ехал к детству. Я ехал в храм. Приехал, пусть в цирк, пусть в балаган. Но почему Клоун – Я? Что это значит? Что?
И тут Ваня вспомнил свою поездку с коллегами в одну из бывших югославских провинций. Как там местные пареньки подобострастно заглядывали ему в глаза и кричали друг другу: «Це, е-э, - мо! Мон Ами!» и готовы были ему за копейки сосать член в обоих смыслах. То же было в поездке на турецкие курорты. Только на отлёте взгляда замечаешь кинжальную ненависть гостиничного персонала.
Но и его коллеги немцы отвечали вежливой презрительностью. Есть такая манера – просто не замечать персонал в любых ситуациях: в кафе, в спальне, в туалете. А вокруг всё ровно. Только: «что пожелаете?». За ваши деньги что угодно: и станцуют, и споют. А  старым кошелкам и любовь изобразят.
И отправляясь в Россию, к своим детским миражам, Ваня, предупреждая боль разочарования, подготавливал себя к картинам, схожим с виденным в Бывшей Югославии и Турции. Он готовился.
- Я смирял, рвущееся в  Страну Сказки, свое сердце. Но…. Но! Оказался клоуном в цирке. … Да, что это зрители притихли? Насторожились – уж не момент ли выхода на арену зверей?  А здесь - я, на манеже, - клоуном! Но где, же решетки? Или это звери местные, и своих не едят?
Вдруг кровь резко отхлынула от головы. И Ваня зажал онемевший рот. Удивительное дело, - он говорил сам с собою вслух.
Говорил на русском языке!

*

Он вернулся. Проломившись сквозь придорожный кустарник к дороге, Ваня застал на асфальте подъехавший грузовик «ГАЗ»  и уже вытащенную им из леса «Оку». Рядом с машинами стояли водитель грузовика, бедолага Лялюк и периодически сгибающийся от хохота его попутчик Сергей.
Ваня, еще не подойдя к ним, загодя стал орать русским матом. Сергея, попутчика, согнуло до земли, он уперся пальцами в дорожное покрытие, а вместо смеха из него вылетали одни всхлипы и повизгивания. Оба водителя автотранспорта сконфуженные стояли рядом. Лялюк осматривал вершинки сосен, а «Газонщик» ковырял носком ботинка асфальт.
 Ваня смолк. Что-то было не так. Ладно, Лялюк, полностью и с довеском виноватый, а второй-то с чего конфузится? Сделав еще два шага поперек дороги, Ваня начал догадываться. На другой стороне дороги, в кювете торчал еще один грузовик «ГАЗ». А рядом с машиной уныло вошкался еще один горе-водитель. По счету третий. Оказывается, когда «Оку» вытягивали из лесу, и первый «ГАЗ» пятился задом, из-за поворота выехал второй грузовик. Выехал он не быстро. Водитель видел всю обстановку на трассе. Но у него, как на грех, с утра барахлили тормоза, да и рулевое влево тянуло. В итоге - пришлось ему, чуть ли не добровольно, соскользнуть в противоположный кювет. А водитель первого грузовика был сконфужен просто из чувства крайнего стыда. За жизнь и за Родину, - попутчик Сережа не преминул с ехидцей доложить о необычном пассажире. О Ване – германском госте.
Когда все машины, наконец, вернулись на дорогу, Ваня наотрез отказался садиться обратно к Лялюку и поменялся местами с Сергеем. Когда тронулись, немного погодя водитель сказал:
- Вы в сосну удачно въехали. Если бы в берёзу, то были б мертвые. Берёза не ломается, пружинит. Швырнуло бы вас обратно, как из рогатки. Да… а берёз  при дороге побольше сосен будет. Везучий ты парень, Иван.
Все это ничего не подозревающий водитель сказал, естественно, по-русски. А Ваня всё понял!

*

На развилке дорог, попрощавшись с Сергеем, обменявшись адресами и телефонами, совершив рокировку автотранспортом, они разъехались. Весёлый попутчик ехал в один маленький закрытый сибирский городок. Сергей был специалистом по, как он сам выражался, - «некоторой физике в закрытой её части». А Ваня с Лялюком были, практически, земляки. Жил тот на хуторе близ Ваниного села. Переехал не так давно - лет семь назад, и о знакомых, и вообще, – о старожилах села мало знает. Но мал, мал кого все же знает. Отвезет на дом к бывшему директору совхоза. Оттуда Ване сподручней и определятся. Кого директор вспомнит, а может, кто самого Ваню и семью его вперед вспомнит? Бывает всякое.
Бодрый старик у ворот встретил Лялюка какой-то мало понятной, но отчего-то знакомой фразой:
- Здоровеньки булы, радяньский пан?
«Пан» не совсем чинно,- вперед задом,- выбрался из авто и поздоровавшись за руку, облапил медведем невысокого «председателя». Махнул рукой, вызывая Ваню, и тут же представил его как гостя из Германии. Начал уж было приплетать какие-то звания и высокие миссии, но Ваня бесцеремонно прервал его:
- Перестань! Я ни какой не «посол», я родился здесь. Малышом уехал с родителями в Бундес, вот вернулся в … на Родину посмотреть …
- Да хиба на нее глядеть! Тут строить надо! – взорвался хохол.
«Председатель» - Максим Иванович - пригласил в дом, выспрашивая о фамилии, именах и отчествах, усадил за стол. Сам сел напротив и словно на официальном приеме достал из стола тетрадь и ручку:
- Знаю я твоих родителей, но не так хорошо как  дедушку с бабушкой. Эмма её звали, - не помнишь?.. Да, верно, ты тогда только-только родился - вспомнил я. Они же погибли тогда.
 Эммина дочка, Варвара, помню, родила и тут они оба с Федей и погибли… Да… а я, признаться, ухлестывал за ней. Красавица. Да и дочка – не уродина. Но Эмма… Вижу – у тебя её стройность то. Родители то её, да и сама она, придерживалась - баптисты они были. Строгие, работящие, не пьющие. Наши староверы недолго приглядывались - быстро зауважали. А вот Варвара вышла за городского Альберта. Отца твоего. Тоже был работящий. Всё на калымы летом мотался. С чеченцами связался - коровники они халтурили в Казахстане. Да - работящий был твой папашка. И деньги любил, и выпить любил, да и девок не пропускал… как он, сщас то?
- Врать не буду. Сидит.
- Ага, вона как. Здесь значит, увернулся. Подельников его, чеченцев, посадили тогда. Он увернулся - не сдали его горцы. А в Германии, вишь, не уберегся. Ну, Бог с ним.
- Бог с ним, - согласился Ваня.
Дед внимательно взглянул на него и кивнул головой, с чем-то соглашаясь. Встав из-за стола стоящего посреди комнаты, отошел в уголок к самовару на комоде.
- Я вспомнил тебя. Это ты у Маруси месяцами под присмотром был.
Да-да. Родители твои в городе в делах зашились. Квартиру себе отдельную зарабатывали. А бабку с дедкой прибрал Господь. Так они тебя к соседке и пристроили. К Эмминой подружке - Марусе. Да она сама напросилась. Говорит, - увидала она тебя, в кулечке ещё Да как покажется ей, что это муж её молодой в руках внука держит и ей протягивает. Сам весь, говорит, в темно-зеленой гимнастерке, сапогах кожаных чищенных, фуражке с черным околышем.
 В общем, не в себе она всегда была с тех пор, с самой войны. Она там, на той войне двух братьев, да мужа молодого оставила. Считай, прямо из под венца увели. Вот, ты у нее и прижился. Чуть ли не все первые два года. Потом на лето одно, помню, – это точно. А потом в детский сад тебя Варвара пристроила. Да, - в Германию уже документы собирали. Маруся просила, - привезите. Да мимо ушей её тогда слушали.
- Меня в пять, с лишним, лет увезли в Германию. Из города. Что помню, так нашу квартирку и наш двор. И все. И то кусками. В каком-то желтом цвете, цвете выгоревшей фотографии. А деревню помню. Помню дома, деревья, поле по ту сторону. И всё цветно, ярко, во сне можно приглядеться и каждую щепу отдельно увидеть. И помню женщину. Особенно снилась она мне, когда трудно было. Когда… в общем, это не важно. Может быть, это она, о ком вы говорите?
- Может–не может. Конечно, может!
- И как бы мне её…
- А вот «каком». - Ваня непонимающе взглянул, а дед засмеялся, - прости меня, старого, - всё забываю, что ты немец. Пешком надо. Думать и делать, - «каком». Просто встали и пошли. До ней пошли.

*

Дом Марии был недалеко, как и всё на селе. Прошли незапертые ворота. «Председатель» покликал хозяйку. Без ответа. Углубились в катакомбы двора, крытого по-русски, по-сибирски - от снега и дождей. Вышли на зады, где на огороде ворошила вилами стог сена женщина с повязанным под подбородок платком. Когда они вышли со двора, скрипнула какая-то деревяшка. Женщина подняла голову, увидела пришельцев и просто сказала:
- Ваня мой приехал.
Ваня встал столбом. Вся кровь как исчезла. Тело стеклянное, хрупкое – не пошевелиться.
 Эта женщина приходила к нему во снах. Эта женщина снимала боли и обиды. Эта женщина поила его молоком не городской свежести. Эта женщина хранила его от опасности, являясь и днем над тем местом, куда он хотел идти. И он не шел. А на следующий день узнавал в телевизоре знакомое место и там, то автокатастрофа, а то криминальный труп в кустах.
Мария отставила вилы и, подойдя к Ване, обняла его, недвижимого. Она наклонила его высоко сидящую голову себе на плечо, а другой рукой гладила по спине. А он не двигал и пальцем, не издавал и звука. Только слезы двумя ручьями текли по застывшему лицу.
«Председатель» деликатно уже давно тихонько утёк со двора. А они все стояли посереди огорода, не говоря ни слова. Они давно умели говорить, не пустозвоня воздух. Много можно сказать без слов, и среди них важнейшее – о Любви и Вере. А потом, прикоснувшись, узнать и о здоровье. Телесном и душевном. А так же о детях, – есть ли? А если есть, то и о их здравии.
 Потом Мария отвела гостя в дом. Усадила в деревянное кресло во главе длинного стола, за которым когда-то еще до войны сиживала их немалая кержатская семья.
Мария что-то быстро сообразила ему на стол с непременной кружкой молока. Он начал есть, не чувствуя поначалу вкуса. Вдруг, в нем проснулся зверский аппетит. На него пахнуло непередаваемой естественностью  и сытностью. И не заметил он, как уже уминал съестное в две руки. Пока он ел, хозяйка молчала.
Тут начали захаживать гости деревенские. То за одним, то за другим. И все не преминули заглянуть в большую комнату. Поглазеть на «иностранца» и поздороваться. Им Ваня мычал лишь, кивая в ответ с набитым ртом. Уходили, уже что-то обыденное  говоря хозяйке. В изменившихся голосах сквозило облегчение. Будто ожидали великое начальство, а приехал практикант.
Всех гостей успел оповестить и всем доложить о приезжем и их смертоубийственной аварии по пути «никого в деревне не знавший» Лялюк. Наконец, когда Ваня допивал вторую кружку молока, явилась целая делегация и попросила прибыть гостем на свадьбу. Его принялись уверять, что он обязан знать и должен вспомнить пацаненка с соседней улицы на год его младше – нынешнего жениха. Ваня посмотрел на хозяйку. Та утвердительно кивнула, добавив:
- Сегодня сходим, чтоб не надоедали. А то ж неделю шлындать будут. А с завтраго – гнать всех.

*

Свадьба собрала, наверно, всё село, за исключением самых малых и совсем больных. Пиршеским залом сделали весь крытый двор, загодя очищенный от скота и кизяка. Покрыли настилом из свежих духовистых сосновых досок. Стены обновили, топорами обстругали. Наперед, обгоняя хозяев, выскочил невесомо дородный Лялюк. Облапил Ваню и расцеловал. Будто, сто лет не видевшийся, друг детства. По его красной ряхе было видно – уже принял на грудь.
Из-за стола подымались и кивали Ване, как старому знакомому разные лица. Усадили поближе к невесте. И тут же сунули штрафную – стакан, полный наполовину. Ваня крикнув: «За здоровье молодых», с ходу, без позерства, замахнул эти сто грамм. И только выдохнул, не меняясь в лице. Возбуждая кряканье и одобрительные кивки. Водка была заводской еще, сорокоградусной и, по правде, пошла как вода. Не то, что горько жгучая «домашняя» водочка градусов за семьдесят от пана Михала в Германии.
Добрые соседи по столу принялись подсовывать то огурчик, то грибок на вилке, а кто сала кусок. Свадьба поглотила его и вернулась в свое течение. К нему подсаживались мужики, что-то говорили. Все чаще вспоминали об их приключении на дороге. О котором сам Лялюк, подпив, и рассказал. Он устал ждать того от немца. Будто тот вовсе не немец, балованный и нежный, а полярник какой. Лихой вахтовик, который, может, в кювет слетает по паре раз на неделе. Хоть и незавидная была роль Лялюка в том происшествии, но не пропадать  же зря байке – такому добру.
 Но кто ни подсаживался, не мог разговорить, расшевелить Ваню. Он лишь отмахивался, пребывая в полном удовлетворении, растворенный в атмосфере застолья. Он отдыхал, впервые, может быть, за свои неполные двадцать пять лет ослабивший внутреннее напряжение – впервые со времени выезда семьи в Фатерлянд, уж точно.
Зимнее солнце быстро склонилось к вечеру. А из вечера собралось скатиться в ночь. А всё как-то непривычно было на свадьбе, – уже смеркается, а драки нет! Но тут, наконец, пошло какое-то движение за дальними столами. Не то, чтобы настоящий шум, а, так сказать, - волнение. Ваня как раз встал. Ноги размять и по малой нужде сходить. Как он вспомнил. Туалеты в деревнях, это дощатые будочки на задворках. Вот, на вытоптанном пятаке возле будочки и сбилась в разборках молодежь. Парни, на пяток-другой лет помоложе Вани, и как раз прямо перед ним один с размаху ударил другого. Замахнулся второй, но не успел. Ваня, походя, перехватил удар правой. Отвел на залом. И так же, не сбавляя хода, не меняя направления в туалет – врезал левой. Парень улетел в смородину, а Ваня уж затворял дверцу будочки.
Сделав свое дело, он вышел. Его обступила толпа встречающих. Словно он какая кинозвезда и вышел не из деревенского клозета, а из длинно шикарного «Кадиллака». Наздоровкавшись  вдоволь, аж рука заныла, он прошел дальше.
 И застал притихшую свадьбу. Какой-то человек в милицейской форме, в сопровождении двух гориллоподобных гражданских, держал, перед сидящими за столами, речь. То ли поздравительную, то ли ругательную. Оказалось – и то, и другое вместе. Просто стиль общения у господина Участкового выработался специфический и применялся во всех жизненных ситуациях. За исключением моментов общения с начальством.  В принципе, он произносил речь благожелательную, но сдобренную большим количеством отступлений матерного наполнения:
- … Значит, желаю тебе, сын гражданина Фёдорова, козла охуевшего, машину свою в райцентре, где попало бросающего, жизни долгой и без правонарушений.
А тебе, Евлампиев. … Чё потупился? Я когда сказал, ****ина, мне свиньи пол туши откатить? Ты чё? Тебе в город за так откормленную на ворованном зерне поросятину продавать возить позволят? В моем лице? Ты, сучий потрох, не «закрутился», а «за так» проскочить решил. Думал, я пьяный был, так ничего не помню? Мимо меня ты *** проедешь, ты понял?
Так, а … Валентина, тебе желаю, чтоб сын гражданина Федорова, твой жених, хорошо работал, денег домой приносил, и нас не забывал – на своем молоковозе масло взбивая. Не удивляйся, – знаю я его хитрости, – моток проволоки, там, – то, да сё. … В общем, так, господа сельчане, чтоб вся ваша ****ская криминальщина неистребимая, сама становилась под контроль и несла подати. А то вам будет. Мои други городские  озаботят каждого, в индивидуальном порядке. Любого загну раком и выебу, если …
Тут Ваня не выдержал и оборвал «речь» начальника:
- Господин офицер, следи за языком, – здесь люди сидят, и женщины среди них.
- А ты кто такой – не пуганный? А-а, говорили! – Немец! А Я – местный представитель власти. Усёк, путешественник?
- Какая разница, – ты за языком следи.
- А-а, – значит, борзеем. Ладно, проходи, садись. А поговорим после. Заеду, как-нибудь – за делом. Поговорим …
Тут Участковому вынесли большой мясной пирог, торт домашний, кулёк салата и сумку с бутылками. И он, не благодаря, не прощаясь, ушел со своим сопровождением.
Так-то на свадьбе всё Ванино будущее и определилось.
Хотя тогда он этого не понял.

*

Ваня не досидел до конца свадьбы, хотя ушел далеко за полночь.  Он еще не знал, что досидеть до конца русской свадьбы в деревне, да еще зимой, когда в поле и в лесу дел нет, физически не возможно.
Бабушка Маруся ушла раньше. «Бабушка…» – так её все здесь звали, и только Ваня упорно, супротив годам, называл её «тётя Маруся».
Уходя, Ваня сообразил, что на свадьбе надо что-то дарить. Он, не задумываясь о деньгах, скинул с плеч почти новую дорогую куртку и протянул молодожену в подарок.
Бабушка Маруся не спала, и как только Ваня переступил порог, тихонько его позвала. Тот, подойдя к ней, присел на краешек кровати.
- Зря ты, Ванюша, языком за эту грязь в образе человечьем зацепился. Зря ты Участкогого задорил. Ох, чувствую я, большие с того беды могут тебе быть. Да не только тебе, – всему селу.
- Успокойся, тётя Маруся, – но не могу я по-другому …
- Я знаю…
- Всё будет нормально, а не будет – я со всякими бился. Да, если что, ты же мне поможешь. В Германии за тысячи километров помогала же?
Бабушка Маруся замолчала, а потом взяла его за руку и начала рассказывать о жизни.
Говорила она о сыром и бесприютном бытии ссыльных староверов, кулаками обозванных и ссыльных из Сибири в Сибирь. Говорила о злой власти и блюстителях её, как о самых несчастных рабах божьих. Говорила о добрых людях – благообразных старцах и тех, что злодеями лицом и повадками сущие разбойники. О справедливости человеческой и Божьем суде, который порой удивляет самим образом, видом кары своей,  пугая и успокаивая одновременно всегдашней своей неотвратимостью.
 Как подавился рыбьей костью и издох сипящей собакой первый на них написавший донос сельчанин, тоже старовер. Как председатель комбеда, побоявшийся со своими вооруженными голодранцами даже подступится к их немалой, с крепкими мужиками и парнями, семье, и оттого вызвавший из района специальный отряд, вышел однажды пьяный, по малому делу до ветру, и обморозил себе там, ниже пояса, всё, так что потом еще долго постоянно ссался в штаны. Уже и людей не стесняясь. Ходил по деревне командовать в мокрых, вонючих галифе. Загнулся он потом окончательно, от жутких резей внизу живота.
Рассказала, как умирала, застуженная по недогляду, в новом, наскоро сооруженном на новом месте доме сестрёнка её. Как она мучилась и всё поминала, что стащила у соседей мешочек колотого сахару перед самым их отъездом, уже дочиста разорённых и обобранных. Она думала – для всей семьи брала, а после испугалась родительского гнева, мешочек спрятала. Пыталась как-то сама чуть лизнуть, но сахарный вкус вдруг отдал такой мерзко прельстивой иссушающей приторностью, что её стошнило.
 Она всё спрашивала, не наказал ли её Боженька? И совала Марусе этот заклятый сахарный мешочек. Маруся ничего не сказала отцу с маменькой, а как умерла сестренка, высыпала тот сахар в прорубь. А на следующий день пошёл брательник на реку рыбки с голодухи половить и скоро вернулся, изумленно протягивая вязанку нагулянных окуней. И кормила всю ту голодную, первую на новом месте, зиму их семью та прорубь, сахарная. И где тут наказание и где прощенье?
 Выжила их, разделенная уже на три, меж дядьями и отцом, стараниями власти, семья. Зажили помалу – не хуже прежнего. Даже при совхозном строе. Но пришла война, забрали братьев на фронт. А к ним подселили ссыльных – немцев из Поволжья.
Были они поначалу всем испуганные, осиротелые, хоть и всей семьей были. Нелюдимые. Старшие по-русски разговаривали очень плохо, почти никак. Не нужно им было этого в своей самостийной республике немцев Поволжья.
И вот однажды, как обустроились, отец Эммы увидел, а скорей услышал, как её батя, Тимофей Емельянович, зачал колоть дрова на задах. Вышел к нему со своим топором на подмогу и молча пристроился рядом. Так оно и повелось поначалу – что затеет отец Маруси, то тут же берется делать отец маленькой тогда еще матери Эммы. И всё – молча. Так же, поначалу, они столоваться норовили отдельно – в тесной, выделенной им спаленке. Но отец как-то перехватил жену немца с кастрюлькой горячей похлебки, идущей от плиты в комнатенку и мягко, но силком усадил её за стол. Кивнул Марусе чтоб и сама на стол собирала. Что есть – сало, черемшу солёную, бруснику, грибков. А немке словами и руками объяснил, чтоб всех своих вела за общий длинный стол.
 За столом, как все уселись, старшего немца Тимофей Емельянович усадил по правую руку. Хозяин дома сказал: «Помолимся». И вслух, внятно, но негромко произнес трапезную молитву. Встал, перекрестился на образа, а сев, кивнул немцу. Тот понял, и произнес свою молитву. А закончив немецкую молитву, встал и перекрестился на русские образа.
Так и повелось. Позже, молитвы, правда, вслух говорить перестали. Каждый нашептывал одновременно свое. Но поднимались уже все вместе и клали вместе крестные знамения в один угол. Одним иконам. Позже Мария узнала, что у баптистов кланяться божьим изображениям перед обедом, да и вообще, не принято. Но лихолетья меняют земные правила. Старший немец как-то сказал, сидя на лавочке уже около своего дома, Марусе. Это было спустя месяцы после смерти отца, далеко после войны:
- Образа, иконы – суть идолопоклонничество. Но когда твой отец первый раз усадил всех нас вместе за стол, и мы обратились совместно к Богу с молитвой, я не уподобился обезьяне, подражая твоему отцу, крестясь в красный угол. Это меня теплой волной от пола подняло и повернуло в сторону написанных краской лиц. Но крестился я уже сам. Я понял: Бог заглянул к нам, в этот бревенчатый дом на краю мира и не оставит нас больше.
И про твоего отца я могу сказать – он не раб Божий. Такие люди никогда, ни у кого не были и не будут рабами. Более лучшего друга я и не мог ждать от Бога. Теперь он потребовался Ему.
Да-а, наверно не простые времена наступают, если даже на небесах нужда настала в нашей помощи. А мне что здесь делать? Нет, если я не хуже твоего батюшки, то и мне скоро помирать.
Скоро старый немец догнал старовера. Умер правильно, никого не мучая, никому не досаждая. Как по приказу. Ушел, как мобилизованный.
 Пообедал. Почему-то после обеда поцеловал домашних. Лег, как бы передохнуть. Закрыл глаза и умер.


*

А до того была Война.
Бабушка Маруся говорила о войне как о каком-то месте,  живом месте, но не страшном. Как о полном движения крае, но печальном притом. И было то место, может, за тем леском, а может, по той дорожке грунтовой направо, огибая поле ржи, за лысой горкой. Рассказала, как пришли в конце войны три похоронки, как она плакала над братьями, а над Николаем, мужем своим, не убивалась. Просто онемела и больше месяца ходила безгласая. Она ведь задолго до пришествия официальной бумажки почувствовала, увидела, когда и как его убили.
Три похоронки. И ни капли ненависти на немцев. Верно, воевали они не с немцами, а со съедающим личины и души вселенским Злом.
Ваня слушал неторопливый рассказ бабушки Маруси и вспоминал её образ, то во сне, а то и видением, средь бела дня являвшийся ему. И такой же добрый взгляд  её глаз, только её правильное, красивое лицо было молодым, без нынешних морщин.
Он был на Родине. Он чувствовал это. Ну, а как же Германия? Он парадоксально чувствовал, что и она, тоже его Родина! Сегодня он уехал, сегодня он не там, а она – все равно – в нём.
…А можно ли никуда и не уезжать, но от земли своей отказаться? Проклясть её и жить на ней будто, на земле чужой по чужим законам? Жить чуждыми ей поступками и плодами  чуждыми захламлять? Жить, как Не Здесь, а на словах клясться в верности и любви к земле этой….
А можно только раз вдохнуть здешнего воздуха, и, родившись здесь, быть увезённым, но там, на чужбине, жить по законам родной земли во благо её и вопреки всему.
Сказала, проговорила бабушка Маруся, а Ване подумалось: «Вопреки всем! Даже не осознавая того… Но, всё же – где земля его, чей дух в нем? Германия? Россия?»
Земля, вместе с воздухом просторов и соком почвы, дает свой Закон. И если Дух Земли – микрочастицами пыли меж молекул кислорода. То Закон Земли – в сопряжении и соразмерности этих частиц со всем сущим в мире, малым и большим. И поймёшь ты его без зубрежки. Лишь только воздух родины пронзит утренний свет.
…А, может, и ничего такого не говорила бабушка, – о земле, о воздухе, о людях с виду здоровых и радостных, но приносящих гнилые плоды? Ваня уснул, держа руку бабушки Маруси. Он не помнил, как она отвела и уложила его на кровать.

*

Проснувшись, Ваня увидел рядом на лавке стеклянную двухлитровую банку молока, прикрытую полотенцем. Выхлебал ее всю, присев на кровати, и почувствовал, что нет в нем ожидаемых послесвадебных болезней.
Вышел во двор, накинув на голый торс заботливо положенную рядом на лавку волчью доху. Как потом сказала бабушка, волка того, из которого доха пошита, пристрелил еще отец в первую их ссыльную зиму.
 Морозец холодил колени и уши, но был сух и весел. Увидев на заднем дворе поленницу дров и подходящий инструмент, воткнутый в колоду, не раздумывая, взялся за работу. Погодя скинул доху, - так и махал колуном минуток двадцать. Больше для себя, - дров в поленнице хватало. Соседские видно не забывали бабушку Марусю.
Позже он узнал, что для прожитья варит бабушка самогон, но не на поток делает, а с любовью. Чистит древесным углем, цедит через хлеб, сдабривает ягодками, корешками лечебными. Делает с любовью, но и цену держит высокую. Не всякий позволит себе из сельчан. Вот и норовят подсобить чем-нибудь, угодить.
 В самом областном центре распробовали бабушкины настойки.
 По красивым запечатанным бутылкам никогда не догадаешься, что первоосновой был обычный как у всех самогон. Горожане денег не жалели и мотались за сотни верст до бабушкиного дому раз в две недели.
А как же?! Если один высокий гость из Москвы, попробовав бабушкиной настойки, сказал, что уже пил во Франции «этот коньяк». Назвал его наименование, срок выдержки; место, день и час его пробы. Областные начальники заключили с ним пари и отвезли его на село.
 Познакомили с бабушкой Марусей. Та давала пробовать того же, о чём спор, приговаривая, что это одна из «простеньких». Давала и других настоек отведать, что «позабористей» и «с изюминкой». Столичный гость со вздохом признал свое поражение. И тут же с горя напился. Ведь он проспорил местным начальникам значительную добавку к областному бюджету! А, уезжая, обливался, гость пьяненький, умиленно слезьми и целовал бабушкины руки.
В общем, бабушка не бедствовала. Но Ваня, облазив весь дом и двор, нашел себе работы. Домыслил, творчески развил и составил план. И почти целый месяц его воплощал собственными руками, помощников нанимал пару раз и то, только туда, где специалистом чувствовал себя никаким, и, хоть и предпочитал всему учиться самому, не счел нужным тратить время и рисковать поломкой не дешевого оборудования.
 Бабушка была сметлива в Ваниных улучшениях своего быта и «производства», не цепляясь за старое, как многие пожилые люди. Даже освоила спиртоводочную мини-линию, как положено – со сменными фильтрами и мощным охладителем, и много ещё чем полезным. Закупил тару стеклянную, также бочки и бочоночки дубовые, для выдержки некоторых типов продукции: на оленьих пантах, например, орехах, женьшене и других таёжных травах.
Ваня трудился не покладая рук, с раннего утра и не зная усталости. А вечером банька, каждый день, и по два раза наливочки бабушкиной.
Здесь-то Ваня и понял, пусть побочную, но немаловажную мысль. Не жара благостная и обеды с завтраками, с деревьев свисающие, сделали человека из обезьяны, если такое, вообще, было. Не в Африке, а только в местах подобных этому могло появиться человечество как таковое. Где творцами, а значит и противниками, а порой и помощниками:  Хлад–Мороз, Снег и Лёд. Здесь, здесь Тварь Дрожащая стала Ч-е-л-о-в-е-к-о-м!

*

И вот пришел момент, когда надо бы и уезжать. Уже звонки до хрипоты мембраны замучили сотовый телефон. Партнеры, друзья, подчиненные и просто заинтересованные влиятельные особы, навязчиво интересовались сроками его прибытия в Германию. Да и у самого Вани появились здесь некоторые дельные мысли. Проекты, для воплощения которых необходимо побывать в Германии. И кажется, при современных средствах транспорта, с открытой визой, деньгами и возможностями - да мотайся ты в Сибирь хоть дважды в месяц, что некоторые и делают.
 Но Ваня как что-то чувствовал.
Сначала сказал деревенским, что уезжает, но что еще приедет, и не раз. Потом постоянно и как-то неуверенно отнекивался на неоднократно заданный вопрос: когда проводы. Не хотелось ему этого события. Но без проводов никак нельзя. Тем более, что часть селян вскорости, возможно, станут его сотрудниками. Хотя об этом еще, как говориться, они - ни сном, ни духом.  Нужно было оставить добрую память, «показать Лицо» или, как сказал Лялюк, «хорошие понты – половина дела».

*

Для прощального обеда, ужина, а, может случиться, и завтрака Ваня арендовал хорошо приспособленный и пока не загаженный двор недавнего молодожена. Чему тот с родственниками искренне обрадовался. Как приработку. А заодно есть реальный шанс - опохмелиться после «медового» месяца.
Рассыльные пацанята позвали всех семьями. Но женщины, зайдя попрощаться и пожелать, что принято, быстро и тактично уходили. Остался строго мужской «актив» села. Наливать принялись бабушкиной наливки. Из тех сортов, что по звонче, по забористей, на красном перце, хрене, да волчьем корне.
Ваня сказал, что в покое их не оставит, есть планы. Посмотрит, что покажет Германия. Разговор пошел о сельских проблемах, а потом привычно скатился в политику:
- …Так своего и выбрали. Так никто, ведь, не хочет, из Настоящих. Вон, Талалихина (?) сынок, тоже поди свой, только крученный – в райцентре живет, все у него там знакомые. … А вишь как оно случилось. Сразу всё увязалось: папаня его, он сам, собутыльник его, депутат. Участковый новый, из пропойной деревни - да еще майор! Много ли участковых  - майоры, да на джипе «Крузёре»? Что он, где еще творил? А так, кто из нас знает: кто за кем прибег, кто с кем водку пил? Прокуроры, деляги торговые, шабашники дорстроевкие. … Да, что говорить, – попало село!
- Вот только говоришь: «попало». Пропало село! Давайте-ка, мужики, баб своих выдвигать. А то по огородам перекрикиваться это они горластые, бойкие. А как дело…
- Так, так, - пусть делают. А сделают первым делом ущемленье нам.
- Какое ущемленье? Хвоста, что ли?
- «Какое», «какое»! Сухой закон введут, вот чего.
- Тебе дед никакие законы завсегда не писаны были, что государственны, что от правления, что от бабки твоей.
- Я что, - за себя? Я за мужичьское общество. Собутыльники то разбегутся. Как тогда, когда из Омска цирк приехал. Сиди три дня дома, - тоска волчья.
«Общество» расселось и принялось подставлять стаканы прыткому, на разливе стоящему, деду Камаринову.
Распахнулась правая половина амбарных ворот. Не пожелал Некто входить бочком. В клубах вспарившего от столкновения с морозом теплого воздуха восшествовали три типа. Двое по бокам, играясь резиновыми палками. А посередине, руки в карманах, господин Участковый, лично.
- Что, ****и, не ждали? Ты что, херр немецкий, на отвальную не зовёшь? Личность мою забыл или не пожелал?
- Вы завсегда сами, Не званные, приходите. - опередил ответом Ваню дед Камаринов.
«Гости» растолкав, подвинув мужиков на скамейках, уселись рядом с Ваней, оставив на месте лишь «председателя» и Лялюка. Первого не тронули, верно, из-за бывшего его начальственного положения, а хохла же из уважения к тяжести всей его фигуры.
- Я прослышал: вы здесь власть языками треплите. Депутата нашего уважаемого поминали небось? Ну-ну, ваши бабы мерзавки, телеги так и пишут. На него, на меня, на зам. Директора ТОО Талдыкина и председателя сельсовета Талдыкина (?) младшего? Нет? «Да я же их читал», как у Высоцкого. А, ты Максим Иванович, прокурору написал, - два раза. Один раз обстоятельно так, а второй раз уже требовательно, с угрозами, - «Масквой» пугаешь?
Где Москва, а где я, видишь? Пойдем-ка, до воздуху, - покажу. Подымайся – пойдем, пойдем.
Ваня, было, привстал: заступиться, остановить, еще не понимая, что может случиться, но предчувствия были самые дурные. Максим Иванович вышел из-за стола, жестами успокоил Ваню и гостей. Мол, все в порядке, сидите. И вышел вперед Участкового на двор. Подручные сержанты продолжали молча седеть за столом и зыркать на собравшихся.
Тяжелая тишина за столом, ожидание как перед операционной хирурга. Вот, наконец, вернулся Участковый. Один вернулся. Молча уселся за стол и сам разлил спиртное по стаканам. Но только себе и своим подельникам.
- А где Иваныч? – Тревожно спросил дед Комаринов.
- Да поплохело ему что-то. То ли со свежего воздуха, то ли с разговору. Повез его мой водитель домой. - Заслышав шевеление за столом, гаркнул. - Сидеть! Не в кутузку повез, - домой. – И добавил уже ровным голосом, - честное офицерское! Ну, давай, немецкий Ваня, выпьем на посошок. Приезжай к нам, подарки привози, не как в этот раз. Ну, ты, видать, не ученый - теперь в курсе будешь. А, если дело какое, - нам друг без друга никак. Связи какие, - все у меня! И, знаешь, власть то здесь – я! Захочешь дружить – всё у тебя на мази будет. А нет… На нет и суда не будет. Сам убежишь.
- Я, господин начальник, как здесь говорят: я с тобой у одного забора рядом срать не сяду. Я, если даю – то даю сам. А забирать будут – не отдам. Ни в Германии не отдавал и здесь: не отдам.
- Ух, ты какой! Ладно, не держи зла. – И налив уже, кажется, по третьей полной себе и соратникам, сказал, - На посошок, - и, не замечая остальных и самого хозяина, выпил. – Пойдем, проводи хоть, а то дороги и тебе не будет. Давай, что – боишься?
- Пойдемте, - провожу.
С Ваней подорвались пойти несколько парней и мужиков. Но подручные участкового стали их отпихивать. Дубинками поперек, возвращая за стол. Ваня теми же жестами, как давеча Максим Иванович, подал знак, чтобы сели, что все в порядке. Но Камаринов малый и Витька, бабушки Маруси сосед, все-таки протиснулись к самым плечам Вани. Участковый лишь недобро ухмыльнулся.
Когда вышли из утепленного до амбарного состояния крытого двора, в темноте заурчали два мотора, с  обеих сторон ударил свет мощных фар. Участковый махнул, зазывно, во тьму и обернулся к Ване с провожатыми, скалясь широкой улыбкой:
- Зацени мою доброту Ванёк! Ты ко мне ни ногой, а я к тебе – на джипах! Давай, Ваня, прощаться! – и шутливо семеня, перетёк к Ване и облапил его, суясь губами в лицо. Три раза совался, три раза отстранялся Ваня. Зажатый в объятиях, перешедших в захват из французской борьбы.
- Ну, неродимый, какой. Ладно, езжай, а у меня дела – надо проверить мужичков: не завелись ли среди них неучтенные личности.
И, как ни в чем не бывало, отправился обратно на крытый двор к опоганенному им застолью. Оставив Ваню с ребятами одних перед домом. Из-за неплотно прикрытой двери понеслись знакомые Участковые выраженьица:
- Ухуячте жопы в лавки! Я вас всех, браконьеров, по закону разъебу! И будет вам электро-газ, телефонизация и перловка с повидлом!
- Полегче загибай, начальник, – ты с людьми разговариваешь, не с электоратом. – Прорвался хрип деда Камаринова.
- А-а, слова выучили, Выползни ****одырые!
- А здесь не просто люди сидят. – Резанул пилой голос промысловика Скокова. - Здесь добрые люди сидят. А «добрые» люди – зверей не хуже. Усёк?
Но не дослушали ребята дискуссию. Недолго они одни оставались. Из света фар, с двух сторон вышли  плотные граждане. В коротких черных куртках казавшихся большими мячами, вот только с отростками - руками, и увесистыми битами в них. Восемь человек профессионально окружили троих и дружно, наискось, взмахнули битами. А Ваня был «пуст». Он расслабился здесь. Забылась всегдашняя готовность к схватке. Почитал в этих краях, что кулак – оружие достаточное. До сегодняшнего вечера.
Быстрая серия ударов. Они смяты, повалены, руки назад закручены. Их, стонущих, забрасывают в машины – везут. Все молча. За селом свернув направо, остановились за горкой, между лесом и полем снежным.
Выдернули из машины. Сорвали верхнюю одежду. Еще раз, уже очень обстоятельно, избили.  Норовя всё ж по мягким местам. А напоследок, завершающим аккордом – кодой, один бугай прошелся, и каждому нанес два приметных удара по лицу: в нос и губы. Плюща, давя, превращая их в рванные вишневоцветные вареники.
Их, корчащихся от боли, со сбитым дыханием в легких, спихнули с пригорка в снег. И уехали.
Тьма на небе. Синие бельма сугробов кругом. Поздний ветер и вымывающий по капле тепло нудный ветерок. У них открытые кровящие раны. И через сколько минут ветерок, выдув тепло, начнет выдувать жизнь? Они трое – в рваных футболках, рубашках, со скрученными за спиной руками. Без шапок. Хорошо – не босые, и в штанах.
Ваня, оглядывая заплывшими глазами соратников, встал и скомандовал:
- Встать, мужики. Все ко мне, в кучу, от ветра.
Когда стеная, они прибились запыхавшиеся к нему, он еще раз скомандовал:
- Лезем наверх. Первым ты, как самый легкий. Мы пихаем тебя головами, под зад бодаем тебя словно телята. А ты сучи ногами! И - наверх!
Сосед Вить
ка выпихнулся наверх легко, чуть ли не с подлётом. Остальные же двое все ж зарылись мордами в снег ската.
- Беги в лес. Об сук, обо что хочешь – развяжись. Распутай руки!
Витька распутался быстро. Радостно щерясь разбитым ртом, спрыгнул к ним, волоча три палки посохов.
Скоро развязавшись и выбравшись на дорогу, страдальцы устремились к огонькам деревянных хаток. Обгоняя переохлаждение и смерть.

*

Постучавшись, ввалившись в первый же дом,  стали яростно отогреваться. Раздеваться прямо перед испуганными, заспанными хозяевами. И не успели они отойти от мороза, просохнуть, как в дом вбежал знакомый парнишка и закричал:
- Председателя убили!
И все, кто, в чем был, рванули за ним следом.
У дома председателя уже было пол села. Говорили, что нашли его бездыханным лежащим у крыльца собственного дома. Видимых следов побоев нет, но у мертвеца были плотно стиснутые челюсти и прищуренные, жгущие мертвым взором глаза. Все сразу решили, чьих рук дело. И пусть не били, пусть инфаркт, - но виновные они. Участковый со своей бандой.
Тут же у крыльца принялся составляться добровольческий отряд – идти карать нелюдей.
- Эй, молодцы, охолоньте! Не ездите туда. Всё решено, - недолго Участковому по земле топать. Наизголялся – будя. Всё само решится, будто сгинул он и всё. А вам – по домам, раны лечите. – резанул голосом Скоков.
- Нет, дядя! За председателя он, сука, кровью захлебнется. На моих глазах захлебнется, - заорал Камарин.
- Да, - мы живы. Хоть, может, завтра, ухи, пальцы какие и отвалятся, - да хер с ними! Но за председателя – каждая их сучья минутка жизни, - комом в горле. Хай сдохнут! - поддержал Витька.
Все, почему-то, посмотрели на Ваню.
- Едем, - сказал он, закончив спор. - Вон та машина, чья? Васькина? Двигатель у нее еще теплый… Горючее есть?
- Утром полный бак был, - охотно ответствовал Вася, выбираясь из толпы.
Тут стоящий посередине Скоков поднял руку:
- Едем только мы – я и вы втроём. Без меня не пущу. Ну, Васёк, конечно, - шофером. Там егеря, под боком у «Центра Досуга» ихнего. Вот блин горелый, названьице–то, для тайги. Егеря там - все мои кореша. – Твердо дорезал голосом Скоков.
- Едем втроем в кузове. Дядя Сергей и водитель Вася в кабине. Сейчас на машину и быстро вооружаться. Есть чем? - распоряжался уже дальше Ваня.
- Есть, - ответил Камарин.
- Найдём, - ответил Витька.
- А мне чем – не знаю, но поищу, - задумчиво молвил Ваня.
- Нечего искать. Спроси у бабушки Маруси своей. И всё.
- Да-а, - прокряхтел дед Камарин и, когда машина уж тронулась, отъезжая, добавил про себя, - узнает она, что за председателя Мстя – того б оружия всей деревней от Маруси унести …

*

Когда Ваня вошел в дом и рассказал сходу о случившемся, то бабушка Маруся только побледнела и села. Но сидела не долго - пошла бабушка молча,  куда-то на двор. А назад пришла и бросила с глухим стуком на диван два автомата «Калашникова» и поставила рядом ведро, полное на две трети патронов всяких калибров.
- Вот, оружие вам, - и, помолчав, пояснила, - Из лесу как-то, вначале 90-х, вышли военные ребятки молодые. Точка у них секретная там, - да Скоков лучше знает. Говорят мне: «Дай поесть, бабушка, что-нибудь мясного, а больше сладкого, да и картошки бы – наша сгнила вся. Одна капуста каждый день.»
Дала им колбаски домашней, сахарку, сушеных яблок, да ведро картохи – не жалко. А какие страшненькие, потертые, худющие! Еще бутылочку наливки добавила ту, что насекомых сгоняет и гнойники затягивает.
Так они столько всего принялись из лесу таскать! И офицеры уже с ними. И на мотоцикле, и на «УАЗиках». И не только ко мне. Но ко мне чаще, - за наливочкой. А эту «бронь» я взяла уж на всякий случай. Впихнули силком, почти за ящик наливки и большой настоечный бутыль нечищеного самогону.
 Я отнекивалась, говорила, что у нас зверей таких не водится, чтоб с энтим вооружением на них ходить. А офицер ихний и говорит: «Эх, бабушка, такие времена настают! Вишь: мы из лесу выползли. А ты нас раньше видела? Нюхала? А, ведь, сколько лет рядом были. Вот, жди, - скоро и другие полезут: кто из леса, кто из города. Да такие звери – не чета нам. Мы хоть и сволочи, зато честь ещё не всю пропили». Так вот говорил ихний старшой.
Ну, хватит рассусоливать. Иди, внучёк. С Богом.

*

Все произошло, как вихрем пронеслось.
Приехали. На дворе машины крутые и разные. У машин никого. Вызванный егерь, подрабатывающий  здесь еще дровосеком и банщиком, сообщил, что только что приехал микроавтобус из города, с ****ьми.
Парни похватали со двора не допиленные бревнышки, доски. Позапирали все двери и окна. Не успел Ваня обернуться, как кто-то плеснул бензинчику. И баня занялась…
 Кто-то начал палить по окнам, по стенам, просто в воздух. У Вани  возникло некое подобие просветления лишь, когда пламя резко взвыло и ушло в небо свечкой над одним из строений. «Бочка соляры, должно быть», - сказал кто-то рядом.
Он посмотрел себе на руки – оказывается его руки тоже сжимали автомат, и он тоже стрелял, входя в раж. Ствол автомата был горячим. Тут из пылающей бани раздался вой. Там были люди, и они молили о жизни.
Что-то тяжелое краеугольное рухнуло в душе у Вани, и он, не отдавая себе отчета, пошел к окну, отбросил запиравшее его бревно, пинком выбил ставни и полез вовнутрь. И так он лазил несколько раз. Кого-то находил, хватал, тащил и вываливал в окно. И он точно бы сгорел, если бы ребята не сбили бы его с ног и не прижали, дымящегося его, к снегу.
Баня озорно полыхала, огонь уже охватил гараж и сарай, горящие угли падали на крыши дорогих автомашин, припаркованных рядом.
 Новые сибирские партизаны уезжали. В кузове грузовика на коленях Вани хрипел Участковый, а другой спасенный погорелец  сипел и дымился огарком, валяясь у снежного когда-то борта. Под его оплавленной одеждой снег сначала превратился в лёд, а лед растаял в лужицу. Как и злые обиды в душах сельчан.
Сквозило даже недоумение какое-то - а что было то? Из-за чего всё? Есть раны, есть засохшая кровь и горький осадок зла в горле. А войны нет. Ни отечественной, ни гражданской….
Один заявил, что он главнее всех, а все, которых он главнее, не согласились. Если все дискуссии в России подобные, откуда здесь-то добру скопится? Всё пожгут спорщики. Тут, видно, привыкли заканчивать споры, когда спорить, делить и рядить уже нечего. На пепелище.

*

И только в деревне,  утром, когда он уже лежал в схроне, под  полом бабушкиного дома, до Вани дошло.
 Спасая из подожженной бани скотов в человечьем обличье, еще в бане, в огне пожара Ваня скинул куртку, горящей кожей впивавшейся в тело. А в ней были все документы – германский паспорт, регистрация, билет. … Хоть деньги не все сгорели, в сумку отложил.
Днем Ваня слышал, как приходила и уходила милиция, что задержаны Камаринов малой и Скоков [?]. Но задержанные умудрились сбежать прямо из милицейского «УАЗика». Что задержали было и других селян, да скоро отпустили. Приходили соседи – садились, обсуждали события. И вот, сквозь дрему, услышал как-то Ваня слова и о себе:
- ….Ванька немец правильный – обстоятельный, не пьющий …
- Да ну уж, - не пьющий!
- Как он пьёт, так почитай трезвенник. С нашими-то, не сравнить.
- Да какой он немец!  Ну, какой немец полезет в пожарище лютое. Огонь-то как завывал! Будто все бесы ментовские Богу взмолились! – Послышались пугливые шепотки, поддакивания, - И будет тебе немец – не человека – вражину из огня тащить? Нет! Немец бы еще бензинчику плеснул бы – для порядку. Чтоб полней выгорело!
А Ванька полез и вытащил! Сам обгорел, а вытащил. Точно говорю – обманула Альбертика Варька, мать его! Спуталась с директором школы нашим, или зоотехником Ильиным. Тот тоже выхаживал, спасал всякую тварь.
-  Да помню. На директора школы похож. Да и характером схож. Директор то, в школе на какого проказника так зыркнет, что тот на месте писался. Ваське Шлявому, помню, так подзатыльник отвесил, что тот шеей воротить полгода не мог. А вот, помнишь, Петька Лебёдкин с крыши навернулся? Тоже, ведь, порой директора доставал! Так, того директор на руках до докторова дома, через все село тащил тогда, помнишь?
А под полом проснувшийся Ваня сжимал зубами наволочку, чтобы не прыснуть истерическим смехом.
 Он всю жизнь до этого момента добивался от людей признания в себе Русского. Часто стойкостью. Иногда жестокостью. А добился в Германии лишь клички.  Здесь, в Сибири он – русский немец – вдруг, в глазах людей, потерял и оставшуюся половину немецкой составляющей своей клички. Сразу и конкретно, стал просто «Русский» – стоило ему пожалеть врага…

*

Через три дня он вылез из схрона и сказал, что пойдет сдаваться. Бабушка Маруся ничего не хотела понимать. Говорила, что Лялюк уже как-то умудрился узнать телефоны его немецких друзей и договорился, что они сделают новый паспорт на другую фамилию и перешлют с надежным человеком. Что ему и делов-то: посидеть, переждать. Можно здесь, а можно на заимке таежной. А Егор говорил, что милиция, не найдя его, возьмется за нее и не станет у бабушки дела своего самогонного, на пропитание. Та была согласная на любые потери, но он себе не мог такого позволить.
-… Нет, бабушка, так надо. У меня в Германии бизнес криминальный.
- Я не знаю что это такое.
- По-русски, я, бабушка, Вор. И, рано или поздно, но должен сесть.
-Под Божьим солнцем никакая работа не лишняя. И воры тоже нужны – людям в разумение. Всё Богово, пока лица человечьего не теряешь.
- Не потеряю, бабушка.

*

В милиции его, ни в какую, не хотели признавать гражданином другой страны. Показали какие-то свидетельства, что он, хоть и немец, но Российский гражданин, и париться ему в настоящей, а не игрушечной зоне.
В деревне же он стал очень уважаем. И в районе о нем знали – ведь, слухами земля полнится. Посадили его сначала в одиночку. Но что-то заело в милицейском механизме, а скорее всего, нашелся среди подвальной охраны кум, сват или брат его деревенским друзьям и подселили к нему старого бродягу.
Оказался он, и совсем не случайно, родным братом Камаринова деда. Старик, прослышав от брата про милицейский беспредел, и о хорошем, но малообразованном в «расейских» тюремных делах человеке, сам подставился под статью, чтоб сесть и научить.
 Ваня поначалу мало его понимал. Но старичок был настойчив в беседах. Тот, ведь, сразу принялся тараторить про какую-то «маляву» от себя и от общества. Без конца, поначалу, ругался и сетовал – что продажно всё и суки уж в закон воровской входят. Скоро и «петухов» короновать начнут. Но божился: только после его смерти. Так он глотки еще и сам перегрызть может. До последних двух зубов обещал правды воровской держаться.
А  потом как-то, вечером, вместе с пайкой передали старику писульку. Прочитав которую, дед подозвал Ваню и сказал:
 - Тухляк пущен на зону, что ты помимо поджога еще изнасиловал там кого-то. Так что держись за жопу.
Ваня сходу возмутился.
- Кого я там мог изнасиловать, так это того мента. А за такую мразь в тюрьме любого государства каторжане наказывать не будут. Я так думаю.
- Это ты правильно сообразил. За такого козлика тебя на зоне орденом наградят. А так как ордена металлические на наших зонах не в ходу, распишут тебе на всю спину акт мужеложства, - Тебя с Гомиком, в Козырной Фуражке. Тебе это надо? А так хулиганка и есть хулиганка – со всех сторон круглая статья.
- Как он там?
- Кто? А-а, Участковый! Ожег на все легкие. Ему вскрыли трахею и вставили шланг от кислородного баллона. Он орал безобразным ором три дня и две ночи.
 Выдыхать то ему нечего, вот и выл дикие ноты на пределе громкости минут по пять, а то и десять. И так без перерыва на сон и прием пищи. На третью ночь, кто-то по запарке баллон его передвинул и об стенку случайно краник и перекрыл… Умер Участковый.
- Да... Спрашивала как-то меня бабушка - где Прощенье, а где Наказание? А в чем Преступление и в чем Спасение? Она не говорила… Только что-то о человечьем обличье, которого нельзя терять.
- Да красавица была, Маруська.
- Почему была? Она мне и сейчас – красавица.
- Да, да это ты прав. Не бери на сердце, - это я в голове кино своё кручу, архивное…. А ты все ж меня послушай.
Парень ты весь правильный и справный, - но честный. Дурак дураком. Не обижайся на старика, но куда ты собрался с гордой головой? В монастырь? В Высокое собрание? Там клоака, отбросы. И что ты там себе насочинял, что должен пройти? Тюрьма не показатель. Была ж задумка у Хохла вашего, эх… но Маруську ты тем уберег. Не от позора. Ей перед людями стыдится не чего. На нее любые помои вылей – святой водой сойдут. От разора, нищеты треклятой уберег ты её, внучек. Так я за это тебе, молодому, мозги и вправлю. Слушай меня старого ходока, прошедшего и «Сучий Передел» и «Красную Шапочку».
Как ни сопротивляйся, как ни бди, а будь ты хоть с хряка весом и с бицепсом в телячью ляжку – подловят: раком загнут, черенком лопаты целку в очке пропердолят, а в хавальнике челюсть, специальным приемом отстегнут. Что б за хер зубами не цапнул. Выебут, да в ****о нассут. Пробьют в зубах ножкой от табурета проем, под размер папиного ***, да губы по бокам набьют для упругости смачного чпока. И будет у тебя не рот, а ебальник. Загонят жить под лавку и хлебать тебе баланду дырявой ложкой.
 Твоя судьба, - учись с людьми общаться и людей от падлы отличать. А падл не мутузь без правильной обосновы – подставляйся, провоцируй, прикинься, коль надо, - слабым и трухлявым, чтобы хоть раз, для авторитета, перед всем честным народом прояснить проступок падлы и наказать при всём собрании. И быть тебе тогда – честным фраером. Конечно, опустить тебе падлу до петуха не позволят, и ты на это серьёзно не покушайся, - ведь почти всякая падла у кого-нибудь из блатных в шестерках, но попытку нарисуй, если обоснуешь такой край правилки, тут же к тебе пахан падлы подойдет до компромиссу, а это уже – уровень!
Так научал его жизни длинными тюремными вечерами старый зэчара – старший брат деда Камаринова. С шестнадцати лет брошенного в адово горнило лагерей, где делили власть Воры и Суки. Где кучковалось по углам уже чистое зверьё: бендеровцы и полицаи, басмачи и абреки. Как между Сциллой и Харибдой проходил юнец меж перьев и куканов. Весь осторожный, а доигрывался до «Красной Шапочки». Когда за повторный фуфел – проигрыш в карты, право его зарезать было и у последнего зачуханого вафлиста.
 Он выжил, - молодым человеком, принявшим воровскую черную масть, и, видно для смеха, заброшенного охраной в «сучий» вагон на пересылке. А может слишком чистенький бушлат вызвал у кого-то из вохры классовую ненависть. В том вагоне было, половина – воровских авторитетов еще с довоенных лет, а половина – их бывших подельников, пошедших защищать Родину, дослужившихся до старшинских и офицерских погон – «суки», в общем. Вагон вскрыли только по прибытию, на четвертый день. Ни одного стоячего и сидячего – на полу, на нарах – просто куча. Куча трупов. А он выжил. Выполз, стонущий, из под окоченевших тел, с пером в боку.

*

…Менты горели жаждой мести. Но ни судье, ни, тем более, районным властям раздувать  акт поджога до акта кровной мести и гражданской войны не хотелось.
Менты даже на суде пытались гнуть свою «Погромную» линию. Но судья прервала очередного «свидетеля» в форме и с погонами:
- Вы оказываете давление на суд. Не приводя фактов, разглагольствуете вообще. О низкой, якобы, морали сельчан. По-вашему получается, что это жители, именно этого небольшого села постоянно наезжают в город и затерроризировали весь районный центр. Это они снимают все бани в городе и не дают вам помыться. Это они собирают всех женщин легкого поведения и не дают вам попользоваться.
 Молчите! Это они, а не вы. Они приезжают в город и устраивают пьяное стрельбище в центральном парке культуры и отдыха. Это они, а не вы выпивают всю водку в городе, что к утру вам опохмелиться нечем. Молчите.
 И сядьте! Это ваша объяснительная у меня в руке. Объяснительная прокурорскому работнику по поводу вашей отлучки с поста дежурного: « так как вечером к нам приехали сельчане и пробыли долго, с утра ни в одном ларьке поблизости от ГОВД не было ни одной бутылки спиртного!». Это какие такие «сельчане», – не господин ли Участковый, со товарищи?
Так, прямо в суде, по месту работы жены, произошел очередной акт драмы под названием «семейная жизнь», где муж – майор, дежурный городского отдела внутренних дел, а супруга – председатель районного суда.
Судья терпеть не могла некоторых коллег мужа, как правило, его собутыльников. А местных проституток, которых местные менты крышевали, – как сказать, помягче... Сама б удавила.
 Референт суда рассказывала, что когда принесла документы по «горелому» делу судье, то в щелку неплотно прикрытой двери видела выражение лица этой женщины. Она читала список жертв пожара. Работники милиции, спортсмены-бандиты и местные красавицы – путаны. Лицо обрело выражение  плотоядное. Хищника созерцающего огрызки  обильной трапезы.
Вышло: гильзы, – так от прежних, ментовских же, забав. Есть свидетели. Ваня спал в кабине, когда поджигали гараж, а не баню. Есть свидетели.  Поджигали, состоявшие в бегах, Камарин с Витькой, в состоянии аффекта, ревнивые да пьяные: не поделили  с милиционерами и их городскими друзьями девку Ленку, бывшую сельчанку, перебравшуюся в райцентр (она парилась в бане с пострадавшими). Скоков, как взрослый и не пьющий, бегал между ними и протестовал. Огонь перекинулся с гаража на баню, из бани одумавшиеся поджигатели, руководимые проснувшимся Ваней, успели спасти двоих, остальные сгорели. Обвиняемые скорбят и сочувствуют вместе с общественностью.
Участковый показаний не дал и умер в больнице, но спустя три дня, что по закону переводит его из категории «непосредственно убитого» в «тяжко пострадавшего», хоть и мертвого. Второй пострадавший, спортсмен, призер области по классической борьбе при даче показаний сообщил, что был пьян, ничего и не помнит, с версией адвоката сельчан о разборках из-за девки согласен, а под конец заявил, что: «предъяв до колхозников не имеет и зла просит не держать, если что».
В общем «хулиганка», пусть и отягощенная непредумышленным убийством, переведенная стараниями адвоката и непротивлением судьи в «убийство по неосторожности».
В общем, нечаянные «паровозы» Камарин и Витька пока бегали по округе, да таились в тайге, их соучастникам - Скокову и Ване дали по два года. Только «везде положительному» Скокову – условно. А «мутному» Ване, заявившему поначалу, вообще, что он гражданин другой страны, дали «общего режима», для науки.
Кстати, Ваня некоторое время недоумевал, что нашлись свидетели по самым скользким моментам, а о том, что он приехал из Германии, знало всё село, а ни один о том и не помянул, даже любимая бабушка Маруся. Это всё ему было тяжко растройно в душе. Пока сокамерник не возмутился его обидам:
- Да ты что! Да это высшее всё! Вся деревня знала и никто, ты слышал: никто, ни одна падла не вякнула, ни один дурак не проговорился! Хотя во всякой другой деревне обязательно, хоть одна гнида да нашлась бы. Никто не выдал тебя, что ты Иностранец!
Ваня опять не понял и таращился бестолково.
- Ты пойми. Они люди темные, пусть и с образованием. Кто техникум, а кто и институт, директор школы даже университет, закончили, - а все ж темные. Природа у них такая. Так, грамотный-разграмотный, заливает словами умными, что тот пьяный по весне соловей.
 А коснется власть рукой, взор пристальный на него бросит, тут вся тьма стародавняя мозг и заполнит. Для них иностранец, это, если не шпион, то очень значительная особь, ради которой власть, всегда перед иностранцами фасон державшая, все перероет. Все переворошит, камня на камни не оставит, а пол деревни пересадит уж точно, на всякий случай.
 Кто ты такой был, если не шпион? Какую заразу разбросал, чем мозги запакостил? А-а? Всех через камерное очищение. Всех, кто с тобой ручкался, кто рядом стоял или пробегал мимо. А что с тобой со страху местные слуги государственные учудить могут! Фантазии не хватит. Самое простое: найдут тебя в камере одиночной на собственных штанах повешенным. Или в дурашку переведут - с напрочь отбитой головой, но без всяких следов побоев.
Спасали люди тебя. Тебя и твою деревню. Она ж твоя, деревня то? А ты ж ихний …
Тут у Вани закружилась голова и он, упав на нары, притих надолго. Лежал, не мигая, уставившись в тюремный прокопченный потолок, где среди волн копоти желтела белая, наверно когда-то, известь и была там расписана вся жизнь здешняя на век назад и на век вперед.

*

Как насоветовал деда Камаринова брат, Ваня и сделал.
Уже на зоне, в бараке услышал шепоток за спиной. Стерпел, пошел по следу и вычислил разносчика. При всех, после ужина, надавал оплеух, а возникшим двум авторитетам предъявил дедову маляву, где тот божится за поклеп сучий и ручается за Ваню как за правильного человека, блатной масти в Немецкой стране. К тому же, вкратце, описал его подвиги здесь.
Уважение к имени и погонялову, совпадающей с фамилией и  к собственноручно писаным словам, было удивительным для Вани. Старичок ведь, хоть и благоволил к Ване, внешне не произвел на него впечатления. Так, старый бойкий замухрышка – кости в коже складками.
На фофана, Ваней указанного, махнули рукой – отдаём мол, делай что хочешь! Хоть в зад парафинь, хоть пристукни до доски последней. Но Ваня ограничился тем, что поставил того на колени, громко назидая:
- Не давился словами, давись росой божьей! – Помочился тому прямо на лицо.

*

В зоне Ваня пристроился работать в библиотеку, и к тому ж записался в вечернюю школу, в которой преподавали городские учителя. Поставил Ваня задачей себе, конечно, не физику с химией, а сам русский язык, правописание и литературу. Читал всё время, как очумелый очкарик.
 …Если Ваня сдался властям сам, то Витьку соседа поймали через месяц. И всё с его наглости ездить до «гарной дивчины» в райцентр. Откуда еще и провожать пьяным до самого Омска. Где на вокзале и был задержан, за пьяный вид и вызывающее поведение. Потом уж разобрались, что за птица, чья личность красовалась на стенде «Их разыскивает милиция»
А вот Камарину сыну Камарин дед садиться запретил под любым предлогом, без всяких случайностей! Брат его, говорит, отсидел за всё семейство на 100 лет вперед. На Камарине сыне, как на подопытном кролике, и отработал Лялюк всю цепочку и технологию потайной переправки людей в «Бундес». Вместе с легальными посылками.
 Сам же Лялюк в Германию ездил официально. По приглашению от фирмы, зарегистрированной на гараж пана Михала, как частный предприниматель. Он же и привез туда бабушкины настойки в десяти ящиках экземпляров для показа. В общем, бизнес-задумки Вани вовсю претворялись в жизнь и без его участия.
Вот только настойки бабушкины не пошли под, в общем-то, дурацкой маркой, – «Сибирский Самогон». А, по мудрому предложению подопечной Вани, той, что, в своё время, любила играть в куклы, а ныне стала знатоком фармацевтики, жидкость разливалась в тару по сто и двести тридцать грамм и расходилась по Германии как сугубо лекарственное средство.
То, что Ваня с друзьями глушил в деревне литрами, гражданами ФРГ измерялось каплями и потреблялось чайными ложками. Пять евро в опте за сто грамм сибирского здоровья!
Посещая зону, на свиданьях, Лялюк слушал Ваню, планы его криминальных акций, и возмущался поначалу: зачем криминал, когда 1500 % прибыли без всякого криминала! Тогда, разгоряченный непониманием, Ваня показал на примере: одной рукой сгреб флакончики с образцами, а другой легонько треснул по хохлятской тыковке. И сказал:
- А теперь это всё моё! Понял?
Хохол полупал немного глазами, пока его не осенило:
-А-а! Значит, и у вас могут треснуть, как у нас трескают?! А-а! Герр Ваня, прошу извинить неразумного хряка. Какие ще будуть указы?
- Продолжай в том же духе. А про Криминал отныне ты знать не должен. Зря я перед тобой тут изливался. Нет, это не Недоверие, а так всем будет спокойнее. И тебе говорю, – это в натуре: не знать, не лезть, не спрашивать, не слышать и не видеть! А левый наш канал переброски через границу отдай Камарину Младшему. У него натура генетически каторжанская. Не с твоим же пузом и мозгами на зону же идти, если что. А Камарин и по соображению подходит. Дюже ушлый он, во всяческих обходах и виражах! И если судьба у них родовая – сидеть в тюрьме, так лучше в комфортной Германской!
Через пять месяцев Лялюк и пан Михал выправили ему паспорт и письмо из посольства.

*

Человека с Германским паспортом держать в обыкновенном Российском исправительном учреждении нельзя. Переведенный в международную зону, Ваня повел себя с тихим достоинством. Садился обедать один за отдельный стол. Ни с кем сам не заговаривал, ни кого, не по делу лепечущего – о погоде, там, и прочей лабуде – не слушал.
Белые братки подослали человека к нему. Он ответил:
- Я не за белых и не за красных – я, скорей, за зелёных, тех, что из тайги.
Сию шараду европейцы разгадали так: Ваня – Немецкий «Зеленый» и пострадал за зелёное экозащитное дело, уничтожив Базу злобных истребителей редких таёжных зверей. Уничтожил с помощью туземцев, сочувствующих среде обитания. Один доходяга даже подлез уточнить:
- А каких животных убивали, истребляли те люди, что вы сожгли вместе с казармой? Медведей?
- Нет. Их, пьяных, медведи сами б трахнули…. Наверное, на тушканчиков охотились. Редчайший зверь в тайге.
Швед Беннас задумался и стал выглядеть бесконечно одиноким и совершенно чуждым месту. Весь какой-то бесприютный, он тут же  был взят под опеку Ваней, хотя этого еще не понимал некоторое время. Пока, как-то вскорости, севшего за «белый» стол, с краешку, Беннаса походя не обобрал сосед. Придвинул к себе его яйца с маслом. Ваня встал со своего места, подошел к ним. Молча, двинул сверху обидчику локтем промеж лопаток. Тот выгнулся спиной, ловя беззвучно ртом воздух, и упал, слегка задетый ребром Ваниной руки по шее. Ваня взял Беннаса за локоть, приподнял, сунул ему в руки поднос и, нагрузив его едой, подтолкнул в сторону своего стола. А привставших было, грозных белых братьев успокоил, молча приложив указательный палец к губам и помахав им, как добрый учитель шаловливым деткам.
После приёма пищи он сказал ему:
- Теперь твоё место – это. И посылай всех в мамину дырку.
Они общались на немецком. Беннас был из богатой семьи, но принял на себя всю ту невезучесть, что доселе миновала его предков.
 Однажды он поехал с однокурсниками в Санкт-Петербург. После попойки в каком-то молодежном заведении Беннас благополучно дрых в микроавтобусе, когда пара выпивших приятелей вздумала поехать поснимать девочек. А поехав, ребята сбили старушку, лет за девяносто, которая как раз перебиралась своим ходом поближе к кладбищу. Его, спящего,  «друзья» за руль и переместили, прежде чем сделать ноги.
Как потом оказалось: ребяткам, сидевшим спереди и не забывшим одеть ремни безопасности, ничего не было, а вот Беннаса так мотнуло и ударило о борт микроавтобуса, что он получил сильнейшее сотрясение и вывих шеи. Он должен был её сломать, но к счастью был мертвецки пьян и расслаблен. К тому же, в результате аварии, его зрение упало до минус семи. Ко всему прочему, он начал терять в весе, неизвестно почему. Оказавшись сначала на больничной койке, затем на скамье подсудимых,  а потом в бараке коми-пермяцкой зоны Беннас не испугался. Его преследовало лишь постоянное сильное удивление.
 Лучшие адвокаты, нанятые предками, раскопали всю подоплеку дела, но ничего не смогли доказать. «Забыли дать наверно», - шутил Ваня. А сбитая старушка оказалась почетным пенсионером, родственницей каких-то бывших партийных вождей и пережила блокаду, правда, на продуктовом складе. Это тоже раскопали адвокаты.
 Отбывая срок, Беннас получал бесконечные посылки. Где к прекрасному питанию прилагалась куча таблеток с подробнейшей инструкцией, что, когда и поскольку принимать. Кстати, российская тюремная медицина больным и оттого каким-то особенным Беннаса не считала.
Излучающий спокойный оптимизм, Ваня непроизвольно привлекал симпатии русского персонала. Он даже стал преподавать в зоновской школе русский язык и литературу. Чуть ли не на правах спецпоселенца. Сошёлся с врачом – человеком интересным и, конечно, пьющим.

Так тот, за чаркой, как-то поведал, что вся болезнь шведа, как он выразился, «из закрытых исследований, по мнению специалистов ГУЛага». С которыми он, по своему опыту, согласен. Есть некая Болезнь Перерождения. Пациент непременно умрет или переродится в другого человека. Человека, практически с другим метаболизмом, а значит и телом. С другими жизненными установками, приоритетами, а значит и душой.
 Как правило, на зоне такие субъекты умирали. Продолжал врач. Умирали, даже откармливаемые для исследований, в больничках под присмотром. А, если уж набирали вес, то, возвращаясь в зону, становились из «политических» настоящей мразью. Готовых ради пайки предать любого. Готовых и себя подставить, и свое имя - когда-то честное, и свою жопу - когда-то не драную.
Но была и другая порода. Которые не умирали, высыхая и телом, и душой. Где-то там, в них, сам Его Величество Голод упирался в какую-то кость, жилу какую-то. И всё - кажется, нет человека, только тень его бредет, кончается, но смерть уже не властна над ним. Ударь его - отлетит, встанет и снова пойдет. Да, кто из таких, тех не трогали - ни вохра, ни блатные.
 И не согласен он - как медик и человек, - продолжал новый друг Вани, - с Солженицыным, утверждающим, что на зоне естественно молодым думать о женщинах, а старикам  о еде. Настоящий старик стоит у смертного порога, и, если человек настоящий, то не боится кончины, а лишь жалеет, что чего-то не попробовал. А что самое дорогое в человеке и для человека? Общение! Тем более, с тем, кто может продолжить его род. И поэтому для настоящего человека в старости естественно думать и вспоминать женщин, с которыми был и с которыми не был, а желал лишь. Но никак не жрачку какую - которую едали, или - ах, какое горе! - не успели попробовать!
Ваня, разгорячённый спиртным, ответствовал:
- Сука он, ваш Солженицын, если так, об людях думал. И правильно его на зону укатали. Может там настоящих людей и встретил. А в молодом, со здоровыми мозгами организмом, наверно, должно происходить торможение самопроизвольное функций размножения. Главное ему, развивающемуся, - выжить, насытиться, а насытившись, и о бабе подумать можно.
- Да, по идее так. - Соглашался медик. - Но очень часто у молодых срабатывает эффект похмельного стояка, близкий к предсмертному. Когда организму  кажется, что он умирает, он посылает в мозг панический сигнал, - «срочно присунуть!». Чтобы размножиться, оставить свое семя, свой генетический отпечаток в популяции. Но вот тут то и срабатывает, на генетическом уровне - воспитание, традиция.
 - Ты прав, но умозрительно, со своей колокольни. Может в твой системе, структуре отношений и приоритетов, связей и секреций организма, мозга  - так и происходит: если ****ь, так для функций продолжения рода. Если таковых поблизости никого нет, не пахнет женскими ферментами - организм эту функцию тушит, а добычу еды развивает. Но это у тебя. Здесь, в зоне, ты конкретней, наверно, поймешь: кто ты по нации.
Вот кавказец, - ему еды не надо, дай присунуть. Но не северные кавказцы такие. В тех горская генетика привыкла быстро приспосабливаться к лишениям. «Горячие», это чаще закавказцы, потом может, разницу меж ними поймешь.
 Или вот узбеки, азиаты. Не верю я, что они дома до отвала жрали, а здесь то ли климат, то ли именно сама неволя, а, может, невольная «воля» оставленных без присмотра рабов - и эти «мусульмане» начинают жрать всё! Слетает с них вся их Магометанская цивилизация, как с пещерных жителей, - аж брызги поросячего жира из ртов летят! А за свиной хрящик и зарезать могут!
 Или вот китайцы, вьетнамцы, - не все здесь носильщики с рынков. Я дела читал, тут многие большущими деньгами вертели на воле. И что? Страдают, изнеженные? Тут они все чувствуют себя как на курорте!  Байка одна у нас ходит, - приехала родня одного китайца, привезла ему мешок риса. Вместе с Проверяющими от какого-то посольства, проникли «помогайками» на территорию. Посмотрели на житиё земляков, вспомнили, как на девяти метрах подвальных в Москве по девятнадцать человек обитают, - там же и варят, и стирают, и едят, - в итоге, так не отдали земляку тот мешок, а затребовали, чтоб он еще сам своей родне помогал! Из Зоны им объедки слал, что ли, или запчасти от местных швейных машинок воровал, - не знаю, но байка такая есть.
По их понятиям, всего у зеков хватает. У них и «опущенных» нет, - свои добровольные педерасты, неизвестно откуда появились. Я думаю у них, у многочисленных народов, срабатывает механизм «стайности», как в косяке рыб. Если много самцов, а самок нет, необходимая часть самцов перерождается в самок! Да, не делай такие глаза. Да, да и люди как рыбки. Не ржать! Мы, ведь, не много, - литра еще не выпили! Не ржать, я сказал! Сообщали же, что у китайцев в больших городах развивается странная болезнь – и у мужских, и у женских особей. Асексуальность, - не «транс», а - «А»! То есть им секс просто противен – вообще. Анти-естественен любой, - хоть однополый, хоть двуполый…
- А русские от немцев, чем отличаются на Зоне? С медицинской точки зрения?
- Я не могу вывести закономерности. Мало объектов для изучения …
- Ну, все же, навскидку, или что запомнилось?
- По пиву страдают… по мясу, - немцы. По кофе, - вообще, все европейцы. Русские… помимо водки и папирос, - сладкое, наверно.
- Сладкое... Значит я – Русский…
- Значит, ты много думаешь. Наливай!  Так что молодой должен думать обо всем. И о еде, и о бабах, и о книжках не читаных, странах не виданных. Он молод, - а его в клетку посадили! – так рассуждал медик.
 А Ваня, продуктивно споря, возражал:
- Но молодой, если, конечно, не пожизненный срок себе накорячил, должен подчиняться своей воле, воле своей души, а не позывам взбесившегося в нехватке органоида. Он должен - готовиться к воле и набираться, даже в Зоне, нужных и правильных знаний, умений, правил и знакомств.
- Вот, может, по сахарку ты и Русский, а по понятиям – чистый Немец.
- Но и они же – ведь, нормальные, в основном, люди!
- Это - да. Да только ты - «Выдающийся», просто - «из ряда вон»! А психическая норма, для всех и везде  –  это лёгкая дебильность. Так что не бери в голову, бери в рот - налито - поехали!

*

В этой Зоне не все порядки меж уголовников Ваню устраивали. Мусульманские кланы–землячества давили всех. В первую очередь, свободно обирали посылки европейцев, японцев и американцев. Порой, подчистую. В общем, тиранили всех, более или менее, цивилизованных людей.
Мусульмане были разбиты на землячества, но верховодили всем палестинские арабы. Только два эмиратовца и один саудит были ими уважаемы, но держались тройкой богоизбранных, в стороне от жестко иерархированного «Палестинского Халифата».
Как-то чьи-то турецкие ручки привычно протянулись и к посылке для Вани из Германии. Ваня, молча, тут же сломал руку в запястье и, тычком ладони расквасив нос, отправил «даньщика» на пол, с глаз долой.
К нему подошли с разговором лишь на следующий день - это были два армянина.
- Уважаемый, выслушай нас, пожалуйста. Мы знаем: ты у русских в авторитете был, с правильной Зоны пришел. Да и местные Зоновские начальники тебя уважают. Ты с послаблениями, ты учишь зеков в школе, у тебя есть деньги. Ты и так можешь себе достать, что пожелаешь. Никто, упаси Бог, на твоё не посягает.
Но есть традиции, правила. Часть того, что пришло с посылкой, по законам шариата, должно быть отдано на распределение среди обездоленных. У Палестинцев есть мулла, он и распределяет Божью часть. Конечно, палестинцы - самые обездоленные. Это у них дьяволово отродье - евреи - и так отняли саму землю. Это они так говорят, не мы.  Им надо чем-то загасить пламя, сжигающей их сердца ненависти. Чем-то смягчить их несчастье мученическое.… Всего лишь десятая часть, - ради Бога. Согласись, что хоть каждый молится своему Богу -  Он один на всех.
Ваня отпил компоту из стакана, дело было на обеде, и наклонился к ним, заговорщицки:
- А можно:  я сам буду отдавать, - тайком, после, - чтоб авторитета не ронять?
- Конечно, дорогой! Только двадцать процентов, и в первую очередь…
Глухой шлепок под подбородок не возбудил постороннего внимания, но прервал вдохновенное развитие пунктов условий соглашения о почетной сдаче крепости под названием «Немецкий Ваня».
- Мудачьё, вы, мудачьё. Эта зона находится на Русской земле. А значит на моей земле. Моя родина, моя земля - и в Германии, и в России. Так вышло. И ни там, ни здесь у меня, никто, ничего не возьмет. И не принудит меня. Я сам могу дать, но лишь с добром, от души.
Один из армян сжимал рукой рот, из которого капала кровь, отстранился от стола. Второй же, как ни что не бывало, на той же ноте продолжил переговоры.
- Уважаемый, у тебя, мы слышали, в Германии предприятие, и не одно. А там строго! Ты же платишь там налоги.
- Да плачу. И плачу с чистым сердцем. Это моя страна.
- Ну, вот видишь. Отнесись к этому, как к налогу, что ты платишь в своей Германии.
- А в России у меня тоже предприятие. Правда, пока одно. И пока платить я не планирую. Никаких налогов. Потому, что земля хоть моя, а власть то чужая, и ей я на пропой и прожор ничего не дам. Пока не увижу, что и для моего села она что-то делает. Так что валите, ребята, к вашим «палестинским демократам».
- Они не наши. Мы лишь хотим мира, дорогой.
- Мне плевать, чьи они и чьи вы. Мой ответ: «нет». Ни копейки. Ни крошки. А будете воровать, - объявляю всем: что, по моей просьбе, при упаковке посылок в Германии, предварительно смазывают все вещи и продукты свиным жиром. От хряка-производителя. Пусть, падлы, давятся.
- Ай, зря, дорогой. Они злопамятные. Может кровь случится. Послушай нас - умерь гордыню. Мы тоже, может, сказали что-то не то: десять, десять процентов, дорогой! Вровень с самыми достойными. У иных, у кого и половину, а у кого и всё отбирают. Прислушайся к разумным словам, мы, ведь, с тобой, брат, христиане.
- Поздравляю вас. А я еще не определился, - достоин ли я называться Христианином.
 Или, черт с тем! Пока на Зоне, пока кругом гниды и жизнь говно: быть мне язычником.
Буду безжалостным Русом, кровожадным Тевтоном... Обрею голову, оставлю чуб, а на груди орла наколю. Буду отрывать бошки и пить кровь. Не составите компанию?
- Ай, не шути так.
- А я не шучу. Их власти, где я – не будет. Я первый не начну, но я их сделаю. С Божьей помощью!
Ваня чувствовал, как закипает кровь, но контролировал себя. Он, преодолевая самоуспокоенность, легкую ленцу и свой же страх перемен и бойни, захотел поставить эксперимент по организации сопротивления, обрести опыт революционера. Все цивилизованные зеки признали его лидерство, даже японцы и корейцы.
 Он никого не обирал, своего хватало, но был третейским судьей. За суд ему, конечно, несли подарки. Но он намекнул, что ценит не еду, а вещи изящные. И у него появились прекрасные ножи и кинжалы с удивительными рукоятями. Учитывая самодельность и не богатый, как кажется, выбор материалов. Дальневосточные веера, шелковый халат, трубки курительные и другие интересные вещи.
Были свои приближенные, сидящие с ним за одним столом. Среди них два очень независимых типа, но, видно, не обладавшие Ваниной харизмой, оттого не ставших лидерами. Первый - пожилой, но ловкий японец.
И второй - такой же как японец худощавый, но высокий южноафриканец. Который при знакомстве, назвал свое имя и протянул визитку. Белую картонку, с надписью по верхнему краю «Южно Африканская Республика». Посередине, жирно, но не крупно, его имя, и под ним маленькая скромная приписка: «инструктор». Позже Ваня узнал, что он ветеран Южноафриканского спецназа. Инструктор боевой подготовки при организации наёмников, и сей же организации учредитель и совладелец.
Посажен как раз за вербовку россиян в свой коллектив. Так он считает. На самом же деле за банальную драку в ресторане. Он был под градусом и не рассчитал последствий своих профессиональных действий. Был очень мнителен. Считал, что посажен ветеранами «Альфы», с которыми он в том ресторане и пил.
Эти же ветераны его несколько раз навещали на зоне. Он с ними мило и корректно беседовал, получал от них подарки. А на недоумение Вани отвечал, что все это тонкая шпионская игра. Словом, был он малость неадекватен.
Пожилого японца - «Дедушку-Якудзу» - взяли в аэропорту при выходе из ВИП зала на посадку в аэродромный автобус. Он  практически уже покинул Россию. Он имел дипломатический паспорт. Но при задержании уверял всех: «что он не он», а воспользовавшийся  похожестью с ним, - высокопоставленным японцем, - злоумышленник «якудза». Хотя на его теле не обнаружилось ни одной наколки, чем так известны братки из якудзы.
Он был в хорошей форме и с чистой кожей. Пойман был случайно, но верно за наглость наказан господом Богом. Он проносил ручной кладью полный чемодан-«дипломат» чистейшего героина. Рядом по своим делам случайно проводили пограничники служебную собаку – овчарку. Так она, проходя мимо японского «волшебного» чемоданчика, просто упала на бетон и принялась перекатываться. Блаженно похрипывая, постанывая, будто поймала приход.
Японцу было плевать, что его могут передать на Родину,  где ему грозит пожизненное заключение, лишь бы не под своим именем, лишь бы не замарать имя семьи – у него же дети, внуки
По всему, потаённому для несведущих, Ваня видел, - бойцы из обоих «тихушников» знатные будут. Но он опасался за всех остальных европейцев. Он сомневался в их способности к самоорганизации военного типа. Поэтому решил подстраховаться и обрести союзников в крупном китайском клане, эдаком зоновского типа «чайна-тауне». Вот только чем их подцепить - всем удовлетворенных и дисциплинированных?
 Его провели к одному человеку. Тот был китайцем  в теле и в росте, на фоне мелковатого окружения. Ваня принялся ему доказывать, что европейцы единственная преграда между «Палестинским Халифатом» и «Поднебесной», и её здесь представителями. Порушив белых, они накинутся на китайцев. На что китаец надел маску презрительного сомнения. Тут Ваню осенило. Он вспомнил историю, и сказал что всё бешенство мусульман от их породы - ленивой и самовольной. Они не то, что трудолюбивый и законопослушный китайский народ. И вся их свирепость от того, что они лишились привычных для своего уклада рабов. У них завсегда процветал рабский труд.
 А китайцев они вообще презирают. Потому, как с ними практически в боях не сталкивались. Поддержите нас, если не как друзей, то, как щит, чтобы они разрывались своей ненавистью между европейским щитом и китайской булавой.
Китаец задумался. Сказал, что ему надо посоветоваться.
На следующий день Ваня пришел за ответом. Ему сказали подождать. Он удивился вслух: мол, что, ваш Главный с Пекином советуется? На что удивились уже сами китайцы: «А с кем же еще?». Ваня ушел очень озадаченным.

*

В лагере росло напряжение.
Особенно чувствовалось как оно, сквозило в столовой во время совместного приема пищи. Ваня был готов к вспышке насилия в любой момент.
Готов был и к превентивному нападению из-за угла и на себя лично. Поэтому, когда из-за угла - не услышал, почувствовал тихий шорох бега - весь приготовился. И, когда только возник намек прикосновения, контакта - с разворота ударил.
Обернувшись вслед за кулаком, увидел, как падает навзничь Беннас.
 Ваня обдало жаром. Он бросился к нему.
- Что случилось?! Почему не крикнул меня по имени! Почему не позвал?!
Беннас успел лишь виновато улыбнуться, и отключился. По телу пошли судороги. Изо рта выступила пена. Ваня подхватил его на руки и побежал в санитарный блок. 
Беднягу Беннаса быстро приняли из Ваниных рук на стол. Велели выйти, но не далеко. Предстояло объясняться с оперативным работником.
 Ваня порывался войти в операционную, но дюжий санитар его отстранял. Ваня принялся приставать ко всем входящим и выходящим, но даже врач, приятель и собутыльник, отмахивался и спешил мимо. Он прождал около двух часов.
И вот, когда Ваня был в медицинской зоне, и началась Большая Разборка.
 Случилась драка на выходе из рабочей зоны. На отряд европейцев,  шедших в колоне, набросилась толпа, спереди и сзади. Благо, Лагерные постройки позволяли именно такое нападение. Случился даже десант сверху, со второго этажа, на головы идущих.
Исход бойни был бы плачевным, если бы два «тихушника», японец и африканер, не  организовали растерявшихся, хоть и загодя вооруженных зеков.  Они пинками согнали их в плотный кулак, и повели  на прорыв из рабочей зоны, к бараку отряда. Где всё было готово к «правильной» обороне.
При прорыве, преследовавшие их «душманы», неизбежно столкнулись с безоружной, таковы правила, администрацией лагеря. И принялись отвязываться на «гражданинах начальниках».
 Более половины «белого» отряда прорвалось – не рассеялось и не свалилось прибитыми. Загодя отработанным манером «Войны  Беспредела» забаррикадировались. Их пытались поджечь, высадили стекла в окнах - но загороженные кроватями проемы не способствовали нападавшим. Но откуда-то появились подобия таранов и войско Палестинского Халифата пошло на штурм в чаде и дыме.
В это время Ване сообщили, что Беннас умер.
Ваня оглянулся: в дверь вносили, вводили первых пострадавших, унесших ноги от основного очага бунта. По санчасти забегали военные, готовясь к Акту Миротворчества. Зоновский ОМОН готовил, подгонял свою сбрую.
Ваня с санитарами присоединился к ним. Его пытался изолировать один из начальников. Но на выручку пришел его друг – врач. Услышав мнение о нем и других врачей, начальник, взглянув в Ванины глаза, увидел там что-то такое, что сказал:
 - Пусть идет. Каску ему только дайте. И бронник.
Ваня стал отнекивался. Но ему раздраженно пояснили:
- Не о твоей башке забочусь. Чтоб не выделялся. Наши же тебе и дадут просраться.
 Когда он с отрядом вошел в Зону, то понял – все уже кончилось или кончается. Но в бой, в самый решающий его момент, когда казалось - вот, вот и рухнут преграды барака - вступили китайцы.
 Вооруженные палками, они муравьями посыпались мусульманам на спины. Это в тот момент, когда они большей частью уже застряли в узких проемах при штурме европейского барака.
 ОМОН резким дружным рывком окружил основной очаг. Заорали в мегафон команды. Китайцы дружно побросали палки, а «душманы», в большинстве своём, уже ползали побитые. Омоновцы  тут же принялись «винтить» руки  зекам и партиями отпралять их в другой конец лагеря.
Вокруг, хромая и постанывая, пытались расползтись никак не агрессивные кучки покалеченных людей. Омоновцы облегченно вздохнули и чуть расслабились. Ваня, сняв каску и вручив её ближайшему омоновцу, вырвался из строя и побежал к  бараку.
 Но ни одной жертвы не попалось на его пути, никого, на ком отвести душу. Он завернул  в какую-то разгромленную нишу, сел на пол, и заплакал.
Он не плакал, когда его бил отец, он заплакал лишь, когда обнялся с бабушкой Марусей, но тогда он плакал непроизвольно. А сейчас он хотел плакать, и он плакал навзрыд. Он рвал на себе одежду и царапал до крови лицо и грудь, но жечь жара не проходила. Это огонь полыхнул в мозгу и обжег всё тело сразу, как только он увидел, кого ударил.
Он чувствовал, осязаемо чувствовал тот краткий, микронный миг, который надо было остановить, попридержать. Пусть и не смочь остановить  удар, но притормозить – снять те лишние килограммы силы, оказавшиеся убийственными. Смертельными для, впервые, может быть, именно в лагере, ставшего жизнерадостным Беннаса.
 Именно в лагере, у Беннаса оказался первый настоящий друг, который доверил ему дело по силам, и который заставил его поверить в нужность его малого участия. И, главное, поверить в Не бесполезность жизни, в её Не безнадежность.
 Ваня сжимал кулаки. И там, внутри них, он чувствовал тот микрон времени. Тот, который он сжимал, – он был лишним и убийственным. Ваня ощутил, осознал и поверил – Время равняется Силе.
Время и Сила (Энергия). Они взаимозависимы и взаимо обращаемы. И меж ними нет преграды понятий Пространства и Жизни. Пространство и Жизнь зависят от них, и не могут без них. А они – нет.
Время и Сила.

*

С Ваней грозились разобраться зоновские начальники, навесив на него и бунт, и убийство Беннаса. Но всё откладывали, будто винтики бездушного механизма исполнения наказания одушевились,  и вот, вдруг,  не трогают человека, страдающего из-за гибели друга.
 Но говорили, что Ваню пугают только для порядка. Виновными за всё будут заявлены другие, до кого раньше было трудно добраться. Несколько раз приятель медик садился рядом и втолковывал Ване, что он не виноват. Беннас и так был не жилец. Ему стоило чуть сильней поскользнутся. И не надо ударяться головой. Нет, - просто сильнее встряхнуть её, и ниточка его жизни окончательно бы лопнула.
 Что и случилось тогда, когда он по радостной своей дури бежал сообщить, успеть первым, радостную весть. Ванино дело передали на рассмотрение по досрочному освобождению.
Оказывается: Ваню не щадили, а ждали высоких гостей из специальных служб для участия в Ваниной экзекуции. А, может, и для отдельной беседы.
Экзекуция не получилась. Ване постановочным голосом сообщили, сколько ему корячится за убийство шведского подданного. И за многое другое, если потребуется, по списку. Но он так  посмотрел на заседавших господ начальников, в погонах и без, что старший, безпогонный, подал какой-то знак и представители местных лагерных властей быстренько покинули помещение. Старший еще раз, в тишине, внимательно посмотрел на Ваню и сказал просто и прямо:
- Вы будете работать на службу внешней разведки России?
Ваня в тон ему и ответил коротко:
- Да, буду.

*

После знаменательной вехи в Ваниной жизни – разговора с людьми в штатском, его скорейше освободили. Перед самым открытием прощальным зоновских ворот, сам господин «кум» лагеря, вышедший его проводить, посетовал:
-Ты, вот, уезжаешь, а гляди - порядок при тебе установился неплохой. Кого порекомендуешь в лидеры, под тип «Смотрящего», чтоб в зоне тишь была?
- А кого-нибудь из армян. Они хоть договариваться умеют.
- Но с тобой не договорились?
- Я, - сказал Ваня, - особый случай. А тебе главное, чтоб тишина была. А это чаще не гегемония какой-либо группы над всеми, - а баланс интересов и сил. Армяне это смогут. Чего-чего, а считать они умеют.
- А я думал того длинного Южноафриканца подтянуть.
- Упаси тебя Бог! Если не хочешь трупы тележками вывозить. Скоропостижно и по неустановленной причине скончавшихся.

*.

 После печальных событий в лагере, после своего освобождения, Ваня лишь на денек заскочил в истинно родное селение. Увидел, что всё здесь в порядке, узнал, что и с кем. Получил легальные бумаги и билет на Люфтганзу у Лялюка, а нелегальные малявы нескольких российских авторитетов от деда Камаринова. Еще раз обнял бабушку и отбыл в Москву на рейс Германию.
Он очень спешил увидеть Фатерлянд и свои дела в нем посвежевшим новым взглядом. А по пути надо было увидеться кое с кем из авторитетов в Москве. Развить связи, так сказать. Два дня положил на объезд объявленных ему адресов. Думал, обойдется без происшествий.
 Зря, как всегда.

*

- Каково ночевали, бродяги?
- Да живы пока. На воле клопы не заели. Чего надо, брателла?
- Я к вам с малявами от Сергунька и Ряхи.
-Так милости просим. - Тут же, враз подобревший до пригибания цырл, хозяин хазы перевёл в шепот и так не громкий голос. - Извини, уважаемый, у нас тут гости случились … не хорошие. Пройдём на кухню.
- Ну-ка, погоди, - Ваня отодвинул хозяина и заглянул в большую комнату. - Здрасьте, честной компании.
Хмурое громкое общество едва удостоило его быстрым оглядом и продолжило прения.
- Кто это? Арабы?
-Нет, - Нохчи, - Чеченцы, значит. - Успевший заглянуть в малявы хозяин, видно прочел там, что гость не совсем русак, и посчитал своим долгом, более доходчиво объяснятся. - Кавказцы мусульманские, в общем.
- А-а, турки значит. - Привел споро к общему, с ново увиденным, знаменателю свои зоновские познания Ваня.
- Турки… если бы! Турки спокойные и услужливые. Эти ж людей режут почем зря. Кто под руку подвернется. Никого не жалеют. Вот тёрки  сейчас - они, типа, грузинский бизнес крышуют. Бары, шмары, казино. Так грабят богатых клиентов. Или кто там, с большим выигрышем, так хрен уйдет. Догонят, а нет – вычислят. Оберут, мало того – зарежут!
 Ну, зачем, коль бабки уже на  кармане! Нелюди, в общем. Беспредельщики полные. Еще и «двигаются» к тому же. Употребляют тяжелые наркотики, то есть. Вот и сейчас, поди ширнутые или унюханные, всё им побоку.
-Да-а…, и что же они, такие страшные, и без охраны? Ну, у подъезда двое в тачке сидят. Ну, на лестничной площадке один тусуется. И всё? Не порядок. Здоровье совсем не берегут, ребята.
- Я ж говорю: прибабахнутые, - ничего не боятся!
- Ладно, посмотрим…
- Чаю, кофе, водочки?
- Кофе с коньяком – можно.
Хозяин налил кофе, прибавил, добро, из пузатой бутыли коньяку и поставил перед гостем. Достал из холодильника сыр и вынул из ящика стола нож. Тут у Вани полыхнуло в мозгу. В миг сымпровизировался дерзкий, до безумия, но чисто Ванин план.
- Хозяин, ну-ка дай нож.
- «Зелингер», Германия. Дерьма не держим. - Хозяин был на грани «петушкового» подобострастия.
- Не держим… потому, что руки кривые. Что он тупой такой?
- Так постоянно в деле же, - оправдывался поваренком нерадивый смотрящий хазы.
- Давай точило, правило …
Мужичек крутнулся на месте, почесывая лоб, и метнулся в угол к нижнему ящику.
- Вот. Пожалуйста.
И положил перед Ваней охапку точильных приспособлений. Ваня наточил, подправил нож. Довольно длинный, средней ширины, и, пристроив его в рукав куртки, заправив рукоять за браслет часов, сказал, как нечто заурядное:
- Скажи по сотовому своим молодцам на улице, чтоб вышли из машины и подошли к туркам.
- … «Чехам»!
-…К «чехам», и завязали с ними разговор. Если получится, или просто - встали рядом. По сигналу, какому сам кумекай, чтоб начинали валить их из всех стволов. Или они пустые?
- Нет. Как можно! А может, ну их…
- Не-е…. Да, «Kamerad», так надо. Родина нам не простит. Так карты нынче легли. Решено.
Хозяин поник, было, головой. Но постояв, молча, собрался,  и уже твердо кивнул.
- Сам выйдешь в подъезд и заговоришь с тем «чехом»,  что на площадке мнётся. Услышав шум из хаты, - отпрыгивай  и вали его. Пистолет есть?
- Найдем.
- А я вежливо побеседую с залетными в хате.
Плюнув в ладонь, кособоко пригладил волосы и посмотрелся в зеркало. Приклеенное к холодильнику, наверно, чтоб страждущий еды узрел вдруг свою ряшку и подумал – «а, надо ли?» Скорчил туповато робко просительную рожицу дебила-альбиноса. Сохраняя маску лица, пошел к большой комнате и подозвал стоящего у прохода чеченца. Самого большого из здесь присутствующих, огромного просто, жестом приглашая его в соседнюю комнату.
Верзилу запустил первым. Тот едва успел оглянуть комнату с успокаивающим интерьером и детским плюшевым мишкой на кровати.
Ваня резко дернул его голову вверх и назад, зацепив пальцам за надбровные дуги. Другой рукой, с выпростанным из рукава ножом, провел по шее с легким заворотом, одновременно глубоко вдавливая. Рукой с ножом же отбил рванувшиеся к ране руки. Продолжал тянуть другой вверх голову чеченца. Для большего раскрытия раны. Не случилось ни звука. Кровь хлестала, но совсем не шумно. Ваня перехватил поудобнее в пальцах нож, чтобы двумя руками уложить по-тихому агонизирующее тело на пол. Не получалось. Живой труп стоял с не доведенными до распоротой шеи руками и всё еще трясся.
 Ваня надавил всем своим телом сверху. И только так смог опустить его на колени. Он зафиксировал его, сдавив руками сверху плечи. Рана на шее была не то что бы достаточно широка. Она была огромна. Для скорейшего испускания духа. И он, как кажется, уже покинул тело. Но тело - неимоверно здоровое, и в  самих клетках полное жизни - умирать не хотело.
Ваня решил не рассчитывать – сколько он сможет зарезать. Сколько сможет, столько и зарежет. По-русски, не загадывая наперед. Но по-немецки, тщательно подготовился. Закидал тряпками кровь, аккуратно уложил труп здоровяка и накрыл его покрывалом с головой.
Вся обстановка в комнате не вызывала резкой паники. Но своей непривычностью для воровской хазы – плюшевые мишки, ажурные занавески - она требовала оглядеться, осмотреться. На это и был расчет. Ваня глянул в зеркало – поправился, восстановил дыхание и глупое выражение лица, и отправился за второй жертвой.
Второй так же без  вопросов последовал за ним и вошел первым. Он не успел оглядеться. Будучи ниже предшественника и одного с Ваней роста не доставил тренированному ему хлопот. Голову удобно за подбородок набок и вверх. Другой - ножом по горлу.  Отбить руки, прижать к себе, пока трепыхается. Уложить на пол.  Пододвинуть к первому земляку. Забросать новую кровь свежими тряпками. Поправится перед зеркалом и вперед – за третьим.
 С третьим малым - так же просто. Голову в бок и вверх. Ножом по горлу. Привычно отбить руки. Правда, умаляя судороги, пришлось слегка выгнутся и приподнять того от земли. Уложить рядом с братьями, и привести себя в порядок.
Выйти, уже не пряча нож в рукав, но прижав его к тыльной стороне руки. В другой руке, вытянутой, нести мобильник - к  оставшимся двум переговорщикам. Его появление уже встретили встревожено, но телефонная трубка и умиротворяющее выражение лица на секунду сбило с толку, вскочивших было кавказцев.
 Ваня протянул  открытую книжку сотового. Но не отдал, и, словно играя, или еще что - поднес телефон к своим губами и нажал кнопку. Кнопку вызова телефона на забитый номер ребят на улице, и, дождавшись почти незамедлительного ответа, закричал в трубку: «Вали!».
 Кинул телефон в лицо абреку. С разворота второй рукой вбивая клинок ему под грудину. От мощного удара не тяжелый чеченец подлетел и рухнул на стойку с телевизором.
 Последний оставшийся, хоть и с брюшком, сноровисто перепрыгнул, чуть-ли не кувырком назад, кресло. Метнулся к двери на балкон. «Держи его! Вали!», - крикнул Ваня двум вскочившим с мест оторопевшим русакам. Один, опомнившись, успел хлобыстнуть дверью по ногам кавказца выпорхнувшего на балкон, а второй двинулся на помощь Ване. Наносившему мало прицельные удары ножом. Серией: по туловищу упавшего и катающегося по полу абрека.
 К тому времени уже грохнула пара выстрелов в коридоре и несколько неритмичных выстрелов на дворе. Ванин «помощник» упал на пол, хватая абрека за ноги. Когда это ему удалось, то удалось и Ване схватить противника за кадык, и взглянуть в обезумевшие черные глаза жертвы. Ваня крикнул: «За Беннаса!» и перехватывая нож, вонзил лезвие прямо в глаз врагу. По рукоять.
Тишина  звенела в комнате, на улице и в коридоре. Открылась дверь на балкон, и оттуда выглянула, очень чем-то удивленная, курносая ряшка, оправдательно доложившаяся:
- А этот-то, того … ну, последний - не дорезанный. С балкона сиганул, зараза!
- Ну, и? Посмотрел: чё с ним?
- Да! Упал. Четвертый этаж, все-таки. Там клумба старая, с лета. Четвертый этаж, а он полежал чуток - и как вчистит!
- Чего?!
- Я извиняюсь. «Вчистил», как змея – ползком! Ей Богу! На передних руках приподнялся и как вчистит: задние волочатся как хвост, заносит их, а он - ходу!
- Ладно. Всё, шустро  уходим. Покидаем фатеру. Все в разбег, меня не искать. Сам найдусь. – Откомандовал последнее Ваня устало, и пошел к выходу.

*

Освобожденный из лагеря, Ваня улетал в Берлин. Его не было в Германии два года. И, коротая время до посадки, тусовался в «дьюти фри шоп».
Тихонько, про себя напевая:
Давно мы дома не были,- Цветёт родная ель.
Как будто В сказке:
- «Где Были?»
- «За Три девять земель…»
Где Ёлки осыпаются, где ёлочки стоят,
Который год красавицы гуляют без ребят.
Зачем им
зорьки ранние, коль парни на войне,-
В Германии, В Германии – далёкой стороне…
Там, в магазине, он и встретил  парочку. Русского немца предпенсионного возраста, сопровождавшего Нечто в шикарной спортивной упаковке, с капризными пухлыми губками и глазками пучком. Нечто – высокий худой парень с бриллиантиком на золотом кольце в ухе и маской высокомерной брезгливости на лице. Брызгая слюной, тот комментировал предложения своего дядьки, перебиравшего товар на полках. Всё более и более громко выражая своё возмущение и презрение к ассортименту этого «русского сарая». Требовал от своего, как понял Ваня, родственника предложений более дорогой и выпендрёжной  пищи.
Не столь высокий как племянничек, грузноватый дядька заметно подустал. Красное лицо покрылось потом, а глаза безнадежно бегали с полки на полку.
Ваня подошел, представился. Оказалось: российский дядя сопровождал в качестве прислуги сына своего богатого двоюродного брата, в его круизе в Таиланд и далее на Суматру, с пересадкой в Москве. Несчастный мужичек тихо пожаловался Ване, что вот уже кажется, он скоро из своих денег будет оплачивать капризы «золотого мальчика» и его «крутые» предпочтения. К тому же, из-за его громких «Фе!» переругается со всеми встречными и сопутствующими  на пути от Москвы до Патайи…
- А что же папа не дал сынку денег? Пусть сам рассчитывается.
- Нет, что вы! Мой брат очень строг и деньги перевел на отдельную карточку с обязательным протоколом покупок. И чтобы я ни в чем ему не отказывал, но контролировал,- то есть без алкоголя, наркотиков и казино. Но карточка заблокирована до прилета в Таиланд!
- Да? И у него нет своих денег?
- Я вас уверяю, его отец все проверил – он очень строг!
Ваня перестал задавать вопросы и тоже принялся перебирать товары на полках. И как то, совсем как бы нечаянно, пихнул «Киндер Каприза» под дых. А его ногу подсек и, тут же, с испуганным ойканием, подхватил падающего паренька и принялся, причитая, его отряхивать.  Попутно ловко выбил из потайного подмышкою кармана плотную упаковку, и ловко закинул её себе в карман.

*

В пачке денег, скрученных и упакованных в два презерватива, оказалась кругленькая сумма. «Киндер Каприз» потерял больше, чем Ваня два года назад в холодном поезде, увозившим его, еще совсем другого Ваню, в Сибирь. 
Пусть теперь, мальчик, отдыхает в Таиланде, как папа велел. Некоторые подумают, что сердце Вани хоть немного, но пощипывала совесть? Он же обокрал юного соотечественника! Отнюдь!
Ване даже показалось, - когда он пересчитывал деньги, - что Кто-то, пристально наблюдающий за ним, удовлетворенно крякнул с Небес. И рассмеялся.
Вернувшись, Ваня заставил всех своих учить русский язык. А когда заехал переспать к своей подружке с прежних времён, понял, на каком языке она сама с собою разговаривала, бурно на кухне. Надо ж - на хохлятском!


Глава  Седьмая.
Сибирь – Москва.


Теперь поезд мчал Егора Колобова в обратном направлении. К свету неустанному цивилизации, пусть и насквозь искусственному, зато привычному. А то от «природной здоровой жизни» начало подташнивать, как и от деревенского жирного молока, не разбавленного привычно водопроводной водицей. Тяжелы дары природы.
Поезд мчался, пусть это и были  каких-то  шестьдесят-восемьдесят километров в час, но в сравнении с недвижимостью вековых сосен его железное движение казалось стремительным.
Лишь только тронулись, серый лицом Мальцев забрался на верхнюю полку и, обхватив двумя руками кейс с Изделием, тут же захрапел, что ранее за ним не замечалось. Напарник оставил Егора один на один с рядами враждебных деревьев, смыкавшихся вослед поезду, словно в погоне за ним.
Тоска опустошала душу, а за глотку брало омерзение. Омерзение собой. Лекарство известно. А после, как напиться, раскрутить на «куикли» [?] - трах,  «трах по-быстрому», проводницу.
 Но водка, купленная в вагоне-ресторане, агрессивно двинула в нос запахом ацетона, так что Егор не отважился и на глоток. А из проводниц, даже самая молодая, отдавала такой скабрезной похабщиной, что Егора своротило не хуже, чем от вагон-ресторанной водки. Коллеги кинематографисты на его стук и голос никак не отреагировали. Наверно, по скорому, добавили снотворной дозы спиртного из своих запасов таёжного самогона и завалились спать. Он вернулся в купе один – трезвый и злой.
И с таким вот настроением принялся читать листки из старой папки.

 «Hикола Тесла родился 10 июля 1856 года, в селе Смиляны (Хорватия), y отца Милyтина Теслы, сербского православного священника, и y матеpи Геоpгины, по пpозвищy Дьюка, рожденной в семье Мандич. Hикола Тесла был четвертым ребенком.
Отец мечтал о духовной каpьеpе сына и запретил ему поступать в Политехнический институт в Гpаце
Hикола тяжело заболел. Когда наступил кризис и было ясно, что он может не выжить, отец согласился с желанием сына и Тесла выздоровел.

При этом Hикола Тесла стал после умственного напряжения страдать от странного нарушения — появления чётких видений, сопровождавшихся иногда сильными световыми вспышками.
Тесла замечал, что может отчётливо визyализиpовать свои открытия, даже не нуждаясь в экспериментах, моделях, чертежах. Так он развил свой новый метод материализации творческих концепций. Тесла очень ясно разграничивал идеи, которые встраиваются в мысль благодаря видениям, и те, что возникают путем гиперболизации (преувеличения).
Тесла получил классическое образование, говорил на нескольких языках, окончил Политехнический институт в Гpаце (1878) и Пражский университет (1880). Его первая должность — служащий телеграфного учреждения в Будапеште. В 1882 г. Тесла перебирается в Париж, затем в Стpасбypг. Работал инженером-электротехником, сделал свои первые шаги как изобретатель и инженер-электронщик, в Стpасбypге в 1883 г. изготовил свой первый электродвигатель. В Париже на его способности обратил внимание Томас Эдисон, и Тесла был приглашен на встречу с известным изобретателем. В 1884 г. Hикола Тесла переехал в Нью-Йорк.
В дальнейшем он работал в корпорации Эдисона. С которым скоро разошелся по причинам психологической и творческой несовместимости. К тому же Эдисон не выполнил финансовые обязательства перед Теслой на 50 000 долларов.
В 1888 году Тесла открыл явление вращающегося магнитного поля, на основе которого построил электрогенераторы высокой и сверхвысокой частот.
1888 году Джордж Вестингхаyс купил патенты на разработанные Теслой системы передачи и распределения многофазных токов (включая генераторы, электродвигатели и трансформаторы) и применил их в своей гидроэлектростанции на Ниагарском водопаде.
В 1891 сконструировал резонансный трансформатор (трансформатор Тесла), позволяющий получать высокочастотные колебания напряжения с амплитудой до миллиона вольт, и первым указал на физиологическое воздействие токов высокой частоты.
Участвовал в Работах сэра Крукса по спиритуалогии 1891- 1895 годах. Неоднократно Тесла сам проявлял дар предвидения, спасая тем своих друзей от крушения поездов, автокатастроф и землетрясений.
В 1899 Тесла публично продемонстрировал лампы и двигатели, работающие на высокочастотном токе без проводов. В конце концов — эксперименты Тесла pазpyшили генератор на местной электростанции,
Он занимался исследованиями электромагнитных колебаний очень низких частот в период с 1899 по 1900 год в специально построенной для этого лаборатории в Колорадо
Тесла обрёл огpомнyю известность после экспериментов в Колорадо Спpингс, когда, развлекая публику, он подсоединял вторые выводы от лампочек к сырой земле, и лампочки загорались.
1900-м годy Hикола Тесла вернулся в Нью-Йорк, где взялся, по поручению банкира Моргана за строительство башни для трансатлантической связи. Проект был основан на идее резонансной раскачки ионосферы, предусматривал участие 2000 человек и получил название «проект Воpденклиф».
Тесла в 1900 году обосновал возможность глобального информационного общества в своей знаменитой статье "Общемировая система"
В 1900 годy же Тесла стал богачом, продав часть патентов за 15 миллионов долларов, что по тем временам представляло огромное состояние. Все свои капиталы он вложил в строительство на Лонг-Айленде.
После закрытия «проекта Воpденклиф» в 1905 года, Тесла как ученый выступает анонимно, вплоть до своей смерти на 87 году жизни — 7 января 1943 года
Есть данные что, "Большое Нью-Йоркское землетрясение" – результат  его экспериментов, когда в его лаборатории мощные приборы вошли в резонанс.
Проверить это уже невозможно. Но, американское правительство приобрело чертежи и наложило на них гриф высшей секретности — как на потенциальное оружие, способное с помощью электромагнитных колебаний провоцировать резонанс в земной коре.
Тесла в 1911 году планирует систему передатчиков бесплатной электрической энергии по всему земному шару  посредством земли и создает приёмник для получения  этой энергии простым заземлением. Образец приёмника впоследствии уничтожен.
Техника преодоления возраста берет начало от работ Тесла. Генератор нулевого стандарта времени Тесла сконструировал в 20-е годы.
Hикола Тесла в 30-е годы создавал приёмники для RCA (Американская радиопромышленная корпорация). Корпорации достался заказ на изготовление оборудования для секретных проектов министерства обороны . В те времена работа Теслы скрывалась под кодовым названием "N.Terbo"
Создав передатчик, который мог производить до 100 миллионов вольт напряжения и ток до 1000 ампер, он экспериментировал с уровнями мощности в миллиарды или десятки миллиардов ватт], если это количество энергии было бы выпущено в неизмеримо малый промежуток времени, энергия была бы равна взрыву миллионов тонн тротила (TNT), то есть многомегатонного взрыва. Такой передатчик был бы способен спроецировать электроизлучение до силы ядерной боеголовки. Объект, расположенный в любом месте мира со скоростью света можно было бы испарить.
Создал оружие в виде генератора вырабатывающего стоячую волну энергии – защитное поле - радиуса 200 миль. Это оружие, если можно так выразиться, обеспечивает стену энергии, представляющую непреодолимое препятствие против любой наносимой агрессии. Все материальные объекты сгорали при попытке преодолеть этот барьер.
Задумал построить летательную машину под тип антигравитационной, которая могла бы летать не только в воздухе, но и в космосе. Работу, якобы, до конца не довёл из-за нехватки средств.
Незадолго до смерти Тесла объявил, что он изобрел "лучи смерти", в которых на расстояние 400 км передается такое количество энергии, что можно уничтожить 10000 самолетов или миллионную амию. Эту тайну он унес с собой в могилу.»

*

Остановился поезд. Гулкие эха голосов тревожили. Егор, отбросив сон, сел на купейной постели. Тоже сделал и Мальцев, согнувшись на верхней полке, лелея беззащитным младенцем у груди кейс  с Изделием. Кивком головы приказал пойти на разведку. Выйдя в коридор, нашел проводников, наскоро одетых, уже топчущихся у вагона на свежем предутреннем воздухе. Кругом темно-синяя степь, то ли зауральская, то ли уже заволжская  –  и ни полустанка, ни хибарки какой. Оказалось – какая-то особенная проверка по причине ловли, то ли казахских контрабандистов, то ли беглых каторжников.
Егор вернулся в купе, спеша с новостями. Мальцева сообщение заметно взволновало. Он перекинул Изделие за спину и плотнее придвинулся к стенке, попросив Егора пересесть под его полку и приготовить военный билет и прочие сопроводительные документы. Приказал срочно повторить наизусть номер военного билета и дату выдачи, все вопросы игнорировать, отвечать только – служебная командировка и: «приказано не разглашать».
В купе постучались. И тут же дернув ручку, вошел громоздкий служивый, в темной, плохо определяемой форме. За ним, в коридоре топталась еще парочка в защитной войсковой и серой милицейской.
 Исследовав документы, не уходили, толклись, что-то раздумывая предпринять. Спросили, пытаясь сбить с толку, о знаке зодиака по рождению, - Егор ответил, и тут же его обдало жаром. Он запоздало лихорадочно вспоминал. Вспомнил, - все даты в липовых документах совпадали с реальными, гражданина Колобова Георгия Юрьевича, датами. Значит, он ответил правильно.
 Но господа не уходили, продолжали сопеть и позвякивать вооружением и амуницией. Наконец Мальцеву надоели эти игры, и он приказным тоном заявил:
- Прекратите препятствовать исполнению наших служебных обязанностей в следовании до пункта назначения. Покиньте купе и не задерживайте поезд, - и с этими совами вынул из простыни руку сжимающую «Стечкин».
- Спецкомандировка со спецтранспортировкой МО РФ. С вопросами обращаться к Верховному Главнокомандующему. -  строго добавил Мальцев.
Проверяющий недовольно хмыкнул, и нехотя попятился в коридор. В коридоре возник эффект паровозика, - пятились все: оба сопровождающих проверяющего, проводник, начальник поезда и какой-то заблукавший пассажир.
Видно проверка достигла своей цели, - скоро тронулись. Мальцев срочно собрал на совещание всю группу, едущую с ними в поезде. Еще часть группы двигалась в прикомандированном автотранспорте. И сделал заявление, что возникла реальная опасность, что группа не доедет до Москвы. Могут и зарезать. И с поезда выкинуть, и состав под откос пустить.
Поэтому каждый из группы получает копию фильма и всех обрезков, плюс сканированные документы, и, на каждой следующей станции, по одному выходят и добираются до столицы своим ходом. Где, по прибытию, незамедлительно являются по сообщенному адресу. Каждого сдавшего свою копию ожидает премия в наличной валюте. После того как возбужденное общество рассосалось, Егор вопросил:
- А мы?
- Я, господин Колобов, перехожу в соседний общий вагон, с новыми документами и новой личностью на физии. А вы продолжаете движение дальше, без всяких изменений. Изделие я беру с собой.
- Это как же? Приманкой, что ли?
- Не приманкой, а живым свидетельством нашего стремления вперед. Пойми – из вагона бесследно рассосется более полудесятка пассажиров с билетами до Москвы. Логично предположить, что ты никому на фиг не нужен будешь. В общем, - не дрейфь. На крайний случай знай  - я всегда рядом.
После этих слов майор оделся и покинул купе.
А Егор, пытаясь вернуть улетевший сон, продолжил изучать бумаги из старой папки.

«…Тесла разработал технологию проекта "Радyга", директором которого с 1936 по 1942 год был он. Результаты проведённых экспериментов на специально переоборудованном эсминце "Элдридж" были немедленно уничтожены, что само по себе говорит об их чрезвычайной важности.
Во время проведения эксперимента эсминец исчез, предположительно, сместившись в другое измерение. 
Тесла предвидел возможность человеческих жертв и настаивал на переделке оборудования для условий наличия экипажа на борту эсминца. Однако, как всегда в условиях войны, на это не хватило ни времени, ни средств, а жертвы сами собой считались неизбежными.
 Эксперимент повлёк человеческие жертвы. Бесчисленные публикации и журналистские домыслы на эту тему наводят на мысль о специально проводимой до сих пор дезинформации.
Самые загадочные из его основных экспериментов проводились в Америке после 1904 года. Согласно официальным данным, он умер 7 января 1943 года. Секретная документация из его сейфа была изъята и более никогда не упоминалась.
 После смерти Николы Тесла в 1943 г. все его дневники и записи с 1904 г. таинственным образом исчезли.
С Теслой неоднократно проводилась работа представителями истеблишмента по обузданию его изобретательств, связанных со способами бесплатного получения, либо распространения энергии.
Есть данные, что Последнее предупреждение он получил в 1931 году.
 Научное сообщество и простая публика в июле 1931 года, услышали от ученого:
«В настоящее время я работаю над развитием нового источника энергии. Когда я говорю "нового источника", я имею в виду свою работу над таким источником энергии, к которому до сих пор не обращался еще ни один ученый. Я веду одинокую жизнь, полную беспрерывных мыслей и глубоких размышлений. Естественно, что у меня накопилось много идей. Вопрос состоит в том только, хватит ли у меня физических сил, чтобы завершить эти идеи и отдать их миру...»
1931 г. Тесла продемонстрировал публике удивительный электромобиль. Из обычной автомашины извлекли бензиновый двигатель и установили электромотор. Потом Тесла на глазах у публики поместил под капот невзрачную коробочку, из которой торчали два стерженька, которые ученый подключил к двигателю. Сказав: "Теперь мы имеем энергию", Тесла сел на место водителя, нажал на педаль, и автомобиль поехал.
Эта машина, приводимая в движение мотором переменного тока, развивала скорость до 150 км/ч, а главное, не требовала подзарядки. По крайней мере, в течение недели, что ее испытывали. Газеты того времени трубили об этом удивительном испытании. Все спрашивали Тесла: "Откуда берется энергия?" Он отвечал: "Из эфира вокруг всех нас".

Люди стали поговаривать, что Тесла вошел в союз с нечистой силой. Рассердившийся ученый без всяких разъяснений вынул таинственную коробку из автомобиля и унес ее в свою лабораторию. Тайна этого устройства так и канула в небытие.
Но это только показное действие «на публику». Данные об этой работе исчезли потому, что Теслу «предупредили», некие представители неких корпораций, что этот опыт может стать последним в его жизни.
Тесла горячо сочувствовал идеям коммунизма. Свидетельство тому не только уже отмеченное желание помочь молодой Советской России своими техническими знаниями, не только стремление, быть полезным в организации борьбы с фашизмом, но и прямые высказывания о коммунизме, который он считал прогрессивным общественным строем. В одном из дошедших до нас документов - странице из записной книжки Николы Теслы - запечатлены его мысли о коммунизме:
"Коммунизм вполне осуществим, и неизбежно явится системой будущего".
Он запатентовал более 300 изобретений в разных странах. За свою творческую деятельность Тесла был награждён Нобелевской премией и медалью Эдисона. Многие университеты присвоили ему степень доктора наук. Сохранившиеся письма к нему таких выдающихся деятелей физики и электротехники, как В. Крукс, лорд Кельвин, М. Планк, А. Эйнштейн, В. Рентген, Э. Резерфорд, Д. Д. Томсон, Б. Берснд, Ли де Форест и многих других, свидетельствуют о большом научном авторитете Николы Теслы.
Это он в тот момент предсказал возможность лечения больных током высокой частоты, появление электропечей, люминесцентных ламп, электронного микроскопа. Это его именем названа единица измерения магнитного поля. Это он придумал и создал генератор переменного тока. Вспомните об этом, включая в розетку чайник или компьютер. Сегодняшняя система электроснабжения неотделима от имени Тесла. Изобретателем беспроводной связи и передачи энергии считается Маpкони, но на самом деле это был Тесла...»

*

А в Москве, на перроне Казанского вокзала Егора взяли. Походу движения притиснулись с боков товарищи в неброской одежде и железной хваткой, взяв под руки, повели  к своему автомобилю, типа городского внедорожника. Но усадить его внутрь не успели. Налетели с разных сторон молодцы. Так же невнятно одетые, и без криков и объявлений, типа: «Стоять, Милиция!» или: «На пол, суки, ФСБ!», принялись мутузиться с Егоровыми захватчиками. Досталось и водителю джипа. Его выволокли на асфальт и, скрутив руки, зафиксировали мордой в грязь. Москвичей побаловал дождичек, так некстати для водилы.
Подхватив Егора, освободители двинулись прочь, предварительно проткнув все колеса вражеской машине. На другой парковке, куда они пришли, Егора встречал Мальцев с объятиями и улыбкой человека, вызволившего товарища-нелегала из десятилетнего плена.
Когда их авто и две машины сопровождения тронулись, Мальцев ответил на немой вопрос товарища:
-  К Михаилу Федоровичу, конечно. На Воробьевы горы.

*

В своих апартаментах Михаил Федорович встретил Егора как старого боевого друга. Он встал из за стола, пожал руку и, взяв за плечи, трижды расцеловал. Потом, не говоря ни слова, подошел к телевизору и включил с пульта.
Показывали автотрассу. Рядом с кюветом дымились обломки автомобиля. Комментатор вещал о сомнительной вылазке террористов, склонялся более к версии криминальных разборок. Камера приблизилась. Это был искореженный «Форд Эксплоудер» их съёмочной группы. Камера свернула в лесок,- там, в кустах приткнулся с открытыми настежь дверцами джип «Мицубиси Паджеро», второй автомобиль группы. Камера пошла дальше – в траве лежало два труппа. Судя по одежде: водитель джипа Костя и экспедитор Лёня. Одежда на них была задрана, расхлестана – наверно, их обыскивали.
- У них копия фильма. – глухо произнес Михаил Фёдорович.
- Нет! – возразил Егор, - у них ничего не было! Копии я раздал лишь ребятам в поезде. Тем, кто с нами был…
- У них копия фильма, - повторил хозяин кабинета, не уточняя, у кого это: «у них», - но нажал на перемотку проигрывателя. На экране появился другой сюжет. Просторная, со стенами покрытыми кафелем, комната, писсуары, кабинки, - не трудно догадаться, что это туалет. Женский голос сообщил, что это мужской туалет аэропорта Челябинска. Открылась дверь одной из кабинок. Там на полу, меж перегородкой и унитазом лежал труп человека с открытым ртом и выпяченными глазами. Это был трупп Андрея - помощника оператора, ехавшего с ними в поезде. Тут, уже запоздало, на лицо покойника наехала цензорская штриховка.
И вот, только теперь, Егора пробрал страх, взглянув на него с фотографии  остекленевшими глазами покойника. Страх смерти.  Пусть и припозднившийся, но от этого не менее густой и липкий. Ослабли ноги, и Егор присел в первое же кресло.
Михаил Фёдорович взглянув на поплохевшего журналиста, кивнул Мальцеву:
- Набери-ка мне дружка моего закадычного, Анатолия… Анатолия Ивановича, для тебя.
Мальцев набрал на трубке ряд цифр, дождался соединения, официально сообщил: «С Вами будет говорить Михаил Федорович» и передал трубку своему начальнику. Тот улыбнулся невидимому собеседнику и набросился на него с молодеческим, зычным гласом:
-…Бля! Толик, я твой *** на ленточки распущу и на жопе бантиком завяжу. Ты куда его суешь? Ты чё, нюх потерял? Не чуешь, что я там везде всё пометил? А?! Так вот слушай, педераст ты,  мной пока не ****ый, - убирай своих шавок. А то кровищей умоемся оба, мне не впервой, а вот тебе, публичному в телевизоре политику, будет очень и очень неудобно.
 Я ведь всё на тебя повешу, я сумею – ты меня знаешь! – Речь помолодевшего Михаила Фёдоровича была образна, все описываемые действия живо представимы. - Я твоих как гнид передавлю, только треск по всей Москве стоять будет, как по лагерному бараку! - тут тон диалога заметно сменился на успокоительный, переходя даже в доброжелательный. - Вот, хорошо! Ну, всё, милый, пока! Будем живы – увидимся!
Отзвонившись, хозяин провел ладонью по лицу, словно стирая удалую веселость с лицастановясь серьезным. Подошел ко встроенному в стенку бару и, налив два фужера вина, сам подал Мальцеву и Колобову.
 - Ну, что, ребятки – всё хорошо? – спросил он. И сам же ответил, - ничего хорошего! Они знают, чего боятся. Они перекроют нам телевидение. За время наших дёрганий подготовят и выпустят контринформацию… Но главное, для них – нейтрализовать меня. Любыми способами. Пока ваш фильм не выйдет, - я отсюда ни шага.
Они пойдут к Президенту, к Премьер-министру, а мне туда ход закрыт. Временно… Не могу я к ним просителем. Сначала фильм в массы, потом меня к Премьеру, а не наоборот! Они не станут обливать меня говном и требовать расправы. Они знают, что по мнению высшей власти, я и так получил негатива сверх заслуженного…
 - А чем Вы так уж перед властью высшей провинились? Или секрет, гостайна? – спросил Егор, наглостью выталкивая из себя страх. Но Михаил Фёдорович принял его тон.
- Из этого гостайну холуи сделали. А всё просто и простительно для старика. Продолжал давать советы, когда надо было уже покорнейше просить… Они просто выставят меня сбежавшим пациентом из Кащенко. Вот это самое опасное, при моём-то возрасте.
Хозяин опять прошел к бару и налил еще бокал вина, полный бокал, - на этот раз себе. Выключил яркий дневной свет, оставив лишь настольную лампу и устроился в кресле, поудобней, рядом с «ребятами». И, верно по старой выработанной привычке, прежде чем сообщить соратникам свое решение на дальнейшие действия, начал издалека, сев на любимого «конька»:
- Глобализация неизбежна, но вот только с чем нас берут в Счастливое Будущее? Что русского есть в  мировом обращении – «Большой Театр», Т-90 и АК-47? Водка, “borstch” и черный хлеб? Это и будет, та, «остаточная стоимость» всех наших достижений, всей русской культуры, которая только и останется в новой, глобальной?..
Конечно, – мы сами виноваты. Но пропагандировать культуру, носясь с дорогими представлениями по мировым столицам – самодостаточная забава богатеньких эстетоманов.
Все наши культурные программы за рубежом, это бродячие балаганы из глухой провинции. Кочующие со своей же публикой. Наши пирожковые патриоты до сих пор не поймут, что нас давно выпихнули на периферию событий. А значит - и влияний…
- Михаил Фёдорович, Вы сказали: «пирожковые патриоты». Это кто? Еще какая-то фракция? – спросил Егор.
- Ну, если «в принципе», то «фракция»… -  Хмыкнул старик, разглядывая задумчиво содержимое своего бокала. За него ответил Мальцев:
- Есть патриоты «квасные», это те, что наквасятся, и на футбол, орать: «Даёшь! Судью на мыло! «Черных» в Африку! Педерастов на фонарь!», а после футбола – чистить друг другу морды.
А есть патриоты «пирожковые», те собираются у больших экранов – клубах, барах. С флажочками, такими аккуратненькими, плакатиками.  И тоже – кричат, гордятся. Страной и собой. Менеджеры, в общем. Те, кого увольняют пучками, скопом, если что. Они даже не замечают, как их имеют, что их уже жрут, а они всё гордятся, что они «с яйцами». «Пирожковые Патриоты» называются.
Видно, сей термин – «пирожковый патриотизм» сам Мальцев и придумал.
- Надо сделать так, чтоб сами побежали, - прорезался Михаил Фёдорович, кажется, слушая только себя, - смотреть, читать, учить и запоминать - всей массой, лишь только прояви силу, и не только военную. Силу Идеи! Чары особенного мировосприятия!
Японцы проиграли Великую Войну, а весь мир учит японский и вникает в тонкости «экибан», «хокку», «танку», «бусидо» и чайной церемонии. Хотя средний японец – обыкновенная городская серая мышь, и на вольных ветрах загибается почище нашего москвича.
Глобализация неизбежна. Но задача стоит подвинуть конкурента не только экономически. Утянуть права на собственность не только материальную, но и культурную!
Это необходимо всем, потому что на чашах весов – кто сколько весит, тот столько стоить и будет.
Бросились все выпячивать свою самобытность! Нет, чтобы скромно: мол, ничего не придумывали, просто учились тихо, из поколения в поколение, зато прилежно. Нет! Каждый прыщ норовит провести свою родословную от самого Создателя, напрямую! Чингисхана на лоскуты растащили между семью странами. Смешно? Эта болтовня когда-нибудь кончится, начнутся судебные иски, территориальные претензии. Компенсации… В наше время Моральное право легко перетекает в Право собственности. И поэтому идет Великий Передел Истории!
Главная их задача сегодня – отнять у России Великую Победу! И навесить, вдобавок, пока молчит, ошарашенная, Великие преступления. Цель – доказать, что именно Россия виновна, а не идеология и отдельные лица разных национальностей, сбежавшиеся в одну банду, виновна в ограблении и уничтожении вокруг лежащих народов.  Доказать, и, по суду или без него, отобрать как можно больше в виде компенсаций.
А дальше и доказывать ничего не надо, только знай «освещай» из нужного угла! - Индустриализация через раскулачивание и коллективизацию. Недовольным – голодомор и  концлагеря на стройках социализма. Индустриализация – чтобы ковать оружие – чтобы захватить весь мир. И дальше так, на каждом витке чуть прибавляя маразма:
Великая битва на восточном фронте Второй Мировой – миф. Драчка партийных товарищей разного окраса. Попробуйте на Т-3, основном танке Германских войск в 1941 году, проехаться от Бреста до Сталинграда, но только, чур: по бездорожью! Это и есть настоящая битва! Русские вон, до сих пор воюют со своими дорогами, сколько столетий, а все не победят. Так кто там воевал, откуда дикие потери? Просто миллионы перебегали туда-сюда, а по пути их где-то расстреливали.
Русские и Китайцы – генетические коммунисты. Маркс – немецкая ширма. Все догматы, люди, деньги, оружие психотропное, шло из Китая и Тибета – религия Бон, и прочее.
Посмотрите фильмы России 30-х, 40-х годов. «Цирк», «Волга-Волга», например, - Москва и Поволжье веселится, пляшет и поёт, жируя на награбленное,  когда Украина и другие загибаются с голода.
Смешно? Нелепо?.. В Час «Х» только эти мнения и будут на Экранах и в прессе. И сколько ни дёргайся, сколько ни подключай своих учёных, - сквозь правильно организованный информационный вал не пробиться. Ни на телевидении, ни в интернете.
Егор, как когда-то, еще до поездки в Сибирь, с ходу подыграл, развивая мысли уважаемого человека:
- Уже вышло с десяток компьютерных игр, а среди них три-четыре массовых безусловных хита, где русские развязывают войну и свободный мир с ними воюет. Тут еще могут отвертеться издатели: игры частные, фантастические - действие происходит в будущем, пусть и недалеком. Ну, воображение такое, ну, что поделаешь со «свободными» художниками…
 А вспомните киношных русских террористов,  с физиономиями педерастов и говорящих на тарабарско-«русском» языке. Да русских мафиози – реальных, таких, бойцов. Мы смеялись и где-то даже были довольны – пусть боятся, легче по Европам гулять будет. Если незачто уважать, так хоть за это….
 Американские технологи все поняли и поправились. И, вот, выходит в 2008 году голливудский фильм «Рабство». Где русские нелюди, добрались до Мексики (?!), куда заманивают молоденьких - ну, почти несовершеннолетних! - Польских одиноких мам, где их похищают и нестерпимо издеваются: избивают, садят на наркоту, безобразно насилуют, содержат в грязи и унижении, а потом продают в рабство.
И это всё показано с документальной четкостью и с подробностями. И я поставил себя на место американца, с его узким кругозором, да еще польского происхождения, а их в Америке много, и много в силовых службах. И я озверел, я воспылал нестерпимой ненавистью к этим  русским мразям, русским недочеловекам…
Михаил Федорович разогрелся и поддержал:
- Это акт Войны. Этот фильм. Это не пробный выстрел, здесь точный прицел. Тошнотворной американской политкорректности здесь нет. Политкорректность для своих, которых остерегаться надо. А русских надо яростно ненавидеть.
И Польша в тему, поляков им надо запихивать в первую линию окопов. Поляков всегда использовали как кол в русское сердце.
 - Кто там еще? Бунтуют чехи против Натовских локаторов? Ждите скоро фильм про богатенького русского маньяка педофила, приехавшего порезвиться в «Злату Прагу».
Немцы слишком любят русский газ? И будут кинокартины, в которых пойдут морем в Венесуэлу целые контейнеры забитые немецкими мальчиками, где на кокаиновых плантациях будут они несчастные каторжно трудиться, а гариллоподобный венесуэлец (не путать с колумбийцем!) в кадре хлещет змееподобным кнутом по белой арийской плоти, а рядом ухмыляющийся москаль, мусолящий пачку бабла.
И главное,  теперь я уверен, -  плевать им будет на русские заявления,  на требование фактов и опровержений, плевать даже на международные иски. Потому что День «М»  уже был, и мы не знаем, сколько надо прибавить к нему лет, месяцев, дней. Но я знаю: где-то это точно записано и проставлена дата к часу «Х»:  к секунде пуска ядерных ракет, цели – в России.
 А пока будет усиливаться вал продукции,  с характерными особенностями – все более и более несуразными, просто бредовыми сюжетами, но с четко выверенным фактором нейро-лингвистического воздействия - кадра, звука, слова, физиономии и прочих, прочих мелочей. А им подоплекою, фоном,  чуть ли не во всех, даже самых безобидных фильмах, упоминания русского имени в сочетании с чем-либо не чистым, криминальным, как например, в  фильме «Заложница», продюсер Люк Бессон. Там опять похищения, работорговля - уже в Париже. Все беды из Восточной Европы. И звучит вскользь: «русские», хотя по ходу фильма на поверку оказывается, что виноваты албанцы, а следок-то в душе зрителя остался!
«Бывший» высокий чиновник:
- Задача внушить, вбить до подсознания: «Русский – это хуже животного, недочеловек. Убить его – благо. Ты каждый день мысленно убиваешь русского и получаешь облегчение, релаксацию. Звук русской речи у тебя вызывает тошнотный рефлекс. Ведь, всё, что с клеймом «сделано в России» - оружие. Либо с функцией оружия: их нефть, их газ, их древесина. Тем более: их автомобили и их еда, даже их доллары - это оружие.
Егор:
- И все болезни, вся зараза от них: самое популярное бактериологическое оружие – «Сибирская Язва», самый популярный отравляющий газ – «Зорин», сделанный на Урале и названный по имени русского ученого [?]. Русские песни только в ассоциации - красный цвет, кровь, трупы. Русские песни - это веками копившаяся ярость: послушайте, послушайте их  гимн, сочиненный коммуняцкими палачами в лубянских подвалах, или их «Войну Священную», напетую казачьем в еврейских погромах. Да вы почитайте их стихи, - интеллигентики  Блок и Гумилев и те мечтали, как их народишко скифами кинется на европейское добро. Аттила, Чингисхан, Сталин – все их родственники.
 А Евтушенко, разлагающий в университетах Америки молодежь, прочтите в прямом, не адаптированном переводе его знаменитые, якобы антивоенные стихи, - мы же знаем этих русских лжецов: «спросите вы у тех солдат, что под березами лежат» (в английском лежать и лгать созвучны), - отдыхают перед боем, прикинулись, падлы. А еще: «спросите вы у тишины», - когда всё затихает? Ясно – перед атакой!
Михаил Фёдорович подытожил:
- Вот так примерно и будет. А мы покупаем их продукты. Который год говядиной и свининой бьем своего крестьянина, в этом году очередной раз должны сожрать огромное количество ихней курятины, сомнительного качества, и тем окончательно разорить, добить наши птицефабрики.
Егор:
- И уже не надо будет киношным злодеям похищать сельских девчонок и продавать их в рабство – они сами пойдут и продадутся.
И тут же Михаил Фёдорович резко перескочил от разглагольствований к важным решениям, но Егор уже начал привыкать к подобным ходам:
- Решение одно – надо уходить за границу. У нас есть зарезервированные связи с одним германским, очень рейтинговым, телеканалом.
Егор был уже готов к чему-то подобному:
- А как уходить, если за нас взялись по-настоящему, то и через аэропорт не пройдем!
-Уж здесь не волнуйтесь. Есть у нас надежное окно в Шереметьево через ВИП-зал, а наш гример так закамуфлирует вас, что мамы родные не узнают. Идете вдвоем, - Колобов и Мальцев. Еще даю группу прикрытия. Провожаю сейчас, - выпьем на посошок. И жду вечером вашего звонка из Германии!

*

Егора и Мальцева устроили ночевать в этом же здании, в этом же подъезде, - несколькими этажами ниже. Словоохотливый консьерж комментировал:
- Эту квартирку кто-то из ново-богатеньких прикупил, из тех, что пальцы веером. Видно, совсем некуда деньги было девать. Купил, а не жил, - заезжал тройку раз, с пьяными девками. Сильно шумел. Ему порекомендовали выселиться. По доброму, порекомендовали. Не вразумел. Пришлось ему потом квартиру эту дарить. Михаил Фёдоровичу на именины.
Засыпая, Егор услышал разговор Мальцева с кем-то из коллег:
- … Проверили данные, - по всему выходит, что на нашу территорию проник и скрывается от своих коллег работник ЦРУ, Кейн Элдридж. Личность известная. Немало пенсионеров и ныне действующих сотрудников с удовольствием увидели бы его, загнутого буквой «Зю», с наручниками на запястьях.
-… Это значит, - он завербован таки нашими …
- Это значит - бардак. Скоро они по России гоняться, начнут, как по пустыне. Шпионские ралли: «Москва – Биробиджан» устраивать.
- Что Михаил Фёдорович сказал?
- Просил держать его в курсе.
Егор слышал этот приглушенный разговор сквозь морок сна и не мог придать ему какого-то значения. Но тренированная память автоматом зафиксировала по-журналистки важное: «Кейн Элдридж. Работник ЦРУ. Проник в Россию».

*

Машина подъезжала к аэропорту. На душе было тревожно, так, что с утра кусок не лез в рот. Все было плохо, но Егор подозревал, что может быть еще хуже. Они, покинув на стоянке автомобили, в окружении группы накаченных ребят двинулись сквозь зал к арке ВИП. За которой, кажется, уже маячил изрядный кусок свободного мира без тревог, - с пивом и сосисками по-виттенбуржски. И вот она стойка приема паспортов.
Тут тревожное утро взорвалось яростным дыханием боя. Со всех сторон к ним устремились люди. Люди на ходу вынимали из курток и пиджаков удостоверения и оружие. Сопровождающие их с Мальцевым спортивные ребята бросились им наперерез. В зале разгорелись несколько очагов отчаянных противоборств. Мальцев, схватив Егора под руку, дернул в сторону арки таможенного контроля. Но тщетно. Там, за ней уже возвышалась шеренга людей в форме и без. У всех были недобрые лица. Мальцев, вертанув Егора в обратную сторону, толкнул его в спину, на ходу суя в карман ключи.
- Заводи и ходу! Не жди меня!
Докрикивая эти фразы, Егор уже бежал на толпу рядовых  граждан, заградивших проход у регистрации.
Егор не стал досматривать финальную сцену боевика «Гибель майора Мальцева» и рванулся к выходу, бодрым козлёнком перепрыгивая ноги отдыхающих пассажиров и их ручную кладь. Так, вприпрыжку добежав до машины, заведя её и уже вырулив на выезд, какой-то ступор души заставил плюнуть на всё, остановить автомобиль и дать истерический сигнал гудком. И, - о чудо! В его сторону бежал Володя [? был Сергеем в первой главе] Мальцев, со следами легких побоев на лице. Тот забрался на сиденье водителя, одним движением бедер переместив Егора на соседнее кресло, и вдавил газ на полную.
Они неслись к городу. Никто не задавал вопросов. Егор пытался дозвониться до Михаила Фёдоровича. Его телефон был занят, но вот, наконец, ответили. Егор сообщил о случившемся. В ответе Михаила Фёдоровича сквозила некоторая растерянность. Сначала он приказал возвращаться к нему, прорываться любыми способами. Потом передумал и приказал ехать на территорию одной военной базы и скрыться там. Потом сказал что, оставляет окончательное решение на рассмотрение Мальцева. Мальцев все это слушал по громкой связи и только крепче сжимал зубы.
Мальцев предусмотрительно свернул с основной трассы, менее оживленное шоссе сделало небольшой поворот, и они увидели, что путь перегорожен двумя автомобилями - одна патрульная автоинспекции, другая - джип, более похожий на боевую машину пехоты. В лобовом стекле их машины стали появляться аккуратные дырки. По ним стреляли. Мальцев сделал резкий разворот на сто восемьдесят градусов и рванул обратно. Двигаясь обратно, они увидели, как остановились  две следовавшие за ними машины, из них высыпали люди с оружием в руках. Мальцев опять развернулся на сто восемьдесят градусов, но проехал не далеко, - свернул на обочину и остановился.
- Вылазь.
Егор непонимающе испуганно уставился на Володю.
- Вылазь, живо! Рви прямиком через кусты, там станция - садись на первую же электричку и уезжай. Созвонись с Михаилом Фёдоровичем… А можешь и не созваниваться... Но любыми способами, хоть пешком – рви на Запад, там твоё спасение. Сразу же публикуйся, выходи на телевидение, радио. В общем, думай сам – ты журналист, ты умный, возьми мою сумку, там - Изделие, там деньги и паспорта. Всё, бывай!
- А ты?
- Давай! Давай! Выходи, а я буду устраивать прощальный салют!
Сказал Мальцев и захлопнул за Егором дверь. Машина тронулась, а Мальцев все кричал Егору в окно:
- Двигай живей! В первую же электричку! На первой остановке сойди, пересядь и так несколько раз в разных направлениях, сам считай, думай!...
Егор побежал в кусты. Через некоторое время в той стороне, куда уехал Мальцев рвануло. В воздух поднялось облако дыма. Егор ускорил свой шаг, лишь сглатывая подступившие к горлу слёзы. Пытаясь сорваться с уз привязанности, старался думать: «Что это с тобой, - уж не простыл ли? О ком слезы? Ведь, ты его почти не знал. Он просто проходящий момент жизни. Проходящий момент жизни, один из череды, тех, которыми уходит сама жизнь…

*

Егор несколько раз менял электрички и вышел где-то на окраине. Нашел телефон-аппарат и позвонил. Нет, сначала он позвонил друзьям журналистам Хотенко и Шульману по домашним номерам, надеясь застать кого-нибудь дома. Он, почему-то не хотел звонить по сотовым. Сам же убеждая себя, что, если прослушивают, то и домашние. Но  обострение вяло текущей шизофрении давало себе знать. Сознание разделилось. Одна часть настаивала позвонить на сотовые Шульману и Хотенко. А вторая вглухую повязала руки, ни за что не соглашаясь достать телефонную трубку.
И пока он боролся, выплыло компромиссное решение – позвонить Михаилу Федоровичу, выполнить долг, так сказать. Егор почитал сам себя почему-то очень задолжавшим этому человеку. И уже пытался разобраться – почему? Ведь он не подписывал никаких бумаг, не брал в займы. Те деньги, что у него оказывались, он не брал, - ему их клали, бросали, порой натурально, рядом, как кусок мяса зажравшемуся породистому псу. И все доводы рассыпались, но  долг оставался, - сиял еще наглее и непреложнее.

*

- Егор? Егор! Ты жив? Это невероятно, вот только что – смотрю, по новостям показывают: врыв по дороге на аэропорт, и - ваша машина. Протаранила две других, есть жертвы, вернее есть месиво. Кто, сколько, пока не ясно…
- Там Мальцев… это он…. Мужик. А я ушел.
- Сообщи где ты. Не бойся, - мой телефон не прослушать! Какой район, телефон-автомат, наверное…
И Егору вдруг стало грустно. Грусть навалилась на него усталостью и неверием. Неверием ни во что и никому. Но в трубку он ответил, пробормотал о том, что видит вокруг, какие там надписи, на какой станции вышел и, сказав: «жду», повесил трубку. А повесив трубку, тут же рванул за угол, где на соседней улице тормознул такси.

*

Через полчаса езды он вышел у очередного телефона автомата. Пока  ехал,  лихорадочно искал способ связи с людьми. Людьми, которым пока не за что его предавать, которых еще не успели запугать или купить. И опять перед лицом всплывали лица Шульмана и Хотенко. Может эти люди и испуганы, и куплены – но все это «кажимость» для непосвященных.
Такая уж у них профессия, оплетающая подходящую породу – бояться и делать вопреки страху, продаваться и писать – вопреки всему, правду в ложь порой вплетая. Такие люди часто мягкотело, при намеке только на угрозу, соглашаются на сотрудничество. И тут же начинают саботаж и подготовку к сбросу компромата силам враждебным нежданным «хозяевам».
Егор нашел, как позвонить Диме Шульману. Тот как-то ему признался, что работал с очень законспирированными наркоторговцами. И контактер передавал ему отснятые на замаскированную камеру материалы, организуя передачу флэш-памяти следующим образом: в редакцию или на дом по городскому телефону звонила девушка и просила передать Диме что она готова с ним поужинать и называла время, название и адрес кафе или какой другой забегаловки,  в которой могли быть кривые и загаженные столики, но хороший с несколькими кабинками туалет. Дима приходил в кафе, садился за столик и плюс восемь минут к назначенному времени заходил в туалет и занимал крайнюю кабинку. В туалет заходил контактер пользовался писсуаром, что-то наговаривал или передавал в щелку что надо. Если кабинка была занята, то Дима пользовался писсуаром и уходил, повторно посещая туалет еще через десять минут, но такое только предполагалось. Как сказал пьяненький Шульман, место и время подбиралось для встречи малолюдное. Вся это процедура была, скорее всего, отработана при передаче наркотиков, с некоторым упрощением для Димы.
Егор нашел кафе. Застенчиво улыбаясь, попросил прохожую девушку позвонить в редакцию и представиться Зиной. В кафе проголодавшийся Егор плотно перекусил, не различая вкусов. И близко к назначенному времени просто прошел в туалет и основался в соседней с назначенной для Шульмана кабинке. Колобов уже боялся всего: он боялся, что всех его знакомых обложили тройной линией красных флажков и прикрыли тремя колпаками. Зародившаяся паранойя расцветала во всей красе.
Ровно в пятнадцать часов, тридцать восемь минут кто-то вошел в соседнюю кабинку.  Егор не мог видеть – кто. Но он решился и четко произнес:
- Дмитрий Шульман.
Из соседней кабинки с некоторой задержкой раздалось осторожное:
- Да-а?
Егор облегченно вздохнул. Это был голос Димки, и выпалил сердито:
- Ты что не узнаешь?! Это я Колобов Георгий!
За перегородкой раздался восторженный вопль и скребущий звук – это Шульман, елозя ботинками, взлетел над  перегородкой:
- И, правда! Егор, ты же в командировке!
- Успокойся и слушай! Я влип в большие неприятности. Меня ищут…
- Кто?
- Спецслужбы, а может кто и круче. - Ляпнул он для острастки и тут же пожалел. Что себе Дима Шульман мог вообразить под фразой: «круче спецслужб», - описанию не подлежало, но оно явно было. По крайней мере, в Шульмановском воображении.
- А-а! Я так и думал! Я догадывался, что они есть!
- Кто еще есть?
- Спецназ Мирового правительства! Группы «Трехсот»!
- Перестань! Кто б это ни был – морды у них русские. Я боюсь, что они следят за всеми моими контактами…
- А как же!
- За всеми моими друзьями…
- Конечно!
- За тобой, Дима, тоже.
- А я это знаю!
- Ну, раз так, пойми – мне нужно где-то спрятаться и найти пути выхода, отхода, разруливания ситуации…
Дима прервал его:
- Подожди! - И, немного подумав, выдал план действий Егора на ближайший час. – Я выхожу, ты - через пять минут. Едешь к моему дому. В соседнем дворе есть, там, среди кустов, деревьев - закуток. Да ты его знаешь – мы там студентами портвейн пили. Сидишь там,- ждешь. Я дома беру ключи от квартиры девушки Лены, ты её не знаешь. Я, проходя мимо твоего логова, споткнусь, выматерюсь и подкину ключи от её квартиры под кустик. Ты выходишь через пять минут, берешь ключи и двигаешь по адресу…- Дима назвал адрес в спальном районе, где сплошь хрущевки. – Приехав, включи музыку погромче. Не тот диск что в плейере, а полки возьми «Итальянский саксофон» диск…. Я приеду позже, позвоню: два коротких, один длинный. Всё…. Усёк?

*

Операция «Эвакуация» прошла гладко, по Диминому плану. В бедно обставленной квартирке было всё необходимое, кроме еды в холодильнике. Но Дима не сглупил, привез всё, что надо. Хлеб, шпроты и водка. И пельмени.
Первым делом, конечно, налили по полной. Потом по второй, полной. После, приготовив наскоро пельмени, уже уселись за стол основательно, - с разговорами. Дима, правда, предварительно включил своеобразную музыку, эмитирующую диско-вечеринку с заигрываниями и эротическими придыханиями.
Вот под этот синтез пляски и траха Егор поведал Диме свою головокружительную историю.
Выслушав Егора, Шульман поманил его в зал и достал ноутбук Ульчинского, идентичный его личному. Полученному от Мальцева при известных обстоятельствах. Показав на него, Дима торжествующе сообщил, что эта техника при первом же включении автоматически ищет связь с ближайшей сотой любого сотового оператора и, втайне от хозяина, сливает весь накопившейся контент с компьютера неизвестному адресату.
Так что, все, что было снято группой Егора в Сибири, давно есть у его шефа, Михаила Федоровича, и незачем было разделяться и имитировать спасение бесценной информации. Если передающее устройство вражье, то тогда так упорно нападать на Егора тоже - излишне. Ну, имитировали раз, другой и ладно. Ну, зачем машины палить, а трупы…
Но тогда получается, что либо Мальцев предатель, либо он о специфических функциях ноутбуков не знал. И в их организации есть кто-то другой, конкретно законспирированный крот. Но, так или иначе, фирма Михаила Фёдоровича крайне ненадёжная. Даже с тремя пол литрами не разобраться: кто кого подставляет и на кого работает.
- В общем, тикай ты от них, брат!
Егор театрально упал на колени перед Шульманом и воздел руки:
-  Рад бы, отче! Вот только  «как» и «куда»? Подсоби, не оставь сироту!
Дима умиленно погладил Колобова по голове и сказал:
- Вот так-то, сынку, уразумел, кто тебе друг, а кто сволочь? Вставай, Неразумный, завтра же приступаю к разработке операции «Спасение Загнанного Гения»!

*

С утра Шульман убежал в поисках путей спасения, не забывая о трудовой деятельности.
И так, пошло и бездуховно – с выпивкой перед телевизором, прошло два дня.
Как-то, ближе к полудню проснувшись, Егор услышал работающий на большой громкости телик, а встав, узрел внимательно пялящегося в ящик Диму, одновременно поедающего пиццу.
- Обрати внимание на это собрание!
В телевизоре мельтешило от американских флагов и возбужденных лиц:
-  Какая партия: Республиканская, Демократическая?...
Дима отмахнулся:
- Какая разница, - продолжая внимательно вглядываться в экран. - Ты посмотри: какой энтузиазм! На грани истерики, - еще немного и, кажется, вся эта масса ринется в мир, размахивая флагами, немедленно вколачивать в отсталых землян американские ценности.
Сравнимо лишь с революционным запалом граждан революционного Петрограда. Но тогда война и голод, - не так возопишь! А что движет этими, американскими, индивидами? У них же всё есть. По любому счету - по большому и по малому, на личном и государственном. И не верю я, что на съездах этих партий самые обделенные граждане Америки подпрыгивают. Скорее наоборот.
И выступающие толпе под стать: полны решимости и святого огня. Но приглядись внимательней в лица, глаза, движения. Ни что не напоминает? Знающий, но завязавший наркоман, увидел одно из этих сборищ по СиэНэН. В прямой трансляции и без купюр. Когда часты включения камер, свободно летающих объективами по лицам толпы. Приглядевшись, разинув рот, он вскочил и возопил: «Да они все обдолбанные!».
Я удивился: «Все?». И, указав на в тот момент выступавшего: «И Обама?». - «Да! Да ты присмотрись!». Я присмотрелся, и хотя я не настолько был уверен, но возникло ощущение какого-то неестественного поведения. Нет, это было не банальное волнение на лице Барака, а некая несуразица. Да: в глазах волнение и решимость, как и должно быть, выступая при таком скоплении народа. А вот движения мышц лица - плывущие, диссонирующие с речью.
И я понял: он что-то принял. Да они все, все в зале что-то приняли. Ну, нельзя же на трезвую голову так подпрыгивать! - и Дима возбужденно ткнул пальцем в экран. – Я давно уже обратил внимание. Да и тема мне близкая: наркота, криминал… И вот, что я накопал. - Дима принялся рыться в ворохе бумаг на журнальном столике, - мне бы еще достать закрытую информацию фармакологических корпораций. В динамике - с тридцатых годов прошлого века, да еще бы с рецептурой популярнейших препаратов!
Не статью – книгу можно писать. И будет взрыв! Вот, - Дима принялся читать с мятого листа:
«…Мировой Рынок наркотиков 500 млрд $.
                Фармацевтики 550 млрд $.
Доля США, потребление - наркотики 60 %, от мирового.
Доля США, потребление - фармацевтика 48%  от мирового.
Это на 300 млн. жителей из 7 млрд. жителей Земли!
Менее 5% человеков [?] всасывают более половины всех наркотиков мира!
Доля Европейского Союза - фармацевтика 28%... Это так - для сравнения ….
«….Среднестатистический американец вооружен государством в 20 раз дороже, чем среднестатистический землянин.
Но, при этом средний американец в 18 раз зависимей от медикаментов, и недешевых: типа Аспирина с Антибиотиками, из которых основная масса, это - антидепрессанты и седатики. Ускорители и замедлители, вырываемых из контекста всего организма,  процессов. Основанные, как правило, на различного типа наркотических препаратах. И все это легально.
 Беда среднего американца - норма его поведения и потребления. Он посещает аптеку не реже продуктового магазина, а иногда и вместо него. К тому же Средний американец потребляет только нелегальных наркотиков в 26 раз больше, чем средне статистический житель остального мира.
 Организм гражданина США, а следовательно и мозговые процессы, управляются более наркотиками, чем естественно выделенными гормонами. Ведь, что такое больше в 26 раз, даже от единицы потребления? Это 26-ти кратная зависимость - и это глупейший подсчет, в принципе.
Но в любом результате подсчетов, уже кажется ясным, что политика США направляется и поддерживается массой людей, чьи мнения, решения основаны на результатах анализа информации получаемых посредством органов чувств в которых протекают неестественно вызванные процессы химических реакций, и они превалируют над естественными.
Они подменяют их собой - и воспринимаются как естественные. Но вы заметили, как будучи в подпитии воспринимали происходящее с собой как бы со стороны? И порой не отождествляли свои действия с самим собой же? У наркоманов то же - но много крат усиленное восприятие мира и себя. Наркоман может засунуть голову в горящую духовку, проводя эксперимент над собой, себя с собой не отождествляя.
Для Американцев давно не действует правило: «Прежде, чем что-либо сделать кому-то,– поставь себя на его место». Это бессмысленно. А тем более: «Хочешь понять Врага – поставь себя на его место!»
Например, как можно, даже глядя не на глобус, на карту, утверждать, сравнивая: «Россияне уничтожали свободолюбивый чеченский народ,  а мы даем свободу иракскому народу, и крови пролили меньше!». И, без задней мысли, добавляют: «Этого требовали наши интересы».
Логично, если с кем и сравнивать действия Федералов в Чечне, так с возможными действиями Федералов же, только теперь уже Американских, если бы Техас объявил себя независимым. А потом начал бы депортацию жителей «не-техаского» происхождения. Завел свою армию, начал бы торговые операции с наркотиками и оружием по всем штатам и ближнему зарубежью. Техасцы наладили бы бизнес по захвату заложников и торговлей ими, завели бы при каждой техасской семье пару-тройку рабов калифорнийцев, а надсмотрщиком над ними парня из Юты с переломанными в назидание ногами. Объявили бы всеамериканскую резню на Нью-Йоркцев, как главных распространителей «северизма», - тлетворной заразы духа и нравов.
Угадайте мысли и предполагаемые действия Американцев? Ан, нет! Они бы сказали бы что, подобные измышления – человеконенавистническая чушь, провокационная к тому же. Но почему нельзя сравнивать Чечню и Техас? А Ирак, страну независимую, чьи границы находятся от побережья США на расстоянии в несколько тысяч километров, а от Российских границ в трех сотнях километрах, сравнивать можно?
Один националистический урод – потомок кочевников, как-то заявил, что самарская область принадлежит его народу, и её надо бы вернуть, либо бабками забашлять. А на каком основании вопросил я? «Да мои предки триста лет назад там баранов пасли!» - Я ему: «Ну, попасли и дальше поехали. Что, теперь, где твой конь насрал там твоя земля? Как предка-то звали, помнишь?». «Чингизхан!», - говорит. Всё – абзац! Основание его претензий: какой-то чингизид трахнул его сестру, правда, не женился. Это к тому, что он Чингизхана с Тимерланом перепутал. Но завязаться высокоумному спору едва, едва не случилось. Я просто заметил, что мой собеседник обкурен в хлам!
 Вот так и с Американцами, даже с ученейшими, то есть с дипломами Гарварда и им подобными. Все споры - не о чем, со сдвинутыми предпосылками, с ложными аксиомами, но с огромным фактологическим аппаратом. Просто апофеоз шизофрении какой-то.
 Но не может вся нация болеть шизофренией! Они просто все обдолбанные и не замечают того! Сколько у них фильмов, где главная отрицательная «героиня» - шизофреничка! Лень список приводить. А ведь женщина больная шизофренией, тем более, в острой форме – это редчайшие случаи во всей мировой практике! А у Американцев они на экранах – косяком. Да только ли на экранах?
 Шизофрения – мужская болезнь. В штатах победил феминизм. Вопрос – изменяется ли психика с изменением функций и стилем общественного поведения? А генетика?
Просто человек подвержен страстям. Более богатый человек способен больше страстей удовлетворить, чтоб те заглохли. Но он так же, с не меньшим успехом способен возбудить свои страстишки до вселенских масштабов! Принять допинг, пытаясь дотянуться до божьего величия. Ширнуться, что бы возрасти или, хотя бы, раздуться - насытить самомнение. Но расти-то, оказалось нечему - кроме страстей!
Мелкие человеческие страсти, подогретые общественной пропагандой, её ориентирами, затемняют собой все искренние, но тихие порывы души, спихивая их всё глубже в подсознание. А после, подкаченные наркотиками, рвут в уход «За Пределы», в Несбыточность, в потуги на Первопричинный Вселенский взрыв.
Да, сам образ жизни, идеалы. … У образцового Американца есть синоним: «Человек Успеха». То есть даже внешне: Улыбчив, Энергичен, Излучающий Веру, и в себя, и в свое Дело – в свой Проект,  как «проект самого себя».
Но не всё и не всегда получается на деле, как в «Проекте Самого Себя», но нужно соответствовать, и не только внешне, но и внутренне - заглушить негатив. И «Человек Успеха» подавляет медикаментами страхи, испуги, усталости, наводку чужих биопатогенных полей. Он стимулирует иногда просто чувство уверенности, энергичности. А иногда – выброс, изъятие энергии из неприкосновенных запасов организма, тех, что припасены природой на чрезвычайный случай. Как следствие, повседневная жизнь американца превращается сплошь, изо дня в день, из часа в час - в Сплошной Чрезвычайный Случай! И с этого момента химические вливания в организм становятся нормой потребления. Ежедневным рационом, меню. «Мы - то, что мы едим». С этой, индуистской точки зрения американец – «Человек Успеха» - инопланетянин, воплощенная химера, противоестественная зараза для планеты как смог его заводов- фабрик, и исчезнет как дым совместно с ними.
Так кто ты – «Американец»? Героиново–кокаиновая Химера? Вычерпывающий до дна свой энергетический потенциал, порой не ради Успеха, как свершения, а одной видимости лишь, кажимости: «Я улыбаюсь, я в галстуке, я изъясняюсь предельно доходчиво, умно, но не утомительно, я соблюдаю пропорцию серьезности и шутки. Я – Успешен!».
 И всё это на грани самоубийственных срывов. Ложь – убивает! Мало отказаться от наркосодержащих препаратов. Надо изменить кардинально и образ жизни, и общественные ориентиры, и символы, - всё это пронизано ложью! Но и с этим надо поосторожней. Вот, создали искусственный нефтяной бум - и американцу почудилось! Еще только цены слегка кольнули - и уже кажется: дозу не получил. Ломает американца. Американец – «Человек Успешный» - «Человек Химический» - становится злобным и жестоким. И нетерпимым, и подозрительным, и пугливым одновременно. Впрочем, как все наркоманы в ломке. А если его скрутить - зафиксировать, а то просто не дать - отказать в дозе, - то и неимоверно лживым и вероломным.
Американцы борются за торжество Свободы во всем Мире, будучи сами в рабстве у наркотиков, чистых ли, или медикаментозно разбавленных.
И, если ввести их образ жизни по всему Миру, при стократно низшем уровне благосостояния большинства остальных землян, то Мир просто взорвется в потугах соответствовать!»…- Дима запыхался, и, кажется, закончил чтения. - Ну как?
Егор вздохнул:
- Хорошо, Дима, хорошо. Немного сыровато, но главное – актуально!
- «Хорошо!» - передразнил Шульман, и взмахнул перед его лицом обеими руками сразу. - Нет, ты пойми! Американцы – химическая наркозависимая нация, находящаяся под перманентным и тотальным влиянием наркотических средств, совершающая неадекватные поступки, не контролирующая свое поведение и ей требуется коллективная  диспансеризация.
 К тому же – они строят Коммунизм!
От всех этих Шульмановских «эврик» у  Егора уже заболела голова:
- Ну, а это тут причем?... -И, демонстративно, возопил сам. – Дима! Мне спасаться надо! Когда будем спасаться, Дима?
Тут Дима воздел указующий перст, засунул себе в рот последний кусок пиццы и сообщил с набитым ртом:
- Начнём прямо сегодня. Есть план... И ехать тебе обратно – в Сибирь!


Глава Восьмая.
Берлин Одиночества.


Жаловаться было не на что. Звонки в Штаты доказывали – там все коллеги спешат. Там  все заняты - крутятся, вертятся - одним словом: работают. А ты, что бы ни заявлял, какой бы озабоченный тон голосу ни предавал – релаксируешь, созерцаешь, тянешь слабо натянутую струну безделья. Но, при этом, тоже – работаешь. Так считает начальство, а значит, так оно и есть.
А над ними всеми славно посмеялись. Самолет, нанятый мистером Элдриджом, вернулся к аэродрому приписки, а экипаж не знает, где гражданин Кейн. Не знает - в этом  сомнений нет. Эндрю О’Брайан с каждым отдельно провел беседу.
 Оказавшись за пределами штатов О’Браен озверел. Питеру самому становилось не по себе, когда он, смотря со стороны, видел как огромная туша ирландского ливера нависает над допрашиваемым. Как на лицо несчастного капают горячие людоедские слюни, сопровождая утробный рык агента ФБР. О’Брайен даже не делал ни одной затрещины, как допросная комната полнилась миазмами непроизвольного  мочеиспускания.
Но все допрашиваемые отвечали одно и то же. Вот какая получалась картина: По ходу исполнения заданного полета случился сбой в навигационных приборах. Через десять-двенадцать минут после начала неполадок в кабину к пилотам вошел Кейн Элдридж и, мило улыбаясь, затребовал совершить облетный круг вокруг визуально указанной мистером Элдриджем горы на высоте полторы тысячи метров. Во время совершения указанного маневра, мистер Элдридж приказал открыть входной люк в пассажирском салоне. Из которого и совершил прыжок с парашютом, вынутым им из своего личного багажа. Расчеты показали, что прыжок совершен где-то в районе треугольника приграничных территорий Восточной Словакии – Восточной Венгрии – Западной Украины.
Питер и Эндрю получили полный карт-бланш действий от своего руководства, подтвержденный правительствами четырех стран. Питер и Эндрю с удовольствием поставили на уши полицию и прочие спецслужбы трех стран. Только с немцами они обошлись относительно мягко, взяв у них для своих нужд всего лишь две пары вертолётов. 
Питер и Эндрю совершили более двух десятков взлетов-посадок. Они лично любовались лесистыми склонами приграничных гор в трех странах. И вышли-таки на след. Некоего «городского мужчины» из леса. По описанию очень похожего на Элдриджа. Его видели на территории Украины.
 Но, как быстро ни среагировал симбиоз правоохранительных структур, взять бывшего Цереушника на территории независимого государства Украина не удалось. Последний раз его видели нагло берущим в привокзальной кассе билет на поезд до города Воронежа. А это уже Россия. А с ней другие танцы. Если страны бывшего варшавского блока перед заезжими гостями лихо выплясывали вприсядку, то с Россией придется танцевать менуэт – со взаимными поклонами и легкими касаниями рук.
Ребята почувствовали себя конями, грубо за узды осаженными на всём скаку. Злоба переполняла их и, если Питер ограничивался тренировочными боями с  воображаемым противником после пробежек по парку вдоль озера их милого немецкого санатория, то на  О’ Брайена было страшно взглянуть. Харроу сделал несколько запросов, - исключительный случай, - раньше он понимал и с одного раза, - по поводу их возвращения домой, в Штаты. Но им приказано было оставаться на месте.
Но непоседливая американская душа требовала дела. И, если О’Брайен для отдохновения яростной души возобновил  ночные «тайные» поездки в бордель мадам Чикко, то Питер занялся добычей алмазов рудным способом. То есть пытался рассчитать место и время следующего возможного появления в пределах досягаемости, - то есть на Западе, - мистера Кейна Элдриджа.
Для начала Питер с помощью коллег в Штатах сделал сверку  местонахождения всех мало-мальски крупных фигур американского истеблишмента за последние двадцать пять лет. Потом совместил эти данные с доступными для анализа моментами и точками пребывания персоны Кейна Элдриджа.
Эндрю О’Брайен саркастически хмыкал рядом. В то же время по телефону, в ответ на его запрос, также саркастически на другом конце Земли хмыкал его непосредственный начальник.
Но в ходе сопоставления кое-какие личности обозначились. Появились имена, а за каждым именем хвостик мутных, невразумительных историек, фактиков и умолчаний – значит, не простые ребятки. Питер отправил в головной офис короткий список из этих имён с просьбою – узнать о ближайших планах этих субъектов. Большинство наименованных, большей частью людей преклонного возраста, не только не ушли в тень хосписов и ранчо, а довольно энергично жизнедействовали в рангах политиков и бизнесменов.
 Ответы об их предполагаемом местопребывании на ближайший месяц были получены. Предполагалось, что некоторые из Господ будут активно путешествовать по миру в составе всевозможных делегаций. Сопровождать первых лиц государства, либо вознамерились облюбовать достопримечательности Европы в частном порядке. В мозгу сыщика четкими буквами высветилось одно имя. Питер  дал этому возможному фигуранту  кличку, краткую и сущностно ёмкую: «Босс».
И вот, очередным германским утром - когда Питер еще не ложился, копаясь в интернете и делая всевозможные выписки, относящиеся к насущному делу поимки Элдриджа лишь гипотетически, с очередной гулянки возвернулся O’Брайен. Сел хмурый рядом, и разнося волнами аромат виски, спросил своего коллегу и друга напрямую:
- Пит, тебе не кажется, что мы просто два куска мяса выброшенные на солнышко?
- Да, в некотором смысле…
- Мне это не нравится, Пит. Мы валяемся здесь на солнышке и испускаем мало аппетитную вонь, подманивая шакалов разных мастей. Это что - достойное дело для агента моего уровня?
- Пойми, Эндрю, - пока мы здесь, определенное количество ресурсов выделено для обеспечения нашей деятельности. И эта локализация заметна. Заметна не только нам. К тому же некоторая часть нашей, гипертрофированно электронной, - по моему мнению, - системы коммуникационно переориентирована, опять же – на нас.
И в этом свете далеко неверно то, что тебе кажется - что ты бездельничаешь. По всей системе идут регулярные, автоматические запросы типа: «да – нет», «нет – да». Или: «ждём»,  в смысле: «нет, - всё тихо». И уже это заставляет многие спецслужбы многих стран усилить свое внимание на регион нашего пребывания - на Германию. И это очень важно для проведения какой-то другой, очень важной, значительной операции, о которой мы не в курсе.
 Да, нас используют втёмную. Но это наш удел – работать на своем уровне допуска, не задавая вопросов. Единственно бесит, что Цереушники даже не делают вида, что оказывают нам содействие.
Ну,  а ты расслабься, и постарайся сильней вонять на солнышке.
- Я не хочу быть куском безмозглого мяса, Питер. Я устал.
- Да, я тоже считаю, что это не наша задача, не наш уровень: вонять и подманивать мелких местных гиен. Но раз так – давай, по крайней мере, развлечемся и сломаем какой-нибудь местной мерзкой твари шею… А?
Питер пытался намекнуть на щекотливое, даже бездумно опасное времяпровождение Эндрю, загодя предлагая безупречную «отмазку» для возможных проверяющих. Но О’Брайен явно делал вид, что до него не доходит:
- Я иду спать. Появятся орды шакалов – труби в горн.

 *

А вечером раздался первый вой гиены.
 Вернее телефонный звонок. Звонил господин Йенс.
Разговор был полон извинений и уверений в искреннем  желании сотрудничества с доблестными сотрудниками ФБР, спасших его жизнь. И маленькая просьба. Некий человек, памятуя о связях Йенса с американцами, просил представить его «новым лицам в Германии». Так, дословно, выразился Йенс. Для проведения очень важного конфиденциального разговора. Важного,  для обеих сторон.
И Йенс предложил приехать – назвал кафе, его адрес и время.
Питер с Эндрю молча, посмотрели друг на друга и кивнули головами, соглашаясь – «вонь» достигла алчного маленького мозга и возбудила примитивные инстинкты: хватать и бежать.
Так и вышло.
За столиком их ждал господин Йенс, ждал один. Они поприветствовали друг друга, расселись за столиком. Но, как только к ним подошел некий малоприметный человек, Йенс раскланялся, извинился и ушел. Его место занял приятный молодой человек. Этот человек положил перед ребятами ворох фотографий, одновременно выказывая сочувствие за создавшееся положение. На снимках был агент Эндрю О’Брайен во всей красе пьяного разврата.
Молодому человеку надо всего ничего – списанное оружие, но с доставкой на базу Саксонии  и бланки на «груз 200» с «пустыми номерами» и гробами  для погибших военнослужащих из Ирака. Это была махинация по переправке наркоты с умершими в Германии ранеными, или сдохшими от передозы или с перепою. Якобы, солдат США, с именем и адресом, умирает в ФРГ. Его пустой гроб набивают наркотой, или еще чем, и отправляют в США. На адреса, где их ждут.
Так, на один адрес можно посылать несколько раз. Если, конечно, этим занимаются свои люди. Не можете устроить, господа из ФБР? Думайте, время пока есть.
 Или, вот такое предложение: у господина О’Брайена есть родственники на Бермудах, и если его уволят, то молодой человек  надеется, что Эндрю О’Брайен переедет жить в те прекрасные климатические условия.
Вы знаете, сколько ноутбуков списывается в корпорациях США? А как хорошо на Бермудах сходятся пути кокаина и ноутбуков! А в России так хорошо идут б/у  ноутбуки и мониторы! А сколько туда можно запрессовать кокаина! И отправлять контейнерами. Хорошо запаять, промыть в спиртовой ванне, с добавлением отпугивающих собак средств, и готово - и никакая  сука не возьмет. На это уже есть люди и ресурсы. Надо только поспособствовать. И опять же, оружие – очень надо на Бермудах! Нет, там никто воевать не собирается. По бермудским водам не любят плавать посторонние, а вот местные и лихие, доставят всё куда надо. К любому берегу двух Америк.
В общем, думайте, господа, думайте. Время есть, но оно не бесконечно.
Питер размышлял. Со смутной тревогой обманутого, мало того - в наглую и демонстративно, используемого неудачника.
При нежданном досуге, столь скверно подпорченном к тому же, навязчивые мысли не оставляли Питера. Где-то среди мутных образов крутились слова мошенника по страховкам, задохлика в дорогом костюме. Слова о «Пустом Месте» и его запахе.
А допрос того человечка, почти случайного, вели как раз Питер и Эндрю! И господин Йенс того не знает. Так не есть ли, всё то, о чем их столь нагло «просили» - совместный бизнес двух лиц? Бизнес Йенса – немецкого вора, и Элдриджа – американского агента? А ведь он, якобы, покинул ряды действующих агентов и в бегах. И не является ли сам факт этого наглого к ним подхода еще одним способом это «доказать»? Возбудить очередную коммуникационную струю? А может это просто наглая самодеятельность  стареющего жадины?
В любом случае, - без надежды на профессиональное прикрытие и помощь Элдриджа немец бы и не высунулся. Питер посмотрел на телефонный аппарат. Ему очень захотелось позвонить новому знакомому - понятливому, кажется, парню Гюнтеру Кугелю. И сдерживала только, никчемная здесь, гордыня.  Как это он, американский профессионал, будет просить помощи у немецкого поедателя сосисок?

Питер Харроу решил пока подождать. Правда, неизвестно чего. И, посмотрев на монитор компьютера, вспомнил про один сайт. Нашел визитку анархически консервативного профессора  и, подумав, - а почему бы нет? - подключился.
 Как раз крутилась очередная лекция с названием, судя по заднику за профессором, называвшаяся [?]: «Актуальный Коммунизм».
«…На предыдущей встрече мы говорили об Актуальном Кризисе. Кризисе, задача которого была перевести США и весь цивилизованный мир через точку «Не Возврата», невозможности возвращения к устойчивости базовых стоимостей Мировой экономики в целом. Кризис носил искусственный характер, и, как все искусственные затеи - не достиг 100% результата. Оглянитесь, - мы еще не в руинах, а в достаточно приличном здании. Но задача минимум достигнута - мы в «Смертельной Зоне» раскачки Стоимостей. Стоит Стоимостям глубоко или широко скакнуть и зафиксироваться на достаточное для срабатывания механизмов не инициируемой  войны время, – война случится. Мир вползет в войну. Так незаметно вползет, что  публика заметит это только  тогда, когда потребуются «ответные» массированные бомбовые удары.
Борьба с этим ужасом «балансирования над бездной» – в попытке увеличения «Базиса Всех Стоимостей». Мы должны запустить механизмы реальной оценки и учёта Земли, Воздуха и Воды, и, конечно, Огня – Энергии. Всё на торг! И, конечно, возродить Веру и что, там, еще с ней.
Всё это было бы прекрасно! Особенно с учетом дополнительного эффекта от перераспределения средств в тотальную разведку «Будущих Стоимостей».
 Если бы «Актуальный Кризис» как раз и не пошатнул, основательно пошатнул, само понятие Веры – Доверия, тем более в чью-то оценку, каких-то «Будущих Стоимостей»! К тому же этот процесс всепланетный и мы можем банально не успеть, это я новой – любой - администрации США, входящей в наш запачканный мир с чистыми намерениями, - Не- Ус-Петь!
Есть метод «Скорой помощи» – разоружение. Но вот беда – в мире больше нет партнера с кем, соревнуясь, консолидироваться в данном деле. Нужно разоружаться в одиночку. Либо настроить на себя весь свет, чтобы разоружаться на паритетных началах со всем остальным миром. Одни США против Всех.
Это шутка, но не смешная.
Наши союзники должны осознать, что военный потенциал США опасен для них уже не только в виде увеличения доли риска Случайности. Того риска, когда чем больше тысяч ракет в строю, тем больше шанс непроизвольного запуска одной из них, что чревато мировой катастрофой. Нет! США опасен, и себе, и своим союзникам, самой массой Вооружения. Объёмами «Стоимостной Потенции Войны».
Например: задействование по полной программе обеспечения действия одного взвода спецназа в трехдневной операции равен бюджету целой страны. А бюджет на  месяц это, квартал или год – не важно. Главное - уже есть что сравнивать. Пусть это пока  страны, типа: Бурунди, Гвиана или Эфиопия.
Подобное было немыслимо ни в каком веке. Торжество Прогресса?! Вот только смутные исторические аналоги напоминают о возможном чудовищном крахе. О крахе «Мирового» изнеженного Города в борьбе Золота против Воли.
 Вроде «битвы золотых шпор» во Фландрии. Когда горожане, не бедняки, конечно, а крепкие, но скромные ребята – не профессиональные воины, вооружившись алебардами и арбалетами собственного изготовления, разбили в пух и прах рыцарскую конницу, содрали с благородных господ шпоры и приколотили к воротам города. Так вот: только стоимость доспехов и холеных лошадей, потерянных рыцарями в битве, в несколько раз превосходила стоимость этого города-победителя со всеми его потрохами. Скакун – это одна, а то и две деревни, вместе с жителями и пашнями, а рыцарь в комплекте, это не одна лошадь, а несколько, плюс доспехи узорчатые, чья стоимость в пять-шесть деревень, - не предел. В комплект входит еще:  меч, да  не один, копьё, булава и прочая дребедень. Еще у него есть слуги. Есть ермолка, заговоренная от коликов в темени, и плащ тканный из волос ста девственниц, дабы стрелы его облетали… А таких было разбито – убито и взято в плен около двух тысяч! Посчитайте.
На каком-то пределе стоимость войны свечкой уходит вверх, а эффективность не повышается и на дюйм.
 Но вся эта стоимость просто животным вопиет о войне, войну жаждет и войну притягивает, провоцирует разумным существом, рожденным в потоке цифр сумм, дат и счетов…
Мы плодим врагов, походя, не замечая того.
 Одна спец. операция, без задействования спецназа в Афганистане, так называемое «точечное бомбометание», повлекла за собой жертвами 20 мирных жизней и одну, предположительно, жизнь террориста… А стоимость списания средств, плюс амортизация равна 3 млн. долларов.
Цена мешка зерна в 25 кг. в тех краях, равна 50 долларов. Нам трудно посчитать скрупулезно точно, но поверьте: потраченных на ту спец. операцию средств, хватило бы, чтобы 500 человек из «Той земли» имели гарантию не умереть с голоду на всю жизнь. Лет по семьдесят, на каждого.
Считаем мы. Считают они. Вы думаете, счеты очень близки? Ошибаетесь, их счеты, это Счёты Понятий и Восприятий, вывернутых против наших понятий,  а не цифр. У них при подсчете выйдет: один мученик - враг США - равен 500 жизням и 20 смертям! Каждый враг США просто беспредельно богат на Небесах! По праведному счету!
Мы сами плодим своих врагов и не замечаем их. Пока они не начнут банально выравнивать стоимости. То есть убивать нас!
Но сегодня лекция несколько о другом.
 У Актуального Кризиса была и другая подзадача – упрощение, укрупнение мировой банковской системы для создания предпосылок мирового правительства. Если невозможно повернуть ход истории, если нельзя остановить вал нарастающих процессов, то надо возглавить движущие силы истории, оседлать вал процессов. Это «новый» проект мировых капиталистических Элит. Взять в собственные руки лопаты, чтобы другие не стали твоими могильщиками.
«Новый» проект стараются не называть: «Коммунизм», это слово вообще стараются избегать. Процесс вовсю идет, а его еще пока никак не называют. Прикрывают жиденькими дымами глобализации. Неизбежной, но только как давно назревшая технологическая перестройка бывших колониальных обществ, к которой умело пристегнули и идеологическую составляющую.
Новый проект не будет таким военизированным и тотально одно-государственным, типа: «Одна планета – одно государство». Но в нём  не нужны и крупные сильные страны – в идеале: все псевдо-государства будут равно мелкие.
Не нужен Великий Китай.
 Но не нужны и единые Североамериканские Соединенные Штаты…
США будут выжаты до дна, до грани развала. После чего Коммунистический Центр переместится. Скорее всего, в Латинскую Америку, - там огромнейший потенциал развития, в своей разносторонности шире, чем в Китае или Индии.
Подъёмы и спады США после выхода коммунистического феномена из оболочки империализма уже не столь зависят от цикличности капитализма и, имея, кажется, другие причины, они из одного с былыми коммунистическими процессами корня.
Развал СССР в 90х – и США поднимаются на трофеях «холодной войны». Это играет роковую роль, схожую с ролью «Золота Инков» для Испании, по легенде проклятого. Жизнь на награбленное незаметно, но неизбежно корректирует взгляды на свободу собственной и чужой Экономик. Паразитизм - но вдруг неизбежные изменения конъюнктуры и сил, и последствие: как при маразме сосудов - паразит высыхает, отваливается.
«Факел лидера» перейдет в Латинскую Америку - и в экономической и, прежде всего, в социально-идейной сфере. В которой, может, они, латиноамериканцы, и коррозируют сам Коммунизм «нео-христианством» и лишится он всегдашней своей Бесчеловечности. «Католики смягчат гугенотов».
А США превратятся в криминальный отстойник Большой Америки. К тому сегодня есть все предпосылки! Эмиграция еще будет продолжаться из Америки в США, до выравнивания уровней благосостояния. И даже после смены причин с Экономическо- Социальных на Политическо-Криминальные.
А Корпорации изгонят из Большой Америки окончательно. Их место займут скромные Немцы. Может быть. Насколько пустят другие европейцы и азиаты, во главе с Японией.
Но лучше всего перспективы у России, - у неё в Латинской Америке самый чистый образ и незапятнанное по латиноамериканским понятиям реноме. То есть России в Большой Америке будет столько, на сколько её самой хватит. А хватит современной России не так уж и на много. Конечно, всяческая Энергетика и Оружие, может быть, чуть химии… Автомобильная ниша, безусловно, отойдет Германии и Японии. Кораблестроение – Италии и Японии. Легкая промышленность -  Италии, Франции и, может быть, дельцам с Ближнего Востока. И так далее.
 Но Россия - огромный рынок именно колониальных товаров. В то время, когда европейцы завязаны более на свои бывшие колонии, Россия открыта. У России с Латинской Америкой полная взаимность и гармония. Кроме сахара, наверно, и аргентинской говядины. Но всё это вполне может поглотить и возрастающий внутренний спрос в самом Новом Свете.
А сам образ США долго будет темным, демоническим, а бегство к ним латиноамериканского криминала его  только усилит и продлит.
Поймите, что Коммунизм не где-то – там, далеко за морями в России, угрожает миру танками и ракетами, размахивает ядерной бомбой.
Коммунизм здесь в США. И угрожает миру, и размахивает ядерной бомбой и провоцирует дефолты, руша слабые экономики, и ввергает мир в банковский кризис, когда в какой-нибудь Киргизии старикам не платят пенсии, а в Казахстане рабочих строителей выгоняют на улицы.
Выгоняют на улицы там, а виновные здесь. Думаете: давайте закроем глаза, это они вытворяют за рубежами [?], это же для нашего американского блага. Многие разумные граждане США начитались Саттона и иже с ним, считают от противного – чисто по гегелевски. И видят детей своих, единственно – финансистами и госслужащими, что уже явно Взаимно-перетекающие статусы.
Эти граждане США верят, что «Орден» (так называет эту международную организацию Саттон) всех добропорядочных американцев возьмет с собой в Рай Земного Будущего. Граждане довольны, словно им открылась некая инсайдерская информация, на которой можно построить высокое будущее своих детей. Они, конечно, не догадываются, что для этого надо стать изощренным лжецом и воспитать в себе инстинкты профессионального предателя, или быть веселеньким клоуном – педерастом, завлекательным со всех сторон. Других никого, скопом в «Рай», по данным в паспорте не пустят. Принятые же на правах родственников и наследников, в случае несоответствия неким установкам «Ордена», будут постоянно выбраковываться. В случае несоответствия, и самые, что ни на есть, «золотые» сынки будут исчезать мотыльками в ночи.
Так что - обманчиво всё. И, поймите, -  Америку, американский народ просто используют. Выжав Америку досуха, Америку выкинут на помойку, как прежде Россию. Развалят,  разорят Штаты, и, если на этом этапе не добьются Коммунизма, благополучно переберутся в более актуальные страны, демократически инициированные  - Бразилию и Индию.
Я говорю: Актуальный Кризис еще боле, еще на шаг пододвинул нас к Коммунизму. Впервые, со времен холодной войны, сделав эту тему актуальной.
И, к тому же, посмотрите – класс правителей уже создан. В банковской сфере, в финансовом кредите напрочь забыт принцип конкуренции. Там конкуренты спасают конкурента! И не из жалости, нет! Он же свой! Там предприниматель на определенном уровне уже не несет больше ответственности за свои дела - он не рискует ни состоянием, ни головой. Банки и банкиры работали бездумно, безграмотно. Их гарвардскими бумажками давно надо подтереться. Они разоряют массу народа. Они продувают денежки, ваши денежки – из ваших вкладов, из ваших налогов! И оттого не стреляются и не выбрасываются из окна. Они награждают друг друга званиями и большими премиями, как за выигранную битву.
 А может и правда – нет здесь никакого своеволия? Они выполнили задачу – задача стояла разорить и обанкротить!? Вопиющая социальная несправедливость, беспрецедентное попрание законов свободного капиталистического общества. И явление древних, феодальных, ветхозаветных черт – ты туп, глуп, но ты наш, нашей крови. А умники не из нашей касты пусть вышвыриваются из неоплаченных домов и пусть останутся поденщиками,  слугами нас - Финансистов - потомков менял и ростовщиков.
Вы отдали свои деньги в управление нам, а значит, вы уступили нам Право на Первородство, а значит, наш ум лучший и наши решения правильнейшие, - ведь вы же отдали нам право решать за вас, - значит, вы отказались от ума и решений, и какими бы вы умными ни были, вы -  второсортны. Да, это так, если считать главным деньги, когда-то бывшие всего-то бумажками, эквивалентами, за которыми стояли реальные стада коров и горы руды, корабли и пушки, мечи и щиты.
 Исавы, - вас опять надула родня. Идите и мойте им ноги, чтоб реже пинали вас грязными ступнями…»
Питер не стал дослушивать лекцию. У Питера и так было поганое настроение. Он зашел на форум сайта и задал вопрос. Строчкой побежавшей под изображением говорящего профессора:
«Кейн Элдридж, ты смотришь эту лекцию, я знаю. Агент Питер Харроу  хочет знать: что тебе от нас надо? Зачем ты привязал нас с напарником к себе? Свяжись с профессором - он знает наш номер телефона!
Ответ поступил вечером, на служебный номер телефона Питера СМСкой .«Мне Одиноко – Я Вас Люблю».
Питер потёр виски обоими ладонями: «он издевается? Или… это намек и скоро он будет здесь, в Германии?... И всё разъяснится…
В компьютере зазвонила, застрекотала, привлекая внимание пользователя, программа электронной почты. Там был увесистый пакет зазипованных файлов. Отправитель: «Добрые Друзья», и  записка: «просмотрите, пожалуйста, прилагающиеся материалы. С надеждой на сотрудничество. Ваши добрые немецкие друзья».
«Наверно скоро я увижу на каждом перекрестке - афиши с моим телефонным номером и электронным адресом. И  припиской: «позвони плохому дяде и будет тебе счастье!»
На распакованных файлах были фотографии его улыбающейся жены. Жена в обнимку с ним, жена в беседе с отцом, - начальником Питера, жена, приветствующая своего братца, из банды черной братвы. И нарезка видео роликов: её непутёвый братец  обнимается с крутыми толстыми парнями; её братец размахивает оружием пред двумя азиатами, стоящими на коленях; её братец, явно впихивающий наркоту малолеткам… Вот такое, «доброе», послание – с толстым намёком.
Питер неторопливо скрутил в рулон стопку бумаги лежавшей перед ним, и так же неторопливо, вдумчиво, прочувствованно разодрал этот рулон пополам.
 - Спасибо. Я очень хорошо подумаю, и правильно решу. Герр Йенс…


Глава Девятая.
Чехия. Схождение Одиночеств.


Фридрих привык к ежевечерним углублениям в себя, - некоторые называют это излишней рефлексией, другие самостоятельной психотерапией. Остались еще люди, которые назвали бы это Молитвой. Фридрих называл это - часом Большой Стирки. Временем омовения чувств, очищения мыслей.
Разговор с Немецким Ваней или, вернее, монолог Вани в третьем лице о некой фигуре под именем «Ваня», если не перевернул все воззрения Фридриха относительно... относительно всего. Так нет! Но, все-таки, картина мира «поплыла». Очертания сдвинулись, краски смешались, стройные строгие мелодии столкнулись, и диссонировали. В голове до сих пор отзвуки той какофонии. Но надо определяться.
Ваня железной поступью вошел в его мир и сам не уйдет, гони – не уйдет, а уничтожить его уже можно только с изрядным куском собственного мира, без которого он сам перестанет быть жизнеспособным. «Но оставим смятенный мир души, - подумал Фриззи,- Будем ставить вопросы и отвечать на вопросы. Первый: Кто же такой есть «Ваня»?
…Ваня - это «человек, сделавший себя сам». «Себя» - под окружающую среду, но с целью не банально: «Выжить!», а среду эту изменить, управляя ею,  манипулируя! - Как-то сразу возникло и отпечаталось в голове у Фридриха. Эта формула показалась ему долгожданным охранительным заговором от всего потаенного: мягкого и грозного, пахнущего травами и льдом, хлебом и сталью, - от всего того, чем веяло от Вани.
На этом «очистительные» размышления Фридриха были прерваны стуком в дверь его комнаты – палаты, и не успел Фридрих сказать: «Войдите!» как дверь распахнулась и в палату мячикоподобно запрыгнул сияющий Гюнтер.
Со вздетыми руками, хватающими, ощупывающими разом все части его тела, а потом обнявшие его целиком. После обжимочных барахтаний Гюнтер уселся на его кровать, достал фляжку с коньяком и провозгласил: «за выживающих в этом мире!». Хлебнул и передал фляжку Фриззи. Заглянула «медсестра», Гюнтер без скромностей высказал ей пожелание употребить пищу, какую есть и по-больше. Смеясь, принялся рассказывать о своём. Не раздумывая, не расспрашивая ни о чём Фридриха.
- Я, естественно, помучился эти дни. Думал – всё, не увидеть мне друга живым. И косточек его, обгорелых, не найти. Как утром останавливается рядом машина. Выходит человек, представляется «Гелли» и сообщает, что ты жив, здоров, но крайне истощен  нервно и физически. Это он преувеличил - смотрю ты не сильно похудел. Хотя не знаю, куда еще можно худеть. Господин Гелли сказал, что ты в гостях у хороших людей и окружен вниманием и заботой. Но все они, как добро расположенные к нам люди, опасаются некоторого непонимания со стороны представителей закона.
 Конечно, - непонимание! Сначала тебя похищают. Потом в одном подозрительном районе стрельба, взрывы... Приезд полиции - а там чуть ли не станки для разделывания людей, кучка трупов, частью разделанных, со вспоротыми животами и отрубленными головами. А среди оружия, найденного там, - пистолет, с твоими отпечатками на нем. Потом находят пару-тройку пуль выпущенных из этого пистолета в одном из обезглавленных трупов. Потом находится скрытая видеокамера, а в компьютере охраны того объекта закодированные видео файлы, на одном из которых запечатлены сценки из жизни людоедов, и одна из жертв - ты.
Там же момент твоего освобождения. Стрельба. Суета. Вбегают вооруженные люди в масках - ребята «Вани», наверно. Крутят руки живым. Снимают тебя с цепи и пытаются увести, вконец будто обессиленного.
А ты вдруг выпрямляешься, выхватываешь у одного из спасителей пистолет. Отталкиваешь его, прыгаешь к одному из скрученных ребятами твоих мучителей. И все, что были в пистолете заряды, выпускаешь в него. Швыряешь об пол пистолет и сам падаешь.
Тебя уносят. Потом заходит пара человек - один с саблей, и отрубают пару голов: один приподымает труп, другой рубит. Отрубили голову и тому, в которого ты стрелял.
Так что, естественно, у властей есть к тебе вопросы. Много вопросов. Хотя мне лично уже многое понятно. Я заверил Гелли, что не привлеку никого и только проинформирую о неотложной поездке по личным делам своё руководство. Только на этих условиях он меня сопроводил в Чехию, до этого «укреп района». Тут недалеко, ты, наверное, не видел, за поворотом даже старинная сторожевая башня есть. Башня реставрирована и, как я понял, используется по назначению.
Вообще-то я весело проводил время. До эксцесса с тобой, разумеется. Прилетели в Берлин парочка американцев – сотрудников ФБР. Ловят какого-то сошедшего с ума Цэреушника. Да ты немного в курсе. Это он присутствовал на твоей встрече с Йенсом. Так вот, эти господа повели себя отвратительно. Сразу попытались меня построить. Мол, забудь ты, кто такой есть, свои звания и достижения. Забудь, кто было твое начальство, - оно у тебя теперь – это они. При этом смотрят на тебя как на некое немецкое недоразумение с функциями Англо-немецкого словаря.
Потом они даже слегка удивились, что это «Немецкое Нечто» имеет также функции счетно-диагностической машинки и географической карты. Ведь, что такое «топография местности» они, верно, сами имеют смутное представление.
Ну, их требовалось «научить». Показать, что Европа сегодня может быть пострашнее ихнего Гарлема. Тем более они нагло пытались присвоить всё моё служебное и личное время себе в собственность. Я оставил их в одном участке и попросил друга Эриха, он там работает, немного развести американцев. Эрих, правда, перестарался и чуть ли не включил их в производственный процесс. Сознался он потом – что-что, а работать, тем более, в допросной американцы умеют. Раскололи-таки, запугали там одного афериста.
 Созвонился и встретился, благо тот был недалеко, - с господином Йенсом. Сообщил ему, что по душу его заморского друга, Кейна Элдриджа, приехала бригада душеспасителей – исповедальников, но их требуется научить жизни.
 В обмен на гарантию своей непричастности, Йенс согласился устроить им спектакль. Вообще, их надо было поморочить пару суток, а потом я лично сдал бы Элдриджа им из рук в руки, прямо в аэропорту, - чтоб наших знали. Но здесь, в этом пункте Йенс меня подвел, подыграл и противной стороне. Много на себя стал брать, скотина. Но к разводу американцев подошел творчески, надо сказать. Настоящий спецназ пришлось подключать.
 Ты мне поверишь, другие – вряд ли, американцы тоже. Им невдомек, что все наши дела, ну, добрая часть из них, кружилась на территории одного небольшого райончика. Когда надо - мы тащились полчаса, а когда надо, - нужный адрес оказывался за поворотом.
 Фридрих смотрел на Гюнтера, и в который раз понимал, что он, может быть, из тех редких европейцев, что счастливы дружбой. Не той дружбой, что в гаштете за кружкой пива по пятницам. Не той, что в походах на футбол по средам и субботам и не той, что в церквях по воскресениям.
 А той, редкой, рудиментарной дружбой, которая выше правил и законов, ибо сама она есть источник этих законов и правил. Она ближе к дружбе пещерных людей и античных героев, и в тот же момент в ней нет той принудительности обстоятельств места и времени. Она – взаимодостаточна и, выдавливая из круга себя всё лишнее, относится к этому прилипшему извне – работе,  семье и государственным интересам - без ревности, но и без пиетета.
Порой, жизнь так переворачивает причины и следствия, что внутренние позывы оборачиваются внешними обязательствами, наглыми паразитами, заглядывающими тебе в душу. Выискивая - что бы еще такое,  сокровенное, в тебе пожрать на потребу общества.
В свое время, на границе пятидесятых и шестидесятых - время невеликого достатка немцев, когда взрослым приходилось намного больше трудиться, забывая семьи и привязанности, забывая про вкусы в искусстве и прочие хобби, тогда и прилепила судьба друг к другу Фридриха и Гюнтера.
Они были семьей друг для друга. Был ли у них опыт гомосексуализма меж собой? Был. Но не стал определяющим во вкусах и предпочтениях – детский опыт познания мира при неразвитости функциональных желез. Наверное, только природа делает настоящих гомосексуалистов, а воспитание - лишь педерастов.
Фридрих как-то с удовольствием сдал Гюнтеру в полицейскую разработку группу педофилов. А потом очень неодобрительно удивился, когда увидел на улице одного из них - высокого городского чиновника. И – довольного жизнью! О чем и высказал другу-полицейскому, тогда еще не выросшему до работы в Интерполе. И между ними возник спор, спор конструктивный. Выводы из которого легли в основу их взаимного мировосприятия и жизнедеятельности. Были эти выводы следующими:
1.Зло этого мира кардинально неистребимо.
2.Добро, если и пребывает в обществе, хранится в людях.
3.Уничтожая под корень какую-либо группу какого-либо криминального общественно патогенного «гештальта», они, сохраняя - не срывая не сравнивая - гештальт, создают такое напряжение, такой вакуум в гештальте, что туда засосет и людей не совсем конченных, не полностью и окончательно погрязших во зле.
4.Следовательно, перегибая с Добрыми намерениями, правоохранители творят конкретное Зло.
5.Следовательно, «зачищать» надо отъявленных – «бешеных» и строго бить по рукам новичкам, только потянувшихся к тухлятинке. А рецидивистов, индивидов уже не раз уличенных, но своих склонностей не изменивших (если бы и «изменили», Гюнтер им не поверил бы всё равно), надо брать под контроль, поддерживая в них достаточный уровень страха.
6.Ну, а если ты берешь под контроль Рецидивистов, то почему бы этим контролем не воспользоваться? Не во вред обществу, но себе во благо? Общество, конечно, против самого такого факта, и привлекло бы к ответственности подобных деятелей. Но это только в случае, если «деятели» сами потеряют нюх и измазюкаются в каком-либо конкретном криминале. А так, - эта деятельность ближе к инсайдерской, кумовству и блату. А разве это настоящий криминал? Это близко к тому, как  чистые белые простыни, становятся серыми не от неряшливой стирки, а лишь от частоты употребления.
7.А Добро, если оно истинно, оно в душе каждого. И не изыдет, от того, что некий пакостник будет не посажен, но морально зажат, и, получая регулярно по рогам, выдаёт некоторые фотографии, документики и прочую устную информацию об алчущих замараться в том же дерьме, где сей индивид и пребывает. А посадишь такого, запуганного, но не исправившегося (еще раз: большинство преступников неисправимо, это – порода такая!) то его место займут уже двое-трое не пуганных, а от того более пакостливых и банально опасных.
Вот так. С тех пор Фридрих и Гюнтер занялись регуляцией численности криминальных стай, сортируя их по масти и повадкам. Не забывая о своей пользе. Во исполнение своих законов, своего общества «на двоих». Кстати, тот чиновник-педофил остался на свободе, но уже со знанием, что определенные люди о нем в курсе, а это не очень уютно. И вот – благодаря таким вот, «оставшимся на свободе» свободно пастись, набирая жирок до своей очереди заклания, карьера Гюнтера пошла в рост. Так же как и благосостояние Фридриха – какая еще «карьера» может быть у бывшего осужденного и заключённого?

*

В дверь постучались и, получив разрешение, в неё вошел Ваня, неся перед собой тяжелый поднос, уставленный всяческой снедью с альпийскими вершинами пары высоких бутылок.
Фридрих встал и представил их друг другу, хотя, друг о друге оба были изрядно наслышаны и знакомы по фотографиям и видеокадрам. Гюнтер почти официально, пожал руку Немецкому Ване и поблагодарил за спасение Фридриха. Добавил, что у других представителей власти будут вопросы, но он их, если не снимет сам, то сгладит до минимума.
Ответ Вани был исполнен еще большей дипломатичности, но с попыткой расставить все точки. Хотя без многоточий не обошлось – все-таки встречались представители двух разных миров и в непривычной для себя роли, по крайней мере, Гюнтер.
Немецкий Ваня взял руку полицейского и крепко со значением пожал ее, обхватив двумя ладонями:
- Герр Кугель, я очень рад нашему знакомству. И поверьте, - со своей стороны я сделаю всё, чтобы не навредить вам. Если надо, - даже в ущерб себе. Но между людьми я ценю искренность. Именно между разными людьми из разных кругов. Именно подобное общение представляется мне наиболее интересным и взаимообогащающим, в духовном смысле. Те, кто ищет наживы, как правило, барахтаются в собственном круге и всё, что случается с ними - приходящее извне их мирка - представляется им карой небесной.
- Я уважаю Бога. Русская тюрьма научила меня, что каждый твой поступок, нет – каждый твой скрип, взгляд, вздох будет замечен. И не просто услышан, а учтен. И повлияет на твою судьбу непременно. Поэтому я буду говорить честно. Я хочу вашей дружбы и вашего расположения.
 Но есть закон, и есть репутация. Поэтому с вами я рассчитываю просто дружить, а дела вести – с Фридрихом.
 Гюнтер и Фридрих  переглянулись, обезоруженные таким напором и откровенностью.
- Я рассчитываю на ваше понимание. Только оно и способно породить дружбу. Потому, что, понаблюдав за вами, за вашими отношениями, я решил, что даже то малое, что я увидел, говорит, о том, что наши миропонимания близки. Нет, - я не заглядывал на ваши кухни и в ваши спальни. Ваше прошлое красноречивее парадных портретов и сплетен.
 И вот я начал подумывать, как бы мне с вами сойтись. Тем более, что обо мне полно ужасных слухов, большей частью мною самим и нагнетаемых. Мне полезна подобная репутация. У меня много информаторов, даже там, где вы и не предполагаете. Я имею в виду не верха, где замаранных ручканьем с криминалом много больше, чем кажется. И  не  у  моих яростных и бескомпромиссных врагов - албанцев, косоваров, некоторых турок…
Как-то однажды ко мне, почти случайно, попала информация о планах Албанцев. Я заинтересовался и решил покопать глубже. И вот что выяснил.
 На эту албанскую банду вышли некие богатые мусульманские структуры. Какие точно - не понять. У них там все как в русской матрешке - второе с третьим, а пятое в первом. Им нужна была некая документация. Они дали предоплату и снабдили информацией, в которой прослеживалась линия, проходящая через господина Йенса и его таинственного американского друга, некоего Кейна Элдриджа.
 Албанцы не раз улаживали свои дела и решали конфликты через вас, Фридрих. Они знали о вашей связи с Йенсом. И они решили использовать вас как проходную фигуру. Они заранее предполагали запугать, а может, и покалечить вас, Фридрих. Цель: выйти на связку Йенс – Элдридж и взять какие-то известные и интересные им каналы под свой контроль. К тому же, подмять под себя Йенса – это подмять под себя криминал значительной части Германии.
 Конечно, они излишне самонадеянны, считая, что в старушке Европе всё так просто мнется и подгибается. К тому же теперь здесь – мы. Я их еще не раз разочарую. Но планы  их были такие.
 А мне не был нужен Йенс. По мне, так он уже отыгранная фигура. Фигура на заклании. Я и так с ним достаточно знаком. А вот меня заинтересовали вы, Фридрих, ну и, конечно, ваш друг детства, вы – Гюнтер. О вас Албанцы были не в курсе.
 Я говорю – уровень детской футбольной  команды. Всё нахрапом и наскоком. Но скоты жестокие, - все лишнее отрезать, во все дырки оттрахать, это у них разминочка только.
 Самое страшное – они готовы отбирать у нас наше Будущее. Да, - насильно сажать на иглу малолеток, трахать и развращать наших детей, запугивать и опускать наших мальчиков. Из них уже не вырастут воины и матери. В общем, мы для них стадо на, если не завоёванной, то ничейной, пока, территории. Она такая и есть, пока власти не поймут, что не только «святое место», - но и «гнилое место» пусто не бывает. Либо контролируемая «своя» преступность, либо дикая «чужая», без всяких пределов.
 Я и мне подобные, какие мы ни есть, а выросли в среде, где не все христианские ценности похерены. А эти индивиды знают одно: либо ты, либо тебя. И примитивную пользу – пожрать самому, а, что осталось, в дом приволочь, чтоб всему выводку хватило, а рожают они много.
 Здесь их приучили, что в жизни главное успех, а успех для них это успеть пожрать сегодня. Потому как неизвестно, когда будет следующее сытое «завтра». Да и будет ли вообще. А тут для них открытие – в жизни главное успех. А успех это деньги, то есть гарантия пожрать завтра. Всё.
 И вот выходит такой человек из джунглей, садится на берегу океана, а мимо проплывают мешки с деньгами. Танкеры, сухогрузы, круизные лайнеры. Почему бы их не взять? Там же только рыхлые неповоротливые людишки, которых в их деревне давно банально сожрали бы – ни на что другое не годных…
 Или вот: спускается человек с гор, а там, на равнине понастроены искусственные многоэтажные горы и бродят среди них отары денежных мешков и почти без охраны. Почему бы не пойти и не взять их? Как он берет себе барана из своей отары, чтобы покушать…
Их не переучишь. Если их и перевоспитывают, так это только мне подобные, кто проповедью, кто палкой, втихую за углом. А они слушают и смотрят телевизор, а там твердят: «В жизни главное – успех, успех – это деньги»… Они – мои враги. И те, кто внемлют, и те, кто твердят. Надеюсь, что и ваши.
Я решил влезть в их игру и не допустить усиления своих врагов. А сделал это таким не прямым способом, чтобы выглядеть справедливым и защитить пострадавшего – Фридриха. Честно и откровенно: ради встречи с вами, Гюнтер. И обоюдного вашего дружеского расположения.
- Да, и, правда, - не бежать же вам в полицию, с эдаким бредом. И откровенность за откровенность. Исключительно на словах, я бы вам не поверил, – признался Гюнтер.
- Моё столкновение с косоварами, с албанцами – неизбежно. Всё идёт к окончательному решению вопроса.
Они озверели, ища предателей у себя и погромщиков вне. Я вывез Фридриха, подальше от греха, из Германии, и не для какого-то торга. О Фриззи знают очень многие из оставшихся в живых….  А в живых осталась, как ни прискорбно, большая часть населения Албании и Косово.
 Я искренне сожалею, но это так. А здесь, в стороне от больших дорог, в укромном старинном Замке, в уютном светлом лесу, под юрисдикцией Чехии, в компании замечательных спортивных парней, да со складом оружия – всё же спокойнее. Как вы считаете?
- Да, здесь удобно. Хороший персонал у вас. Чисто, аккуратно. А блюда какие! Тут у вас откармливаются, наверно, на год вперед!
- Да – лучшая здоровая часть немецкой, русской и украинских кухонь. Моя давняя подружка здесь за повара. А одноклассница – за врача. Сестра сотрудника за медсестру. У нас чужих людей нет. Разбавляем мужской клуб понятливыми женщинами.
- Да… И все ж - таки. Что вам конкретно нужно от нас? Ну, поможем – предупредим когда, по памяти долга. Не в коррупционно наглую же связь с вами вступать! А своих коллег я предавать не буду.
- Предавать не надо, направлять надо. Знакомить надо... но не со мной. Есть приличные, не замаранные люди – не как я, увы…
- Так что же вы ждете от меня, меня как полицейского?
Ваня встал и, пройдясь до двери, обернулся и сказал:
- Я хочу, чтоб Вы мной управляли.

*

Болезнь Цивилизации – Одиночество. Плата за консолидированный успех. И будучи Цивилизованным человеком, невозможно избежать этой болезни. И очень трудно излечиться. Забыться можно,  излечиться – нельзя.
 Можно спрятаться, можно уйти. Можно уйти через обретение друга, то есть уйти из одиночества через одиночество другого, разрушая его. Можно: плодиться и раствориться в семье. Можно спастись от одиночества, отдаваясь любимому делу, через создание неких производных себя.
Но есть еще две редкие породы, породы сильных и отважных. Одни обретая волю, созидают мир под себя, другие, ощутив в полной мере свою одинокость, отваживаются остаться один на один с Богом, и, бесконечно вглядываясь в Него, полнить Им = себя… И Его – собой.
Фридриху казалось что феномен «Вани» родился из одиночества, воспринимавшего мир как враждебный, который надо побеждать.
Ване нужна была опора... Её не было вовне. Он выпестовал её в себе сам – стержнем. И назвал её «Р-у-с-с-к-о-с-т-ь».
Последние встречи развеяли излишек тьмы, от чего фигура Немецкого Вани, став менее загадочной, не стала менее завораживающей в своей умудренности и наивности одновременно. Но, проведя бессонную ночь, Фридрих решил, что с Ваней стоит сотрудничать. Даже на таких экстравагантных условиях Безумной Откровенности, настолько безумной, что даже крайний цинизм мерк на её фоне.
Проснувшись, Фридрих огляделся. Рядом вдыхал ароматы леса у открытого окна друг Гюнтер, и прихлёбывал утренний кофе. После разговора с Ваней Гюнтер, проснувшись,  всё еще пребывал в некоторой задумчивой растерянности, если не сказать – депрессии.
- Ваня, Ваня… Мне даже сон ночью нынешней привиделся. А я давно сплю без снов.
- Это действует лесной воздух. Поверь, Гюнтер.
- Мне приснился улыбающейся хитро гном. Который, подмигнув мне, убегает. А вернувшись, ведёт за узды прекрасного коричневого коня, огромной стати, с литыми мышцами, гордого в холке, и, протягивая поводья, говорит: «Дар тебе, - управляй!»
Сел я на коня и поехал. Вдруг, он сворачивает в лес, и рысью - без тропы, через кусты, меж деревьев. Я рву поводья, пытаюсь повернуть его обратно. Никакого толку. А ветки мелькают - только уворачивайся. Я коню кричу: «Тпру! Стой!». А он мне и отвечает человеческим голосом: «Так короче!». И тут здоровенная ветка хрясть мне по лицу.
И я проснулся. Проснулся на полу, рядом с кроватью.
- Образно. Этот сон тебе пророчит Прекрасное здоровое Будущее - девственный лес, могучий конь…
- Я не падал с кровати с детских лет! Я свалился как задёрганный, искрутившийся ребёнок…
- Да, это от неразрешимости бытия. Хочется, можется и, кажется,  что сделается – а не дают! Решайся Гюнтер, я вижу прекрасные перспективы. А ветками по лицу… я их буду брать на себя.

*

Во время прогулки по ухоженному лесу в кармане Гюнтера раздался звонок. Он достал сотовый, поздоровался и что-то выслушал, не перебивая, а повернувшись к Фридриху, сказал:
- Мне срочно нужен Ваня.
 Когда они нашли его в гараже, то Кугель без обиняков выложил:
- Мне только что позвонил  коллега и сказал, что некий Филипп Розенберг – финансовый советник, аферист, человек близкий Александеру Йенсу – сообщил властям, устно и письменно, о том, что стал случайным свидетелем  штурма – иначе не назовешь! – цехов законсервированного завода, выкупленного представителями албанской общины, – это там, где держали Фридриха. Одного из нападавших гражданин опознал как Йохана Бергера, известного в криминальной среде под кличкой «Немецкий Ваня». Так же, если делу будет дан ход, попросил охранить его по программе защиты свидетелей. Потому как Ваню он жутко опасается.
Ваня, что вы на это скажете?
- Я скажу, что Йенс все-таки увязал свои интересы с интересами Албанцев и Косоваров. Только теперь эти дикари не под ним, а над. Хотя сам герр Алексадер, верно, думает обратное. Йенс давно опасается моего расширения. Теперь, когда у него «иноземные боевые отряды» в помощь, он решил, что меня не боится и свалит меня. Аккуратно и культурно, как всегда.
В это время в кармане Гюнтера опять подал голос телефон. Отвернувшись и тихо поговорив, он повернулся, весь светясь помолодевшим лицом:
- Представляете, какое совпадение, – герр Йенс одновременно наехал и на моих новых американских друзей! Они настоятельно просят содействия в разрешении конфликта. Причем,  неординарным способом. Ну, что вы думаете, герр Бергер?
- Я предпочитаю просто «Ваня». Я думаю, у Йенса окончательно сорвало планку от ощущения своего всесилия. Я готов решить этот вопрос.
- Так, что? Едем в Германию вместе?
- Да, едем. Только сейчас Фридрих пройдёт в дом и позвонит с домашнего чешского номера герру Йенсу, расскажет ему, обливаясь слезами, историю чудесного своего спасения. И попросит о личной встрече – для решения неких спорных моментов своего покровителя  со своим спасителем, в любом людном месте, сегодня вечером.
- Хорошо. Я уже иду в дом.
И Фридрих уже было направился в дом, как услышал вопрос Гюнтера Ване:
- А что вы, собственно, собираетесь сделать? Плюнуть ему в морду или пожать руку?
- Я собираюсь его убить.


Глава Десятая.
Москва – Сибирь.
Теплые истины.


Во исполнение Диминого плана, Егор в сопровождении Шульмана чуть ли не пешком добрался и пересек МКАД. Далее, на попутках, уехали в Ивановскую область, где Егор сел подсадкой на полустанке в поезд, идущий до Омска.
Егор ехал по какому-то криминальному каналу отправки людей и грузов в Германию. Он был снаряжен одной, но очень важной писулькой от имени криминального авторитета Сергунька и словесной информацией от Димы Шульмана. Также при нем был свой ноутбук и наследство покойного Мальцева: документы, деньги и, конечно, «Изделие».
Так что, он, довольно состоятельный пассажир, но с внешним видом заблудившегося рыбака, в одежде соответствующей занятой им третьей багажной полке купе. Остальное место в купе, то есть само купе занимали две сердобольные бабки, везущие на каникулы двух внуков и двух внучек.
К нему, сирому безместному, относились с активным сочувствием. После каждой трапезы подсовывая ему наверх какие-то куски, и хоть ели они с детьми не много, зато часто и подолгу. Но весна была затяжной и жара не донимала, а сухощавая комплекция позволяла даже с неким, пусть и извращенным, если смотреть со стороны, комфортом устроиться и  на выделенной проводниками территории, и даже включать ноутбук.
Егор вспоминал все фразы, все намеки, интонации и полутона. Все было опасно и красиво, но сомнительно – очень сомнительно. Ощущение, что, если его не предали, то  вдоволь с ним наигрались – не уходило, как ни уговаривал себя Егор унять паранойю. Решил оставить свои сомненья как есть, и засунуть их подальше. Всё равно – опасность его ждала на западе, он же ехал на восток.
Шульман давно использовал свои журналистские связи в личных целях. И, приговаривая: «ни от сумы, ни от тюрьмы…», скорешился наглухо с авторитетными уголовниками. Может, они и держали Диму за чудика, но потихоньку сами стали пользоваться его связями в среде электронно-технической интеллигенции.
 И вот Егор ехал в небольшое село на северо-западе новосибирской области, от которого ближе до Омска, чем до Новосибирска, чтобы уже оттуда двинутся на запад. Он пытался представить, в каком виде будет осуществляться его переброска, но додумывался лишь до вызывающего содрогание видения: ему делают укол, кладут в морозильник, а оттуда, замороженного до деревянного стука, покрытого изморозью, запихивают в «шаланду» между говяжьих полутуш.
 В который раз, рассматривая карту и представляя все предстоящие тяжкие пути, Егор обратил внимание но то, что та деревня, в которую он едет, вполне возможно, находится совсем рядом с усадьбой Фальшивого деда. Где кроме мутного старикана  и его оголтелого выводка проживала летом хорошая девушка Оля.
Логово деда в другой области, и нет на карте заметных меж селениями дорог. Но так кажется рядом, если через лес... Из леса Новосибирского в лес Томский. Верно, ведь, что местное зверье и не догадывается и, быть может, очень удивилось бы, узнав, что состоят они на учете при разных департаментах. И, что, порой, чтобы соблюсти «их интересы», инспекторам природохраны приходится общаться друг с другом, через тысячи километров - через Москву. И бесконечно далеки они друг от друга по всем бумажным понятиям. Хотя, если по лесу пройтись, так, может, и до обеда поспеешь.
И взяла Егора тоска. Тоска безадресная, а значит – вселенская. Всё – человеческие лица и природные явления, каждая деревяшка, каждый листочек – всё сочилось тленом, истончалось в небытиё. И он, весь такой одинокий на третьей полке, в поезде,  идущем в чужие края. Края, где он был. Где ничего не захотел понять, и всё, и всех оплевал. А всякая вселенская, безадресная тоска,  усиливаясь длительным  бездельем и глупым, от безделья же, самоуглублением,  выворачивалась и искала  конкретного адресата приложения себя. И если такое случалось, то  чаще всего это лицо было противоположного пола. А в случае с Егором, что даже вполне вероятно, – это была девушка. И, скорее всего, её звали – Ольга.
Так до самого Омска Егора давила тоска и грыз стыд. Добравшись на автобусе до села и вручив писульку в руку бородатого, но молодого человека по фамилии Камарин  и кличкой «Камарин Сын» он услышал в ответ, что надо бы погодить несколько дней. Идет  исполнение срочного заказа. В случае с Егором, а впрочем, как и с многими другими путешественниками, это значило - пить водку.
Тут же рядом, на завалинке соседнего дома, нашлись страждущие собутыльники. Которые, оценив его походный наряд, выглядевший на их фоне фрачной парой с кроссовками, направили его на путь приобретения «благородных напитков». Местных настоек «от бабушки Маруси», которыми в розницу банковал её сосед. Она нынче такой мелочью не маралась.
Напитки были приобретены и тут же, на завалинке распиты. По ходу распития возник разговор о женщинах, о строгости местных и разврате городских. В развитие темы начались описания как местные прошмандовки бегут в город от нестерпимости местных нравов. И там становятся шикарными давалками, за которыми городские ёбари в очередь выстраиваются.
 Ване стал противен этот пьяный базар. Его тема показалась нестерпимо оскорбительной, ведь за словами местной пьяни ему всё явственней и живей представлялась прекрасная девушка из тайги. Он не заметил, как насовал тренделей собутыльникам, и стоял один средь улицы, размахивая по сторонам руками. Пока один из поверженных собутыльников не очухался. Сбегал в огород и, вернувшись, огрел Егора дрыном по башке.
Очнулся «рыцарь» только утром, на крытом сеновале Камариных, с двойной болью в голове. Но проснувшись, твердо решил, пока не опохмеляться. А пошёл к хозяину и затребовал найти ему срочно проводника за хорошие деньги. Чтоб тот отвел его лесом в соседнюю область.
 «Камарин сын» немного удивился такому заказу, но послал пацанву в розыски подходящей кандидатуры, по нескольким адресам. Егор отчего-то молчал о точном месте своего путешествия. И пытали его хоть медленно и как бы ненароком, а время тянулось.
Провожатого всё не было. Егор уж собрался сдаться и, отказавшись от своей затеи, пойти опохмелиться. Но стоило ему встать и, уходя, ляпнуть: «да, не придется мне нынче увидеть Фальшивого Деда», как тут же получил кружку холодного кваса в руки, и пред ним, как «из ларца выпрыгнул», предстал проводник с услужливым взглядом.
Пока шли по лесу протоптанной тропинкой, проводник все норовил допытаться, как городской, издалека приезжий, прознал про Фальшивого Деда. Скупые ответы Егора только полнили завесу тайны над личностью приезжего. А где тайна, там и  уважение.
Дорога оказалась неожиданно легкою и, сделав лишь один привал, они прошли «почти как по прошпекту», - не влезая ни в завалы, ни в болота, ни в кусты, - до усадьбы Фальшивого Деда.

*

Егор ждал, что его погонят прямо с порога. Но конюх с егерем ему улыбнулись, поздоровавшись и забрав чуть ли не под руки его проводника, увели того куда-то в  хозяйственные постройки.
Егор ступил на крыльцо. Ему навстречу вышел  Андрей Петрович, бывший следователь, руководитель ЧОПа ныне, и, поздоровавшись, провел внутрь. В большой комнате за столом сидел еще правнук «патриарха» - Егор запамятовал его имя, - водитель-посыльный при Андрее Петровиче, и сам Дед во главе. Пили чай с пирожками.
 Егор, поздоровавшись, встал. За стол не садился. Дед молча кивнул головой, приглашая к столу. Тут Егор, мысленно плюнув, расхрабрился и сел рядом с дедом и, не притронувшись к кружке, тихо сказал деду:
- Серафим Савельевич, я в свой прошлый приезд, кажется, себя не так повел. Вы, уж, не держите зла.
Дед не глядя на него, допил чай из кружки, отодвинул её и наклонился к Егору, на Егора не глядя:
- Не пойму я – что ты там про себя бормочешь? Да и за столом мы не одни. Скажи, чтоб люди слышали. Скажи: «прости, дедушка, дурака городского неумытого». А мы уж подумаем, как дальше с тобой быть… Ну?
Егор прокашлялся, чувствуя себя нашкодившим третьеклассником перед коллективным лицом педсовета и, вибрируя голосом, громко произнес:
- Простите меня дурака, люди добрые…
Дед подначил, непонимающе:
-  Ну? Какого, такого «Дурака»?
- «Неумытого, пакостного – городского»…
Дед подлил себе в кружку еще чайку и, хлебнув, удовлетворенно сказал:
- Ну, вот - на ночлег тебя уж примем нынче, покаянного. А дальше – поглядим…
Егора будто крылами осенили:
- А не скажете, где Ольга? Можно ли её увидеть?
Дед промолчал. За него ответил Андрей Петрович:
- Ольга – уехала в город.
- А когда будет?
В ответ молчание. Да, значит, строго здесь с обещаниями. Обещали ночлег – пожалуйста. Но никто бесед задушевных и прочего участия пока не обещал…
Когда чаепитие закончилось, Егор со всеми вышел на двор. Андрей Петрович, закурив, направился к своему «УАЗу» и сын его, водитель, следом. Егор чувствовал себя в одиночку рядом с дедом очень неуютно и поэтому рванулся за отъезжающими, как за спасательным кругом.
- Вы в район? Подбросьте, пожалуйста, поближе к военной базе. Где мы снимали фильм.
Андрей Петрович, не раздумывая, махнул рукой, соглашаясь.
Как выехали со двора Андрей Петрович скала Егору:
- Да, дед наш строг. Но и вы, тоже. Знали бы, сколько вопросов мне бывшие коллеги задавали. Да ещё ФСБ, да ещё другие личности… Мальцев, конечно, рассчитался. Финансовых претензий нет.  Но деда забыли. А к нему не с деньгами надо, а с уважением.
 Советоваться с ним надо! Прежде, чем что-то делать здесь. И ведь не понравилось ему что-то очень, а что – даже нам не говорит. Так что ты к нему вечером подлезь с разговорами. Бутылочку возьми, он, может, и не будет, а ты возьми. Бутылка - это не повод для пьянки, а знак уважения и открытости. Попроси совета…
- В чём попросить?
- А хоть в чём, даже абсолютно постороннем. Подай ему знак. Это, как правило игры – ты показываешь своё подчиненное положение, и всё – с тебя не убудет. Зато вход тебе на усадьбу не будет закрыт. Если это тебе, в общем-то, надо…
Перед Егором сразу мелькнуло лицо Ольги и он, не задумываясь, ответил:
- Надо.

*

Егор попросил высадить его, не доезжая до КПП, и намекнул, чтоб не распространялись о его появлении. Потомки Фальшивого Деда были люди понятливые и лишь кивнули серьезно головами. Егор решил зайти и оглядеться со стороны лаза в заборе, проделанного солдатами-«самоходами». Как говорил местный начхоз: весь подобный бардак пошёл при Ельцине, а при Советской власти – ни, ни. Мало что штрафбат светил, так некоторые и пропадали бесследно…
С территории базы раздавался какой-то стук и рев агрегатов, похожий на строительный. Никто не вис на турнике, ни загорал в курилке. Егор решил дойти до источника шума. Шум доносился со стороны рабочей зоны. Егор выглянул из-за ближайшего к шуму пригорка и обомлел. Изрядной части базы уже не существовало. Работали бульдозер и автокран, сверкала сварка, режущая балки и трубы. Все металлическое складировалось и сортировалось, «КамАЗы» - «длинномеры» пока стояли пустыми.
В общем-то, Егор шел сюда, более уходя из под давящей ауры строгого деда. Но все же надеялся поискать, подсмотреть чего здесь. И, если не найти, то понять что-нибудь новое. Его интуиция не давала ему покоя. Или то было действие неявного, но похмельного синдрома? С русскими, наверно, всегда так - ни за что не поймешь, что тебя подвигло на приключения и открытия. Пока не приключится, пока что-нибудь не найдешь. Или пока на голову не упадёт.
Само собой, до Егора давно дошло, что Изделие, с которым он последнее, после Мальцева, время не расставался, было в некоем роде «самопалом», и уж точно – «новоделом». Но был ли Масловский оригинал? И если он был, то где-то в этой тайге и остался. Но поспешные работы на базе тревожили и как-то естественно связывались с Егоровым побегом от всех – и от неизвестных преследователей, и от дружеских объятий Михаила Федоровича.
Егор побрел  лесом к усадьбе Фальшивого Деда.
Придя на двор, Егор помылся в теплой бане. Отдышался от монотонности ходьбы. Да и выпил дорогого «вискаря», прикупленного у егеря, - гоняя остаток. Да и для храбрости. После, взяв бутылку, отправился на поклон к Деду.
Вечерело. Дед сидел на завалинке покрытой медвежьей шкурой и, оперев руки о посох, пялился куда-то в темнеющую даль. Егор аккуратно присел подле и глубоко, слышно вздохнул.
- Да, красота.
- Конечно красота, вот конюх Федька и загулял с кобылицами – не видать.
- Серафим Савельич, может, выпьем… конюх и придёт.
- Да, у Федьки нюх на это дело, - пошарив левой рукой под медвежьей шкурой, вынул два металлических расписных стаканчика. - Это Степан припрятал, или Семен… Попользуемся. Наливай.
Егор плеснул по половинке. Выпили. Дед крякнул.
- Ничего – берет. Но дюже самогонистая. Ты у Дарьи Тимофеевны в Уклюжниках брал?
Егор достал бутылку, вгляделся в этикетку, на пробку только что вскрытую. Поискал глазами  и другие признаки самопала – ничего не увидел, понюхал и прочитал:
- «Мэйд ин Скоттиш». Написано – Шотландское.
- Я ж и говорю: у Дарьи Тимофеевны куплено.
- Обманули, значит. Я платил как за Шотландское Виски.
- Никто тебя не обманул. Это у нее на полке всё перепуталось, что в голове. Где шотландское, а где её. Один черт, одна зараза, и вкус один.
- Вы меня простите, дедушка…
- Да уж прощен пока.
- А я еще Павлу наговорил всякого.
- Павлу что с гуся вода – почти блаженный. Это я обидчивый. По молодости так шибко обидчивый был. Обижусь, порой, на человека, а он, глядь, и из лесу не выйдет никак.
- Это когда – «по молодости»?
- Это, когда деньги были орлёные, да золотые. Ты зубы не заговаривай, это без тебя они не болят. Что – на Ольгу глаз положил?
- Положил... Да я женится готов.
- Оставь, парень, - ты пока еще хвостик куцый. На словах ты льстительный, а дел за тобой не видать пока. Ладно – еще по маленькой, и – спать.
Егор налил, но прежде чем выпили, Егор решил рассказать, - на всякий случай:
- И базу, вот, разбирают. Это вы, дедушка, вояк прогнали или их самих совесть заела?
Дед насторожился:
- Это ты о чём?
- Ну как же. Вы разве не в курсе о базе, вам соседской? Сняли охрану, разбирают цеха, вытаскивают трубы…
Дед поднялся, виски выплеснулось из стаканчика, лицо сделалось гневное.
- Что ж ты раньше, сразу не сказал?! Что еще увидел?
- Я думал вы в курсе. А машины уже стоят. Завтра, наверно, вывозить будут…
- Так, ложимся спать. С утра поедешь со мной инспекцию наводить. То полвека под боком гадили, а то враз и втихую от Серафима улизнуть захотели. Посмотрим…

*

Еще затемно Егор был разбужен егерем. Тот спросил как он на лошади, - не свалится? Егор заверил, что не свалится. И так втроем – Дед, егерь и Егор двинулись по тропинке в лес. Егору через некоторое время показалось, что свернули они немного не туда. Спросил. Оказывается, ехали они не на базу, а на Леспромхоз, к Степану Алексеевичу, чтобы придать дедовым действиям вид законности.
Степан Алексеевич, разбуженный, дед не предупредил его, не доверял он телефонам, без споров принялся собираться, но настоятельно просил поведать – что случилось? Сообщение о том, что разбирают воинскую часть не вызвало в нем никаких эмоций. Добавление, что разбирают базу в его лесу, тоже не взбудоражило его. Да, лес – его ответственность... он согласен, а база – не его. Тогда дед надавил на чувство справедливости, сказав, что, покидая Германию, наши все побросали, оставляя все немцам и американцам, а тем мало того - еще компенсации цыганили. Что, чем мы хуже Американцев? Степан Алексеевич, сказал, что не хуже и, посуровев лицом, двинулся первым на выход.

*

Колонну встретили на выезде из леса. Степан Алексеевич выбрался из своего «УАЗа» в долгополом плаще и фуражке защитного цвета. Подняв останавливающе руку, двинулся навстречу головной машине. Весь он был похожий на командира Великой Отечественной.
Вышедшему навстречу капитану в камуфляже он начал объяснять про арендные отношения и не удовлетворенные претензии от природоохраны. Потребовал разгружаться и не трогать имущества, пока он не увидит письменного приказа от «лесного» департамента области. Капитан выслушал его и, послав на три буквы, забрался обратно в «КамАЗ».
Мотор «КамаАЗа» взревел. Тогда все сидевшие в «УАЗе» вышли и встали рядом со Степаном Алексеевичем. Водитель головного «КамАЗа» престал форсировать движок. Из кабины снова выпрыгнул капитан, но уже с автоматом. Потрясая оружием, он матерно заявил, что гражданские приказы не для него. А он приказ армейский выполнит, хоть и придется положить пяток лесных кикимор. Дед лишь пошевелил заплечной винтовкой, поправляя ремень, а ему в руки уж вцепились встревожено.  И егерь, и Степан Алексеевич. Так, придерживая деда, делегация ни с чем вернулась в кабину «УАЗа».
Но дед сдаваться не собирался:
- Едем к Семёну, - сказал Фальшивый Дед.

*

Семёна, Степан Алексеевич и Егор нашли уж на машинном дворе. Рядом с трактором. Тот, увидев братца, воздел руки к небу и засеменил навстречу.
- Ой! Гляньте, кто прибыть соизволил! Ой, ты, – курва мохнорылая! В старообрядцы сноровился, перестроечник херов?
- Перестань, по делу я.
- Ага, делами занялся, гляди ты! Небось в дела ударился, как Нюрка до себя пускать перестала. Даже мордою, небось, до нижнего места на понюх не пущает. Верно, говорю? Верно! Бо образ ты имеешь Пиз-до-про-тив-ный !
Звон затрещины, кулаком в ухо, прозвенел на весь машдвор. А дядька Семён только спотыкнулся, да за мочкой уха почесал. Несколько десятилетий тренировочных оплеух даром не прошли. Он подошел к ангару, поднял черенок от лопаты и проговорил себе под нос:
- Как её, говоришь звали? «Э-ска-ла-ция»? - Повертывая черенок в ладонях. Но тут же, сзади получил добрый подзатыльник. Такой, что кепка улетела с башки метра на два. А, резко обернувшись, злой, сразу подобрел лицом.
 Передним стоял Фальшивый Дед. Невидимкой прошедший под их словесные прения. Семен Алексеевич поднял кепку и спросил у брата, уже без всякого ёрничества:
- Говори, что за дело?

*

Дело решилось без наскока, крестьянской хитростью и дефицитом проезжих дорог в их местности.
У мостика через ручей поставили трактор, якобы поломанный. А в воду, рядом с мостиком, понасыпали всякой острой окалины. Когда колонна подъехала. то на мат капитана пахарь с поломанного трактора лишь разводил руками.
Машина пошла вброд с крутого бережка. И, пшикая распоротыми шинами, там и осталась. Вторая машина попробовала с другого боку проехать – результат тот же.
 Военные бросились подсоблять ремонту трактора, прогнав пахаря пинками от его агрегата. Завели, отогнали в сторону.
Колона трогается. И под первой же машиной мостик просто рассыпается на составляющие. Машина ныряет вниз, меж бетонных остов моста. Вот теперь, без спец. техники  - никак. В колонне есть кран, но ему не подъехать. Нужно вызывать помощь с другой стороны речки.      
Капитан матерясь, схватил тракториста за шиворот и потребовал гнать до ближайшей мех. базы, плюя на экран мобильного – сотовые здесь не брали.
Только они уехали, как к военным подрулил мотоцикл Урал с коляской. В которой сидела милая старушка по имени Дарья Тимофеевна и какой-то заскорузлый старичок. Слово за слово, начальства нет  – появился из коляски самогон.
Да такой забористый, что сморило скоро бедных солдатиков.
 Уехала мотоциклетка.
Зато приехали  другие машины, а с ними два автокрана. Егор тоже был там и каждую трубу каждый кусок металла осматривал в процессе выгрузки – погрузки. Интересное, не понятное – снимал на сотовый. Позже мужики по его снимкам вырежут примеченные места.
Управились не так, чтобы быстро, но уложились до захода солнца. А, тем временем, тракторист так неосторожно быстро гнал на своем «Феррари», что слетел на «крутом» завороте с лесной дороги. Откуда выбрался быстрей капитана и скрылся в лесу.
Помятый капитан добирался хромыми своими двоими до маш. двора. Маш. Двора Семена Алексеевича, конечно. Он один здесь, еще работающий, на сотню километров вокруг.
 Там его встретили сердобольные женщины и напоили от стресса местной наливочкой, настолько вкусной, что капитан не преминул отведать её еще раз. И еще раз… Утром его вернули к родной колонне. Где он застал спящих бойцов и пустые кузова грузовиков.
Что было дальше - описывать долго и муторно.
 Только через полтора года представители военного ведомства получили две пары, изъятых как похищенные, ржавых скрученных труб. А что делать? В тех широких местах тонны колчаковского золота до сих пор не сыскали, а тут какие-то трубы…
Так смеялись меж собой Фальшивый Дед с родственничками. И Егор был с ними – и испытывал блаженство свершённого общего дела, а раскаяния – ни капли.
И наверно с легкости пьяной попросил слова и выложил, выложил всем собравшимся Деду, Семену и Степану – свою историю, историю этой базы, историю интриги Михаила Федоровича, про фильм и про Изделие.
После чего получил легкий подзатыльник, трепку по плечу и налитую кружку браги. Хотел уже пасть на колени перед Степаном Алексеевичем и просить руки его дочери Ольги, но не успел. Таёжная брага срубила его в сон раньше.

*

А ранним утром он проснулся не разбуженный требовательным солнечным лучом, он проснулся, почувствовав, чей-то пристальный взгляд разглядывавший лицо, а через него – душу, беспечно раскрытую спящим телом.
Напротив него сидела старая женщина и подтирала слезы из широко открытых глаз кончиком платка.
- Здравствуйте, – не найдя ничего более подходящего, сказал Егор. И только сев на кровати, окончательно понял в свете утреннего солнца, что это не приведение. Что-то неуловимо знакомое было в лице этой женщины.
- Здравствуй, внучек. - Ответила бабушка.
Егора бросило в жар:
- А мы, что – родственники?
Она улыбнулась.
- Нет. Верно – нет. А могли бы быть. Твой дед так за мною ухлестывал. Так ухлестывал… Очень ты на него похож.
И рассказала бабушка Надежда о молоденьком командире захаживавшем к ним на хутор, то молочка попить, то самогону прикупить. А потом начали они ходить гулять - то по берегу речки, то в лес по грибы. И, конечно, Фальшивый Дед однажды их встретил, отозвал Егория, сделал внушение. Но чекист не унимался, пришел еще раз. Тут братья и отходили его оглоблями, как будто вора какого. А он, чуть подлечившись, пришел опять. И сразу деду в ноги. Женюсь, мол, дедушка – благослови. А тот, на удивление, не стал кочевряжиться, согласился на свадьбу. Но только срок назначил на осень. Не получилось. Сначала случилось ЧП на объекте, а потом его срочно перевели в Москву. Обещал приехать, тоже не вышло. Только письма были. Вот и вся любовь.
Рассказывая это, бабушка постоянно промокала платочком сухие глаза. Потом ушла куда-то, а вернувшись, положила ему на колени большой коричневый, бандерольной бумаги, пакет.
- Вот, это он моей матушке оставлял, незадолго до отъезда в Москву. Просил мне не давать пока. Говорил, что расправится с делами и заберет меня в Москву. А это, говорит, родилось в тайге, пусть в тайге и останется. Не детям, а внукам нашим, говорит, передайте, когда они в разум войдут. Вы, говорит, дольше всех, верно, проживете. Не прожила мама дольше всех… Мне отдала перед смертью, а я и не заглядывала. Сказал Егорий внукам, значит внукам…
- Обманул, значит, вас дед мой… да, точно это генетически заложено: нашей семье – вашу обманывать…
- Да, не обманул. Думал он, в Москве в рост пойдёт. А его в кандалы – как «врага народа».
У Егора отхлынула кровь от головы, он ничего не понял.
- Какой «враг народа», вы что, считаете, что он сидел? Да это наврали вам. Или он сам…
И тут Егор вспомнил, что дед пару раз упоминал о каком-то «опыте Северной Командировки». Проскальзывало в разговорах: «по опыту Северной Командировки», или «Когда вернули меня из Северной Командировки, меня сразу в тыл к врагу отправили.                Так что Москвы военной я и не видел»…
Пока Егор барахтался в нахлынувших воспоминаниях, женщина грустно разглядывала его:
- Ты почитай, внучек. Я к тем бумагам, что он передал, его письма добавила. Почитай, может, поймешь что. Только на них, на многих, нет обратных адресов. Их его друг Миша, с оказией, пересылал.
«Ну вот – и Михаил Федорович тут как тут. Не оставляет он меня в покое, неугомонный».

*

«Надо возвращаться. Надо возвращаться», - ближе к обеду решил он, бродя бездельно по двору. И только подумалось, как позвали с крыльца дома. Звонил Камарин сын, звал назад – готовится к «дороге дальней».
На этот раз вышли провожать по- человечьи. И дед с бабушкой, с дочками, которые тоже – бабушки, и дворовой люд. И чарочку легкую, на дорожку не спотыкучую, поднесли. И Фальшивый Дед похлопал по плечу, провожая, просил передать «Мишаньке» что зла боле не держит, но впредь, чтоб предупреждал загодя. Дальше всех, до опушки, проводил Степан Алексеевич. Вручил карту с местной топографией: «чтоб больше не блукал». И вспомнил он тут  о человечке странном, заходившим недавно в леса. А кто такой? Не от дяди Миши ли, того, что Дед с Егором поминали?  А не врагов ли его?
Егор, уже ступив с порога, спросил про Ольгу. А ему в ответ, что не хочет она его пока видеть. Но ступай, мол, с добром, - все сладится, может. Заезжай к осени, если не забудешь.
Уже такие, не вполне ясные слова были Егору окрылительными, и более двух часов он шагал бордо, узнавал дорожку с первого пригляда и не сверялся с Шульмановским компасом. «Все будет теперь хорошо, - мысленно твердил он себе в такт шагам, - все будет хорошо и изменится мир к лучшему прямо с понедельника. Прямо с понедельника и начнем. Прораб Колобов».
Немного притомившись, решил присесть на природе, отдохнуть. Сверился с направлением по компасу, по карте местной топографической выданной Степаном Алексеевичем. До села оставалось совсем немного. Егор решил посмотреть бумаги врученные бабушкой Надеждой, - в доме у Камарина раскладываться не хотелось. Набрал валежника, соорудил костерок, засунул в угольки с краю фляжку с чаем, ветчинки вынул с хлебушком и малосольными огурчиками – красота! За нехитрой трапезой, достал пакет, разобрал листы, как видно написанные очень разными людьми в разных же обстоятельствах. Но не успел он прочитать и пары страниц, как его сморило в сон. Сон светлого дня, с чайной горчинкой на губах.
 Был то – то ли сон, то ли видение. Вставали картинки с листов пожелтевшей бумаги, выплывали маревом из документных листков, только, что им читанных. И сплетались в Историю…

*

« Комроты Колобов Егорий ходил по территории лагеря смурной и задумчивый. Зеки заканчивали настил крыши над очередным бараком. Весело и бодро. Под звуки марша из репродуктора: «…я другой такой страны не знаю…». Даже последние замухрышки и доходяги тянулись поспевать за «свеженькими», только что с воли прибывшими. Вот, что творит дополнительный кусок хлеба и Весна.
Весна, птички таёжные сверестят, cвежая трава ногой мнётся. Но не весело Егорию. Вчера состоялся серьёзный, и в чём-то сильно не правильный разговор. Разговор с Мишей – фельдъегерем.
Миша приехал как всегда ближе к вечеру, полный рассказов и занятных баек, привезённых из разных мест. И прежде всего из Москвы. Из Москвы самые интересные, порой дух захватывающие своей смелостью: о наркомах, их женах, подругах и друзьях.
На этот раз с собой Миша привёз коньяку из столицы. Пили его из стаканов и закусывали вяленой рыбкой. Хорошо!
 И перешел разговор из шутейного, в серого цвета - в слова с потаённым, недосказанным смыслом.
Сказал Миша, что разговаривал с одним важным и очень засекреченным работником наркомата. Разговаривал не в здании на Лубянке, а в скверике. И предложил тот человек, приказал-таки, но хитро, не впрямую, когда по стойке смирно и с отданием чести. Мол: «Есть! Будет исполнено!».  Но так, что и деваться некуда. Исполнять ли, с риском трибунала, или сразу в расстрельный подвал брести… И вот, что конкретно, отбросив недомолвки и хитрости, получается.
Надо устроить побег. Побег подопечным Егорию ученым, и главное – профессору Маслову.
И сделать это должен он, Колобов. Вернее, исполнить первую часть плана побега. Вывести учёную троицу из расположения на ближайшую ровную площадку. Где совершит посадку самолет и унесёт ученых к пункту назначения.
 Одна беда – ближайшая ровная площадка, это поле единоличника старика Двуреченого. Но с ним, Миша сказал, что договорится. А, не договорившись, вполне может статься и не взлетит самолёт. Старик дюже злобен, и выводок у его семейства большой, и все с оружием.
Не знал Миша, что есть в том местечке у Егория тайна. Жила в тереме у старого хозяина тайги его Любовь. И, ну, никак не хотелось ему впутывать семью её в их чекистские игры.
 Егорий не был лопухом. Он давно просёк нравы и неписаные порядки, в той организации, в которой он поначалу гордился служить.
Он чувствовал, видел – здесь Засада. Вся ситуация Мишиного разговора, с первых слов его, была Западнёй. И чего проще, кажется, – доложить по инстанции и умыть руки.
Это затеяно свыше. Или могло быть банальной проверкой. Так и сказал Егорий Мише напрямую, не мусоля робко слова. И добавил, что прежде доложит всё старшему своему командиру.
 Миша в ответ рассмеялся и, дружески приобняв Егория, заглянул ему в глаза. Взгляд фельдъегеря был грустен и по-старчески мудр.
 - Доложить, это долг Красного Командира, но не Чекиста. - Сказал Миша. - Чекист борется с врагом скрытым, и должен сто раз подумать и понять, где враг, прежде чем кому-то докладывать. И помнить, что по-большому счету мы работаем не на органы, а на дело нашей большевистской партии. К тому же скоро все командиры лагеря пойдут под очистку. В органах грядут большие перемены.
А он, Миша, просто спасает друга. К тому же будет Егорию с того повышение. Вызовут его, как бы для допроса и наказания, в Москву. А там он и останется, на новой должности.
- Или с дыркой в голове», - добавил Егорий.
- Возможно, - не стал разубеждать друг. – Для таких, как мы всегда так, особенно нынче. Пятьдесят на пятьдесят. Светлое Завтра горячо светит, можно и сгореть. Но к тому пойми – побег подконтрольный. И светит учёным лишь видимость свободы. Какая, впрочем, и у всех нас…
Транспортируют их в лагерь в дружественной Германии, поводят по городку приметному – смотрите, вы на Западе, на свободе. И тут же упрячут их в лагерь, якобы, подальше от всевидящего ока ОГПУ. От них надо, чтоб расслабились они. Расслабились и раскрылись. И будут с ними работать наши немецкие товарищи. А также надо, чтобы в добрую волю нашей большевистской партии поверил один важный человек, да он сюда приезжал…
- Никола, -  выдохнул тогда Егорий. И заболела по старой памяти голова.
- Ладно, не бери в голову. В общем, здесь всё не так как ты можешь подумать. Здесь всё не так, как кажется... Ну, а мне… Я журналистом хочу стать. Международным. По миру хочу поездить, поспособствовать, так сказать, борьбе рабочего класса. Товарищи обещали содействовать. Пойду учиться… Эх, мать моя!»
Миша заснул тогда, а Егорий всё думал, ворочался. С утра Миша уехал, но обещал вечером заскочить к нему и услышать план по исполнению задания. Говорил, не сомневаясь, что Егорий со всем согласный и готов к исполнению.
И пошел он к Маслову. Решил - выложу всё напрямую. Нравился он Егорию, комроты где-то даже ловился на том, что считал его своим учителем. Внедренный приказом лагерного начальства в жизнь Колобова, этот человек на многое ему открыл глаза. Самой манерой общения, рассуждениями своими, которые по обязанности слушал Егорий долгими вечерами, смыл он грязь и тину с души его, бедняцким бытием забитой.
Выслушал его профессор. И хоть и не сказал ему Колобов, какая их в действительности ждёт «свобода», понял, кажется, всё. Потер лишь виски и, чуть подумав, сказал Егорию.
- Молодой человек, что я вам посоветую… Скажитесь больным. Нет, заболейте. И так, чтобы по-настоящему. Искупайтесь в ручье холодном. Простыньте. И лечитесь. И немного переусердствуйте с лекарством. За запои Советская власть, может, и наказует, но не расстреливает. А я сам переговорю с вашим товарищем. Вы только вызовите меня и уйдите.
- Вы собираетесь отказаться сами?
- Нет, я соглашусь. Этого хотят мои товарищи. Я был так неосмотрителен, что подал им надежду. После той, ну, вы помните, встрече с Теслой…
- А как вы выйдете из лагеря?
- Молодой человек, вам этого лучше не знать. Признаюсь… Хоть это, может быть, глупо… У нас уже всё готово для побега. Но теперь, думаю, от нас не отстанут. Не отстанут никогда и ни за что. Так что, думаю, надо соглашаться с вашим, так сказать, «другом». Судьба, значит, такая. А вы, если выживете - дай Бог! Вы хороший и чуткий человек, только молодой. Вы мне нарвитесь, и Николе приглянулись, помню… Вы дальше не очень доверяйте своему «другу».
Егорий ушел от него, задумчивого зека в новеньком бушлате, чертящего что-то прутиком на песке. Егорий направился на хутор Фальшивого Деда, утверждаясь духом, уверяя себя, что иначе нельзя.
Деда он нашел у сарая точащего плуг. Поздоровавшись, без заминок, сказал ему, чтоб не доверял Мише фельдъегерю. Что втянет он деда, а с ним и его семейство, в очень неприятную историю с возможным побегом некоторых заключённых и посадкой на поле деда вражеского аэроплана. На что дед фыркнул и посоветовал ему не заморачиваться на сказках. Еще сказал дед, что во всём «в курсях», и промашек не будет. И еще посоветовал Егорию топать обратно, до своего загона и передать привет Маслову.
Тут Егорий почувствовал себя маленьким ребенком, мешающимся в делах взрослых. Потоптался на месте, пунцовея от стыда. И чтоб переломить свою неловкость ломанулся в кладовую. Где отпихнув дедовского кума – приживальщика, в наглую, без спроса ревизовал аж две четвертные бутыли самогона. И пошел со двора. Дед ничего не сказал, только хмыкнул в бороду.
Егорий не стал купаться. Егорий не стал простывать. Сведя друг с другом профессора и фельдъегеря, комроты просто запил. Пил, спал, просыпался и снова пил. Опять проваливался в сон, а только открыв один глаз, тут же вливал в себя самогонной мути. Его уже тошнило от одного только вида самогона, но он упорно впихивал, заглатывал рвущийся наружу алкоголь.
Заходили подчиненные, пытались что-то доложить. Вбегали вестовые и посыльные, тормошили, он отпихивался и ругался матом. Вбегали разъяренные начальники, орали и крушили нехитрую мебель. Егорий поворачивался на другой бок и принимался храпеть. Его уже принимались скидывать с кровати и поливать водой. Бесполезно. Он, мокрый, упорно взбирался обратно на кровать и сворачивался калачиком.
Позже он узнал, что произошел побег. Что группа заключённых пошла через болото и след их потерялся. Что на поле Фальшивого Деда был обнаружен самолёт без опознавательных знаков, а рядом с ним тело убитого летчика. Что деду объявили благодарность, наградили грамотой и красными сапогами, правда, после двухмесячных мытарств в подвале областного НКВД.
А много позже, после того как отмотал срок за своё – положенное за пьянство, и, якобы, никак не связанное с тем таёжным делом, уже после войны, на которую он попал сразу из лагеря, он встретил бывшего фельдъегеря. Из разговоров с Мишей, вернее, уже с Михаилом Фёдоровичем, он и узнал о последних мгновениях жизни хорошего человека – профессора Маслова.
Шли они через болото гуськом. Болотная жижа временами хлюпала повыше сапог. Шли по зарубкам, по вешкам, оставленным Фальшивым Дедом. 
Вдруг, Маслов сошел с тропы и сделал несколько быстрых шагов в сторону. Пока грязь не захлестнула его повыше ширинки на штанах. Тут он остановился и обернулся к товарищам. Лицо его было решительным и радостным, как бы немного блаженным. На недоуменные крики его ученых соратников и яростное шипение Миши, Маслов пожал плечами, виновато улыбнулся и сказал: «Прощайте, товарищи. Не могу по-другому…». И, повернувшись, пошел дальше, вглубь.
 Миша, не помня себя, рванулся вслед за ним, но тщетно. Профессор быстро стал погружаться, и слышали все, прежде чем хлипнула прощально жадная болотная пасть, удивлённое Масловское: «Господи…».
 Позже говорили меж собой ошеломленные его друзья учёные, что, в принципе, он был скорее агностиком, чем верующим на это, профессорское: «Господи!». Но это потом. А пока сам Миша, в попытке спасти Маслова, стал потихоньку тонуть, потихоньку затягивала его вязкая пропасть.
 Ученая братия суетилась, подпрыгивала, протягивала слеги, но не дотягивались они. И был бы тут конец молодой Мишанькиной жизни, если бы не появился на тропе, словно леший из неоткуда Серафим Савельевич. Так, по имени отчеству отныне только и называл Миша Фальшивого Деда. При этом почему-то дергалось его плечо и подбородок.
 Миша сказал, что они немного поговорили. Там, «на берегу». О чем именно, Михаил Федорович не уточнял, сказал только, что Серафим Савельевич сжалился над ним и кинул на него петлю аркана, но лишь когда он уже стал прихлебывать мутной болотной водицы. Вывел он их не к себе, и не к самолёту, а совсем в другое место. Дал кусок бумаги от пачки махорки с начертанной картой, сунул пачку денег. И скрылся не прощаясь.
 Ох, намаялся Миша – Михаил Фёдорович – тогда, но сейчас говорит спасибо лесному человеку за ту ситуацию. Многому он научился тогда, оставшийся без связи и плана, числящийся пропавшим без вести, с обузою величиной в два беглых зека, причем, заметно немолодых и не прытких.
Но разрулилось всё тогда для него хорошо. За потерю Маслова, его, конечно, по головке не погладили. Зато включили в игру со «спасёнными» им учёными. Причем, без всякой Германии, а на Урале. Даже семьи к старикам приехали на поселение. И долго им было невдомёк, что они под полным контролем.»
Во сне Егор почувствовал чужой взгляд. Проснулся - а рядом сидит человек, с милой, участливой улыбкой. Сидит и ковыряется, в притухшем было костерке, веточкой. Егор сказал:
- Здрасьте, - и застенчиво оглядев разбросанные бумаги, принялся их укладывать в пакет, а уложив, засунул пакет в сумку.
- Извините, я взглянул на ваши листы. Там промелькнуло имя Теслы, – довольно любопытно.
Егор чувствовал себя не совсем в порядке, какая-то лень, онемение начала растекаться по телу, – первыми захолодели ноги. А пришелец в неброской, но добротной одежде продолжил монолог, будто в давно идущем споре:
- Вы заметили, что стоит возникнуть в публичном обсуждении какой-нибудь интересной теме – промелькнуть просто – как некоторые самые интересные порой тут же исчезают. Тема замолкает, якобы, но что-то все равно бурлит. Видно как идут запросы, как востребована информация. Тогда, вдруг, возникает средь тиши серия погромных, насмехательских публикаций, опускающих возникшую когда-то тему до уровня шаманского камлания, вызывающие впредь при одном своём упоминании тошнотный привкус во рту. И потом окончательная тишина.
Просто тему уже засекретили и разрабатывают. И  никак не может быть, что и вправду похерили – настолько она была не состоятельна.
Таким вот образом, уловив затишье, а потом прочитав насмешливые фельетоны в западной прессе по поводу ядерных исследований, обыкновенный советский лейтенант обратил на эту тематику внимание самого Сталина, через банальное рукописное письмо. И Сталин понял. И была собрана группа Курчатова. Куда, кстати, вошел  и тот лейтенант.
Так вот – это все общепринятая практика. А вот по поводу Николы Теслы все значительно проще. Молчание. Ни обсуждений, ни осуждений. Пытались как-то выставить его неким фокусником – шарлатаном эпатажным – но заглохло. Сейчас в научных кругах хороший тон разговора о Тесле – молчание. Элита не хочет, чтоб все успешно тупиковое – наше фундаментальное – было перевернуто с головы на ноги.
Элита не виновата, что не самоубийственна и хочет жить, жить хорошо….
 Странник говорил, совсем не замечая потуги Егора двинуть конечностями, уже полностью онемевшими. А потом все-таки обратил на него внимание, ухмыльнулся и легонько подопнул  футляр с Изделием.
- Не тут ли лежит болванка знаний имени Теслы? Бомба под проект «нулевого развития»? Проект, всеми согласованный и принятый – вашей стороной, в том числе.
Егор заскрипел зубами, жег ненавистью незнакомца, и молчал.
- А вы задумывались вообще, чем чревата эта научно-техническая разработка для мира?
Егор выпалил:
- Я думаю, хороший аккумулятор людям не повредит.
Незнакомец сделал удивленные глаза.
- Полноте, какой аккумулятор?!
Тесла, Маслов и иже с ними разрабатывали - и есть данные, что разработали-таки - не какой-нибудь аккумулятор, а новый источник энергии. Бесконечной и Бесплатной. Вы представляете, что будет с миром, если у каждого папуаса будет компактный источник энергии? Бесконечной и Бесплатной?
 Егору становилось хуже, но он спросил:
- Вы на кого работаете? На наших? На американцев? На наших и американцев? Угадал?!
Странник как-то невесело улыбнулся и снова подопнул изделие, задумчиво.
-… Мы ни на кого не работаем. Есть силы, которые работают только на Будущее.
 Был опасен Советский союз – работали против Советского союза. И с нами работали русские. Будет опасен Китай – будем работать против Китая. И с нами – я уверен! – будут работать китайцы. Сегодня опасны США. И я, как и другие американцы, сегодня работаем на сглаживание, снятие «Сверх–однополюсности» нашей страны. Но это сегодня… А эта  вещь – он опять пнул Изделие – не нужна ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.  Я уверен.
Егор почувствовал что немота, дошедшая до головы, сейчас она охватит мозг, и он умрет. И от этого понимания стало как-то сразу легче и потянуло на ёрничанье, вопреки всему:
-… Да! Ведь что получается: многие железные истины, которые нам вбивались с детства, правила, ставшие афоризмами, - сегодня надо выкинуть на помойку. И давать в рожу их постулирующим, и садить охолонуть в кутузке. И ввести это  в законный порядок.
Например, теперь те, кто заявит, что каждой народ достоин своего правительства, – или недоумок или человеконенавистник. Негодяй конкретный. Вот вы из США, как я понял, – а мы ваших президентов не избираем. А из-за политики ваших президентов страдаем поболее американского народа.
- Георгий Юрьевич, - обратился к нему незнакомец, как к старому доброму знакомому, - оставьте хотя бы на минуту в покое нашу несчастную страну, в которую, я уверен, - на её горе, переместился в свое время Центр Силы.
И наши президенты, за редким исключением, способны лишь идти в фарватере этой силы. Но она неизбежно – и скоро –  покинет территорию Штатов и оставит после себя такую громадную выемку, что всем сточным водам мира её не заполнить. А пойдут к нам – в первую очередь – стоки. А я люблю наших простых людей и они мне дороже ваших, - простите.
Он встал над его головой, и, бесцеремонно подняв его сумку, принялся в ней рыться. Бессильная злость охватила леденеющий мозг. Егор, четко выделяя слова, произнес непослушными губами:
- При Советах русский народ мог ненавидеть ваших ястребов, но никогда, ни за что не думал плохо о ваших простых людях – американском народе. Теперь – впервые за всю историю – наши люди начинают ненавидеть сам ваш народ. А ведь была любовь,              может и не взаимная, но была… Теперь русские забывают обиды от всех народов,  тех, с кем столетиями конкурировали, воевали… перекладывая их теперь – на вас. И скоро американцы станут единственным народом, который русские будут ненавидеть. И упаси  вас Бог…
Егор не успел закончить свою хладно-яростную речь, достойную всех речей всех двадцати семи бакинских комиссаров перед расстрелом. Гражданин США коротким ударом отключил Егора окончательно.

*

Егор очнулся в сумрачном, теплом помещении. Не было ни снов, ни боли, ни каких других ощущений. Он помнил удар кулака странного лесного гостя. И вот уже над головой дощатый потолок, а в маленькое оконце жидкий свет.
Позже он узнал, что это была баня, и что пролежал он в ней три дня, как считал дед Камаринов, вываживавший его – между жизнью и смертью. Мужики нашли его вечером, перед самым заходом. Камаринов-сын ближе к темноте забеспокоился  - куда это пропал человек по пути от усадьбы Фальшивого Деда в его село? Уж не заблудился ли? Снарядил мужиков и те его нашли довольно скоро. Он лежал у потухшего костра, совсем недалеко от деревни –  холодный, с пульсом еле слышным..
Едва пришедши в себя, Егор затребовал свои вещи. Бумаги, кажется, - насколько он помнил, - все были на месте.
Не было Изделия.

*

Сначала было чувство полного краха. Егор, чтобы ни в пасть в опасный ступор, ведущий к безволию и депрессии, ходил кругами по камаринскому двору, наматывая километры и беспрестанно, безадресно матерясь. Потом начал придумывать адресатов. Перебрал всех: от демократов до коммунистов, от военных до учёных, не пропустил и сионистов, масонов и ваххабитов. А намотав первую путную мысль – сел на ближайший чурбан.
Егор был, прежде всего, профессионалом. А потом - «просто хорошим парнем». Или «наисквернейшим мерзавцем» - это всё от угла зрения. Он профессионал, и обязан поражение превратить в победу. А, так или иначе, на его фильм-расследование накладывается целая история. Только для правильного эффекта её должен рассказать не он. Егор уже было рванулся к записной книжке, подбирать из собратьев-журналистов кандидата в рассказчики, как усилием воли остановил себя.
Стоп, неужели он полностью разуверился в профессоре Маслове с коллегами? Уверовал в их неспособность самим в свое время создать оригинал Изделия. Создать не где-то в Америке, а здесь. Создать и спрятать, именно в этой тайге!
Тесла ценил и уважал Маслова. Называл другом, а ведь известно, что он практически ни с кем не дружил! Неужели Егор, на пример интеллигентствующих полудурков, усомнился в умственных способностях энкаведешных личностей, таких как Михаил Федорович, Мальцев и родной дед? Они же верили всю жизнь, они же искали…
Егор еще раз взял в руки папку от Михаила Федоровича и пакет с бумагами от бабушки Надежды. Уж, не за этим ли пакетом оказался в дремучей тайге, в семье «недоделанных» староверов, «просто хороший парень» Егор Колобов?!
«Нет!» - остановил себя мысленно Егор, сминая нарождающуюся эйфорию открытия. - «Думай дальше. Дальше и глубже. Переходи на другой виток. Это значит, что надо сложить вместе бумаги из двух источников. И они вместе покажут истинную картину, и… Что увидит он на истинной картине? Страдания зеков, мучения невинных людей? Предательства и наговоры? Жестокость палачей? Нет – отбросим сантименты! Единственное, что он должен увидеть – место, где спрятано Изделие № 1».
 И думается оно, ой, как не совпадает с тем, что дала  ему в руки бригада Михаил Фёдоровича. Это место никак ни должно совпасть с тем, что сварганено из архивных материалов НКВД, основанных сплошь  на выуженных у Маслова или выбитых  из  его сотрудников данных!
Егор сел на пол и начал вытаскивать листки из папки и пакета, и раскладывать их перед собой на полу.

*

Тяжелое чтение бумаг опять сморило его. Опрокинуло в душный сон. Где он смотрит в зеркало, а видит портрет Сталина - и он отражается в нем, в прикрывающем портрет листе стекла.  Маленькое его отражение, внизу, у самой кромки рамы. И вдруг лицо вождя вспучивается и идет рябью лиц, сонмом ликов – яростных лиц рабочих с трибуны, тяжелых исподлобья крестьянских взглядов, ухмылки в бороденки добреньких профессоров. Лица красавиц и лица старух, лица юных пионеров и  важных дядек в строгих пиджаках… Третья часть страны вспучила изображение одного лица и схлынула – спряталась за один единственный лик – Виновного Во Всем!
 И Егору стало тоскливо: « А где же Покаяние оглашенное?». И ему стало страшно: он вспомнил эти лица, лица виденных по телевизору обличителей Сталинских палачей – и вот уже они безжалостно гонят на плаху, в рудники новые толпы таких же, с их же - только уже не оглашенными - спрятанными, испуганными лицами. И Ложь повязала их незримыми путами. И слышны их призывы Его имени, но громче из них голоса не тех, кто готов построится и пахать во благо Родины от зари до зари, а тех, кто пускает шакальи слюни по крови. Их малые слабые писки – доносные, кляузные – будут услышаны. И будет Кара и олигарху, и  будет Кара соседу, что громко включает музыку и мешает спать. Будет Кара менту зажравшемуся, и будет Кара очкарику – дармоеду, говорящему непонятные слова. Жаждет быдло кары всем, кто не в стаде. Сами готовы быть в стаде и за то отдать оба глаза… Тоскливо.
 Страшно Тоскливый сон.
А проснувшись, Егор почувствовал себя вконец разбитым, словно с дикого похмелья. Он нехотя принялся собирать разбросанные бумаги, мечтая о квасе и  хорошей баньке.  И было, уже направился Егор во двор, спросить на счёт бани, как повесив сумку с документами на гвоздь, он  приметил на полу пожелтевший листок, видно придавленный сумкой.
Это было письмо его деда.
«Здравствуй, Надежда моя, пишет тебе с верой в оказию твой неудачливый жених, ныне заключённый. Тяжело и трудно мне сейчас, а всё ж не как тем доходягам, что были у меня в подчинении там, в тайге, рядом с вами. Начинаю сравнивать, так просто райский сад у меня, получается.  А всё потому, что нет у меня провинностей перед партией, народом и органами. Вернее есть – но только одна. Сгубил меня самогон. И зарекаюсь не пить более спиртного. А всё ж с того, что не вынесла моя душа разлуки с тобой. Да и память с совестью заели.
Помнишь ли ты, как ходили мы на ручей за завалами, как лежали на зеленом ковре травяном? И как я на спор с тобой нырял в омут глубокой? Этот ручей, я своим подопечным учёным показывал. Очень они глубине  его удивлялись, будто сами его измерили. Так вот – вспоминай о том ручье почаще, перед сном. И я буду вспоминать перед сном. И может быть, да и встретимся мы снова там, у ручья во снах. Верю.
Люблю и Надеюсь. Твой Егорий»
Подождите, подождите! Ручей за завалом. Ручей с ковром травы перед ним. Глубокий омут. Уж не тот ли ручей, у которого они любились с Ольгой? Не тот ли омут, куда сдуру он уже нырял, да не донырнул?
Точно – он. И ранее, в письмах перлюстрированных НКВД,  его дед упоминал о том ручье. Но ни слова, о том, что водил Маслова со товарищи к тому ручью. И вообще, к чему тут упоминание об учёных, и о глубине омута, и о том, «…будто сами его измерили…»
Егора пронзило озарение и бросило в жар. Никакой бани не надо.
Изделие  №1, Оригинальное Изделие Маслова находится на дне омута, в Теплом Ручье.


*

Опять лес и опять скорый шаг по набитому маршруту. По кочкам, о которые спотыкались еще профессор Маслов с коллегами, и дядя Миша, и Егоров дед.
Его жизнь пошла кругами, и круги все уже и уже. И вот теперь, при жизни прерванная цепь перерождений «просто Хорошего Парня», будто насмехаясь, давала о себе знать всеми этими наездами в Сибирь. Где его постоянные возвращения становились малым кармическим кругом внутри самой жизни. Который, просто уже неизбежно, надо было порвать! Но так не хочется ступать во тьму незапланированного будущего.
 А круг все сужается. И клубок всех чувств, желаний человеческих начинает уже  кружиться почти на одном месте. А скоро круг еще сожмется. Замкнется напрочь,  не выпуская из пределов души ничего. Обрекая Егора на таяние самой человеческой сути в нём …. И рождаться ему впредь, бесконечно – трусливой мышью. Или, скорее, – мошкою – однодневкой, из тех, что ежечасно рождаются, ежечасно стремятся к свету, и ежечасно сгорают, обманутые светом электрических ламп.
А если, все-таки, мышью, белкой? То пребывать ему в вечном колесе, в бессмысленной беготне на месте, в стремлении за таким близким, за таким сладким орешком. Не далеко орешек - в блюдце, на столе… Но не встретится никогда белке и орешку, пока не даст щедрая божественная рука того орешка. Не подбросит, любопытственно, в круг беличьих вращений….
Егор почти уже бежал по лесу, и от этих мыслей ему становился смешон свой бег, и смешна жизнь. Но, захлебываясь внутренним смехом, ему казалось, что бег его все ж таки не безнадежен. И там, впереди, за стеной вековечных деревьев будет теплый пруд. А в нём Теплые Истины. Достигни, лишь, которых, разгадай - и будет тебе счастье. По крайне мере, счастье бегства из дурного круга мелкого бытия…
Он уже проскочил поворот к заимке Павла. И вот он - ручей.
 Егор опустился на камни пред водой, запыхавшийся и довольный. Но с каждым новым вздохом, восстанавливающим ритм дыхания, прохладный воздух тишайшей неопределенности закладывал внутрь частичку страха.
 « А оно тебе надо?»
«Там темно и мокро. Темно, так темно, что просто жуть!...»
 «И путаются там все направления, и не вынырнешь ты обратно к свету,  а поплывешь в подземные чертоги…»
 «Или кружится тебе по новому, но опять же: кругу – водяному кругу. Замкнутому кругу водяного мешка».
Егор сплюнул: «И вправду – бесы говорят. От ныряния заговаривают». И тут же треснул себя по коленке больно: «Так, ведь, мои же то, бесы. Мои!». И принялся яростно торопливо срывать с себя одежды, будто опасаясь, что заговорят опять бесы и найдут-таки, неопровержимый довод – не лезть в тёмную воду!
Он без разбега нырнул, шаркнул пузом о край узенькой отмели и пошел в глубину. Не далеко прошел – вынырнул. «Дурак! Мало воздуха набрал, - дыши!»  - приказал он себе и принялся часто дышать. А надышавшись до кругов перед глазами - нырнул.
Нырнул, но углубляясь в пучину, совершая яростно гребки, отстранено – привыкший к подобным профессиональным отстранениям от свершаемого – подумал: «А к чему такая горячность? Уж не другие ли демоны опять его заманивают? Только теперь, чтоб по необдуманности – уж точно, он не вынырнул назад?!»
 Егор вынырнул и, отряхивая воду, уже почти трезво подумал: «не надо суетится». Надо донырнуть, но надо и вынырнуть.
Нужна страховочная веревка. Он взялся за сумку. Там, он помнил, среди туристских причиндалов сунутых почти насильно ему Шульманом, помимо компаса, ножа и непромокаемых спичек, был если не трос, то шнур приличной длины.
Вынул и размотал его, но тот, с испугу, показался ему коротковатым. Тогда он достал запасные рубашку и майку и принялся их разделывать на лоскуты. По ходу дела ему подумалось и о возможных промежуточных запасах воздуха, которые он задул бы в целлофановые пакетики и укрепив на страховочном тросе забросил бы в омут. А к тросу прикрепил бы балласт.
И тут же подумал, что если там и есть искомое Изделие, то закладывали его или Маслов, или какой его соратник, а они, вспоминая письма деда, представляя по фотографии бородатенького сутулого Маслова, – ну, не были суперменами. Ну, никак не были! Так что вариант с кульками «запасного воздуха» оставил на потом, если не удастся без них, просто внутренними резервами организма.
Надо просто успокоится, утишить пульс. И, размеренно дыша, насытить клетки тела. Егор уселся на камни лицом к воде в нечто напоминавшее позу Будды и, прикрыв глаза, положив ладони на колени, принялся размеренно дышать.
Но просто размеренно дышать не получалось. Какой-то маленький, но жесткий, практически стальной комочек зародился в душе и просился высказаться.
Сначала, из этого комочка принялись изливаться, исходить всяческие образы, кажется не связанные меж собой. Среди картинок мира - городов, гор, лесов водоёмов, проскакивали незнакомые и малознакомые лица. Но были там и дед Егора, и Михаил Фёдорович, И Володя Мальцев. Были, и девушка Оля, и бабушка Надежда, и какие-то еще: молодые и старые женщины, чьи отдельные поначалу лица сплывались в единое семейное фото, – и он там, у них за спиной, в полный рост. И он услышал свой внутренний голос – спокойный и непреклонный:
«Его враги забыли о людях, о тех, что хотят жить и умеют жить. Но которые далеки от заразы власти – она им противна, они не хотят, борясь за «сладкую долю», убивать и унижать других.
 Но это не значит, что они не могут постоять за себя. Единственная их беда – они одиноки. Но сегодня уже почти смыты границы. Надо только увидеть. Увидеть этот процесс: мы на новом витке развития. Наследная от ХХ-го века шкала партийности ухе лишена всякого смысла. Уже не кажется  бредом, что на ризках  этой шкалы: альянс «Союза Правых Сил» и Коммунистической Партии вполне допустим и сносен!
Нам продолжают показывать клоунаду межпартийных дискуссий и раскрашивать картонных Бен Ладенов в подарок. Маскируя Высший счет – эзотерический и циничный счёт всепланетного турнира элит. Внутри которых тоже идет своя борьба. Борьба «пугливых и осмотрительных» против «жестких и стремительных». Борются и те, кто ставит своей личной целью занятие свободных мест в уже сформировавшемся и, частично, самую малость, заполненном Круге Высшего Класса Планеты. Борются и те, кто пытается  к тому же застолбить места за своими этносами, группами, не видя без этого возможности выжить. Борются и третьи – за то, что бы выгнать всех, уже усевшихся, и распорядится местами по-своему.
И нет никого, кто бы реально боролся с самим фактом Неизбежности Коммунизма. Для самых тупых – его просто нет: «Его же отменили!».
А на самом деле, поверх эзотерических верчений и политико-экономических штучек разгорается вселенская борьба между Быдловским Хапужничеством и Вечно Творческим Началом - Человеческой и Божественной Сущностью. Против показушности отца Лжи: «Как выглядит, так оно и есть!», «Место красит человека!», «Кто первый, тот и съел», и его слуг, уверенных, что первородство можно купить и продать. А ведь это же великий Лжец подшутил гласом божьим над иудеями, и они разнесли то по всему человечеству! Купцы творческих прозрений и Божьей благодати!
Ныне классовая ненависть переходит в ненависть быдла к творцам. Без разницы: богат творец или нищ. Каждый узнает своего.
 Но впереди быдла сверкают ненавистью Предатели – Изгои, предавшие самих себя, предавшие предназначение Божье. Предавшие Первородство Свое - За Похлёбку, за насущное когда-то! Но ввергнуты в обман сути своей эти несчастные. И часто это не люди, занимающиеся тяжелым физическим трудом, а из тех отраслей, в тех категориях, где, казалось бы, и развернуться творчески можно. Но нет! Эти предатели самого себя, способны любой труд с творческим потенциалом превратить в рабский. Просто они и есть, одномоментно: и жертвы первые, и орудия подлючие – в этой нашей войне.
Эта война уже началась. Вперед, Колобов!»
И с этими словами Егор нырнул в омут.
 Нырнул без надыханий, до судорог, без прочих бодрящих движений.
 Просто – из положения «сидя» перетек в положение «нырок».
 А нырнув, принялся размеренно грести и отталкиваться от воды поверхностной - вглубь. Он не отсчитывал время, не вслушивался в запасы воздуха в легких. Не зная, что это - не важно. Важно, насколько сами ткани тела насытились кислородом.
Он не знал глубины, но она давала о себе знать давлением на уши, на глаза, а потом и на всё тело. Но вот и дно. Разводя руки во всю ширину, Егор не долго искал. Наткнулся на что-то торчащее из песка, не раздумывая, уцепился двумя руками, подтянул ноги, упёрся в дно и рванул. И это «нечто», в полной тьме на ощупь показалось ему прямоугольной крестовиной, каркасом, где вместо новогодней елки, при повороте нащупался теплый цилиндр, излучавший какой-то потусторонний зеленоватый свет.
 Егор, что было сил оттолкнулся от дна, и погреб вверх, вдоль страховочного фала. В какой-то момент тяжесть конструкции дала о себе знать. Но Егор упорно, не раздумывая о других вариантах, греб вверх,  держа в одной руке каркас с Изделием «номер раз».
И вот, кажется, засветлело над головой, но каждый гребок уже давался с неимоверным усилием, и казалось, что он не только не продвигается,  а водная тяж веригами затягивает его назад, во тьму. Тогда он решился не просто придерживаться за страховочный фал, а рвануть его, вытягивая себя с грузом.
Удались только два рывка, на третьем надежда и опора резко ослабла под рукой – верно, порвался все-таки самовязанный под конец канат. Но еще два рывка и уже третий замах вынес руку Егора на воздух. Ею он схватился за прибрежный камень и, подтянувшись, выбросил груз на берег.
Уперевшись головой о камень пару раз резко вобрал в себя спасительного воздуха. В голове его помутнело. И он отключился.
Очнулся он лежа головой на теплых девичьих коленках. Ласковая рука гладила его мокрые волосы. Он не открывая глаз, не подымая головы, определил, верно, по запаху, свою спасительницу и сказал:
- Здравствуй, девушка Ольга.
- Здравствуй, - ответила тихо она.
Он еще полежал немного на уютнейшей в мире подушке, засмеялся, мешая смех с кашлем. Ольга спросила тревожно.
- Егор, ты травму не получал? Ни об что в омуте не стукнулся?
- Нет, не стукнулся… Я сам по себе дурак! По жизни!
- Ну, ты несколько преувеличиваешь…
- Нет, точно – дурак! Эту железяку можно же было привязать там, внизу, к страховке. Спокойно вынырнуть. Спокойно вытянуть… но ведь – дурак же!
- Тогда б тебя никто так не гладил, а была бы тебе сценка встречи блудного мужа.
- И  верно… останусь-ка дураком, на всякий случай, пока до Москвы не доеду.
- Уже собрался?
- Нет, - жить мы будем здесь. А работать – там… Что-то не получается. Ладно, потом решим. Железяку, эту, надо  вернуть! И – вот точно: одурел я что-то. Не в Москву вернуть, - пусть они слюной давятся. Надо в Европу быстрее, - предъявлять в массы. А иначе они от нас не отвяжутся, и эти места еще испоганят…
И он пошел обратно к своему Пути на запад. Но уже опираясь на любимое плечо.

*

Сон  Колобова Георгия Юрьевича (Егора).
 
Сон сладкий, с привкусом малинового чая на губах:
Летают автомобили над тайгой.
Он стоит, задрав голову и, прикрываясь ладонью от солнца, смотрит в небо. Рядом коттедж на берегу ручья, стены - стеклянными панелями. Тайга вокруг. Он  перестаёт наблюдать за лихими выкрутасами автомобилей в небе и спускается с горки. Садится в нечто похожее на «Мазератти» с откидным верхом, прыжком через борт, не утруждаясь открытием двери. Пристегивает себя двумя ремнями безопасности – крест-накрест, получается.
Трогает ручку передач – машина слегка приподымается над землей. Егор чуть давит на газ и выворачивает руль, отпуская его затем в свободный обратный ход. Машина легко и плавно уходит ввысь по элегантному витку.
Он опять задирает голову. Автомобили, будто играющие в пятнашки, кружились заметно выше. «Детки. Сорванцы» - мелькнуло у него в голове, но это куролесенье в облаках вызвало не чувство озабоченности шалостями, а тихую радость констатации чужой беззаботности. Пролетев немного над  густой темной прохладой моря тайги, прерываемую бликами куполов и   прогалинами озёр, Егор снизил скорость и плавно скользнул вниз.
Он спустился на просторной бетонированной площадке  рядом с крупным зданием – ангаром. К нему поспешил маленький кар – погрузчик. Остановился возле его машины. С седла соскочил молодой человек в синей с красными и белыми полосами рабочей форме. Открыл прямоугольный люк над правым задним крылом, пристроил внутрь разъем на проводе уходящий ему в карман и, крякнув, радостно сообщил: «С вас доплата за перерасход десяти процентного остатка!».
Егор начал что-то лихорадочно подсчитывать, покрываясь реальным потом. Потом вспомнил и усилием воли остановил бешеную круговерть цифр в мозгу: «Это же сон. Не напрягайся так. Расслабься». Но когда парнишка стал что-то втирать ему малопонятной скороговоркой, Егор прервал его коротким вопросом: «Сколько?». Тот ему выпалил в ответ: «Пятнадцать Соболей без квитанции. Если с бумажкой, то двадцать. Но это все равно в два раза дешевле, чем с «печаткой»».
Егор, молча, кивнул в знак согласия и вздохнул: «Даже во Сне, таком хорошем, и тут  - воруют!». Паренек, получив наличными, погрузил обе руки в проем и выдернул с виду небольшой, но явно тяжелый цилиндрический блок, по окружности которого Егор успел прочитать надпись черным шрифтом на желтой полосе «MASLOV PRODUCT». И, блеском никеля, надпись шрифтом поменьше: «made in Russia». Когда работник заправочной станции опустил блок на погрузчик и собрался взобраться в седло кара, Егор спросил: «И сколько я проехал на последней заправке?». «А у вас счетчик сломался что ли, в такой-то тачке?», - ухмыльнулся работяга. «Нет. Просто давно подмывало узнать, что вы видите, втыкая свой разъем в блок аккумулятора?».
Парнишка, напустив на лицо тени превосходства, значительно ответил: «Мы многое видим», - но не удержался в скупости ответа. Сразу видно, что работа его ему нравится. Добавил: «я не смотрю, я слушаю, вот - он ткнул в ухо, на котором была одета гарнитура похожая на телефонную - полную распечатку он дает лишь на базе. Там о ваших передвижениях всё. Где останавливались. На какую и где высоту заходили. Как и где газовали. Расход, допустимый износ, и километраж, конечно. Но всё это конфиденциально. Нам, работникам, нужно лишь знать в какую секцию на загрузку его поставить. А, может, и отбраковать». «Были случаи?». «Были, пару раз. А что, почему - нам не известно. Как загундосит баба в ухо «Выбраковка. Выбраковка!» Мы и откладываем блочёк в сторонку. А прокатались вы на ней десять тысяч двести двадцать километров. И сразу, без распечатки, скажу – движок вы не форсировали, стратосферу не таранили. В общем, вы аккуратный ездок и добропорядочный гражданин – не нарушитель какой». «А что: то, что я Не нарушитель, тоже нашептали в ухо женские голоски?». «Нет, - парень засмеялся, - по вам видно! Но если какие проблемы: с превышением скорости, там, превышением высот, – можем помочь. За деньги, конечно. Но дороже в суде потом будет».
 Егор почесал висок: «Ладно. Понял. Если что – к тебе…». «Васю спросите – меня и позовут. Да у нас, если что, не дороже чем в Новосибирске делают. Не то, что в Красноярске зажравшемся!». «А в Хатанге?», - «Не-е! Там, вообще, не делают. Там все «красные» - «Гагаринцы»!».
Ему, пока говорили, загрузили новый блок, машина довольно мурлыкнула, сообщая о полной заправке, и Егор попрощался с многообещающим мастером на все руки. Поднявшись повыше, к пределу дозволенной высоты для его класса транспорта, он привычно, будто десяток лет только и летал, поставил «Мазератти» на автопилот до Якутска и достал лист электронной газеты свернутый в трубочку.
Развернул газету – по верхнему краю замигали прямоугольнички изданий на выбор, но Егор не стал тратить лишние деньги – дождался пока на листке проявится текст главной страницы его подписного издания: «Сибирский Вестник».
Передовица ёжилась восклицательными знаками: «Раздражены, но руки заняты!». В тексте издевательски муссировались недовольные высказывания английских и французских политиков, и деловых людей. Все раздражены: Российские концерны  «БелКам» и «ЯрАл» заключили контракты на эксклюзивную поставку уникальных двигателей по технологии Маслова с «Фольксвагеном» и «Мерседесом». Русские при этом демонстративно отказали Великобритании и Франции, ссылаясь на договор с Китаем. Санкции будут действовать, пока Великобритания с Доминионами и Франция, лично, не отработают поставки в счет товарного покрытия  по возмещению долга Китаю за урон, нанесенный Опиумными Войнами 19-го века и насильственную наркотизацию населения. До этого момента русские обязались не поставлять английским и французским предприятиям продукты своих новых технологий.
Ниже передовицы бодренькая статья с калейдоскопом фотографий о спуске нового корабля с Екатеринбургской Верфи в Верхне-Исетский пруд. Подчеркивалось – специально для этого события дно пруда был почищено и углублено, берега обнесены гранитной набережной. Фотография под статьёй поплыла и превратилась в видеоролик, на котором со стапелей плюхается в воду новый суборбитальный сухогруз «Ефремов».
На второй странице в разворот фонтан фотографий и коротких видеороликов о новой совместной экстра-класса продукции автопромов России и Италии. Фантастические – то ли автомобили, то ли яхты. По всей странице то и дело выскакивали и прыгали надписи: «Русские моторы Итальянскому Дизайну!», «Итальянские Корабелы Русской Космонавтике!», «Первые Все-Сферные минус «Ноль» для частного пользования!»
А еще ниже Прямой Репортаж с события. «Берлинцы и гости столицы впервые увидят ранее строго секретный Российский Истребитель-Штурмовик «Сварог». Все-Сферный минус 10 000! В течение ближайших минут ожидается посадка звена этих неподражаемых боевых машин на площади перед Бундестагом!». Егор с интересом всмотрелся в живую картинку, пытаясь лучше рассмотреть три приближающиеся точки над крышами Берлинских зданий, но тут нестерпимо засвербело в носу, и Егор проснулся.

*

Вот такой сон приснился Егору в обнимку с Ольгой на заимке Павла.
Павел, когда встретил их вдвоём, на пороге своего дома, – ни слова не сказал, лишь крепко пожал руку. Словно расстались вчера и не было за Егором мерзких слов когда-то. Даже с утра поставил перед дверью кофейник с хлебом, маслом и мёдом, но не постучал, лишь кашлянул разок, заместо будильника.
Шел Егор не один до новосибирского села – провожал охотоинспектор. Потому как ноги подрагивали, да еще слегка кружилась голова, и это заметив, Павел вызвался его сопроводить.
Конечно, именно Изделие Маслова, годами неистощимо подогревая воду в озерце, создало в замкнутой нише тайги вокруг него свой уникальный климат, куда Павел и пересадил, прививая, чуждые Западной Сибири растения. Теперь он будет наблюдать, что из них выживет, и как что мутирует. Докладывал свои планы на ближайшую зиму охотоинспектор  Егору. Но напускная уверенность не скрывала сожаления об исчезновении Теплого ручья. Как неизбежное следствие выемки Изделия…
Бодрость и невиданная свежесть наполняли Егора, вопреки подрагиванию не совсем послушных ног и нытья мышц по всему телу. Весёлая злость полнила думы, - как он их всех сделает! Он уже отыскал в записной книжке подходящего, а в сложившихся условиях, – наилучшего кандидата на презентацию своей истории вместе с заказным фильмом, истинным изделием и прочими злоключениями. Профессионального и бескомпромиссного, достаточно известного немецкого журналиста, приезжавшего в Россию и бывавшего у них в редакции. Единственно, что он не хотел доверять никому, а тем более, на растрёп всему миру, – это свою любовь по имени Ольга.
Вдруг, пересекая небольшую лужайку, он обо что-то споткнулся и со всего маху растянулся на траве. Охотоинспектор, смеясь, помог ему встать:
- О чем таком, заоблачном задумался, молодец? Смотри, что тебя на землю вернуло – надгробный камень.
Егор огляделся, и точно – стояли они около небольшого курганца, на вершинке которого виднелся из земли камень. С одной стороны плоско вытесанный, сделанный под надгробный памятник. Егор подошел к нему, наклонившись, раздвинул траву и, с удивлением, вслух, прочёл:
- «Злой был человеце  и черви его заживо съели».
- Я давно эту могилку приметил, - сказал Павел. - У деда как-то спрашивал, кто там лежит. А тот, как всегда, по-хитрому, ответил:
- «Кто, кто... А знать бы должен, что доброго человека на упокой в тайгу не поволокут, а из тайги, вернее, к погосту принесут, к людям поближе».
 Другие сказали, что жил в лесу человек, старовер. Только безумный и злобный. А староверские бабки шептали, что и не старовер был он, а последний волхв. И что в дырьях на его теле черви белые клубились, а он их выковыривал и подъедал. А взгляд имел такой безумный, что у баб от него выкидыши случались, а у крепких мужиков были сильные головные боли и ночные лихорадки.
Егор присел перед камнем, еще раз прочёл надпись, даже ковырнул землю, - может, есть там продолжение, но передумал рыть. И тут ему в голову пришло решение – не поедет он с Изделием единовременно. Надо с ним разойтись, а то – слишком аппетитное ассорти: он, фильм и Изделие – на одном блюде! Отдаст он его Камаринову на отдельную транспортировку, а подстраховавшись, напишет адресатом того известного Германского журналиста, герра Кугеля из «Штерна», с указанием: передать по прибытию груза в Германию.
И только он так подумал, как в чаще раздался вой. Этому вою ответил воем и присвистом Павел, потрясая ружьём, Из-за деревьев рванули через травяную прогалину несколько волков, больших, средних и малых, – словно меховые дрожащие, подпрыгивающие кулечки. И визжащие, как-то не по-волчьи визжащие, а мерзко, и в чем-то по-человечьи: словно выкрикивая обрывки матерных слов.
 Или это не волки? Уж не бесы ли? - Пронзила Егора догадка, и побежали мурашки по спине. Он беспомощно посмотрел на Павла. А тот, словно прочитав его мысли, ответил:
- И такое бывает, в лесу всякого водится. Постой, а уж не твои ли бе…сы, - Павел чуть поперхнулся на слове, но проглотил, - сдристнули?
Егор пожал плечами на полном серьезе. И еще подумалось: «Сдристнули… Если бы так!.. А не к своим ли настоящим хозяевам они с весточкой понеслись?»


Глава  Одиннадцатая.
Берлин. Казнь.


Гюнтер ехал с Ваней на заднем сиденье одного из Ваниных автомобилей. За рулём Ванин водитель, с борцовской плотной фигурой. Пересекали границу через один маленький городок, о котором Ваня рассказал презанятную историю.
Был этот городок ухоженным и тихим. И жил в нем полицмейстер, под стать городку – основательный, неторопливый дядька. Преступность не слишком докучала господину полицмейстеру. Мелкое воровство из магазинов, несколько угонов и несколько пьяных драк – вот и все, что набегало за год. И, в подавляющих случаях, благодаря приезжим.
И все было бы хорошо и дальше, если бы не поселилась в городе семья балканских цыган. И сначала их было не много: семейная пара с тремя детьми. Но потом приехал брат и сестра, прихватив дедушку и бабушку. Потом сразу трое двоюродных братьев. А потом…  потом их никто ни различить, ни сосчитать не мог.
 Участились кражи, люди начали запирать двери, дети начали приходить из школы с синяками на теле. Появились наркотики. Парочку человек из цыганской братии полицмейстеру все же удалось пристроить на тюремное довольствие. Но это ничуть не умерило криминальный пыл оставшихся.
Один из выводка как-то сказал, что немецкую тюрьму они все рады посетить. В цыганской жизни так мало сытого покоя… И никто не мог помочь полицмейстеру. Ибо какими-то путями некоторая часть цыган стала-таки полноправными гражданами Германии. Причем, не замеченными – ни в воровстве, ни в мошенничестве. А остальные – просто загостившиеся родственники. Стоило же полицейскому только спросить, что ж они их не выпроводят, старик со старухой (германские граждане) упали на коленки и стали просить полицмейстера выгнать их самому. Но заявлений писать не будут, - уж слишком родню боятся.
 Так и мучился бы в сомнениях господин полицмейстер. Если бы к нему не подъехала пара молодых людей. Бодрых телом и чистых лицом, но по повадкам много в жизни повидавших. Те, предложив ему за их счет отобедать, без обиняков, сделали предложение. Полицмейстер содействует переселению в его город нескольких семей русских немцев. На городской территории, помимо мелких частных, за которые они не отвечают, обязательно откроется хорошая крепкая фирма оптовой торговли. Чем та фирма будет заниматься – не важно. Главное: дело будет  экологически чистым.
 В общем, полицмейстер дружит с ребятами, ничего не замечает, никуда не лезет и другим не советует. А ребята, со своей стороны, гарантируют, что городок снова станет тихим, даже тишайшим. Таким тишайшим, что даже местные юнцы забудут, как засиживаться за полночь с пивом в парке.
 «Хм», - сказал полицмейстер. «Интересное предложение. Но у меня есть цыгане. С ними вам ничего не сделать – они неуправляемы». На что ребята сказали: «Главное – это согласие на дружбу. А свою часть добрых отношений – Тишину – мы гарантируем.
 Все зависит от людей – от их природы, норова. Вы вот, господин Полицмейстер, человек неторопливый, суеты не терпящий. И жить бы вам, так не заворачиваясь, в соответствии собственной природе. А то, ведь, как бывает... Вот, соседний городок. Там тоже был добрый дядька-полицмейстер – и город был тихий, добрый. Но ушел полицмейстер на пенсию. Пришел молодой да непоседливый, стал лезть везде, присматриваться, справки наводить, запросы слать по разным странам через Интерпол. Кончилась тишина в городе.
 И начались  непорядки. То кражи наглые со взломом – главное, больше раскурочат, чем украдут. Пожары, поджоги, разбои ночные. А наркота – чуть ли не на улицах валялась. Потому, как вполовину дешевле, чем во всей остальной Германии была. Вот такая пошла жизнь.
 А всё почему? А потому, что порода у полицмейстера такая – непоседливая и любопытно злая. Вот и накликал беду. И, если на себя ему наплевать, – так, ведь, весь город страдает. А какие в том городе вырастут дети?! Думать надо о будущем. И о тихом сегодняшнем. Через Тихое Сегодня к Великому Завтра!».
 Вот до какого лозунга договорились ребятки. И полисмен, всё терзаемый сомнениями, именно на этот лозунг и повёлся. Почему-то. И пожал-таки руки ребятам.
- Да, так оно и бывает, - задумчиво резюмировал Гюнтер.
- Бывает так, что даже я не знаю, что они в этом городе делают. А ведь, кажется, одной крови с ними, одной судьбы… Русские же мы… Ничего – разберёмся с господином  Йенсом, я нанесу визит братьям по крови в этом городке.
 Гюнтер внимательно, будто что-то не разглядел ранее, посмотрел на сидящего рядом Ваню. А Ваня, почувствовав взгляд, повернулся – и, глядя Гюнтеру прямо в глаза, сказал.
- Приду. Посмотрю. Всё узнаю. И Вам доложу.
 Гюнтер почувствовал силу открытого взгляда и не стал играть в «Гляделки». Ваня заговорил опять, но сменил тон рассказчика, на тон делового человека.
- Я разберусь с Йенсом для себя. Он стар, ему пора на покой. А он распушил хвост как дон всех донов, «Каппо Де Тутти Каппи», твою мать. Мы всё-таки в Германии.
 Но правильней мне изобразить из себя наёмника. И сделать это по заказу твоих американцев… денег я у них не попрошу. А то засуетятся и подсунут фуфла какого-нибудь, по старой привычке. Я попрошу у них грин-карт. Два замаравшихся агента – две грин-карты. И не сразу, а тогда, когда надо будет, и на то лицо, на какое я захочу. Они, конечно, согласятся.
 Тогда для гарантий их чувства долга, я затребую, чтоб они не стесняясь, не становясь в позу, передали компромат, что на них нарыли люди Йенса, третьему лицу.
 Лицу всеми уважаемому. Вам, герр Кугель. После чего вы едете к друзьям-полицейским, продолжать нести службу. А я еду к Йенсу и убиваю его. Думаю, этот выстрел не останется не услышанным.
- Что же вы будете делать, обезглавив организацию Йенса?
- Отдам её вам. Да, – честно. Отдам, но кусками, пока не выстрою параллельные структуры, но уже чисто на своей базе, со своими людьми. А вы будете подниматься все выше и выше, с каждой сданной мною криминальной цепочкой. И, надеюсь, не только в глазах коллег, но и в реальных званиях и должностях. Согласны?
- Я не против. Но как-то всё лихо…
- Просто, когда всё правильно, срабатывает эффект правильной организации. Зачем людям объединяться, если вместе они зарабатывают столько же, сколько в сумме по отдельности? Так вот, эффект правильной организации - это повышение производительности. И не в полтора, не в два раза, а сразу на порядок, минимум в десять раз. Так?
- Только так! - согласился Гюнтер и засмеялся, чисто и радостно.

*

Беседа с американцами прошла бурно. Главным образом, благодаря здоровенному рыжему детине, не стеснявшемуся в выражениях. Но всё решилось, как и планировал Ваня. Покинув ФБРовцев в их «санатории», сев в автомобиль, Ваня совершил некие манипуляции со своей одеждой и, показав Гюнтеру, как пользоваться специальной аппаратурой, попросил сопроводить его до кафе и, оставаясь в машине, подстраховать. Гюнтер, хоть и не желал того, – согласился. И они поехали на встречу с герром Йенсом. На последнюю их встречу.
В тихом кафе было немного посетителей. Но они были. В углу, подальше от барной стойки и танц-пола, за отгороженным деревянными панелями столиком восседал господин Йенс в обществе трех господ – политика, шоумена и  бизнесмена от антиквариата. Также  Ваня приметил две группы посетителей специального назначения – телохранителей. Когда появился Ваня, то никто из присутствующих не встал, не протянул заискивающе руку, как ранее. А только один улыбающийся герр Йенс кивнул ему на место за столом.
- Присаживайтесь, молодой человек. Сели? Крепко сели? Вот и хорошо. Сегодня я предпочту не украшать свою речь дипломатическим этикетом. Вы заигрались, господин Бергер. Настало время отвечать.
 Йенс сделал паузу, верно ожидая какой-то фразы от Вани, но не дождавшись, продолжил:
- Вы создаёте ненужный в наших сферах ажиотаж. Вы влезаете в чужие дела, вы беспардонно перебегаете дорогу уважаемым господам и лишаете их хлеба насущного. И, главное, - вы нарушаете хрупкое равновесие между национальными общинами. Вы провоцируете войну. А это опасно для всех, для самой Германии – не побоюсь высокопарности.
 Вы не представляете, сколько на вас накопилось компромата! Его хватит на несколько пожизненных сроков. И, если вы не примете наши условия, я обещаю, - и с этой фразой кинул на стол перед Ваней пухлый пакет, - мы им воспользуемся. А при сборе компромата мы были скрупулезнее полиции.
 Йенс опять сделал паузу. На этот раз Ваня ответил:
- С обвинениями я согласен. В компромат верю. Каковы будут ваши условия?
 За столом возникло оживление, герр Йенс воскликнул:
- Вот! Я же говорил вам, что он человек разумный!?
 И уже с серьезным лицом вынул из внутреннего кармана листок, согнутый пополам.
- Здесь список всех ваших и подконтрольных вам предприятий. Что сюда не попало, пусть так и будет, – герр Йенс был сегодня явно щедр. - Половину из указанных в списке вы передаете под контроль моих людей, вкупе с незаконным бизнесом, разумеется.
 В каком виде это произойдёт - вас проконсультирует мой юрист. И предупредите своих бывших сотрудников, чтобы не вздумали продолжать какие-либо операции втёмную, не ставя в известность моих людей! Карать будем беспощадно.
Ваня кивнул согласительно головой  и сказал:
- Я согласен.
Эти его слова окончательно расслабили общество за столом. Но Ваня продолжал:
- Я вот только на счёт Германии не совсем согласен…
 Ваня, одетый в любимый костюм цвета платины, сидел, сложив руки замком на столе. Гости и сам герр Йенс не уловили движения руки Вани, как внушительный кинжал вонзился в шею Александера Йенса. Чуть  выше Адамова Яблока, и слегка наискось вверх. Пробив гортань, сломав шейные позвонки и приколов дона  мафии, уже мертвого, к деревянной спинке высокого стула.
 Ваня продолжал тем же не изменившимся ровным тоном:
- Вы все, господа, отныне живете по доверенности. Выписал её я. Только что. И пули в ваши головы уже выпущены. И рано или поздно, - через неделю, месяц, год, - но пули долетят и просквозят ваши черепа. Как только вы прекратите милые со мной отношения.
 Покидая вас, напоминаю, что сегодня, здесь вы видели человека, похожего на Немецкого Ваню, но вы в сильном сомнении из-за стресса.
 Вы должны сомневаться. Всегда сомневаться.
 И Ваня, встав из- за стола, спокойно покинул кафе.
 Тут только герр «Политик» просвистел пропавшим ,вдруг, голосом:
- Почему его не досмотрели?  - это он, верно, обращался к охране за соседними столиками, остолбенело проводившей глазами Ваню.
- Почему он прошел к нам, и вы его не досмотрели? – уже во весь голос востребовал господин политик, прокашлявшись.
 Охранники бестолково переглянулись.
- А мы его не видели, - ответил один из них, наверно старший, - как он прошел – мы не видели. Увидели лишь, когда он уже сидел за столом – мирно сидел. А раз он там… нам уже и в голову не пришло его проверять… Конфуз какой-то…
 Гюнтер не видел сего препирательства в кафе, зато он видел в автомобиле, на дисплее телекамеры, чей «зрачок» в виде значка висел на лацкане Ваниного пиджака, всё предшествовавшее: весь разговор и само убийство. И теперь герр «Полицейский» сидел рядом с убийцей, ехал вместе с убийцей – и не думал его арестовать. Откровенность Вани навевала первобытный ужас. Ужас диких животных перед рукотворным огнем.
 Гюнтер и Ваня расстались уже на окраине города. Сотрудник Интерпола остался ждать, вызванных по телефону, друзей-полицейских, а Ваня поехал обратно, в Чехию. Изображать алиби..


                Глава Двенадцатая
                Берлин. Аут.


 На следующий день, после договора с немецким бандитом при посредничестве немецкого полицейского, Питеру позвонили и просили больше не беспокоиться. Забыть о своих болячках, попить пивка и посмотреть телевизор. В телевизоре «говорящие головы» сообщали печальную новость о дерзком убийстве доброго гражданина города Берлина Александера Йенса. Убийство произошло в городском кафе, при свидетелях, личность убийцы устанавливается.
 Также, на месте преступления обнаружен пакет с отпечатанной на компьютере и подписанной господином Йенсом запиской, с предположительно сенсационным содержанием. В документах - имена известных и высокопоставленных людей Германии, обвиняемых Йенсом во взяточничестве, инсайдерстве и порочных наклонностях - от гомосексуализма до педофилии. Фото прилагаются.  Данные проверяются.
 Харроу с чувством удовлетворения покинул диван перед телевизионным экраном и переместился за экран компьютерный.
 Но тут вновь зазвонил телефон. Ребятам позвонили из Штатов. Немотивированно наорали на них – ничего не предъявляя, но говоря, что у ЦРУ что-то на них есть. Сообщили, что в ЦРУ крайне недовольны и требуют отстранения их от дела.
Потом заклюкало в компьютере. Это звонил по видео-интернету  уже господин начальник их непосредственного начальника. А потом позвонил сам непосредственный начальник, отец жены по совместительству, и, всем предшествовавшим посланиям в контру, успокаивал их. Чему-то даже восторгался, рассказывая, как выспрашивал у работников из Лэнгли, чего такого его подчиненные подсыпали на хвост ЦРУ?
 Цереушники рычали. А на основательную просьбу конкретизировать, ответствовали: «закрытая информация, но крайне негативная». Так что «папаша» рекомендовал не брать в голову, не спешить домой, а, как положено аккуратным работникам, если не доделать начатое, то хотя бы расставить все точки над «и» и получить моральное удовлетворение.
Начальник очень хорошо знал Питера и не прочь был поиметь пару уколов для ЦРУ у себя в потайном кармане.
 В итоге, Питер остался почти спокоен. Но все-таки налил себе немного виски для эмоционального баланса. Но голова не освобождалась. Её продолжала свербить – назойливо, паразитически – мысль «о пустом месте и месте не занятом»…
 Появился Эндрю О'Брайен – заспанный и угрюмый. Выслушал новости от Питера. Помрачнел еще больше и, посмотрев на явное несоответствие выражения лица партнера моменту, вопросил в слух:
- И чем же это мы так удовлетворены? Радуетесь перспективе увольнения без пенсии?
- Так… есть задумки, - отвечал Харроу и, позвонив Гюнтеру, сообщил вкратце о своём положении, предположил, что  ЦРУ затребует их выдворения, и попросил не выселять их из обжитого уюта пару, тройку суток. Гюнтер подарил пять суток.
 Слушая этот разговор, О Брайен спросил жалобно:
- Зачем это? Я домой хочу.
 Питер торжествующе посмотрел на партнера и сказал:
- А я ведь почти поймал Кейна Элдриджа.
Эндрю недоверчиво хмыкнул:
- И мы остаёмся, чтобы как-то компенсировать и отпраздновать это наше: «Почти»?
- Нет, я хочу лично нанести визит Кейну Элдриджу. Этого требует моя репутация.
О Брайен оживился:
- И моя. Питер, я с тобой!  Мы нанесем парный визит? И где это будет?  Где этот Кейн? Ты прямо сейчас поедешь в Россию?
- Нет, он сам скоро будет здесь.
- Где?
- Город Берлин. Столица Федеративной Республики Германия.




Глава Тринадцатая.
Где-то в Америке. Полигон.

По песчаной площадке размером в половину квадратной мили окруженной металлическим забором ездили, ползали, носились машинки разных конструкций, все имели на своих боках логотип «DAPRA» и имели одну общую конструктивную особенность – каждая была снаряжена  мачтой с матовым шаром, либо коробочкой на верхушке. Кейн Элдридж, прихлебывая пиво, смотрел с высокой скальной террасы, как две таких машинки столкнулись и неуклюже пытались разъехаться.
- Вот, различные модели со всевозможными типами двигателей и преобразователей! Это – будущее энергетики и цивилизации! – Вещал рядом один из местных яйцеголовых корифеев науки, внешне более похожий  на молодого бомжа.
- На каком топливе?
- Один из видов электричества, – туманно ответил восторженный «Яйцеголовый».
- Аккумулятор?
- Нет, наработки Легендарного Теслы! Беспроводная передача энергии!
- Н-да? Что-то не слышно и не видно ваших достижений.
- Глубокая секретность! Уже запущено производство нескольких удачных моделей! Идет серия – конвейер! Мы заготовим сотню миллионов, две сотни миллионов двигателей и тогда предъявим их миру. И положение США взлетит на недосягаемую высоту! Мы будем просто инопланетной цивилизацией над копошащимися внизу лузерами.
- Ну, так удачи вам, - сказал Кейн собеседнику неряшливого вида.  И сунув тому в руку недопитую бутылку пива, пошел со скалы,  подальше от пронизывающего ветра, дувшего вдоль каньона.

*

В местном «полевом» баре для сотрудников народу было полно.  Но шумно не было – стоял ровный гул приглушенных разговоров и потребления пива. К столику, за которым сидел Элдридж, подошел слегка пухловатый и слегка лысоватый, но довольно милый очкарик и, прокашлявшись, вежливо попросился за столик к Кейну. Тот соизволил. Очкарик, присев за стол и покрутив меж ладоней полную кружку, принялся говорить, несколько смущенно:
- Я заметил вас еще на смотровой площадке, - вы беседовали с Роном. Вам мой коллега слегка слукавил, там, на полигоне… о характере энергии… и её происхождении… и её первооткрывателе, тоже, наверное. - Очкарик осторожно оправдывался за молодого научного бомжа. Парень, видно, получил более полную информацию о Кейне, новом для многих здесь человеке.
- Многовато для определения: «Слегка слукавил».
- Джон Малкин, извините, - решил, наконец, представится собеседник.
- Кейн Элдридж, - Кэйн был взаимовежлив.
- Н-да… Вообще, характеристики энергии не известны. Просто, в районе приёмника – вы его видели: матовый шар на конце мачты – повышается гравитационный фон, а преобразователь выдает электроэнергию… К тому же, как выяснено, никакой прямой связи между излучателем и приемником не существует.
 Мне кажется, мы просто берем энергию из какого-то другого измерения. Порой, все машинки, я сам видел, ездили по полигону при выключенном излучателе. Порой, энергия переставала преобразовываться – тогда включали излучатель, и энергия опять поступала, но через какой-то период, причём, всегда разный. Словом, совершенно не понятно, откуда мы берем энергию и куда излучаем. Причём, у меня с каждым днём крепнет догадка, что мы кого-то обкрадываем, и добром это не кончится.
- Да?! А вам не казалось, что вся эта энергия в принципе не идентифицируется?
- Да…
- И, может быть, это продукт не Света, нашего, а – Того Света?
- Да,- кажется. И, порой, жуть охватывает…
А насчет автора… среди документов Теслы, напрямую не связанных с его открытием, однажды демонстрированным, были обнаружены подробные описания приемника и преобразователя, причём кусками и без всяких следов в черновиках…
- Это похоже на Теслу. Он работал сразу на чистовик, почти без черновиков. – Прервав ученого, вставил Элдридж.
- Практически воссоздать проект не могли весь 20-й век – не было необходимых материалов. То есть проект был проработан на технологическом уровне, достигнутым нашей цивилизацией только через 100 лет. Будто Тесле кто-то передал уже готовые приборы и он их с успехом использовал.
 Им были проведены широко, и не очень, разрекламированные опыты по передаче энергии: зажигал северное сияние в средних широтах и долбанул по тунгусской тайге. Потом он разобрал аппаратуру, описал, и…, то ли уничтожил,  то ли вернул хозяевам... Во всяком случае, во время второй мировой тех приборов у него не было, скорее всего. Его очень просили, даже давили просьбами-требованиями предоставить свои наработки для серийного использования. Даже просили, хотя бы просто самому лично использовать, для единичных акций по объектам противника, без участия посторонних. Ни в какую –  его даже обвинили в сочувствии нацистам.
-  Я в курсе о  проблемах Теслы. Ещё по его разработкам, но без его участия и согласия, провели опыт, и на какое-то время исчез эсминец, а его команда поголовно сошла с ума. У меня с тем эсминцем схожие фамилии… А вы в курсе, что в России у него были соратники и последователи?
- «Соратники»! Да, лучше не назовешь, при том бешеном вале атак, которое выдерживал Тесла и его последователи от традиционной науки... Да что это я Вам говорю, читаю лекции по  предмету. Насколько я в теме: вы командированы к нам от секретной службы в качестве эксперта по истории вопроса?
- Точнее: по секретным документам, касающихся данного вопроса.… А вы – тот научный руководитель, которому я их должен передать, – не так ли?
- Наверное, так. Мне сказали побеседовать с вами. Но ничего – насчет документов.
На этих словах Кейн Элдридж вынул из-за пазухи два объёмных пакета и передал их Джону. Тот принял их обеими руками и глаза его алчно сверкнули. Он тут же забрался в один из них.
- Что тут? Да тут на русском, кажется… или сербском… Никола Тесла был серб, не так ли? И это его черновики!?
- Нет, не совсем. Или совсем - нет. Это оригиналы документов из далекого уголка Сибири, времен сталинского ГУЛага, только недавно попавшие к нам в руки. Успели, правда, в черновую перевести. Но не профессионально. И я не знаю, сколько человек-специалистов по языку надо задействовать. Ведь там всё намешано. Сумбур стилей, раздрай терминологий, даже на одной странице.
Здесь письма различнейших людей, докладные записки, доносы. Есть черновики,  и что-то наподобие психотерапевтических записок, дневника личности, принадлежавшие господину Маслову. Русскому учёному, соратнику и, судя по всему, другу Николы Теслы. Он погиб в тридцатых годах при попытке побега из лагеря. Или покончил самоубийством – это ещё надо разобраться. Потому как устроили ему побег сами работники ВЧК–НКВД… В общем, пока дело тёмное. Вот перевод дневника. Сам переводил, уж простите, если, что не так.
И с последними словами Кейн вытянул из второго, лежащего на столе пакета отдельный файл с листами бумаги. Джон тут же вынул их и стал, перелистывая, бегло проглядывать строки. Через какое-то время он изумленно обернулся к Элдриджу.
- Что это? Это более похоже на философский трактат и инструкцию по магии одновременно.
- С этим мы и будем разбираться.
- Да?.. Ну, вот что это: «… До начала Всего была Тьма. И во Тьме, из Тьмы родилось Желание. (по аналогии со спеленатым и безвременно брошенным в темноту камеры человеческим существом, произведения Джека Лондона: «Человек в Смирительной Рубашке».) Только Я помню это чувство с младенчества. Это было первым запомнившимся ощущением–чувством - важнейшим, основополагающим в жизни, по своей силе, целостности и ёмкости.
 Представьте человечка, еще не умеющего ни ходить, ни говорить, вдруг, со всей полнотой осознающим, что он Есть.
 Он лежит в темной спальне спеленатый по самые ноздри, с руками, плотно прижатыми к телу. Он не помнит, как и когда описался, только вот стало ему мокро и холодно, и он рвется из-за всех младенческих сил, но не поддаются мокрые пеленки. Он кричит, и не слышит крика. И в этот миг сплетаются воедино и навеки – хлад, дрожь, тьма, одинокость и неимоверное напряжение в бесполезном усилии – порвать пеленки, спеленатые со тьмой, и выйти к свету…
 И у меня было ощущение, что свет родился внутри меня. Свет этот был зеленоватым, с магниевыми искорками. Он пролился из глаз и, разогнав черноту, осветил предметы комнаты: шкаф, двустворчатую дверь и пару окон с закрытыми ставнями.
В начале  каждого опыта есть Желание. Потом: Решение и Усилие.
И Тьма родила Свет…»
 Или вот это:
«… Если свет – это движение, переменчивость, рост и умаление, Если он, всё то, чем наполняется Пространство и Время, то, как ни банально звучит, во Тьме нет Света, а с ним нет пространства и времени.
То есть, возникшее во тьме, пребывает сразу везде.
 Структура тьмы в свете стала структурой информационных каналов. Значит, при определенном усилии, через тьму можно извлечь всё, что угодно. Но только как информацию, образ. Воплощать это придется своей собственной плотью, в каком-то смысле саморазрушаясь (или трансформируясь).
 Вообще, исходя из данной логики, все события случайны, но структура тьмы, пронзая плоть света, моментально распространяя образ случайности, делает её закономерностью, провоцируя её повторяемость, не-уникальность. Так как в структурах тьмы нет времени.
 Мир света, наращивая со временем и во времени свою плоть, свою массу через червоточины тьмы, способен информационно замыкаться на свои первоначала. Тем самым воспринимая созидаемого Бога - Всегда Бывшим и Всесущим. Что, пусть и саркастически звучит, сообразуясь с правилом Тьмы об отсутствии прав, у кого бы то ни было, на Первородность, так и есть.
Уж не погонимся мы в сонме первочастиц выделить именно ту, перворожденную, да еще тогда, когда и Времени самого не было? Так что, Бог – есть, потому, что Бог – это Свет. И Богом будет, перманентно возвращаясь из созидаемого нами Будущего в каждую точку, в каждую первоединицу сущего - Настоящего и Прошлого. Через структуру тьмы пребывая всегда и везде единовременно…»
- С этим мы и будем разбираться, - упорно повторил Кейн.
- Мне сказали, что вы привезли действующий образец силовой установки?
- Только снимки, фото и видео, данные сканирования, с подробнейшими анализами и описаниями, - извините, вас неверно информировали... Извините меня, Джон, но я на некоторое время покину вас. Мне нужно посетить  Европу.
- Но мне сказали, что вы будете с нами, пока мы не разберемся со всеми вопросами. Начальство, наверно, этот дневник и эти документы имело в виду.
- Всего на пару дней. Это личное. И вас, Джон, я информирую лишь потому, что вы сразу вызвали к себе симпатию. Мы сработаемся – я уверен. До свиданья, коллега.


                Глава  Четырнадцатая.
                Чехия. Дар.


Проснувшись поздним утром,  Фридрих,  после принятого душа и чашечки кофе, заглянул в кабинет управляющего. Он удивился, застав в нём Ваню, всего в делах. Секретарша доложила,  шепотом:
 - Он вчера уехал с вашим другом, - она имела ввиду Гюнтера. - Рано утром уже вернулся на базу. И уже дал длинный список телефонных переговоров с абонентами из Германии, Польши и  еще из нескольких стран.
Вообще, ощущение революционного штаба было налицо.
Немецкий Ваня увидел в приоткрытую дверь Фридриха, прервал разговор с посетителем,  и кивком головы предложил ему зайти.
- Присаживайтесь, герр Корбер, у меня от вас теперь не будет тайн. И первая «Не тайна», - вчера, когда я мирно почивал на этой базе, какой-то господин, очень на меня похожий и мной представившийся, нагло, при свидетелях, убил в кафе Александера Йенса.
Фриззи почесал нос и, глянув на посетителя, уже примелькавшегося господина, по имени «Гелли», кажется, решился спросить:
- А ваша секретарша в курсе, что вы ночевали здесь, на базе? А то она мелет черте что. Не выспалась наверно?
- Что мелет?
- Что вы приехали сегодня рано утром.
- Н-да…
- Я и говорю: не выспалась. И это именно вы мешали бедной девушке выспаться своей неумеренной прытью, герр Ваня.
- Точно. Совсем девушка заморочилась. Кстати - вы, как раз и не забудьте ей напомнить, с кем она провела время сегодня ночью.
- Всенепременно…
Ваня о чем-то задумался, постукивая авторучкой по столу.
- Фридрих… а с вами удобно работать. Даже просто – удобно, когда вы рядом. Я знаю, что вы не имеете своего офисного помещения и назначенные встречи проводите по всяким забегаловкам. Я предлагаю вам устроить кабинеты во всех зданиях, принадлежащих мне, и дружественным мне организациям.
- Спасибо. Согласен. Надо будет выбрать.
- Нет, вы не поняли, – во всех зданиях, в которых я преимущественно работаю, должен быть ваш кабинет или хотя бы стол. Стол – напротив моего, если нет других кабинетов.
Фридриха это почему-то рассмешило. Он представил себя мотающегося по Германии с единственной целью – присесть и посидеть минутку на своем очередном рабочем стуле.
- Нет, вы не смейтесь. Вы не представляете – я добился на всех предприятиях, где больше пяти работающих, своего питания, пусть по договоренности с ближайшей закусочной, но – своего. И какая во всех местах одинаково вкусная, но такая разная, разных народностей кухня! Впору проводить кулинарные туры не по ресторанам Парижа, а по обеденным столам моих работников…
Тут Ваня прервался и указал рукой на сидящего перед ним человека:
- Вот, Фридрих, послушайте. Вы, конечно, знакомы с Гелли? Вот, он просит  отпустить его на «фриланс». В Америку, музыку играть. И это – старый школьный товарищ... Я, что – рабовладелец? Я никого не держу. Просто, у всех людей в обществе есть обязательства – они держат. - И, выйдя из-за стола, Ваня подошел к Гелли и, опустившись передним на корточки, взял его за руки и заглянул в глаза:
- Что главное в людях, Гелли?
Парень заметно смутился:
- Что они делают. Как с людьми поступают, наверно…
- Но как это оценить? Меняются времена, меняются и оценки.
Главное в людях – что они НЕ делают. Не делают сознательного зла. Не лгут, не предают. А высшее – это, когда Люди – Верят. Вера тоже из категории НЕ делать. Она пассивна – изначально, должно быть. Не домысливать, Не пошлеть, Не выдумывать, Не сочинять, Не представлять – а Верить. Иначе – Фанатизм. Фанатизм – это активная «Вера». Его следствие – Зло!
Иди, Гелли, я тебе верю. Просто останусь жить, делать свои неправедные дела, и тихо бездейственно верить. И ты тоже, Гелли, – тихо бездейственно верь мне! И ничего не делай. Не обманывай действием мою веру… Не предавай меня, Гелли…
Ваня пожал обе руки  другу детства и тот вышел из кабинета, со слезами в глазах.
Тут, по телекому раздался голос секретарши, она сообщила, что на проводе ЮАР и Россия – Ваня попросил соединить его с Южной Африкой.
- Привет, старый Воин! Не хочется говорить с тобой по телефону, потому что говорить надо много. На твоё имя забронирован и проплачен билет на авиарейс Йоханнесбург – Берлин, через два дня. Не отговаривайся, сворачивай дела и посети Европу, хотя бы на пару дней. Давай, старик, жду.
- Россия на связи.
- Давай… Сергунёк! Не буду растекаться словами, я пересылаю тебе по факсу список и координаты людей. Сообщи им, что я приглашаю их в Германию. Пусть скажут: кому нужны официальные приглашения и визы. Ты также им посодействуй, купи билеты, конечно... ну, во всяком случае, предложи. А то я тебя, «экономиста», знаю…
- Герр Бергер, с вами пытается связаться Китай, но постоянно срывается.
- И это бесполезно, постарайтесь сообщить им… Ну, как-то сообщить, чтобы позвонили вечером, тогда будет проще. Я буду ждать. А пока я буду на складе посылок, - сказал  Ваня секретарше и жестом позвал Фридриха за собой. Но тут Корбер сам придержал Ваню.
- Господин Руководитель. Если они позвонят «своим вечером», это опять будет «наше утро». Скажите просто, чтоб позвонили через десять часов.
Ваня сходу обернулся и сказал секретарше:
- Скажите просто, чтоб позвонили через десять часов.
А сделав несколько шагов по ступенькам, обернулся к Фридриху и, беспомощно разводя руками, улыбнулся:
- Вот я и говорю, что вы должны быть рядом.
Пока они спускались во двор, пока пересекали его, Ваня увлеченно делился сокровенным:
- Весь ХХ век немцев ****или, выбивали немецкую дурь. Дурь Исключительности. В итоге, кажется, вместе с дурью выбили и много других качеств, не всегда сугубо отрицательных.
 Вытравили Самоуважение — до исключительности — из, для всех остальных непреложных, правил существования. Задавлено до уровня футбольной гордыньки. Если собрать рекламу немецких продуктов за рубежами Германии и пустить их друг за другом одной лентой, то меня, русского, начинает тошнить и полнить Злоба на весь мир… А каково немцам, – хотелось бы знать!
 Неужели они лишь подхихикивают над этим образом себя? Образом отупевшего, бездумного, самодовольного бюргера, опившегося пива, обожравшегося сосисок, в подтяжках, коротких штанишках, гольфах и с флажком Германии в руке?
 Таким, и только таким мир хочет видеть немца.
 Франция, чьи войска в июле 40-го года просто отказались сопротивляться, и то имеет более боевитый образ в мире. Но там был Де Голль – это его удачный проект, и он гений – французы должны молиться на него. Ведь, в нашем мире: как оно видимо, как оно кажется, так оно и есть. Великая Франция! Что? Видно, да? Да, великая. Но и Италия, и Испания – уж кому бы молчать, или, как делали раньше, переводить внимание на другие темы, типа: «Какие мы делаем вина! А наши Яхты, видели?» Или: «А как мы поём и танцуем!» А сейчас они тоже распушились – на войну они ходют, петухи, – итальянские, испанские…
 И, чтобы почувствовать себя человеком, немцы бегут в Канаду, бегут в Южную Африку, не боясь черного равноправия. Бегут в Латинскую Америку, наконец, не боясь местных  Мачо и Наркодельцов. Остаются в Германии кто? Турки, черные жмурки, да наши, русские. Наши приехали сюда надолго.
 Наших в России… не знаю, как в послевоенные годы, наверное, поначалу кого и ненавидели – просто одних контуженных на это хватало, и на разные гадости. Но уже с 60-х немцев выдвигали на ответственные дела, порой, просто за одну Немецкую фамилию! Да, тяжко некоторым приходилось! А ты выдюжи, и за тебя потом глотку сами люди любому порвут. За тобой будет негласное, но всесильное – Мнение, которое не только сверху, оно и снизу, сбоку, оно со всех сторон, оно пропитывает, как спирт, – насквозь.
 И не надо русский - не политкорректный с национальностями - юмор приравнивать к европейскому – планомерному, методичному, злопамятливому Унижению. Унижению – с большой буквы и по всем статьям – это европейцы так привыкли бороться со страхом. Глупость, чисто европейская, даже еврейская по сути! Сильного надо уничтожать, а не гнобить, выращивая своим детям большие проблемы.
 Ваня зашёлся, Ваня развивал тему. И напрочь забыл, что он то и есть: самый что ни на есть немец. С обоих – с маминой и папиной – сторон.
- Уехали они от голода и вечной разрухи. Разгребай, разгибай её, проклятую, а придёт какой мудак и враз всё опять порушит, загадит, а ты – всё сызнова. Заебало их. Ну, нет в немцах – даже в наших – русского долготерпения и слезливого всепрощения!
 Я говорю тебе, они быстро раскусят европейские правила, увидят модель унижения и не побегут дальше. Нет! Наши немцы – пуганные и ломанные, но не сломанные – они скоро будут устанавливать свою власть. Конкретно подкорректируют политику Германии, а, следовательно, и Евросоюза. Это европейских тюхтяев можно пугать Русской угрозой. Наши немцы знают за «угрозу», они знают, что русские не хотят войны. Хотя любят подраться, особенно спьяну, и особенно со своими. А больше всякой войны русские не хотят еще раз воевать с немцами.
 А сколько в России развелось Германофилов! Особенно во власти, это модно. Тут еще метаморфоза с Американской мечтой случилась! И вот немцы возвращаются в русское сознание, но на новое, более обширное, Своё Место. Даже более – потеснив Францию и Италию в их традиционных нишах Русской положительной комплиментарности. С завистью к немецкому порядку и методичности. С любовью к немецким инженерам и музыкантам… Правда, те певцы поют больше на английском… А зря – русские уже готовы воспринимать немецкий и не вздрагивать, отмахиваясь от померещившихся овчарок и расстрельной эсэсовской команды.
Фридрих слушал Ваню с оторопью: он уже не понимал – с кем он разговаривает. Образ Вани плыл и менялся прямо перед глазами.
Они находились уже в подвальном помещении, среди стеллажей и столов. Ваня подошел к одному из них и принялся копошиться в двух стоящих отдельно коробках.
- Мне жаль это говорить, но вам, Фридрих, придется уехать. Гюнтер звонил и обещал заехать за вами.  С вашим делом улажено, насколько можно, но всё равно: придется давать показания. Но это ваш святой долг – не прятаться от общих врагов. А я жду бригаду различных следователей – будут меня допрашивать, допрашивать моих сотрудников, в общем, – дела!
 Но на прощанье я хотел подарить вам это – и Ваня протянул ему тяжелые янтарные, то ли бусы, то ли чётки – это из редчайшего археологического сибирского янтаря. Там, чуть ли не в каждой бусине - по мушке, по камарику , приглядитесь.
 А это – передайте герру Кугелю. На его имя пришла посылка из России. Не ожидал, что у него и там связи. Вот, возьмите.
 С этими словами Немецкий Ваня протянул Фридриху нечто цилиндрическое в зеленой оплетке и золотого цвета ободками, поясняя:
- Наверно, какой-то новейший китайский фонарик. По крайней мере, был запакован в китайскую упаковку. Представляете: в этот раз таможенники потрошили посылки, а мы уже более года возим без эксцессов. Наш сортировщик посылок всё вернул по раздолбаным ящикам, сверил с описями. Пусть герр Кугель извинит, что без ящика. Там были еще кедровые орехи, но они рассыпались, уж извините. Но ничего не пропало - тут строго, тут головы полететь могут.
Так, вот: сортировщик куда-то там нажимал – говорит, яркий тонкий луч, толщиной в мелкую монету. Без рассеивания, что-то близкое к лазеру, только белому. Странно, но я не знаю о таких. Вот, что значит: «закрутился». А так, я стараюсь быть в курсе всех научно-технических достижений. Берите.
И – удачи Вам.


Глава  Пятнадцатая.
Берлин. Шоу.


- Категорически! Катастрофически! Необходим, если не весомый – реальный, вещественно-материальный, то хотя бы виртуальный Эквивалент – Эталон Стоимости-Ценности!  - Егор произносил речь на конференции посвященный показу сенсационного фильма, совместного производства Гюнтера Кугеля, журналиста «Штерна», и его, Георгия Колобова. -  Наподобие конкретного бруска золота. Несомненно, одно – он должен нести энергетическую ценность, как стержень грядущей цивилизации, где все ресурсы Планеты и продукты человеческого Труда и Гения, шедевры мастеров и наследие предков будут равняться через Энергию – энергетический ценностный эталон…
В этот момент в студию внесли и поставили между Егором и телекамерами старого  знакомого – однажды похищенного в таёжном лесу. И вот теперь опять стоящего перед ним, как ни в чем не бывало, сверкающего чёрной цилиндрической оплеткой и блестящего золотом ободков.
- Пожалуйста, господа, вот он основной кандидат в Эталоны! – прокомментировал Ведущий появление в студии Изделия.
- Желанный Эталон убивает Спекуляцию! – продолжал очумело, как заведенный, свою выученную речь, Егор.
- Энергетика делает огромный рывок вперед и становится чистой и безопасной, близко к абсолюту. К тому же – компактной и мобильной, дающей широкий простор для транспорта, для организации собственных сверхмалых производств потребителей для личных нужд.
В то время как основные производства, эту энергию потребляющие, продолжают массированно гадить в Планету.
Резонно поднять требования общества к ним – подняться до уровня Энергетики в экологической чистоте и безопасности. И не законы будут им главной угрозой. Будут они упорствовать и медлить – люди станут отказываться от их товаров и услуг, и будут сами у себя производить всё необходимое. Уж о своей среде обитания они позаботятся…

*

- То им «Коммунизм» отменили, то он, вот, – стал «Модным», а когда станет «Актуальным», так я с них со всех: саечку за испуг, фофан за забывчивость и пендель им  – за самодовольную брехню – с размаху и под сраку…
Вот такое, очень знакомое и уже почти родное, услышал Егор из-за двери своего номера в гостинице, когда он, мало помнящий самого себя, вернулся с пресс-конференции. И вот – мираж номер два.
 Первый мираж был, конечно же, чудесное появление похищенного в тайге Изделия, в самый что ни на есть подходящий момент, как по хорошо отрепетированному сценарию. На вопросы Егора отвечали, тараща глаза, что это ваш ассистент принес. «Какой ассистент? Как он выглядел?!» Ничего впопыхах добиться не удалось. А Изделие было с помпой передано присутствовавшим там представителям Швейцарского Института Исследований и Шведской Академии Наук для изучения, после формирования международной группы учёных.
Теперь Егор вспоминал о другом Изделии – оригинале Маслова.  Вспоминал, и тут же волосы вставали дыбом, но Егор успокаивал себя: посылка должна была отправиться другим рейсом этого же «таёжного канала». Упакована была в плёнку с китайскими иероглифами и выглядела простой блескучей игрушкой, типа фонарика. Эта упаковка была погружена внутрь ящика и засыпана кедровыми орешками. Почему он засыпал орехи, Егор себе отчета не отдавал. На ткани обтянувшей ящик написал: «в случае не забора отправителем Егором Колобовым, передать Гюнтеру Кугелю из «Штерна». Расписывая это, он так размахнулся, что название «Штерн» написалось сжатым и маленьким, с самого края. Ну, да ничего,- кто в Германии не знает известного журналиста Кугеля?
И вот сейчас знакомый голос из другой жизни. Егор решительно было открыл дверь, но сделал шаг и ножки его дрогнули. В его номере, как ни в чём не бывало, в креслах за журнальным столиком с вазой, полной фруктов, с высокой бутылкой и тремя – тремя! – фужерами рядом, сидели  двое.
Ножки Егора подкосились, потому что, помимо Михаила Федоровича, чей голос он услышал, за столом сидел Володя Мальцев. Героически погибший в своё время, прикрывая отход Егора.
- А-а! Дорогой! Заходи, заходи, – будь, как дома! – Приветствовал громко Мальцев. Одна рука у него была в гипсе.
- Молодец! Всё сделал. Всё, как по написанному! И побегал-то как хорошо! Ну, все поверили, что ты от нас бегаешь. – Бурчал довольно Михаил Федорович.
Егор присел на кровать. Волнами пошли накатываться сильные чувства: злоба – до ярой ненависти, и стыд – до порывов удрать.
- Вы меня пользовали. Вы меня предали!
Краснели уши, холодели ноги.
- И строили спектакли, - с этими словами Егор ткнул обличительным перстом в Мальцева. - И бросали меня под танк! – Егор взглянул на Михаила Федоровича. Ткнуть пальцем он не решился. «А сколько же ему лет?!» - Пронзила вдруг его мысль. - «И какой живчик. И всё неймется…»
 Гости переглянулись и засмеялись. Михаил Федорович даже протянул руку и успокоительно похлопал Егора по коленке.
- Во-первых: не все танки были мои. Была и реальная опасность. Опасность от моих закоренелых «друзей–товарищей», но и вступила какая-то третья сила…
- А то, что было на трассе у аэропорта, было реально! - Пылко вставил Мальцев, - Настолько реально, что остался жив случайно, чисто.
 Я когда направил, разогнавшись, машину в их джипы дорогу перекрывшие, сам выпрыгнул. Побился весь, руку, вот, сломал. Там: взрыв, ругань – маты. Нашли они меня, злющие. Попинали. Хотели пристрелить. Но один в маске сказал: «Оставьте его. Я его знаю. Он такой же исполнитель, как и мы…» Ну, пнули пару раз, напоследок, и оставили. Потом – милиция, «Скорая помощь»… Так, что мне даже обидно слышать от вас за спектакль...
 А спектакли были. В поезде, на вокзале, и взрывы телевизионщиков инсценированы. Но одному из группы башку пробили конкретно. Кто – не знаю. А вот аэропорт – это да. Тут враги. Да и после:  рыли  в Москве основательно. Мы, чтоб тебя вытащить и спрятать. А многие, очень многие, чтоб тебя зарыть, будто не было. Уже за упокой свечку пора было ставить. Но ты вывернулся! Ты просто – супер!
 Егор подумал, что Мальцев, выпрыгивая тогда из машины, не только руку сломал, но и сильно ударился головой. Из него пер молодежный дубоватый сленг, чего раньше не замечалось.
- У меня в тайге украли Изделие. И вот оно здесь! Что? Конкретно решили подарить врагам?
Тут гости  откровенно заржали.
- Господь с ними - пусть берут. – Вытирая слёзы пробулькал Михаил Фёдорович.
- Пусть исследуют, - пояснял дальше Мальцев, - то, что у них в руках. Как ты сам, наверно, догадался – это «Новодел». По материалам Маслова и по показаниям его сотрудников сооруженный. И, конечно, он у нас не один. Этот – пусть берут. Берут, и – раскрываются. Всё равно – его невозможно использовать в серии. Слишком не стабилен. Через некоторое время эксплуатации – выдаёт импульсы не заданных параметров, а какие ему на душу лягут. Может и взорваться. Самопроизвольно. Так что - это прорыв, прорыв несомненный. Но без конечного «товарного» результата. Это великая Кажимость – Обманка. Пустое место.
Но Егор не мог успокоится.
- А Американцы? У меня в тайге Изделие украл американец! Шпион!
 Тут Михаил Федорович положил ему на коленку свою теплую руку и проникновенно заговорил.
- Егор, ты думаешь наша проблема в США?
 Ошибаешься, – трения с США, по большому счету, только борьба за власть, пусть и на всю планету. Это всего лишь жёсткая, смертельно опасная, но все же – Игра. Вся фишка «Золотого Миллиарда» – это борьба за власть, за передний ряд: и в шоу, и в очереди за баландой.
 А в марте 2015 года обещали, что человечество перевалит за семь миллиардов – нет, теперь ясно, что будет больше восьми миллиардов, и намного. А значит, расчетного числа в двенадцать миллиардов, когда человечество перейдет в другую, совсем неопределяемую фазу своего развития, надо ждать очень и очень скоро – опережая графики запланированных программ по смягчению сего «феномена».
В чем «феномен»? А ты представь – на Земле 12 миллиардов и большинство из них стремительно стареет, а не взрослеет. Экономики ранее отсталых стран подтягиваются до жизнеобеспечивающего уровня, но ресурсы тают… А на половине ресурсов Земли сидит 1% и ничем делиться даром не хочет, продает втридорога, глубокой разведкой не занимается, затратную добычу не ведет. И, главное, – ни в каком «золотом миллиарде» не состоит, и половина людишек там – не гении какие, высоко духовные, а хамоватые дебилы и просто пьянь!
Терпеть эту горластую и гордую сотую часть человечества можно долго. Но рано или поздно неизбежно встанет вопрос. Вопрос не о первом ряде и лишней миске баланды в привилегированные руки, а вопрос жизни и смерти. И без всяких игр.
Просто однажды сдвинутся миллиарды, сомкнутся где-нибудь в районе Новосибирска – и русских будто и не было! Вот тебе – за идиотский национализм, за «черножопых» и «узкопленочных»! За символы России – водку и танк. За феноменальный разрыв в продолжительности жизни между мужчинами и женщинами: в полтора раза – эта «Родина» никогда не берегла своих солдат. Раньше говорили: не хочешь кормить свою армию – будешь кормить чужую. А у нас её не только не кормят – генералы и последние портянки украдут. А олигархи – двадцать самых богатейших людей планеты... и миллионы бомжей, дохнущие с голоду. И не надо врать самим себе, надо признаться – эта нация никогда не умела делиться среди своих. Иностранцу отдаст, врагу отдаст, только не своим – лучше удавиться. Если только делиться, вдруг, не придется всем и сразу. А чтоб добровольно: не к чему, и не для чего! Лучше еще яиц Фаберже прикупить – и капиталы сохранить и начальству приятно, и народу есть на что зенки выпучить! У нас даже разбираться не будут, кто свой, кто чужой – все чужие. Да и нельзя у нас разбираться, кто какого роду, –начнут копаться, так вообще русских не останется!
Я бы, если б не стар был – свой национализм учредил и проводил в жизнь. «Русскость» не выделять и обосабливать, а  – принуждать к ней! Выходи за русского, женись на русской! Не знаешь русский? Учи – приду, проверю, или ребят с обрезками труб пришлю, и чтоб им Онегина шпарил наизусть от корки до корки. Хочешь жить в России – отслужи России и будь Русским! Русский язык перенасыщен кислородом и окисляет, разъедает всё не стойкое в душе, останется самое стойкое и человек станет конкретно Русским лишь с «акцентом» на ту «чистоту».
…Вот о чем уже сейчас надо думать.
У Егора кружилась голова. Он устал.
- Я вижу: облетели с тебя последние розовые листики.  А-а, Егор? Так ты с нами?
- С кем, конкретно? Тут сам черт ногу сломит в вашей конспиративной мешанине!
Зазвонил телефон. Трубку взял Мальцев. Выслушав, посмотрел на Михаила Федоровича и кивнул, со значением. Старый волк, кряхтя, встал. Встал и Мальцев, по-военному оправляясь.
- Ладно, дорогой мой. Сейчас нам предстоит очень важная «случайная встреча». – Пояснил старик.
-Да, да – пожелай нам: «Не пуха!» - добавил Мальцев.
- К черту!
- Вот, вот! К нему и идём.

Глава Шестнадцатая.
Берлин. Пустое Место.


 Кейн Элдридж шёл по коридору в сопровождении двух секьюрити. Перед входом в апартаменты его передали на окончательное обследование и сопровождение двум другим секьюрити. «Как много охраны, - мелькнуло в голове Кейна, - а Жизнь резвится без присмотра».  Его прощупали, просканировали и сопроводили за дверь. Там, за дверью, посреди зала, посасывая сигару, стоял его Босс. Не тот босс, что положен ему по иерархии Центрального Управления, а Босс настоящий – Ум и Воля. И не только для него, пусть и приближенного, но рядового работника Мировой Кухни Добра.
Увидев его, Босс дал знак охране покинуть их. И, будто они только что утром виделись, подозвал Кейна к себе. Оказывается, босс созерцал картину на стене.
- Обратите внимание, Кейн, как расположена картина. Не по центру стены, а смещена в сторону окна и даже, кажется… нет, верно, – и подвешена косо. Чуть-чуть… Прекрасный дизайнер, гениальный. О художнике ничего не скажу. Это не наше дело – «Художничать». Не правда ли, Кейн?
-  Мне не нравится эта картина.
- Мне тоже. Но она имеет определенную гамму, собственную гармонию линий. И дизайнер прекрасно её вписал. Гениально нашел место. Именно это и роднит его творчество с нашей работой. Вот только у одних работа «Видеть», а у других - создавать предпосылки для Видения.
 Есть такая работа: пестовать «Святое Место» - место приложения сил. Место! Где весь пейзаж, география, ландшафт местности – с полями, холмами, перелесками, ручьями выделяет, обосабливает, организует собой «Место». Это на просторе: «где ветер склоняет ветла, и узоры мороза плетёт тишь и мгла».
А в доме, в комнате, где  весь антураж - мебель, цветы, окна, занавеси, двери -  это «место» обязано говорить: «здесь должна быть картина!» Но, то ли у хозяина денег нет, то ли купил, но не повесил, но всё равно: хозяева садятся и смотрят. И видят картину. На том, обустроенном для сей мистики месте, - и каждый раз: разную. И, может, даже, хозяева не сознают того, для чего садятся, садятся именно так, и смотрят, кажется бездумно, отдохновенно, именно туда, на то, «свободное» место. «Святое Место»…
...А вы заигрались, Кейн. Заигрались в банальную прибыль. В «Пустое Место»!
«Пустое Место» это место, где была картина, «тень» картины, площадь. Где обои менее выгорели, или - какое-то невнятное затемнение. Уже в который раз все поменялось в квартире - сменились обои, мебель и хозяева. И ничто, кажется, не говорит, не ведёт, не привлекает к тому месту - как то в случае с местом «Святым». Но есть чувство затемнения, утраты. И не тянет в то место смотреть. Место пустое - чужое место -  может, и было когда-то святым , но «святость» ушла вместе с былыми хозяевами. Либо сами они стали другими, что-то поменяли, кого-то предали... И осиротело место, стало другим – сирым, ненужным… одним словом – «Пустое Место».
- Вы ошибаетесь. Я не играю в подобные игры.
- Не играете, но доигрались. Погиб Александер Йенс.
У Кейна кольнуло в груди. «Александер, старый дурак, друг, - куда же ты полез?». Боль в груди не утихала, но Элдридж продолжал стоять ровно, лишь бледность покрыла его лицо.
- Да… но это были его игры, личные.… Жаль.
- Перестаньте, - это были ваши общие игры. Связанные с дополнительным приработком. Большим приработком…. Но, оставим это.
За остальную игру – большое спасибо. Чем вы намерены заниматься дальше?
- По плану.Работать над загадками русского Маслова и накладывать их на загадки Тесла. Будем искать решения.
- Прекрасно. Там, на объекте и оставайтесь. Пока не улягутся волны. Я с вами свяжусь. А сейчас мне надо идти.
 Мне хочется посмотреть в глаза нашему противнику. Одному из главных. По крайней мере, самому инициативному из Российских руководителей. Который ещё старой школы, не из новых, что умеют только громко жрать и гадить… Мне хочется увидеть этого человека, таких мало осталось. Даже у нас. У них – последний, наверно. Так много можно понять по живым глазам, чего нет в фоторепортажах и телепоказах!
- Кстати, вы с ним не знакомы?
- Нет, сэр.
- Идете, Элдридж. Ваши счета будут пополняться. Пока еще… И еще… А я ведь так и не назвал вам фамилии, имени, того господина, который вам «незнаком».
И, сказав это, Босс, кажется, впервые улыбнулся и даже подмигнул Кейну. Но тут же стал обратно холоден.
- Идите.


Глава Семнадцатая.
Берлин. Искушение.


Они шли на встречу по строго выверенным секретарями часам. Шли в сопровождении, но оно шло позади, что создавало иллюзию их неспешной бесцельности. Они встретились в заранее обусловленном месте в полукруглом зале, рядом со столиком, на котором стояла ваза с фруктами и водой для участников конференции. И всё совершенно случайно, как и договаривались.
Встретившись, они улыбнулись, раскланялись и пожали друг другу руки. А Большой Босс, к тому же взял из вазы большое аппетитное яблоко и протянул Русскому – то ли противнику, то ли союзнику, но всегда – уважаемому врагу. Тот, кивнув, поблагодарил и, взявшись за яблоко, потянул. Да не тут-то было! Большой Босс крепко схватил кончиками пальцев, и не отпускал яблоко. Но русский ничуть не удивился сопротивлению, а просто вывернул округлый предмет из цепких пальцев и вонзил в него зубы. С хрумканьем и наслаждением.
Американец, ухмыльнувшись, спросил:
- Помнится, как-то один премьер не смог перелететь Атлантику?
- Порой больно широка та Атлантика - ни сил не хватит, ни желания…
- Да, но это вызвало широкий резонанс. А сколько критики!
- Критики… что возомнили! Забыли, для чего их вообще до печати допустили. Забылись, кто их **** и кормит.
Большой Босс прокашлялся от такой прямоты.
- Вообще всякая критика, профессиональная, - кинокритики, литературоведы, научные оппоненты, - все они призваны для того лишь, чтобы оправдать Любой Продукт любого творчества. Найти в нём смысл. Не так ли?
- М-да… Но, вот, – пример. Собрались люди, весомые люди, и заслушали докладчика. Решили, что, где и почём. Доклад одобрили, а докладчика отправили на защиту диссертации, изъяв предварительно из его доклада сведения, касающиеся секретности.
 А учёная братия взяла, да пошла в скрытую оппозицию. Взяла да и раскритиковала ту диссертацию, мало того – высмеяла. А соискатель молчит, возразить весомо не может – секретность! А коллеги еще пуще изгаляться, хотя знают – не с улицы человек пришел.
 Вот такие они – критики.
 Большой Босс продолжал свое:
- Но, согласитесь, что не всегда и не все такие. Поиски смыслов – вот задача настоящего, а значит, критического ума. Мы, мир, нуждаемся в критике. Ведь, часто, даже великие ученые, достигнув какого-либо результата в ходе своих - без разницы в какой сфере - исследований, не могут сообразить, понять, помыслить - «домыслить акт творения». Ибо сами часто сливаются с процессом своего эксперимента-исследования, что просто,  порой, необходимое условие проведения данного исследования.
 Недопустимость стороннего наблюдателя - это ключ к эзотерическим знаниям. Их невозможно постичь, не включившись в процесс. А включившись в процесс, невозможно объяснить, что это, вообще, было.
 Тем более, его результаты - до чего Оно, это новое Изделие, приложимо и что, вообще, Оно значит. Творцы не способны придать результату эксперимента, исследований итоговую форму – выразить смысл. Критик с большой буквы – способен.
 Для Михаила Фёдоровича акцентация речи американца на словах: «Оно», «Изделие», был более чем прозрачный намёк. И он отыграл назад и на фланг.
- Вам нравится футбол? Ах, извините, у вас свой американский, очень силовой спорт, а на  него трудно переложимы некоторые ситуации из настоящего, Мирового, футбола.
- Мой внук играет в университете в соккер, а это и есть, кажется, ваш футбол…
- В университете… значит, только учится…
 Так вот, помню, в игре Российской Футбольной сборной со сборной Финляндии осенью 2008 года сложилась интересная ситуация. Русская команда так быстро играла, так загнала финнов, что те просто не успевали убирать ноги, уходить с позиций или вообще что-либо делать иное,  кроме как – забивать в свои ворота. И, чтобы они ни делали, - становилось только хуже для них.
 Это Мышление и Действие в одном флаконе. Сделать так, что бы Вы,  при любом вашем маневре, в любом случае, оказывались в потоке дерьма, лавирующего впереди корабля.
 Михаил Фёдорович четко выделил слова: «Вы», и «…в потоке дерьма», и заглянул снизу вверх, в глазки Большого Босса.
- Я бы сказал, что это ситуация Роковая и доступна лишь интуиции. А она рождает порой неординарные решения. – Большой Босс нисколько не смутился. - Вот вы, кажется, считаете, что нашли выход из своей ситуации, из своего тупика. Передвинули точку напряжения насущных вопросов и ответов в другую страну и – умываете руки?
 Может, оставим это жонглирование мячом? Есть же насущные вопросы – общие.
- На них вы знаете варианты ответов. – Буркнул Михаил Фёдорович, - Война. Революция. И ваш самый насущный, самый главный вопрос ваш я знаю: «как всё поправить, изменить – ничего не меняя».
- Но это и ваш вопрос. Или вы остались-таки Коммунистом? И для вас: «чем хуже, тем лучше?» И тогда – мы сходимся!
Михаил Фёдорович ничего не ответил. Большой Босс продолжал:
- Может быть, вместе начнем думать? Сядем вместе, рассмотрим проблему… Японский сад камней, - очень к тому способствует. Хотя он предназначен скорее для отдыха мозга, – для действенного «безмыслия». Не-действенное «безмыслие» - это сон. Но есть еще одна очень действенная методика поиска выхода из безвыходных положений, идущая, то ли от Йоги, то ли ещё от чего… Это – созерцание любой неровной поверхности – чаще камня, но не расслабленное, а упорное.
«Бессмысленно упорное мышление», – мозг пытается уйти – спастись, отвлекается на насущные мыслишки, «левые» ассоциации. Вслушивается в организм: где что кольнуло. Нет! Гоните его к процессу вглядывания в поверхность камня. У некоторых слабеньких умом мозг просто выключался – выпадал в сон. Но сильный, подкормленный хорошо мозг все-таки находил смысл! Естественно – не Конечный Смысл – он невозможен для восприятия человеком. Предположительно, лишь Богу сподоблено разглядеть в неровностях камня весь смысл и процесс творения, и увидеть там свое отражение.
Михаил Фёдорович ухмыльнулся:
-Такие ребята достойны восхищения. Вы предлагаете мне, и тем, кто со мной, войти в ваше сообщество «критиков»?
- Да.
- Но тогда я не понимаю «творцов». Господ Демиургов, ваших и наших, так «глубоко» загнавших смысл, или так до него и не докопавшихся – что никому без помощи Критиков  этого смысла не видно.
 Но в таком случае, когда явлен смысл, продут творчества уже не продукт «Творца Лажового», а «Критика», и даже не текст, который вышел в результате размышления Критика, а сам процесс мышления, приведший к конечному тексту – смыслу. Вот, истинно достойный восхищения предмет Искусства! Но его невозможно вычленить из головы Критика, так что приходится признать и ценить вместе с произведением искусства и самого критика, как хранителя ценностей и их производителя.
 Хотя Демиурги наши наоборот, если и ценят такого критика, то как эксперта. Какая ты элита! Это мы, мол, и сами могли бы! Хотя самим недосуг: мы всю жизнь другим – Важным – занимались! Бабло колотили. А то бы мы сами – ого-го! Да и ныне дел много. Так что ты специализированный узкофункциональный человечек постарайся – освети, а мы уж денежку за труды приплатим!
И, в итоге: скупают всякую дрянь, бред полный, и, просто вредную, своей патологической энергией или «энерго-вампирностью», продукцию так называемых художников. Поймите, они, без Великого Критика, – ничто! Не тем деньги платите, господа! Деньги надо платить Критику!
- Да-а, некоторым людям нужно платить только за то, что они просто – есть. - Ни с того ни с сего вставил Большой Босс, видно подумав о чем-то своём.
- Да и, вообще, не пора ли менять самих Демиургов? И наших, и ваших? Вот, сегодня, спустя столько лет оглядываясь назад, - вся эта игра в «Красную Угрозу», да и сам проект «Советский Союз» кажутся огромной, непревзойденной Акцией Прикрытия. Аж голова кружится – как весь мир смогли развести: миллиарды людей…
- Да, глубокоуважаемый Михаил Федорович, всё это – кажимость. Весь мир наполнен иллюзиями и химерами. И преднамеренный обман лишь ничтожная часть в этой круговерти.
 Не было никакого заговора, нет и других заговоров! Вообще: «Конспирология», это патология залогизировавшегося ума.
 Но, парадоксально, они есть.
Заговоры становятся фактом себя опосредованно: как итог свершившегося, состоявшегося. Но никто, поверьте, - это лишь потуги на звание божества, - никто, сознательно, не мог  никогда спланировать и привести в жизнь ни одного глобального плана.
Просто: есть точка напряжения места, момент актуализации. И кто бы, какие бы усилия ни принимал: за, против, поперек, или - совсем в другой плоскости и на другую тему, - есть только Усилие, и оно  само, вдруг, изменит свой вектор, потеряет первоначальный смысл и притечет в точку напряжения. Вольно или не вольно участвуя в созидании, в формировании События. Поэтому, если кто и плетет заговоры, так это только сам Господь Бог.
- Да… и главное: никого не поймать за руку. Спасибо, я наелся. - С этими словами Михаил Фёдорович сунул яблочный огрызок в руку Большого Босса, держащую сигару. И, поклонившись, удалился, оставив обескураженного оппонента.
 Удалился Михаил Федорович  Удовлетворенный, с большой буквы.


Глава  Восемнадцатая
Берлин. Осадок.


Кейн Элдридж вышел из гостиницы, миновал суету подъезда и остановился. Этот берлинский летний вечер обещал быть прекрасным, если бы ему не мешал сам город со своей толкотней, с запахом асфальта и автомобильной гари. Элдридж увидел невдалеке верхушки деревьев, выдававшие то ли маленький парк, то ли сквер, и неспешно направился туда.
 И лишь только он зашел под тени деревьев как услышал:
- Здравствуйте, мистер Элдридж.
Кейн обернулся. В пяти шагах от него стояли двое американцев. И, без сомненья, зовут их Питер Харроу и Эндрю О’Брайен. - Он достаточно хорошо изучил папки с их личными делами. Они его все-таки вычислили, поймали, так сказать. Но это фигурально выражаясь: на его арест, задержание у них уже нет никаких полномочий.
- Здравствуйте, господа, и поздравляю – вы подтвердили свою профессиональную пригодность.
Здоровяк эфбэеровец  толкнул локтем напарника.
- Ты послушай: он над нами издевается.
- А что ему остается? Элегантно хамить.
- Да-а… эй, ты, мистер, а ну: вынь руки из карманов. Пока я твой череп не просветил. Быстро.
 «Ребята хотят отыграться, в ребятах свербит мальчуковый зуд». Подумал Кейн, и медленно вынув руки из карманов, выставил их перед собой открытыми ладонями.
- Господа, произошло некое недоразумение между различными подразделениями Центрального Управления. Такое бывает, когда проводится крупная операция. Я попрошу руководство принести официальную благодарность ФБР, именно за ваше участие и высказать мнение о ваших высоких профессиональных качествах. Ребята… я был бы счастлив работать рядом с такими, как вы. Но, по велению судьбы, мы на некоторое время оказались по разные стороны баррикад…
 Все это время «ребята» медленно подходили к Элдриджу, подходили, пока не коснулись лацканами пиджаков выставленных ладоней агента.
- Спасибо. Как-нибудь обойдемся, - процедил сквозь зубы Питер, и добавил, - а вот без этого – никак.
 И ударил Элдриджа хуком снизу в челюсть.
 Голова Кена отлетела, да и все остальное тело собралось было в полет, но длинная рука Эндрю успела поймать Кейна за шиворот и удержать на взлете. Вторая рука ирландца мощно впечаталась ЦРУшнику под дых. Агента согнуло и он свалился на асфальт, сипя легкими, которыми не получалось вздохнуть, и пуская густую темную юшку изо рта.
- Пошли, Эндрю.  Хватит с него.
И господа агенты пошли прочь. Тихо, но удовлетворенно-радостно пререкаясь меж собой:
- Надо было бы мне ему – в челюсть.
- Ты  ему бы пол башки снес. А так, он почти цел, и вообще, – красавчик.
- Что хоть сейчас – в кулёк, и на два метра под землю… Нет, ну надо было ему, еще хотя бы пол пинка добавить.
- Ты ненасытен. Ненасытен во всем.
- Да! Я такой…
Кейн приподнялся на локте и посмотрел им в след.  Уходили коллеги, хорошие ребята, просто – друзья. Но, увы, - не его.
И это есть война. И он не в силах, не вправе им ничего объяснить. Осталось только, вот: Кейн сплюнул и, молча, вытер кровь из носа и губ.



Глава Девятнадцатая
Берлин. Казус.


Егор дремал, когда они вернулись. Радостные и оживленные. Мальцев подсуетился и открыл свежую бутылку грузинского вина. Они попивали грузинское вино, с добрыми усмешками поглядывая на протирающего глаза Егора. И вино, и смешной, спросонья, Егор, видно стали поводом для рождения очередного спича Михаила Фёдоровича. Довольного, только что встретившего старого врага и коллегу. И видно, чего-то обретшего от той встречи. Чего-то победительного.
- Нам в Европе весь основной “respect” кавказцы сделали, - сказал он, отхлебывая винцо из фужера. - Некоторые считают, что подгадили чистый рассейский образ, а я - так нет. Кавказцы наоборот, пусть своеобразно, облагородили образ россиянина. Пусть дико, но заставили уважать и помнить не как свиней хамских только… Это Божий промысел, и кавказцам мы должны быть благодарны. И за это, и вопреки этому…
 Кто отомстил, даже сам, как он уверяет, не хотя этого, за убиенных детей, зарезав диспетчера аэропорта? Кавказец.
Европейцы ужаснулись, но подавляющее большинство его поступок подсознательно одобрило. И если хают, то от зависти, от осознания неспособности совершить подобное. Мстят и клевещут, покрывая законами, этикой, цивилизованностью, банальную трусость, мелкотравчатость… И не Национальные характеры у них такие стали – испорченные. Западная цивилизаторская, с младых ногтей, ложь их испортила. Воспитанные в других условиях их соплеменники: и немцы, и французы, и испанцы, поступают значительно бойчее, пусть кровавей, но душевно чище - есть примеры …
Но все-таки, кто он для них, господин К.? Они возопят: «Русский»! Вы возразите – «Осетин»! А вас спросят: он гражданин России? Его папа, дедушка родились на территории России? И честно отвечая, вы согласитесь - да, и папа, и дедушка, и вообще, - они там две тысячи лет уж как живут! Так в чём ваше несогласие? Вы сами сказали, фактически подтвердили – он Русский!
 И хрен вывернешься, хрен докажешь, даже, если они согласятся, что он ещё и «осетин», - ведь он «русский осетин»! Сыграл, сыграл Господь Бог шутку с нашими тупоголовыми фашистиками! Дал национальности название, самоназвание, - ведь тысячу лет себя сами наши предки именовали Прилагательным – «Русский»!
 А и правда: «Русский» - это имя суперэтноса, а этносы его составляющие, суть - стержни  его держащие. Ранее этносами, субэтносами были и Московиты, Вятичи, Тверяне, Рязанцы… да со своим говором, словечками. Русские в семнадцатом веке еще очень плохо понимали друг друга, и порой предпочитали говорить коротко, но понятно — по-татарски!  На своеобразном, средневековом «английском» -  языке, международном в  Евразии.
И это нормально. Но на каком языке говорить мне с  тупоголовыми соратниками? Порой, такими, что как один французский король хочется воскликнуть: «Избави меня Бог от союзников! От врагов я сам избавлюсь!»
Получается, что чисто русский: «русский русский»? Масло масленое? Масло масленое — бесформенность, расхлябанность, жирно безвкусно, порой, тягуче сладко, приторно липко, а чаще - просто говно! Нет этнического стержня и надо быть психобольным, чтобы возрождать. А некоторые, больные, так и делают - «Возрождают»! Псковичей, смолян, «казачков» ряженных. Ушло то, растворилось, что само, а что - выжжено, кровью в землю ушло, как при расказачивании!
 И, если не сыскать некоторым этнического, субэтнического стержня, - найди себе суть, стержень в деле своем, призвании, увлечении, хобби - если профессия для тебя на прокорм только. И человек сам зазвучит, зазвенит во много крат круче, чище, звонче: Русский Инженер, Русский Адвокат, Русский Хирург, пусть, а куда в нашем мире без них – Русский Бандит, а пролетарии, если умелец не пролетарием обзывается, а мастером - Русский Мастер! И профессия сама обретет столько дополнительных граней, столько свойств, особенностей. Уплотняется былая широкая, но бесформенность, до алмазной твердости. Остаётся только шлифануть высокой целью, смыслом! И россыпи бриллиантов по России засверкают, - Самураи обзавидуются!
- И меня тоже шлифанули? Вы меня практически предали!
Михаил Федорович на реплику Егора аж руками всплеснул:
- Ну и что, что предали, ты же пережил! Тебя предали, а ты всё равно сделал! Молодец! - вот такие люди нам нужны, - сумел наступить на горло собственной песни и переступить через себя! А, ведь, каждый сотрудник наш должен знать, что предательство не смертный грех для нас, а инструмент и люди не носители душ вечных, а объекты.
А то, даже некоторых опытных офицеров гордыня съела. Их предали, предали руководители, предало государство - ради дела, может, предали. Им бы утереться, а они в отместку – Родину предают. Тебя, полковника, человек предал, пусть – система, а ты – Родину! А иначе у нас никак. За нас - сразу - по высшему счету! А мы, мелкие, шмыг - и за величие, за Родину спрятались.
Михаил Федорович, было видно, говорил с кем-то воображаемым о наболевшем, будто отчитывал кого-то, Егору незнакомого.
- И еще мерзко, когда индивид, чьё единственное достоинство, это язык шириной в туалетную бумагу, пролезает наверх, по пути обвешавшись регалиями и званиями, начинает всех учить жить, а от его речей натурально говном разит. Но, не из-за него же, скота, Родину предавать!
- Значит, у вас всё под контролем было?
- Ну, всё - не всё, - мы тоже изрядно поволновались, пока ты не вышел на контакт с одним из каналов переправки на запад. Они, дурачки, так усложнили дело с визами, что кому только не приходится этими каналами пользоваться, - большинство приличные люди. Но ты – исключение.
- Фу-у. Слава Богу. Спасибо, что я – «Исключение»… Значит, оно у вас?
- Что – «у нас»?
- А я всё названиваю: что только ни говорю, как только ни объясняю – в ответ только: «посылка передана назначенному адресату». Вот и весь ответ…
-  Погоди, ты это о чём?
- Об оригинале Изделия! Вы что, не поняли, что взяли? Мне передала письма деда бабушка Надежда… Я прочел, и меня осенило! Я разгадал, где Маслов спрятал оригинал Изделия.  Пошел и вынул….
Вы ж для этого меня то и выбрали!.. Нет? Очень смешно!
Да, я сам его из омута вытащил – метров тридцать было глубины! Ну, что вы так смотрите! Ну, хватит изображать, что вы не знали где оно лежит. А теперь не лежит….Да, это – я. А… что – Изделие не у Вас?
Молчание, наполненное ощущением катастрофы, было прервано треском сломанного карандаша и невнятной матерщиной М.Ф.:
- А я сегодня яблок обожрался.
Думал – с чего меня на сей неоднозначный фрукт потянуло.
Теперь нахлебаемся… х.. г.. д... познаний.


Глава Двадцатая.
Путь к Берлину.


Гюнтер и Фридрих ехали по солнечной долине, спускаясь с невысоких холмов. Окна были открыты. За окнами чудесное лето, в салоне  покой и легкая музыка. Гюнтер и Фридрих возвращались, они были уже в Германии.
Раздался звонок на сотовый. Гюнтер говорил не долго, а прощаясь, рассмеялся и попытался воспроизвести мелодию автомагнитолы.
Фриззи подыграл его настроению.
- Кто звонил? Нет, дай угадаю! Не Ваня ли часом?
- Ты угадал. Звонил он. Звонил и в иносказательно-шутливой форме спрашивал моего соизволения на некую не вполне законную торговую операцию.
- Да, - протянул задумчиво Фридрих и посмотрел в окно. Машина как раз въехала на холм, и по правую сторону открылся восхитительный мир раннего лета: клубилась зелень, а не смог, шпили кирх и неопознанных башен щекотали небо, а речка, уходящая под мост, напоминала о прохладе. Это была Германия – их страна. Да, так и должно быть.
- Да, должно быть так и не иначе, - подтвердил не высказанную мысль друга Гюнтер. И они одновременно засмеялись – тихо и устало.
- Я думаю, ты не докладывал наверх о своих новых связях.
-  Нет.
- Но, кому надо, догадается. Или им явится ощущение, что им кто-то об этом сказал. Обязательно. Мне кажется, что с людьми что-то происходит последнее время. Они начинают чувствовать неосязаемое, знать без чтения газет и просмотра теленовостей, и понимать не размышляя. – Произнося это, Фридрих машинально вынул из внутреннего, глубокого, «пистолетного» кармана резные янтарные четки и принялся их перебирать.- Наверное, я займусь научной деятельностью, - и, поймав удивленный взгляд Гюнтера, пояснил с наивной интонацией:
 – Место одного «учёного» уже освободилось. - Фриззи явно намекал на убиенного Йенса, - а природа не терпит пустоты.
 И первым делом, я напишу диссертацию на тему: «Глобализация. 2010-тые: Промежуточные итоги. Сращивание Правоохранительных органов и организованной преступности». Или тисну статейку: «Тихие Заводи. Городские районы под властью Международной Мафии». И список городков приложу.
Гюнтер поддержал игру:
- Напиши. Обязательно напиши. А вторым откровением от уже заявившего о себе учёного пусть будет труд на тему: «Сращивание низового полицейского аппарата и профессионального криминалитета как антитеза бюрократизации общественных процессов. Опыт среднестатистического Европейского города». Особенно обрати внимание на противоестественность, отторжение  на бытовом уровне некоторых аспектов новой гуманитарной культуры, о резкой криминализации подрастающего поколения и о парадоксальном привнесении организованной преступностью элемента дисциплинированности и целесообразности в повседневную жизнь улицы и семьи.
Напиши, и к тебе будут обращаться за консультациями шишки из Брюсселя. Будут напрашиваться поделиться опытом спецы из Штатов и Японии. Такие люди нам нужны. Хватит быть средне-мелким «адвокатом дьявола». Прослойкой, плёнкой между Светом и Тьмой - под тип презерватива. Напиши, друг!
Оба засмеялись, но не очень весело. Тут  Гюнтер обратил внимание на скользящие меж пальцев Фридриха янтарные четки:
- Что это?
- Где? Это? Ах, забыл похвастаться, - это мне Немецкий Ваня подарил. На, полюбуйся. – Гюнтер взял посмотреть ожерелье, - говорит, из Сибири привез, древние мастера точили, выкопали из какого-то кургана…
- А это что? Какой-то странный кулон. И не такой уж и древний. Золотой ободок, камешки.
- А-а! Это зацепилось просто. Это тебе, подарок из Сибири, передали посылкой на твоё имя. Какие-то твои знакомые, какой-то китайский фонарик — он, помню, в подвале им светил. Видишь, как безвкусно стекляшками разукрашен?
Гюнтер взвесил на ладони «фонарик»:
- Какие еще «Знакомые»?! Что-то тяжеловат он для фонарика, - с этими словами он поднёс цилиндр к самым глазам, присмотрелся и вдруг резко нажал на тормоза, – а ты уверен, что это стекляшки?
- Ну, а что же? Не изумруды же с сапфирами!
Гюнтер покрутил золотой ободок, подавил на матово черный корпус:
- А как он включается?
- Да, не знаю я!.. Гюнтер, там с другой стороны тоже камешки есть, только белые. Да подожди! Это же подарок тебе, тебе из России прислали, Ты что, и, правда, не в курсе?
- Ага, я думаю, - чего еще не хватает – стеклянных бриллиантов! - Издевательски ухмыльнулся Гюнтер, весь углублённый в изучение предмета. Он стал экспериментировать с комбинациями нажатий на странное ювелирное изделие.
Фридрих перевел взгляд на лобовое стекло и... неожиданно дорога за стеклом пропала, и Фридрих понял – он ослеп. Фридриха оглушил испуганный крик Гюнтера, и он тоже закричал и прикрыл глаза рукой. Немного погодя он начал различать сдвинутые пальцы, их алую кипящую плоть, а меж пальцев нестерпимые белые лезвия ярчайшего света. Он нащупал рукой дверь, толкнул её и вывалился наружу. Он услышал, как прошуршал по гравию ботинками Гюнтер и плюхнулся на землю рядом с ним.
- Что это?! Фридрих, мать твою, что это?
Зрение постепенно восстанавливалось, и перед друзьями предстала чудесная картина, - автомобиль сиял, радужно переливаясь, а из окон, из открытых дверей пронзали сирый мир беспощадные лезвия света, так, что полуденный свет казался предвечерней мглой.
- Я его на пол уронил, - думал: обжёгся. А, нет! Даже покраснений нет!
- Да успокойся! Все живы и не поцарапались. Теперь главное, - как его выключить и что с ним делать? И что это такое? Наверное, оно радиоактивное.
- Наверное, это действующая модель солнца… Но как его выключить и что с ним делать …
- Что с ним делать? - вторил вопросом друг Гюнтер.
Внезапно в машине ожило радио и заорало на всю мощность:
-«….Премьер России заявил, что Россия прекращает всякие переговоры о вступлении в ВТО.… Представители Китая, Казахстана и России: о создании единого межгосударственного Эмиссионного Центра Новой валюты. … Министр энергетики сообщил дату начала торгов нефтью и нефтепродуктами в Петербурге за рубли.…Вопрос специалисту: « не являются ли столь безоглядно смелые шаги России следствием недавнего сенсационного открытия нового источника энергии? Уж не запаслись ли Русские...»

Эпилог.

 Два джентльмена смотрят телевизор стоя. У одного джентльмена рука на перевязи, пластырь на скуле и на лбу. Второй джентльмен седовлас и раздражён.
 С экрана говорят о российском премьере, о новой энергетике и другие ужасные вещи.
 Покалеченный джентльмен горько усмехается и произносит сквозь сжатые губы:
- «Мастера Игры»… Из под вас только что выдернули старое поле и подстелили новое... х-м. «Мастера»!
 Седовласый джентльмен резко дернул пультом и выключил телевизор:
- Кейн, я хотел бы прояснить наши позиции. Во-первых. Это – Война. Я считаю, что она периодически желательна и необходима. Дабы очистить мир от лишних поколений.
 Раньше «лишними» были как раз самые бойкие и зарвавшиеся, пылкие и мечтательные. Они и гибли первыми, оказываясь в первых рядах. Они слишком торопились, они наш, разно инертный мир подгоняли, разрывая на части. И поэтому эти цветы человечества были лишними. Современная же война такова, что гибнуть будут в массе именно лишние, гражданские, немощные и растерявшиеся, которые даже спрятаться не смогут. И это правильно, потому, что настоящих рьяных, как ранее, нынче, практически, нет.
 Можно стремиться в космос. Можно, снимая пласты за пластами, углубляться к сущности бытия. Можно искать Бога, можно проклинать Бога. Но – жить, двигаться.
Общество может потерять цели, крутиться на месте. Идеологии могут обанкротиться и показать себя не состоятельными, а религии – стать просто смешными. Но, если есть желание жить, то появится и цель, и идеология, и религия.
 Но сегодня другая проблема. Отсутствует само желание Жить. Война - это способ заставить жить. Война - это средство любви к жизни. Война надувает воздух в легкие и гонит застоявшуюся подгнившую кровь.
 Так вот, это, «во-первых». Жизнь и Война.
 А, во-вторых, это – Хлеб.
 Хлеб и отношение к нему. По-настоящему разных отношений к Хлебу в мире два. Кардинально отличных, несовместимых никак. На одной позиции стою я. На другой - твой друг, Пермаков, Михаил Фёдорович.
- Сэр, позвольте заметить…
- Перестаньте Элдридж, всё учтено, всё по плану. А иначе бы вы не стояли здесь, а ёрзали в пыточном кресле.
 Так вот, милый русский Пермаков, старый коммуняка, подбрасывает в мир Изделие, которое, то ли аккумулирует энергию в немыслимых количествах, то ли генерирует её прямо из ничего и задаром. И это в тот момент, когда мы напрягли мир, поставив его в ситуацию, за которой неизбежно осознание бессмысленности продуктивного труда, при сложившейся системе отношений. Когда общество плодит паразитов, когда спекулянты враз обесценивают годы труда, когда клерки, разоряя компании, кладут бонусами в карман ваши сбережения. Тогда, когда мир готов измениться и вернуться к жёстким понятиям Права и Веры.
 Михаил Фёдорович подбрасывает идейку, что не надо рвать волосы и напрягаться. Надо просто жить и радоваться, а Хлеб будет и задаром. И не важно: существует в реальности это Изделие, или есть только его макет, иллюзия, плод провокации и шпионских игр русских.
 Это – сладкое искушение.
 То, что он делает – опасно. Потому, что он по-своему прав. Он предлагает не напрягаться, не гнаться. Он бросает бесценный источник дармовой энергии, как кость. Он просто уничтожает само понятие «Престиж». А без этого понятия рушится вся иерархия ценностей Нашей цивилизации. Кусок хлеба в руках соседа всегда должен быть слаще, чем тот, что в твоих руках. Ведь всё дело в психологической установке. Михаил Фёдорович же говорит: кушайте бесплатно и будьте счастливы. А кто захочет, пусть летает в космос и снимает пласты руды, стремясь к сущности бытия.
 Так не получится.
 Кусок хлеба должен быть заработан. Добыт потом и кровью. Тогда он ценен.
 Мы только что показали миру кризис и сказали: вот смотрите, это рушится наш мир. А во всем виноваты финансисты, банкиры, фондовые спекулянты и прочие паразиты, продавцы воздуха и строители облачных замков. Мы уже говорим миру: кусок хлеба должен быть в поту и кровав. И только такой праведник имеет право владеть этим миром. И этот мир почти уже согласился с нами. Этот мир, воспитанный на ветхозаветных ужасах, и генетически помнящий рацион из миски луковой похлебки на день. А тут приходит эдакий Михаил Федорович и, смеясь, вопрошает: в чём проблема, ребята? Вот ваш кусок хлеба. Берите каждый в свой дом и пользуйтесь. И это так, походя, он уничтожает нашу цивилизацию.
 У нашего мироустройства есть осевой мировоззренческий регулятор: «Алчность». И вот его акцентирование ныне проблематично. Педаль акселератора вдавлена в пол, а машина лишь сильнее взвывает, но быстрее не двигается.
Нас не волнует всё увеличивающаяся пропасть между африканскими бедными и нашими богатыми. Меня волнует, что уже наш родной человек из среднего класса видит, что вот так, как «Эти» он не сможет жить никогда. Если не научишься обманывать и воровать.
 Раньше ему хотя бы кредиты давали или он думал, что дадут. А ему стоит только очень захотеть, и всё у него будет: и вот такой дом, и вот такая машина. Разрыв настолько велик, что человек понимает, - никаким образованием, никаким трудом его не перекрыть. Только случай, удача или целенаправленное Преступление. Так вот, наш человек сегодня уже готов к преступлению. Если раньше приносили в полицию утерянные ценные вещи и даже пачки денег. То сегодня, стоит в любом универмаге отключить свет, как пространство заполнит воровской шорох.
 Если раньше Алчность, наш всеблагой регулятор, заставлял человека, увидевшего у соседа шикарную новую тачку, работать больше, чтобы себе купить такую же. То сегодня эта же Алчность, толкнет эту машину поджечь.
 Джентльмен с пластырями на лице прокашлялся и спросил тихо:
- Значит, Игра продолжается…, Мастер?
 Седовласый джентльмен молчал.

*

На асфальте пустого шоссе сидели неуклюже двое мужчин и смотрели очумело на ослепляющий свет из распахнутых дверей брошенного автомобиля. И гремело радио:
- «…Подождите! Новый источник энергии? Какой энергии? Ну, ладно – пусть: «энергии», пусть: «источник», а не банальная «батарейка». Ну и что? Что с ним делать!?...»
«Что с ним делать?!» - дребезжал эхом ослепленный Мир….

*

Кустанай.                2 августа 2008 – 4 января 2009 гг..               
Редактор – корректор Евгений Демидович.