5. Семья

     ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.

     5. СЕМЬЯ

      Людно в доме Орловых. Одних сыновей у Ивана Семеновича семь  — Варлаам, Иван, Андрей, Максим, Егор, Петр, Василий; две дочери — Прасковья и Дуня; две снохи — Матрена и Анна; зять Афанасий — муж старшей дочери Прасковьи — и четверо внуков.
     — У тебя, Иван Семенович, целый гарнизонт сыновей, — шутили мужики. — Только вот где ружья, стрелять из чего им?
     — А чашки-ложки на что? Это самая настоящая вооружения,— отшучивался Иван Семенович.

     Возглавлять большую семью не так просто. Требовался неписаный твердый устав. И он был.
     Утром с завтраком не торопились. Когда все проснутся, умоются — тогда собирали на стол. До этого никому не разрешалось брать в руки кусок.
     — Пока харя не умыта — не сметь дотрагиваться до хлеба, — строго наказывала Авдотья Андреевна.
     Сыновья и дочери с детства привыкли к порядку: ждали, когда подадут на стол. И внуки к этому приучались.

     Еще до завтрака взрослые вдосыть наработаются, придут с улицы свежие, румяные, бодрые. Засучив рукава, начинают умываться. Плескаясь холодной водой, долго фыркают под умывальником. Потом досуха вытираются льняными домоткаными полотенцами, причесываются перед зеркалом.

     За стол садились разом, по зову матери или кого-нибудь из старших, взрослые — за один, дети — за другой. Ели из общей большой чашки, подставляя под ложку кусок хлеба, пока она плыла от чашки до рта. За столом не полагалось вести разговоров. Кто нарушал это, получал ложкой по лбу или награждался подзатыльником.
     В других семьях детей ограничивали в еде, здесь ели досыта, или, как говорил Иван Семенович, от пуза.
     — Хлеб не покупной, свой, пусть кишку набивают.

     В ожидании ужина Иван Семенович распределял работу на завтрашний день:
     — Колеса у нас подбились. Вот-вот рассыпятся. Особливо на телегах. Надо будет колеса поснимать с ослабшими шинами и отвезти Софрону. Кузница его сейчас не загружена. Придется этим заняться тебе, Варлаам. Железо полосовое у нас есть. Я еще в прошлом году купил. Лежит зазря, ржавеет.
     — И насчет помола надо уже беспокоиться, — вставляла Авдотья Андреевна. — Муки осталось на две квашонки...
     — Ты про какую муку речь заводишь?
     — Про размольную, конечно. Сеянка еще есть. Ее мало идет.
     — Ну, Афанасий с Иваном отвезут воз к старику Вовку. На большой мельнице он только что отковал жернова. Хорошо теперя размалывает. Да зерно надо будет через решето пропустить. А то, вам не окажи, вы не догадаетесь. Так с сором и повезете.

     Иван с Афанасием переглядывались.
     — Погреб у нас скоро завалится. Ходите мимо и не видите, — продолжал Иван Семенович. — Все хочете, чтобы отец носом ткнул вас. Ей-богу, когда только поумнеете, научитесь быть хозяевами?

     Сыновья молчали.
     — Поправлять погреб лес понадобится. А где он у нас? — подал голос Афанасий, широкоскулый, русый, с подстриженной бородой и покатыми плечами.
     — Наконец-то хоть один догадался, что лес нужен. А можа, вы без леса сумеете поправить погреб? Можа, я запрещаю вам за лесом съездить?
     — Нет, зачем же, — возразил зять. — За лесом надо вдвоем ехать. Я могу с Прасковьей... а Иван пусть возьмет себе в помощники Андрея.
     — Мне все равно, — отозвался Андрей. — На мельницу еще лучше.
     — И я на мельницу поеду, — попросился Васька.
     — А мы с Егоркой будем навоз угоивать*: он воду возить, а я кучи подправлять, — сказал Иван Семенович и посмотрел на Егорку, на его облупившийся красный нос.
     — Я тоже с вами, — заторопился переменить свое решение Васька.
     — Ты же на мельницу хотел?
     — Нет. Я хочу с Егоркой ездить на речку.
     — Ах, вон в чем дело! И купаться, да?
     Безобидный план меньшого Орлова был разгадан.
    
     На стене, на самом видном месте, висели часы, из распахнутых дверец выскакивала кукушка и отсчитывала время. Часы эти Иван Семенович купил в городе. Когда привез, сбежалась смотреть добрая половина села. Соседи думали, что Орловы теперь будут завтракать, обедать и ужинать по часам. Но не тут-то было. Часы висели для забавы маленьких, а пищу принимали по прежнему обычаю — когда проголодаются.

     В доме часто слышались слова: «нельзя», «грех», «бог накажет». Куски таскать — грех, в пост есть скоромное — бог накажет, долго засиживаться по вечерам — нельзя, играть на гармонику в пост — тоже нельзя, руки отсохнут; если не будешь молиться богу — в рай не попадешь, в аду вечно будешь гореть. Авдотья Андреевна придумывала много разных кар и страшных мук, которые могут ожидать тех, кто не слушается, грешит. До женитьбы ни один из сыновей не курил и водку не пил: не разрешала мать. Потом, женившись, постепенно начинали привыкать к табаку, но в доме никогда не курили, уходили на улицу. Один только Иван Семенович чадил цигаркой на кухне, у плиты. Из-за этого у него с женой происходили частые ссоры. Авдотья Андреевна терпеть не могла табак и говорила мужу:
     — А ну, убирайся со своим кадилом! Расселся тут!
     Иван Семенович шел к порогу. Садился у дверей, поджав под себя одну ногу, чуть-чуть приоткрывал дверь и дым пускал в щелку, узенькую, как шнурок.

     Авдотья Андреевна и тут не оставляла его в покое.
     — Уселся! Сейчас же закрой дверь! Хочешь весь дом выстудить? Чтобы дети заболели? А я потом ухаживай за больными?
     Иван Семенович молча тушил цигарку. Только чуть побелевшие и широко раздувшиеся ноздри выдавали его волнение.
     Когда Иван Семенович бывал пьян, Авдотья Андреевна не запрещала ему курить в доме. В пьяном виде он мог и руку поднять, что с него возьмешь?

     Родители Авдотьи Андреевны были старообрядцами, и она, выйдя замуж, первые годы блюла старые обычаи: пила и ела из отдельной чашки, молилась дома, и не тремя, как положено, а двумя перстами. Потом, когда пошли дети и трудно было блюсти обычаи в чистоте, она начала отвыкать от старого: стала ходить в церковь и детей с собой брала, крест клала уже не двумя, а тремя пальцами, из ее чистой чашки дети пили, и она не могла втолковать им, что делать этого нельзя, и постепенно примирилась со всем. Она была самой набожной женщиной в приходе. Отец Григорий ставил ее в пример.
     — Вот у кого учитесь усердию и прилежанию, — говорил он. — Авдотья Андреевна ни одной литургии не пропустит. О спасении своей души заботится и детей своих водит в храм божий.

     Один раз в неделю она ставила на колени перед киотом всех своих домочадцев, и каждый был обязан положить пятьсот поклонов: двести пятьдесят поясных и двести пятьдесят земных. Сама становилась сзади с лестовкой в руках и строго следила за тем, чтобы все молились и держали себя благопристойно. Ежели замечала непорядок — кто-нибудь улыбнулся, скосил глаза, подмигнул другому или незаметно ущипнул — тех ждала жестокая немилость: Авдотья Андреевна осторожно брала виновника за мочку уха и трепала или хлестала лестовкой по голове и плечам так, что искры из глаз сыпались.
     — Другой раз не будешь этого делать, — говорила она.

     Иван Семенович ходил в церковь редко, от случая к случаю. Когда напивался, в семейном кругу откровенничал:
     — Я ни в черта, ни в бога не верю. Вот режьте меня сей минут на куски — «Господи помилуй!» не скажу.
     Показывая на иконы, назойливо допытывался:
     — Что это такое? Бог? Нет! Это размалеванные доски — и больше ничего. Доски и краски. Наш бог — совесть. А совесть не у каждого есть. Одни люди рождаются с совестью, а другие — без совести, как скот. А-а, в том-то и дело. А вы мне про бога... На хрена сдался бог, ежели совести нет...
     — Перестань богохульничать! — кричала Авдотья Андреевна. — Ведь дети слушают!
     — А что дети? — спрашивал Иван Семенович. — У них свои головы па плечах. И ежели эти головы не мякиной набиты, сами поймут, что к чему. Я им не указчик, не бог Саваоф...
     Авдотья Андреевна наставляла детей:
     — Что в доме слышите — не болтайте на людях. Языки отрежу!

     *****

     *Угоивать, угоить - привести в порядок или убрать.

     *****

     Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/09/29

     *****