ЛИСТ, Этюд

Вот передо мною чистый лист бумаги. И смысла в нем ноль и он молчит словно могильный камень в тихую ночь. Но что-то неодолимо приятное влечет меня к нему. И вот, он уже не молчит, а зовет меня к себе, умоляет прикоснуться к его гладкой, сверкающей белизной поверхности и вдохнуть в него смысл и жизнь.

Он, как снежное поле, по которому еще никто не ходил, и от того, как ты пройдешь по нему, зависит твой творческий успех: будь то кривая и сбивчивая тропинка бесславия или уверенные, размашистые следы гения…

Как пойду я? Не знаю… перо непослушно делает первые шаги, буксует на ровном месте, срывается в невидимые неопытным взглядом ямы, замирает и просится на покой. Но ты становишься упрям – сопротивление немого листа провоцирует тебя на новый рывок и ты стремишься пройти как можно дальше – а там будь что будет: венец героя или апатия и творческая смерть.

И вот проходит еще совсем немного времени борьбы чернил с бумагою и тебе становится легче – открывается второе дыхание: мысли, цепляясь друг за друга, бегут уже веселее, верные сравнения возникают из глубин напряженного сознания, сюжет прорисовывается все отчетливее, герои обретают свои неповторимые черты, начинают жить своей жизнью и даже спорить с тобой, как Буратино с папой Карло.

И уже пустота нового листа перестает пугать тебя, он – только материал для воплощения творческой фантазии, он – носитель, который запоминает и хранит положенные на него мысли и чувства, внезапные откровения и тонкие сравнения. Он уже не преграда, а союзник; и ты, отложив исписанную кипу бумаг, бежишь за новой, чтобы исписать и ее, а потом перечитать и заплакать… или удивиться… или решить выбросить все это подальше с глаз долой.

Бумага все стерпит, как говорили древние, и, правда, чем он повинен, простой белый лист – он как младенец безгрешен и только мы его можем использовать или на добро или во зло себе и другим.

И, думая об этом, я еще более внимательнее присматриваюсь к его девственной поверхности перед тем, как нанести на нее свои неровные штрихи: вдруг я причиню ему и себе боль? Вдруг моей творческой энергии не хватит, чтобы закончить рассказ? И как я завидую тем, кому порой не хватает чистой бумаги, чтобы выложить  все свои сокровенные мысли и переживания…

Но вот он окончен, мой скромный труд. Чистые листы превратились в полосатые, истерзанные исправлениями рукописи. Они лежат толстой стопкой и важно смотрят на меня – как непослушные дети на своего родителя, и с неоправданной надеждой ждут своей участи.

Чем я могу теперь им помочь? Да, я плакал и рвал на себе волосы в творческих муках, я боролся как мог с белизной и пустотой листа, начиняя его смыслом и выражением. Но теперь я беспомощен что-либо сделать для них. После родов я обессилил и устал… Я не хочу больше их видеть, я не хочу страдать из-за них, как ревнивый муж из-за неверной жены. Что мне досужие пересуды о том, хорошо это или плохо – я и сам не знаю, да и знать не хочу: “что написал, то написал!” - как сказал когда то Понтий Пилат, отвечая иудейским старейшинам. И, в конце концов, я забываю о них, о моих несчастных исписанных листах, ибо они и в правду не стоят большого внимания. Но, через некоторое время, во мне вновь просыпается это кошмарное влечение к бумаге, эта творческая беременность, которая не может не выйти наружу.

И вот я вновь перед сверкающим белизной чистым листом, как робкий мальчик на уроке перед классной доской, который не любит отвечать урок, но всегда очень, очень этого хочет.



5 февраля 2002 г.