Дача Маннергейма

(Фотография из интернета)       


        С Эммой довелось мне проработать всего лишь год, но её образ, почему-то, врезался в память надолго. Это тем более удивительно, что ничем особенным она, вроде,  не выделялась - обычная российская женщина «бальзаковского» возраста. Впрочем, насколько мне помнится, классическая литература и книги, её интересовали меньше всего: так, разве что, сберегательная книжка или то, что написано на банкнотах. Зато, обожала «тихую охоту» и ... настоящее застолье, с надёжным запасом выпивки. Именно по этой, последней причине, трудно было понять - сколько лет ей на самом деле. При этом, внешне она выглядела вполне даже «ничего»: невысокого роста, миниатюрная, с довольно аппетитными соблазняющими выпуклостями в соответствующих местах и большим чувственным ртом, который она постоянно подчеркивала ярко-красной,  жирной помадой. Стоило ей только улыбнуться (а по характеру своему, она была веселой хохотушкой), как её рот мгновенно перекрывал добрых пол-лица. Оставшуюся половину - занимали её удивительно огромные, некогда голубые, глаза, выцветшие теперь уже основательно, но всё равно, сохранившие остатки былой детской наивности и очарования. К некоторой грусти, читаемой во всём её облике, прибавились заметные складки морщин, которые предательскими лучиками расходились от глаз, выдавая немолодой возраст их обладательницы.
         Как правило, место таких работниц в прачечной кладовой, овощном цеху или - как в нашем случае - на «мойке» - в тесном и душном маленьком отсеке, где стоят покореженные ржавые полки советского образца, с горами грязной посуды и мусорными баками для отбросов, издающими такое амбре, что только наш стойкий человек способен выдержать подобную атмосферу..
         В маленьком коллективе, состоящим всего из четырех человек, на неё были возложены обязанности мойщицы посуды, помощницы повара по чистке овощей и - святое дело - уборщицы. Работу она не любила, делала её безо всякого энтузиазма, и с нескрываемым безразличием. Не надо было быть царём Соломоном или особым провидцем, чтобы не догадаться о том - какие мысли терзали нашу героиню: «поскорей бы завершился этот чертов рабочий день с тем, чтобы побыстрей получить свои кровно заработанные и...»
         Меня она зауважала лишь после того, как стало известно, что я жутко люблю собирать грибы.
         — Всё, завтра готовься: я тебя отвезу в такое место... В общем, ничего заранее не скажу. - заинтриговала меня окончательно Эмма, и, буквально через пару секунд, наклонившись к самому уху, дыхнула перегаром: — На дачу самого Маннергейма. «Белых» там - просто, немерено!
         Это было настолько неожиданно и невероятно, что я боялся в это поверить. Зная по личному опыту, что настоящие грибники, не особо склонны к разглашению заветных мест сбора грибов и ягод, тем не менее, безоговорочно поверил, что, наконец-то, и мне повезло: нашелся бескорыстный альтруист, готовый щедро поделиться не только тайными полянами, но и предоставивший на ночь кров в таких хоромах. Словом, все тридцать три удовольствия разом!
         «Надо же, как мне повело! - увлажненными глазами, полными благодарности и признательности взгляну я на Эмму. - К самому легендарному Маннергейму!».
         Это уже значительно позже, когда я стану выяснять - сколько же дач, якобы принадлежавших финско-российскому полководцу, со шведскими корнями, существовало на территории нашей страны, пойму, что всё это блеф советских экспроприаторов, которые, для придания законности своим грабежам, прикрывались «гуманными» соображениями, с точки зрения классовой борьбы, марксизма-ленинизма. Дескать, сами видите, у кого отбираем - у буржуя, продажного генерала, угнетателя трудового народа.
         - Можешь ничего с собой не брать: там, в прислуге, работают «свои люди», так что будешь валяться на царских перинах! - заверила, сойдя на шёпот, моя благодетельница, скромно прибавив, так, между прочим - Ну, разве что, запасись бормотухой.
         Я, понимающе кивнул ей в ответ.
         На следующий день, Эмма, её невзрачного вида друг (муж?) и я, отправились на электричке в сторону Выборга. Не помню, на какой станции мы вышли, но вскоре нашему взору предстал дивный лесной пейзаж, с огромным озером посередине. Красота была неописуемая.
         - Во-о-н, видишь желтенький дом с белыми колоннами? - вытянула свою руку Эмма, показывая на противоположный берег, до которого пиликать предстояло добрых полдня. - Это и есть та самая дача.Там и заночуем.
         Что ж, иного выбора не было: три с половиной часа мы брели вдоль берега, любуясь красотами Природы, собирая по пути редкие грибы и делая краткосрочные привалы. Каждый такой привал, традиционно отмечался извлечением очередной бутылки портвейна.
         - Брось, тут ничего нету, иди, присоединяйся к нам! - звала меня коллега к импровизированному столу и вскоре добавляла - Вот когда дойдём, я тебе покажу одно такое место, что ты обалдеешь!
         Вскоре, я обратил внимание на странное поведение своих спутников: чем меньше оставалось до заветной дачи, тем скушнее и кислее становились их лица. Наконец, порядком подуставшие мы вышли к какому-то утёсу, откуда открывался изумительный вид, с искрящимся солнечными бликами, отражавшими от серебряного «зеркала», уютно пристроившегося внизу. На этот раз, мои друзья расположились основательно: расчистили место и расстелили на траве огромный не то плед, не то платок. Я стал беспокоиться: как бы они не перепились и нам не остаться без крова. Прошло ещё с полчаса. Наконец, когда «хозяева» откинулись на спину, собравшись отойти ко сну, я не вытерпел и робко пропищал:
         - Как бы нам... это... не опоздать на дачу... Шестой час, однако...
         - Да ну их! Нам и здесь хорошо! - услышал я вдруг то, чего больше всего боялся, но старался спрятать эту мысль по-глубже. - Посмотри, как тут красиво! Давай, останемся здесь, а завтра с утра, я тебе покажу такую колонию "белых", что ты не поверишь своим глазам.
         В ответ я кисло улыбнулся и окончательно сник. Ясно было лишь одно: надо скорей двигаться назад, чтобы успеть на обратную электричку. Я кинул свой прощальный взгляд на дачу, до которой оставалось всего-ничего, тяжко вздохнул и скрылся в чаще леса.