Клоун

Ему рукоплескал весь мир. Он был Великим Клоуном. Когда он выходил на арену, вокруг начинал звучать смех. Однако, он не ставил своей целью во чтобы-то не стало рассмешить зрителя. Но зрители смеялись всегда. Своим искусством он не только развлекал людей, но и отбирал у них частицу горя и печали, даря при этом радость и ощущение счастья. Он мог разговаривать со зрителем о чем угодно – о любви и ненависти, о добре и зле – не произнося при этом ни единого слова.

Журналисты окрестили его «Клоуном с осенью в сердце», но он был с этим категорически несогласен. Да, он казался немного печальным, но при всей своей внешней печальности умел так рассмешить зрителя, что тот забывал обо всем на свете и полностью оказывался во власти волшебного циркового искусства.

На арене Клоун умел все. Он был прекрасным акробатом и жонглером, наездником и эквилибристом, но больше всего он любил пантомиму. На языке пантомимы он мог передать все, что угодно: радость и печаль, грусть и тревогу, злость и ярость. Он был очень талантлив (и не только на арене цирка).

Он писал великолепные рассказы о жизни. Вот отрывки некоторых из них:     «… На  гибких ветвях человеческих  жизней – зеленые узорчатые листья. Листья Добра (их много), листья Любви (их еще больше), Страха (их мало и растут они обычно где-то внизу), листья Верности (эти, может быть не самые красивые, но, наверное, самые необходимые)…» Это отрывок из рассказа «Листья».

А вот другой рассказ – «Не обижайте человека»: «… Зря, просто так не обижайте человека, не надо. Потому что это очень опасно. А вдруг он Моцарт? К тому же не успевший ничего написать, даже «Турецкий марш». Вы его обидите, - он вовсе ничего не напишет. Не напишет один, другой, третий, - и на свете будет меньше прекрасной музыки, меньше светлых чувств и мыслей, а значит, и меньше хороших людей. Конечно, иного можно и обидеть, ведь не каждый человек – Моцарт, и все же не надо, а вдруг!..»

Он ушел из жизни, но оставил о себе хорошую память. Он подарил миру много счастливых минут и прекрасных мыслей. Он умер, и в мире сразу стало меньше того прекрасного и чистого, что он олицетворял собой.