Сон в летний день

Небо в пухлых летних облаках, кудрявый след от пролетевшего самолета, любопытные травинки, игриво заглядывающие в лицо и дрожащие, как от желания, от порывистого теплого ветра.
Жара. Пронзительное стрекотание кузнечиков и нетерпеливое гудения крупного слепня, решившего, что лежащий в траве человек – отличный случай перекусить. Мелькание шоколадных крыльев бабочки, собравшейся отдохнуть на покрытом капельками пота лбу, да испугавшейся чего-то в последний момент и торопливо взмывшей вверх. Черные точки стрижей в зените. Далеко, ближе, крупнее, еще ближе. Крылья огромные, как у аэробуса, острые желтые клювы, глаза размером с тарелку. Желтые, немигающие, совершенно безумные глаза.
Темнота.
Тоненький детский голос напевает печальную песенку. Старается, выводит, дрожит от волнения. Слов не слышно, но сердце почему-то рвет на части от грусти и жалости к себе.
Стук копыт в кромешной тьме. Неторопливый и мерный, как звук метронома, маятника, отрезающего от жизни равные куски. Стук приближается. Уже слышно мерное сиплое дыхание дряхлого животного: вдох и выдох. Как она находит дорогу в темноте? Что ей надо от него? Отвезти? Куда? Зачем?
Нежное касание теплой сухой ладони, ласкающей щеки, лоб, закрывающий рот, готовый разродиться вопросом. Молчи, не время!
Рука помогает подняться, беспокоит, назойливая. А так хочется лечь и отдохнуть! Но рука теребит, рука безжалостна. Спросить бы, что ей надо, да на губах - нежный, но твердый замок. Ну, хорошо, хорошо, иду! Уже иду.
Под ногами – неровная тропа, кочки, ямки. Ноги заплетаются, сталкиваются коленями,  подгибаются, не несут. Одному – никогда не дойти! Но рука не дает упасть. Маленькая, но сильная. Вцепилась в предплечье до боли, до судороги, и тащит, тащит.
Стук копыт внезапно стих. Остановилась, родимая. Судя по свисту дыхания – там, где он только-что лежал. Недоуменный и обиженный крик – ножом по стеклу, наждаком по обнаженным нервам. Что это за тварь? Кто угодно, только не лошадь. Попытка обернуться, разглядеть в кромешной тьме, кто или что пришло за ним?
Но рука не дает глянуть назад, влечет, торопит. И он, спотыкаясь, повинуется.
Внезапно во тьме возникают серые пятна, прожилки. Мрак как бы распадается на фрагменты, тает, будто лед, брошенный в кипяток.
Рука исчезает с губ, а другая – отпускает предплечье, напоследок – мягко толкнув вперед. Дальше – сам!
Вопрос «ты кто?» - в спину, в расплывающийся во тьме, дрожащий, но неуловимо знакомый силуэт.
- Я тебя знаю! Ты…. Тебя же уже…
Голова поворачивается, насмешливый профиль, непослушные кудри, палец у тонких губ: «Молчи! Не здесь и не сейчас»
- А когда?
- Когда-нибудь.
- Обещаешь?
- Да!
- Спасибо.
- Не за что. В расчете.
Свет! Красное солнце. Красное? Уже вечер?! Жутко болит голова. От света, от ветра, от мучительного процесса существования. Стрекот кузнечиков – как грохот отбойных молотков бригады таджиков, чинящих асфальт прямо на барабанных перепонках. Во рту – отвратительный кислый привкус рвоты.
Встать. Встать, говорю! Сначала на четвереньки, потом, шатаясь, на ноги. Домой!
Медленно, зажмурившись, чтобы не пускать в растерзанный мозг жидкий металл заката – вперед!
Несколько шагов и - взгляд через плечо: выдавленный в примятой траве силуэт лежащего человека с раскинутыми руками, пустая бутылка Блек Лейбла, а вокруг – выщипанные до корней травинки, ямки от острых копыт и россыпь мелких шариков козьего помета.