Раффлезия

Раффле;зия (лат. Rafflesia) — род паразитических растений семейства Раффлезиевые. Ареал рода — полуостров Малакка, острова Суматра, Ява, Калимантан, а также Филиппины.
Насекомых-опылителей (обычно это лесные мухи) цветки привлекают видом и запахом разлагающегося мяса, за что их еще называют «трупными лилиями». Схожесть цветков с гниющими кусками мяса достигается соответствующей окраской околоцветника — на красном, ядовито-красном, коричневом фоне (иногда с пурпурным оттенком) располагаются светлые нерегулярно расположенные пятна неправильной формы. Сначала насекомые попадают на диск, затем проваливаются ниже, в кольцевую борозду, где находятся пыльники.
Развитие раффлезии происходит медленно: от высева семян до появления бутонов проходит около трёх лет, ещё от девяти месяцев до полутора лет требуется бутону, чтобы превратиться в открытый цветок. Но время функционирования самого цветка раффлезии очень коротко — всего двое-четверо суток, после чего он начинает разлагаться, постепенно превращаясь в бесформенную массу чёрного цвета.




С тех пор, как произошли описанные ниже события, прошло всего пару недель. Но мне до сих пор кажется, что это случилось вот-вот, я помню все, все до мельчайших подробностей. И – не жалею. Не жалею о том, что сделал.

Это был обычный дождливый осенний день, день, которых тысячи в жизни каждого взрослого человека. Да, именно тогда меня уволили с работы, но это было не так уж важно. В почти прекрасном настроении я направлялся домой, обходя неглубокие лужи, думая о чем-то совершенно отвлеченном.
Цветок упал мне на голову совершенно неожиданно. Я не успел подхватить его, и он плюхнулся в воду. Прекрасная, белая роза – и лужа грязи. Слишком некрасивое сочетание, как показалось мне, именно потому я его поднял. В ту секунду моя жизнь изменилась, но я еще об этом не догадывался.
- Эй! – раздался оклик откуда-то сверху – Парень, посмотри сюда!
Я задрал голову. Где-то на уровне третьего этажа маячило плотное тело, почти вылезшее из окна.
- Парень, я сейчас спущусь, ты только никуда не уходи!
Ожидание заняло всего пару мгновений, и вот – передо мной обладатель голоса, и, видимо, розы.
Первое впечатление, которое промелькнуло у меня в голове – тухлое мясо. Казалось, этот невысокий, полный человек с красноватой кожей источал этот неприятный аромат. Маленькие глазки шмыгали под складками воспаленных красных век, толстые пальцы суетливо шевелились. Казалось, весь этот человек состоит из красного и коричневого цветов. Сложно было представить себе что-то настолько отталкивающее. И эта роза принадлежит ему? О нет, в мире и без того достаточно несправедливости.
- Парень, ты, это – толстячок откашлялся, - Сестра моя цветы перебирала и вот один уронила нечаянно. Ты не мог бы…вернуть?
Сестра! Но неужели она настолько же отвратительна? Мне не хотелось в это верить, о нет, ни за что, ни за что! Но, тем не менее – у розы появился владелец и я должен ее вернуть.
- Ты когда поднимал ее, запачкался. Давай поднимемся ко мне, отмоешься. Ну и цветок сестре отдашь. А то она расстроится, знаешь, для нее каждый этот цветочек как живой, - спокойно говорил толстячок, будто мы были знакомы уже несколько лет, - Она больная у меня, но я все равно ее люблю, ну, ты понимаешь, родная кровь же…
Я, словно в трансе, кивнул. Я не знал, что моя жизнь сейчас изменится…изменится навсегда.

Мы довольно быстро поднялись по лестнице и вот – квартира.
Господи. Казалось, запах тухлого мяса усилился в сотни раз, будто сама квартира источала его всеми своими щелями. И снова эти цвета – красный и коричневый, коричневый и красный. Но это не первое, что бросилось в глаза. Первое – картины.
Они были развешаны повсюду, занимали все видимые мне стены и все они были в какой-то мере одинаковы. Красный, коричневый. Это были натюрморты, портреты, какая-то абстракция…. Но все они вызывали одинаковые эмоции – пустота, безысходность, мучение. И ничего более.
Толстячок потирал руки.
- Что, нравится? Я художник, ну, ты понял уже, думаю, малюю периодически, а людям нравится – он мерзко захихикал, будто бы сказал какую-то только ему понятную шутку, - Ладно, успеется, иди, отдай сестренке розу, она рада будет.
Он толкнул коричневую дверь, которая открылась в мир Белизны.

Это и правда был мир Белизны. В этой комнате белым было все – потолок, стены, огромная кровать, которая занимала половину пространства и – цветы. Цветы, которые занимали все остальное. Белые цветы. Сотни. Может, даже тысячи. Белые розы, белые гвоздики, белые каллы, белые лилии – чего тут только не было. Какие-то цветы росли в горшках, какие-то занимали огромные вазы – но все они казались ЖИВЫМИ. И аромат…аромат, не сравнимый ни с чем. Я забыл, что квартира пропахла тухлым мясом, забыл, что на улице висит смог заводов – этот аромат перебил все. Нежный, яркий, цветочный аромат. Дурманящий и трезвящий одновременно.
Наверное, именно поэтому я не сразу заметил девушку, сидящую в белоснежной кровати. Она сливалась с этой Белизной, и одновременно придавала ей жизни. Хрупкие белые плечи, на которые падали изумительной красоты волосы. Тонкие белоснежные руки с сеточкой вен. Огромные серые глаза внимательно, и, одновременно, чуть насмешливо, смотрели на меня. Странные глаза – серые, а радужка обведена черной каемкой.
Толстячок кашлянул, чтобы я обратил на него внимание. Насколько же они разнились – мерзкий, отвратительный брат – и совершенно неземная сестра. Сложно было представить что-то, более непохожее. Красный – и белый. Мясо – и цветы.
- Ну, это, паренек вот розу твою поднял, ну и, я подумал, тебя это обрадует.
Девушка мило улыбнулась.
- Да, - голос ее был сравним с журчанием ручейка, - я очень рада. Братик, закрой дверь, ты же знаешь, я не выношу этот запах…
Толстячок подмигнул мне, мол “ну мы же знаем, что ей это кажется, поддержи игру” и закрыл дверь.
- Ты это, розу-то отдай, да иди помойся хоть.
Я протянул девушке розу, не в силах оторваться от созерцания ее лица. По телу прошла дрожь, когда ее хрупкая рука коснулась моих пальцев.
- Спасибо, - тихо проговорила она, - Ты очень меня порадовал.
Брат толкнул меня:
- Ну мы это, пойдем, тебе уже пора спать, сестренка.

Из Белизны – снова в этот мир коричневого и красного. И – аромат мяса. Я ощутил его еще более явственно.
- А…чем она больна? – хрипло спросил я, в надежде продолжить это необыкновенное знакомство.
- Да черт ее знает! – толстяк треснул кулаком по столешнице – Вбила себе в голову, что в квартире воняет не пойми чем, а картины мои ее, мол, просто убивают. Вот и живет в своей комнате и, ишь ты, только в окружении белых цветов, на другое мы не согласны. Ну да ладно, я справляюсь, хотя знаешь, это морока, цветы-то постоянно обновлять. Ну и в клинику возить. Она там иногда по месяцу проводит, а потом возвращается. И к тому времени в комнате обязательно должны уже свежайшие цветы стоять, иначе никак! Каждый раз приходится людей нанимать, чтоб они ей комнату оформляли. Денег-то у меня хватает, ты не подумай, но все равно…мороки много. Вот все думаю, найти бы кого-то, кто следил за этим…-поросячьи глазки мутно уставились в меня, - Ну вот типа тебя, парень. Ты ей вроде приглянулся. А то вот друзей моих – на дух не переваривает!...
Я оборвал его монолог:
- Так…Я согласен у вас работать. Если и правда…нужно.
Именно так и изменилась моя жизнь.

Я переселился в эту затхлую квартиру, чтобы быть ближе к ней. Ведь помощь, моя помощь, могла потребоваться в любой момент. Каждое утро я бежал в цветочные магазины и покупал новые белые цветы, чтобы обновить уже начинавшие вянуть. Я сдавал немного посеревшее постельное белье в прачечную, чтобы его снова сделали белоснежным. Каждый день. Белизна и аромат.
Самой большой наградой за это мне была ее улыбка – каждое утро, как она просыпалась. Улыбка, ради которой я готов был на все. Мы почти не разговаривали. Она сидела в постели почти круглые сутки, лишь иногда вставая, подходила к окну. Я ни разу не видел, чтобы она покинула комнату.
Брат часто запирался в мастерской, чтобы сотворить “очередной шедевр”. Видимо, людей и впрямь привлекали его мерзкие картины, по крайней мере, нужды в деньгах мы не испытывали, он мог себе позволить все, что угодно.
Так шли дни. Шла осень. Началась зима. Именно тогда мы с Ней начали понемногу общаться. Ее удивляло все – снег, дождь, мои рассказы о других городах – она глотала их, как ребенок, с широко открытыми глазами.
- Скажи, а ты тоже…чувствуешь это? – спросила она однажды, когда я менял цветы в самой большой вазе.
- О чем ты?
- Запах…- ее передернуло – Ты тоже чувствуешь, как сильно в этой квартире пахнет мясом? Тухлым…
- Я…чувствую, - ответил я после небольшой паузы, - Очень хорошо чувствую.
Ее лицо на мгновение изменилось.
- О господи…он все время утверждает, что мне кажется, что это только иллюзия, но я же знаю, я чувствую, я знаю!...
Тогда я впервые присел на белоснежную простынь, поближе к ней.
- Я тоже чувствую, правда. Тебе не кажется.
Она прижалась ко мне. От ее кожи и волос исходил чудесный цветочный аромат, который перебивал даже воспоминания о том духе тлена, который витал в этой квартире. Мне захотелось защитить ее от всего, всего, что могло нарушить эту Белизну.

Брат в последнее время ходил чем-то очень воодушевленный, будто ему в голову пришла какая-то великая идея, которую он решил реализовать, непременно реализовать в ближайшее время. Он напоминал мне цветок, который должен был вот-вот расцвести, и набирался сил для этого. Он стал чаще задерживаться где-то, приходил поздно, и часто от него разило алкоголем. У него появилась привычка задумчиво и подолгу разглядывать свои картины. Часто он будто зависал, глядя на полотно, а потом, взявшись за голову, будто от сильнейшей головной боли, шел в мастерскую, где запирался на несколько часов.
А сестра переживала за него, это было заметно, хотя она и пыталась скрывать свои эмоции – они проглядывали, как дно в прозрачном чистом ручейке. Мы с ней часто болтали о всякой ерунде, лежа рядом на белоснежных простынях. Максимум, что было – касание рук. Никогда ничего большего, но я и не хотел ничего иного. Казалось, любое физическое вмешательство может разрушить сказку.
Однажды брат поймал меня в коридоре, когда я выносил завядшие цветы. От него несло перегаром.
- Ну что, как там она? Цветет и пахнет небось? – он мерзко мне подмигнул, - Я же вижу, что между вами творится, хоть она меня и на порог не пускает теперь. Но нееееет, все скоро изменится!
Он победно икнул и ушел в мастерскую – видимо, отсыпаться. А я и правда сообразил, что она не пускает его в комнату, мотивируя это тем, что запах стал сильнее. Что-то это должно было значить, но что?
- Ты…не мог бы спать со мной? – попросила она спустя пару дней после этого, - Я…боюсь.
- Чего? Что случилось?
Она повела плечами:
- Я не знаю. Мне кажется, что что-то случится, но я не знаю, не знаю, не знаю! Это сводит меня с ума…
- Ладно, ладно, будем спать вместе.
И вот, впервые мы заснули вместе, на одной огромной белоснежной постели в окружении цветов. Луна светила сквозь легкий тюль, придавая всему ирреальный оттенок. Но, почему-то, я не мог заснуть.
Прошло часа два, когда тихо скрипнула и приоткрылась дверь. Брат осторожно зашел в комнату, закрыв дверь за собой. Он не отрываясь смотрел на сестру. И его взгляд меня действительно напугал. Так охотник смотрит на загнанную в угол добычу, а садист – на свою измученную жертву. Это была жуткая смесь похоти, ненависти и жажды. Под его взглядом она сжалась, и тихонько кашлянула. Брат быстро исчез за дверью, притворив ее.
Я спал с ней каждую ночь, и каждую ночь он все так же молчаливо наблюдал за ней, будто выжидая какого-то момента. Я заметил, что днем она стала кашлять, будто эти ночные взгляды высасывали из нее все силы.
В очередной визит доктор сказал, что ей необходимо лечь в клинику, подлечиться. Обязательно подлечиться, пока не стало хуже. Странно, но брат отпустил ее даже с какой-то радостью, что очень меня удивило. Мы ехали в заказанном такси, она уткнулась в цветы и молчала.
Брат пообещал мне звонить, если я понадоблюсь, а пока – предоставил мне полную свободу. Впервые за долгое время я побывал в своей квартире, пообщался с родственниками… Но все это было не то. Совсем не то. Я ждал. Ждал звонка.
Он раздался ночью, совершенно неожиданно. Пьяный голос брата меня удивил.
- Слыш…пренек, ты приезжай, я тебе такое покажу, уууу!
Он ждал меня на пороге квартиры, от которой я почти успел отвыкнуть. Запах мяса и впрямь стал сильнее. Я заметил пустые тарелки на столах, и рои мух. Видимо, брат совершенно не следил за порядком, его завлекало что-то другое. Он был пьянее даже, чем обычно.
- Пошли-пошли!Я тебе покажу! Покажу!
И вот – святая святых этой мерзкой квартиры – мастерская. Я никогда не был в ней, но примерно так ее и представлял. Холсты, краски, и пир мерзости. По другому я не мог это назвать. Брат икнул, и подтащил меня к большому холсту, закрытому тканью.
- Вооот, вооот, это почти шедевр! Тебе первому покажу!
Он сдернул ткань.
Это был Ее портрет. Но. Насколь же мерзким и тошнотворным он выглядел. Я не мог поверить, что такую неземную красоту можно обратить в мерзость – но ему это удалось. Она выглядела неживой – и снова эти красные и коричневые тона. Мне захотелось блевать.
- Правда же шедевр!, - брат размахивал руками, - Это же лучшее, что я написал! Но все равно не хватает чего-то, вот я прям даже не знаю…
Не знал и я. Не знал, что может быть мерзотнее этой мерзости и отвратительнее этого отвращения. Мне нечего было ответить.
Брат нес какую-то ахинею, показывал мне другие образцы мерзости, но ничего не могло сравниться с этим. Ничего.
- Она кстати на днях возвращается, ну, я тебе позвоню, сам понимаешь, цветы надо будет подготовить…да…цветы…

Почему-то следующие несколько дней я жил словно в какой-то тревоге, будто бы что-то должно было произойти. “Цветы…” – он произнес это так, будто ему в голову пришел какой-то план, что-то мерзкое и отвратительное. Я сообразил, что даже не знаю адреса клиники, куда ее положили, не знаю телефона, ничего, совершенно ничего не знаю. И это убивало.

Звонок снова был неожиданным.
- Приезжай, - голос брата был каким-то уставшим и безразличным, будто он только что потерял самое важное в жизни.
Дверь в квартиру была открыта. Я вошел в знакомую прихожую, пытаясь понять, что именно изменилось. Точно. Запаха тухлого мяса больше не было. Пахло пылью, масляными красками и..пустотой. Я не могу сказать по-другому. Потом уже я обратил внимание, что стены совершенно пусты – ни одной картины. И будто все коричневое и красное куда-то испарилось – стены были серыми. Обычные, серые стены. Обычной, серой квартиры.
- Проходи, - голос раздался из глубины, видимо, брат был в мастерской.
Ощущение, что в мастерской был небольшой атомный взрыв. Картины валялись на полу вперемешку с мусором. Да и сами они напоминали мусор – изничтоженные, некоторые полусожженные. Ощущение, что кто-то методично уничтожал их, чтобы никто не мог понять, что же было на них изображено когда-то.
Брат сидел на стуле перед завешенным полотном. Со спины я даже его не узнал – он будто сдулся. Одежда, когда-то лоснившаяся от жира, висела на нем неряшливыми складками.
- Подойди ближе, - голос тоже совершенно не такой.
Когда брат обернулся, на один момент мне стало страшно. Его кожа почернела, глаза ввалились, вечно набухшие веки выглядели как столетний пергамент. Он напоминал полуразложившийся труп, я не найду лучшего сравнения. И главное – запах исчез. Ничего не напоминало о вони тухлого мяса. Ни-че-го.
Он ухмыльнулся, обнажив черные полусгнившие зубы.
- Изменился, не так ли? А все вот она виновата, - он кивнул на картину, - Она, родимая. Посмотри.
Он сжался, будто готовился зарыдать, а я сдернул ткань.
На меня опустилась Белизна. Да, был красный, был коричневый, но ничего не могло заглушить Белизну.
Да, это был еще один ее портрет, но прекрасный настолько же, насколько был тошнотворен предыдущий. Все черты были переданы с потрясающей точностью – все завитки волос, каждая ресница, каждая венка на хрупких руках. Она выглядела столь прекрасной и столь…
Я рванулся в ее комнату, чуть не поскользнувшись на обрывках холстов. Истерический смех брата преследовал меня, пока я не рванул дверь в ее комнату, чтобы увидеть то, чего боялся больше всего на свете.
В комнате не было цветов. Ни одного белого цветка. Кроме нее. Она лежала на кровати, такая прекрасная, и такая мертвая. Ее руки вцепились в горло, будто перед смертью она задыхалась, боролась за каждый глоток воздуха. Серые глаза бессмысленно смотрели в серый потолок.
Я представил, как она умирала, задыхалась от запаха тухлого мяса, который ненавидела, а он сидел и спокойно рисовал ее агонию, создавая свой Шедевр, свою лучшую картину, картину с Истинной Красотой. Я почти отчетливо увидел, как она испугалась, оказавшись с ним наедине, без цветов, как она умоляла его уйти и оставить ей жизнь, но его момент цветения был уже слишком близок – и неотвратим.
Раффлезия. Цветок, который цветет всего однажды в жизни. Цветок, пахнущий тухлым мясом. Рядом с которым ни один другой цветок не может находиться. Все встало на свои места.
Господи, она пыталась спрятаться от него, она мечтала уйти в аромат цветов, в Белизну, лишь бы не чувствовать этот помойный запах, лишь бы не знать, что ее брат – раффлезия.
Он долго ждал, набирался сил, чтобы расцвести. Копил силы, пробуя себя в мерзостях, чтобы создать наконец Шедевр.
Я вернулся в мастерскую. Мастерскую человека-раффлезии.
Брат все так же сидел на стуле. Ощущение, что он не шевельнулся, пока меня не было. Но кто знает, может, так оно и было.
- Видишь?..- хрипло спросил он, - Она умерла. Я не знал. Я не хотел.
- Хотел. Ты знал, знал, что воняешь тухлым мясом, ты знал, что твой запах убьет ее, ты знал! – я сорвался на крик.
- Какая разница теперь? – брат усмехнулся, - Я создал свой шедевр. Я расцвел. Мне нечего больше делать в этом мире. Ты же сам прекрасно это понимаешь.

Я понимал. И потому сделал единственное, что еще мог. Я взял топор и выкорчевал сгнивший цветок раффлезии под корень.

Прошло совсем немного времени. Меня признали невменяемым. Но я ни на секунду не жалею о том, что сделал. И если бы я знал об этом раньше – я справился бы с паразитом еще до того, как он расцвел. И она была бы жива.