Я - Актёр-2

   «Зарекался кувшин по воду ходить...» конец этой поговорки вы, наверное, знаете. Я вспомнил её , памятуя своё детское выступление на сцене школьного театра в инсценировке «На дне»  А.М.Горького, которое посчитал провалом и дал себе зарок больше не появляться по ту сторону  занавеса. Театр я полюбил со школы, пересмотрел почти все постановки в  БДТ Товстоногова, в Пушкинском Академическом, в театре Комиссаржевской, в театре на Литейном (ещё со Жжёновым), в театре Ленинского комсомола (ныне, кажется, Балтийский) – его коснусь больше, т.к. с  ним связана моя история очередного появления на сцене.
     Однажды после уроков  я направлялся в учительскую поставить на место классный журнал.
Пройдя по коридору, у самых дверей столкнулся с импозантным мужчиной, вежливо уступившим мне право входа в комнату. Я, на правах своего человека в школе,- а его видел первый раз,- жестом предложил войти первым. Он ответил мне тем же. Мы оба заулыбались и, шагнув одновременно в раскрытую дверь, столкнулись плечами, но не испытали никакой неловкости, наоборот, как-то прониклись друг к другу симпатией. – Владимир Иванович, - представился незнакомец. Я пожал его протянутую руку и назвал себя. Он засмеялся: - А я вас знаю, мне дети рассказывали. Я у вас, в школе веду театральный кружок. В помещении музыкального класса, рядом с входом в спортивный зал, где командуете вы. Приходите, вам же интересно посмотреть на своих ребят в несколько иной ипостаси?
     Владимир Иванович взял из ячейки журнал секционной работы, где учитывалось посещение его студийцев и откланялся. Я остался делать последние записи. Через некоторое время в учительскую вошла завуч по внеклассной работе – такую должность ввели для организации культурного развития и воспитания школьников. Эмма Васильевна направилась ко мне. - Вы-то мне и нужны. Я сейчас разговаривала с Владимиром Ивановичем – это актёр театра Ленинского комсомола, Заслуженный артист РСФСР, между прочим, так вот он просил уговорить вас принять участие в постановке, которую сейчас готовит с нашими детьми. Это, между прочим, инициатива детей. При распределении ролей они высказали, между прочим, правильную мысль, что роли взрослых должны играть взрослые.
     Меня несколько утомляли её бесконечные «между прочим», вставляемые  в разговоре к месту, а чаще не к месту, но неудобно было поправлять взрослого человека, тем более на такой должности. Я просто буду опускать лишние слова в её диалогах. 
    - Так вот, - продолжила она,- ребята прямо указали на вас с уверенностью, что вы справитесь, но сами не подходили к вам, боясь отказа, зная вашу загруженность работой.
    - Правильно, что не подходили, -засмеялся я, вспомнив своего Актёра  из «На дне»,- какой из меня актёр.  -Ну, не скажите, не скажите! Каждый хороший  учитель – это актёр. По крайней мере должен быть им, иначе уроки будут скучны и неинтересны. Вы же знаете выражение «урокодатель». Слава Богу в нашей школе таких нет, спасибо Галине Болеславовне. (Нашей директрисе) Короче, мне надо бежать, я обещала, что вы придёте на читку, на полчаса всего. Вас это ни к чему не обязывает. Почитаете и уйдёте. Вы же меня не подведёте. Ну, пожалуйста. Сегодня в 5 в Доме пионеров. Это же рядом со школой.
     Она убежала, а я, вспоминая разные изречения, сответствующие создавшейся ситуации, типа: «Без меня меня женили», «Не было печали – черти накачали» и пр. отправился домой передохнуть, поесть и переодеться к предстоящей встрече с «труппой» и её режиссёром, Владимиром Ивановичем. Когда была названа фамилия – Поболь – я понял почему мне его лицо показалось знакомым. Ну, конечно, я видел, когда еще был сам школьником, спектакль с  его участием. «Три соловья дома 17». Три молодых человека любили одну девушку – Надю Коврову, весело ухаживали за ней. Спектакль был наполнен юмором, озорством и весельем. Ребята пели под окном Нади серенаду. До сих пор помню её мелодию и слова: «Надя Коврова, честное слово, мы потеряли покой. Сжалься над нами, над соловьями, птичкам верни покой». Двое других не запомнились, а Поболь зацепил яркой игрой, брызжущим весельем, озорством, молодостью и, наверное, необычной фамилией.
     Когда я постучал в дверь указанной мне комнаты, за ней девичий голос проговорил: «Это,- было названо моё имя,- он никогда не опаздывает!» -Хорошее начало, подумал я и вошёл. Вокруг стола сидели мои школьники, мальчики и девочки. Инстинктивно кто-то попытался встать, встречая учителя, но я быстро жестом руки остановил: - Не на уроке. 
     Владимир Иванович взял управление в свои руки: - Сейчас я раздам вам всем тексты, которые надо будет прочитать.  – Он протянул мне стопку переплетённых, напечатанных на машинке листов.
   - Вы не возражаете,- обратился он к ребятам,- если мы первым послушаем вашего учителя, у него, в отличие от вас, мало времени. Я обещал, что займу его всего полчаса. –    Ребята согласно закивали головами. – Мы вас слушаем.  Пьеса называется  «Вокруг площади».  Это рассказ о суде над участниками  декабрьского восстания 1825 года в Санкт-Петербурге. - У вас текст Великого князя, брата Императора, которому была доверена роль судьи в процессе над декабристами.  Слушаем вас.
     Я бысто пробежал глазами первые несколько строчек, представил себе, как князь допрашивает лейтенанта флота – юношу, бывшего в плавании во время события, но разделявшего идеи заговорщиков, – это было во вступительной ремарке, – и начал читать. Иногда взглядывая на ребят и режиссёра видел, что они чувствуют то же, что и я. (У меня была хорошая учительница в начальной школе. Она часто предлагала нам в классе читать «по- ролям» басни, сказки, маленькие рассказики «с выражением», объясняя как должен говорить тот или иной персонаж . У меня хорошо получалось) Владимир Иванович слушал, склонив голову, глядя вниз. Когда я кончил читать и встал, протягивая ему листки, он отвёл их: - А мне зачем? Это ваша роль! Учите текст! О следующей репетиции вам ребята скажут, они же видят вас чаще, чем я. Надеюсь в следующий раз вы не будете так торопиться, а посвятите нам всё положенное время? Будьте здоровы.
     Я пошёл  к дверям , и сам не зная почему тихо запел: «Надя Коврова, честное слово, мы потеряли покой...» Допеть я не успел. Владимир Иванович обогнул стол, почти подбежал ко мне, положил руку на плечо: - Вы смотрели? Помните? Ах, как давно это было. – Мне даже показалось, что его глаза повлажнели,- целая жизнь прошла. Как молоды мы были. Спасибо, дорогой. Ну мы ещё поговорим.
     Он слегка подтолкнул меня в плечо, закрыл за мной дверь. Я остановился в коридоре и услышал ребячий галдёж: - Владимир Иванович! Расскажите, что вы вспомнили с Исааком Михайловичем ?  И его ответ: - Молодость, ребята! Потом-потом, сейчас работать. – Сентиментальные люди – артисты, совсем некстати подумал я, выходя из Дворца пионеров на улицу.
     Я добросовестно выучил текст, чтобы «не ударить в грязь лицом» перед ребятами и режиссёром и, на следующей репетиции , уже на сцене районного Дома пионеров чувствовал себя нормально. Владимир Иванович подсказывал только перемещения в ходе действия, а с речью, монологами, участие в диалогах получалось. Опущу долгий период подготовки. Наконец объявлена дата нашей премьеры. Костюмы взяли в костюмерной какого-то театра, используя связи В.И.Поболя. Меня нарядили в мундир, шитый золотом, тугие лосины,- так назывались брюки в обтяжку,- и высокие ботфорты. Стоячий воротник тёр шею, но на мою жалобу Владимир Иванович сказал: - Так они же, при мундире, высоко голову держали. Вот и не тёрло. Вырабатывайте княжескую осанку и будет всё в порядке.
    – Я попробовал гордо задрать голову и перестал чувствовать воротник. Даже интонация несколько изменилась, за что режиссёр похвалил. – Верю! Вылитый князь! /Я-то знал, что он иронизирует на тему Станиславского: Верю – не верю! И понял, что хочет подбодрить меня.
     Хотел сказать: - Занавес пошёл, но, увы, его ещё не было. Мы с двух сторон просочились из-за импровизированных кулис, разошлись по своим местам и, действо началось. Я хорошо помню две свои сцены:  Развалившись в своём кабинете на старинном казённом стуле, положив ногу на ногу, покачивая лакированным ботфортом,  веду допрос лейтенанта флота, – десятиклассника Диму,-  высокого красивого юношу в форме морского офицера. Сначала расспрашиваю о долгом  плавании, о заморских странах, жителях, порядках. Коснулись даже бананов, о которых князь представления не имел /как и многие жители Ленинграда, кстати,/ и не слышал такого названия. Лейтенант описал вид заморского лакомства, а т.к. вкус не с чем было сравнить, то на настойчивые выпытывания князя он ответил: - Это как картошка, только сладкая.
     Усыпив бдительность юноши отвлекающими разговорами, князь-судья начал речь о том, ради чего молодой дворянин был арестован и помещён под следствие.
   - Вы знали о попытке государственного переворота, в котором принимал участие ваш старший брат?  Быстро отвечайте! Если бы вы были здесь, вышли бы на площадь вместе с ним? Какое у вас отношение ко всему происшедшему? Вы были членом кружка заговорщиков? – Я, князь, засыпал его вопросами, говоря жёстко, высокомерно, напористо, угрожающе,  давая ему понять в какую бездну он может провалиться. – Лейтенант не спасовал, он держался с достоинством, выждал конца потока вопросов и спокойно начал отвечать. Девочка, моя ученица, сидевшая в первом ряду, поймав мой, вроде бы отстранённый взгляд «в сторону», начала усиленно показывать мне глазами на мою ногу, которая раскачивалась от «нервического» состояния в момент допроса. Решив, что она не принимает такого положения в ходе напряжённой сцены, я резко поднялся и подошёл к лейтенанту вплотную, сказав, что его вопрос будет в дальнейшем рассмотрен и утверждён Государем.  - Поднимаясь на ноги, я краем глаза уловил удовлетворённый кивок ученицы на моё движение,- вызвал гвардейца и велел увести арестованного.
     Вторая сцена, запомнившаяся мне, -  приём матери братьев-бунтовщиков, по её просьбе, моряка и гвардейского офицера. Она не просила о смягчении участи и милосердии царя, она хотела узнать, что им грозит. Мать стала рассказывать какие они хорошие были детьми, как дружили и любили её и друг друга. Как охотно и успешно учились. Выбрали оба стезю защитников Царя и Отечества,  и стали  офицерами, как и их отец, погибший в 1812 году, когда они были малышами.  Затем, вдруг, заметив, что князь, скучающе изучает свои ногти, равнодушно слушая её вполуха, встала, поблагодарила за аудиенцию, извинилась, что отняла много времени у столь занятого важными  государственными делами человека. - Я думала вы меня поймёте. Я мать. У вас же есть дети?
   - Да! Есть! – жестко обрубил князь, - Но они не были на площади с целью свержения Государя!
    Мать поняла, что надежды нет никакой. Она, сразу постаревшая на много лет, спотыкаясь, слепо побрела к дверям.
    Аплодировали в конце спектакля нам, доморощенным артистам, стоя. Мы, построившись в ряд на авансцене, выйдя на поклоны, думали, о чём потом обменялись мнениями, что это не только потому, что в зале  были «свои»,- ребята, с  которыми сидели в одном классе и учителя, учившие  этих детей, коллеги по педагогическому коллективу, представшие сейчас  перед ними в новом качестве.
    Переодевшись в маленькой комнатке за сценой – гримёрка не была предусмотрена – обговорив наше выступление, наградив друг друга сдержанными комплиментами, мы вышли в зал, чтобы отправиться по домам, запасной ход тоже не был предусмотрен.  Наиболее преданные поклонники,  ждавшие нашего появления, сначала выразили общий восторг от спектакля, а потом «разобрали» для индивидуальных проявлений чувств. Моя почитательница, делавшая мне знаки в ходе спектакля, умная и острая на язык девочка, картинно развела руки и закатила глаза:
   - Князь, Вы были великолепны. Даже не знала, что у Вас появляется такая сталь в голосе. Никогда на уроках не слышала, а, порой, надо бы. Но,- она сделала многозначительную паузу,- ботфортики-то могли бы новые прикупить. Чай, доходиков от крепостных должно хватать. Да и взятки судейские на это дело могли употребить!
   - Излагай,- поддержал я её игривый тон,- а то велю на конюшню, да кнутом сечь нещадно.
   - Помилосердствуй, батюшка, не вели казнить, вели миловать, – загнусила девочка,- вот всю правду расскажу, истинный крест. Вот когда Вы ногу на ногу закинули, то и обнаружилась на подошве дыра поболее, чем вся подошва размером. И Вы её всему залу на обозрение предоставили, чем доказали, что попытка свержения существующего строя была правомерна.  – Я не стал далее слушать её стоны.
   - Подожди секундочку. – Быстро забежал  в комнатку за сценой, где мы только что развесили на специальной подставке костюмы и поставили на площадочке под ней обувь – реквизит, взятый напрокат в костюмерной театра, и схватил свои ботфорты, которые еле-еле натягивал на ноги, не рассматривая детально. Действительно. На обеих подошвах были солидные протёртые дыры, стельки, цветом значительно отличающиеся, не вывалились только потому, что были хорошо проклеены и приклеены к остаткам подошвы. Я вернулся в зал к своей ученице.
   - Кто нибудь видел ещё мой конфуз? Так это ты кивала мне, чтобы я ногу опустил? А я-то думал, что ты сигнализировала мне, что негоже князю тако разваливаться в высокой должности и при званиях?
   - Не переживайте, никто не обратил внимания.  Все были потрясены Вашей игрой. – Она засмеялась первая. Я поддержал, но перед расставанием всё же не удержался:  - А на конюшню!? Ладно, отложим на потом. Беги. Тебя подружка заждалась.
     Владимир Иванович просил остаться всех на полчаса, чтобы обсудить премьеру. Подождав, пока мы не выговоримся, он поблагодарил всех с «первым блином», не оказавшимся комом, сказал, что следующая пьеса, замысленная им, будет из школьной жизни. А то, что мы стоим на правильном пути, свидетельствует восторженный приём, оказанный нам благодарными зрителями из всех школ района.
    Назавтра вся школа гудела от разговоров о прошедшем спектакле. Счастливчики, попавшие на него, гордо делились своими впечатлениями. Думаю, много приукрашивая событие. Но это действительно было событие в школьной жизни, участием в котором я был очень доволен.